Леонид Левин
      Только демон ночью ... Часть 3
      Аннотация:
      Потерянна любовь, потеряна Родина, потеряна честь... Потеряно все..., но
      дело сделано, как и кто погиб, за что... не волнует уже бывшего Майора.
      Кем он стал? Во что превратила его жизнь... Он доживает свое перодившееся
      "Я", готов содрать старую, опостылевшую шкуру и исчезнув из проклятого
      подвала, возродится заново там где блеск мира богатых, что ослепил и
      приворожил его. Жизнь, унижая и ломая, доказала, что основное в ней
      деньги, а как они достались никого не интересующая ерунда. Главное, чтобы
      имелись и побольше. Несчастный, он никогда не узнает, что только секунды
      разделяли его от встречи с прошлым, с любовью, с жизнью...
      Часть 3. Исскупление. Глава 29. Неопознанный.
      В бюрократическом аппарате мэрии произошла очередная смена власти сопровождаемая суматошной политической компанией по привлечению голосов потенциальных избирателей. Политиканы, поддержанные строительными фирмами, лоббировали постройку дешевого жилья для малообеспеченных семей. Затем выборы успешно завершились, торопиться оказалось некуда и незачем, потянулась волокита с документацией, как водится произошла неувязка со строительной кампанией. В результате пустующие фабричные здания начали сносить значительно позже запланированного срока.
      Рабочие обнаружили тело втиснутым между давно позабытыми мусорными баками в самом темном углу запущенного, предназначенного под снос заводского помещения. Прибывшая по вызову полицейская бригада отыскала совсем немного заслуживающих внимания улик. Неизвестный был одет в кожанную куртку залитую черной кровью, дорогую дизайнерского покроя рубашку светло-голубого цвета, джинсы, практически неношенные кожанные туфли. Карманы убитого тщательно выпотрошили то ли побывавшие на месте преступления воришки, то ли сами убийцы. Лицо мертвеца обгрызли крысы, губы и язык прктически отсутствовали, отчего белозубая усмешка казалась неожиданно радостной и добродушной. Горло трупа оказалось рассечено от уха до уха.
      Проведенная в участке дактилоскопическая экспертиза показала, что погибший не проходил по базам данных ни одной из правоохранительных организаций, включая ФБР, СИН, агентство по борьбе с наркотиками и, естественно, само полицейское управление мегаполиса. Судя по одежде, убитый явно не относился к категории бездомных, нищих или малоимущих жителей. Мускулистые руки с изящными кистями и тонкими пальцами, целые, неисколотые вены говорили, по крайней мере внешне, о непричастности к наркотикам. Хреново!, - вздохнул полицейский следователь, закрыть дело, свалив на драку пьяных бомжей, не удастся.
      Полицейскому детективу уже представлялся очередной безнадежный висяк в виде неопознанного трупа. Пока безымянного, но способного неожиданно оказаться вполне благонамеренным гражданином, приехавшим из сонного захолустного городка подразвлечься в столицу порока. Его, наверняка, ждут и хватятся раньше или позже, всполошившись отсутсвием в оффисе или за стойкой бара. Труп, не раздевая, отправили экспертам, без особой правда надежды получить интересующие следствие данные. Скорее для проформы, выполняя положенные по закону действия.
      Пришла ответная почта и детектив вскрыл присланный от паталогоанатома запечатанный коричневый пакет. Вытряхнув содержимое на стол, к своему вящему удивлению, обнаружил не только заключение о причинах, времени и обстоятельствах смерти неизвестного, сами по себе довольно необычные для местной полиции, но и хранившуюся в углублении башмака, под стелькой карточку с номером почтового ящика. Стелька задралась приклеевшись к носку, когда туфель снимали с закостеневшей ноги покойного и белый кусочек картона выпорхнул из укрытия. Его подобрали с пола пинцетом и поместили в полиэтиленовый пакет.
