Леонид Левин
      Только демон ночью...
      Часть 2
      Аннотация: Короткое и злое, словно удар финки в подворотне, слово "Афган" вошло в жизнь страны словно лезвие в плоть тела. Сначала тупой удар, удивление, а боль и кровь уже потом... За Афганом пришла перестройка, принесшая в своем шлейфе смутные времена развала и разрухи, Карабаха, Приднестровья, Абхазии и, наконец, Чечни. Новые времена породили новых "героев", первыми учуявших пьянящий запах огромных денег, безмерной и беззаконной Власти, урвавших свое, запродавших споро и не особо торгуясь душу Дьяволу. С кем идти вышвырнутому из Армии офицеру, летчику потерявшему право летать, человеку у которого отобирают само право жить, дышать, любить... Играть по новым правилам? Мстить жизни столь же кроваво, свирепо и подло, не разбирая правых и виноватых? А, может, попытаться начать все заново, с чистого листа далеко, за океаном? Но заложенное исподволь, всосавшееся в кровь, мозг, сердце уже не отпускает, калечит, доламывает...
      Часть вторая. Искушение.
      Глава 17. Вторая встреча.
      Во время первой встречи с торговцем оружием темы для дальнейших бесед только обозначались. Однако тем таких наметилось - хоть отбавляй. Хозяин оружия звал меня шурави - советским. Мне собеседника звать-величать казалось вначале не обязательным, только и делал, что односложно отвечал, или - отмалчивался, на вежливо задаваемые вопросы. Имен своих никто не называл. Звать же визави душманом - бандитом, тоже не с руки, неудобно. Ничего вроде плохого не делал. Подарил пистолет, кобуру, две обоймы патронов, напоил чаем с печеньем, приветил в тепле, уюте, давая возможность переждать барабанящий по крыше дождь. Та далекая, страшная война давно закончилась. Как ни грустно признать, но победили не мы, они. Правда этот странный дух не упивался победой, не кичился нашим унижением, наоборот показывал всячески, мол мы с тобой здесь, вдали от дома, оказались одной породы, одинаково посвященные, равно меченные. И не важно с какой стороны души метки, важно, что все позади, что живы, что судьба свела нас в этом мире, далеком, странном, непохожем на наши миры. - Ты не бойся меня, шурави, - сказал мне на прощанье торговец оружием, - я не убил тебя там, хотя мог. И ты меня не убил. Что же делить нам здесь, среди чужих? Захочешь, приходи, поговорим. Не сюда приходи. Здесь будет пусто, все разъедутся, разберут шатры, вагончики, шарабаны. Приходи в кафейню. - Он набросал в блокноте несколько строчек золотым Паркером, вырвал лист и сунул в карман моей куртки. - Станет тяжело - приходи, попьем кофе, поговорим, помогу чем смогу. Отведешь душу. До встечи, шурави. Не скоро я встретился с ним вновь. Поиски работы даже в благополучные для страны времена дело сложное для относительно немолодого эммигранта с моей специфической профессией. Приличное знание языка не помогало. Мечту о работе инженером, пусть даже не авиационным, пришлось оставить практически сразу по приезде. Зубодробительная неудача в попытке заняться бизнессом, крушение утлого семейного челна не добавили радости. Случайные подработки на строительстве, ремонты аппартментов, домов, гаражей давали возможность платить за полуподвальную студию, еду из дешевых магазинов и забегаловок Fast food, но не больше. Выматывали подработки и поиски чего-то постоянного так, что не оставалось времени и желания смотреть подобранный на гарбидже, но вполне нормально функционирующий цветной телевизор. Встречаться с другими эммигрантами не тянуло. Что было у нас общего в той жизни? А в этой? Разговоры кто и где купил, в каком ресторане ел и пил, сколько кто стоит, с кем спит, женился, развелся наводили на меня смертельную тоску. Мелочная зависть и недоброжелательство, попытки дать коварный, ложный совет, подставить. Привезенное за океан все худшее из совкового наследства виделось вдвойне более мерзким и гадким, противно смердело. Вчерашние советские люди ходили в русские рестораны, стадно ломились на заезжих звезд, зарабатывающих жалкие долларовые подачки выступлениями в арендованных на пару вечерних часов школьных залах, жадно закупали ветчину, колбасы, селедку и недоступную ранее икорочку в русских магазинчиках, заставленных матрешками, самоварами, книгами, орденамии, и военными фуражками. Я все понимал, но говорить нам стало не о чем. Людей прошедших Афган, встречал мало, да и не афишировали мы свои прошлые дела, скромно забыв упомянуть в анкетах о некоторых деталях биографий. Может и потянулись бы друг к другу, да не не оказалось никого поблизости. Велик Нью-Йорк. Душман словно в воду глядел предугадывая встречу. Только с ним у меня нашлось общее, пусть даже разделенное огнем, прошлое. С другими - ничего. Позвонил. Договорились. Встретились. - Здавствуй, шурави, рад видеть тебя снова. Как жизнь? Как здоровье? Работа? - Салям Алейкум, бача. На здоровье не жалуюсь, работа - то есть то нет, жизнь - какая жизнь без работы. Вот и все новости. Как твои дела? Как торговля? - Алейкум асСалям, шурави! Не зови меня бача, зови ... Ахмет. Дела идут хорошо, торговля ... процветает, но не тем, что думаешь. То было случайное дело, одноразовое, так - старый хлам, пользованные охотничьи причиндалы, исторические реликты для коллекционеров. Пистолет твой оказался случайно, не должен он был там находиться, сам не пойму как попал и почему его не нашли на таможне. Быстро посмотрел на меня, стрельнул коричневыми глазами, ожидая разъяснения. Я имел на сей счет соображения, которыми делиться не стал. Пожал неопределенно плечами. Сам, мол удивляюсь. Смуглый официант принес и поставил на стол турку с кофе, вяленный виноград, сушеные абрикосы, засахаренный инжир. Ахмет наполнил горячим черным напитком чашечки, отхлебнул из своей, почмокал от удовольствия губами. - Если ты не против, я буду по прежнему звать тебя шурави. Не возражаешь? - Зови, если тебе так удобно. Мне все равно. Закурили. Ахмет нарушил затянувшееся молчание. - Я не спрашиваю тебя ни о чем, шурави. Спросишь не то или не так, обидешь. Понимаю, вы все, те кто был за рекой, живете после всего словно с оголенными нервами. Чуть тронешь не там где надо - боль. Я не хочу причинять тебе боль, шурави. Хочу помочь тебе. Давай лучше расскажу о себе, как шел свою часть дороги. Ахмет глубоко затянулся сигаретой, сделал маленький аккуратный глоток кофе, прикрыл влажные глаза тонкими веками. - Принято считать, что труднее всего первое убийство. Дрожь, рвота, бессоница. Кому как. Мои проблемы оказались проще - заткнуть рот кепи, не запачкаться в крови, не порвать единственный приличный костюм. Пришлось повозиться с бьющимся в агонии телом, хватающимися за нож в бесплодной попытке вынуть его из раны руками. Нож никак нельзя было отдавать чужим холодным пальцам, это оказалась бы слишком явная улика, и слишком дорогая. Пришлось перетерпеть до конца, вытереть голубоватое лезвие о мундир ХАДовца, затолкнуть тело под прилавок, отряхнуть серые шерстинки с костюма и убраться побыстрее в ночные проемы затопленного туманом рынка. Эти идиоты носили мешковатые нелепые мундирчики даже попав в другую страну. Может из гордости, может не имели гражданки. Вчерашних кабульских босяков учили в твоем городе разным милицейским премудростям и идеологически накачивали марксистко-ленинской философией преподаватели училища МВД, стараясь превратить вчерашних босяков в новую надежную опору пришедшего к власти правительства, сначала Тараки, затем Амина, потом, позже, Бабрака Капмаля. - Уходя ночными, холодными, плохо освещенными улицами на другой конец города я обдумывал все происшедшее и диковинные, никогда ранее не посещавшие голову мысли тупой болью ломили висок. Что происходило на моей далекой Родине? Почему убивали людей, приведших страну к победе революции? Старых, надежных, испытанных партийцев мечтавших во время своих тайных вечерь о счастье для всех, о земле для всех, о работе для всех, о ... всем самом прекрасном. - Интеллигентные милые люди среди которых я рос, с которыми общался, чьими пылкими речами и бесспорными аргументами восхищался. Почему они оказались сначала неправыми, а потом лишними? И кто те толпы, те ужасные люди, что заполонили улицы? Народ? Значит эти, приехавшие вслед за нами неграмотные, неопрятные аминовские мясники, тоже народ? Следовательно, революция, такая чистая, наивная, радостная и прекрасная совершена для них? Стоили ли они революции? Если нет, то зачем все содеянное? - Мы, приехавшие первыми после революции, были другими, шурави. И те кто попадал в вашу страну на учебу до нас, во времена короля Захир-Шаха, да и Мохаммед-Дауд Хана, тоже разительно отличались от прибывших за нами. ХАДовцы жадно скупали в универмагах электроплитки и телевизоры, приемники и утюги. В наших семьях этого добра всегда хватало, причем качественного, произведенного не в СССР, в совсем других странах Запада и Востока. Мы приезжали в твою страну и выбирали единственно истинное, знания, язык, культуру, не совсем понимая, впрочем,зачем собстенно все это нужно в наших горах. - Тот, что остался лежать под прилавком, скупал все подряд, надеясь по приезде заработать на перепродаже. Может это ему и удалось, если бы не пил, не болтал лишнего, не хвастался подвигами, не рассказывал с подробностями о расстреле партийных оппортунистов, сторонников свергнутого Нура. Дурак, он выбрал меня в невольные собеседники. - Водка, брат, очень хороша. - Пьяно улыбаясь, делился палач со мной заплетающимся языком, обдавая перегаром. - Если Аллаха нет, то нет и запретов. Выпьешь, и становиться так просто и легко. Нас учат.... Что они могут нам показать? Как махать палочкой на перекрестке? Но..., они старшие товарищи, им виднее. А вот стрелять... Да я людей пострелял больше чем мой учитель мишеней. И соберу автомат, и почищу. Но пусть учит. Нет, велено, пусть учат, брат. Лучше учиться здесь, чем дома воевать с теми, ... душманами... Ты брат сам не оп-попо-ортунист, случаем? Нет? Хор-р-рошо. Ты давно здесь? Давно. Не участвовал значит в самом интересном. Выходит, не видел, как шлепнули Тараки и всех его сопливых слюнтяев оп-по-рот- тунистов, ин-теле-гетни-чков. Вот этой рукой. Безжалостно. Всех. С бабами ихними стриженными. Гордые такие. Непреступные. Так наш старшой не сплоховал, самых гордых приказал мне отвести за дувал, к выгребной яме за казармой, поближе к дерьму, да там и шлепнуть. Взял я двух, парочку.... Э... Он в очках, седой. Она, жена его, красивая еще, но стриженная, тварь... Э... Ох, мутит меня, что-то. ... - Пошли выйдем на двор, может на воздухе полегчает. - Я помог ему выйти, шурави, я боялся пропустить даже одно слово из его пъяной похвальбы. Почему-то сжалось сердце в предверии неминуемого. - Да так о чем, это я? - Начал вспоминать ХАДовец немного прийдя в себя на свежем воздухе. - О тех, двоих... за дувалом. - Хотел я с ней напоследок порезвиться... ей то все равно уже, так нет, сама, ты понял друг, сама, вот дура в дерьмо сиганула. Шайтан. Там пришлось дострелить. Не будешь же грязную, из солдатского дерьма.... Э... - А что с седым? - Каким? - Её мужем. - А, с тем... так его я сразу пристрелил, как подошли, первым. Мертвого столкнул, как велено. Вот, на память взял. - Хадовец растегнул мундир и вытащил галстук с заколкой ... отца. Верному защитнику революции пора было возвращаться в казарму, расположенную на территории училища. Никто не видел как мы выходили во двор. Осмотрелся, все было пусто вокруг. ХАДовец сам попросил проводить его. Я не возражал. - Вокруг нашей общаги ошивалась местная шпана пристающая к иностранным студентам, сначала попрошайничавшая, но постепенно наглевшая, обиравшая слабых, бившая чернокожих, уважающая только силу. С каждым годом шпаны появлялось больше и больше. Она таскала в обтрепанных штанах самодельные кастеты, водопроводные краны и прочую тяжелую дрянь. Особенно опасными стали праздничные дни, когда все поголовно упивались дешевым плодовоягодным вином, гнилым портвейном и сивушной опилочной водярой. Шпана наглая, но трусливая, на рожон не лезла, при виде блеска лезвия, ворча и матюкаясь, отступала в тень. Вот почему в тот день со мной оказался нож, подаренный отцом. - Когда все было закончено я не взял заколку отца, она была осквернена прикасанием нечистых пальцев убийцы. Мне остался нож, очищенный его мерзкой кровью. - В Кабул удалось приехать на каникулы после свержения Амина. В квартире родителей жили уже другие, отводящие глаза, молчаливые, ничего не понимающие люди окраин, потрясенные переменой в собственной жизни, не желающие никого и ничего знать из прошлого. Боящиеся будущего. Верящие в Аллаха, но скрывающие свою веру. Бреющие бороду и стесняющиеся голого лица. Они боялись потерять приобретенное и надеяться на их помощь в поисках пропавшей семьи было бесполезно и наивно. - Зачем революционеры свергли сначала Короля, а затем Дауд Хана? Что бы отдать власть бывшим водоносам? Чистильщикам обуви? Полуграмотным рабочим и ремесленникам? Всем напялившим грубого толстого сукна серые униформенные мундиры? Декханам, не желавшим принимать документы на отобранную у старых хозяев землю и воду? Хитрым, алчным, ничем не брезгующим функционерам Амина, истребившим лучшую часть партии, тонкий слой старой интеллигенции, а затем пристреленным словно бешенные собаки, приглашенными ими же русскими спецназовцами? Может самим русским? Ну, а вам то зачем? Чем для вас оказался плох Король, чем не угодил Дауд? У меня не нашлось ответа на вопрос Ахмета. Собственно говоря, я не знал даже о существовании Закир-Шаха и сместившего его Дауд Хана, так, кое-что о революции. Ахмет понял и грустно улыбнулся. - Их свергли наши - романтики, идеалисты. Ваши только помогли, не удержали от дури, сказалась отрыжка теории перманентной революции товарища Троцкого. ... Дело давнее, забудем. - Пролетали дни, я ходил по Кабулу, все яснее понимая, что остался один. Совсем один. Вопросы роились в моей голове, вытесняя поэзию Вознесенского, Окуджавы, Высоцкого, Евтушенко читанных во время занудных лекций и семинаров по философии, истории КПСС и другой мути, факультативной к счастью для иностранных студентов. И не было у меня ответов на эти вопросы. - Приехав учиться по заданию партии на авиаинжинера я уже знал ваш язык. Ему меня обучили родители, сами ранее учившиеся в СССР, благовевшие перед страной социализма. Перед ее великой культурой. Знавшие и любившие русских писателей, цитировавшие не только Ленина, но и Пушкина, Толстого, Ахматову. Им удалось передать свою любовь и мне. На подготовительных курсах, когда другие с трудом осваивали азы чужого языка, я упивался чтением всего, что подворачивалось под руку классического и современного. Вступал в разговоры на улицах, скверах, площадях, оттачивал произношение, совершенствовал разговорную речь. Научился даже мыслить по русски, забывая пуштунский. - Теперь в сутолоке Кабульских улиц, заполненных невыносимым гамом плебса, ХАДовскими и советскими военными патрулями, мои мозги стремительно освобождались от всего лишнего, за вылетевшими из головы поэтами пришла очередь сопромата, теормеха и основ самолетостроения. Мысли крутились в одном направлении, как убраться отсюда подальше. В Союз меня больше не тянуло. Практический афганский марксизм оказался кровавым бредом, всместо райского сада. Местный сброд стал невыносим. Я решил пробираться в сторону Хоста а затем перейти границу и через Пакистан выбраться на Запад. - Мой визави замолчал, отпил мелким, неспешным глотком кофе. В то время, когда Ахмед резал своего врага и уходил за кордон, резкий поворот судьбы забросил меня в Афганистан, хотя совсем туда не рвался. Разница состояла в том, что Ахмет пробирался в Хост, а меня несло в Джелалобад.
      Глава 18. Афганская прилюдия.
      Проскочила под крылом расчерченая голубыми шнурами арыков и оросительных каналов, многоцветная словно узбекский ковер, земля. Прощай Союз. Блестнула полоска пограничной реки и потянулась серая, одноцветная, редко подкрашенная зеленым земля. Афганистан - объявил вошедший в салон лейтенант. Постоял и, не дождавшись вопросов, вновь ушел в кабину. - Саланг. - Коротко проинформировал лейтеанат через сорок минут. Саланг. Имя известное, перевал и туннель под ним. Единственная наземная ниточка питающая наши и правительственные войска. Пуповина поддерживающая жизнь, служащая постоянным объектом непрекращающихся атак душманов. Интересно взглянуть, но что разглядишь с такой высоты. Только горы. Возможно прерывистую черточку дороги. Не больше. Перевалив через хребет самолет пошел на снижение. В иллюминатор увидел как вынырнув откуда-то снизу, качнули приветливо крыльями и пристроились рядом фронтовые истребители МиГ -23 с красными звездами. Народ в кабине заинтересованно зашумел. - Не волнуйтесь, это теперь обязательно при проводке всех бортов на Кабул. - Успокоил лейтенант. - Исстребители обеспечивают безопасность при посадке. У духов появились Стингеры, вот ребята и рассредотачивают внимание духов. Сейчас и они, и мы начнем отстреливать тепловые ловушки, уводить на ложные цели инфракрасные головки наведения ракет. Бог милостив, авось пронесет. - Что, сбивали? - спросил артиллерист в зеленой свежей панаме и необмятом полевом обмундировании. - В основном, афганские транспортники. ... Женщины, дети. ... Страшное дело. Наш транспортный Ил- 76 подстрелили, но экипаж посадил машину на трех движках. На земле потушили возгорание. Прислали новый движок, промудохались с ним порядочно, поставили и ушли в Союз. С тех пор всегда высылают навстречу истребители прикрытия. Духи их побаиваются. Ведь если летчики заметят с воздуха пуск ракеты или зенитный пулемет, то считай стопроцентный копец. Живым им не уйти. Они это знают. Кроме всего, духи то духи, да на хозрасчете. Хочешь ракету - плати хорошие бабки, мало денег - покупай ДШК. - Что, так за свои бабки и покупают? - За наши, - вздохнул лейтенант. - Как так? - Пленными подторговывают. Раньше стопроцентно резали, замучивали насмерть, издевались. Теперь, смотря к кому попадешь. Есть такие, что только этим и занимаются, с того и живут. - На кой им рубли? - Доллары, не хотели? Зелеными берут. Иногда, правда, соглашаются мукой, горючим, керосином.... оружием. На своих меняют. Такой, бля, торг идет. У нас уже и свои спецы по торговой части появились, туда-сюда шастают. Их знают, не трогают. Разве, какой новенький отряд появляется. Но таких и духи не жалуют. Давят друг друга, грызутся. Ничего, скоро больше моего знать будете. Мы ведь люди временные. Прилетел, сел, улетел. Вам здесь жить, воевать. Странная, очень странная ситуация. Куда это я попал? Возможно армейцы, летевшие рядом имели больше информиции, ведь в наземных частях происходила ротация. Кто-то возвращался, делился знаниями обстановки с убывающими на смену. Нам, авиаторам стратегической авиации, эта война была в подробностях не известна, хоть и пришлось уже в ней поучаствовать. Теперь приходилось отрабатывать полученную Звездочку непосредственно на земле, ранее рассматриваемой с безопасной высоты многих сотен метров. Произошло все так неожиданно, круто изменилась жизнь, события навалились одно за другим, так споро, что до сих пор не мог опомниться. Север, могила отца, оборот в который попали сначала боцман, а затем и я. Ощущение предательства, хотя вроде бы, чего-то удалось добиться. Липкие объятиях невидимых тенет, в которых бился словно муха в паутине. Штаб полка куда явился после отпуска. Странное, скоропалительное предписание. Самолет. Ташкент. Новое назначение. Госпиталь. Прививки от которых ломило тело, давило голову, тошнило. Этот военнотранспортный борт. Время летело, мельтишили события будто в калейдоскопе. Не успевал выстроить одну картинку как на смену неслась следующая. Все решалось так удивительно быстро и гладко, что казалось меня передают из одних рук в другие, не давая даже случайно задержаться, опоздать на рейс. Билеты ожидали меня в кассах, предписания в штабах, даже шприцы оказывались заранее наполненны разноцветной дрянью и покоились в карманах халатов ташкентских медсестричек. Вот и истребители выслали... Но это уже вряд ли, перебор. Самолет резко клюнул носом и по крутой спирали, отстреливая гирлянды полыхавших белым жарким пламенем шаров пошел на посадку. Разом выпустил предкрылки, закрылки, элероны, воздушные тормоза, шасси. Рядом вертелись истребители, распуская тепловые ловушки, ища признаки живого в окружающих аэродром горах, готовые при малейшем шевелении превратить замеченное в огнедышащий вулкан десятками неуправляемых ракетных снарядов, огненными трассами скорострельных авиационных пушек выпускающих сотни снарядов в считанные секунды. Сегодня земля молчала. Для одних, мы прибывали самыми желанными гостями на этой земле, защитниками и друзьями, для других - смертельными врагами. Самолет пробежал по полосе и подрулил к стоянке вслед за армейским уазиком. Следом сели истребители прикрытия. Смолк грохот турбин. Сонное обманчивое спокйствие воцарилось над пропыленным аэродромом. Стоянка воинских бортов находилась в стороне от ярко раскрашенных машин Афганской национальной компании, сгрудившихся возле блестящей стеклами окон стены аэропорта, выходящей на летное поле. Прилетевшие офицеры подхватили чемоданы, спустились по трапу и собрались в тени под брюхом транспорта. Предполагалось пройти некие формальности и узнать дальнейший маршрут движения. Большинству предстояло получить предписания в штабе пятдесят восьмой армии. Подрулил зеленый армейский автобусик и принял нас в свое нагретое, пахнущее бензином и краской нутро. Неожиданно в стороне гражданского аэропорта что-то тяжело громыхнуло, автобус ткнуло в борт и качнуло упругим ударом взрывной волны, мотор заглох, кузов заскрипев закачался на рессорах. Окна, сделанные из триплекса выдержали напор воздуха и не развалились. Через секунду все находившиеся внутри салона замерли, наблюдая как блестящими струйками осыпапаются остатки остекления аэровокзала и сквозняк вытягивает сквозь оконные, пустые проемы трепещущие полотнища желтых штор и клубы дыма. Завыли запоздалые сирены, взревели моторы, промелькнули над головой хищные тела боевых вертолетов, затем рванули полотнище неба дежурные истребители. - Жми к вокзалу! - Заорал на остолбеневшего водителя капитан, приехавший с автобусом. - Там гражданские, дети, женщины. Полный зал ожидания. Рейсы на Джелалобад, Хост. Провожающие. Встречающие. - Пояснил уже на ходу. Мотор взревел, завизжала по бетонке резина колес, автобусик сорвался и во всю прыть понесся к месту взрыва сквозь летящие навстречу из выбитых окон и дверей охапки бумажных листов, тряпки, клочья дыма и звериный крик боли сотен людей. Через несколько минут тормоза заскрипели, дверца рапахнулась и побросав в салоне все лишнее мы выпрыгнули на нагретый солнцем бетон. В лицо ударил запах сгоревшей взрывчатки, паленой резины, крови. На плитах закручивались ветром вихри мелкой песочной колючей пыли, подхватывали вынесенный воздушной волной хлам и уволакивали его все дальше и дальше. Сквозь серое полотно дыма и взвешенной в воздухе пыли проскакивали языки пламени, слизывающего краску кузовов с припаркованных возле стены машин. Автомобили осели дисками на бетонку беспомощно сморщив пробитые осколками, сдутые покрышки. У некоторых нелепо задрались отскочившие багажники и капоты, почти все лобовые стекла покрылись паутиной трещин. Лавируя между остовами машин офицеры начали пробираться к дверному проему. Навстречу нам пошатываясь и припадая на раненую ногу вышел афганский солдатик с белым то ли от пыли то ли от ужаса лицом, в засыпанном штукатуркой и залитом кровью обмундировании. Левой рукой он неловко прихватил автомат, а растопыренной неестественно красной ладонью правой пытался преградить пришельцам путь в здание, лопоча что-то на своем, непонятном языке. Старший машины подскочил к нему, залопотал что-то в ответ, но солдатик только мотал головой и тыкал растопыренной, лишенной кожи ладонью перед собой. Вдруг он остановился на полуслове, закатил глаза и сложившись словно перочинный ножик завалился набок. Мы подхватили его под руки, подскочивший прапорщик схватил за ноги в грубых ботинках, торчавшие из раскромсанных лохмотьев брючин и понесли к автобусу. - Осторожно! Ложим на живот! - просипел прапорщик. - У него в спине стекло торчит. Осторожно положили афганца худым мальчишеским животом на шершавый бетон. В распоротой спине парнишки торчал врезавшийся кинжалом треуголный осколок толстого оконного стекла окрашенный розовой кровью пузырящейся по краям раны. - В легком сидит. Не знаю можно ли вынимать. Как бы хуже не сделать. Сказал прапорщик и выжидательно посмотрел на меня. Звание обязывало принять решение. Но какое? Я не был морально готов взять на себя ответственность за жизнь человека в эти первые минуты на проклятой, чужой афганской земле. - Ладно, пусть пока лежит на животе. Выймем, может сильное кровотечение начаться. Чем его остановим? Даже индивидуальных пакетов нет. А так кровь не идет почти, осколок ее тампонирует. Медики приедут - разберутся. - Есть, товарищ майор. - С облегчением произнес прапор, снимая с себя бремя ненавистной всякому ответственности за чужую жизнь. Мы донесли солдатика до автобуса и положили животом на заднее сидение. Шофер сидел на своем месте и курил, зло сплевывая в опущенное окно. - Постелили бы чего, седушки замараете, товарищи офицеры. Потом во век не отмоешь. - Пробурчал и кинул нам пахнущий бензином кусок брезента. - Помог бы лучше, - усовестил водилу прапорщик. - Мое место здесь, у руля, а не с падалью возиться. Хоть так, хоть так подохнет. - Разговорчики, - заорал я на водилу. - Ко мне! - Не рви глотку, майор. Я не по вашему ведомству. - Спокойно отозвался водила и повернулся к нам спиной. - Всякого и всяких насмотрелся, наелся этого дерьма по ноздри, так что не советую нервы рвать. Здесь, Афган, потому спокойней и без эмоций, а то долго не выдержите, не проживете. - Хрен с тобой, мудила. Потом поговорим. - Поговорить можно, но вряд ли будет желание, майор. - Пошли, товарищ майор, ну его на хрен, там наши других несут. Поможем. Мы с прапором кинулись навстречу военным и гражданским несущим на руках какие-то пестрые свертки в раздуваемых сквозняками лоскутах материи. Ветер снес пелену дыма и стало ясно видно, что это завернутые в лоскутья одежд, одеял, остатков штор дети. Я остановился, не в силах оторвать глаз от скорбной процессии. Люди шли медленно, осторожно и плавно ступая, стараясь не делать резких движений, не причинить лишнюю боль тем кого держали на руках. На меня с застывшим ужасом смотрели широко раскрытые глаза маленькой девочки. Она не плакала, только смотрела скорбно, не отрываясь. По ее личику тянулась уже подсыхающая струйка крови, над глазом багровела ссадина, волосики на голове казались реденькими и какими то истонченными. Приглядевшись я понял, что большая часть их просто выгорела, оставшиеся стали скорее обугленными столбиками пепла. Личико девочки лежало на погоне капитана-десантника, ее маленькие худые пальчики судорожно вцепились в ткань кителя оставив на чистой поверхности пять тоненьких грязно-розовых полосок. Глаза наполненные болью задавали немой вопрос - За что?.
      Из оцепенения меня вывел перепачканный чужой кровью афганец, ухвативший за руку, оттащивший в сторону от скорбной процессии, увлекший за собой к зданию, к полным невыносимой боли крикам о помощи на незнакомом языке. Заскочив в помещение где еще несолько минут тому назад находился зал ожидания, наткнулся на лежащего на полу, неестественно вытянутого мужчину в синих джинсах и белоснежных новеньких кроссовках. Казалось он спал натянув на голову полу адидасовской спортивной куртки и обхватив для верности ее сверху обеими руками, не желая видеть и слышать все творящееся вокруг. Место он выбрал однако не самое подходящее, все вбегающие в зал спотыкались и обходили его стороной. Мне пришла в голову нелепая мысль попросить его выйти на воздух, или по крайней мере отодвинуться в сторону. Наклонился и покачал его рукой. Тело на ощупь казалось еще теплое, живое, но по тому как безвольно колыхнулось от прикосновения руки, понял - человек мертв. Мы приподняли его и отнесли ближе к стене, в сторону от прохода по которому двигалась к выходу цепочка спасателей с ранеными на руках. Остаток дня мы выносили на носилках из разодранного взрывом помещения сначала живых, а затем мертвых пассажиров несостоявшихся рейсов, встречавших и провожавших, их родных и друзей, женщин и детей, стариков и молодых, обезображенных взрывом, обгоревших, истерзанных болью и страхом. Прибывшие афганские пожарные и ХАДовцы затушили пожар и принялись обследовать место взрыва, делая все как-то замедленно, гортанно переговариваясь, жестикулируя. Их работа не производила серьезного впечатления. Я поделился своими наблюдениями с прапором, ставшим моим постоянным напарником. В ответ он угрюмо махнул рукой, - Не будет здесь толку! Вот свои своих, мусульмане мусульман изничтожают, детей, женщин. Ведь одной веры, как никак. Значит уже и это не препона. Если Бог не остановил, то уж людям и говорить нечего. Я здесь второй срок в рембате пашу. Всего понасмотрелся. Вначале к нашему брату тоже по другому относились. Шурави, то да се. Теперь, зверем смотрят. И не поймешь уже кто за кого... - Свои убивают своих. Идет бойня, самая настоящая гражданская война. Террор... - Думал я сидя в автобусе по дороге в цитадель, где распологалось общежитие офицеров, ожидающих направления в разбросанные по стране полки и бригады. Как и предполагал вопрос мой и здесь оказался заранее решен и предписание не заставило себя долго ждать. Неведомая сила посчитала Кабул слишком спокойным и уютным для меня местом на Земле. В полдень я уже летел на зеленом военнотранспортном АН-12 вместе с запчастями к вертолетам и сопровождавшими их технарями в свою новую часть. Потянулись заполненные делами дни. Все светлое время суток вертушки мотались над дорогами сопровождая колонны грузовиков, заправлялись, пополняли боеприпас и уходили на перехват выявленных разведкой караванов на высокогорных тропах, на пустынных плоскогорьях. Не успевали техники и вооруженцы проверить и обслужить машины как приходил приказ выкуривать душманов из горных убежищ, поддерживать пехотинцев или десантников, в очередной раз выручать попавших в западню афганских вояк. Скучать не приходилось, единственной отрадой становились нелетные дни, но такими погода радовала не часто. Сначала жилось невероятно трудно. Приходилось параллельно привыкать к чужому, неласковому климату, к новой технике, ушедшей довольно далеко со времени моего общения с вертолетами, востанавливать подзабытое, учить новое, знакомиться с людьми, находить общий язык с подчиненными и начальством, с летчиками, операторами и штурманами боевых и транспортных машин, учиться у них, перенимать опыт. Ошущал, чувствовал, вертится у многих на языке заветный вопросик - Как это бортинженер стратегического бомбера оказался инженером отдельного вертолетного отряда, за какие такие грехи снесло мужика с этакой высоты в афганскую пустыню?. Но люди тактично сдерживали любопытство, откладывали до лучших времен. Справедливо, видимо, предполагая, что со временем человек рано или поздно не выдержит молчанки, расколится и все словно на духу выложит. Особых тайн, а тем более позорных причин у меня не имелось, но выставлять напоказ перед всем честным людом семейное белье не хотелось. Вряд-ли народ меня понял. К тому же добрый совет держать язык за зубами накрепко запад в память. Усвоил... Правда дальше Афгана посылать меня некуда. Разве на тот свет, а это здесь проще простого организовать. Постепенно все стало на свои места, техника раскрыла секреты, личный состав оказался хорошо подготовленным и знающим. Пулевые пробоины заделывались, разбитые узлы и приборы заменялись. Если их приходилось ждать из Кабула, то летчики получали незапланированный отдых, валялись в койках, играли на гитаре, пели песни, потихоньку дули под картишки водку, судачили о недоступных бабах и отсыпались впрок. Изредка душманы пытались подобраться к аэродрому, дотянуться до столь лакомого куска, сжечь ненавистные вертушки, перестрелять или перерезать вертолетчиков, самых пожалуй ими ненавидимых из шурави. Но вертолеты надежно охранялись и душманы неся потери убирались в свои горы несолоно хлебавши, только пару раз им удалось с дальней дистанции выпустить несколько снарядов не причинивших никакого вреда ни машинам ни людям. Случалось, что вертушки не возвращались с боевого вылета. Душманские Стингеры и крупнокалиберные пулеметы настигали их над горами, в ущельях, где не имелось возможности для маневра, где не помогали отстреливаемые экипажем термические ловушки. Вертолет - не штурмовик, не самолет, пилот которого имел шанс катапультироваться, выжить, быть спасенным высланными на помощь десантниками или разведгруппой. Летчик, даже попав в плен к душманам мог стать предметом торга, оказаться выкупленным или обмененным на пленных духов, муку, керосин, доллары. Выбрасываясь с парашютом из падающей подбитой машины вертолетчик имел верный шанс оказаться порубанным в мясной фарш своими же лопастями винтов. У экипажей вертолетов вся надежда оставалась только на себя, свое умение совершить вынужденную посадку используя вращение лопастей будто парашют, да на клочок ровной земли, и еще на собственную удачу. Случалось удача изменяла, и тогда вертолет заваливаясь винтом вниз, распуская за собой огненно-дымный шлеф врезался в уступы скал сминая в общее месиво металл и людей. Если машина не попадала в совсем недоступное ущелье или расщелину скалы, ее рано или позно обязательно находили спасательные группы, хотя спасать уже оказывалось некого. Доставали то немногое, что оставалось от экипажей и отправляли на родину в запаянном гробу грузом 200. А металлический остов вертушки оставался вечным памятником на афганской земле. Бывало экипажи возвращались, опаленные, израненные, но живые. Пехота, танкисты, десантники - все воевавшие на земле люди знали и уважали неутомимые экипажи вертушек, помнили и ценили их труд, понимали сколько жизней спасли винтокрылые бойцы и делали все возможное и невозможное для спасения попавших в беду вертолетчиков. Дни проходили чередой рутинной военной заботы, не оставляя времени ни на размышления и анализ происшедшего вчера , ни для оценки происходящего сегодня. К вечеру просыпался зверский голод, загоняемый в светлое время суток в темный угол подсознания непрервывными хлопотами, беготней, проглоченным на ходу куском хлеба, сменяющими одна другую сигаретами. После торопливого, позднего обеда разогретого солдатиком на бензиновой печке наваливалась тяжелая, тупая усталость, опрокидывавшая в койку, в забытье короткого муторного сна, содержание которого исчезало из памяти вместе с первой утренней затяжкой табачного дыма, а смысл оставался неразгаданным и непонятым. Такой сон не приносил отдохновения и усталость, накапливалась, оседала болью в теле, ломотой в костях, тупой замедленностью мыслей в голове. Всё более и более работа становилась привычной и нагрузка теперь ложилась больше на руки, чисто автоматически выполняющие положенные операции и не утруждающие уставший мозг. Недели пробегали не оставляя следа, месяцы пещрили зарубки только в дембельских календарях солдат, сменяли друг дружку времена года, отличаясь степенью запыленности, графиками смен масел, обслуживания аккумуляторов, плановых ремонтов и регламентных работ. Полученный по приезде укороченный автомат с рожками полными патронов всё также висел на своем месте в изголовье койки, вместе с бронежилетом и никогда не надеваемой каской. Верный друг пистолет в потертой кобуре успел набить на боку мозоль и уже не ощущался инородным телом, став частью одежды, образа жизни, повседневного бытия. В один летний удушливый день желтуха свалила борттехника вертолета, назначенного для выполнения специального задания по заброске на караванные тропы душманов группы разведчиков спецназа. День выдался напряженный. Все вертушки работали по целям. Лететь оказалось некому. Не ожидая подсказки начштаба я заскочив в жилую бочку, на мгновение задержал руку возле каски и бронежилета, сдернул автомат и брезентовую жилетку с магазинами, закинул все добро на себя и вскочил в вертушку, задвинув за собой привычным движением дверку десантного отсека. МИ-8 отягощенный ракетами в подвесных пилонах, грузом патронов, гранат, продуктов, взрывчатки, раций разведгруппы, набитый людьми в маскировочном обмундировании, медленно поднялся и тяжело перебирая лопостями винтов полетел в сторону предгорий, тянущихся от плоскогорья в сторону пакистанской границы. Там, за полосой зеленки, на пустынных песчаных отрогах уходящих в глубь Канархана хребтов, мы должны были высадить разведгруппу и вернуться обратно к себе в отряд. Обычное дело.
