Когда мне было семь лет, умер мой лучший друг. Я родился с систолическими шумами в сердце, с протекающим сердечным клапаном. Поэтому я быстро уставал и не мог участвовать в активных играх со сверстниками. У Эрика было малокровие. Когда мы встретились, мы сразу ощутили симпатию друг к другу. Мы очень сдружились и весело играли вместе. Такого товарища у меня еще не было. Эрик был моим первым настоящим другом.

Я помню, как мы с ним сидели на полу в его спальне в окружении игрушечных солдатиков и крепостей, собранных из детского конструктора, и я был так счастлив, как никогда до этого. Комната была залита светом. Мое сердце было широко открыто; мы любили друг друга. Мы едва ли могли дождаться, пока закончатся уроки, чтобы поиграть вместе. Затем однажды он не пришел в школу. После занятий я пробежал два квартала до его дома, где меня встретила мать Эрика, сказавшая, что он заболел и поэтому не может играть. Через две недели он умер. Я изнывал от горя, ничего не понимая. Я не мог в это поверить, сердился. Этого не может быть! У меня был один близкий друг, но где он теперь? С кем я теперь буду играть? Помочь мне не мог никто.

Мое горе и замешательство озадачивали учителей. Я не мог поверить, что его больше нет. В недоумении я еще раз пришел в дом, где жил Эрик, уселся на траве и ждал, пока он выйдет. Его мать выглянула из-за занавески, а затем скрылась. Я поднялся на крыльцо, и она встретила меня у двери. Не понимая моего горя, она сказала мне, что я не должен тосковать – «Эрик не умер, он просто переехал» – и что мне следует идти домой. В течение нескольких недель я был более одиноким, чем когда-либо до этого. Я чувствовал, что не могу доверять никому и ничему, даже самой жизни.

Шли годы, мой сердечный клапан стал работать нормально, и я встретил новых друзей и подруг. Я полностью забыл Эрика. И вот однажды, через тридцать лет, принимая участие в семинаре по смерти и умиранию, я услышал рассказ родителей, которые пережили большое горе. Я тогда подумал: «Как хорошо, что я никогда не терял близкого друга!» – и тут же комната Эрика, озаренная нашей детской дружбой, зажглась перед моим мысленным взором. Мне снова было семь лет. Я потерял тогда самую большую радость в своей жизни.

Еще ребенком я часто чувствовал в сердце страдания других. Мне не хотелось жить в таком многострадальном мире. Я не мог оставаться открытым к страданиям, которые я видел среди людей и в себе самом. Прежде чем мое сердце снова стало ранимым, прошло много лет. Горе вынуждало меня открыться, но я не знал тогда, что делать со страданиями.

Теперь, когда я снова думаю о том времени, на глазах появляются слезы, я по-прежнему чувствую Эрика в своем семилетнем сердце. Хотя я продолжаю скучать по нему, я чувствую, что его смерть была для меня своеобразным посвящением. То, что я тогда пережил, кажется, никогда не покидало меня. Каждая новая смерть напоминает мне о том, что нужно открыть сердце, что любовь не умирает. Мы пришли в эту жизнь, чтобы открыть истину и использовать ее во имя любви. Никто из моих друзей не помог мне увидеть смысл жизни яснее, чем Эрик.

Я встречался с людьми, чье горе было невыносимо. И тем не менее оно оказывалось для них лучше всего того, с чем они сталкивались в жизни. Ведь через горе они смогли изведать глубины своего естества. Когда мы переживаем горе, мы не просто переживаем утрату сына или дочери, мужа или жены, наших родителей или возлюбленных. Мы оказываемся брошенными в бездну отчаяния и тоски. Мы прикасаемся к источнику утраты как таковой. Мы переживаем подавленный страх, сомнение и горе, которые всегда были с нами. Многие предпочли бы не проходить через это переживание, однако столкновение с областью глубочайших привязанностей оказывается для многих первым шагом к свободе, посвящением на духовном пути, которое довелось пережить практически всем мудрецам и святым.