      Отложив временно в сторону первую появившуюся по делу улику, полицейский прочитал результаты экспертизы. Верилось с трудом, но на теле не нашли следов борьбы или побоев. Горло жертвы оказалось не перерублено, не рассечено, а перерезано ножом, так восточные люди режут глотки баранам, прежде чем пустить на шашлык. Судя по всему потерпевший не оказывал сопртивления, а отрешенно принял удар судьбы. Как это ему удалось - неизвестно, однако в крови не обнаружили следов наркотиков, снотворного, да и вообще никаких медицинских препаратов. До самой смерти человек обладал завидным здоровьем и находился в превосходной физической форме. Следовательно, как минимум, мог оказать убийцам сопротивление.
      Косвенные данные определяли пострадавшего как выходца из стран Средней Азии, Кавказа или Ближнего Востока. Более определенно медики и коронер сказать не могли, ведь лицо оказалось бесповоротно изуродовано. Определить время убийства удалось лишь ориентировочно, в пределах двух - трех недель. Если бы не мэрия, начавшая снос старых фабричных и складских корпусов, под строительство дешевых домов, труп мог спокойно пролежать за баками до полного разложения еще не один год.
      На выпавшей карточке обнаружили только отпечатки пальцев зарезанного. Полицейские оформили необходимые документы и произвели выемку содержимого из абонентного почтового ящика. Улов был, на первый взгляд, не богат. Полиэтиленовый кулек модного магазина. Внутри, в заклееном липкой лентой пластиковом футляре находилась компьютерная дискета.
      В участке детектив снял с нее отпечатки пальцев, а затем вставил в в компьютер. Диск содержал обычный текстовый файл, занимающий малую часть объёма. Полицейский выбрал подходящую программу и вывел файл на экран. Сначала экран высветил английский текст, затем пошла, прерываемая абзацами и знаками препинания, череда букв неизвестного языка. Пришлось вернуться в начало файла. После пяти минут чтения, полицейский чертыхнулся и полистав записную книжку нашел нужный телефон. Еще через несколько часов дело, тело и все улики были переданы немногословным, безликим, среднего возраста людям из ФБР. Закончив с формальностями детектив облегченно вздохнул и сел писать рапорт начальству. Жить стало чуть легче. Пусть с мертвецом возятся другие. У местной полиции и своих забот хватает, так одним нераскрытым делом станет меньше.
      В штаб-квартире ФБР легко определили, что основная часть файла напечатана кириллицей, на русском языке. Да собственно последнее и не составляло тайны. Начало диска давало всю необходимую информацию для прочтения остального содержимого. С этим в ФБР тоже не возникло проблем, поскольку для борьбы с советским шпионажем и наследующей ему мафией, давно и успешно функционировало соответствующее подразделение. Дискету передали в подотдел русскоязычному сотруднику. Тот распечатал текст и сел за перевод.
      Не знаю, имею ли право упоминать имя Бога и его Пророка после прожитой жизни. Хотелось бы верить, что Он милостив и простит содеянное. Ведь почти все прикрывалось его святым именем и делалось во имя его.
      Теперь пора подвести итоги прожитого, проанализировать ошибки и покаяться в совершенном. Покаяться - не означает раскаяться. Все делалось однозначно сознательно и осознанно. Винить если и можно, то только свой выбор, самого себя.
      Надеюсь, читают написанное те кому оно предназначено, профессионалы. Хочу сразу предупредить, что в записках не содержится имен, адресов, информации, позволившей бы продвинуться в поиске тех, кого вы называете террористами. Подобная надежда беспочвенна, как мираж в пустыне. В покаянии нет места предательству. Я вам не друг и не помощник. Я - враг!
      Почему же пишу именно вам, своим вчерашним, да и сегодняшним врагам? Просто больше некому. Пусть написанное поможет если не победить, а победить вы не сможете, то понять происходящее. Увидеть явления, с которыми также невозможно бороться как с землетрясениями, цунами или торнадо. Человек смертен, дела и мысли - нет. Вы проиграли. Поняли это или нет, не важно. И записки эти не от бессилия, от избытка чувств. Каюсь не перед людьми, но перед Богом. Если он ...