      Глава 19. Обычное дело.
      В десантном отсеке МИ-8 среди ладно упакованного в желтовато-серые, далеко не новые десантные рюкзаки груза, разместилась пятерка бойцов спецназа. Высокие, здоровые, немногословные парни, одетые в хорошо подогнанное, обношенное, цвета афганских гор и пустынь, желто-коричневатое обмундирование, сидели вдоль бортов и спокойно дремали, захватывая последние минуты относительно безопасного сна перед длительным периодом жизни на пределе нервных и физических возможностей. Мы везли их на работу, но эта работа пока еще не началась, и судьба давала небольшой добавочный отдых, которым они умело воспользовались. То что парни профессионалы чувствовалось во всем, в том как они держали оружие, снайперскую винтовку, укороченные автоматы с подствольными гранатометами, в ладно подогнаной амуниции, умело упакованых рюкзаках, несущих в своих брезентовых утробах все то, что нужно для жизни и боя в течении времени пребывания группы во владениях безжалостного, хитрого и умелого врага. Их сухие, покрытые загаром лица с обязательными скобками усов являли собой непоказное спокойствие, мощные шеи венчали стройные крепкие тела, подобные сжатым пружинам, готовые к действию в любую последующую за приказом секунду. Я прошел в кабину к летчикам и стоя за их спинами наблюдал скачущую по каменистой пустыне с редкими промоинами ручьев размытую тень вертушки. С высоты полета пространство попираемое ногами казалось безжизненным и уныло однообразным. Бесплодная нищая земля, ковыряемая в мало мальски пригодных местах мотыгой да сохой также словно сто и наверное тысячу лет назад. Земля людей столь далеко отстоящих от современной цивилизации как и их предки во времена Тамерлана. Людей, не воспринимающих добровольно ничего нового, наоборот агрессивно отталкивающих это нечто, вторгающееся в их устоявшийся веками, повседневный, однообразный и унылый для постороннего глаза быт. Вспоминалась услышанная недавно история про некого лейтенанта, идеалиста командовавшего отдаленным блокпостом, расположенным невдалеке от афганской договорной деревни, изначально считавшейся мирной и не доставлявшей никогда хлопот командованию. Старейшины придерживались нейтралитета, не вмешивались в междоусобицы гражданской войны ни на стороне правительственных войск, ни на стороне душманов. Блокпост не разу не обстреливался и считался спокойной точкой. Так оно и тянулось пока не заменился, отслужив свое в Афгане, командир мотострелкового взвода. На его место пришел новый, недавно выпущенный из училища паренек, искренне желавший помочь местному населению, цивилизовать деревню, провести в нее электричество от дизель-генератора. Идея эта пришлась ко двору в политотделе, где тоже произошли рутинные замены и на смену людям более менее разбирающимся в ситуации, понимающим как осторожно нужно вмешиваться, а еще лучше не лезть вообще, в чужую, непонятную жизнь, пришли самонадеянные, воодушевленные по-школярски воспринятыми идеями, функционеры. Старосту деревни удалось охмурить подарками и обещаниями великого и скорого процветания, часть стариков пошла за ним. В общем развернулась очередная ударная народная стройка. Солдатики заскучавшие без дела, установили привезенные БТРами столбы, натянули провода, поставили в прилипившихся к горам, сложенных из камней, обмазанных глиной домишках лампочки и дали свет. Приехавшие афганские товарищи объявили землю, принадлежавшую ранее какому-то родовому вождю вовремя уехавшему в Пакистан, народной собственностью, раздали документы на владение участками, на воду, пожали всем руки, покушали баранины и до наступления темноты оперативно убрались в Джелалобад. Утром следующего дня завезенный на трейлере трактор подцепив блестящие сталью лемеха плугов пошел пахать поля, знавшие до того только примитивную соху. Трактор шел переваливаясь на кочках, отваливая ровные глубокие коричневатые борозды. За ним гурьбой бегала восторженная смуглая пацанва. Все казалось хорошо и благостно. Посеяли зерно, провели воду. Прошло немного времени и поднявшиеся ветра безжалостно снесли вывороченный плугами тонкий плодородный слой вместе с засеянным зерном, обнажив каменистую безжизненную основу. Привлеченные огнями, начали сползаться к деревне душманы. Подоспевший ко времени мулла, объяснил беду с пахотой вмешательством проклятых неверных, местью Аллаха за захват чужой собственности - земли и воды. Закончилось все очень печально. Одной темной ночью огоньки деревни погасли а на генераторе резко упала нагрузка. На блокпосте решили, что ветер повалил столб и порвал провода. По линии отправили двух солдатиков на предмет обнаружения обрыва. Это сообщение оказалось последним, переданным радистом поста. Что с ними произошло дальше, никому кроме духов не ведомо. Когда после бесплодных попыток связаться с гарнизоном на блокпост прибыла тревожная группа, все столбы оказались спилены, трактор сожжен вместе с впихнутым в кабину трупом зарезанного солдатика-тракториста. Забросанный гранатами и сожженый блокпост стоял разграбленный дочиста, а в углу лежал сваленный в кучу мертвый гарнизон во главе с командиром. Бедняге досталось больше всех. Перед смертью его пытали, жгли железом, резали живот. Что искали, какие секреты пытались от него услышать - непонятно. Да и врядли, толковое, полезное для себя ожидали услышать, ведь знал он совсем немного и духи это ясно понимали. Потом выяснилось, держался лейтенант до конца достойно, плакал, орал не своим голосом, но не рассаказал даже того что знал. Издевались духи, резвились. Запугивали этой смертью и наших, и своих. Кончился мирный блокпост, а весь договорный район стал одним из самых опасных. Вот и всё. Хотели как лучше.... Вся афганская история в сжатом виде, этакий краткий курс по афгановедению. *** Пилоты вывели машину в заданную точку. Во всяком случае так, посовещавшись, сообщили в десантный отсек за пять минут до подхода. Под брюхом вертушки провисла все таже, изломанная провалами и распадами, земля. Пилоты заложили пару виражей осматривая местность, нет ли духов под нами. Потом, не заметив ничего подозрительного, резко снизились. Казалось внизу не найти ни пятачка ровной земли, на которое поместилось хотя бы одно колесо вертолета, не говоря уже о нормальной посадке. Для летчиков подобное стало уже не в диковиной, а привычными условиями работы. Зависнув над небольшой сопочкой, они подали машину вниз и вертушка остановилась, балансируя, опираясь двумя колесами на самый край небольшой ровной площадки, поддерживая равновесие вращением винтов. Однако в разреженном высокогорном воздухе такие трюки не могли продолжаться долго. - Вперед, ребята! Будем ждать через три дня, где условлено. Не задерживайтесь! Удачи! - Прокричал командир экипажа. - К черту! - Отозвался старший группы. Я откатил дверку и в считанные секунды разведгруппа с грузом оказалась на земле. Спецназовцы выскакивая из вертолета сразу откатывались в сторону и изготавливались к стрельбе. Но врага не было, все обошлось тихо. Двигатель набрал обороты и вертолет ушел вверх. Мы легли на обратный курс. Дорога домой - всегда короче. Дело сделано, разведчики заброшены в тыл душманов без шума и пыли. Летчики просчитали обратный маршрут в стороне от того, которым летели к точке высадки. Это разумно. Если духи засекли вертолет на пути к цели то имели возможность предположить, что и обратно машина пойдет тем же, вроде бы безопасным курсом. Кроме того, командиры душманов, обученные профессионалами далеко не дураки. Уж что-что, а в военном деле разбираются. Сразу возникнут ненужные вопросы зачем летал вертолет неверных шурави в глубь вражеского района, где нет советстких блокпостов, даже подразделений афганского царандоя, хадовцев или армейцев? Делать ему там по идее совершенно нечего, разве высаживать бойцов. Когда планировали операцию, исходя из эти соображений даже решили не пускать в прикрытие боевые вертолеты. Не привлекать лишнего внимания. Пролетел себе военно-транспортный борт и пролетел. На предельной высоте. Может шел в провинциальный центр, может к губернатору по гражданским делам. На обратном пути мы немного расслабились, дали промашку, не заметили как подошли к гребню неприметного хребта. Взгляд успел зафиксировать бесшумно откинувшуюся маскировочную сеть, засверкавшие среди развалов каменных глыб вспышки спаренного крупнокалиберного зенитного КПВ, припавших к прицелам и маховикам душманов. Пилоты попытались в последний момент совершить противозенитный маневр, рванув машину вверх и в сторону от несущейся к кабине огненной трассы, но поздно. Брызнули во все сторны остатки бронестекла, ворвавшийся в кабину ветер вобрав мельчайшую злую режущую пыль, полоснул по глазам, заставив зажмуриться. Когда через секунду вновь обрел способность видеть, все было кончено. Душманы били в упор. Патронов не жалели и кокпит принял на себя первую, самую длинную очередь, начиненных стальными сердечниками пуль. Машина еще ползла по инерции вверх, завершая маневр уже мертвого экипажа, но постепенно заваливалась на бок, теряя скорость, стремясь перевернуться на спину и сорваться в последнее неуправляемое смертельное пике. Руки мертвых пилотов еще сжимали штурвалы, но безжизненные тела, удерживаемые только привязными ремнями, заваливаясь набок увлекали за собой рукоятки управления, давили на педали, задавая машине прощальный, страшный, смертельный режим полета. Вторая очередь пришлась по пустому десантному отсеку за моей спиной, третья самая короткая, пущенная на всякий случай, в уже смертельно раненную машину, поразила двигатель. Движок уже не тянул равномерно, а дергал, то рывком набирая то сбрасывая обороты. Вертушка еще сопротивлялась смерти, включая противопожарное оборудование, функционируя дублированными и аварийными цепями, но без пилотов все стало бесполезно. В лишенном привычного обрамления пространстве кабины, начала медленно проворачиваться вокруг оси картина каменного мира. Вертолет косо соскальзывал с неба, теряя поддержку могучих лопастей винтов, ставших в один момент бесполезными, нелепыми наростами над фюзеляжем. Внутри пораженного тела машины нарастали звуки беды, треск и скрежет металла, свист воздуха, бульканье вытекающих из систем масел. Все сильнее пахло паленой изоляцией, резиной. Возможно прошла только секунда, другая с того момента как нас подбили, но в моей жизни еще не встречалось столь длинных секунд. Стряхнув оцепенение я рванулся вперед, к спасительной ручке управления, отжимая одновременно замок ремня командира экипажа, стараясь не смотреть туда где раньше находилась голова. Безжизненная рука неохотно освобождала захват, не торопилась завершать последнее на этом свете дело, передоверять его другому, живому, тянущему на себя последний, маловероятный шанс на продление борьбы, на спасение. Вертушка вяло отреагировала на борьбу с мертвецом, покачнулась на левый борт и клюнла носом. Этого однако оказалось достаточным и тело завалилось на бок, вывалившись верхней частью туловища в пробоину. Вывалиться полностью ему мешали острые загнутые во-внутрь огрызки алюминиевых переплетов исчезнувшего стекла. Прошептав Прости, я сбросил ноги пилота с педалей и втиснувшись в залитое кровью кресло взял управление того, что раньше называлось вертолетом, на себя. Последний раз я вел винтокрылую машину в небе Казахстана, душа наслаждалась от ощущения полета, свободы, молодости. Это происходило так давно, что казалось волшебной сказкой. Рядом со мной в мирном голубом небе плыли надежные друзья, люди которых искренне любил, уважал, которым бесконечно доверял. Командир при малейшей ошибке мог поправить и взять управление на себя. Сегодня в смертельно раненой машине я очутился один на один с враждебным белесым небом в обрамлении красно-бурых, словно запекшаяся кровь, изъеденных временем чужих скал, под прицелом душманской зенитной установки, готовой в любой момент добить цепляющуюся за воздух машину. Душманы не стреляли, уверенные, что на борту не осталось, после столь удачного попадания, живых. Нелепое маневрирование подтверждало такое предположение. Духи сражались хоть и именем Аллаха, но на полном хозрасчете, покупая у вольных торговцев, у других банд, да и у собственных главарей все от автоматов до Стингергов, лишние траты их абсолютно не вдохновляли. Патроны к крупнокалиберному пулемету обходились недешево, их пологалось экономить. Зачем же добивать уже смертельно раненного зверя? Даже если за вертушку и полагается крупный бакшиш в хрустящих зеленых долларах. Не все ли равно упадет вертолет неверных минутой раньше или позже? Может духи вовсе другое думали в эти секунды, но так или иначе, дали мне время и возможность принять управление на себя. Вертолет обернувшись вокруг оси вовремя скрыл от чужих глаз происходящее в кокпите. Теперь они видели только хвост, стелящийся за машиной дым и выбивающиеся из под створок жалюзи двигателей струйки огня. В глаза через развороченное остекление бил холодный тугой воздух, неожиданно плотный для такой высоты. Нос вертолета расположился по оси прорезанного в горах распадка на дне которого сверкала живой ртутью речка, обрамленная по берегам скудной зеленью. Машина теряла высоту, мотор, астматически выхаркивая железные сгустки, сбрасывал обороты. Я вспомнил уроки командира по аварийной посадке на ротации, когда отключенный от движка винт, раскручиваясь под напором воздуха, играет роль парашюта. Память, обостренная до предела, кинула руки в нужной последовательности к уцелевшей приборной панели. Удар зенитки пришелся чуть выше. Вертолет успел начать маневр уклонения и основную часть пулеметной очереди приняло боковое остекление пилотов. Бронебойные наконечники трассеров, убив экипаж, прошили кабину насквозь. Панель же и потолок практически не пострадали. Мне удалось ввести вертушку в нужный режим и падение стабилизировалось, снижение стало управляемым. Не уверен, что оно казалось таковым со стороны, но в данной ситуации это оказалось наруку. Стены ущелья раздвинулись и впереди по курсу мелькнула маленькая каменистая осыпь вдоль небольшого серпообразного заливчика. Вопрос состоял в том удастся ли туда дотянуть и хватит ли места уместить вертушку на пятачке между скалой и речушкой. Жизнь не оставила выбора. Приходилось надеяться и верить. Губы сами собой зашептали где-то услышанные, или когда-то прочитанные древние слова - Боже, великий, всемогущий, создатель и повелитель, спаси, соверши чудо, пусть вертушка дотянет... . Вертушка дотянула и рухнула, подламывая стойки колес, на скос нанесенной потоком за многие столетия кучи гравия, гальки и песка. Я ожидал худшего. Шасси самортизировало удар при посадке и меня даже не выкинуло из кресла. Последние рубящие удары лопастей высекли брызги искр и крошева из скалы. Машина завалилась на бок и беспомощно сползла в махонький заливчик, мутя и пеня воду, заливая ее прозрачную поверхность радужными разводами топлива и масла из разорванных пулями систем. Пахнуло жаром. Отсчет времени пошел на секунды. Если пламя доберется до боезапаса - пиши пропало. Вытаскивать тела летчиков не оставалось времени. Да и врядли бы мне это удалось. Пусть уж вертолет станет им одним на двоих могильником и памятником. Вряд ли после пожара и взрыва душманы полезут в остов рыться в поисках чего-либо ценного. Выхватил полетную карту из планшета, сунул за пазуху. Кинулся в разбитый, светящийся дырками от пуль десантный отсек. На полу валялись автоматы экипажа, брезентовые майки с магазинами и гранатами, вещмешки с НЗ изрядно располосанные пулями и осколками металла. Некоторые магазины оказались разбиты, покарежены, но разбираться не было времени. Гранаты катались по полу, но к ним нужны взрыватели. На всякий случай сунул по две в каждый карман. Пуля вышибла защелку и дверь от удара самопроизвольно откатилась, открывая дорогу к отступлению. Неизвестно сколько прийдется добираться к своим. Схватил за лямки и выкинул из машины два наиболее уцелевших мешка, пару маек с магазинами. Из трех автоматов два были расщеплены пулями. Счастье, что хоть один уцелел. Подхватил АКСу и вывалился из вертолета вслед за мешками. Очутившись на земле, подхватил груз и кинулся за скалы. Пламя разгоралось. Огонь все быстрее и чаще вырывался из двигателей, захватывая большую и большую поверхность фюзеляжа. Прикинул, что до взрыва у меня в запасе есть пару минут. Быстро осмотрел магазины и расстыкал целые по карманам комбинезона и одной майки. Натянул ее на себя, застегнул. Непривычно, но лучше, чем без нее. Обнаружил в кармашке майки уцелевшие взрыватели. Два из них ввернул в корпуса и разтыкал снаряженные гранаты в крайние сверху кармашки, как это делали десантники. Передернул затвор, снял автомат с предохранителя, поставил на автоматический огонь, постоянный прицел. Все поврежденное, ненужное, лишнее собрал в один мешок, подскочил к пожираемой пламенем вертушке и закинул в дверной проем. - Прощай друг. Спасибо. Ты спас мне жизнь. - Я повернулся и побежал вдоль берега стараясь не наступать на песок и глину. До сих пор удавалось не оставлять заметных следов возле машины.
      Береговой уступ скрыл от меня место аварии когда позади раздался ухающий, повторенный горным эхом взрыв. Рванули баки. Следом, с небольшими промежутками, начали детонировать ракеты в кассетах, затрещали пулеметные патроны, коротко рванули оставшиеся гранаты. Конец. На бегу еще раз обернулся. Позади вкручивался в небо столб дыма и пламени. - Прощайте ребята. Простите, но для вас я сделать сейчас ничего не могу. Удастся выйти к своим, пришлют десантников. Достанут ваши обгорелые косточки, упакуют в пластиковые мешки, потом запаяют в цинковые стандартные гробы, закроют тканью окошечки, чтобы не пугать, не бросать лишний раз в обморок жен да матерей, отправят грузом 200 в гарнизонный городок, откуда послали вас парни в эти чертовы, проклятые, на хрен нам не нужные горы. Бежать по кромке ручья оказалось тяжело. Под ногами крутилась, выворачивая подошвы ботинок осклизлая галька, вода, залившись через верх, холодила ногу, чавкала внутри, сбивая в мокрые комки носки. Одно понимал четко, останавливаться сейчас нельзя, нужно уходить как можно дальше. Согласно карте места здесь достаточно безлюдные. Напороться можно только на душманов, но их караванные пути и базы по идее тоже должны лежать в стороне. В теории все выходило правильно. Кто же тогда нас так ловко сшиб с неба? Может объявился новый полевой командир, избравший именно этот район местом базирования? Ладно, эти вопросы отложим на потом, если выживем ими займутся разведчики, сейчас главное не попасть духам в руки, выжить. Пот заливал глаза, обмундирование прилипало к телу, плохо, впопыхах, подогнанное снаряжение било, мотало со стороны в сторону, ремень автомата резал шею. Сказывалась высота, воздуха не хватало, грудь резало, давило виски. После часа бега пришлось перейти на шаг. Подумал, появятся душманы - возьмут голыми руками. Боец сейчас из меня никакой. Ведь практически всю службу провел на технических должностях. Кроссы бегали от случая к случаю, сачковали при малейшей возможности. Зарядку правда делал ежедневно, но толку-то. Еще через полчаса решил сделать привал, соорентироваться и уходить в горы, прочь от ручья. Слева по ходу движения каменная стена раскололась, один ее уступ под собственной тяжестью просел вниз, образовав небольшую площадку, обросшую невысоким кустарником, нависавшую балконом над руслом речушки. На первый взгляд взобраться наверх невозможно, по крайней мере так казалось при подходе со стороны верховья реки вниз по течению, но обогнув уступ я обнаружил несколько выступающих из стены обломков, которые можно было попытаться использовать в качестве опоры для ног. Лучшего места для отдыха и оссмысления дальнейшего пути трудно найти. Если по моим следам пойдут преследователи, то не предполагая черепашьей скорости с которой сейчас могу двигаться, они будут ориентироваться как минимум на среднего тренированного десантника. Можно надеяться, что духи проскочат уступ и пройдут вниз по течению реки. Тогда я смогу подняться на гребень и идти дальше верхом каньона, вдоль него, только чуть ниже вершины хребта, в кустарнике, не выделяясь на фоне неба. Собрав последние силы, на втором дыхании, обливаясь холодным потом и рискуя ежесекундно сорваться вниз, я карабкался, стараясь не оставлять слишком уж явных следов на поверхности камней и глине откоса. Возможно мне это удалось. Забросил свой груз на плоскую, покрытую мхом поверхность балкончика, перевалился сам и мгновенно заснул, успев только откатиться на середину и расправить за собой смятые ветки кустарника. Проснулся внезапно, ощутив какой-то странный, внутренний, толчок. Медленно поднес часы к глазам. Спал всего навсего двадцать минут, но даже такой кратковременный отдых принес облегчение. Мокрое обмундирование прилипло компрессом к телу, холодный камень под тонкой прослойкой мха не давал согреться, но все это было чепухой по сравнению с приближающимися гортанными голосами преследователей. Перекатившись на живот, осторожно поднял голову и заглянул в просвет между мелкими, тонкими, трепетавшими на ветерке листиками. От места падения вертолета приближались четверо бородатых, даже скорее просто заросших афганцев, одетых в шаравары, заправленные в толстые носки, кроссовки, в зеленые ветровки, перетянутые ремнями амуниции и холщевыми подсумками, с автоматами в руках, в чалмах на головах. Шли они не скрываясь, о чем-то яростно споря, временами озираясь по сторонам, размахивая руками. Не дойдя шагов пятьдесят - шестьдесят до моего убежища, группа еще раз остановилась и стала разглядывать берег, склоны. Старший группы достал бинокль и осмотрел склоны ущелья и местность вниз по течению реки. Я не стал искушать судьбу и уткнулся лицом в мох, посчитав, что чудом сохранившаяся на голове афганка лучший камуфляж чем моя физиономия. Когда вновь решился выглянуть сквозь зеленую завесу, группа стояла на том-же месте, всматриваясь в противоположный берег и продолжая спор. Погалдели еще минут десять, наконец старший оборвал дискуссию, зло плюнул на землю, растоптал плевок подошвой и повел своих людей в обратном направлении. Думаю, что от места падения вертолета на всякий случай послали две дозорные группы вверх и вниз по течению речушки. На всякий случай. Вероятно, большинство считало, что уцелеть не удалось никому из экипажа и дальнейшие поиски просто зряшное дело. Это их проблемы. Главное - они ушли, и я получил время до наступления темноты привести себя в порядок и выработать план дальнейших действий. Прежде всего необходимо определить направление движения и обозначить конкретную конечную цель. Пройти расстояние до родного аэродрома и не нарваться на духов просто нереально. До первых блокпостов - немного ближе, но плотность противника возле них возрастала, как и наличие однозначно недружественного, мягко говоря, населения. В лучшем случае рассматривавшего меня в качестве посланного Аллахом ходячего выкупа. И неизвестно кто раньше заплатит свои или чужие. Этот путь тоже отпадал. Наиболее приемлемым вариантом виделся маршрут к точке предполагаемого выхода разведгруппы, где по сигналу рации их должен через три дня принять на борт наш вертолет. Правда здесь зависало одно но. Начальство не дождавшись нас домой и поняв, что вертолет пропал, могло предположить захват в плен экипажа. То, что духи умели разговорить даже самых упрямых молчунов всем давно известно. Правда точка выхода не была обозначена на полетных картах и знал ее координаты только я, так как присутствовал на совещании с руководителями операции, в качестве заместителя командира по техчасти. Координаты на свое счастье запомнил точно, хотя очень часто просто не обращал внимания на детали не связанные с моей областью ответственности. К точке выброса мы шли соблюдая на всякий случай радиомолчание, но на обратном пути, командир вертолета сообщил в штаб, что задание выполнено, и борт возвращается по обговоренному маршруту. Можно конечно остаться в районе падения вертушки и ждать помощи. Только вот сколько ждать - сказать трудно. Если командованию удастся обнаружить останки вертолета с воздуха, то недолго, а если нет... Тогда можно проворонить и основной вариант. Во всяком случае, первые полеты поисково-спасательной группы должны начаться через час другой после истечения контрольного времени прибытия машины на базу и полной выработки горючего в баках. Я посмотрел на часы, оставалось, по приблизительным рассчетам еще около часа, но прийдет раньше поисковая партия с прикрытием боевых вертолетов или ночная темнота оставалось под вопросом. Не стоило терять зря время. Соорентировал карту по компасу я прикинул направление и расстояние до точки подбора группы. Оно оказалось вполне достижимо даже для горе-путешественника вроде меня. Во всяком случае, много короче чем до ближайшего расположения наших войск. Определившись с будущим маршрутом движения решил провести инвентаризацию своих припасов. Оказалось в наличии четыре магазина к автомату, пять гранат и только четыре запала к ним. Одну прийдется оставить. Может оно и лучше - баба с возу, бежать легче. Две целые коробки аварийного бортпайка, шерстяное защитного цвета одеяло, одноразовая ракетница с зеленой ракетой, штык-нож, пистолет с двумя обоймами патронов, три индивидуальных перевязочных пакета, две аптечки, таблетки для дезинфекции воды да фляга на ремне, заправленная кипяченой водой из бачка возле офицерской столовой. Остальное место в прихваченном мною мешке занимало личное барахлишко так вовремя заболевшего бортмеханика, бритва, записная книжка, мыло, зубная паста, бельишко. Не помню, соответствовало ли содержание мешка требованиям инструкций, но другого не было. Мой рюкзак, оставшийся на базе, содержал бы еще меньше полезных вещей, каюсь. Упаковав нужное, все остальное оставил под слоем мха и корней на спасительном выступе. Сидя, стараясь не шевелить кустарник переодел сухое белье, натянул чистую тельняшку, сменил носки. Снова оделся, заправив гимнастерку в брюки, откатал рукава, чтобы не драть лишний раз руки о камни и кустарник. Зашил дырки в вещьмешке и жилетке, истратив весь скудный запас ниток. Снова приладил и подогнал нехитрое хозяйство. Время шло, но следов поисковой операции не наблюдалось ни в небе, ни на земле. А ведь по идее за нами должны следить посты радиолокационного контроля и доложить начальству об исчезновении вертолета. Может я был пристрастен, ведь в моем положении время текло гораздо медленнее, и каждая минута становилась гораздо более весомой чем в штабном домике нашего отряда. Прошло еще немного времени и над головой раздался рев реактивных двигателей и вдоль распадка прошла пара штурмовиков СУ-25. Рука потянулась к ракетнице, но разум подсказал, что шансов заметить ракету несоизмеримо больше у душманов, чем у летчиков скоростных машин. Прибережем ее на случай появления родных вертушек. То расстояние, что я пробежал, прошел, прошкандыбал за полтора часа самолеты преодолели за считанные минуты. Они видимо обнаружили дымящийся остов сбитого вертолета, возможно сделали несколько снимков, если на борту находилось фоторазведовательное оборудование, сообщили координаты командованию и возвращались на свой аэродром. В просвете неба надо мной родные грачи пробыли секунды, но на душе стало спокойнее, - Значит не забыли, ищут. В своем убежище я прождал до наступления ночи, но больше никто не пролетал над горной речкой. Логика командования стала очевидна, - Вертолет сбит, машина лежит на дне ущелья сгоревшая, видны следы взрыва. Вывод напрашивался сам собой - экипаж погиб в воздухе или при падении. Спешить спасателям, рискуя людьми и техникой нет смысла. Можно неторопясь, аккуратно все просчитать, подготовить и выполнить. Тем более где-то в этом районе задействована разведгруппа спецназа и лишняя активность на земле и в воздухе может привлечь к ней внимание душманов. Надеяться оставалось только на себя. Решение было принято еще днем. До точки рандеву с разведчиками нужно пройти около тридцати километров, пересечь две ложбины и три горных хребта. Выходить в путь предстояло с первыми лучами солнца. Есть не хотелось, сказывалось нервное перевозбуждение и физическая усталость. Заставил себя прожевать две галеты и запить несколькими глотками воды из фляги. Завернулся в одеяло и уснул, чутким, тревожным полусном под плеск и журчание воды в реке, писки и крики ночной живности, под свет алмазных звезд на бархате афганской ночи. С первыми лучами солнца проснулась и заплескалась рыба, запели, застрекотали, зацокали птицы. Я не решился спускаться к реке. Наскоро глотнул воды, съел плитку шоколада, запил еще несколькими глотками, натянул на себя амуницию и перелез со своего балкончика на основное плато, цеплясь за корни и ветви корявого горного кустарника. Мне повезло. За два дня я прошел намеченный маршрут, не встретив на пути ни одной живой души. в пути пришлось очень тяжело, ноги и руки оказались сбиты до крови, но тупая боль всего лишь сообщала мозгу о некоторых функциональных неполадках тела, ее можно и нужно было перетерпеть. И я терпел. К вечеру третьего дня уже в намеченном для посадки вертолета районе, только чудом не выскочил прямиком на замаскированную кустарником, сложенную из плоских камней огневую точку противовоздушной обороны душманов. Выдали они себя неторопливым благодушным разговором и дымком костерка, разведенного прямо в центре каменного бруствера над которым торчал, уставясь в небо черный раструб нашего старого ДШК. Они не выставили часового и особо не таились, резонно считая, что находятся в полной безопасности на этом горном плато, у черта на куличках, вдали от блокпостов шурави, от линии обороны афганской армии, от постов ХАДа и перекрывающих дороги застав Цорендоя. Я оказался здесь случайным и нежеланным гостем, и не в моих интересах обозначать себя перед хозяевами здешних мест раньше времени. Осторожно, стараясь не шуметь упал на землю и сдал назад , в ближайшие заросли, не теряя по возможности душманский пост из виду. Ясно, что обнаруженная мною зенитка только часть системы ПВО, охраняющей нечто важное для врагов и абсолютно неизвестное нашему командованию. Когда за разведгруппой прилетят вертушки душманы встретят их кинжальным пулеметным огнем в упор. Что же делать? Для начала попробую обойти пост по левому склону и дойти до намеченной точки. Если встречу разведчиков, то по рации можно договорится о переносе рандеву в другое, более безопасное место. Если нет - прийдется действовать по обстоятельствам, в зависимости от того прийдут вертолеты или нет. Медленно, настороженно пробираясь левым склоном сужающегося, сходящегося краями, относительно мелкого, даже не ущелья, а скорее оврага, заметил еще одну огневую точку - обложенную камнем счетверенную пулеметную зенитную установку там, где края оврага смыкались, образуя перемычку. А затем еще одну, расположенную в третьей вершине примерно равностороннего треугольника, заключающего в себе эту часть местности. Все три точки связаны между собой телефонным проводом, от одной к другой змеилась едва обозначенная на каменистом грунте тропка. Решив выснить все до конца спустился немного вниз и застыл прижавшись к стволу искривленного, сучковатого дерева. По дну оврага тянулась наезженная колесами автомобилей горная дорога, упирающаяся в сложенную из камней и обмазанную глиной стену, перекрывающую овраг в его узкой части. Поверх стены овраг был перекрыт крышей, замаскированной ветками деревьев, мхом, кустарниками. В стене прорезаны дверь и узкие окна-бойницы без стекол. Дерн перед стеной казался истоптан, виднелись следы костра, валуны, валяющиеся полукругом, словно диванные подушки, раскинутые вокруг выгоревшего пятна. Пришлось достать карту и запечатлеть увиденное, в расчете на будущее. Авось пригодится. Если конечно дойду до своих. За время своего пешего похода, слава Богу, удалось уже привыкнуть к передвижению в горах. Да и положение обязывало, ведь одно неловкое движение и мучительная смерть. Избегая шума, стараясь не шевелить ветвями деревьев и кустарников выполз на гребень и убедившись, что на тропе никого нет, начал спускаться в следующую лощину. Проходя мимо куста, украшенного яркими ягодами среди зеленовато-красной листвы, на некоторое время увлекся созерцаниями природы и потерял бдительность. Жесткая, пахнущая порохом и потом рука зажала мне рот, другая - сдавила руку держащую цевье автомата. Сердце ударило в грудной клетке и подскочило к горлу, перекрывая, останавливая кровь. Желудок ухнул вниз, ноги подкосились, мозг выдал последнюю информацию - Все! Конец! Пропал! Рука торопилась нашарить заветное кольцо на груди. - Тихо, земеля! Не шуми! Не делай глупости. Свои! Сердце подумало и отправилось обратно на место, возобновив жизненный ритм, желудок, ноги, руки постепенно обрели способность нормально функционировать. - Ну и резов ты бегать по горам, майор! Все ноги сбили гоняясь за тобой, шептал мне на ухо, обдавая жарким дыханием десантник, пока пробирались пригнувшись, один за другим, осторожно разводя руками упругие ветки с мелкой листвой, в глубь кустарника. Слава Богу! Мой план соединения с разведгруппой удался на все сто процентов. Видимо в штабе пришли к выводу, что экипаж вертушки погиб и не стали изменять разработанный заранее вариант отхода разведчиков. В глубине кустарника замаскировавшись расположились на земле командир группы и радист. Перед ними на разостланном камуфляже валялась разобранная рация. - Смени, Сашу, Виталий. Понаблюдай, все ли чисто за майором. - шепотом приказал командир приведшему меня бойцу. - Есть, понаблюдать, - так же тихо отозвался мой провожатый, бесшумно повернулся и исчез. Через пару минут на его место пришел, снял рюкзак, положил рядом автомат, молча улегся на землю и мгновенно заснул четвертый спецназовец. - Все правильно, майор! Одного нехватает для полного комплекта. Одного потеряли при отходе. То-ли шальная пуля достала, то-ли духи на нож посадили в темноте, может в пропасть оступился или какую расщелину. Отсекли нас огнем от пятого. - Командир тяжело вздохнул. Хорошего мало, бросать своих - далеко не в обычаях спецназа. - Потом вернулись, искали, но никаких следов. Ни мертвого, ни живого. - Караванную тропу мы заминировали спокойно, а вот отходя нарвались на духов. Еле удалось от них оторваться. Рацию нам покорежили. Связи нет. Бойца потеряли.... Зато тебя нашли. Специально нам на встречу шел? - Вертушку на обратном пути спалили. В упор разнесли из спарки, ЗПУ-2 всю кабину, летчики погибли мгновенно. Мне повезло, стоял чуть сзади, в проходе. Второй очередью изрешетили десантный отсек за спиной. Третьей подшибли движок. Удалось взять управление на себя и в режиме авторотации дотянуть до малюсенькой осыпи на дне распадка. До взрыва успел повыкидвать кое-что для жизни и выпрыгнуть сам. Затем рванули баки, боезапас... Ну сам понимаешь... Уходил вниз по течению... пока силы имелись. Душманы покрутились, покрутились, но видимо решили, что все погибли - прекратили поиски. Видел как мотались над ущельем наши грачи. Но спасательную группу так и не дождался. Ночь отлежался на утесе. Потом решил, что единственный шанс идти на встречу с вами и ждать вертолет. Самому пробираться до линии блокпостов - дело заведомо безнадежное. Вот и вся моя история. Да, самое интересное, тут рядом, в овраге, под охраной трех точек ПВО расположен