Мы отталкиваем неприятное – а среди наших переживаний едва ли есть что-то более неприятное, чем утрата близких. Однако горе приходит, и тогда все ваше осознание погружается в мир скорби, где болезненно присутствуют все привязанности, устремления и страхи. Некоторые люди говорят о горе так, словно они идут по дну великого океана. Некоторые переживают его как немыслимую возможность прикоснуться к областям, которые, возможно, окажутся недоступными при других обстоятельствах. Я вижу, что при этом в пылающем уме людей появляется какое-то принятие, свет и готовность – открытость горю и утрате, о которой они раньше не подозревали.

Несколько лет назад одна женщина рассказывала мне о смерти своей дочери во время отпуска на океанском побережье в штате Орегон. Ее шестилетняя дочь и десятилетний сын играли в воде, плавали на надувном матрасе недалеко от берега, кричали и забавлялись, пытаясь удержаться на матрасе, когда волны накатывались на них. Когда налетала волна, они с визгом и смехом цеплялись за матрас. Радость и веселье. Но вот одна волна перевернула матрас, и, когда дети попытались ухватиться за него, налетела вторая очень мощная волна, которая уволокла девочку в море до того, как взрослые успели прийти ей на помощь. Ее тело долго не могли найти.

Через несколько дней следователь, проводящий дознание, вызвал женщину в морг для опознания тела ребенка, которое утром выловили в океане. Когда женщина пришла в приемную следователя, тот предупредил ее, что ей, собственно, покажут не тело, а останки тела. Дело в том, что после утопления оно досталось акулам. Когда сняли простыню, женщина пережила самое сильное страдание в своей жизни. Она также прошла через самое глобальное переживание любви. Глядя на частично съеденное тело своей дочери, у нее просто не было возможности подавить это переживание. Ее вынесло за пределы ума. Она была вне себя и прикоснулась к тому, что лежит в глубине ее естества. Это мгновение поставило ее лицом к лицу со всеми местами, в которых она была отделена от других существ. И самое главное – от самой себя. У нее не было куда прятаться. У нее не было ничего, что могло бы удержать ее от этого. Ей просто нужно было быть там, в текущем мгновении. В действительности, я не думаю, что она никогда бы не встретила просветленного человека, который бы дал ей больше, чем это мгновение.

Глубина этого горя была так велика, что она должна была отпустить себя, сдаться. Все места, в которых она пряталась, осветились одной ослепительной вспышкой. Годом позже она говорила мне, что это было самое глобальное переживание в ее жизни, и, в частности, сказала: «Оно открыло меня. Оно перевернуло мою жизнь. С тех пор для меня стало очень важно прикасаться к сердцам других, понимать их и открываться им».

Если мы скажем, что милость – это чувство общности, переживание нашей глубинной природы, то окажется, что так называемая трагедия представляет собой источник милости. Мы видим, что к милости нас приводит чаще всего не то, что приятно, а то, что приводит нас в контакт с глубинами нашего естества.

Известна история о тибетском учителе Марпе, который тысячу лет назад жил со своей семьей в деревне. Там же жили и многие монахи, которые пришли, чтобы заниматься со своим великим учителем. Однажды сын Марпы был убит. Марпа был глубоко тронут этим горем. Один из монахов пришел к нему и спросил:

– Я вас не понимаю. Вы учите, что жизнь есть иллюзия. И все же вы плачете. Если все это иллюзия, зачем же так сильно переживать свое горе?

– Да, действительно, все иллюзия, – ответил Марпа. – И смерть ребенка – величайшая из иллюзий.

Он уважал каждое мгновение, давая в своем сердце место парадоксу: хотя вещи могут не быть такими, какими они кажутся, утрата близкого человека – одно из самых сильных переживаний в нашей жизни. Он признавал естественный выход за пределы тела, продолжение путешествия в осознании, но так же глубоко чтил чувство потери на том уровне, на котором оно возникает. Он не ожидал ничего, открывался динамизму вселенной, которая на этот раз предлагала ему переживание утраты.