      Почему пишу своим врагам на русском, языке своих заклятых недругов? С одной стороны, чтобы текст не читали мелкие полицейские сошки, которым он не предназначен. С другой..., что вам мой родной язык? Для него не найдешь компьютера, под старинные буквы не созданы редакторы, не переведены программы. Русский, устроит всех, тем более, что и история моего жизненного пути связана с людьми этого языка от начала и до конца.
      Проклятый шурави обыграл меня. Не понял я его... Счел его человеком чести, старого закала, а он превратился в обычного современного кидалу... Вот и приходится расплачиваться за ошибки. Плата одна - жизнь. Не смог забрать чужую клади свою. Времени остаётся немного. Скоро за мной прийдут и уведут на заклание. Можно попытаться сопротивляться, но понимаю насколько это бесполезно. Только продлит агонию. В этом случае не сегодня так завтра вчерашние соратники вновь поймают меня и тогда смерть будет ужасна. Подчинюсь воле Аллаха и спокойно прийму положенное....
      Ухожу, оставляя вам в наследство ужас, постоянное ожидание неотвратного. Ждите, не зная будет ли это бомба заложенная в самолет, взрыв здания, захват заложника, резня, или восстание одуревших от безделья, обкуренных бомжей. Сделал много, жаль что не прийдётся увидеть результатов. Идет незримая война... Одно наше оружие - деньги, уже сражается с вами, побеждает, покупает ваших людей, политиканов. Закрыв глаза как слепцы идут они за новым поводырем, на запах нефти, на запах раскидываемого вместо приманки золота. За деньги выполняют самую грязную и тяжелую работу, которую не можем пока открыто взять на себя. Если бы настоящие заказчики, истинные работодатели, посмели выйти из тени, показать своё настоящее лицо мир бы отшатнулся... Проще делать дело чужими руками... До поры до времени. ...
      Запутано говорю? Непонятны мои намеки? Сможете понять, захотите разберетесь. Нет... значит вам не дано... Умрете в неведении.
      Ваши политики прикрывают наш тыл и фланги... Но впереди идут братья по вере... Истовые, исповедывающие строгую религию предков, не принимающие новомодных искажений старинных заветов Пророка. Они безжалостны и беспощадны к неверным, но еще более безжалостны к отступникам от веры. Что взять с гяура? Можно жизнь, можно деньги... У плохого мусульманина можно отнять душу, а она бесценна... Да мы убиваем своих и не дрожит рука. Вы, мягкие, женоподобные душонки поднимаете вопль из-за десятка другого трупов... Конечно, при достойной оплате усилий вопящих. ... Даром запричитают только самые заскорузлые идеалисты, а таких, согласитесь, не так уж много... Вы начинаете по наводке наших лидеров священную войну... против своих вчерашних друзей и союзников, а мы тем временем вырезаем сотни, тысячи плохих мусульман, и ничего, пульс не учащается. Случается погибают и наши бойцы... Их могилы легко отличить по стальным пикам с цветными флажками по числу убитых врагов. Они погибают, думая, что сражаются за веру, за Аллаха, это придает им силы. Вы, наивные, видите в них борцов за независимость...
      Попробуйте призвать христиан, иудеев, буддистов к священной войне с инакомыслящими. Ничего господа не выйдет, время радостного перегрызания глоток соплеменникам уже позади. Эти религии своё отвоевали, удобрили кровью почву, стали тяжелыми на подъём. Теперь пришло время Ислама.... Время талибов и вахабитов...