какой-то душманский гадючник... - Мы знаем. - Коротко отреагировал старший. - Потому так невежливо тебя и перехватили. Не ожидали такой прыти, честно говоря. Думали после того как увидишь первую точку, сразу ноги в руки и подальше... Да, это проблема. Особенно неприятно, что нет связи. И радист не может ничего докумекать. Тот только грустно покачал стриженной головой, повязанной на пиратский манер зеленой защитной косынкой. - Ты случайно не специалист? - Вопросительно посмотрел на меня радист. - Нет, я больше по железкам. - С сожалением вздохнул. - В свое время ламповые еще так-сяк, в общем и целом, изучал в училище, а новые, полупроводниковые... Не знаю даже с какого конца подойти. - Что делать будем, майор? Ведь если вертушки прийдут и нарвутся на огонь ПВО получится очень некрасиво и печально. - Зря спрашиваешь моего совета. Я технарь. Здесь старший ты. Твое слово, твой приказ - закон для всех, в том числе для меня. - Это ты безусловно прав. Но мнение твое интересно знать. Хотя бы потому, что правильное решение принял на соединение с нами. Сумел не потерять самообладание, дойти. Поэтому и спрашиваю. Может твоя мысль пооригинальнеее наших будет. Сами-то мы сложившееся положение обсудили. - Может рассредоточиться, закидать духов одновременнно гранатами перед приходом вертушек? - Предложил я. - Но я не знаю сколько их внизу. Да и что там у них. Правда, если все сложится благополучно и нас подберут можно сразу перенацелить на этот гадюшник боевые вертолеты сопровождения. Без противодействия ПВО они сами разберутся, что и как делать. В кустарнике раздался шорох и к нам проскользнул змеей четвертый разведчик. - Командир, в овраге, снизу приближается звук движка, вроде сюда движется автомобиль. - Вы трое остаетесь здесь. Я с тобой. Посмотрим, что за гости едут к нам. Лейтенант подхватил автомат и оба исчезли. Сменившийся десантник уже не спал. Он оттер с затвора прилипшие травинки, поправил гранаты и магазины на груди. - Пойду посмотрю за окрестностью, - прошептал нам, - не люблю сидеть вслепую. Я тут - рядом. - Пополз к кромке кустарника и затих. Радист поспешно стал собирать рацию, устанавливая на место блок за блоком, защелкивая панели крепления. Закрыл все металлической крышкой с круглой дыркой в верхней части. - Вот, - Ткнул пальцем, - спасла меня, как Матросов. - Он неожиданно тихонько хихикнул. - Пуля там внутри так и болталась. Я ее на память оставил. Просверлю дырочку и повешу на цепочке, будто амулет. - Амулет и есть, - согласился я, - такой действидельно нельзя не использовать. Молчание затягивалось. Вокруг стояла тишина, сквозь которую прорывалось со стороны оврага отдаленное урчание работавшего на пониженной передаче автомобильного движка. Трепетали на кустарнике изрезанными краями веселые листики в лучиках солнечного света. Синело сквозь просветы ясное безоблачное небо. - А кто у вас пятым, - тихо спросил радиста. - Снайпер... Новенький. Мы его Гошей звали. В первый выход пошел. Наверно и последний. - Неохотно пробурчал в ответ радист и стал прилаживать на место бесполезную рацию. Перехватил мой взгляд и сказал, как мне показалось смущенно, - Не оставлять же ее - казенное имущество. Может еще удасться оживить. Мы прилегли на землю и стали ждать вслушиваясь в приближающийся и постепенно усиливающийся шум двигателя от которого возможно зависела наша дальнейшая судьба и сама жизнь. В любом случае вертолеты должны прийти через три с половиной часа, и только это время определяло жить нам или умереть. Гул двигателя оборвался совсем недалеко, вероятно возле стены душманского логова. Теперь до нас доносился слабый гул гортанных человеческих голосов. Командир не возвращался. - Раньше с нашей группой другой снайпер ходил. - Неожиданно продолжил тему радист. Наверно ему как и мне стало тягостно находиться в неведении и молча ждать непредсказуемого будущего, в котором поговорить возможно совсем не удастся. - Хороший снайпер. Прапорщик. Сибиряк. Тут целая история. Его брат воевал в спецназе. Срочную служил. Ему афганцы из Бура голову прострелили. Брат его прапорщиком служил в Сибирском округе. В медсанбате, как после медицинского училища попал на службу, да так на сверхсрочную и остался. Приехал на похороны, увидел, что с младшим духи сделали, сразу подал рапорт о переводе к нам. Дошел до министра. Пока суд да дело тренировался в стрельбе день и ночь. Он и до того классный стрелок был, белку, соболя еще на гражданке промышлял. Когда министр удовлетворил его просьбу, стал здесь охотиться на духов. Делал это классно. У него фирменная марка была - попадал или в глаз или в центр лба. Духи как поняли, что против них один человек войну такую убийственную ведет, озверели. За голову награду назначили... - Так, что достали его? - Нет, тут другое, совсем другое. Однажды он подстрелил ... одного духа. Чаще ведь как, снайпер выстрелит и только через прицел свою работу видит... до и после выстрела. А тут взяли мы караван с оружием, наркотой. Всех перебили из охраны. Ну и этого тоже. Снайпер подошел взглянуть на свою работу и обомлел. Слова сказать не может. Стал около него на колени, плачет. Мы к нему. Что да как. Он и говорит смотрите ребята, я брата убил. Достает фотографию из бумажника - точно, один к одному, как двойник, только смуглый чуть. Лицо молодое, нежное, пушок вместо усов. А во лбу дырка. Похож, однако, очень. - Мы-то знали точно, что его брата давно уже схоронили. Начали уговаривать. Выпить дали. Вроде отошел парень. Но стал задумчивый, больше молчал. Командование его ценило и придерживало от выходов на задание, давало в себя прийти. Пришлось все же и ему снова идти. Надо стрелять, а он не молчит. Потом говорил Целюсь, а палец нажать спусковой курок не может. Хорошо, в тот раз обошлось без потерь. Второй раз рисковать не стал. Вернулся на базу, рапорт командиру, мол прошу перевести из снайперов опять в медики. - Разобрались, слава Богу, по-человечески, хоть контрик грозился его на психэкспертизу отправить. Удовлетворили просьбу. Теперь фельдшером служит. Рискует говорят очень, под самым огнем ребят вытаскивает. Видно, что-то в нем повернулось в душе... Сейчас мне не понять его... Может со временем... Вот такие дела. - Парень вздохнул также тихо, еле слышно, как говорил. - Тот снайпер сибиряк, чалдон. Новенький откуда-то с Кавказа. Я его еще плохо знаю. Тема оказалась исчерпана и мы снова замолчали, вслушивась в окружающую тишину. До прилета вертолетов оставалось еще три часа. Тишину разорвал истошный, нечеловеческий вой, вырвавшийся из ущелья. Мы схватились за оружие и не сговариваясь поползли к опушке кустарника. Навстречу в кустарник вкатился старший группы. - Падлы, они взяли Гошку! - Заскрипел он зубами. - Привезли в кузове пикапа. Скрученного. Теперь привязали к кольцу в стене и пытают. Вырезали из спины ремень. - Он знает точку? - Перебил я его. - Ни хрена он еще толком не знает - первый выход. Не знает и координат. Он вообще пока только орет, ничего не говорит. Боль то какая ... - Сколько их? - Немного. Трое приехали на джипе. Четверо вышли из-за стены. Ругали приехавших, что приперлись сюда. Здесь у них запасной склад боеприпасов с малой охраной. Правда есть связь с главарями. Вот почему эти, которые на джипе, сюда его приволокли. - Ты понимаешь по-афгански? - Не все, но достаточно. Родился и всю жизнь прожил в Средней Азии, там и служил до Афгана. Тюркские языки казахский, туркменский чем-то схожи с афганским. Если они не на иранском говорят. Тут диалектов, черт ногу сломит. Пуштуны, таджики, узбеки.... Но к делу! Что предпримем? У нас меньше трех часов в запасе. - По одному человеку с гранатами к зениткам. Пока духи прислушиваются к происходящему внизу бьем их гранатами. В каменных капонирах им деться некуда. Одновременно вы двое берете на себя тех, внизу. Со склона вам сподручно, да они и не ожидают нападения. - Все правильно, майор. Я так и прикинул для себя. - Чего же спрашиваешь? Командуй. Ты кто по званию? - Старший лейтенант. - Вот и забудь, что я майор. Действуй. Он быстро определил нам с радистом и подползшим Сашей по душманскому капониру, мы сверили часы и установили время одновременного первого броска гранат. Это будет сигналом для ребят, затаившихся на склоне оврага. Все окончилось в течении двух - трех минут. Ровно столько понадобилось чтобы забросить в каменные загородки по три гранаты, выскочить следом и пустить контрольные очереди через проход в бруствере. Полыхнули одновременно с трех сторон оврага взрывы, усиленные и размноженные эхом. Не успели просвистеть последние, не доставшиеся зенитчикам осколки, как протрещали короткие суматошные очереди калашниковых, добивавшие окровавленные человеческие туши, ворочавшиеся среди станин перевернутых зенитных установок и ящиков с боеприпасами. Безжалостные пули вспороли халаты, линялые пропотевшие рубахи, зеленые куртки духов. В ответ снизу, со дна оврага, ударили было длинные, не жалеющие патронов очереди, но быстро захлебнулись, словно подавившись очередным патроном на самом разбеге. Защелкали выстрелы из пистолетов, взревел автомобильный мотор и смолк, обрезанный, перекрытый сдвоенным разрывом гранат. Все стихло раньше чем мы скатились по склонам к душманскому логову. На дне оврага пылал открытый пикап с крупной белой надписью Тойота на задней стенке. Разбросанные вокруг него, вонюче чадили обгорелые тела духов. Видимо они возили в кузове канистры с бензином, потому, что горело все очень хорошо. Возле стенки, не дотянувшись до распахнутой дощатой двери валялись крепко прошитые очередями три трупа в добротных защитных куртках и распущенных пулями на ленты чалмах. Вся разведгруппа осталась цела, только старшему шальная ответная пуля пробила ладонь, вырвав кусок мяса между большим и указательным пальцем. Он скрипел от боли и ругался стараясь приладить на место подушечку индивидуального пакета. Радист, он же и медик группы, помог, ловко перехватив бинтами кисть и остановив кровь. Потом достал из аптечки шприц-тюбик и вколол прямо через рукав комбинезона в предплечье, немного подумал и сделал второй укол в бедро. - Пошевелите пальцами, товарищ старший лейтенант, - попросил радист. - Порядок, шевелятся, значит нервы и кости целы, остальное заростет. Когда это они успели Вас? - Местные кинулись к дому, они и вышли-то без оружия, только с пистолетами, фраера. Приезжие метнулись к своему джипу, намериваясь побыстрому смотаться. Только и успели на ходу дать пару очередей навскидку. Мы гранаты кинули. Едва успел разжать после броска ладонь, как она пуля достала. На секунду раньше и граната рванула бы в руке. - Что это у тебя майор с подбородком? Действительно, во время атаки зенитного капонира меня что-то тупо стукнуло по челюсти, но я не обратил на это внимание. Тем более, что особой боли не почувствовал, просто подбородок онемел и потерял чувствительность.Теперь проведя по нему рукой обнаружил косой срез, отделивший кусок кожи и мяса. Кровь залила шею и грудь. Не так правда и много крови. Больше раненных в группе не оказалось, и радист занялся было мною, но тут, уже отходя от нервного возбуждения и напряжения боя мы услышали жалобный стон, доносившийся от стены бандитской базы. Все как по команде повернулись на этот звук, вспомнив из-за кого все дело, в конечном итоге, затеяно. В стену на уровне примерно двух с половиной метров было вмуровано металлическое кольцо. На пропущенной через него веревке словно на дыбе весело до половины оголенное, повернутое лицом к стене тело десантника. Вывернутые в суставах руки бугрились клубками мускулов. Загорелую, крепкую, без намека на лишний жир спину прорезала алая полоса, сочащаяся кровью, такая же полоса, только более светлая страшно продолжая первую, спускалась дальше на заляпанные кровью и грязью камуфлированные штаны, раскачиваясь из стороны в сторону как нелепый розовый хвост. После мгновенного оцепенения все бросились к этому несчастному телу, но старший летенант резко остановил нас. - Стой! Радист занимается Гошей. Я с ним. Майор перевязывает рану и прикрывает дорогу, Виталий наверх, следи за тропинкой, перережь на всякий случай связь. Саша проверяет внутри. Вперед. Мне удалось худо-бедно подвязать, отваливающийся будто взрезанный бараний огузок, подбородок к остальной части лица и всё вместе замотать через затылок бинтом. Качество повязки конечно оказалось не ахти, но все сооружение довольно прочно удерживалось на голове. На вский случай вколол себе пару шприц-тюбиков, с антибиотиком и с противостолбнячной или черт его знает еще какой вакциной, решив, что лишнее не помешает в такой исключительно септичной местности как Афганистан. Покончив с медицинскими упражнениями я вставил в автомат новый рожок. В старом еще оставалось немного патронов, поэтому я не стал его выбрасывать, а засунул в свободный карман брезентовой майки. На всякий пожарный случай. Проверил последнюю оставшуюся гранату и положил ее в освободившийся верхний кармашек. Устроился поудобнее и стал наблюдать за исчезающей за недалеким поворотом оврага дорогой. Через минут двадцать ко мне подошел радист, вытирая бинтом окровавленные руки. - Разрешите я посмотрю, что с головой. - Не надо, все в порядке, не стоит лишний раз бередить. Пусть в госпитале пришивают окончательно. - Уколы сделали? - Вколол два тюбика. Скажи лучше, что с Гошей. - Вырезали ему сволочи ремень со спины. Болевой шок. Так крови не много потерял. Били его перед этим. Пару зубов вышибли. Но это пустяк. Поставят мост жевать будет. Попробывал приложить лоскут кожи на место, прихватил специальным клеем, пластырем, обвязал бинтами. Может обойдется и прирастет обратно. Хорошо, что они его совсем не срезали. Но боль нестерпимо страшная. Теперь он без сознания. - Что там за стенкой? - Склад. Видно недавно организовали. По мелочам. Патроны. Взрывчатка. Горючка. Батареи. Патроны к пулеметам. Ленты. Гранаты. Мины. Этакий сельмаг на душманский манер. - Он зло сплюнул на землю. - Старший говорит, что возможно тот караван, что мы взорвали шел сюда. - Думаю теперь можно закурить. - Сказал и полез в карман за сигаретами. Вы будете? - Я все же на посту. - Ну как знаете. Так я пошел? - Иди. До рассчетного времени оставалось менее часа. Радист свинтил из дюралевых трубочек ручки носилок, продел их в петли брезентового чехла. Мы осторожно подняли Гошу, положили на живот и стараясь нести без лишних рывков и толчков потащили на гребень оврага. Когда группа собралась наверху, в овраге полыхнул взрыв, уничтоживший душманский склад. На месте встречи и мы и вертушки оказались одновременно, точно, минута в минуту, не раньше и не позже намеченного срока. Боевые МИ-24е кружили в высоте, выискивая на земле бандитские гнезда. Трудяга МИ-8, присев на минуту, подобрал нас, подхватывая каждого, поддерживая, доброй крепкой рукой бортмеха. Первым, естественно, загрузили на носилках Гошу, следом меня, последним заскочил старший лейтенант. Дверка захлопнулась, моторы набрали обороты и загруженная машина взяла курс на базу.
      Глава 20. Тылы.
      В вертолете Гоша ненадолго пришел в сознание и сдерживая стон рассказал историю пленения. При отходе попал стопой в расщелину, подвернул ногу, от внезапной боли потерял на мгновение ориентировку, отстал в темноте от группы и попал в руки душманов. Те живо огрели его прикладом по голове, связали словно барана и кинули в кузов автомобиля. Остальное мы знали. Гоша снова потерял сознание, начал бредить, говорить и звать кого-то на незнакомом языке. Я повернулся к старшему группы. Тот упреждая мой вопрос покачал головой и сказал, - Он и не Гоша вовсе. Это его с учебки приноровились звать. Настоящее имя уже никто и не помнит. Такое, нерусское, черт ногу сломит. Сам согласился, зовите мол Гошей. Так оно к нему и прилипло. В госпитале нас разделили. Меня завели в процедурную, вкатали несколько обезболивающих и всяких иных уколов, прочистили и зашили подбородок с хрустом протыкая замороженную кожу и мясо хирургической иглой. Подрезали свисающие на манер бородки концы шелковых ниток, заклеили пластырем шов и отправили в палату отсыпаться, пообещав назавтра обследовать на предмет последствий падения вертолета. Для себя я прикинул, что чудом легко отделался, повреждений и переломов вообщем и целом удалось избежать, а ушибы в счет не шли, но подумав решил, что заслужил пару - тройку дней отдыха. На следующий день, рано утром, до полетов, в палату ввалились гости из отряда. Честно говоря, это меня приятно удивило. Так уж получилось, что за все немалое время службы в Афгане мне не пришлось тесно сойтись ни с пилотами, ни с технарями. Сам не пойму, что мешало. Так, привет, привет. Сначала времени не хватало, осваивал заново технику, вспоминал подзабытое. Потом, ежедневная, ежеминутная текучка заела. Да и положение мое оказалось двойственное, для технарей - начальник, для летчиков, вроде и нет. Люди все удивлялись, ведь не пьяница, не идиот, не доброволец, а слетел со стратегических высот на вертушки, из закрытого гарнизона со спецснабжением и уютными домиками - в Афганскую глушь. Это настораживало штабных, командование отряда, не говоря уже о контрике и замполите. Правда, толком даже они ничего не знали и знать не могли. Вопросы вертелись у многих на языках, но задавать впрямую их не решались, а я сам не торопился посвящать посторонних в свои дела. Так возникало если не отчуждение, то холодок в отношениях. Тем более приятно, что пришли не только те кто так или иначе обязан проявить участие - командир, замполит, но и просто свободные от службы ребята. Прежде всего пилоты рвались узнать из первых рук подробности происшедшего. Сразу после приземления я передал карту с отметкой места падения машины командиру, объяснил вкратце, где и как произошло. Долго разговаривать не пришлось, медики предъявили свои права и увезли нас с Гошей в госпиталь. Видок у меня был вероятно еще тот из-за накрученной на голове чалмы из бинтов и залитого кровью на груди комбинезона. Теперь, облаченный в госпитальную пижаму и тапочки я вышел во двор и мы расположились на лавочках стоящих в тени под брезентовым навесом. Сначала ответил на все вопросы, подробно рассказал о последних минутах экипажа. Помолчали, разлили по стаканам принесенный коньяк. Я только пригубил - еще действовал наркоз, а ребята выпили по полной, поминая погибших. Снова помолчали вспоминая погибших товарищей. Попросили и я рассказал подробнее о своих решениях и действиях. Как продирался по горам, как меня перехватили десантники, о скоротечном, но кровавом бое. Технарям особенно льстило, что их начальник не расстерялся и аварийно посадил вертолет. Показал класс. Летчикам, импонировало мое отношение к их профессии, то как старался учиться летать в Забайкалье, осваивать премудрости их профессии. Мы курили, угощались принесенным шоколадом, яблоками. Немного выпивали. Вскоре подтянулись спецназовцы, пришедшие проведать своего страдальца Гошу и все гурьбой перебрались в его палату. Сегодня Гоша чувствовал себя намного лучше. Врачи пообещали приживить вырезанный лоскут на место так, что и следа не останется, боль стала глуше и хотя он по прежнему лежал на животе и лицо пестрело желтеющими понемногу следами от душманских кулаков, но темные глаза жизнерадостно блестели. Старший лейтенант представил меня Гоше, рассказал, как выбивали гранатами зенитчиков, добивали разбегающихся его мучителей, продемонстрировал еще раз как сам он заполучил пулю в ладонь. В госпиталь старшой правда ехать отказался и рану ему обработали в батальонном медпункте. Познакомили Гошу и с летчиком вертушки, вывозившим его на Большую землю. - Спасибо, друзья! - Парень протянул нам, поморщившись от усилия, руку, Приглашаю к себе в Грозный. Будет шашлык, молодое вино, все как положено. Жизнь мне спасли, такое не забывается. - Мы обменялись рукопожатиями. От напряжения и боли на его лице выступили капли пота, а глаза закрылись. Все переглянулись и тихонько встали. Визит отнимал у раненного слишком много сил - пришло время закругляться. Я проводил ребят до выхода из госпиталя и вернулся в палату. Но не надолго. Пришли контразведчики уточнять обстоятельства гибели машины. Вели беседы под запись, скрепляя мои объяснения подписями. Потом штабисты спецназа уточняли детали операции. Нагрянули члены летной комиссии... Отоспаться не пришлось. Вечером еще раз заглянули ребята с сообщением что спасательнопоисковая группа нашла вертолет, собрала, то, что осталось от пилотов и удалось найти. Завтра технари запаяют останки в цинковые гробы и с первым рейсом парней отправят домой. - Командир предложил тебе поехать сопровождающим, - Сообщил заместитель. Согласен? Все равно ведь положен отпуск. Ранение, ... да и срок уже подходит. Я вспомнил наш старый гарнизон, первую встречу с афганской войной, майора, его жену, сына, разнесенную гранатой комнату и отрицательно покачал головой. - Я ведь их близко не знал. Пусть едет кто-то из летчиков. Хоть домой заскочит. - А твой дом? Семья? - Уж не знаю где теперь мой дом. Квартира осталась в старом гарнизоне. Из всей семьи - один отец в Харькове. Отпуск, пожалуй, оформлю. К нему и поеду. Заскочу ненадолго в гарнизон, возьму кое-что из вещей, не в афганке же щеголять. В отпуск съезжу, а двухсотые сопровождать - уволь. Однако отпуск пришлось отложить. Неожиданно навалились проблемы с движками, расход ресурсов которых в высокогорье оказался неожиданно большим. Затем добренькие дяди увеличили поставки Стингеров и возросли боевые потери вертолетов. В этой суете прошел следующий год. Наконец стало ясно, что усталость становится постоянной составляющей организма и переходит в болезнь и снова встал вопрос об отпуске. Тем более, отчим прислал телеграмму с просьбой приехать, если конечно есть возможность, попал мол в больницу, стало сдавать сердце. Вообщем оформил отпуск, получил деньги и чеки, сунул отпускной билет в карман кителя, попутный борт доставил меня в Кабульский аэропорт откуда и начался два года назад Афганистан. Неиспользованного отпуска набралось более чем достаточно. Путь лежал в Харьков. *** Ташкент первым принимал возвращаюшихся из Афгана и последним провожал туда очередные порции военного люда. Конечно, кроме Ташкента существовали и другие ворота и калитки ведущие на войну, но так уж получилось что тыловой столицей афганской войны оказался Ташкент. Здесь располагались штабы, заполненные под завязку людьми в форме, вроде-бы присутствующими на войне, иногда даже навещающими войска по ту сторону границы, изредка оказывающими на ее ход самое непосредственное влияние, но с другой стороны упирающимися всеми четырмя копытами от непосредственного участия в боевых действиях и глубоко презирающие тех неудачников, что лазали по горам и долинам под пулями неуемных душманов. Кроме них в Ташкенте располагались госпитали принимающие изорванное и изрезанное, наконец просто замученное экзотическими и самыми заурядными болячками солдатское мясо. Здесь его сортировали. Кого оставляли в надежде отправить через короткое время обратно, тяжелых обрабатывали и рассылали по российским госпиталям, безнадежных - хоронили на местном кладбище. Как во всяком прифронтовом городе в Ташкенте сложилась уникальная, непередаваемая обстановка чумного, непроходящего, беспробудного и злого похмелья, какой-то подпольной деятельности по продаже и перепродаже всего на свете от горючего и смазок, пайков, круп, муки, до совсем уже темных дел с наркотиками и оружием. Слухи о происходящем долетали до армии. Многие не принимали их всерьез, но некоторые, зная порядки на гражданке и в армии, охотно допускали нечто подобное. Слухи постепенно множились, расползались по Афгану, возвращались в Союз, обрастали невероятными и ужасающими подробностями. Меня никогда не тянуло в этот жаркий город, даже если предоставлялась возможность командировки. Вот и по пути домой остался в аэропорту, поел шашлыков и коротал время до своего рейса за чтением книги в зале ожидания. В ресторане аэровокзала гуляли возвращающиеся в Союз дембеля, разукрашенные попугаичьми, гигантского размера аксельбантами, маскарадными погонами, обшитыми позолоченной тесьмой, в клоунских сапогах на высочайших, стесанных в рюмку наборных каблуках, с шеями выпирающими из похожих на женские декольте вырезов гимнастерок, синеющих полосками тельняжек. Казалось удивительным, что всего несколько дней назад эти же парни в выгоревшем, потертом, пропахшем потом, но ладном, обношенном и подогннанном, красивом настоящей мужской красотой обмундировании катили на броне по горным дорогам, добивали врагов в зеленке, выпрыгивали из вертолетов, спасали друзей из горящих машин, тащили на себе залитых кровью раненых, разминировали чужие и ставили свои мины. Честно, кровью и потом заработанные награды казались декоративными побрякушками на нелепых, обрезанных до самого немогу, кургузых мундирчиках. Солдаты пили все, что подносили расторопные, ушлые девицы. Заказывали покупечески широко, самое дорогое, яркое. Не считая совали неожиданно свалившиеся на них деньги. После долгого перерыва, с непривычки дембелей быстро развозило, парням становилось плохо, они хмелели, их мотало, тошнило. Одни начинали петь, другие - плакать, третьи - лезть в драку. Дембелям требовалось выговориться, выложить, выплакать пусть даже первому встречному, незнакомому, но как можно быстрее, немедленно, все накопившееся за время войны, то, что всего несколько часов назад сжимало страхом их совсем ещё ребячьи сердца. Парни подспудно страшно радовались тому простому факту, что для них эта война уже позади, трудный экзамен слава Богу сдан и строгие учителя не требуют переэкзаменовки. Они уже на своей Земле, где все население без исключения должно встречать и воспринимать бойцов-интернационалистов как героев.
      Первыми их встречали местные шлюхи. Именно им выплакивались первые злые слезы и на их грудях рассказывалось все самое сокровенное, что возможно потом не доверялось никому и никогда. Эти размалеванные девушки, за немалую правда плату, выполняли обязанности отсутствующих психоаналитиков, терапевтов, психиатров и прочей армады медиков. То одна, то другая фея уводила висящего на плече героя, волочащего в стиснутом кулаке заклеенный нашлепками дембельский чемоданчик. И облегчала бойца где-нибудь в замусоренной квартире старого саманного домишки, в неприбранной малосемейке, в панельной пятиэтажке от всего накопленного, бушующего, неистраченного. В том числе и денег. Такие возвращались не в ресторан, а в зал ождания присмиревшие, тихие и протрезвевшие. Обнаруживали себя часто после сеанса любви в незнакомом скверике, без денег и чеков, Только с обратным воинским билетом и малой, чтобы не умереть с голоду суммой в мятых рублях. Комендантские патрули блюли порядок, не особенно допекая дембелям. С одной стороны они, естественно понимали их состояние, прикидывали чувства ребят на себя и сопереживали в душе. С другой, старались не мешать девицам делать их маленький бизнес. Возможно даже участвуя в нем за какую-то долю. Уводили, заламывая руки, только уж самых буйных и неуправляемых бойцов. Прилетающие и убывающие офицеры, вели себя гораздо спокойнее, правда, случались иногда и срывы. Пошедших в разнос, шустро заметали патрули не доводя дело до крайностей. Многие военные звонили по междугородним телефонам-автоматам. Одни прощаясь перед долгой разлукой, другие предупреждая о скорой встрече. Мне звонить было некому, но общее настроение захватило, обуяло родное стадное чувство. Покапавшись в записной книжке я выудил из глубин памяти телефон моего верного школьного товарища, окончившего, так уж жизнь повернулась, чуть позже меня вечернее отделение родного ХАИ и работавшего ныне инженером электронщиком на Харьковском авиазаводе. Димыча не оказалось дома, что вполне естественно, с учетом разницы во времени в Харькове шел нормальный рабочий день. К телефону подошла его матушка, милая, аккуратная, интеллегентная старушка. Несмотря на преклонный возраст, а Димыч был ее меньшеньким, здраво судившая обо всем на свете и очень часто значительно лучше проинформированная о событиях в мире, чем ее аполитичные мужики. Узнав, кто и откуда звонит, она заохала, запричитала и начала тактично выяснять цел ли я, не ранен, не из госпиталя ли звоню. - Такое дело, прослышала я от женщин из вашего дома, что ты в Афганистане. Такой слух прошел, что опять на вертолетах работаешь. Отец твой здорово беспокоился. Известно, что раненных оттуда, особо тяжелых в Ташкентские госпиталя направляют. То, что ты в авиации, это я наверняка помню. Ну и в газетах, по радио, да люди между собой поговаривают, мол американцы душманам много ракет, Стингеров понапоставляли. Вот как услышала ты из Ташкента звонишь, так сердце и оборвалось. Я еще раз поразился ее потрясающим логическим способностям, которым мог запросто позавидовать сам Шерлок Холмс и заверил, что со мной все в порядке, не ранен, лечу домой, а звоню на всякий случай, может Димыч дома. - Это хорошо, что жив - здоров, домой летишь. ... А вот с отцом твоим совсем худо. Инфаркт у него. Лежит в кардиологии, в неотложке, на Павловом Поле. Помнишь еще, где это? - Помню. Что, так серьезно? - Побаливал он, но продолжал ходить на службу. На ходу лекарства глотал. Доходился. Хорошо сил хватило вызвать скорую. Теперь, вроде получше немного. Димыч в больницу наведывался вчера. В палату не пустили, но врачи говорят состояние стабилизировалось. - Сразу из аэропорта возьму такси и поеду прямо к нему. Поговорив еще немного и исчерпав запас двухгривенных для междугородного автомата я вернулся в зал ожидания. Тут объявили харьковский рейс и пассажиры дружной гурьбой рванули к стойке досмотра и регистрации. Двинулся вслед за всеми и я. Здесь впервые довелось увидеть в гражданском аэропорту металлодетекторы, первый раз в жизни мой багаж не только просветили рентгеновскими лучами, но и перерыли руками хмурые, настороженные досмотрщики. Рядом стоял пограничный наряд, комендантский патруль и милиционеры. - Что, товарищ майор, впервой такой шмон наблюдаете? - Спросил стоявший рядом в очереди на досмотр сержант в парадном кителе, явно не дембель если судить по полному отсутствию всяких бантиков, тесемочек, золотого шитья, аксельбантов и прочей дешевой мишуры. Не было на кителе правда и боевых наград. Только значки классности, комсомольский и гвардейский. - Давно на Западе отсутствовал, а ты, что в командировку? - Она самая, покойничка везу, - радостно ощерился сержант золотыми фиксами. Желтый металлический оскал неожиданно преобразил его лицо. Из стандартного отличника боевой и политической подготовки сержант на глазах превратился в хищного уголовника с наглыми рыжими глазами и страшненькой змеиной усмешкой. Это произошло столь неожиданно, что я непроизвольно тряхнул головой. Наваждение какое-то. Продолжать разговор расхотелось, тут подошла моя очередь раскрывать портфель, и я отвернулся от неожиданного попутчика. Мой скромный багаж не заинтересовал проверяющих, видимо они наметанным глазом сразу определяли возможных клиентов. Вяло приподняв завернутые в пакеты вещи, досмотрщик тусклым голосом поинтересовался везу ли я оружие, наркотики, валюту и не дослушав ответа махнул рукой, - Проходите. Подхватив свой верный портфель, зашел в накопитель и от нечего делать стал наблюдать за процедурой прохождения досмотра оставшимися в очереди пассажирами. Подошла очередь фиксатого сержанта и досмотрщики заметно оживились. Куда делась сонливость и вялая, безразличная медлительность. Они вывалили содержимое его добротного кожанного дипломата на жестяной прилавок и придирчиво перерыли, прощупали подкладку и швы. Досмотрщик раздумывая покачал на ладони флакон одеколона, с выражением сомнения на лице понюхал пробку, еще раз качнул взвешивая. Флакон был запечатан, полон и ничего не решив чиновник сунул его обратно в дипломат. Затем сгреб туда же с прилавка остальное. Сержант даже не смотрел на эту процедуру, демонстративно отвернувшись в сторону. Только глаза зло сверкали, да крутились желваки на скулах. Не глядя на досмотрщика, защелкнул замки и быстро прошел в накопитель. Мне стало его даже немного жалко. В самолете, как назло, наши места оказались рядом. Сержант молча сел, пристегнулся ремнем и застыл, напряженно уставясь неподвижным взором на спинку переднего кресла. Мне показалось, что парень боится лететь. Ну, это дело известное. Сам ведь налетал столько, что многие космонавты могли позавидовать. Я развернул купленную в аэропорту книжку, засунул портфель под ноги и на этом закончил приготовления к полету. Заревели запускаемые двигатели, отошел трап, самолет медленно покатил по бетонке, выехал с рулежной полосы на взлетную, резко увеличил обороты турбин, коротко разбежался и оторвался от земли, практически сразу вбирая в гондолы суставчатые стойки шасси с еще вращающимися по инерции колесами. В момент отрыва от земли сержант облегченно вздохнул и медленно выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. - Пронесло, слава тебе Господи! - Сосед широко перекрестился. - Что, майор, полетели! - с его лица враз слетело напряжение, полета он явно не боялся, наоборот оживился после взлета самолета, даже подмигнул наглым рыжим глазом. Видали, как меня шерстили? Суки позорные. И так каждый раз. - Приходится часто летать? - Так я же говорил, жмуриков возим. - Не понял. - Ну, груз 200 сопровождаем до места. Тех кто в госпиталях помер. Часть родственники забирают, некоторых разрешают на месте похоронить, а остальных мы развозим. По военкоматам откуда призывались. Я вспомнил тех десантников что приезжали в гарнизон. Ох, что-то изменилось... Совсем другие люди. Другое отношение. Вспомнились слухи о героиновых гробах... Возможно и не зря его так придирчиво досматривали. - Шмонали, гады. Только хрен им. - Он выставил дипломат на колени, раскрыл, навел относительный порядок в содержимом. Вынул флакон. Снова закрыл дипломат и сунул себе под ноги. Вцепившись в непослушную пробку золотым блестящим зубом он с натугой провернул ее. - Порядок в танковых войсках! Будете коньячишко, майор? Не побрезгуете? - Коньячишко? - Он самый! В лучшем виде. Завернут и упакован - не придерешься. Да сверху еще в туалете настоящим одеколоном побрызгал, для запаху. Там его и выкинул, на фиг. Не волнуйтесь, бутылочка промыта, чистенькая. Коньячишко выдержанный, марочный. Прикладывайтесь. - Спасибо, не употребляю. - Черт, не то сказал, этого мало. Надо осадить, поставить на место наглеца. Совсем распустился. Конечно, в Афгане было не до церемоний. Там все просто и предложи мне хлебнуть из своей фляги любой мой технарь, каждый из перевозимых десантников, санитар в госпитале, водитель на трассе, что только оттер ладонью горлышко и протянул помятую флягу, я не задумавшись ни на секунду прийму с благодарностью. Но здесь не Афган, да этот золотозубый вояка, судя по всему, к той войне не имеет никакого отношения, кроме перевозки конечного результата неудачных боевых действий. - Вам, товарищ сержант, не советую, это во-первых. Запрещено в самолетах Аэрофлота. Во-вторых, ведите себя как положено, следите за своим языком, обращаясь к старшему по званию, а то по прилете можно продолжить разговор у военного коменданта и завершить ваше военное образование на Харьковской губе. Ясно? - Так точно, товарищ майор! - Лицо его побледнело. Бутылка моментально исчезла. - Извините, товарищ майор. Работа такая, нервная. С покойниками ведь...