Возможно, это самое трудное искусство, которым мы можем овладеть, – искусство доверять не только радости, но и страданию; умение открываться горю, каким бы оно ни было, не теряя из виду совершенство вселенной.

Когда мы говорим о любви к кому-то, мы желаем сказать, что этот человек является для нас зеркалом того места в нас, которое есть любовь. Это существо становится нашим местом встречи с самим собой. Когда это зеркало оказывается разбитым, горе, которое мы переживаем, свидетельствует об утрате контакта с тем местом, которое есть любовь. Думая об этом человеке как об отличном от себя, мы скорбим о своей утрате, мы снова и снова переживаем чувство отделенности и изоляции, которое изначально вынудило нас искать за пределами самих себя то единство, которое мы называем любовью.

Исследуя чувство утраты своей отраженной любви, мы снова возвращаемся к самим себе, к своей любви и к той невидимой связи, которая всегда присутствовала между нами. Прикасаясь к нашей любви, мы прикасаемся к другому человеку. Когда мы вступаем в контакт с тем, что у нас было общее, наше горе прожигает себе путь к центру сердца.

Как мы уже сказали, «любовь» обычно означает эмоцию, состояние сознания, которое, чтобы найти себя, смотрит вне себя. Эмоциональная любовь этого «делового» типа постоянно подводит итоги, чтобы убедиться, что другой получает от нас не больше, чем мы от него. Это очень хитрый способ общения. В его основе лежит эгоистический интерес, в угоду которому мы можем вычеркнуть из своей жизни человека, не подтверждающего больше наш образ себя. Мы замечаем, что не любим того, кто не отдает должного нашей идее о том, кто мы такие. Но мы переживаем самую суть любви, когда наш скорбящий ум погружается к истокам вечноприсутствующего сердца. Это горечь утраты зеркала. Это горечь утраты того места в себе, где начинается наша любовь.

Недавно я провел некоторое время с парой, чья одиннадцатилетняя дочь была похищена и убита. Это было сущим кошмаром для обоих родителей. Они потеряли всякую возможность управлять своим миром. Они не могли избежать страдания. Их боль была так велика, что они просто не могли больше за нее держаться, и тогда их сердца буквально распахнулись.

Вскоре после случившегося они написали письмо Рам Дассу:

«Мы продолжаем жить, хотя у нас не осталось для этого сил. Мы пытаемся существовать для наших двух других детей, но делать это иногда бывает трудно. Мы постоянно ищем в своих сердцах и в сердцах сочувствующих друзей и родных более глубокое понимание и новый смысл.

Мне кажется, что Рейчел – это душа, которая, живя на земле, ни на миг не прекращала своей работы. В частности, ее последние три года показали мне цветение сияющего существа – заботящегося, любящего, тянущегося к родным, друзьям и родственникам всех возрастов. Она постоянно давала всем маленькие «любовные» штучки. Чтобы вы улыбнулись, чтобы помочь вам чувствовать себя хорошо, чтобы показать вам, что она вас не забыла. Каким-то образом она научилась выносить свои поражения и разочарования так, что они не мешали ей и не пугали ее. Лепестки раскрывались и тянулись к солнцу. Она не шла на поводу у своих родителей. Она была сама по себе. Она была самой лучшей и самой сильной среди нас. Поминки по Рейчел стали уроком для многих людей, которые ее знали, а также для большого числа тех, кто ее не знал, – уроком, заставившим всех раскрыться».

Получив это письмо, Рам Дасс ответил:

«Рейчел закончила свою работу на земле и ушла со сцены так, что мы, оставшиеся позади, содрогаемся в своем сердце, ведь когда мы думаем о ее смерти, тонкая нить нашей веры подвергается весьма суровому испытанию. Есть ли среди нас те, кто достаточно силен, чтобы осознанно принять такой урок, как вы? Возможно, таких найдется очень немного, да и у них это будет только тихий шепот уравновешенности и пространственного спокойствия среди кричащих труб ярости, горя, ужаса и отчаяния.