      Так что-же, идет действительно религиозная война? Простые, наивные души! Под невидимым руководством моджахеды сражаются за Власть... нашу Власть над миром. Вы своё отправили. Хватит! ... Власть ждёт сильных, новых повелителей. ... Ваши политики ведут страны к гибели, словно неумелые пастухи стада в пропасть. Империи, созданные героями и тиранами выпадают из неловких, корявых рук свинопасов и их деток... Старые религии потеряли страсть, тела их мягки, глаза не алчны, души порочны. Вот почему мы избрали мусульман... Аллах? Если он есть то на нашей стороне. Если нет... Пусть они думают, что есть. Так всем спокойнее... И мне...
      Верю ли сам в Пророка? ...
      Пора, за мной пришли...
      Диск содержал явные намеки на всемирную организацию. Запутанно, невнятно текст излагал основные идеи убитого террориста. Человеконенавистника. Презирающего всех и вся. Жаждущего власти. Пользующегося людьми, их верой, религией в собственных корыстных целях. Рвавшегося к неограниченной Власти, но потерпевшего фиаско и погибшего от руки сообщников. Сумбурное послание не внесло ясности в расследование. Возникли новые вопросы на которые необходимо найти ответы. По косвенным намекам, убитого за неведомое прегрешение террориста можно попытаться связать с участившимися в последнее время странными авариями самолетов. Следы вели в аэропорт.
      Для достижения цели следователи ФБР работали на пределе сил и возможностей, всё и все многократно перепроверяли, проводя оперативную разработку возможных фигурантов, опросы свидетелей. В тюрьмах негласные осведомители рискуя на грани провала, провоцировали на откровенность сокамерников, наседки в мафиозных группировках выясняли возможные выходы на террористов. Но всё оказывалось бесполезно. Прочесывалось только доступное для сотрудников контразведки пространство. Все попытки заглянуть в верхние эшелоны власти глохли словно звуки в вате, не находя откликов. С другой стороны, террористкое подполье, тоже оставалось недостежимо, скрыто щитом конспирации и жестоких расправ с предателями, отделенно от жизни большинства Джимэнов религией, обычаями, повадками, одеждой и языком.
      Вновь и вновь собиралась и перерабатывалась информация на работников авиакомпаний, пилотов, стюардесс, инженеров, техников. Все данные заносились в компьютерные файлы, все шире охватывая людей, пусть опосредованно, но связанных с разбившимися в океане самолетами....
      Глава 29. Старые фотографии.
      Мой закуток, кубик отделен от остального мира серыми, в рост человека стенками. Такие же клетушки тянутся вперед и назад, влево и вправо по всему гигантскому посмещению компьютерного центра. В каждой ячейке работает программист, вооруженный компьютером, монитором, принтером и мышкой, другого оружия нам не положено. В отличие от оперативных сотрудников Бюро у меня нет жетона, пистолета, наручников. Только пластиковая магнитная карточка с фотографией, обеспечивающая проход на рабочее мето, да в кафетерий. Не густо, но я рад этой работе, рад причастностью к борьбе с нарушителями закона. Возможно звучит наивно, но это действительно так. Правда и то, что слова Работа на правительство и народ Соединенных Штатов не являются для всех нас пустым звуком, вызывают гордость, сознание сопричастности к сплоченной семье настоящих парней, занимающихся важным, опасным делом. Профессиональная репутация программиста давно уже позволяет мне претендовать на гораздо большую зарплату в частном бизнесе, но я отказываюсь от лестных предложений в пользу Бюро.
      Сегодня запарка, пришлось заново создавать и модифицировать разросшуюся базу данных по лицам, так или иначе причастным к таинственной гибели одного из воздушных лайнеров. Агенты потребовали расширить возможности поиска и анализа информации, обобщения по различным критериям малых групп людей. К концу рабочего дня работа уже завершена, осталось протестировать программу, просмотреть результаты и спокойно отправляться домой.