      Не имело смысла продолжать дискуссию. Отвернулся к иллюминатору и раскрыл книжку. Когда по проходу проходила стюардесса, мой сосед поднялся и что-то нашептал ей на ухо. Девушка так же негромко ответила. Сержант поднялся, подхватил дипломат и убрался в хвост самолета. До самой посадки его не видел и не слышал. Только на земле, садясь в желтый аэродромный Икарус заметил золотозубого суетящимся возле багажного отсека, улыбающегося золотым ртом, разговаривающего с одетыми в кожаные пиджаки, свитера и голубые фирменные джинсы вальяжными парнями, никак не похожими на убитых горем родственников. Вместе они рассматривали казенного вида бумаги, придавливая их толстыми пальцами, с массивными золотыми перстнями к крышке стоящего на багажной тележке стандартного армейского гроба. Во всей этой компании имелось нечто общее, невыразимо противное, мерзкое, гадостное. - Кооперативная служба ритуальных услуг, - вздохнула перехватив мой взгляд стоящая рядом женщина в аэрофлотовской форме, сопровождающая автобус, присосались и к афганской войне. На всем деньги делают, сволочи ненасытные. Теперь они его вроде как подготовят. Но только, что да как сделают - неизвестно, а денежки свои сполна возьмут. - Она опять вздохнула, поежилась, засунула руки в карманы форменной синей шинели, переступила с ноги на ногу, притопнула подошвами коротких сапожек. Я спросил известно ли ей, что с отчимом, назвал фамилию. Женщина подняла на меня удивленные глаза, помолчала и сообщила, - Говорят болеет он сильно, а подробности нам не известны. То дело начальства. - Безразлично пожала плечами и снова зябко поежилась кутаясь в свою одежку. По салону автобуса действительно гулял холодный ветерок. В Ташкенте нас провожала теплая, ласковая, в полном разгаре, весна, а в Харькове на лужицах еще лежал хрупкий тоненький ледок и резвый аэродромный холодок пробирал до костей. Я вспомнил о своем верном спутнике - плаще. Покопался в портфеле, достал его, встряхнул и одел. Автобус все стоял у самолета, не торопясь провезти пассажиров ту пару сотен метров, что отделяли стоянку от здания. Народ начал шуметь. Люди просили открыть двери, что бы пройти пешком. - Не положено, - Хриплым казеным голосом заявила сопровождающая, - сейчас поедем. В богажном отделении народу полно с предыдущего рейся, а холод там сильнее чем здесь. Стенок то нет, сетка. Сейчас тронемся. Действительно, забубнила висящая на шее дежурной рация и автобус неторопливо завершил короткий рейс до багажного отделения. Жизнь не научила меня искусству упаковки багажа. Так уж получалось, что всегда находился в дороге налегке, последнее время с портфелем, в котором умещались хорошо подобранные, привычные вещи. Электробритва, кожанный потертый нессесер с умывальными причиндалами и одеколоном, немного бельишка, пара чистых рубашек, блокнот, книга да неизменный, пусть давно не модный плащ, сложенный в пакет. Семьей до сих пор не обзавелся. Подарки родителям умещались обычно в том же портфеле, или в пакете. Не стал исключением и этот мой прилет в Харьков. Обойдя толпившийся у стойки народ, прошел через багажное отделение и оказался на площади. На остановках автобусов и троллейбусов стояли очереди замерзших, нахохлившихся людей. За время, проведенное на войне я изрядно подзабыл повседневный городской быт. Впрочем и раньше не особо вдавался в житейские подробности. Потому очереди показались настолько унизительными, мрачными, что не возникло малейшего желания присоединиться к топчущимся в затылок друг дружке людям. На стоянке такси картина оказалась ничуть не лучше, можно даже сказать хуже. Люди имелись, а вот такси отсутствовали. На самом краю площади теснились частные Волги и Жигули. Из одних высаживались улетающие, другие вбирали в себя оживленно общающихся встречаюших и прибывших. Подошел поближе и остановился наблюдая за подъезжающими частниками. Подскочили желтоватые, запыленные Жигули, водитель, средних лет русоволосый мужчина в голубоватом, с абстрактными рисунками пиджаке, вполне естественном в аэропорту Буржэ, но абсолютно не вписывающемся в повседневную суету Харьковского аэровокзала, высадил пассажиров, помог им вынуть из багажника чемоданы, пожал руки, попрощался. Провожать не пошел, а стал поочередно простукивать ногой скаты, покачивая сокрушенно головой. Я подошел к нему. - До Неотложки на Павловом Поле довезете? - Садитесь. Багаж есть? - Багажа нет. Поехали. Машина обогнула площадь и выскочила на аллею, ведущую к Московскому Проспекту. Я хорошо знал эту дорогу. Не один раз ездил с отчимом на его любимице - двадцатьчетвертой Волге, всегда ухоженной, вылизанной, отрегулированной и обслуженной согласно всем техническим рекомендациям. Батя никогда не гнал машину, не газовал - берег двигатель. Мотор машины сберег, а вот за своим не уследил. Раньше мама следила за его питанием, ругала за лишнюю выкуренную сигарету. Теперь, предоставленный самому себе, он быстро состарился и сдал. - С южных краев? - Спросил водитель. - Оттуда. - По загару видно. Не курортный загар. Из Афганистана? - Заметно? - Для кого как. Мне заметно. Выпускники мои туда частенько попадают. Те кто возвращается, часто приходят навестить. У людей оттуда имеется что-то общее. В глазах, поведении, в загаре, осанке... трудно сформулировать, нечто неуловимое, отличающее от нас. Делающее неординарными, выделяющимися из общей массы. - Преподаете? - Да. Он не стал уточнять где и что преподает, а я не стал настаивать. Случайные знакомые. Его право. - Прямо с самолета в неотложку... Видимо ваш товарищ попал в беду? - Отец. Сердце прихватило. Ветеран, всю войну на Севере пролетал. - Да. Дела. Понимаю, что оттуда так просто не отпускают. - В общем-то вы правы, но в моем случае, особых проблем не было. Неотгулянного отпуска вагон и маленькая тележка. Два срока считай просидел. Отпустили без лишних вопросов. Да и обратно возвращаться, кроме Афгана, некуда. Рапорт подал еще на один срок. Удовлетворили. - Вы знаете, я также как и Вы за границей два срока отработал, неожиданно признался водитель, повернув ко мне осветившееся очень светлой улыбкой, открытое, располагающее к себе лицо. - Правда в Африке. Врачом. Долгих четыре года. Вдвоем с женой. Она тоже врач. Очень хороший детский врач. Конечно Мали не Афганистан, но, знаете, без детей пришлось очень тяжело. Теперь преподаю в мединституте и работаю в той больнице куда Вы направляетесь. Если не возражаете, могу пройти с Вами. Может чем-то смогу оказаться полезен. Зовут, Василий Александрович, - представился водитель. Я назвал ему свое имя, рассказал немного о себе. Выяснилось, что живем мы сравнительно недалеко друг от друга, в противоположных концах вытянувшейся на квартал девятиэтажки с нелепыми желтыми балконами. Под неспешный разговор машина проскочила по прямому словно стрела проспекту новый жилой массив, покрутилась среди одноэтажных домишек бывшей пригородней деревни, выскочила на длинный змеящийся по склону холма подъем возле городского парка, прошла небольшой кусок шоссе под огромными старыми деревьями, свернула на дамбу перегородившую огромный начинающий зеленеть овраг несостоявшегося рукотворного моря и выскочила к длинющему серому забору, ограждающему территорию медицинского комплекса. Василий Александрович запарковал жигуленка возле одного из многоэтажных бетонных зданий, сияющих на солнце длинными рядами окон. - Вероятнее всего Ваш батюшка в нашем корпусе. Правда мое отделение, хирургическое, расположено на несколько этажей выше кардиологии. Ничего, разберемся. Прошу. В вестибюле толпились больные и пришедшие их навестить близкие, бегали дети, с деловым видом сновали врачи и санитарки в белых халатах. Милиционер за стойкой решительно преграждал дорогу всем желающим проникнуть в глубь больничного здания. Следом за моим провожатым мы прошли совсем в другом направлении и попали через неприметную боковую дверь в приемное отделение. В нос шибанул специфический запах, знакомый мне по афганским госпиталям, санитарки везли на каталках стонущих людей, вдоль стен сидели измученные болью пациенты, доставленные сменяющими один другого на подъездной рампе, белыми рафиками с красными крестами на бортах. Спешащие люди в белых халатах на ходу кивали Василию Александровичу, бросали короткое приветствие, пожимали руки или остановившись на несколько мгновений обменивались некоей медицинской, непонятной непосвященному информацией. Поворачивались, кивали и мчались дальше вдоль длинного коридора, подчиненные жесткому ритму, задаваемому напряженной атмосферой главного рапределительного пункта центральной больницы огромного города. Мы поднялись на служебном лифте в хирургическое отделение и прошли в небольшой кабинет. Василий Александрович достал из стенной ниши два белоснежных отглаженных халата и такие же шапочки. Переоделись и вышли в коридор. В хирургическом отделении оказалось на удивление чисто, тепло и уютно. Вдоль стен стояли стулья и диванчики. В холлах - тумбочки с телевизорами, журнальные столики с газетами. Судя по тому как улыбались встречные больные и медики моего нового знакомого здесь любили и уважали. К нам подскочил моложавый высокий человек в халате, со стетоскопом на груди. - Что-то случилось, Вася? Почему здесь? Ведь ты взял отпуск... - Не волнуйся, Игорь. Все в порядке. Соседу нужно помочь с отцом. Лежит в кардиологии.... Потом поговорим. Василий Александрович взял меня под руку. Спустившись на лифте мы попали в совсем иной мир. Здесь стояла тишина и лица людей поражали озабоченностью и замкнутостью. В коридоре стало заметно прохладнее, стулья стояли реже, телевизоры не работали, стены в свете запыленных лампочек отсвечивали тусклой серой краской. - Посидите здесь. Я сначала выясню где лежит Ваш отец и каково его самочувствие. Не волнуйтесь. - Василий Алесандрович улыбнулся мне и исчез в одной из дверей по левую сторону коридора. Прошло пятнадцать, двадцать минут, полчаса. Ожидание затягиваось и не предвещало ничего хорошего. Чтобы согреться я начал прохаживаться вдоль коридора, наблюдая окружающую жизнь. Медленно, через силу шаркая разбитыми тапочками, проползали по коридору закутанные в байковые халаты пожилые, а то и совсем старенькие мужчины и женщины, мрачно и безнадежно глядя прямо перед собой . Мужчин правда наблюдалось больше и это навевало неприятные ассоциации. Врачебный персонал встречался редко. В основном сестры, нянечки. Иногда прошмыгивала, нарушая общую тусклую атмосферу отделения веселая пестрая компания студентов-медиков. В основном девушек, тут парней оказывалось значительно меньше. Наконец, когда я уже отчаялся ждать, появился Василий Александрович с еще одним врачом, розовощеким толстяком одетым под халатом в толстый мохеровый свитер. - Это лечащий врач вашего отца, Станислав Сергеевич. Он вас проинформирует о его состоянии. Я представился, подал толстяку руку и мы обменялись рукопожатиями. В отличии от теплой и крепкой ладони Василия Александровича, ладошка лечащего врача оказалась мягкой, холодной и какой-то вялой. - Ну, что Вам сказать, мой дорогой, - начал он, - доставили больного к нам уже с инфарктом, в запущенном состоянии, видимо Ваш отец не обращал внимание на свое здоровье. - Никогда, на сколько помню, на сердце не жаловался. Случались у него проблемы с суставами - результат переохлаждения во время вынужденной посадки на заполярном острове, когда пришлось много часов идти пешком по глубокому снегу. Ныли они на погоду, побаливали, а вот с сердцем никогда проблем не возникало. - Возможно, он не придавал этому значения, перемогал, переносил на ногах. Особенно в последнее время. Сбивал боль валидолом, нитроглицерином. У него имелись таблетки. Впрочем, теперь это не важно. Состояние тяжелое, но мы делаем все возможное. Все, что в наших силах. - Он скользнул взглядом по видневшейся из под отворота халата форме, орденской колодке. - Жаль конечно, что Василий Александрович сразу не сообщил о Вас, мы бы проявили индивидуальный подход. Но я сейчас же распоряжусь. - Отец - полковник морской авиации, ветеран войны, орденоносец. Работник аэропорта. Разве этого недостаточно? - Ну откуда же мы знали? - Развел коротенькими ручками толстяк. Сам-то он ничего не сообщил, не потребовал. - Из аэропорта тоже не позвонили, не подсуетились. А ведь уже столько дней прошло. Врач провел нас в палату где на железных койках, закутанные в байковые казенные одеяла лежали пациенты-сердечники. Всего в комнате стояло восемь коек, по четыре у каждой стены. Отец лежал у окна. Сквозь щель в неплотно пригнанной раме, сквозь оставленные строителями незаделанные просветы между фрамугой и стеной нещадно тянуло холодным стылым воздухом. Отец лежал с закрытыми глазами, тяжело с хрипотцой дыша. Спал. На тумбочке возле изголовья лежали какие-то бумажки, таблетки, стакан с водой. У изголовья стояла капельница мерно пропускающая очередную порцию лекарства в трубку, связанную с веной руки, безвольно лежащей поверх одеяла. Я потрогал многосекционную батарею - она оказалась довольно теплой. - Топят, топят, - Поспешил заверить лечащий врач. С этим у нас строго. - Что же у тебя в отделении так холодно? Вы же их всех попростуживаете? спросил Василий Александрович. - Ну причем здесь я? - Удивился толстяк. - Я здесь человек временный. Тем более кто я? Только дежурный врач, прикомандированный. Штат еще не укомплектован. Один зав ушел, нового еще не назначили. Санитарок не хватает, нянечек - тоже. У медсестер - дел по горло. Времени не хватает, на то чтобы окна заклеивать. Строители обещали прийти и доделать, да все задерживаются. - Новый корпус, - объяснил мне Василий Александрович. - Считается, что они сдали, а мы - приняли. - Ну в Вашем отделении совсем по другому. - Так получилось. Стабильный коллектив. Коллеги - многие преподают в мединституте. ... Идемте, пока отец спит, мы возьмем бумажную ленту, клей и заклеим для начала окна. В кабинете Василия Александровича я попросил разрешения позвонить по телефону. - Конечно, о чем разговор. Звоните сколько необходимо. Располагайтесь. Тем более, что я пойду к старшей медсестре за всем необходимыми материалами. Жаль, что поздно спохватились. - Он вышел и плотно прикрыл за собой дверь. Порывшись в записной книжке я нашел телефоны аэропорта. Подумал немного и позвонил в профком. Трубку подняла женщина. Вкратце сообщил обстоятельства, связанные с болезнью отца, свое возмущение безразличием коллектива и профкома к одному из своих сотрудников. - Да ладно, вам, - огрызнулась в ответ дама. - Сами хороши. Когда еще Ваш отец заболел, а только теперь вспомнили. Мы-то здесь причем? Звонил он, что приболел, мол. Так такое с ним последнее время часто случалось. Что, по каждому разу делегацию отправлять? Вообще, старикам надо дома сидеть, а не работать до упора. Особенно тем, кто хорошую пенсию имеет. - зло добавила она, - Все им мало. Ладно, я доложу, разберемся. Не прощаясь, оставшаяся безымянной профдама, повесила трубку, а я остался стоять словно оглоушенный. Не знал как реагировать на неведомое доселе хамство. Да, многое изменилось за время моего отсутствия в Датском королевстве. Мы вернулись в палату отчима с клеем, ватой и тугими рулончиками специальной плотной бумаги. Вдвоем заклеили окна сначала в этой палате, а затем в более уютной, четырехместной, в которую больного перевели после неожиданно быстрого ответного звонка из профкома главврачу больницы. Это как раз объяснимо, летать самолетами без головной боли о билетах все любят. Когда отец проснулся, в полате уже стало довольно тепло, больные немного ожили, начали высовывать носы из под наваленных на кровати одеял, благодарить за заботу. Сначала замерзшие страдальцы приняли Василия Александровича за нового лечащего врача и навалились с вопросами, претензиями и просьбами, но поняв свою ошибку только горестно вздыхали, замыкаясь в привычном одиночестве. Увидев меня, отчим приподнял над одеялом исхудалую с обвисшей дряблой кожей руку, но сил не хватило и рука вновь опустилась. Я пододвинулся ближе, взял эту еще недавно полную жизни, сильную, ловкую, умелую в любом деле руку в свою, сжал, попытался отогреть. - Как ты, отец? - Нормально... Не волнуйся... Я ждал тебя... - Он говорил с перерывами, с натугой. - Даже курить бросил... - попытался грустно пошутить над своим состоянием. - Слава Богу, ты приехал. Расскажи о себе, - попросил тихим голосом.
      - Тебе трудно говорить? Тогда молчи, я все расскажу. Рассказывал об Афгане, его климате, людях, мечетях, о горластых разносчиках на шумных Кабульских улицах, о разложенных прямо поперек тротуаров знаменитых афганских коврах, по которым лавочники специально предлагали пройтись прохожим, объясняя, что от этого шерсть становится только более шелковистой, прочной, практически вечной. О лавчонках в которых можно купить все, от искусных поддельных древностей, до самой современной японской аппаратуры. О неспешных верблюжих караванах с бородатыми погонщиками в чалмах, идущих через плоскогорья, сквозь горные долины. О снежных вершинах Гиндикуша, горных быстрых реках, тонких минаретах мечетей с орущими муэдзидинами, призывающими правоверных на молитвы. Это все было правдой. Точнее, половиной правды. Отец слушал внимательно, прикрыв глаза и держа мою руку в своей. Когда я закончил рассказ, он пристально, не отрывая взгляда, посмотрел мне в глаза, Это похоже на пересказ Тысячи и одной ночи. Очень красиво. Скажи-ка лучше, это назначение на вертушки, ... в Афганистан, ... связано с поездкой на Север? Не решившись соврать молча кивнул в ответ. Батя и сам знал, или по крайней мере догадывался об этом. В пришедшем из Харькове письме лежала вырезка из газеты. Все в ней написано практически дословно, как в свое время сформулировал научный референт по общим вопросам на квартире писателя. - Ты добился тогда, .. пусть мизерного, ... но положительного результата. Я и на это не рассчитывал. ... Правда такой ценой... - Все нормально отец. - Ты был ранен? - Он показал глазами на шрам. - Пустяки. Тросик лопнул. - Поверим... Отверни халат. Он посмотрел на орденскую колодку. Вздохнул. - Скоро нас догонишь... За эксурсии по мечетям и... базарам таких наград не дают. Нам тут тоже кое-что известно.... от экипажей, что ребят возят. - Он снова помолчал. Не стал развивать дальше эту тему. - Ты уже совсем вернулся? - Наверное. - Я неопределенно пожал плечами. Не стоило расстраивать старика, посвящая в свои невеселые дела. - Почему в звании не повысили? - Не заслужил, наверно. Начальству виднее. Да мне и так хватает. Привык уже к части, к людям. - Тяжело после самолетов на вертушках? - Дело привычное. Один черт - летательные аппараты. - Сам-то часто... летаешь? - Нет батя, наше дело наземное, железки, накладные туда-сюда перекладывать, технарей гонять. Хотелось бы выбраться на задание, да не пускают. По должности, говорят, уже не положено. - Ты женись. ... Пора. - Кандидатуры подходящей нет. - Смотри, ведь далеко не мальчик. - Молодой, ешо, успеется! - Женись! - отчим закрыл глаза, словно прислушиваясь к тому, что незримо происходило в подло предавшем его теле. - Езжай домой... Возьми в папке на моем столе документы... Оформил на тебя... машину, ... гараж. Кватира ... выплачена полностью, ты... прописан, ... на тебя переоформлена... Друзья помогли... напоследок. - Батя, прекрати говорить такое. Ты выберешься. Сейчас видишь как врачи забегали? Они тебя быстро на ноги поставят. Правда Василий Александрович? Обратился за поддержкой к новому знакомому. - Конечно, правда. Ваша задача теперь - помогать лекарствам, бороться за скорейшее выздоровление и возвращение к нормальному образу жизни. Отец усмехнулся краешком рта. Прикрыл веки. Из уголка глаза выкатилась одинокая мутная слезинка. Протекла неспешно по небритой, морщинистой щеке и расплылась темным пятнышком на белоснежном полотне подушки. - Иди сынок... Устал я ... Посплю... Ты отдохни с дороги.... Поешь... Приезжай потом, попозже... Я... подожду. Вместе с Василием Александровичем мы покинули палату. В коридоре меня перехватил толстый эскулап и попросил на пару слов в кабинет. - Понимаете, товарищ майор, Вашему уважаемому отцу необходим специальный режим диеты. Мы ему конечно можем обеспечить, сварим, перетрем, но... продукты у нас... казенные, понимаете? А хорошо бы свеженькие, с базарчика. Я так понял, что Вы не местный, приезжий. Тут одна нянечка очень хорошо готовит для больных... - Все понял. - Я достал пачку отпускных, отделил пару сторублевок и подал врачу. - Хватит, пока? - Конечно, конечно, все в порядке. Сейчас же о всем договорюсь. Да, гм, не знаю как и сказать... - Скажите, я пойму. - Понимаете, мы даем Вашему отцу все необходимые препараты. Советского, так сказать, производства. Но есть зарубежные... аналоги. Они, не в обиду отечественной фармакологии сказано, в несколько раз эффективнее, но и дороже... - Сколько нужно заплатить? - Это правда, что Вы из Афганистана? - Правда. - Говорят... там платят чеками... - Сколько чеками? Он с придыханием назвал сумму. - Возьмите, делайте все, что нужно. Потребуются еще деньги, скажите. Лицо врача налилось краской и покрылось капельками пота, торопливо, не попадая в карман, комкая запихнул в халат полученное. - У меня есть хороший коньячишко. Не составите компнию? - Извините. Устал. Прямо с самолета. Да и тороплюсь. Как нибудь в другой раз. Спасибо. - Вам спасибо. Не волнуйтесь. Все будет в лучшем виде. До свидания. - Он всё же пошарил в столе и вытянул бутылку, но я уже закрыл за собой дверь кабинета, отсекая от себя толстяка, запах его пота, все происшедшее. Черт с ним, пусть хоть подавится, только лечит как следует. Василий Александрович окинул меня понимающим взглядом, приобнял за плечо и повел к себе. - Коньяк будешь, майор? - он наклонился, отворил дверку тумбы стола и достал початую бутылку молдавского пятизвездочного коньяка. - По чуть-чуть? - Спасибо. - Спасибо - Да, или спасибо - Нет? - С Вами, конечно - Да. Хотя за несколько прошедших часов я уже достаточно раз ответил Нет различным типам на аналогичное предложение. Но Вы - другой человек. И другие обстоятельства. Ничего, что за рулем? - Пятьдесят граммов, - усмехнулся, - допускаются даже в Америке. Предлагаю перейти на ты. За твоего отца. - Принято. Легонько, без лишнего звона, сдвинули медицинские, толстого зеленоватого стекла стаканчики и выпили обжегшую гортань мягким ароматным огнем янтарную жидкость. - Домой? - Домой. Жигули неспешно ехали по вечернему городу, и Вася последними словами крыл местных эскулапов из кардиологии, толстого прохиндея, косность, тупость, серость. Объяснял глупости, допущенные в начале лечения, клял наше российское безразличие, безобразное отношение к больным и к людям вообще. - Новейшие, красивые корпуса, хорошая аппаратура. Много современных, купленных за валюту приборов. А в гинекологии, пришлось столкнуться с сиим фактом, одно единственное смотровое зеркало. Вот им всех баб по очереди и смотрят. Как дезинфицируют? Один бог ведает. Говорю - перезаражаете ведь. Отвечают - авось пронесет. У нас практически одно нормальное отделение. Хирургия. Почему мы можем по-человечески работать, а они нет? - Я работал в Мали, в тамошних госпиталях. Вместе работали русские врачи и французы. Раньше Мали была их колонией. Младший медперсонал весь местный. Госпиталь старенький. Но чистота! Отношение к больным! Попробуй медсестра сделать что-то не так. Мгновенно вылетит с работы. Лекарства, все что положено, все, что врачом прописано, минута в минуту. А их отношение к учебе... - На сегодняшний день в нашем институте студенты, в большинстве своем, деточки непростых родителей. Позвоночники - по звонкам сверху принятые. По честному конкурсу, хорошо если пять - десять процентов поступает. Но даже не это столь важно. Если ты уже поступил, решил стать врачем, занял чье-то место - то учись. Тем более, что условия у большинства для учебы прекрасные. На самом деле... - он тяжело безнадежно вздохнул. - Вот характерный пример. Веду практические занятия. В группе несколько студентов иностранцев, из того-же богом забытого угла Африки, остальные - наши золотые мальчики и девочки. В первых рядах - черные, потом наши ребята и замыкают - девушки. Изучаем манипуляции, например инъекции. Предлагаю повторить на больном самостоятельно, девушки хихикают и жмутся по углам, мальчики наши выражают полное безразличие. Изредка кто-то соизволит взять инструмент в руки, как будто мне, их преподавателю, и больному делает величайшее одолжение. - Иностранцы, наоборот, аж дрожат, - Дайте мне, профессор, дайте мне. Делать стараются аккуратно, не причиняя боли пациенту, и состродание в глазах, и переживают страшно если, что-то не так. Снова просят доверить, повторить. В научном обществе работают, не стесняются переспрашивать, задавать вопросы. Честно отрабатывают затраченные на них деньги. На практику стараются попасть туда, где дают самостоятельно поработать... А наши - все с точностью наоборот. В администрацию, в санитарные врачи, где пожирнее кусок да полегче работа. Одно расстройство. Что станет с нашей медициной через несколько лет, когда нынешнее поколение студентов войдет в силу? Ответ прост - лечиться не у кого будет. Мы когда поступали жили медициной, являлись фанатиками науки, добродетели.... - Вы, Вася не отчаивайтесь, в Афганистане я видел много хороших, честных врачей, медсестер, санитаров. Наверняка эти люди составят костяк будущей медицины. - Естественно, золотую молодежь на войну калачом от маменек и папенек не загонишь. Вся надежда на оставшиеся десять процентов. Часть из них - ребята прошедшие армию. Жаль только базовые знания у многих слабоваты. Но есть среди них упрямые - зубами грызут, плачут, ночи не спят, наизусть страницы заучивают. Эти будут крепкими врачами. Пусть не талантливыми, но крепкими, если не пропадут в глубинке, не превратятся в чеховских Ионычей... В городах их вряд ли оставят. Здесь ОРЗ на больничных за пятерочки и свои кадры могут выводить. Василий говорил о наболевшем искренне, с такой грустью, такой непередаваемой тоской... - Вот перед глазами стоит одна чудесная девушка. Светленькая, с длинными косами, скуластенькая. Мне ее на днях один общий знакомый показал в коридоре, в перерыве между лекциями. Рассказал ее историю. Послушайте, очень поучительна хотя и нетипична. В школе девочка была победительницей всех олимпиад, золотая головушка. Мать растила ее одна, без отца. Погиб ли, ушел, не буду врать, не знаю. Готовясь к экзаменам по физике девчушка прорешала все задачки из сборника для поступающих, да еще изучила институтский учебник. То же - по биологии. За русский и химию не боялась абсолютно. На экзаменах ее мурыжили на каждом предмете дольше всех. Завалить не могли, но ставили - четверки. Разница - вроде бы маленькая, четверка тоже хорошая оценка. Но одного несчастного балла недобрала. Пошла в приёмную комиссию доказывать свою правоту. Бороться. Но это же бесполезно. - Нашлась одна добрая душа. Подсказал, мол пойди на год поработать в институте лаборантом, глядишь к тебе попривыкнут преподаватели, вроде как своя станешь, да и рабочий стаж появится. Девочка в тот же день подала заявление. Лаборантов всегда некомплект, ее приняли. Начала работать. Проработала год, мыла пробирки, ухаживала за подопытными животными, хорошо себя зарекомендовала. И училась на подготовительных курсах. На вступительных экзаменах - все повторилось, не добрала одного балла. Ведь каждое место денег стоит! И больших. Она в слезах - Как же так? Вы же говорили... Добрый малый ее по плечику погладил, по спинке, по волосикам - Будешь хорошей девочкой - поступишь!. Все правильно поняла. Поступила. Отличница. Умница. А след в душе остался... Незаметный такой надлом, шрамик... В каком виде он выползет наружу? Где? Когда? - Он опечаленно замолк. Поддерживая затухающий разговор я попытался сменить тему. - Вы работали в Мали с переводчиком? - С переводчиком, мой друг, это не работа. Перед командировкой полгода с женой учили дни и ночи напролет французкий язык с великолепным преподавателем университета. Кстати - французом, интереснейшим человеком, очень наблюдательным, остроумным... - За время работы в Мали накопилась масса впечатлений, стольких новых людей узнал, что хочется написать книгу. Сейчас строю дачу, восемьдесят километров от Харькова, несколько далековато, да и дело идет медленно. То нет материалов, то людей, то крана, то грузовика. Сплошная нервотрепка. Все-же надеюсь достроить. Поставлю письменный стол в мансандре, под крышей, открою настежь окно в сад и засяду писать книгу. Это моя мечта. Мы поставили жигуленка в бетонный бокс многоэтажного гаражного кооператива врытого в склон пересекающего жилой массив оврага. Трамвая ждать не стали. Неторопливо пошли пешком к нашему общему дому. В тот вечер Василий стал первым человеком кому рассказал, пусть коротко, опуская многие детали свою историю о том как с небес свалился в афганские горы. Верилось, что мой новый друг не болтун и сохранит все рассказанное в душе. - Все одно к одному. - Он медленно развел руками. - И не ведают они, что творят. Вы знаете, некоторые знакомые уехали, другие собираются уехать из страны. В слух об этом не говорят, естественно. Вот даже преподаватель французкого, о котором рассказывал, подумывает с женой уезжать в Бельгию, на родину отца. А ведь мать у него здешняя, немцы в полон угнали. В плену со своим французом и познакомилась. В шестидесятых уговорила вернуться с ней на Родину. Сын уже большой мальчик был. Все бросили, поехали. Теперь он сам женат. Жена - тоже харьковчанка, двое детей. Понимаешь, единственный преподаватель - носитель настоящего живого языка, так ему не дают даже ставки! Поль конечно зарабатывает, и неплохо, частными уроками, вот мою девочку учит, но все это не то. Ведь человеку хочется престижа, уважения. Он действительно прекрасный филолог, чудный преподаватель, профессиональный переводчик. ... Обижают у нас людей. В результате они срываются с насиженных, родных мест, тянутся в дальние края. Меня обдало жаром. Вероника! Ведь подобное произошло с ней. Сначала горькая, кровная обида. Унижение. Отъезд. Так Василий стал первым человеком которому поведал о Веронике. - Да, невеселая повесть о любви. И, тоже, как итог - отъезд из страны. К сожалению - закономерный. У тебя, тут Вероника совершенно права, нет выбора. Уж кого-кого, а офицера из страны никто не выпустит. Сломал бы ей в очередной раз судьбу, а себе еще и карьеру. Полагаю, правда, ты ее так и так сломал своим нездоровым любопытсвом к некоторым моментам собственной биографии. - Знаешь, .... у меня ведь тоже имелся выбор. Французкие врачи, работавшие с нами в Мали страшно удивлялись, почему такие отличные специалисты как мы с женой, согласны трудиться с утра до ночи за мизерную, по их понятиям, зарплату. Не знали сколько даже из этой зарплаты перепадало родному государству! Во Франции, говорили нам, вам обеспечена хорошая практика в госпиталях, свой частный кабинет или даже собственная клиника. - Клинику, не клинику но специалист нашего класса мог получать очень приличную оплату, позволяющую завести свой дом, машины... А главное возможность путешествовать по всему миру. Мне намекали, что могу рассчитвать на их помощь. Но!... Но... А главное в Харькове оставались дети. Хорошо, что за ними приглядывали наши родственники, знакомые. Но ведь этого мало. Детям нужны родители. Теперь, что жалеть! Жизнь - прекрасна. Работа есть. Дом - я строю! Правда маленький и далеко от города. Машина... Жигули. Гараж - кооперативный, зато в пределах досягаемости. Жизнь продолжается и она удивительна! Так дошли беседуя к его подъезду, покурили и Вася решил проводить меня. Постояли у моего парадного, снова покурили. Расставаться не хотелось. Впервые я нашел человека с которым можно свободно говорить о многих тревоживших мою душу вещах. Друга. Записали в блокноты адреса и номера телефонов. На прощание Василий дал свою, редкую в те времена визитную карточку. Договорились, что утром встретимся возле подъезда и вместе поедем в больницу. На том и распрощались. Мои ноги гудели после тяжелого, насыщенного событиями дня когда после долгого перерыва вновь поднимался по знакомой лестнице на второй этаж. Забрал накопившиеся в почтовом ящике газеты, журналы и конверты. Отпер ключем дверь и вошел. После долгой разлуки, после тревог и скитаний наконец-то добрался домой. Гарнизонная однокомнатная холостяцкая квартира служила лишь местом временного обитания последние годы перед Афганом. На войне жильем стал приспособленный под офицерское общежитие бочкообразный вагончик, который делил с другими начальниками служб вертолетного отряда. Дом - всегда один. Здесь. Включил в коридоре свет. Повесил плащ рядом с отцовской аэрофлотовской шинелью. Снял китель, скинул туфли и одел свои старые тапочки. Посмотрел на часы и решил позвонить в больницу. Дежурная сестра проверила записи, спросила о чемто нянечку и сказала, что больной прнял все прописанные врачем лекарства, в том числе и новые, заграничные, покушал немного овощного отвара из принесенных с базара продуктов и заснул. Судя по всему чувствует себя неплохо. В палате тепло, спокойно. Поблагодарил медсестру и попросил передать отцу, естественно когда он проснется, что приеду завтра с утра. Так или иначе, но толстый эскулап оперативно начал отрабатывать полученные деньги. Снова принялся накручивать диск телефона, дозваниваясь до Димыча. Как парень холостой, общительный, приятной наружности, интересный собеседник да к тому же неплохой гитарист, обладающий необычным хрипловатым голосом, друг приходил домой, если приходил вообще, не раньше девяти вечера. Повезло, после первого же гудка, трубку поднял сам Димыч. - Привет, майор! Как отец? - Привет, Димыч! Немного лучше. Только от него. Уже перевели в другую, менее населенную палату. Назначили диету, новые, более современные импортные лекарства. Вот сейчас опять звонил. Дежурная сказала, что покушал и спит. Самочувствие, говорит, нормальное. - Отлично. Ты звонишь из дома? - Угадал. - Никуда не уходи. Беру бутылек и жму к тебе. Пока. - Не нужно бутылька. Здесь найдется достаточно. Давай, приходи. Димыч не заставил себя ждать. Среднего роста, стройный, с широкими прямыми плечами и тонкой талией гимнаста, черными жесткими волосами, мужественными, рубленными чертами лица, немного правда подпорченными результатами падения из окна третьего этажа женского общежития. Тогда пришлось спасаться бегством, дабы не подмочить репутацию очередной подруги. Неудачно спрыгнув он умудрился врезаться в бетонную балку, сломать в двух местах челюсть и посеять под окошком избранницы добрую половину зубов. В это время мы с полковником торчали в Москве занимаясь пробиванием идеи о бомбежке Афгана, потому не составило большого труда отпроситься на субботу - воскресенье в Харьков проведать друга. В больнице Димыч гордо разгуливал по коридорам, запахнутый в коричневый байковый халат, словно античный герой в тогу. Нижняя часть лица героя-любовника оказалась армирована проволочками и украшена бинтами. Говорить Димыч не мог, но бодро окидывал горящим взором блестящих голубых глаз всех более-менее привлекательных особей женского пола, как в белых так и в байковых халатиках. Потом рассказывал, что здорово научился изготавливать из использованных катетерных трубочек разнообразные фигурки, пользовался заслуженной популярностью и любовью, в общем не зря провел время в больнице, добавив пару увлекательных страниц к своему жизненному роману. - Любовь в больнице, - говорил Димыч посмеиваясь в отпущенные после падения усы и блестя стальными зубами, нечто совершенно потрясающее... Женщины ведут себя по-иному, чем вне больничных стен. Наверное потому, что бельишка им не полагается. Ничего не сдерживает. Эх, мне бы там гитару иметь! Больше бы успел. Вот и теперь Димыч стоял на пороге, неунывающий, практически не изменившийся за время расставания, улыбающийся во весь стальной рот. Даже одет оказался так же, что было, вообщем, не удивительно при ставке старшего инженера и обилии подруг. Словно в прежние встречи прошли в столовую. В серванте привычно стояли несколько бутылок, хранимые для дорогих гостей. - Сегодня у меня коньячный день. Не стоит прерывать. Ты не против? - Давай коньячишко. Дело хорошее. Только чем будем закусывать? - Не боись. Найдем. - Я привык, что хлопотами матери в доме всегда имелась вкусная еда. ... да, пока жила мама. Видимо, оставшись один, отец не особо утруждал себя готовкой. На комфорке осталась кастрюлька с вареной, расползающейся в воде картошкой, которую понюхав отправили в мусоропровод. В хлебнице нашлось полбуханки черного хлеба, в холодильнике дюжина яиц и открытая банка замечательных, маринованных еще матерью, огурцов. Поставили жариться яишницу. Пока она шкворчала и прыгала на сковородке, открыли золотистую, нарезную крышечку, наполнили хрустальные резные стаканчики и выпили за выздоровление бати, за встречу. Пили коньяк и закусывали пахучими, хрумкими, пряными огурцами. Димыч интересовался как в Афгане с бабами и очень печалился узнав бедственное положение дел. - Здесь тоже не мед. На все нужны бабки. Телки пошли привередливые. Подавай им машину, квартиру, рестораны. Зарплаты катастрофически не хватает. - Вот, - он показал на голову с редкими пока, серебристыми нитями, седеть стал. Пора жениться, наверное. Мать пилит, отец просит. Но на ком? - С этим, по моему у тебя никогда не существовало проблемы. Выбери подходящую кандидатуру и вперед. - Эх, - он вздохнул, - не пойдет. Они же хорошие девочки. Но все по общагам. Малярши, лаборантки, медсестрички. Где жить? У родителей на голове? А деньги для семейной жизни? Тут одному еле хватает. А дети пойдут? Жене прийдется дома сидеть.... Нищету плодить не хочется. - Ты же классный специалист. Помню, изобретал, что-то. Может внедришь, получишь деньги... - Уже было. - Димыч налил себе полный стаканчик коньяка и выпил одним махом будто водку. - Изобрел. И даже получил авторское свидетельство. Хорошая, кстати, штука. Представь себе сколько сейчас говорится о роботах, о поточных линиях. Но в стране их единицы, да и те или импортные, или укомплектованы наполовину импортной техникой. Знаешь почему? - Объясни. - Гидравлика, зажимы, моторы, сменные головки - это ерунда, это мы можем сами изготовить. Еще похлеще чем импортное получится. Считай 99% всего железа. - Так в чем же дело? - В этом, одном маленьком, малюсеньком, крохотном процентике. В точности перемещения всего остального железа. Если не соблюдается постоянная микронная точность движения всех саппортов, станин, гидравлики, зажимов, инструментальных головок то на выходе окажется не готовая спроектированная конструкторами продукция, а набор продырявленных в произвольных местах железок из которых невозможно ничего собрать. Понимаешь? - Да, понятно. - Все дело в датчиках перемещений. А их то у нас не выпускают. Покупаем за бешенные деньги по всему свету. Кто продаст. Продают совсем неохотно. Во первых, - это стратегическое оборудование и новейших образцов Союзу не продадут. В лучшем случае устаревшие на пару лет и то, через третьи руки. Ни тебе гарантии, ни сервиса. - Он загнул палец. - Во вторых, - последнее время тензора вроде бы начали продавать официально, но только в комплексе с оборудованием поточной линии, с установкой и пуском - под ключ. А это не всегда возможно. Предприятия наши выпускают не только сеялки-веялки. - Вот я и решил взяться за эту проблему. Разработал теорию, конструкцию, собрал опытный образец, испытал его. Пашет как зверь. Ни сбоев, ни отклонения. Оформил заявку на изобретение. Послал в Комитет по изобретениеям. Приготовился ждать и бороться. Но не пришлось. На удивление быстро получил положительный ответ. Затем само авторское свидетельство. Обрадовался словно ребенок, скакал до потолка. Планы строил. На заводе к моей разработке отнеслись хорошо, помогали всем - от людей до материалов. Рекомендовали к внедрению. Но сами мы такое не осилим, да и не по профилю. Послали в Москву в Министерство. Не буду описывать чего стоило попасть на прием к министру. Но попал. Принес свои образцы, бумажки, отзывы. Вошел. Сидит приятный такой мужик, лет пятидесяти - пятидесяти пяти. Поздоровались. Выслушал меня внимательно. Все посмотрел. Задал несколько толковых вопросов. Вижу, не просто чиновник, но действительно специалист. У меня сердце радовалось, из груди прыгало когда поздравил с успехом, поблагодарил - Отличная работа. Мне очень нравится. И... отодвинул все на край стола. - Превосходные результаты, гораздо лучше японского аналога. Открыл ящик стола и вынул датчик размером с кулак, а мой, заметь, со спичечный коробок. Министр вздохнул, взвесил на одной руке мой, на другой японский датчик и отложил мой в сторону. Вот, Внешторг договаривается с японцами о строительстве под ключ завода по выпуску датчиков. Будем строить. - Я ему кричу буквально, мои мол лучше, дешевле, надежнее... А он в ответ - Согласен, все принимаю, твои - лучше, а строить станут японцы. Вот смотри. Первое - если они строят, то весь нулевой цикл, подъездные пути, коммуникации под особым контролем, все местные органы начнут копытами землю рыть, что бы перед Москвой не оплошать. Проблем не возникнет. А под твои - устроят такой долгострой и волокиту, все разворуют к чертям собачим, что я на пенсию уйду раньше чем завод пустим. Второе - оборудование прийдет все в комплекте и его сами же японцы смонтируют и отладят. Если наши возьмутся поставлять... - он только зло сплюнул в корзину для бумаг. Третье - завод запустят и только после этого будет подписан без всяких пьянок и приписок документ о приемке. Четвертое - они берутся построить поселок при заводе со всем соцкульбытом. Пятое - обучить персонал работе на оборудовании. В каком случае у меня меньше головной боли? Ты толковый инженер. Твори. Может следующее изобретение окажется счастливее. А за это мы премию выпишем в размере оклада... даже двух. Рекомендую оформить как кандидатскую диссертацию. Сам отзыв дам. Вопросы есть? Димыч тяжко вздохнул. - Ушел я от него словно обхезанный, одним словом - в ужасном состоянии духа. Премию с девками пропил. Диссертацию правда защитил быстро... Да на фиг она мне нужна. На будущий год, договорился с кумом, поедем сады в Крыму охранять. На все лето. Оплата приличная, бесплатная жрачка, свежий воздух, часть заработанного возьмем натурой - урожаем. Наймем фуру, двинем не Север, в твои родные края, на базарах с возов словно чумаки торговать. Если сможешь вырваться из своего сраного Афгана, где как я понял из твоих рассказов, даже баб порядочных нет, присоединяйся. Пошло оно все... Допили коньяк. Доели яишницу, огурцы и даже выловили из банки маленький зеленый стручек горького перца. Я одел старую канадку отца, сунул в карман сигареты и пошел провожать Димыча домой. Неладной предстала передо мной жизнь страны лежащей за спиной афганской войны.