Я не могу словами облегчить ваши страдания и не должен пытаться сделать это. Ваше страдание – это наследие, завещанное вам Рейчел. Это не значит, что я или она должны сознательно навлекать на вас страдания – просто такова ваша судьба. И страдания должны прожечь себе дорогу до конца… Ведь что-то в вас умирает, когда вы выносите невыносимое. И только в этой темной ночи души вы можете приготовить себя к тому, чтобы видеть так, как видит Бог, и любить так, как любит Бог.

Пришло время для вашего горя найти себе выражение – не нужно одевать на себя маску непричастности. Пришло время сесть и спокойно поговорить с Рейчел, поблагодарить ее за то, что она была с вами все эти годы, и воодушевить ее на дальнейшую работу, зная, что ваше сострадание и мудрость питаются такими переживаниями.

В своем сердце я знаю, что вы будете встречаться с ней снова и снова и каждый раз будете вспоминать, что каким-то образом вы знаете друг друга. Встретившись с ней в следующий раз, вы в один миг узнаете то, что сейчас вам знать не дано. Почему сейчас все случилось именно так.

Наш рациональный разум никогда не «понимает», что случилось. Но наши сердца, если только мы открываем их Богу, всегда находят свой интуитивный путь.

Благодаря вам Рейчел пришла на землю, чтобы выполнить здесь свою миссию, которая включала также ее смерть. Теперь ее душа свободна, и любовь, которую вы можете делить с ней, не подвержена воздействию мимолетных ветров пространства и времени».

Открывшись для своего горя, наши друзья открылись для своей любви. Они пережили присутствие Рейчел на уровне, к которому раньше едва ли прикасались. Раскрываясь, они все меньше и меньше путались в переживаниях, которые обычно разделяют родителей и ребенка, человека и его возлюбленного. При этом горе, которое тревожит и обжигает ум, начинает медленно и спокойно погружаться в сердце.

В горе мы часто видим, что сначала боль разделения находится в уме – мысли о покойном, фантазии, разговоры и воспоминания. Наши отношения, оставаясь в пределах формы, возбуждают ум. Мы переживаем эти отношения как отношения матери к ребенку, мужа к жене, тела к телу. Однако в конце концов горе открывает сердце, и тогда индивид переживается не столько как отдельное тело, сколько как сушностная взаимосвязь, которая объединяет людей с самого начала. После этого остается только любовь. Пропасти между «я» и «другим», которая вначале разделяла людей, больше не существует, и они становятся целым, за пределами формы, за пределами моделей и представлений о том, кто кем был в земной жизни. Они видят форму насквозь и чувствуют только любовь. Тогда горе, которое открыло сердце, делает его ранимым и отзывчивым. И становится очевидным глубокий урок сострадания, для которого мы были рождены.

Несколько лет назад на семинаре профессор парапсихологии одного из университетов Юго-Запада сказал, что осуществил более полутора тысяч гипнотических сеансов, в ходе которых люди возвращались в свои прошлые жизни. Другой участник сказал, что хотел бы вернуться в прошлую жизнь, чтобы убедиться, что прошлые жизни реальны. Доброволец был хорошо сложенным сплавщиком леса из Орегона, ростом шесть с половиной футов и весом двести сорок фунтов, с большой рыжей бородой. Но был очень спокойного нрава. Он покорно лег на кушетку, и многие участники семинара собрались рядом.

Гипнотизер оказался довольно искусным. Он быстро загипнотизировал этого человека и провел его через детские воспоминания. Вот празднуют его шестой день рождения. Вот его первый день в школе. Младенчество. Затем он выходит за пределы этой жизни и погружается в то, что мы называем предыдущей жизнью. Вернув парня к возрасту двенадцати лет в предыдущей жизни, он спросил у него, как дела, но тут сплавщик леса с испугом в голосе сказал: «Я потерян. Все мы потеряны. Что нам делать? Я очень боюсь!»