      Последний поиск я провел по родному языку фигурантов. Как и предвидел, не обнаружил ни одного представителя группы риска. Для контроля, на всякий случай, впечатал русский, язык своего детства... Программа сработала и на экране монитора появилась фотография человека средних лет, усталого, изрядно потрёпанного жизнью... Мелкого служащего одной из небольших багажных компаний. Решив проверить вывод информации на принтер распечатал файл. Перед тем как отправить листок в ненасытную пасть бумагорезки, решил ещё раз взглянуть на лицо незнакомца. Краска на бумаге успела подсохнуть, не отсвечивала... Видимо человек фотографировался на пропуск, по грудь, напряженно смотрел в объектив камеры. Неожиданно я понял, что где-то уже видел это лицо, глаза... Выхватил из кармана брюк портмане, достал из отделения маленькую, переснятую с маминой, карточку отца. Постаревший, изрезанный моршинами и шрамами, но это был несомнено он.
      Мать пронесла старую черно-белую фотографию сквозь все преграды и барьеры эмиграционного пути. Что ни говори, а это единственная память об отце. Вот он, в парадной военной форме, с погонами старшего лейтенанта. Таким и запомнился ей на всю жизнь. Хотя совместной жизни оказалось у них совсем ничего, всего несколько дней, да и те отравлены, опаганены бандитским отродьем. Отец на своём вертолете спас мамочку, вырвал из рук насильников, они бежали под пулями, он отстреливался... Вот и всё, что знаю о нем ... У отца не осталось даже фото на память, так всё нелепо вышло. Наверняка искал нас по всей стране, возможно и в Америку приехал за тем же. Правда вряд ли искал двоих, обо мне ведь он ничего не знал. Таких женщин как мамочка просто так, погодя не забывают и не теряют. Даже сейчас редкий мужчина пройдет не обернувшись ей в след, а в молодости...
      Если человек с фотографии действительно отец, то это просто счастье, чудо, подарок судьбы. Мать до сих пор не вышла замуж, естественно, имелись у неё приятели, но ни один не смог заменить отца и потеря оказалась невосполнимой.
      Надо торопиться. Нельзя откладывать дело в долгий ящик. Вот на распечатке номер телефона. От волнения дрожат пальцы и приходиться несколько раз перенабирать цифры. Долгие гудки и механический голос компьютера телефонной станции сообщает, что с сегодняшнего дня данный номер дисконнектид... Боже мой! Неужели я вновь потерял его след? Возможно он еще не переехал, не сменил квартиру, может застану если не его то соседей, узнаю новый адрес.
      Рабочий день закончился. Натянув плащ и отбив карточку одним из первых я выскочил из здания. Не первый год работая в Манхеттене, я давно отказался от попыток добираться на работу на машине. Оставлял её на паркинге у трэйна, садился в вагон и спокойно читал книгу, изредка созерцая из окна медленно плетущиеся в нескончаемой пробке трафика бесконечные вереницы автомобилей.
      Сегодня машина пригодилась бы, но на нет и суда нет. Жильё отца находилось в другом конце города. Прийдется добираться с пересадкой, но ничего не попишешь, это всё равно быстрее чем искать такси и торчать затем на каждом перекрестке под неумолчный стрекот счетчика. Небо затянуло тучами, стал накрапывать дождик. Поднял воротник плаща, поглубже спрятал в карман магнитный пропуск-удостоверение и решительно шагнул в сторону ближайшего подвалообразного входа в метро.
      Детские воспоминания воскресили в памяти голубой, блещущий чистотой, московский метрополитен, каким видел его в последний день прибывания в Советском Союзе. Дед упросил мать, считающую часы до вылета, мечтающую оказаться поскорее в самолете, не желавшую ничего вокруг видеть и слышать, отпустить нас с ним в последний раз попрощаться с Москвой, с Россией... Мы прошли по Красной Площади вокруг Кремлевских стен, купив с рук билеты обежали залы Третьяковки, проехались под столицей в вагонах метро, выходя на особо красивых, похожих на дворцы станциях, покатались на длиннющих, увозящих глубоко под землю эскалаторах. Несколько отпущенных нам мамой часов пролетели словно один миг. ... Всё вскоре померкло, забылось... Почему только сегодня я вспомнил тот день?