      Глава 20. Замки без ключей.
      В течении пяти долгих дней сердце отчима боролось с болезнью. Периоды улучшения сменялись новыми приступами боли. Казалось, что с помощью новых лекарств удается как минимум стабилизировать состояние, но приходила новая ночь и все повторялось. Постепенно организм устал бороться. Из палаты батю перевели в реанимацию. В бессоные долгие ночи рядом были друзья. Они не давали угаснуть надежде, а когда все кончилось приняли на свои плечи основной тяжкий груз горьких хлопот. Отчима похоронили рядом с матерью под плач труб аэрофлотовского оркестра и сухие залпы выделенного военкоматом караула курсантов военного училища. Над могильным холмиком взгромоздился недолговечный курган из искусственных венков, живых цветов, бумажных лент. Боевые награды, пройдя последним маршем перед телом хозяина, легли в коробку, где их ждали отцовские ордена и медали. Я разложил их все на одну общую красную бархатку и стало невозможно отличить кому какие принадлежали раньше. На море и в небесах ордена зарабатывали одинаково тяжким ратным трудом. На поминках выступали с прочувственными стандартными монологами представители администрации, профкома, парткома. Выпивали положенное, заедали поспешно и утерев салфеткой лоснящиеся губы убегали по ужасно неотложным делам. Говорили простые хорошие слова сослуживцы, проработавшие вместе много лет, такие же отставники, ветераны. Горько оплакивали старушки-соседки, наблюдавшие со своих скамеечек все перепетии прошедшей в этом доме жизни, от вселения в пахнущую свежей маслянной краской пустую коробку, до убытия в последний в жизни рейс на автобусе с черной траурной полосой. Теснились в конце стола почти незнакомые дальние родственники, телефоны которых нашлись в записной книжке. Сидели рядом, плечо к плечу, Димыч и Вася. Пили не пьянея, уставшие и измотанные за последние несколько дней. Постепенно приглашенные разошлись и дом опустел. - Чем тебе помочь? Может пойдешь к кому-то из нас? - Предложили ребята. - Спасибо, друзья, спасибо за все... - Хватит. Не надо слов. - Перебил Димыч. - До завтра. Иди выспись. Мы потопали. Завтра - рабочий день. Захлопнулась дверь. Щелкнул язычок английского замка. Вот и все, остался совсем один в пустой, тихой квартире. Медленно обошел комнаты, остановился у книжного шкафа и прошелся взглядом по знакомым корешкам книг. Новых не прибавилось. Родители не почитали современную беллетристику. Взял в руки пластинки в пожелтевших конвертах, стопкой лежащие на радиоле. Отец откладывал здесь самое им любимое, часто слушал. Старые диски с хорошими, задушевными песнями. Поставил первый на рифленый резиновый круг проигрывателя. Защелестела игла и в комнате зазвучал, достал до самого сердца, глуховатый, но такой до боли знакомый и родной, задушевный голос Бернеса. Точно также звучал его голос в напряженной тиши афганской ночи со стоявшего на полу временного жилья японского кассетного магнитофона. Так же темна была ночь, снова кто-то ждал нас в разбросанных за горами и реками городках. Вновь улетали в неведомую даль журавли. Молчали лежащие в койках офицеры. Молчало висящее на стенах оружие. Не гудели двигатели на взлетных площадках, рулежных дорожках. Не стреляли душманы. Стелился под потолком вагончика голубовато-серый сигаретный дым. Как странно, сменяются правительства, эпохи, обстоятельства, умирают люди написавшие тексты и музыку, уходят исполнители, наконец покидают грешную землю первые поколения слушателей, а песни, переходят от родителей к детям. Переписываются со старых пластинок на магнитофонные ленты, кассеты. Живут. Через несколько дней, закончив необходимую бумажную возню, преодолев бюрократические препоны удалось вырваться в свой последний гарнизон, чтобы выписаться, окончательно подвести итоги, выбросить ненужный хлам и забрав минимум необходимого, остававшегося на старой квартире, сдать ее в КЭЧ. Вновь аэродром. Самолет. Знакомый зеленый автобус. Прошло довольно много времени, но население городка практически не изменилось. Знакомые, немного постаревшие, несколько поблекшие женщины, возвращались в гарнизон тем-же автобусиком из отпусков, командировок, из поездок в соседние центры цивилизации. Распросы, охи, последние гарнизонные новости и сплетни. Но мне все это стало чуждо, неинтересно. Я не принадлежал более к их замкнутому сообществу избранных, удостоенных, закрытых и посвященных. Вспоминая прошлые годы, предполагал встретить трудности с преодолением КПП. Однако, времена изменились. Солдатик со штыком на поясе и повязкой дежурного на рукаве гимнастерки, не очень проворно привстал из-за стола и лениво вскинул руку к пилотке, не представившись, не попросив предъявить удостоверение, как бывало в прошлые времена. Женщин он видимо хорошо знал в лицо, со многими здоровался, некоторым улыбался и приветливо махал рукой. Проволока, ограждавшая гарнизон от внешнего мира, провисла, бетонные столбы оплел мирный вьюнок. Совершенно патриархальная идиллия. Бывшие сослуживцы встречали меня приветливо, расспрашивали с вежливым интересом, как вернувшегося из дальнего турне путешественника. Явно чувствовалось - их интересы лежат вдали от того, что знал и мог рассказать им я. Мои рассказы особо не волновали собеседников, как не интересовал и я сам, моя новая служба, подробности проведенных в Афганистане лет, идущая там война. Они по прежнему жили своей жизнью, своей службой, своим гарнизоном. Несколько оживали глаза собеседников только при виде наград, пополнивших колодку на кителе. Затем, понимая их реальную, оплаченную кровью, страхом, потом и нервами цену, люди быстренько успокаивались, находя ее чрезмерной, не соответствующей отказу от размеренного ритма службы и быта, маленьких радостей и удобств, даже привычных, надоевших размеренностью, дальних полетов. Узнавая, что вновь возвращаюсь в Афган, а приехал сдать квартиру и забрать вещи, бывшие знакомые мгновенно охладевали ко мне. Смущались, сворачивали разговор, не забывая, впрочем, в заключение по инерции, ведь приличные люди, пригласить в гости. Но эти приглашения отдавали такой неискренностью, что внешне принимая их и благодаря, старался тут же выкинуть из памяти. Мне ведь, сказать по правде, тоже теперь стали ох как далеки все их стратегические дела. Старая однокомнатная квартира в панельной пятиэтажке домов офицерского состава оказалась уже заселенной. Ключ не подходил к врезанному кем-то новому замку. В комнате услышали мою возню с ключами. Высокий угрюмый лейтенант с короткой щеткой жестких черных волос, грубыми чертами лица приоткрыв дверь долго мурыжил меня глупыми вопросами, пока не понял, что на его жилплощадь не претендую, а приехал дишь забрать свои вещи. Он облегченно улыбнулся и предложил войти. - Понимаете, товарищ майор, я приехал с женой, ребенком, вещами. Как водится, кадровики просчитались, думали, что холостой, ведь только из училища. Да так уж вышло, что в училище семьей обзавелся. Куда же ее деть? Получили распределение и все вместе сразу поехали. Мы с женой детдомовские. Вместе росли. Родни нет. Как я их оставлю? Вы уж не обижайтесь, что сразу не впустил. Думал впустишь - потом не выгонишь. А это наше первое нормальное жилье. Замполит лично приказ отдал. Разрешил замок сломать. Говорил, что из Афгана очень запросто можно не вернуться. Ошибся, слава Богу. - Лейтенант помолчал, не зная, что предпринять, стоит ли поддерживать разговор. - Вы не волнуйтесь, - продолжил хозяин. -только казенное себе оставил. С Вас списал у зампотылу. На себя переписал. За Вами ничего не числится. Уладил с КЭЧ, оплатил квартплату. Ваши личные вещи все сложили с женой в ящики. Хорошие ящики. Я их у вооруженцев да электронщиков выпросил. Клееночкой выложил. Крышки на петлях. Замочки повесил. Надписал Ваши данные на каждом. Сложил на балконе, а сверху еще плащ-накидкой укутал. Да там считай книжки одни. Что им сделается? Я не знал, что сделалось с моей библиотекой за два года проведенных на балконе, правда мог представить. Но лейтенант здесь непричем, книги и альбомы не являлись судя по всему его увлечением. Он старался сделать все как лучше, а держать чужие ящики в единственной комнате вместе с женой и маленьким ребенком негде. То что вполне устраивало холостяка, оказалось слишком мало даже для такой небольшой семьи. Последнюю ночь в авиационном гарнизоне скоротал в комнате офицерской гостиницы. Сквозь тонкие стены доносились обрывки разговоров, песен, телевизионного бормотания. Укрылся с головой грубым суконным обеялом, но все равно долго не мог заснуть. Только закрывал глаза как погружался в один и тот же ужасный сон, раз за разом оказывался в кабине падающего вертолета. Покрываясь холодным потом пытался вспомнить уроки командира. Дергал дрожащими пальцами, теряя драгоценные секунды, совсем не те ручки, валился на скалистое дно ущелья и просыпался от ужаса. Утром злой и невыспавшийся отправился к зампотеху полка, высказал ему в вежливой форме все, что думаю о поведении замполита. Не о сути, но о форме его действий по моему выселению. Я согласен, что фактически пустовавшая квартира справедливо досталась семье лейтенанта. Возмутило то, что всё совершалось под предлогом война все спишет, меня заранее похоронили, а собираемые годами книги выставили на болкон под снег и дождь. - Ты тоже хорош гусь, ничего не писал. Где, как, что. Пропал, одним словом, безвести. - Правду, не пропустили бы, ложь писать - рука не поднималась. - Ну, родителям ты же писал. Мы даже написали им как-то. Узнали адрес, да все не удосужились черкнуть тебе, ты уж прости. Тоже конечно виноваты. Да не обижайся на замполита. Заселить лейтенанта все равно ведь требовалось. Меланхолически разгоняя сигаретный дым рукой, отмел мои претензии подполковник. - Лучше давай, говори, какая помощь нужна. Машина? Бойцы? Контейнер? Документы на перевозку оформить? - Так точно. Только в другой последовательности. Сначала документы, потом контейнер, в конце машина с двумя бойцами для подмоги. Подполковник по селектору вызвал помощника и через несколько минут у меня в кармане лежало воинское требование на перевозку грузового контейнера до Харькова. - Слушай, если я правильно понимаю, у тебя вещей - одни ящики с книгами и мягкой ерундой как сапоги, форма, комбинезоны, куртки? Зампотылу хвалился в свое время, что обеспечивал тебя всем от табуреток и кровати до ложек и кружек? - Ну не только. Ружье, патронташи с патронами, Спидола... - посторался вспомнить по-точнее. - Я к тому, что мебелью, холодильником, утюгами ты не обременен. - Почему, - обиделся я, - утюг у меня имеется. Хороший, электрический. Родители подарили. - Ладно, добавим утюг. Я дам тебе прямо сейчас Зилок с солдатиками. Вы грузитесь и едете на станцию. Там получаете и заполняете контейнер. Оформляете и отправляете малой скоростью. Затем бойцы и зилок возвращаются в гарнизон, а ты прямо отправляешься в аэропорт и летишь вслед за багажом. Или у тебя другие планы? - Все правильно. Других планов нет. Но кто пропустит обратно машину без старшего? - Посажу прапорщика. Есть один, давно канючил,что-то ему по зарез в город приспичило. Заодно и рабочие руки. Быстрее справитесь. Он переключил селектор на КТП автохозяйства, дал разгон своему заместителю по АТ, а в конце разговора приказал немедленно оформить путевку на выезд машины в город для доставки на вокзал личных вещей убывающего из гарнизона офицера. Велел посадить старшим прапора и выделить двух солдат покрепче и понадежнее. Из первогодков, тех, что не напьются на полпути от вокзала к части. Нагоняй полученный капитаном подействовал. Через полчаса машина, прапорщик и солдаты появились возле штаба, а еще через час, мы погрузили в кузов ящики, запертые маленькими синенькими замочками. Лейтенанта не оказалось дома. Его жена, виновато улыбаясь, застенчиво предложила нам чаю. Не хотелось обижать молодую женщину в ее первом в жизни доме, где она чувствовала себя хозяйкой. Я с благодарностью согласился, прапор и солдаты, тоже естественно обрадовались приглашению сесть за стол. Хозяйка облегченно вздохнула - Не держите на нас обиду, товарищ майор, пожалуйста. - Даю честное слово, что не обижаюсь сейчас и не собираюсь делать это в дальнейшем. Выпили по стакану чая с пайковым печеньем. Моя гвардия не возражала бы и повторить, но понимая, чем это грозит для запасов продовольствия молодой семьи, оторвал помощничков от стола и погнал к машине. Сам задержался, прощаясь с прошлым. Оглядел комнату в которой прожил несколько не самых худших лет жизни. Только теперь поразился ее казенному, убогому, бедному облику. Ладно, раньше я жил один, бобылем, но теперь здесь обитала молодая семья. Детдомовцы. Сироты. Вспомнил о новеньких блестящих краской синеньких замочках, о тщательно укутанных прорезиненой тканью ящиках, подписанных четким округлым почерком. Отсчитал несколько сиреневатых купюр и положил на стол перед удивленной женщиной. - Спасибо хозяйка. - За что, это? - Как за что? А замочки? Хранение? Упаковка? Вы свои деньги, время, силы потратили. Все правильно. Спасибо и до свидания. Передавайте мой привет и благодарность мужу. Удачи Вам. Бойцы погрузились в кузов, сам сел в кабину и машина покатила по окруженному старыми тополями шоссе, увозя меня из прошлого. Качаясь на подушке сидения вспомнил, как несколько лет назад в такой же машине вместе с инженермайором и десантниками вез в гарнизон тело погибшего в Афганистане лейтенанта. Я оказался более счастливым - вернулся с войны живым, на ближайшие несколько месяцев свободен от страха, службы, ответственности за других, ношения формы, от всего связанного с армейской жизнью. На товарной станции, раздав в качестве памятных сувениров несколько разноцветных бумажек с портретами вождя, удалось без особых трудностей получить, загрузить и отправить малой скоростью в Харьков красный металлический контейнер заполненный меньше чем наполовину аккуратными деревянными армейскими ящиками с откидными крышками и синенькими игрушечными замочками. К которым как выяснилось никогда не имел ключей. Отпустив машину, подхватил портфель и отправился в аэропорт за билетами на харьковский рейс. Билетов на Харьков естественно не оказалось и в помине. В этом аэровокзале меня не знали, кассирши не знакомы, диспетчеры не служили с отцом. Отстояв нелепую очередь в кассу, удалось приобрести билет только на следующий день. За всеми этими перепетиями незаметно наступил вечер. Ехать искать гостиницу в городе, а рано утром возвращаться обратно в аэропорт отчаянно не хотелось. Неожиданно вспомнил - ведь в каждом, более менее приличном аэропорту имеется гостиница для транзитных пассажиров. Несомненно существовало такое заведение и здесь, рядом с аэровокзалом. Мимо торопливо шел захлопотанный мужик в форменном аэрофлотовском кителе, вытирая на ходу платком шею и потную лысину. Спросил его о гостинице. Не останавливаясь, служащий ткнул рукой с зажатой фуражкой в направлении смутно светящихся в сумерках голубых неоновых букв Прилет. Поблагодарил и пошел в указанном направлении. Подойдя поближе увидел выложенную плиткой стену и застекленный проем фойе под бетонным козырьком. За входом располагался холл. Слева гремел музыкой ресторан. Справа скучали на стульях желающие устроиться в гостиницу кавказкие люди в непомерно больших фуражках блинами, с синими от щетины смуглыми физиономиями. Над стойкой регистрации висела традиционная табличка, свидетельствующая о полном отсутствии свободных мест. Кунять всю ночь в жестком пластмассовом креслице аэропортовского зала ожидания не светило. Хотелось отдохнуть. На память пришел случай рассказанный однажды в Афгане. Решил проверить его правдоподобность, а заобно и свою удачу. Вернулся в здание аэровокзала и облокотившись на край стойки, как бы между делом, спросил у девушки из справочной службы кто сегодня дежурит в гостинице. Сначала она недоверчиво покосилась на меня, но отметив, отсутствие багажа и голубые авиационные петлицы, решила видимо, что перед ней ухажер одной из гостиничных дам, примчавшийся к милой на свидание из гарнизона. В такой ситуации вопрос казался правомерен - просто человеку не хотелось неожиданно нарваться на нежелательного свидетеля. Это девушка понимала. Она игриво улыбнулась и выдала великую тайну. Поблагодарил милого информатора и пошел к ближайшему телефону. Как я и предпологал, рядом с исцарапанным корпусом автомата висел прикрытый плексиглазом список телефонов, в котором значилась, наряду с другими службами аэропорта, гостиница для транзитных пассажиров. Кинул двушку и набрал номер. На другом конце провода сняли трубку и женский голос недовольно буркнул нечто неразборчивое. - Дежурный по управлению. - Произнес в трубку, придав голосу начальственную солидную строгость. Не упомянув, однако, по какому именно управлению собственно говоря дежурю. Неопределенность добавляет значимости. Есть Управления которые не нуждаются в подробном разъяснении своих служебных функций. Есть, правда, и управления механизации строительных работ. Вот пусть на другом конце линии сами думают стоит или нет уточнять из какого управления им звонят. Судя по тому как потеплел голос моей собеседницы, она решила, что излишнее любопытство не уместно. - Гостиница Прилет. Чем могу быть полезна? - Сегодня дежурит Екатерина Михайловна? - Да, это я, слушаю Вас, товарищ дежурный. - Екатерина Михайловна. Сейчас к Вам подойдет майор ... - Я сделал паузу, якобы сверяясь с несуществующим списком, и назвал свою фомилию. Его надо устроить на ночь. Под Вашу личную ответственность. Действуйте. - Не стал ждать объяснений и повесил трубку. Судя по тону администратора она врядли начнет обзванивать управления в поисках неизвестного дежурного. Наш, советский, человек привык исполнять даже безымянные приказания, а тут звонок из Управления! Через пятнадцать минут прошел с непроницаемым лицом, смотря прямо перед собой, мимо удивленно поворачивающихся мне вслед фуражек-аэродромов, к столу администратора гостиницы. Мне уже издалека улыбались словно лучшему другу все тридцать два белоснежных зуба Катерины. После заполнения листка регистрации, она вышла из-за стойки и самолично проводила меня в одноместный люкс. В Афгане не оставалось времени думать о женщинах, а Катерина обладала не только белоснежной улыбкой, но и прекрасной фигурой, пушистыми ресницами, серыми, навечно удивленными глазами. Среди пристроившихся на ее пальчиках колец и перстеньков я не заметил обручального. Это упрощало дело. Она ненадолго ушла, а я пока сходил в ресторан, купил шампанского и коробку шоколадных конфет. Уладив свои гостиничные дела Катя поднялась в номер. Русская женщина, она принесла захваченные из дома бутерброды с ветчиной и баночку из под майонеза, полную маленьких маринованных маслят собственного приготовления. Мы сели за гостиничный столик, покрытый белой скатеркой с синим казенным штампом. Местами полотно темнело подпалинами от сигарет и гладильной машины. Напротив, в зеркале старого платяного шкафа отразились двое еще сравнительно молодых людей. Правда уже не той первой молодости которая нуждается в любовных вздохах, свиданиях, романтике, долгом ухаживании. Я уже не тот лейтенант, что в Казахстане сходил с ума от нежданно обретенной и внезапно потерянной любви. Катерина - все понимающая и принимающая женщина, разведенная с постылым, вечно пьяным мужем. Женщина, опасающаяся новой ошибки и предпочитающяя самодостаточную свободу. Детей у нее не имелось. Свои женские желания она удовлетворяла тогда и с теми кого сама выбирала из случайно залетевшего в гостиницу командированного люда. Сегодня наши желания совпали. Мы оказались одинаково одиноки, свободны и каждый по своему несчастлив. Катя сидела, подперев голову мягкой белой рукою, подкладывала мне хрустящие грибочки, пододвигала лежащие горкой на вощеной бумаге бутерброды. - Что же ты Катя не ешь? Ведь тебе дежурить еще. - Не волнуйся, кушай, майор. Я себе найду, чай дома, не в гостях. Голодной не останусь. - Давай выпьем. - За что? - За встречу. За тебя. - За тебя. Мы выпили не успевшее нагреться шампанское из круглых, тонкостенных стаканов с двумя тоненькими разноцветными полосочками по краю. Вино пускало по стенкам радостные цепочки крохотных золотых пузырьков, легонько шипело вырывающимся на волю после долгого заточения газом. Внизу в ресторане гремела музыка оркестра. Там весело и многолюдно, но мы не могли спуститься вниз. Это веселье играло не для нас. - Много у тебя наград. - Катя провела пальцами по колодке. - Это что за медаль? - Это орден. Звездочка. - Орден? А это? - Это тоже орден. - То-то я таких не видела раньше. - Она не стала уточнять где и как знакомилась с наградными орденскими ленточками. - За Афганистан? Молча кивнул в ответ. Расписывать боевые похождения не хотелось. - Это тоже оттуда? - Ее палец нежно коснулся шрамов. - Оттуда... - Ощущение ее женственного, мягкого, доброго прикосновения неожиданно сдавило сердце, стало невероятно грустно и одиноко. Один, один в целом мире, запоздало дошло до моего сознания. Нет семьи, детей, жены. Никого. Перебивая эту навалившуюся на душу тяжесть вылил в стакан остатки шампанского из бутылки и выпил одним махом. Рядом сидела красивая добрая женщина, но желание близости, обжигающее мое естество всего несколько минут назад вдруг пропало, исчезло, испарилось без остатка, будто пузырьки газа из пригубленного стакана стоящего перед Катей. Видимо женщина каким то особым чутьем поняла, уловила мое состояние. Обойдя стол она подошла ко мне, обняла за плечи, погладила по начинающей лысеть голове и нежно поцеловала. - Успокойся, все будет хорошо. Нам действительно было хорошо этой удивительной ночью, объединившей на короткое время двух случайных, одиноких людей, решивших поделиться друг с другом остатками тепла и нежности. В предрассветных серых утренних сумерках, уже прощаясь Катя спросила. Куда теперь? На новое место службы? - Теперь в отпуску. Отгуляю положенное и снова в Афган. - Ну что-же, удачи тебе. Возвращайся живым и целым. - Будешь ждать? - Спросил я на всякий случай. - Нет. - Подумав ответила она. - Прости, но я не из тех кто ждут, или притворяются, что ждут. Я женщина. ... Захочешь - прилетай. Встречу, не прогоню. Но боюсь, через пару дней забудешь даже имя. ... Да и я, пожалуй, тоже. Такова наша жизнь. И судьба. Знаешь как у нас говорят? До двадцати лет ума нет и не будет. До тридцати денег нет и не будет. До сорока семьи нет и ... Пока, майор. Она завела за спину руку, застегнула змейку на платье и вышла в коридор. Даже в этом обходилась сама. Когда утром нового дня вошел в здание аэропорта, динамики хриплыми, простуженными голосами объявляли регистрацию пассажиров на Харьковский рейс. Под крылом в последний раз проплыли отбывающие в прошлое аэропорт, бетонная дорога с запыленным военным автобусиком защитного колера. Где-то дальше за горизонтом серая лента втекала в металлические ворота с красными звездами и слегка облупившейся от дождя и снега будкой дежурного наряда. Остался позади закрытый гарнизон с его размеренным устоявшимся бытом, огромные самолеты запрятанные в капониры. Люди с которыми провел бок о бок сотни часов в запертых, закинутых в пространство серебристых фюзеляжах воздушных кораблей, но как оказалось не сблизился, не подружился, ставших вдруг совершенно не интересными мне, равно как и я им всем. Ушли в прошлое женщины, дарившие наскоро тепло телу, но не согревшие душу. В Харькове, в пустой родительской квартире я запил, наливаясь через силу водкой, закусывая, скорее по инерции, не ощущая голод, тем немногим, что удавалось купить в огромном стеклянном Универсаме нависшем над не состоявшимся Парком Победы. Колбаса неестественно багрового цвета. Сосиски отдающие крахмалом, синтетикой и бумагой. Подозрительно скоропалительно черствеющие сырки Дружба. Комковатое, белое, без следов положенной жирности, масло, не поддающееся ножу. Соленые помидоры и огурцы из трехлитровых банок с ржавыми металлическими крышками. Закупал этот продуктовый шлам вместе с бутылками водки сразу на неделю, закидывал в багажник ставшей теперь моей Волги и загружал дома в холодильник. Ко мне попытались пристроиться выпить на дармовщину толкущиеся возле магазина или праздно просиживающие весь день за дощатым столом дворовые алкоголики, но я отшиб их потуги с первой же попытки. Через несколько дней оставив машину под окнами случайно заметил приседающую у колес нескладную длинную фигуру одного из пъянчуг. Вышел во двор и обнаружил аккуратно подставленные под каждое колесо ученические стальные перышки. От десантников и разведчиков спецназа, в госпитале, на аэродроме в ожидании погоды, в курилках, не раз приходилось слышать разные поучительные истории и байки на тему каким образом отправлять без оружия людишек на тот свет с помощью подручных средств. Самых мирных, между прочим, находящихся всюду в избытке и не вызывающих особого подозрения при расследовании дела. Перышки являлись одним из таких орудий убийства. Воткнутые определенным образом в нужное место ската колеса они, в отличии от примитивного гвоздя, затаясь ждали своего часа, затем где-нибудь на шоссе на большой скорости, вспарывали камеру и пускали автомобиль под откос. Этот длинный хлыщ оказывается не так прост. Но, как говаривал знакомый прапор, на каждую хитрую задницу находится свой штопор. Торопиться, впрочем, я не мог , находясь в состоянии тупого опъянения. В таком виде мне садиться за руль четко противопоказано. Заприметил куда двинулась эта шваль и пошел следом. Вокруг врытого в землю стола расположилась компания мужиков неопределенного возраста с багровыми, в сизоватых прожилках, испитыми лицами. Они воодушевленно лупили по доскам костяшками домино и не обращали на меня внимания. Все кроме одного, одетого в смазные высокие сапоги и темную телогрейку. Длинный, костлявый, с неприятными бегающими глазками, мужик играл под бывалого уголовного авторитета. Отчим как-то показал мне его и упомянул мимоходом, мол бил подлец жену смертным боем по пьянке, та сдала этакого красавца в милицию на принудительное лечение. В ЛТП муженек с кем-то подрался, получил срок и отправился долечиваться на зону. Через год правда его выпустили. Жену теперь эта глиста бить побаивается, но изображает из себя этакого вора в законе, работать по этому поводу не желает, а пьет по-прежнему словно и не лечился. Неторопясь подошел к столу. Никто не среагировал на мое появление, только побелели костяшки пальцев длинного, да забегали, застреляли по сторонам из под козыречка кепочки крысиные глазенки. Не размахиваясь, коротким злым ударом двинул кулаком снизу под хрящеватый нос, а когда мужик начал распрямляться в безнадежной попытке вылезти из за стола, левой вбил ему остатки сожженой алкоголем печени под гулкие выпирающие ребра. Сотоварищи длинного побросав костяшки домино выскочили из-за стола, но не предпринимали наступательных действий, выжидательно поглядывая. Вместо разъяснений я опустил руку в карман и вынул четыре блестящих перышка. - Понял, сволочь, за что получил? Или популярно объяснить твоим корешам где таким премудростям обучают и кто? Тот стянул с узкой вытянутой приплюснутой с висков головы чудом удержавшуюся кепчонку. Вывернул наизнанку, вытер струившуюся с носа кровь. - Понял, командир. Но за мной не заржавеет. - Если очень понравилось, всегда можно добавить. Только намекни. Таких как ты, что в Афгане, что здесь всегда обихоживаю с одинаковым удовольствием. Заверил длинного. - Вопросы? Пожелания? Замечания? - Спросил у компании, но дружки только молча покачали головами, стараясь переварить полученную информацию. - Тогда пока, и чтобы вашего духа около машины не было. - Начальник... - Начали канючить бухарики, но я не собирался дискутировать со столь привлекательной публикой и пошел к своему подъезду, решив оставить вопрос о перышках открытым. Возможно длинный случайно воткнул в колесо первые попавшиеся под руку колющие предметы, мстя за отказ пить вместе с его компанией, если нет, то дело конечно серьезнее. Через день почтальон принесла мне маленькую деревянную посылочку с обратным адресом гарнизонного городка и незнакомой фамилией отправителя. В посылочке лежали аккуратно переложенные бинтом ключики от моих ящиков, стянутые аптечной резинкой сиреневые купюры и письмо на страничке вырванной из офицерского блокнота. Занявший мою жилплощадь лейтенант еще раз приносил извинения за доставленные неудобства, за вольное обращение с моими вещами. Благодарил за деньги, но взять их отказался. - Мы с женой, - писал он, - люди хоть бедные, но честные. Пусть из детдома, пусть нет никого родных, но чужого и лишнего не возьмем. И Вы нам, простите, человек тоже чужой. И денег нам за то, что мы вещи сложили, не надо. Всего в жизни добивались, пусть не легко, но сами, своим трудом, своим потом. Понимаю, что дали Вы жене деньги от жалости, увидев нашу скудную обстановку, но делать этого не следовало. Это нас обидело. Далее следовало пожелание успешного продолжения службы в Афганистане и благополучного возвращения на Родину с победой. Прочтя письмо не почувствовал укора совести или стыда, ведь деньги оставил от чистого сердца, хотел чем-то помочь молодой семье. Кто-же виноват, что жизнь одела их в защитную кожуру, научила с опаской относиться к людям, замкнула в свой маленький, огороженный от всех, мир наприятия и непонимания? С другой стороны, лейтенант оказался гораздо более благородным человеком и офицером, чем это показалось с первого взгляда. Счастья тебе и удачи, лейтенант. Поискал глазами бутылку. Плеснул в стакан. Покачал его перед собой.... и вылил недрогнувшей рукой в раковину. Пить неожиданно расхотелось и даже сам вид водки маслянисто плещущейся в бутылке стал противен. Поколебался минуту и отправил в раковину остальное содержимое недопитой бутылки. Повязал полотенце и начал генеральную уборку квартиры. Вечером того же дня пришли Димыч с Васей. Настроены решительно, по боевому. Видно, что заявились для жесткого разговора о моем позорном поведении, беспробудной пъянке логически переросшей в драку с дружками-алкоголиками. Видимо такова оказалась дворовая интерпретация происшедшего возле доминошного стола. Пройдя по убранной, протертой, пропылесосеной квартире и не заметив следов пъяного разгула они несказанно удивились. Принюхивались между делом, невзначай к моему дыханию, но и оно стало к тому времени если не идеальным, то уже вполне терпимым. Лицо, с которого я соскреб многодневную щетину смотрелось далеко не фотогенично, выглядело немного припухшим, противным мне самому, но все же разительно отличалось от мордашек стучавших костяшками во дворе. - Изволь объяснить своим друзьям драку с алкоголиками. - Не выдержал Вася. Попытался рассказать, объяснить, что меня возмутило во всей этой истории с перышками. Ребята только сокрушенно покачали головой. - Не волнуйтесь, парни. Все будет в порядке. И не бойтесь, пить уже бросил. Это позади. Все. - Что планируешь, майор, на остаток отпуска? Ведь лето на носу? - Надо подумать. Может махнем куда нибудь все вместе? - Хорошо бы, но... - Вася пожал плечами, - Экзаменнационная сессия, вступительные экзамены, отпуск жены, каникулы дочки... этсетера, этсетера. Развел с грустным вздохом руками. - А вот Вам ребята, сам Бог велел оседлать железного коня и поколесить по дорогам. Подумайте! Сначала в Киев. Посмотреть Софийский собор, Лавру, музеи, Крещатик, памятники.... и обязательно Бабий Яр. Обязательно. Я читал Евтушенко, Кузнецова.... здоровый мужик, а тут глаза стали мокрыми ... и в груди... Обязательно Бабий Яр. Вася, единственный посвященный в мою историю, тактично подсказывал, направлял. - Потом - через Белоруссию, заповедными лесами по Ленинградскому шоссе до Пушкинских гор, Святогорского монастыря. Поклониться Пушкину. Возьмите с собой томик стихов, - он мечтательно закрыл глаза, - поставьте машину, пройдите неторопясь к Михайловскому, по аллеям, тропам, выйдите к любимой скамейке поэта или на поляну под вековые деревья и читайте стихи.... Прекрасно! Василий Александрович воудушевившись вскочил на ноги, начал расхаживать по комнате излагая нам невероятное, удивительное путешествие. - От тех мест недалеко до Новгорода, Пскова - это сказка. Памятники старины глубокой. Новгородский Кремль, Вече, Памятник тысячилетия России, Печорский монастырь. И ... в Ленинград! Там Эрмитаж! Русский Музей! Дворцы! Фонтаны! Театры! - Его глаза сверкали, лицо раскраснелось, обычно сдержанный, интеллигентно отрешенный, сейчас он был возбужден и прекрасен в своем вдохновении. Если устанете от впечатлений, поезжайте на Корельский перешеек, в Куоколу, ныне Репино. Или в Прибалтику. На Рижское взморье. В Пярну. Там чудесные пляжи, дюны, сосны, отдохнете, покупаетесь и домой. Если вода Балтики покажетсят холодной и останется время, то что вас держит? Люди Вы холостые, свободные - махните не заезжая домой в Крым, поваляться на песочке, поплескаться в теплой соленой водичке, пофлиртовать с загорелыми девушками. Мы с Димычем переглянулись и ударили по рукам. Вася ушел к семье, а мы до поздней ночи прикидывали по Атласу автомобильных дорог маршрут путешествия, места возможных остановок, список необходимого в дорогу. С отпуском у моего приятиля проблем не предполагалось. Отношение с начальством нормальное, незавершенки за ним не числилось, неиспользованный отпуск висел еще с прошлого года, когда он все время отдавал работе над изобретением. На следующее утро Димыч смотался на завод, оформил отпуск и получил причитающиеся деньги. На обратном пути забежал на базар и купил громадного вяленого леща. Торжественно, отклонив все контродоводы вложил свой денежный взнос в общий бензиновый котел, леща в продуктовый запас и был провозглашен штурманом экспедиции. В четыре руки мы вымыли волжанку, проверили давление в шинах, заполнили на заправке бензином бак и пару запасных канистр. Закинули их в багажник. Остальной груз приготовили и сложили на кухне и в коридоре. Выезжать решили, не откладывая дела в долгий ящик, на следующий день, раненько утром, по прохладе. Глава 22. Дороги