Гипнотизер заверил добровольца в том, что все будет хорошо, что нужно расслабиться и отпустить страх. Затем он покинул это ужасное мгновение и устремился еще дальше в прошлое, в то, что выглядело как еще одна предыдущая жизнь. Оказалось, что испытуемый тогда счастливо жил со своим отцом в лесах северной Германии. Его отец был лесорубом, а сын очень любил его и восхищался им. Он рассказал собравшимся о том, как он жил в тринадцать, четырнадцать и пятнадцать лет в великих лесах, запасая дрова и иногда приходя с отцом в город, чтобы купить необходимые вещи.

Через некоторое время гипнотизер попросил его заговорить на его родном языке. Присутствовавшая на семинаре лингвистка из Техасского университета сказала, что он действительно говорит на старом германо-датском диалекте. Она могла перевести почти все его слова. Он был очень счастлив, жил и работал со своим отцом, изучая ремесло лесоруба. В восемнадцать лет он с большим волнением рассказал о несчастном случае, в результате которого его отца раздавило срубленное дерево. Сплавщик леса начал рыдать. Его горе было так велико, что затряслась кушетка, на которой он лежал. Его лицо покраснело, глаза распухли, а слезы стекали по щекам в бороду. Тело сотрясалось от великого горя. «О, мой папа умер! Мой папа! Мой папа!» Восемнадцатилетний парень, очевидно, переживал тяжкую утрату. Гипнотизер продолжал двигаться дальше по жизни. В двадцать лет он полностью заменил отца. Однако каждый раз при упоминании отца в нем говорило сильное горе. Двадцать два. Двадцать три. Он жил теперь жизнью, которую раньше делил с отцом. Это был лесоруб, который изредка ходил в город, чтобы найти покупателя, которому можно сбыть заготовленный лес и приобрести нужные вещи. В двадцать семь парень встретил женщину в той деревне, где продавал дрова. Он рассказывал о своей подруге с большим интересом. Он ухаживал за ней в течение нескольких лет, потому что был очень робким. После описания одной довольно формальной встречи с ней на третьем году их знакомства гипнотизер спросил его: «Ты уже поцеловал ее?» Он покраснел и ответил: «О нет, нет!»

Когда ему было тридцать два года, они поженились. После этого прошло несколько дней счастливой жизни, а затем его жена умерла. Пережитое лесорубом горе было неописуемо. Снова его кушетка сотрясалась от рыданий, а борода была мокра от слез. Гипнотизер мягко вернул его в настоящее. Мужчина сидел с заплаканными глазами и с недоумением оглядывался по сторонам, не имея ни малейшего представления о том, что только что вспомнил, не ведая о сострадании, которым прониклись к нему другие участники семинара. Все мы были потрясены тем, какое великое горе, сам того не подозревая, носит в себе этот человек.

Все присутствующие были тронуты мощью непризнанного горя, с которым он переходит из жизни в жизнь. Каждый из нас подумал, что схожее горе суждено подчас переживать нам всем. Это горе, с которым мы рождаемся, эта неописуемая тяжесть на сердце, заставляющая нас удивляться в детстве: «Зачем мы живем здесь? Почему жизнь иной раз так тяжела?» А сколько людей, встретившись со страданием в своем сердце, не принимают его за последствия травм, перенесенных в этой жизни, а обращаются за помощью к психиатрам, которые пытаются сделать невозможное? Разве многие из них в конце концов не остаются наедине с неописуемой грустью перед самим существованием?

Многое ли из того, что мы называем грустью, является переживанием наших прошлых потерь? Как мы можем позволить этой грусти быть движущей силой своей жизни? Как мы можем соприкоснуться с этой глубокой болью, с этим местом, которое заставляет нас бояться самой жизни? Как мы можем совладать со своей неспособностью глубоко переживать жизнь, если мы боимся перемен?

НАПРАВЛЕННАЯ МЕДИТАЦИЯ НА СКОРБИ

(Эту медитацию можно повторять про себя или же слушать, как ее медленно читают вслух)

Стоя или сидя в удобном положении, нащупайте с помощью больших пальцев чувствительное место в центре груди, где давление кажется самым сильным.