      В цепочке пассажиров, сбежавших по ступенькам облицованного мутноголубым кафелем туннеля добрался к турникету, сунул в щель магнитную карточку, успел добежать к последнему вагону прежде чем захлопнулись двери. Состав тронулся. Обнаружив небольшой просвет в людском месиве, протиснулся к задней, застеклённой площадке, встал около пустующей кабинки машиниста, прижавшись лицом к прохладному стеклу.
      Поезд прогрохотал по мрачным, закопченным тунелям освещенным редкими, расписанными графити плафонами и выскочил на поверхность. Эстакада нависала над городом, изгибалась следуя контуру земной поверхности, пересекала улицы и каналы, проскакивала под дробный перестук колес мосты, взбиралась на засеянные домами холмы и опускалась в бывшие лощины. Синий, в серой дымке, проявлялся в стекле силуэт небоскребов деловой части города и, казалось, что дома стоят один возле другого вплотную, не оставляя промежутков для жизни людей, для машин, для трейна. Поезд оставил позади приличные кварталы высоток, университетские пригороды с аккуратными профессорскими коттеджами, спортплощадками, паркингами. Потянулись печальные автомобильные свалки, магазинчики юзаных запчастей, дешевые ресторанчики, дилерства с десятком - другим подержанных стареньких автомобилей. Бедные пригороды открывали свои неухоженные, запущенные зады, ободранные крыши, оборванные, привязанные на живую нитку проволокой, куски фальшивых панелей в лучшие годы изображавших кирпичную кладку. Эстакада проходила местами над крышами, чаще между домов. Иногда казалось, что на изгибе трассы поезд не втиснется в отведенный ему узенький просвет и въедет прямиком в дом, бесстыдно открывающий на всеобщее обозрение сквозь распахнутые настежь окна с мутными стеклами, убогое убранство дешевых комнат.... Дождь усилился и сквозь слившиеся в сплошное пятно капли стало невозможно разглядывать окружающий мир.
      Рядом освободилось место, я сел и привалившись головой к стенке вагона закрыл глаза, вспоминая прошлое.
      Передо мной мысленно раскрылись плотные мелованные листы фамильного альбома, объехавшего с нашей семьей полмира и воцарившегося в конце пути на полке небольшого, купленного в рассрочку домика. С этим старым, в выцветшей от старости, в голубой, бархатной обложке альбомом, связаны первые осознаные воспоминания детства.
      Вот я на руках прабабушки. Старое фото в виде овала вмещало нас обоих, но её лицо почему-то потускнело, печать стала мутной, нечеткой. Плохо помню её, мал был. В памяти остались только добрые мягкие руки подсыпающие в миску ягод крыжовника, малины... Она, фактически выкормила и вынянчила меня в первые годы жизни, когда все остальные, занятые работой и учёбой убегали на целый день, оставив нас с бабкой дома на попечении огромной немецкой овчарки по имени Квинта. Собака отличалась ненавистью к кошкам и великим обжорством. Полосатые минитигры видимо делились между собой информацией о чудовищном звере за версту обходили наш дом. Благодаря Квинте даже я не представлял о существовании проворных маленьких зверушек до первого похода в школу.
      Кроме того я не любил спать и есть. С годами это, правда, прошло. Но тогда мой паршивый аппетит был притчей во языцах всей семьи, дальних и близких родственников. Заставить меня открыть рот удавалось только бабке. Над столом висела чудом сохранившаяся с дореволюционных времен огромная хрустальная люстра. Бабуля лупила по хрустальным висюлькам ложкой, я в изумлении и восторге расцеплял губы и очередная ложка манной каши моментально запихивалась в рот. Однажды за бабулей забежала соседка и они, оставив меня на попечении Квинты, умчались в магазин за дефицитными консервами - Бычки в томатном соусе. Уж не помню как дотянулся я до ручки холодильника, но открыл и скормил прожорливой собаке все семейные запасы. Ух она и повеселилась! Еле дошла в свой угол и завалилась спать. Влетело нам всем троим по первое число. Но больше всех досталось бабе ... Бедная бабуля. Она тихо угасла, а я даже не понял, какую великую любовь потерял в жизни с её уходом ...