      Поднявшись с первыми лучами солнца мы подогнали машину к подъезду и Димыч самолично начал расскладывать дорожные припасы в багажнике. Мне этого дела не доверил, решительно заявив, что всегда раскладывает вещи в определенном, строгом, научно-обоснованном порядке только при котором возможно быстро определить местоположение искомого предмета, а затем извлечь на свет божий с минимальными затратами времени и сил. Друг залез по пояс в багажник и стал колдовать с нашими сумками и пакетами, перекладывая всё раз за разом по-новому, нудно бормоча под нос всякие несуразицы. Солнце между тем вставало все выше, а наша экспедиция так и не тронулись в путь. Наконец мне эта возня надоела. Запустил двигатель, включил первую передачу и плавно начал отпускать сцепление. Машина тихонько покатилась вперед. В зеркало бокового вида я наблюдал остолбеневшего с зажатым в руке лещом Димыча. До него, к счастью, все доходит очень быстро. Вкинул в глубь багажника рыбину, захлопнул крышку, вскочил на сидение и хлопнул дверкой. Путешествие началось. Чем дальше отъезжали от дома, тем безоблачней и радостней становилось на душе. Прощаясь с утренним Харьковом проскочили центр города с памятником Шевченко, соборами, миновали привокзальную суету, мост над желзнодорожными путями, Холодную гору с мрачным тюремным замком и выскочили на Киевскую трассу. Небо наливалось голубизной, солнышко светило, на душе постепенно становилось легко и радостно. Димыч перебрался на заднее сидение к гитаре, и мы рванули вдаль под Высоцкого, Галича и Окуджаву. Мимо проносились поля и дубравы, деревни и городки, живущие своей, непонятной для непосвященных странников, жизнью. Сновали большегрузные грузовики, на удивление разноцветные, мирные, забитые гражданскими грузами, совсем не похожие на камуфлированные афганские боевые КАМАЗы и Уралы.. Придорожные столовые и кафе, окруженные стадами запыленных усталых машин, давали путешествующим отдых и еду. Колодцы под треугольными пестрыми крышами позванивая цепью и плеща звонкой студеной водой поили проезжих в полуденный зной. Мосты проносили под колесами волжанки воды неторопливых рек с теплоходами, катерами, рыбачьими лодками. Все было невероятно интересно как и предсказывал Вася. Хотелось останавливаться в каждом понравившемся уголке и впитывать в себя его неповторимое обояние, раскидывать удочки на первой встреченной речушке, пройтись по улочке самого небольшого селения. Не рвали небо барражирующие истребители, не трещали выстрелы, не полыхали взрывы. Жизнь казалась воистину прекрасна. Очень скоро наш экипаж осознал, что останавливаясь по первому малейшему поводу для восхищения и умиления, для перекура и перекуса, очень тяжело добраться к берегам Балтийского моря. Перегоны стали длиннее, стоянки короче. Острота впечатлений притупилась. Но в целом все происходило по сценарию разработанному в харьковской квартире. Блестело солнце сквозь купол Софийского собора, переливалось на цветных фресках, на витражах, на древних строгих ликах святых. Тихо и прохладно, благостно было в подземных ходах Лавры. Поражали в музее микроскопические чудеса, сотворенные руками умельцев. Шелестел шинами, гудел голосами, крутил людские круговороты пестрый, праздничный Крещатик. Открытые двери магазинов втягивали потоки людей и выпускали их отяжеленных покупками, свертками, кульками, сумками. В отличие от Харькова купленные в Киеве продукты оказались гораздо лучшего качества, свежее, вкуснее. Следуя советам Димыча, я несколько облагородил свой скудный гражданский гардероб, использовав часть чеков на покупку джинсов, летние рубашки, плавки, куртку. Милые девушки из валютного магазина с прекрасно тонированными кукольными личиками проявляли к двум пусть не очень молодым, но и не старым людям с тугими кошельками, исключительное внимание, готовое плавно перерасти в бескорыстную дружбу, но нам было не до них. Ночевали, откинув сидения на стоянке автокемпинга в Дарнице, вскакивали с первыми лучами солнца, ополаскивали лица холодной водой из под крана, бросали в рот приготовленные наскоро бутерброды с колбасой или сыром, заедали яркими тугими помидорами, хрустящими, с пупырышками огурцами, купленными на соседнем рынке, запивали все растворимым кофе из термоса и отправлялись за очередной порцией впечатлений. Побывали на том месте, где много лет назад прорезал грешную землю Бабий Яр. Теперь его не существовало. Яр сравняли с землей, засадили травой, где могли застроили домами. Стоял недалеко от шоссе только памятник. Монумент всем сразу и никому персонально. С унифицированными, стандартными лицами многочисленных, переплетенных общей смертью фигур. Застывший матрос - со стандартным волевым лицом плакатного матроса, растиражированного на миллионах почтовых открыток, марок, памятников, плакатов, репродукций. Лица женщин, стариков, детей - только лики повторенные многократно в каждом следующем, обезличенные, не несущие на себе ни индивидуальных, ни национальных черт. В молодые годы я прочитал в Юности повесть о Бабьем Яре, это все, что знал тогда о великой трагедии, но даже этого малого оказалось достаточно чтобы понять - в этом месте убивали прежде всего евреев, тысячами, десятками тысяч, детей, стариков, женщин неспособных оказать сопротивление. Беззащитных, обреченных, обнаженных перед безжалостными пустыми глазами человекоподобных палачей. Ограбленных до нитки перед смертью. Прошедших своим тяжким последним маршем мертвых перед глазами еще живых. Перед вчерашними друзьями и соседями. Большинство провожавших в крестный путь, парализованных страхом людей, было неспособно оказать помощь и страдало, меньшинство - злорадствовало, трусливо предавая, не понимая, что следом проследует в небытие в недалеком будущем. Потом в этом страшном месте убивали многих. Сюда шли, чтобы лечь в яр, измученные ранами, связанные колючей проволокой, плененные в бою, но не сломленные моряки днепровской военной флотилии. Потом здесь казнили партизан, подпольщиков и военнопленных. Все было... Остался только безликий словно канцелярский стул, памятник со скомканной, непонятной надписью, такой же серой как и сам мемориал. *** Покинув Киев неслись по прямому, пустынному ночному шоссе, вжимая до полу педаль газа, сквозь вековые леса в Белоруссию. Молчали, пораженные величием и неприступностью дубрав. Представляли как жутко было идти через них немецким солдатам, ожидавшим из-за каждого дерева выстрела, на каждом повороте дороги мины. Понимать - понимали, но сочувствия к ним не находили в душах. Невольно вспомнился Афганистан, где проклятые душманы минировали дороги, где пули от старинных Буров пробивая бронежилеты, выбивали сердца молоденьких парнишек, в том чиле и белорусских, пришедших в чужую страну. Но ведь вошли в Афган не по своему желанию, по слезной просьбе правителей страны. Защитить от банд. Дать возможность вырваться из затхлого, застывшего на столетия средневековья. В результате одни пошли с нами, другие - против, третьи предпочли жить как и жили раньше, как жили их отцы, деды, прадеды, ничего не меняя и не желая изменить. *** Мчалась ровно гудя мощным движком машина. Стелились над полянами, болотами, озерцами белесые туманы, кричали в ночи птицы. Мы сменяли друг друга за рулем, вместе с зарей влетали в городки со спокойными, доброжелательными людьми в серых ватниках, серых брюках, серых рубашках и таких же серых кепках. Неприхотливость, бедность бытия поражала. Она резко контрастировала с жизнью Украины. Самое удивительное состояло в том, что даже маленькие придорожние магазинчики, появляющиеся с завидной регулярностью вблизи шоссе, буквально ломились от импортного пестрого тряпья. Появись такое на день в Харькове, да в любом из пройденных мною гарнизонных городков, население размело бы все в два счета. Здешний же народ нес в авоськах буханки хлеба, батоны колбасы, пачки сахара да зеленоватые водочные бутылки. У этих лесных людей имелись свои приоритеты. Основательно, крепко привязав купленное к рамам стареньких надежных велосипедов, уложив в мотоциклетные каляски ИЖов люди уезжали в глубину лесов по проселочным, узким, продавленным в травостое дорогам. Вставали перед нами лазоревые на восходе солнца купола северных церквей, белые, похожие на крепостные, стены Новгородских и Псковских соборов. Чинно, неторопливо шли по ухоженным дорожкам Печерского монастыря ученые монахи в клобуках и рясах. О чем-то богословском тихо переговаривались, часами не меняя позы, сидящие на скамейках между кустами цветущих роз послушники. Мерно били колокола на древней звоннице. Проходили исстрадавшиеся, пришедшие за утешение люди со всех концов страны. Припадали к иконам страждущие. Замаливали грехи грешники. Дефилировали туристы, зачарованно смотря по сторонам, поражаясь благолепию, тихой красоте, поразительной, невероятной чистоте и ухоженности, неземной зелени сада, населенного певчими птицами. На выезде из Печер мы увидели ветхого старичка в сереньком пиджачке, старых потрепаных, с бахромой на обшлагах брюках, ветхих сандалиях на босу ногу, со старомодным саквояжем в тонкой, обвитой синими жилами руке, шедшего по тропочке вдоль неровной, побитой, с засыпанными щебнем колдобинами, дороги. Старик шел в том же направлении в котором осторожно объезжая рытвины двигался наш экипаж. - Притормози, - попросил Димыч. Я остановил машину. - Дедушка, давайте Вас подвезем. Ведь по пути. - Предложил Димыч старичку. - Спасибо, сыночки. Да с деньгами у меня не густо... - О чем Вы говорите! - Перебили в один голос. - Садитесь, поехали. Димыч вышел и приветливо распахнул дверку. Старик отряхнул с брюк и пиджака невидимую пыль. Поблагодарил, сел на заднее сидение. Некоторое время ехали молча. - Наверное грибные здесь места? - нарушил молчание Димыч. - Грибные и ягодные. Да время неподходящее, для грибов и ягод еще срок не пришел.Для одних уже поздно, для других еще рано. - Старик посмотрел на Димыча чистыми, голубыми словно васильки глазами. - Хороший ты человек, - сказал он Димычу. - Простой, честный и незлобливый. Нет пока тебе удачи, но прийдет и твое время. Да не надолго. Жаль мне тебя. Не вовремя родился. - Вздохнул тяжело. - Ох, грехи наши. Я перехватил в зеркале заднего вида его пристальный, пронизывающий взгляд. - У тебя другая судьба. Кровь на тебе..., - и замолчал. Через несколько минут у отходящей в лес тропки, попутчик попросил нас остановиться. Машина стала, и Димыч выпустил нашего пассажира. - Спасибо, сынки, за доброту. Денег у меня нет, а вот скажу я вам коекакие слова. Не знаю помогут вам аль нет. Люди редко верят, но на то и жизнь. Может, однако, когда и вспомните. Пребудут три царя на престоле. Последний меченный. Он задумает делать добро, а выйдет еще большее зло. Чем больше будет стараться, тем хуже станет получаться. Падет на землю звезда и рассыпется черным прахом злым. За сим смутные времена наступят, злые. Одни богатеть начнут на зле, другие на добре нищать. Смертельные времена. От людей зависит как они долго продлятся, от их выбора, от совести. Не тот выбор сделают и прийдет царство антихриста, за ним страшный суд. Дедок повернулся и зашагал по тропочке в лес, оставив нас в крайнем удивлении и расстерянности. - А на тебе действительно ... кровь? - Медленно спросил Димыч. - В меня стреляли. Били в упор из крупнокалиберного пулемета. Убили двух хороших ребят. Экипаж. Я остался один. Выходил к своим. При мне пытали человека, нашего солдата. Срезали ремни со спины. С живого... Те кого я убивал - не люди, враги. Я должен, обязан был их убить, иначе они уничтожили бы меня. Выбора не оставалось. Димыч посмотрел затуманенным взором в окно. - Значит он сказал правду и обо мне. Но как ее понять? - Прекрати. Дедок просто попророчествовал, шаманил. Он на меня так внимательно посмотрел. Шрам на роже, машина, ну наверное бандит, или вояка. Может про Афган ему внучата порассказали. Вот он и ляпнул. У тебя же лицо честное, открытое - все на нем написано прямым текстом. Вот старче и сподобился. Тем более ты его пригласил. Да и как его слова про царей да звезду с пеплом понять? Так, витийствовал, старикашка, отсебятину нес. Вроде как дорогу отрабатывал... Народная самодеятельность, одним словом. Машина тронулась дальше, но настроение долго оставалось минорным. Полегчало на душе когда вьехали в чистый северный город, где сквозь разбросанные по берегам реки поселки виднелись голубые плавные изгибы, береговые пакгаузы, краны, причалы, корпуса судов и барж. Оставили машину на тихой улочке и прошли дорожкой к набережной откуда смотрели в воду реки стены древнего Кремля. Великие люди России, отлитые в металле, разделенные историей, разметанные во время войны взрывом немецкой взрывчатки, изломанные, пробитые осколками и вновь восстановленные, вглядывались пристально в наши лица то ли с немым укором, то ли вопросом. Мы не понимали глубины их немного печального, гордого, вещего взгляда, утомленного познанием не столько прошлого, сколько неведомого нам будущего. В Новгороде, на заправочной станции, где запыленная волжанка жадно заливала пустой бак литрами этилированного, голубоватого бензина, нам посоветовали отдохнуть в автокемпинге и объяснили дорогу. Вероятно это был единственный в стране интернациональный автокемпинг, где мирно, не разделенные стенами и пропусками соседствовали советские и иностранные туристы. Рядом с Москвичами и Жигулями красовались мобильные домики, прицепы, Мерседесы, Вольво, дешевенькие студенческие Ситроенчики, Пежо, Вольксвагены. Как это не удивительно, но для нас нашлось место в маленьком фанерном домике с асфальтовым пятачком стоянки для машины перед дверью. В опрятной комнатке помещались две кровати, столик, шкафчик и даже малюсенький холодильничек со смешным названием Морозко. Отечественные автолюбителеи толклись возле чужеземных чудес автотехники, залазили под машины, просили поднять капоты, интересовались ценами, удивлялись удобствам автодомиков и прицепов, оборудованных всем необходимым для жилья, включая крохотные кухоньки и туалеты. Иностранцы снисходительно отвечали на вопросы, с гордыми улыбками демонстрировали двигатели, салоны. Дорогие автомобили поражали отделкой, качеством покраски, мощностью двигателей, добротными шинами, но насмерть убивали ценами. Дешевенькие, привезшие студенческую братию, наоборот поражали относительной дешевизной, доступностью, но удивляли хлипкостью, простотой конструкции, непритязательностью интерьера. К нашим машинам иноземные гости горячего интереса не проявляли. Только один англичанин радостно заявил, что однажды покупал такую машину, он ткнул пальцем в Жигуленка. Однажды с кем-то на дороге не разминулся. Тут он жестами показал, какой идиот ему попался и чем все закончилось. Машина оказалась разбита всмятку, но сам владелец не пострадал и на следующий день купил себе новую. Хорош машин, дешев, очень дешев! Стоящие вокруг переглянулись, для многих из них машина досталась ценой многолетнего тяжелого труда всей семьи. Димыч, классный инженер, изобретатель, мог о машине только мечтать. Иногда в кемпинг заезжали огромные автобусы с зеркальными стеклами во всю ширь борта. Из дверок организованно высыпались древние старушенции в весёленьких платьицах, в букольках, цепочках, браслетиках, зеркальных очках. Старички в старомодных, но чистеньких, аккуратненьких пиджачках. Божьи одуванчики дружно посещали кафе, где готовили, надо отдать должное, очень прилично для общепита, по нашим, естественно, меркам. Правда некоторым группам выдавали завернутые в фольгу и лишь заново подогретые, произведенные в родной стране завтраки и ужины. Перекусив, радостно переговариваясь древности вновь забивались в автобус и отправлялись на экскурсии по историческим местам и музеям. Вольные казаки, мы не были связанны по рукам и ногам экскурсионной повинностью. Моталась наша пропыленная волжанка из города в город, от одного музея к другому. Насытившись впечатлениями шли пешком по улицам и площадям к реке. Гуляли по набережным, глазели на корабли, сочувствовали пристроившимся у берега рыбакам с длинными хлыстами бамбуковых удочек. Объяснившись в любви северной, голубоглазой Руси возвратились к Лениградскому шоссе, свернули к Святогорскому монастырю и Пушкинским горам. Попросились на постой в избу, построенную наверняка еще крепостным пращуром современых хозяев, с темного дерева бревенчатыми стенами, скрипучими полами, пожелтевшими фотографиями в красном углу, русской беленой печью, с низким потолком, новеньким телевизором и темными, старого северного письма строгими ликами святых. Утром, оставив машину во дворе, пошли пешком через луг в Тригорское, в дом Керн. Никого кроме нас по раннему времени не оказалось в помещечьей усадьбе, в раскрытые окна долетал шум леса, голоса птиц. Казалось, что хозяева только на минутку вышли сделать последние указания дворовым, дать нагоняй повару или трепку сенной девке. Ветер шевелил нотами на старинном клавесине, перебирал складки легких тюлевых гардин. Неожиданно в залу вошла молодая женщина в джинсах, легких босоножках, с короткой стрижкой, в завязанной узлом на плоском, загорелом животе, рубашке. Увидела инструмент и будто зачарованная подошла к нему, бережно открыла крышку, присела на самый краешек бархатного стульчика и тихонько заиграла Я помню чудное мгновенье.... На звук музыки, мелко семеня прибежала всполошенная старушка служительница в синем сатиновом халате, всплеснула руками, начала выговаривать. Девушка покраснела, осторожненько закрыла крышку и ушла. - Это же надо! На старинном инструменте играть! В музее! Ничего нет у молодежи святого! - Причитала старушка. Ругала девицу, но как-то совсем не злобно, скорее по обязанности, а все ее слова относились скорее к нам, невольным свидетелям происшедшего, чем к самой виновнице, успевшей благополучно удрать с места преступления. Душа очищалась, опеленутая свежестью утра, слетала с неё короста и нагар последних лет... Вокруг стояли зеленой завесой на голубом фоне неба дремучие леса, пережившие на своем веку и татар и немцев, и белых, и красных, и коричневых, оставшихся, благодаря Пушкину, и сегодня не тронутыми. Легкий Гений поэзии витал в этих местах, охраняя древнего Гения Леса, его вафнов, фей, нимф и эльфов, пляшущих под сочными яркими листьями среди укрывающей их с головой от нескромных взглядов упругой, крепкой травы. Стояли востановленные старательными добрыми руками усадьбы, синели словно глаза северных красавиц среди русых кос полей ржи озера и речушки. Вздымались в небо сказочные купола старого монастыря, непрерываемой цепочкой шли в просветленном молчании люди со всей страны, впитывая в себя нечто необъяснимо прекрасное, делающее душу чище, радостнее. Надышавшиеся сладким, напоенным запахами лугов и дубрав воздухом, просветленные, счастливые двинулись мы к Ленинграду. Вечер застал волжанку на подъезде к Пушкино, возле местного пьяно гудящего ресторана. Продуктовые запасы экспедиции подошли к концу, подъедены до чиста. Только Димкиного леща, так удачно заброшенного в багажник, мы не нашли, хотя честно искали на каждой остановке, вновь и вновь перерывая содержимое, под занудное бурчание Димыча. Ресторан оказался очень кстати. Грозный страж дверей довольно долго отказывался наладить с нами дружеские отношения, не желал впустить двух голодных, одетых далеко не во фраки людей в зал. На сигнал синенького скромного платочка он только презрительно скривил губы, при появление красненького - пожал плечами, но сиреневый четвертачок заставил его утвердительно закивать головой, смотаться в зал, уладить вопросы с официанткой и приоткрыть дверь ровно настолько, чтобы два мускулистых тела смогли проскользнуть в образовавшуюся щель. В ресторане гуляла комсомольская братва. Об этом нам нашептал подмазанный швейцар. Посадив нас за угловой, затененный столик, официантка в свою очередь, тоже почему-то трагическим шепотом, поросила ничему не удивляться и вести себя потише. Наше появление в очаге беспробудного веселья явилось всего лишь гласом голодного желудка. Встревать в авантюрные приключения абсолютно не тянуло по многим причинам. Возрастным в частности. Мы уже переросли рубеж постоянно чешущихся кулаков. Да и положение обязывало. Кроме того, души за последнее время настолько переполнелись положительными эмоциями, добром и радостью, что о боевых приключениях и думать не хотелось. Заказав скромный, но плотный ужин, огляделись. Оркестр гремел во всю мощь беспрерывное поппурри из комсомольских, военных, патриотических и, официально обласканных, популярных песен. На сцене певец в концертном костюме с бабочкой и лощеными обшлагами сменял женщину в белом платье оперной дивы. Пели они, надо отдать должное, превосходно, на полном серьезе, честно и профессионально работали. Видимо за приличный гонорар. Оркестр разительно отличался от обычного шабашного ресторанного джаза, а певцы от нормальных лабухов. Этакий симфоджаз Лундстрема неполного состава. Публика в зале поражала унифицированностью одежд и поведения. Молодые и не очень ребята с аккуратными стрижками, в темных, максимум серых, костюмчиках с неприменными комсомольскими значками, аллеющими на лацканах пиджачков, в светлых рубашках и при темных галстуках. Девицы - строгий до колена темный низ, светлый верх, с ярким, под стать губам значком. На первый взгляд все казалось отменно благополучным. Но очень скоро стало ясно, что присутствующая публика пьяна. Вся. Без исключения. В дупель. Трезвыми оставались лишь певцы, музыканты, обслуга и мы с Димычем. Под Бригантину, Гренаду, Каховку молодые львы умудрялись откалывать этакие коленца и па рока, которые и трезвому-то далеко не всякому по плечу. Крепкие, распаренные ребятишки швыряли визжащих дамочек к потолку, те орали и пищали перекрывая иногда рулады певцов. Их ловили и не давая опомниться крутили, протаскивали под ногами, переворачивали. Белые рубахи с темными пятнами пота, выбивались из брюк, юбок, торчали из под пиджаков. Галстуки болтались где-то за плечами, на боку, на спине. Растрепанные прически комсомолок с торчащими шпильками разваливались, мели пол, кружились темными ореолами вокруг голов. Под действием винных паров некоторые не выдерживали ритма и валились на пол, их дружно, совместными усилиями, ставили на ноги и сумасшедшая пляска продолжалась. Почти все курили и искры от задеваемых локтями сигарет сыпались вокруг, проинизывая сизый от дыма воздух наподобии бенгальских огней. Случалось особо удачно выбитая сигарета залетала даме за пазуху и публика оглашала зал дружным радостным ревом. Сразу несколько алчущих рук лезли в заветные места избавлять визжащую страдалицу от горяченького . С нее практически срывали блузку. Потные руки мяли и рвали белье, жали под визги и хриплые охи грудь. Мы старались не особо обращать внимание на эту братию. - Слушай! - Вдруг горячим дыханием обдал мое ухо Димыч. - Эти блядешки все как одна без исподнего! Присмотрелся. Точно. Когда ту или иную дивицу подхватывали, переворачивали, бросали мелькали темные, с розовыми глазками, треугольники на фоне ослепительно белых ляжек. Одна пара приблизилась к столику. Парень шел с прилипшей к лицу, навеки застывшей приторной улыбкой и мутным взглядом бесцветных под белесыми ресничками глаз. Видимо долго отрабатываемая улыбочка долженствовала изображать этакую аристократическую непринужденность, но больше смахивала на официантское Чего изволитес?. Его головенку венчал набриолинненый мальчишеский вихор а ля Суслов. Мальчишечка перехватил мой взгляд. Улыбка сползла с лица, сменившись хмурым оскалом. Щелкнув пальцами он подозвал официантку. Та начала оправдываться, горестно прижимая руки к груди. Не глядя, через плечо подошедший ткнул в нас кулаком с отогнутым большим пальцем. Из толпы чертенком выскочил небольшого росточка, потертый мужичок неопределенного возраста, с неприменным значком на лацкане, подбежал к столику. - Кто такие? Как оказались на закрытом мероприятии? Вас приглашали? Мы не собирались подводить ни официантку, не стража дверей. - Случайно проезжали мимо и решили покушать. Ваши ребята выходили покурить, вот мы к ним и пристали. - Документы есть? - Кто ты такой, чтобы документы спрашивать? С мужичка в одно мгновение слетело словно шелуха с ядренного ореха пьяное обличье. Достал из кармана и на мгновение развернув продемонстрировал красную продолговатую книжечку, уютно разместившуюся в ладони. Фамилии я конечно не разобрал, но на фото мужичонка светился в форме. В ответ также быстро раскрыл перед его рожей свое офицерское удостоверение. Не такое приемистое и яркое, но честное, не предназначенное для упрятывания в ладонь. Он внимательно посмотрел на нас, оценил и спросил, - С войны в отпуск? - С войны. - Уважаю... Но Вы мешаете. Надо уйти. - Допьем кофе и рассчитаемся... - Допивайте, - прервал он, - Я подожду. Расчитываться не нужно, зал и еда полностью оплачены, а чаевых девчонка не заслужила. Я медленно допил кофе, достал червонец, подозвал официантку и отдал ей деньги. Не оборачиваясь на звуки музыки плечо к плечу мы вышли на свежий воздух. В дверях швейцар сокрушенно развел руками, извиняясь. Все чистое и светлое заполнявшее душу помутнело, потухло будто янтарное вино разбавляемое в хрустальном бокале смоляным дегтем, радость испарилась. Обернувшись увидел насупленное, хмурое лицо Димыча. Позади радостно гудел голоштанный, пьяненький, комсомольский бал с пьяным мудаком под набриолиненным коком, престарелым комсомольским куратором с книжечкой. Не выдержал, рассмеялся. Через мгновение ко мне присоединился Димыч. Так, безудержно хохоча сели в машину и помчались подальше от случайно потревоженного гадючника. В Ленинград. В гостинице Невская нас всретила напрочь приросшая к стойке табличка Мест нет и развалившиеся в креслах холла небритые гости из кавказких республик. Все как один в обязательных кепках и выглядывающих их под обшлагов брюк неприменных, несмотря на летнее время, голубых трикотажных кальсонах. Димыч впал в меланхолическое уныние, предсказывая очередную ночевку в лесу на раскинутых сидениях, где нибудь в районе Пулковских высот, вновь без привычных городскому человеку удобств. Под городским человеком он естественно понимал себя. Но на этот раз оказался не совсем прав. Я уже вполне созрел и разделял его стремление к нормальной кровати, душу и чистому белью. Судя по унылым кавказцам, бумажки с портретом вождя не особо воодушевляли местный обслуживающий персонал. - Димыч. Тебе боевое задание - бери гитару и охмуряй девушек. - Как, охмурять? Прямо здесь? - Прямо, Димыч, прямо. На рабочем месте. Берешь в машине гитару, садишься перед стойкой и тихонько, этак камерно, душевно начинаешь петь, глядя в их светлые очи. Но не назойливо, мягко. - Что же мне петь? - Все. Все, что знаешь. От начала и до тех пор пока нам не вынесут на блюдечке ключи от двух одноместных номеров. - Почему от двух? - Потому, что после твоего концерта все ночи кровать у тебя будет занята, а я желаю выспаться на пару лет вперед в тихой, спокойной обстановке. - Может начать с Высоцкого? - Двай с Высоцкого. - С начальственной снисходительностью я любезно утвердил содержание не завизированного главлитом концерта. Димыч вышел и вернулся с гитарой. Снял и небрежно бросил на спинку казенного диванчика легкую штормовку и остался в облегающей мускулистую фигуру сертификатной тенниске из Березки. Старательно выполняя поставленные условия он тихонько пел одну за другогй песни, подыгрывая себе на гитаре и томно поглядывая на девчонок за окошечками стекляной огородки. Пел и играл как всегда отменно, все более и более разогреваясь, все глубже входя в образы своих героев, в музыку. Пел Высоцкого, Визбора, Кукина, Клячкина, снова Высоцкого, Окуджаву... Предприимчивые грузины вытащили из необъятной сумки касетник с микрофоном, включили и пододвинули поближе к Димычу. Девицы за стойкой, задумчиво подперли головки карминными наманикюренными пальчиками. Я стоял у дверей, прислонясь к стене и покачивая в руке ключи от машины. Из-за стойки вышла женщина, наша ровестница, может немного моложе. Подошла, присела рядышком. - Это Ваш товарищ поет? - Да. Вымаливает пристанище для двух уставших одиноких путников. Он человек гордый, большой ученый, тонкая, возвышенная натура и не может позволить себе выслушать отказ из чьих бы то нибыло уст. Он в таких случаях очень переживает. - Вы тоже большой ученый? - Снисходительно ухмыльнулась женщина. - О, нет. Я только летчик. Точнее - технарь, авиационный инженер. - Можете подтвердить справедливость своих слов? Я достал из бумажника фотографию снятую при выписке Гоши из госиталя. С ребятами из разведгруппы он подскочил на аэродром и местный фотограф-любитель сделал несколько снимков на фоне спасшего его вертолета и возвышающихся на заднем плане гор. Раньше за такие снимки здорово гоняли. Бесполезно. Запечатлеть себя в Афгане стремился каждый. Так что постепенно на это повальное увлечение закрыли глаза. Мне данная фотография была дорога как память о единственном настоящем боевом эпизоде во всей долгой военной биографии. - Мой муж сейчас в Афгане... - прошептала женщина. - Как там? Опасно? - Кто он? - Зампотех рембата, майор. - Ну, вот видите - рембат. Это ведь не боевое подразделение. Конечно, война - везде война. В Афгане часто постреливают. Но по сравнению с десантом или пехотой - рембат глубокий тыл. - Успокоил женщину. - Сидят себе люди в мастерских, работают, ремонтируют машины, тягачи, разные приборы. Я соврал. Мог рассказать как рембатовцы на своих защищенных фонерными бортами летучках сопровождают колонны машин. Под пулями ремонтируют технику, на практически безоружных тягачах вытаскивают из боя подбитые и подорвавшиеся на минах БТРы, БМПешки, танки. Мы вывозили одного раненого парнишку-ремонтника, механника-водителя БТТ из эваковзвода рембата, застрявшего возле подбитого танка и до последнего патрона отбивавшегося от неожиданно подобравшихся духов. Когда вышли патроны в автомате и турельном пулемете он закрылся в корпусе тягача и не поддавался ни на уговоры духов, ни на угрозы. К счастью у душманов не оказалось с собой противотанкового гранатомета. Его глушили гранатами, взрываемыми на корпусе, под днищем. Но броня выдержала. Подоспевшие десантники отогнали духов и вытащили парня простреленного, с лопнувшими барабанными перепонками, контуженного, залитого кровью и маслом, но живого. ... Ну никак я не мог рассказать всё жене зампотеха. - Вы давно оттуда? - Около месяца. - Насовсем? - В отпуск. Путешествуем с другом. Он кстати, действительно ученый, изобретатель, кандидат наук. - Идемте. Оформите карточки проживания. Есть у меня два одноместных. Но если прийдется отдавать по броне - не обессудьте. Впрочем, Ваш друг уже завоевал сердца девчонок. Без крыши над головой не останетесь. Спасибо неведомому майору. Благодаря ему мы не только получили крышу над головой, но и дружеское расположение его милой жены. Майору повезло. Она оказалась славной, привлекательной, интеллигентной женщиной, потомственной ленинградкой. Приютив нас в гостинице, Людмила не оставила нас своим вниманием. В ее выходные дни мы втроем объездили все пригороды Ленинграда. Прыгали по камешкам шутих в Петергофе, бродили в парках вокруг Екатерининского дворца, любовались золотым Самсоном. Люда знала и бесконечно любила свой удивительный город, но центром микрокосмоса по имени Питер являлся для нее Зимний Дворец, Эрмитаж. А заветным уголком, сердцем этого удивительного музея были залы старых мастеров, Рембранта, Рубенса. Практически каждый проведенный в Ленинграде день мы или начинали или завершали Эрмитажем. Поднимались в неуклюжих тапочках по мрамору лестниц, в золотое сияние ореола лепнины, канделябров, багетов. Замирали перед чертами давно ушедших людей, оставивших в наследие потомкам неразгаданные думы, несвершившиеся мечты, незавершенные, остановленные кистью мастера мгновения жизни. Переполненные впечатлениями, уставшие возвращались поздно ночью в гостиницу. Я вел машину по ночному, утомленному, затихающему после хлопотного дня городу, на соседнем сидении похрапывал привалившись головой к стойке штурман Димыч, а на заднем - подложив под голову сложенные по детски ладошки дремала Людмила. Счастливые люди, они засыпали практически сразу, едва успев захлопнуть за собой дверцы. И обратную дорогу всегда приходилось проводить в одиночестве. Я не включал радиопроиемник боясь потревожить чуткий полусон друзей. Вокруг пустынно и грустно. Только семафоры встречали и провожали уставшую машину на перекрестках проспектов. Мы привозили Людмилу к дому, или к гостинице в зависимости от расписания ее работы. Дома ее никто не ждал, дети отдыхали на даче в Ораниенбауме под надзором бабушек. Муж служил в Афгане. Я высаживал женщину метрах в стах от парадного и ждал пока включится свет на кухне, озарив теплым розовым отсветом оконный проем на втором этаже темного дома. Это служило сигналом, что все в порядке и можно уезжать. В дни ночных дежурств, когда стихал водоворот постояльцев возле стойки, она часто поднималась в номер Димыча. Мы заваривали крепкий кофе, добавляли немного ликера для аромата и вкуса. Димыч брал в руки гитару и пел любимые песни ее мужа, свои песни, которые не пел никому, песни рожденные в Афгане и привезенные мной на кассете японского магнитофончика. Она просила вновь и вновь рассказать про Афган и я вдохновенно врал о его красотах, о спокойной размеренной службе тыловиков-рембатовцев, придумывая по ходу дела разные смешные ситуации, выставляя духов примитивными, недалекими и неумными горцами, с трудом сжимающими в корявых заскорузлых мозолистых руках старинные винтовки. Изображал хитрых и опытных врагов темными, забитыми людьми, подвигнутыми на разные дурные дела муллами и местными баями-князьками. Димыч мгновенно подхватывал игру и важно поддакивал, назидательно качая головой в подтверждение моих слов. Да и сам он знал хорошо если десятую часть правды. Песни говорили о другом. О страшном кровавом повседневном труде. О тоске, жажде любви и жизни, страхе боли и смерти, о вере в друзей, о надежде. Но кто верит песням? Тем более, когда сочиняют их одни, а поют другие. Не хочется принимать слова всерьез. Песня - гипербола, в ней все до боли, выпукло, взорвано. Если любовь, то пожар, если страсть - огонь. В жизни все по другому. Все проще. В одну из таких ночей, после того как Димыч отпел свое и удалился любезничать с молоденькой