      ***
      Серые, нечеткие фотографии большой родни прадеда. Его отца совсем маленьким парнишкой насильно забрили в солдаты, оторвали от родного гнезда, обычаев, религии. Вместе со многими другими оказался он в кантонистах, еврейских военных поселенцах, солдатах царской армии. Из кантонистов вышло много толкового народа, прославившего впоследствии Россию - адмирал Макаров, художник Репин тоже из тех корней.
      Прадед Моисей в армии прижился, не сломался, не помер. Позабыл правда за время царевой службы язык и религию предков, но сохранил имя, не дал сменить фамилию и не крестился в православие, хотя вначале из-за этого туго приходилось, но потом к его упорству привыкли и оставили в покое. Солдат взрослел, мужал, воевал, участвовал в походах, отслужил двадцать пять положенных лет. По увольнении в чистую остался один как перст. Как отставному служивому солдату, дали прапрадеду в аренду маленькую мельницу на Украине. Бывший солдат освоил новое дело так же старательно и честно как военное. Селяне в начале сторонившиеся инородца, со временем полюбили чужака, доверяли без боязни выращенное зерно. Встретил Моисей в тех краях сироту, вроде себя, закохали они друг друга, да так сильно, что и не заметили как произвели на свет семнадцать душ детей... По одному в год... Без перерыва и остановок, на одном дыхании счастья.
      Дальше пошли фотопортреты далеких моих предков, мужественных, стройных, сильных мужчин и красивых, нежных женщин. Мало кого из них я застал на земле. Частью род вымер в гражданскую от тифа да петлюровских сабель, других в отечественную расстреляли фашисты во рвах Харьковского Тракторного завода, выстроенного на пустыре их же трудовыми руками, третьи умерли после войны, задолго до моего рождения. Кто только не вышел из корня Моисеева... попробую вспомнить, воскресить в памяти... Люди разных судеб, характеров, профессий. Ученые и офицеры, шахтеры и инженеры, врачи, аграномы, учителя, даже православный священослужитель оказался среди родни...
      ***
      Дед Витя, ставший заслуженным агрономом ещё перед войной, посвятивший всю жизнь кормовым травам, люцерне, доказывавший, что земля не может бесконечно, без отдыха производить хлеб, хлеб и снова хлеб, что лучше давать землице отдых, восстанавливать травами, да кормить с неё родимой скот душистым нежным питательным сеном, а не сухой ломкой соломой. Отважный человек был, не побоялся перечить самому Хрущеву. Прилюдно, на совещании показал присутствующим невежество самодовольного, малообразованного партийного божка, защитил травополье. Ух, как тот материл, костерил деда Витю! Да не на того напал, не прогнулся ученый агроном перед властью малограмотного самодура. Правда сила ум ломит - выгнали бедолагу с совещания, приехал домой, а дома то уже и нет. С работы уволили, с казенной квартиры - выставили. Хорошо еще собрали майно добрые люди, сховали в сараюшке, не дали разворовать до конца. Но не к тряпкам кинулся первым делом настырный агроном, а подался прямым ходом в лабораторию, спасать семенную, ненаглядную люцерну. Набрал семена в спасенные наволочки и мешочки сколько смог и подался к закадычному другу на Кубань. Вот там они вдвоем подальше от лысого кукурузовода и сеяли потихоньку элитное зерно, спасали культуру.
      Пришло время, вернули люцерну на поля, а деда на кафедру института и во вновь обретенную квартиру, куда добрые люди помогли перетаскать из сараюшки добро... Только жена этого уже не увидела. Святая была женщина в тяжелые времена отказалась вернуться обратно на девичью, хорошую украинскую фамилию, не захотела дочке сменить национальность. Гордо ответила мужу Ты моя судьба и стыдиться мне нечего. Пусть и дочка всё знает и гордится своим отцом! Вот так...