горничной, Людмила пришла ко мне. Она присела на край кровати и медленно вытолкнув тяжелый воздух сквозь полуоткрытые губы попросила любви. - Нет, - коротко сказал я. - Ты просто устала одна. Он вернется и тебе будет стыдно. - Я женщина. Это нужно телу, не душе. Тело предаёт. Оно требует своего. Тело честно терпело сколько могло. Но теперь оно на пределе, только тронь и сорвется. Я знаю свое тело, оно больше не может без ласки. Все имеет предел прочности и по достижении его - ломается. Прошу тебя как друга. Сделай это для меня. Даже для него. Пусть лучше с тобой, человеком с той войны, чем с каким нибудь приезжим прохиндеем с Кавказа. Вот тогда мне действительно будет стыдно. Сделай это без любви. Не касаясь души. Только тела. Людмила встала с кровати, подошла ко мне, расстегнула пуговицы на рубашке. Вынула из моих губ сигарету. Жадно затянулась. Ткнула окурок в пепельницу, рассыпав комочки искр по льду хрусталя. Обняла и поцеловала нежными теплыми губами мои пересохшие онемевшие губы ... поцелуй любовницы, но женщины жаждущей милосердия ... Легкий, теплый, просящий. Словно биологический робот, я автоматически выполнял вновь и вновь ее требования и не ощущал ничего кроме предательского стыда, только соленоватый вкус слез срывающихся с ресниц крепко зажмуренных глаз. Ее губы больше не искали меня. Она не одаривала меня ласками, а только жадно, захлебываясь, впитывала мою плоть, насыщаясь прозапас, на будущее, не зная сколько того будущего впереди и насколько вновь хватит полученного ее сильному, прекрасному, жаждущему любви молодому телу. Насытившись, она оторвалась от меня. Вытерла ладошкой заплаканные глаза с распустившимися по щекам темными подтеками туши. - Спасибо, майор. Ты поступил правильно. Не кори себя. Если кто блядь, так это я. Но не вам мужикам нас судить оставляя одних. Лишая своих рук, губ, тел. Подхватив в кучу сваленную на пол одежду Людмила не зажигая света зашла в ванную и прикрыла за собой дверь. Через несколько минут щелкнул открываясь, а затем защелкиваясь замок двери номера и все стихло. Не мне ее судить. Утром, с первыми лучами солнца я с трудом растолкал невыспавшегося, сердитого Димыча и заставил собираться в путь. - Что случилось? Ведь мы собирались попасть на Захарова? - Недоумевал Димыч, пытаясь ослабить мой натиск и изменить решение. - Хватит, засиделись. В путь. - Не вдаваясь в долгие объяснения я швырял в сумку аккуратно развешенные по спинкам стульев и плечикам тремпелей вещи. Этого Димыч перенести не смог. Я уступил другу право самостоятельно уложить имущество, а сам пошел выписываться из гостиницы. Людмилы не оказалось за стойкой и все обошлось быстро, без лишней суеты и ненужных слов. В холл спустился побритый и аккуратно расчесанный Димыч волочивший набитую под завязку книжками и сувенирами сумку, с зачехленной гитарой на плече. Прибежали и заохали его молоденькие поклонницы. Он сразу преобразился, засверкал улыбкой, затряс смоляной шевелюрой. Обмен телефончиками и адресами, обещаниями встретиться, созвониться, приехать, хихиканья и поцелуйчики не задержали нас надолго. Мы вышли через стеклянные двери на ступени гостиницы. - Стой! А как же Людмила? - Хлопнул себя по лбу Димыч. - Мы даже не попрощались... - Попрощались. - Оборвал его я. - Так ты... Так ты... Ты полез к ней... - Он задохнулся. - Так - мы. ... И хватит об этом. Димыч посмотрел на меня темным, осуждающим, нехорошим взглядом, сплюнул презрительно, вскинул на плечо сумку и пошел в противоположную стоянке сторону. Далеко идти ему не пришлось. Из гостиницы выскочила Людмила и кинулась вдогонку за моим другом. Что они говорили друг другу, никогда не выяснял, а он не говорил. Да это и не нужно. Ко мне они подошли вдвоем. Людмила протянула руку с напряженной, плоской, дощечкой ладошкой и посмотрела в глаза. Ладошка нервно подрагивала. Мне стало очень жаль эту маленькую, белую, такую трогательную ручку. Я взял ее в свою, поднес к губам и поцеловал. - Ладно, поехали. Долгие проводы - горькие слезы. - Прервал затянувшуюся паузу Димыч. - Дорога ждет. Пока Люда. Спасибо за все. - Спасибо, майор. Спасибо, Димыч. ... Мне будет недоставать ваших песен. - Я пришлю тебе касеты. На гостиницу. Идет? - Предложил Димыч. - Идет. Я достал из кассетника маленький черный прямоугольник с афганскими записями и положил в карман фирменного гостиничного халата, накинутого поверх радостного легкого платья. - Спасибо. - Ты жди. Забудь все и жди. Он вернется... - Буду ждать... Мы решили проскочить за неделю Прибалтику, через Литву выехать в Белоруссию, вернуться на несколько дней в Харьков, узнать последние новости и рвануть на Юг. Полетело под колеса волжанки серое полотно ровного ухоженного таллинского шосссе. По краям тянулись чистые выровненные по ниточке обочины, геометрически правильные кюветы с ровненько засеяными травой скосами. Таблички с именами отвечающих за данный участок дороги дормейстеров - Европа. Таллин приветствовал Старым Тоомасом, островерхими крышами старинных домов и готических кирх, устремленными в низкое серое небо. Поставив машину на стоянку возле центральной гостиницы, мы пошли бродить по кривым узким улочкам старого города. Посидели за чашечкой ароматного крепкого кофе в маленькой, на несколько столиков кафешке и поняли насколько чужи и инородны в этом западном, холодном, отстраненном от нас городе. Мы не поняли Таллин. Или Таллин не понял нас. Димыч с обаятельной улыбкой обратился с каким-то безобидным вопросом к проходившей мимо стройной высокой девушке в строгом костюме с короткими белесыми волосами. Она остановилась, оглядела его с ног до головы холодным пристальным взглядом прищуренных глаз, этакой смеси презрения и превосходства, обдала ледяной волной, окатила с ног до головы, оставила стоять растеряного в невидимой луже, а сама ни слова не говоря гордо вздернула подбородок и ушла по извилистой, мощеной булыжником улочке все тем же пружинистым спортивным шагом деловой женщины. Но это оказалась только первая ласточка. Через некоторое время стало совсем невмоготу. Когда мы обращались с наболевшим вопросом к людям на улице они с любезной улыбкой выслушивали нас, разводили печально руками и давали понять, что помочь не могут, несмотря на полное сочувствие и желание облегчить участь страждущих оказавшихся в столь бедственном состоянии. Положение складывалось критическое, ибо вопрос перед нами стоял простой и жизненно важный - Где найти туалет? Наконец нашлась добрая душа подсказавшая выход - зайти в ресторан. Споро заскочили в первое попавшееся заведение. Сели за столик. Не успели осмотреться вокруг официантка подошла за заказом, мы вежливо поинтересовались возможностью помыть руки перед едой. Девушка радостно улыбнулась двум чистоплотным джентельменам и приглащающе кивнула в угол. Увы и ах, но мы обнаружили только рукомойник. Обманутые в лучших чувствах развернулись и, обойдя остолбеневшую офоициантку, быстрым пружинящим шагом направились к стоянке. На последнем усилии воли плюхнулись в машину и сцепив зубы дотянули до пригородного лесочка. Свернули на обочину и кинулись к спасительной опушке. Вернувшись к машине обнаружили стоящего возле волжанки молодого высокого светловолосого сержанта-милиционера. Он укоризненно качал головой записывая в блокноте госномер. - Как нехорошо... как нехарашо... Взрослые людди... Ведь это делают в туалете... Все видно с дороги... Проезжают женщины... та .. детти... Я начал медленно закипать, но Димыч не рассердился, рассмеялся и поведал нашу трагическую историю. Сержант помолчал, захлопнул блокнот и сокрушенно покачал головой. - Очень печально... очень... этто большой вопрос... проблема... Я понимаю... У вас не было другого выхода... та ... Хорошо, что вы не стали делать эттого в городе... и рискуя многим решили уехать... понимаю и сочувствую. Теперь - можно ехать обратно... - Ну уж нет, - Димыч так развесилился, представив наши периодические броски на природу, что от смеха сложился пополам, я не отставал от него. Сержант сначала недоуменно смотрел на наши конвульсии, но затем вдруг хлопнул себя по лбу широкой плоской ладонью. - Этто действительно смешно... очень смешно... Он смеялся долго и слезы текли из его глаз оставляя темные пятнышки на сером сукне кителя. Смех прекратился также внезапно, как и начался. Словно какой-то механизм внутри человека переключил рубильник. Милиционер достал из кармана белоснежный платок, аккуратно развернул его, вытер глаза, трубно прочистил нос, покачал головой и также аккуратно сложил платок и отправил в карман. - Да, этто смешная история... анекдотт... сегодня же расскажу коллегам... Они посмеются тоже... но смешного мало... Мы разговорились. Он оказался приятным парнем, этот долговязый мильтон. Посоветовал нам отдохнуть пару дней на песчаных дюнах, среди сосен в прекрасном приморском курортном городке Пярну. Дал адрес недорогого и хорошего кемпинга, где частникам иногда удавалось купить путевки на несколько дней между заездами плановых групп туристов. С тем и расстались. Мотицикл унес бравого стража порядка в сторону Таллина, мы поехали по прибрежному шоссе в сторону неизвестного городка по имени Пярну. Кемпинг с непроизносимым эстонским названием, стоял среди соснового леса на белых песчаных дюнах. Игрушечные чистенькие домики располагались поодаль друг от друга под добрыми лапами вековых сосен, среди настоенной запахом хвои тишины. Холодное спокойное море застыло величественным озером и лишь маленькие шустрые не волны, в волнушки лениво накатывались время от времени на чистенький, белый, словно просеяный песок пляжа. Безмятежная тишина и спокойствие царили в этом мирке. Тенистая асфальтированная дорожка змейкой вилась по кемпингу доводя до уютной, чистенькой столовой-стекляшки. Купальный сезон еще не наступил. Народу оказалось совсем немного, и мы с Димычем спокойно купили путевку на пять дней, решив отдохнуть в первозданной тишине перед броском к шумному Черному морю. День за днем протекали в сонном, ленивом, замедленном ритме. Мы валялись на белом пляже под нежарким балтийским солнцем. Раскидывали на полотенце картишки в незамысловатом дурачке. Читали купленные в киоске разрозненные номера толстых, умных журналов. Перелистывали начала, середины и окончания повестей и романов, путевых очерков, статей. Вечерами, одевшись поприличнее, ехали гулять по городу, сидели в маленьких кафе под ночным небом. Курили. Молчали. Глазели на проходивших женщин. Неторопясь прихлебывали темное пиво из больших глиняных тяжелых кружек. Забирали машину со стоянки и возвращались назад под небом с неяркими звездами в тихий уютный мирок затерянный среди дюн. Дважды в день по дорожке, окруженной соснами с розовыми прямыми стволами, мы ходили кушать в столовую. Завтрак и обед входили в стоимость путевки, и это нас очень устраивало. В столовой работали чистенькие тихие, аккуратные женщины. На столах покрытых скатерочками с красными петушками всегда стоял свежий добро нарезанный хлеб, соль, горчица, перец в протертых, отражающих свет блестящих металлических приборах. Подавалась простая, сытная и вкусная еда. За соседними столиками сосредоточенно потребляли пищу загорелые молодые флегматичные ребята из спортивной школы олимпмйского резерва, гребцы и яхтсмены, проводившие свои сборы в этом же кемпинге. Так продолжалось несколько дней. Но за день перед отъездом среди поваров произошла замена. За стойкой раздачи, вместо привычной уже женщины-повара, оказался молодой тощий парень в белой крахмальной щегольской куртке, в таком же франтоватом накрахмаленном белоснежном колпачке, с черной бабочкой на шее. Смотрелся он очень импозантно, по- западному, да и работал, надо отдать ему должное, виртуозно. Черпаки, ложки, вилки так и летали в его руках. В тот день на завтрак кроме всего прочего оказалась манная каша с маслом. Пока мы стояли в очереди на раздачу я огляделся вокруг. Сидящие за столиками спортсмены по молодости лет еще видимо сохранили негативные воспоминания, связанные с потреблннием сего весьма питательного продукта. Они лениво, с видимой неохотой ковырялись в тарелках, проглатывали через силу одну - другую ложку и отставляли в сторону практически полные порции. Очередь медленно подвигалась к стойке. Мы с Димычем взяли подносы и приготовились поставить на них порции каши. Неожиданно я заглянул за стойку и обомлел. Парень быстрыми круговыми движениями сгребал с торелок недоеденную спортсменами кашу и скидывал в общий котел. Размешивал черпаком среди свежей и заполнял выставленные на блестящей дюралевой полке тарелки. Люди брали, не замечая, не предполагая такой подлости, благодарили и отходили. - Что же ты делаешь! Ты ж не свиней, людей кормишь! Зачем сливаешь объедки обратно в котел? - Закричал я на повара придерживая рукой очередную тарелку. Женщина, которой предназаначалась задержанная порция, вскинулась словно от толчка, развернулась ко мне полыхая расширенными в гневе глазами, от груди к лицу поплыла заливая кожу жаркая красная волна. В одно мгновение скромная, средних лет матрона превратилась в разъяренную встрепанную краснорожую фурию. Дама сия часто занимала столик рядом с нами. Иногда мы перебрасывались словами приветствия. Женщина как женщина. Невозможно даже предположить и представить подобную метаморфозу. - Не крычатт! Тут не крычатт! В свинушнекэ крытчатт! У себя в Москве крычатт! - Орала она, брызгая слюной и толкая меня наманикюренным твердым как штык ногтем в грудь. - Нэ крычатт в нашей стране! Опешивший в первую минуту парень осмелел и подвыл фальцетом - Фашисты! Оккупанты! Тут уж обмерли от удивления мы. Нас всех, включая разъяренную тетку, обгадили, заставили есть помои, а когда я это вскрыл, то вместо благодарности обозвали оккупантами? За что? Первым возникло здоровое рефлекторное желание выкинуть эту парочку прямо через стекляные стены на свежий воздух и хорошенько поучить вежливости. Но сдержал себя. Крепко сжал тетку за плечи и лишил ее радости тыкать в меня пальцем. Даже лишенная возможности двигаться женщина продолжала извиваться и орать. - Димыч, - попросил я, - приглуши звук. Но вежливо. Димыч недаром слыл изобретателем. Он окунул кусок хлеба в горчицу и на очередной руладе всунул в орущий красный рот между напомаженными губами. Помогло. Тетка замолчала и красная волна гнева поползла в обратном направлении. Пока она давясь жевала бутерброд я внятно, неторопясь, учитывая слабое знание аборигенкой великого русского языка объяснил ситуацию, проиллюстрировав недоеденные порции, стоящими рядом с открытым баком с кашей. Те, что шустрый поваренок не успел ещё опростать в бак. К моменту дожевывания хлеба и возвращения дара речи тетка вникла в ситуацию. Ее лицо полностью сменило окраску, стало бледным словно мел и только глаза горели праведным гневом как два полыхающих гневом серых угля. Паренек за стойкой сразу усек, что расстановка сил изменилась не в его пользу, сник и сжался. Теперь разговор с ним велся по-эстонски. Дама не поднимала голоса, но у парня под мышками начали плавно расползаться темные пятна пота. Лицо, куртка, лоб, колпак еще минуту назад безупречнно гладкие, пошли складками, морщинками, волнами, посерели, скукожились. Со звоном вывалился из непроизвольно разжавшегося кулачка черпак и покатился по кафельному полу. Закончив разборку с поваром, женщина повернулась к нам. - Извините, что сделала больно... Вы правы... Мне стыдно за этот ... человека... Но... не надо... у нас... крычат... Пожалуста... - Глаза женщины заволокло слезами, она крутанулась и выскочила из столовки. Молча, с опущенными головами потянулись на выход спортсмены. Мы тоже не солоно хлебавши повернулись было к выходу, но тут к раздаче подошел сидевший всё время в углу крепкий, загорелый человек в белой рубашке с расстегнутым воротом, короткой стрижкой редких седых волос, сквозь которые проглядывала чистая розовая кожа, с крупным грубо слепленным жестким лицом. Он придержал нас твердыми будто сосновые бруски ладонями около стойки, а сам бросил несколько резких рубленных эстонских фраз поваренку. Тот обреченно кивнул головой и исчез. - Сначала я хотел вас битт. Но хорошо, что удержался на минутту. Битт надо кого тто другого. Но этто поттом. Это наши дела. Но вы не должны уйти голодными, та. Сейчас он принесетт свой домашний окорок. У него естт тут. А потом заколет поросенка и будет кормить всех жаркое с капуста. Ставит пиво. За свой счетт. Конечна. Мы не любим когда незваные гости нарушаютт нашу жизнь, обычаи, но не терпим тогда некотторые нарушаютт обычаи порядочности... Та. Запыхавшийся, потерявший свой колпачок повар притащил завернутый в вощеную бумагу кус розовой, нежной с тонкими прослоечками белого жирка, ветчины. Наш собеседник внимательно осмотрел принесенное и одобрительно кивнул головой. Только после этого поваренок принес из-за стойки досточку и начал строгать ветчину отваливая ножем тонкие ровные ломти. Периодически он останавливался и просительно смотрел на мужчину. Тот сидел каменно, уперев взгляд куда-то в центр поварского лба. Нож снова взлетал и резал ровно словно автомат. Ох, с каким бы наслаждением поваренок порезал на куски нас с Димычем, да не его сила сегодня взяла верх. Поваренкино время или уже безвозвратно ушло, или только маячило впереди. Девушки-официантки принесли салат из помидоров, капусты, огурцов, свежий, залитый домашней густой сметаной. Но особого аппетита у нас не наблюдалось. Поблагодарив мужчину и девушек, мы вежливо съели по куску хлеба с ветчиной, по порции салата и поднялись из-за стола. Мужчина тоже встал. Не подавая нам руки, дружески похлопал по спине, и легонько подтолкнул к выходу. На обед всех отдыхающих ждало превосходное свинное жаркое с капустой. Пиво. Свежий душистый, ноздреватый домашний хлеб. За стойкой работал вновь накрахмаленный белоснежный повар. Только под глазом у него проглядывал сквозь наложенную пудру свежий синяк. Нам впрочем он улыбался вполне дружески и немного заискивающе. После сытного обеда присели перекурить на скамеечку перед столовой. К нам подсел старенький седой эстонец с изборожденным морщинами лицом. Попросил закурить. Помолчал. - Этто был сначала большой рыбак. Та.... Потом . ... Зеленый брат. Долго воевал. Поймали. Долго сидел. Сибыр. Та... Молодеж много не понимает... Не знает как оно было до войны.... Во время... После войны... Хочет перемен. - Он аккуратно погасил сигарету и выбросил бычок в мусорник. - Сейчас жизнь наладилас.... Ох, боюс перемен... Надоело... Старик приподнял над покрытой седым пухом головой шляпу с обвисшими полями и неторопливо пошел по асфальтированной чистой дорожке, мимо тихо колеблющих в вышине кронами сосен с розовой нежной корой. На следующее утро мы выехали в обратный путь. Через Смоленск. Курск. Белгород. По Симферопольскому шоссе. Российская земля встретила нас колдобинами и неухоженными обочинами шоссе. Покосившимися указателями. Стреляющими у проезжих рубчики мильтонами в забывшей об утюге покрытой дорожной пылью серой форме. Неухоженными, ободранными деревеньками где тянулись к сельпо пьяненькие трактористы на облепленных грязью по самую кабину тракторах. Где мотались расхрыстанные колхозные грузовики везущие то теток, то телок, то груды пустых ящиков. Исчезли ровные обочины и опрятные кюветы. Вместо табличек с именами дормейстеров ржавели кое-где безликие щитки ответственных за дорогу СМУ и ДЭУ. Вновь стало грустно. Вылезла из небытия исчезнувшая было привычка выплевывать в окно окурки сигарет и выбрасывать пустые бумажные стаканчики от съеденного на ходу мороженного. Память не сохранила многие подробности нашего удивительного, прощального путешествия по доживавшей последние годы стране. Да и кто поверил бы случайному пророчеству старичка видя вокруг пусть разную, но в общем-то, нормальную, веселую, беззаботную жизнь. У людей завелись деньги. У одних больше, у других меньше, но на жизнь хватало. Под деньги не хватало продукции. Не всем удавалось потратить заработанное и купить нужные товары. Не беда, то что оставалось везли на Юг. О, этот Юг! Вереницей тянулись к нему летом словно к земле обетованной паломники - дикари, курсовочники, счастливые обладатели льготных путевок и невезучие интеллигентные покупатели полноплатных, не имевшие счастья родиться и трудиться гегемонами, а ещё лучше - слугами народа. В том направлении перетекали по шоссе стаи машин с закинутыми на крыши палатками, тентами, надувными лодками, удочками. Поезда с уткнувшмися в стекла расплющенными носами детишек. Самолеты без единого свободного места в салонах. Запыленную волжанку приютила сначала стоянка в Рабочем Уголке под Алуштой, но вольные казаки не выдержали обилия трущихся на пляже друг о друга тел и бросив оплаченные места удрали в Гурзуф, где как утверждали всезнающие отдыхающие можно попытаться пристроиться на полупустом пляже интернационального Дома отдыха Спутник. Народ как всегда оказался прав. Мы загнали машину во двор белого приземистого домика бывшего раньше саклей татарского аула. Заплатили сгоревшему до черноты хозяину за крохотную дощатую пристроечку с двумя койками и затянутым марлей окном какие-то нелепые деньги. Через него же пробрели за червончик пропуска в заветный Спутник. Собрали полотенца, подстилки, ласты, маски из-за которых собственно говоря и заезжали в пыльный, иссушенный солнцем Харьков. Шаркая подошвами вьетнамок, по кривенькой уходящей уклоном к морю улочке вышли мимо дома творчества писателей, с вывешенными в окна для просушки казенными полотенцами, на набережную. Море, зеленовато-голубое, теплое и ласковое, бесшабашное, озорное билось среди запрудивших берега толп отдыхающих. Оно не было отрешенное, чистое, безмятежное и ухоженное как Балтийское в Пярну, нет ,Черное море свойское, нашенское, понятное и близкое, желанное и доступное. Море теплое, живое, упругое и соленое до горечи, в клочьях белой пены, тушках дохлых медуз, с берегами устланными ковриками, подстилками, матрасами, деревянными неуклюжими топчанами, орущими детьми и их мамашами, картежниками, спасателями, пакетами домашней жратвы, объедками и косточками фруктов, частью гниющими в урнах, но чаще честно зарытыми в песок прямо на месте потребления. Живое, веселое море. Проходя по набережной я всегда старался побыстрее миновать ворота бывшего Воронцовского дворца, а ныне элитного санатория Министерства Обороны. Не хотелось даже случайно встретиться с кем-то из бывших сослуживцев по стратегической авиации. Незачем ворошить ушедшее, ни к чему обязательные похлопывания, распросы за жизнь, за Афган. Чужими мы стали. Со смертью отчима прервалась последняя тонюсенькая ниточка, связывающая меня с прошлым. Впереди маячило неясное, тревожное будущее и как короткая тень в полдень скакало под ногами, скукожившееся как шагреневая кожа, сеиминутное настоящее. По купленным липовым пропускам мы проходили через решетчатые ворота перегородившие набережную, совали лукавым стражам под нос голубоватые бумажки, те, видимо работающие в паре с продавцами, на полном серьезе изображали проверку, изучали печати, даты, подписи и милостиво пропускали в рай обетованный. Если по левую сторону решетки люди валялись буквально на головах друг у друга, осторожно ставили ноги продираясь к взбудораженному тысячами бултыхающихся тел морю, то по ее правую сторону море оказывалось кристально прозрачно, песок полупустынен, под тентами - вдоволь свободного места. Наглядные уроки справедливости и равноправия продолжились и в дальнейшем когда на беленьком теплоходике с экзотическим названием Мухолатка мы отправились полакомиться шашлычком и охотничьими сосисками в Ласточкино Гнездо. Собственно возжелал сосисок Димыч, после рассказа о небывалых приключениях советского офицера в обителе победившего социализма, то бишь интуристовской гостинице Европейская. Спорить с ним я не стал. Собрались, купили на пирсе билетики и поплыли. Мимо борта тарахтящей дизелем Мухолатки скользили забитые отдыхающими пляжи, напоминающие с моря облепленные рачьей икрой сваи. Люди отсутствовали только на выдающихся в море скалистых берегах, утесах и ... на отлично ухоженных, прикрытых от нескромных взглядов зеленью парков спецпляжах, спецдач и спецсанаториев. Там безлюдно, просторно, чинно. Только единичные фигурки вальяжно нежились в шезлонгах под легкой сенью ярких полосатых тентов. Когда теплоходик добрался до Ласточкиного гнезда и мы взошли к цели путешествия, то первое, что увидали оказалась выстроившаяся в унылую шеренгу, бесконечную словно Великая китайская стена очередь. Желание поесть заветных, можно сказать ритуальных, для советского человека сосисок, сменилось просто банальным чувством голода, необходимостью побыстрее пожрать чего-нибудь и вернуться на родной спутниковский пляж. Поддержав частный бизнес старушки, распродающей с космической скоростью желтые дымящиеся початки вареной кукурузы, мы спустились к морю и вновь попали на совершающую уже обратный рейс в Алушту, с заходом в Гурзуф, родную Мухолатку. Море, еще недавно качавшее теплоходик на пологих неторопливых волнах словно взбесилось. Крутые злые волны били в скулу суденышка, сбивали с курса, ветер забрасывал на палубу гроздья водяных капель и обрывки белой пены. Нос кораблика то вздымался к небу, то со всей силы ухал вниз и барабанный звук динамического удара глушил немногочисленных отважных путешественников. Рында на носу звенела в такт размахам корпуса, навевая нехорошие мысли о Летучем голандце. Первый морской опыт оказался довольно удачным. Мы оказались если не морскими волками, то и не совсем сухопутными крысами. Морская болезнь, поразившая многих, нас с Димычем обошла стороной. В моем случае справедливо говорить о наследственности, преемственности и прочей ерунде, но Димыч совершенно сухопутный человек, и выдержанное испытание вдвойне почетно. Во время одного особо томительного взлета Мухолатки Димыч вспомнил о старенькой тетушке проживающей в Одессе. Тетушка давно жила одна и очень скучала без общения с родственниками. Она часто писала письма и приглашала Димыча собраться и приехать погостить. Когда Мухолатка вихляя корпусом все-же вылезла из под волны на поверхность, Димыч клятвенно пообещал навестить старушку. - Мы можем попробывать устроиться вместе с машиной на теплоходе берущем автотуристов, например Армении, идущем из Ялты в Одессу, - подначил я его, - Так выйдет безусловно короче и тетушке не прийдется долго ждать. - Ничего. Мы и вокруг моря по суше прокатимся. Так тетушке будет спокойнее. - Отпарировал мой друг. Судьба разрешила все просто. На наш вопрос в кассе Ялтинского порта только неопределенно пожали плечами, сказав, что билеты распроданы на месяц вперед и свободных мест в обозримом будущем не предвидется. В результате мы покорили Одессу не с парадного, морского, а с пыльного черного, сухопутного рабочего подъезда. По когда-то, в очень давно забытом прошлом, мощенной булыжником, а ныне совершенно раздолбанной улице имени Пастера доковыляли до старенького, серенького особнячка, сохранившего еще следы былой респектабельности. В добрые старые времена это видимо был приличный дом для состоятельных жильцов средней руки. Врачей, фармацевтов, попечителей учебных и богоугодных заведений. Теперь в нем проживали счастливые граждане веселой Одессы различных национальностей, вероисповеданий, положений в обществе. От довольно видных, до самых старающихся стать незаметными. Объединяла всех видимо только общая любовь к родным стенам и ненаглядной Одессе. Больше ничем это странное стремление жить именно в данной географической точке, на мой взгляд, оправданно не было. Матеря на чем свет стоит Одесских градоначальников, отчаяно крутя из стороны в сторону баранку, преодолев все колдобины и выбоины, кучи приготовленного видимо еще в прошлом веке для ремонта дороги гравия и булыжника, мы остановили машину возле заветных окон. Как только заглох двигатель, немедленно будто по команде распахнулись все окна дома. В каждом, обрамленная рамой и задрапированная шторой, появилась уникальная личность и принилась услух обсуждать машину, нас, наши рожи, одёжу, сумки, к кому это нас принесло, надолго ли ... ничуть, впрочем, не стесняясь присутсвием обсуждаемых субъектов. Зная по наслышке своебразность населения Одессы, мы постарались как можно быстрее скрыться в парадном, не вступая ни в какие словопрения с аборигенами. Первым, на правах родственника, шмыгнул в темное словно нора бурундука дупло парадного Димыч. Раздался короткий испуганный вопль и дрожащий голос Димыча из темноты предостерег меня от дальнейшего движения в потемках. Я остановился, давая глазам возможность адаптироваться к полумраку. Пол в подъезде практически отсутствовал. Его просто не существовало. Только концы обломанных, черных гнилых досок с ободранной краской. Передо мной смутным силуэтом виднелась балансирующая на крае провала фигура Димыча. Ухватившись руками за какие-то нелепо натянутые вдоль стен веревки и связки канатов он завороженно смотрел на зацепившуюся ручкой за слом доски сумку с подарком для тетушки. Сумка легко покачивалась, готовая в любой момент продолжить полет в преисподнюю. - Что же это такое? - Вопрошал Димыч невидимую публику трагическим голосом. - Та ничого! Це такэ зробылося. Мы вже привыклы. - Раздалось из-за приоткрывшихся дверей. - Мы же хотели вас прэдупредить, так вы торопилысь, як ти скажени, людэй нэ слухалы!. Да вы не волнуйтесь. Если у сумке нет чего съедобного - то крысюки ее и не тронут. - Крысюки... - повторил тихо Димыч. - Но если она скажем натуральной кожи, тогда конечно, могут погрызть.. уточнила голова из двери второго этажа. - Да вы не переживайте так. Прийдет дядя Вася-слесарь и достанет вашу сумочку. - А почему же вы не закрыли парадную дверь, не поставили ограждения? Поинтересовался Димыч, прекратив балансировать и отступив ко мне на пятачок тверди перед дверью. - Надо сообщить домоуправу, вызвать ремонтников. - Нет, посмотрите на него! Люди! Мы жэ тебя ждали! ... То мы сразу и сделали, немедленно як провалилась первая доска. Три года назад. - Три года? - Три года, молодой человек, три ровненьких года. Пришла комиссия и выписала смету на ремонт доски. Через полгода проволилась цельная секция. А тут к слову сказать и ремонтники с доской пришли... Очень ругались... Очень! Снова пришла отая комиссия, посовещалась и выписала наряд на ремонт секции... Ну вот теперь мы ждем пока усе вже провалится, тогда наряд на это усе и выпишут сразу. - Сообщил жизнерадостный жилец третьего, последнего этажа. - А ходите то вы как? - А мы попривыкли, по над стеночкой, держась за веревочки. Тут главное вниз не смотреть. Так оно и не страшно... Особо если сухая погода. Димыч распластался на полу, я зажал руками его ноги. Остатки пола предательски сипели и выгибались, но Димыч миллиметр за миллиметром продвигался к цели. Медленным движением, словно минер около взрывателя тонной бомбы он поднес пальцы к ручке сумки. Обхватил ими кожанный простроченный ободок и прошептал мне - Тащи медленно, без резких движений. Все это действо происходило под непрервыный комментарий присутствовавших жильцов. Одни сообщали на верхний этаж о ходе операции, живо описывая все происходящее как Синявский спортивный матч в Лужниках. Другие причитали что под незваными пришельцами провалятся последние остаточки пола и нельзя будет даже выйти в булочную или на работу. Третьи заявляли, что это - хорошо, потому, что уж теперь точно комиссия выпишет наряд на усе. Наконец сумка с нами. Пол не провалился. Выполняя интсрукции жильцов мы прошли держась за канатики по краюшку сохранившегося настила к лестнице и благополучно поднялись на второй этаж. Тетушка оказалась бодрой старушкой, не поддающейся ни времени, ни бытовым неурядицам. Посидевшая в лагерях за дружбу с продажной девкой мирового империализма - генетикой, а затем проработавшая всю оставшуюся жизнь в институте Пастера по развитию того, за что сидела вначале, тетушка не потеряла жизнелюбия, вкуса, чувства юмора и радости общения. Она прекрасно помнила всех родственников, их детей, внуков, племяшей, свояков и кумов. Обо всех Димыч должен был дать обстоятельный ответ, со всеми возможными подробностями. Друг часто плавал словно студент на экзамене, а под конец, на мой взгляд, просто начал сочинять всякие небылицы, дабы не ударить в грязь лицом, скрывая свою неосведомленность в делах многочисленной родни, многих представителей которой просто не знал лично, а о существовании других - даже не догадывался. На следующий день,преодолев в дружной цепочке жильцов провал, мы отправились гулять по Одессе. Нас встречала Графская пристань, приветствовали Дюк и Пушкин. Мы пили пиво в подвале Гамбринуса, закусывая жирной малосольной скумбрией. Наконец перед нами предстала знаменитая Дерибассовская. Под ногами небывалая мостовая, вокруг - поток людей. Красота. В середине дня мы дефелировали по улице Ленина и любовались свеженькими, заново покрашенными фасадами домов. Не улица, а игрушка. Но вскоре начала возникать вечная проблема большого горада. Пиво, выпитое в Гамбринусе срочно просилось на волю. Аналогичная проблема посорила нас с бывшим Ревелем. Но, слава богу, солнечная южная Одесса не строгий северный Таллин. Мы заскочили в полукруглую арку первого попавшегося дома. Какое разочарование ждало нас! Маляры, красившие фасад, не удосужились даже заглянуть в подворотню, оставив здесь все как при предках Бени Крика. Своды и стены остались покрыты многолетним слоем смолистой копоти и пыли, паутины и плесени. Вонючие, полные гниющих объедков ржавые баки, щиплющий ноздри стойкий кислый запах перебродивщей капусты, тухлой рыбы и вской другой пищевой мерзости. Честно пройдя увитый поверх обшарпанных стен зеленью вьюнка и дикого винограда дворик, мы обнаружили в глубине заветный зелененький туалет. Только вот чистюли жильцы навесили на дверку огромный замок, забыв видимо, что у прохожих нет ключей. Природа взяла свое. Мы вернулись к мусорным бакам и немножко отомстили жадинам живущим за красивеньким розовым фасадом. - Простите нас люди! - облегченно вскричал чувствительный Димыч. - Но честь и сухие штаны в нашем возрасте ценятся дороже. Вторую половину дня мы посвятили Мельпомене. На площади перед величественным, действительно прекрасным оперным