      Жизнь их любовь не раз испытывала, проверяла. В оккупацию остались жена Вити с дочкой в Харькове, ко всем бедам еще на постое двое немцев в квартире оказались. Но Бог спас. Ни соседи, ни немцы не выдали, не донесли. Хоть соседи знали наверняка, а немцы вероятно догадывались кто есть кто. Когда Красная Армия первый раз, всего на несколько дней, освободила Харьков Витя вывез на саночках семью из прифронтового города, Бои уже шли на окраинах и армейские тылы спешно покидали город.Так впрягшись в саночки и дотащил жену и дочь к своим за Донец, устроил с жильем и ушел воевать дальше. Такой отец для дочки являлся безусловно идеалом, вот и продолжила она его дело, тоже выучилась на агронома.
      Донбасская ветвь рода. Баба Груня... Смутно помню красивую даже в старости, статную, властную женщину, главу шахтерской семьи из Макеевки. Только раз и видал её, совсем малой ещё, а запомнил как повелевала сынами. Вымахали сынки, что молодые дубки, здоровые, налитые силой. Вот и нашли себе после армии работу по нраву да по вкусу, мужскую, почетную, опасную - горноспасателями в угольных шахтах. Но перед матерью робели, всё на Вы называли, уважительно. С ними и Миша приезжал, директор школы. Пришел с войны без руки, начал учительствовать, вырастил приёмную дочку. И тихий, добрый, смуглый красавец Наум...
      ***
      Под заветной бархатной обложкой альбома продолжали жить в сохраненных мгновениях сотни лиц и глаз давно исчезнувших людей одетых в диковинные старомодные одеяния, обрамленные заломанными, пожелтевшими от времени бумажными границами бытия, иногда украшенными потускневшей позолотой золотых фирменных штампов местечковых фотоателье.
      Ожила, заговорила фотография бабы Двойры, словно вновь слушала в последний раз собравшись за большим праздничным столом не разлетевшаяся еще по миру семья, рассказ о жизни... Такой долгой, простой, трагичной и одновременно героической. Правда сама она не считала собственную судьбу особенной или удивительной, скорее обычной для того времени, горькой, это да...
      - Перед войной вышла я замуж за хорошего человека - директора небольшого заводика в Белоруссии. Родила дочку, а через три года, в сорок первом - сынишку. Война началась так неожиданно, так несчастно. Под утро в воскресенье бомбили нас немцы, а мы метались полусонные да раздетые по двору ничего не соображая от страха и неожиданности. Пока мужчины сообразили, поняли что происходит, собрали что под руку попало в чемодан да прибежали на вокзал там уже во всю полыхало, но железнодорожники и заводчане наши, после налета пришли в себя, подлатали рельсовое полотно, растащили разбитые вагоны, подогнали старенький маневренный паравозик-кукушку, вагоны разномастные, сели мы в поезд, но оказалось уже поздно. Отходил поезд уже под выстрелами немецких танков. Еле наши мужчины успели на подножки вскочить. ...
      Ехали они однако недолго. Состав успел дойти лишь до первого разбомбленного моста и встал. Над беззащитным эшелоном беженцев роились самолеты с крестами. Опъяненные безнаказанностью, ошалелые носились железные птицы по над самой землей, едва не сшибая крыльми телеграфные столбы. Сквозь чистый, полированный плексиглаз кабин немецкие летчики видели под собой, внизу женщин и детей. Не могли не видеть... Но что предствителям высшей рассы жалкие недочеловечьи особи? Стреляли, бомбили ... Вогоны горели, взрывались, разлетались кровавыми брызгами... В суматохе Двойра с дочкой и младенцем каким-то чудом выскочили, пробились обратно в Минск, а муж не найдя семью и думая, что все погибли, переплыл реку, ушел на фронт. Где и погиб, не зная какие муки выпали на долю родных людей.