театром, валялись листы котельного железа, стыдливо прикрывающие изъяны мостовой. В кассе билетов конечно же не имелось. - Что Вы, молодые люди! Какие билеты! Это же ж Одесская Опера! Все распродано на месяцы вперед! - С придыханием, закатывая глазки объявила нам приговор дежурная администраторша. Не помогли ни уговоры, ни намеки на горячую благодарность. Ни даже упоминание Афганистана. Она только томно вздыхала и сокрушенно разводила руками. - Одесская опера! Ах! Ах! Это такой театр! Такой театр! Похоже билетов у нее действительно не осталось. - Что же вы нам посоветуете? - Приходите пораньше. Может купите с рук. С переплатой. Идти вновь на Пастера не имело смысла. В ресторан вилась унылая очередь местных отдыхающих. Мы неторопливо побрели к парку. С левой стороны улицы приткнулся одноэтажный магазинчик Конфеты. - Слушай, - Предложил Димыч, - давай вспомним детство. Да свершится мечта! Возьмем по полкило шоколадных конфет и наедимся. Перебъем аппетит намертво. Посидим в садике и двинем обратно к Опере за билетами. - Годится! Мы прошли к прилавку и занялись изучением ассортимента. Он оказался неожиданно богат. Мишки на севере, давно сбежавшая из Харькова Белочка, Гуливер, Красная - все обожаемое, недоеденное в далеком детстве. - По триста граммов каждого сорта! - Радостно сообщили мы продавщице. Толстая, лоснящаяся будто колобок, добродушная тетка сыпала на весы в общий кулек из большого металлического ковшика конфеты разных сортов. Мы переглянулись с Димычем, но тактично промолчали. Цена-то у каждого сорта своя. Но да бог с ней. Тетка внимательно следила за весами. Давала стрелке успокоиться. Добавляла или убавляла половинки, четвертушки от отрезанных острым ножом конфетных тушек. Словом, воплощение аптечной точности в торговом деле. С улыбкой она назвала нам окончательную цену и подала заветный кулек. Я подбросил его на руке и передал Димычу. - Легок, что то? Возле окна, на тонконогом столике в гордом одиночестве вздымались Контрольные весы. Они показали нам недовес в полкило! - Милая, вы немного ошиблись! - Да я тридцать лет в торговле! Ударница пятилетки! Да я на граммулечку не перевешу! - Да не на грамулечку, тетенька! На полкила! - Где те полкила? А ну пакажи! Мы показали. - Та не верьте вы им, хлопчики! Вы мне верьте, живому человеку! - Ну легок больно кулечек! Мы ж молчали, когда вы, дамочка, все вместе взвешивали, за одну цену, так хоть по весу не мельтешите! - Взмолился Димыч. - То ты мне? Мне? - Она уперла толстые руки в необъятные бока, выставила вперед монументальную грудь и словно танк поперла на худенького спортивного, вдруг усохшего на ее фоне Диму. - А ну дай. Дама решительно выхватила из руки Димыча бумажный пакет, зашла за прилавок поставила его на весы. Докинула в пакет три дешевых Гуливера, подумала и со вздохом добавила по половинке Белочки и Красной, завернула, протянула мне, проигнорировав в гордом презрении оскорбленной невинности Диму. - Ну первый раз вижу! Два идиота и сразу вместе! Ладно уж, жрите. Пока я добрая. Она ласково улыбнулась на прощание и послала воздушный поцелуй. .. Одесса! Ну что ты будешь делать. Рассмеялись, повернулись и вышли на залитую солнцем улицу. На площади перед театром шел отчаянный торг билетами. Их предлагали благообразные старички, молодые прощелыги блатного вида, пьяницы с носами сливового цвета, покрытыми тонкой сетью красных прожилок. Цены очень простые пятерочка, червончик, четвертачок. Отпуск подходил к концу, а вместе с ним и пачка рублевых накоплений. Посовещавшись решили, что для меломанов вроде нас хватит и демократичной галерки за пятерочку. Билеты купили у благообразного дедульки в заношенном белом полотняном костюмчике и желтых ярких сандалетах на босую ногу. В придачу к двум синеньким квиточкам дедок дал неожиданный и не вполне понятый до конца двусмысленный совет - Не знаю любите ли вы музыку, но если останетесь на второй акт, можете свободно перебираться в партер. В любом случае получите удовольствие от театра. Лучший в Европе... после Венского. Торопитесь, молодые люди, а то не успеете посмотреть. Удивленно переглянулись, до начала еще оставалось больше получаса. - Я имею в виду театр! - Пояснил старичок. Раскланялся и гордо удалился. Мы вняли его совету и в толпе меломанов втянулись в величественное здание. Старичок не обманул, действительно, фойе, холлы, лестницы, зал поражали величием и богатством лепнины, позолотой, архитектурой. Но зазвучали звонки, и люди постепенно стали рассаживаться в зале. Все билеты действительно нашли своих покупателей. Ни одного свободного места. Отзвучала увертюра. Чудная акустика старого театра донесла до нас прекрасную музыку Верди. Занавес поднялся и началось действо. С первых же звуков донесшихся со сцены недоуменно переглянулись. Это было нечто! Даже мои совсем не музыкальные уши почуяли некий подвох. Что уж говорить о нежной, взращенной в музыкальной школе душе Димыча. Со сцены вливалась в зал самая откровенная халтура. Дородные тетки скрежетали и сипели, танцевальные номера не превышали уровня студий народного творчества. Извиняюсь, многие из самодеятельных артистов выглядели бы в данной ситуации лучше. Одно существенное различие, творимое на сцене отличалось от клубной самодеятельности наличием великолепных декораций, шикарных костюмов артистов и отличного оркестра. В своем разочаровании мы оказались не одиноки. В погруженном в торжественную тишину первых ритуальных минут зале пополз сначала шорох, потом недовольный шепоток, переговоры. Старичок оказался прав, после антракта в зале стало пусто, садись хоть в первых рядах партера. Мы с другом решили, что спасенные уши дороже пропавшей десятки. В густом потоке выбирающихся из театра разочарованных зрителей покинули и мы сей удивительный храм искусства. Вот уж где содержание никак не соответствовало оформлению. Народ здраво рассудил, что происшедшее есть доведенный до абсурда результат засилья блатных в труппе, потеря всякого чувства меры, приведшая коллектив к фиаско. Впрочем, добавляли люди, в любом случае за счет куротников театру гарантирован ежедневный полный аншлаг. Как это так, не побывать в Одесском Оперном, втором в Европе! На город, аки занавес на сцену, спустилась тяжелым черным бархатом южная теплая ночь, прорезаемая гудками теплоходов в порту, звоном редких трамваев, оттененная неясно доносящейся из центра музыкой. Освещаемая скудными фонарями пустынная тихая улочка вела нас из жизнерадостного, веселого, пестрого, многолюдного центра на старенькую улицу Пастера. Неторопливо фланируя по узенькому тротуару, разговаривая за жизнь, умиротворенные и немного подуставшие шли мы под распахнутыми настежь окнами, жадно вбирающими свежий вечерний воздух колышущимися жабрами подсвеченных изнутри занавесок и гардин. Неожиданно сверху свесились две здоровенные словно окорока лапищи, туго заправленные в розовую упругую кожу. Толстые будто сосиски пальцы подхватили под мышки моего друга и начали с неумолимостью подъемного крана втаскивать наверх, к освещенному проему окна. Я еле успел ухватить его за пояс и потянуть к себе. Только после установления неустойчивого равновесия удалось разглядеть похитительницу. Двумя шарами, размерами с арбуз, выкатывались налитые груди с темными коричневыми виноградинами сосков. Над всем этим величественно разметались волны темной гривы волос. Крепко попахивало цветочным одеколоном, но и его запах перибивал густой, устойчивый аромат дешевого молдавского вина. - Ну чего уцепився? Чего пристав? Не видишь рази, дама пригласила кавалера. Отчепись от него... Вяло брыкающееся тело Димыча опять начало втягиваться в окно. - Нет, так просто вы моего друга не заграбастаете, мадам. - Я резко рванул его вниз. - Вы меня разорвете! - запричитал Димыч. - Не делай ему больно, урод! А то я... Убъю! - Пообещала амазонка. И потянула добычу на себя. Нос Димыча зарылся в мягкую долину, разделяющую груди, а руки, до того метавшиеся в воздухе в поисках опоры, начали елозить по поверхности вываленных на подоконник телес, ощупывая прелести на манер слепца. Да, там всего было много. - Во, гляди, ко мне тянется. Признал, коханый. Ну иди же, иди. - Это к Димычу. Нежненько так... - Згинь же, геть, пройдысвит! Оставь нас у любви... - Это обращено ко мне. Грубо, толстым басом. - Тяни! ... Спасай! ... Задыхаюсь!!... - Димыч уперся руками в монументальные груди, вырвал свой нос на волю и сделал полный, отчаянный, хлюпающий вздох, проветривая легкие. Я снова дернул, он помог, оттолкнулся. С громким треском улетела в сторону пряжка ремня. Взвизгнув, разъехалась металлическая змейка брюк. Я не удержался и шмякнулся на тротуар. Из окна раздался рык торжествующего победу саблезубого тигра. Точнее тигрицы. Но тут раздался вой сирены и Димыч на секунду завис над улицей. Женское любопытство спасло нас и погубило хищницу. По улице неслась утробно ревя машина Скорой помощи. Неожиданно вой сменила разнесшаяся из того-же динамика на полную мощность развеселая Пугачева со своим Арлекино. Дама заслушалась, расплылась в довольной улыбке. Димыч завис над тротуаром демонстрируя пестренькие в веселый цветочек трусы. Подходящий момент. Я подпрыгнул и навалясь всем телом вырвал беднягу из рук обольстительной похитительницы. - О! Дэ же ты! Такая ночь любви ждала нас! - завопила женщина простирая руки и трагически закатывая глаза. - Люби сама себя! Какого лезешь к людям! - Огрызнулся, подтягивая брючата Димыч. - Ну и нравы. - Ему такая женщина отдавалась! А он! ... Да пошел ты, невдалый! - Тетка провожала несостоявшуюся жертву такими отборными метафорами, так красочно описывала нас, наших родственников, наши достоинства и недостатки, что даже мне, с немалым армейским опытом стало просто потрясающе интересно слушать. Куда там армейским прапорщикам до простой одесской женщины, расстроенной в самых светлых ожиданиях! Дальше шли уже по середине улицы, от греха подальше. Никто на нас особо не покушался. Дешево отделавшись разорванным ремнем и потерянными пуговками, пробрались как скалолазы по веревочкам в заветную тетушкину квартиру. На следующее утро решили идти на пляж, но всезнающая тетушка нас отговорила. Потупившись и страдая за родную Одессу, старушка сообщила пренеприятнейшее известие - вода на ближайших к городу пляжах напоминает те биологические растворы и супы с которыми она работает всю жизнь в качестве врача-микробиолога. Об этом кошмарном факте ей по секрету сообщили сослуживцы, проводившие совместные с санэпидемстанцией исследования морской водицы. Самое безопастное для купания место нашли на каком-то удаленном острове, чуть ли не на самой границе с Румынией, кажется с воодушевляющим названием Змеиный. Мы переглянулись, посовещавшись и решили, что купальный сезон в этом году можно считать успешно законченным. А вместе с ним и нашу поездку, вообще. Время поджимало и так, и так. Простившись с тетушкой мы в последний раз отважно преодолели подъезд, вкинули в багажник вещички, завели движок и простились с Одессой-мамой. Как оказалось весьма вовремя. Подъезжая к родному Харькову услышали на заправке слухи о карантине в Одессе, о холере и прочих радостях, которые так успешно удалось избежать. В тамошнем море мы не купались, на пляжах не валялись, в общепите, спасибо тетушке и конфетам, не питались. Следовательно, бояться заразы, или сдаваться врачам нам незачем. Да и какая, к черту, холера! Меня ждал Афганистан. Родной ограниченный контингент. Димыча - курилки НИИ, цеха завода, вино, песни и незамысловатая любовь в комнатах женских общаг. Собираясь к себе в отряд я неожиданно понял одну простую вещь. На мне теперь квартира, машина, вещи. Как со всем этим обходиться? Ладно машину можно загнать в гараж и заплатить взносы за пару лет вперед. Квартиру - запереть. Но умно ли это, когда друг теснится вместе с родителями в двухкомнатной хрущобе? Сначала Димыч и слушать не желал о переселении. Но совместными с Васей усилиями мы его уломали. У Василия Александровича оказался знакомый юрист взявший на себя формальную сторону дела. В ноториальной конторе заверили доверенности. Димыч клятвенно пообещал не садиться за руль пока не сдаст экзамены на вождение, не давать руль девкам и не трахать их прямо в салоне. Перевезли его вещички, заперли мое добро в одной комнате и справили скромное новоселье. Билет на самолет до Ташкента куплен заранее. Оставалось поставить отметку об убытии в комендатуре, выпить и присесть на прощание.
      Глава 23. Смутное время. Предсказанное стариком в заповедной пуще начинало сбываться. Ушел в небытие Леонид Брежнев. Собственно неожиданного в этом событии мало. Просто само ожидание несколько затянулось, казалось сонное правление продолжится еще бесконечно долго, отмечаемое переодически бесконечными, нудными докладами на очередных съездах КПСС, словно покосившимися вешками на болоте. Маршала и Героя хоронили в серый, холодный ноябрьский день. Угрюмые мужики в черных, нелепых, лагерных бушлатах неряшливо уронили дубовый гроб старого Генсека в разверстую яму могилы, а преемник зло швырнул следом замерший комок серого суглинка. Происходившее на Красной Площади афганцы увидали несколько позже, а в начале всех свободных от службы согнали в клубную палатку, где очередной зам по политической с покрасневшими от слез глазами объявил трагическим голосом страшную новость и предложил, бедный недоумок, свою политическую инициативу Брежневский призыв в партию!. Молодые технари и летчики, толпившиеся в задних рядах, откровенно заржали. Старшие офицеры, хоть и понимали весь никчемный идиотизм предложения, но ограничились покашливанием в кулак и тот же кулак продемонстрировали расшумевшемуся молодняку. - Эх, братва, а ведь мы еще помянем Леню добрым словом. Как человек он был совсем не плох. Окажутся ли следующие лучше? Вот вопрос... - Тихо сказал инженер по спецтехнике. Сказал он тихо, но все услышали и примолкли. Молодежь оказалась права - через неделю в отряд прибыл новый замполит. Не скажу, чтобы его предшественнику здорово не повезло. Дурака с инициативой отправили обратно в Союз на непыльную должность в заштатном районном военкомате. Отсюда вывод - всякая инициатива, не получившая добро у начальства, строго наказуема. Впрочем, это еще вопрос. От замполита пришло летом письмо полное восторгов, с подробным описанием высаженного огородика, всех его грядок, вырощенных помидоров, огурчиков, щавеля, молодой картошечки. Тут, в Афгане это ему врядли бы удалось. Да и обстреливать аэродром духи стали, не в пример прошлым годам, значительно чаще и интенсивнее. Все настойчивее поползли слухи о желании руководства страны заканчивать войну. Духи наседали яростнее, чаще появлялось у них современное оружие, больше стингеров. Спецназовцы даже перестали удивляться, захватывая караваны с натовскими, переделанными под калашников, патронами произведенными толи в Голландии, то в каком еще другом экзотическом месте. Среди трупов бородатых маджахедов находили безбородых японцев, смуглых иранцев, кадровых пакистанских офицеров, суданских негров. Зашевелился, захрустел давно не разрабатываемыми суставами, весь исламский мир, потягиваясь, собираясь с силами, оглядываясь вокруг после вековой тупой спячки. В нашем стане как и раньше монотонно читались доклады генсеков, прорабатываемые повсеместно с народным здоровым энтузиазмом до ломоты в челюстях. Меня, к счастью, эта нудьга затрагивала все меньше и меньше. Наше дело железки ковырять, технику обслуживать, а бумажками всегда есть кому заниматься, пусть эту труху замполиты ворочают. Правда и бумажная братия начала уставать от косноязычного, многократного перетирания все тойже жвачки, перестала понимать скрываемые под словесной шелухой указания и ориентиры. Партийная машина двигалась по инерции заданной много лет назад, скрипела, сипела, скрежетала, разваливалась. Заглушать отзвуки этих нежелательных шумов музыкой и песнями приезжали в Афган популярные артисты. Они оказались на удивление нормальные ребятами, не сгибаясь пели песни под душманскими обстрелами, не тушевались в компании военных, лихо пили водку, добирались до отдаленных блокпостов, лазили туда куда их не пускали из соображений собственной безопасности, сопровождающие политотдельцы. До приезда артистов офицеры, случалось, похихикивая предсказывали их трусость под огнем, намекали на Второй Узбекский фронт, не титульные национальности. Уезжая в Союз многие из бойцов культурного фронта увозили с собой любовь и уважение, новые песни и впечатления, возвращавшиеся обратно к нам в Афган на волнах эфира и магнитофонных кассетах. Артистов присылали для поднятия боевого духа контингента. Для удержания на приемлемом уровне морали присылали военных прокуроров. Участились случаи продажи афганцам не тоько муки, сахара, что случалось и раньше, но и горючки, боеприпасов, оружия. Содаты и кое кто из офицеров начали потягивать анашу, оправдываясь необходимостью расслабиться, снять нервное напряжение, стрес. Пошел поток наркотиков домой, в Союз. Дожили. Довоевались. Умирали генсеки. Умирало старое время. Умирала страна. Редкие письма из Харькова приносили вести от Димыча и Васи. Далекие друзья жили мирной жизнью, повседневными заботами, поисками резины для машин, масел, бензина, тормозных накладок, мыла, сигарет, стирального порошка. Список трудностей постоянно удлинялся, пошли проблемы с водкой, оная исчезла, вновь возникла, под странным названием коленвал, ее сменила еще более странная андроповка. Через некоторое время в письмах друзей начался разнобой, отражающий различие в оценке происходящего. Если Вася отзывался одобрительно о попытках очередного генсека навести в стране элементарный порядок, дисциплину, не осуждал проверки документов у людей шатающихся в рабочее время по улицам, пьющих в пивных барах, сидящих в кино, то Димыч ужасался нарушением прав личности и всяческих призрачных конституционных свобод. Видимо моему дружку, обладателю права свободного выхода для работы в библиотеке, досталось за какие то грехи. Писать на грани фола Димыч не боялся то-ли по дурости, то ли успел устать от повседневной боязни, может стало тошно мужику и послал все по фигу. Но оставалось и много общего. Оба забыли времена когда ездили на новой резине. Теперь отдавали раз за разом старые изношенные колеса в наварку. Оба сменили автомобльные аккумуляторы на левые тракторные, наверняка уведенные с завода самоходных шасси. Оба дружно перевели двигатели на дешевый семьдесятшестой бензин, продаваемый шоферами грузовиков канистрами в укромных местах. Сначала просили по трешнику, потом - пятерочку, а при полном отсутствии бензина на государственных заправках - требовали уже червонец. Димыч писал об этом с долей иронии, сокрушаясь, немного виновато, машина-то считалась моя, сообщал о ремонте в квартире, о вроде бы найденной девушке мечты. Потом пришло письмо о смерти Васи. Смерть человека не являлась в Афганистане чем-то особенным, исключительным. Смерть на войне - дело рутинное, повседневно, к смерти выработалась если не привычка, то некое специфическое, стоическое философское отношение. Смерть стала повседневной ненавязчивой реальностью. Совсем другое дело - нелепая смерть хорошего человека в мирном, устроенном городе. На Родине. За рекой. Всю жизнь мечтал Вася о даче, выкладывался, мотался, выбивая сначала участок, потом - бульдозер, за ним - эскаватор, рабочих, материалы, лес, кирпич, кран, грузовик... Наконец домик начал приобретать законченные формы, оставалось поставить фрамуги окон, навесить двери, настелить полы. В один из осенних дней Василий Александрович возвращался с дачи вместе со своим другом. Они неторопясь ехали по Змиевскому шоссе когда на автомолиь, в лоб налетел совхозный грузовик управляемый в дупль пьяным шоферюгой.. Убил и подло удрал, бросив искореженную машину на ночной обочине. Возможно раненные, в разорванном, смятом железе еще жили какое-то время. Может можно было спасти двух хороших людей. Кто знает... Не оказалось поблизости врача равного Васе. .. И он умер. Жизнь иногда складывает замысловатые лабиринты, запутывает такие узелки, что и верится в них с трудом. Несколько лет назад Вася прооперировал, выходил, с того света вытащил пациента, дни и ночи проводил у его койки, спас. Они подружились, навещали друг друга, помогали чем могли. Спасенный человек оказался на все руки мастер. Часто по-дружески приезжал помочь Васе на строительстве домика. Вот и в тот раз они оказались вместе. До самого конца. Без них Жизнь стала немного беднее, менее яркой, осмысленной. Люди ушли. Жить остался убивший их пьяница, а так как приходился он родственником районному начальству, то и правосудие, вначале грозно метавшее праведные молнии в нечестивца, постепенно сникло, перешло на громкие, но вполне безопасные громы, а закончило и вовсе милым дождиком. Присудили шоферюге условное осуждение и постепенное, не обреминительное для кармана, возмещения ущерба семьям погибших. Отрыдали вдовы, поплакали дети. Выпили, проводили в последний путь друзья. Жизнь снова потекла намеченной, торенной колеей мелких забот и повседневных трепыханий. Выпил за хорошего человека и я в своей кибитке, поставленной за бруствером из плоских камней, на негостеприимной афганской земле и всё вновь пошло, покатилось по предначертанному заранее пути. Недолго провластвовав помер очередной Генсек, успев на прощание одарить безутешный народ новыми гениальными замыслами, а заодно поразить неимоверной живучестью. Можно сказать мужеством, с которым на последнем издыхании читал бумажки с трибуны, когда на подгибающихся, неверных ногах шел голосовать к урне избирательного участка - крепко держался за кормило власти. Помер, но так и не выпустил из рук. Вновь плясали на экранах телевизоров беленькие лебеди. Звучали траурные марши и симфонические оркестры. Нам, по большому счету, стало все равно какой очередной старец взберется на трибуну дабы косноязычно читать бесконечные стопки отпечатанных бумажек. Армии хватало своих забот и тревог. Казалась, что афганская война может тянуться бесконечно долго, вечно, то замирая с наступлением холодов, перекрывающих перевалы, то оттаивая, оживая вместе с караванными тропами и зеленкой, скрывающей в системе подземных арыков новые и новые толпы душманов. Враг год от года становился все более организованным, лучше вооруженным и обученным. Впрочем и мы учились, не теряли времени, воевали профессионально, войска пополнялись современной техникой, оружием, испытывали новые типы снарядов и бомб. Иногда казалось, вот еще одно, последнее усилие, еще одна гора душманских трупов, еще один заход вертушек, залп Градов и произойдет желанный переворот. Но не успевала десантура очистить один гадючник, как обнаруживалось новое гнездовище, за ним еще и еще. И так до бесконечности. Чаще стало проскакивать в офицерской среде сравнение с американцами, завязшими в свое время во Вьетнаме. Печальная получалась аналогия, особенно если принять во вимание концовку. Неожиданно оказалось что новый Генсек оказывается умеет сам ходить, довольно бодро читает без запинки сварганенные помощниками доклады, даже позволяя себе изредка отрываться от бумаженки и нести веселую отсебятину. Замполиты нахваливали его недюжинную образованность, университетский, московский диплом. Все остальные дивились странным словесным оборотам, нелепым ударениям и словосочетаниям. Лично мне показались глупы и наивны сии напыщенные излияния. Достаточно один раз послушать как славно расставляет ударения, самотверженно борится с незнакомыми словами новый вождь и мгновенно отпадала малейшая необходимость в замполитовских комментариях и восхищениях. Еще у Генсека оказалась в наличии жена. Первая советская леди все чаще активно пробивалась на первый план телевизионных экранов. По тому как внимательно, благовейно взирал и внимал ей Генсек, как размягчалось, молодело при взгляде на супругу усталое лицо, возникало чувство, что в разговорах о муже - подкаблучнике есть изрядная доля истины. С другой стороны это смотрелось необычно трогательно, совсем не по-царски, по-человечески. Долетели до наших бивуаков отзвуки гигантской антиалкогольной кампании. Загрустили кавказцы и молдаване читая письма об уничтожаемых заветных виноградниках, посаженных еще дедами и прадедами на каменистых, вырубленных в горах террасах, в пустошах бессарабских степей. - Зачем так! Почему? - Возмущался один из наших летчиков. - Ты бормотуху убирай, дешевый портвейн убирай, плохой виноград вырубай. Это да! Не трави людей. Тебе спасибо скажут. Водку химическую запрещай, а хорошее вино? Ведь это только здоровье! Саперави - да его у нас после операции больным дают! Оно кровь восстанавливает! Ведь виноградная лоза как живая! Разве его можно вырубать? Ему больно... Он жить хочет! - Ну на счет водки это он сурово взялся, - хмуро поддерживал грузина прапорщик-технарь, летавший в Казань на ремзавод. - Ты бы видел, что творится. Тысячная толпа. Милиция. Когда привозят водяру молодые парни вскакивают на плечи людям и по головам, по плечам бегут. Такая плотная масса. Давят друг друга, бьют. Милиционера всадили в стекло витрины, так ему голову словно гильотиной срезало, подчистую. Ты думаешь остановились? Куда там, пока всё не распродали он так там и пролежал, через ноги переступали. По крови шли. А бутылки мешками, чувалами волокли, что мужики, что бабы. Один черт. В магазинах ее проклятой и в помине нет, а у любого таксиста - пожалуйста. Плати деньги. У кого денег нет самогон пристрастились варить. По лестнице идешь, пока до пятого этажа поднимешься так надышешься, только закусывай! Сахар в магазинах исчез. По талонам давать стали будто в войну. Дожили. - Скоро выводить нас начнут один черт. Приедем - узнаем. Может сами гнать начнем. - Сказанул, выводить! Во-первых, при выводе духи нас положат на дорогах. Во-вторых, как же афганцы? Они долго без нас не протянут. - Что спорить? Нас все равно не спросят. Разве политики никогда не сдавали вчерашних друзей, поверивших и пошедших за старшим братом? Возьми Вьетнам. Американцы побросали своих союзников и благополучно убрались. Драпали прямо с крыши посольства, на вертолетах. ... Наши в Кабуле говорят учли их опыт. ... Площадку соорудили побольше... Слухи переросли в реальность. Газеты публиковали сообщения о мирных переговорах. Теперь офицеры возмущались поспешностью, смехотворной нелепостью наших переговорщиков. Интересы армии, попавшие в плен бойцы никого из новоявленных дипломатов не волновали. Перестроечный министр иностранных дел, а вчерашний республиканский энкавэдэшник, напрочь забыл о существовании пленных, томящихся в лагерях душманов, о порядочности, о престиже страны. Быстрее все сдать, продемонстрировать миру новое мышление и под радостные вопли благодетелей и доброжелателей убраться из многостродального Афгана. Спору нет, Афган всем засел в печенках, надоел пуще паренной репы. Все так. Все верно, но то, каким образом обделывались делишки на высшем уровне пахло просто противно. В конце концов за эту землю заплачена высокая цена пролитой крови, в нее вколочена, впаяна навеки броня сгоревших танков и боевых машин, дюраль самолетов и вертолетов, здесь остаются друзья, поверившие в помощь. Наконец, душманы, как люди востока, понимают только силу, пока ты силен и бьешь - с тобой считаются. Повернулся спиной, побежал - догонят и перережут горло. Духов мы ненавидели всеми фибрами души. Не находилось у нас для них ни сострадания, ни жалости, после всего увиденного и услышанного. Они называли себя воинами Ислама, безжалостно воевали во имя Аллаха против неверных, то есть против нас. Это понятно, объяснимо, но с такой же старательной ненавистью вырезали духи своих, принявших нашу сторону, даже просто не желавших воевать крестьян, жгли мусульманские мечети и взрывали святыни, курили гашиш, анашу, приторговывали героином. Наконец Афгана духам стало маловато, все чаще выбирались бандогруппы на наш берег, в Узбекистан, Таджикистан. Резали милиционеров, жгли строения, угоняли скот. В разговорах офицеров прозвучал неожиданный вывод, что исход войск ничего не решит, просто костер войны разгорится еще сильнее, охватывая Среднюю Азию зеленым знаменем газзавата и джигхада. Вольно или невольно, но наш ограниченный контингент, удобряя эту землю кровью и сталью служит стабилизирующим, сдерживающим фактором. Те кто сунул палку в гадючье гнездо, расшевилил его, пробудил от вековой дремоты ушли в небытие, но новые и новые полчища гадов сползались со всего света, увеличиваясь в количестве, ядовитости, оснащенности. Запомнился один полковник, артиллерист. Он долго слушал наши споры не вмешиваясь и не прерывая. Курил, сидя на раскладном парусиновом табурете. Потом, когда спор поутих, угас, словно костерок поглотивший, жадно сглодавший, все подброшенное топливо, полковник поразил нас неожиданным выводом: - Неопытный врач-недоучка, принимая саркому за безобидный чиряк, чиркает небрежно скальпелем, делает неглубокий надрез. Дает свободу метастазам, вместо серьезной операции по удалению всего образования, требующей потери и некоторого количества живого, здорового мяса. Точно так мелкие, недалекие политики принимая второстепенное за главное, пробудили к жизни великую идею исламского терроризма, успешно локализованную и сдерживаемую ранее на Ближнем Востоке сильной, современной, прекрасно оснащенной и победоносной армией Израиля. У нее, а заодно у всего цивилизованного Западного мира украли победу вместе с Синаем. Так и нас, вышибают, заставляют уйти из Афгана. - Под невнятные вопли о третьей корзине, о правах, о демократии люди искренне заблуждаясь, выбивают последнии подпорки из плотины, сдерживающей стихию, способную затопить весь цивилизованный мир. Уничтожить только потому, что наш мир иной, не соответствующий их туманному толкованию исламских законов, их древним обычаям диких горцев, волей случая сохранившимся в двадцатом веке. Мы для них неверные, гьяуры, чужие. Но не только мы, шурави, но и все остальные, живущие в Европе, Америке. Эти люди очень упрямы и настойчивы в достижении цели. А цель предельно простая - заставить весь остальной мир жить так как считают правильным их духовные вожди. Вот это действительно опасно. Самое обидное, что американцы на их стороне. В США сейчас нет сильных, образованных, воистину дальновидных политиков, способных понять - мы сегодня, здесь, работаем не столько для себя или Наджибуллы. Это уже не столь важно. Совсем даже не важно. Нет, спасаем сейчас будущее всей Западной цивилизации. Будущее Америки. Союз с нами, боевой союз как в прошлую мировую войну - вот идиальный вариант. - Да хоть бы просто не мешали... - Вставил кто-то из слушателей. - А они кричат о демократических выборах в Афганистане! Да ведь это утопия. Какая здесь демократия? Откуда? Будут одни бандюки давить других, пока не вылезут наверх самый страшные, самые жестокие с бредовой идей сначала великого Афганистана, а там, глядишь, и всемирного похода против неверных. Мало им Ирана с Хомейни. - Эх, полковник, пока душманы всего мира объединятся много воды утечет. Вон Ирак сколько лет воюет с Ираном. Миллионы уже положили братьев мусульман. - Это вопрос времени. Пока силен Союз - их можно остановить. Ослабнем мы, эти друзья полезут в нашу Среднюю Азию, Татарию, Башкирию. Не думаю, что все автономные республики привиты от яда фундаментализма. Скорее наоборот. Если им удастся такой бросок - Союз разорван на части. Погиб... Пропала Сибирь, Урал... Тут уж Китай не проворонит своего, будьте уверены. Окончательный расклад сил в этом случае весьма туманен... - Ну вы, полковник напророчили. Темно, страшно, аж жить не хочется. - Дай бог ошибиться, - грустно улыбнулся полковник, натянул на голову афганку и вышел на свежий воздух покурить. Никогда ранее не спорили в офицерских домиках и палатках о политике столь откровенно, жарко, бескомпромиссно как под конец афганской войны. Полковник со своей ракетной частью прибыл к нам почти под самый конец эпопеи. Была предпринята последняя, отчаянная попытка остановить духов, вырвать если не победу, то хоть передышку, поддержать и укрепить остающегося в одиночестве Наджибуллу. Тактические ракеты смонтированные на тяжелых тягачах вышли в намеченный район. Столпы взметенного в небо пламени озарили на мгновение афганскую ночь зыбким светом. Через несколько минут за сотни километров, в расположении духов начали рваться тысячи килограммов взрывчатки разворачивая, смешивая с камнями и землей людские тела, уничтожая предварительно засеченные военными спутниками и разведгруппами спецназа цели. Все боевые цели оказались поражены. Ракетчики сработали отлично, собрали свое хозяйство и убрались обратно в Союз. Но основная, политическая, цель всё равно осталась недостигнутой, такой же далекой как и раньше. Вместо уничтоженных ракетами духов пришли новые боевики. Медлительные, но неукротимые в своем движении верблюжьи караваны протащили сквозь заставы и блокпосты дополнительные партии оружия, Стингеры, боеприпасы. Все пошло, покатилось словно прежде. Всему приходит конец. Война закончилась. Войска перешли мост через реку переполненные горечью поражения, пьяные от радости избавления от страха и радужных надежд, связанных с возвращением домой. Дома нас встречали по-разному. Одни - как героев, другие - как убийц, поработителей, справедливо изгнанных из маленькой гордой страны ее свободолюбивым народом. Мы пили водку с первыми, били морды вторым, сдирая очки с их подслеповатых глазенок, волоча по заплеванным полам пивных за скрученные селедками засаленные галстуки. Это давало временное облегчение, выход бессильного гнева за поражение, за унижение, за непонимание всего происходящего. По ночам, если удавалось заснуть, гремели в ушах взрывы боя, валился вертолет в ущелье, все тянули, вытаскивали из оврага изрезанного на ремни Гошу. Никогда на войне не посещал раньше этот сон. Только теперь, после окончания боевых действий, когда все уже оказалось позади и оставалось только крепко зажмуриться, забыть, отряхнуть отныне и навеки прошлое. Наш отряд не расформировали, как предполагалось ранее сразу после вывода из Афганистана. В стране начинались непонятные, ранее абсолютно исключенные, невозможные, совершеннно не предсказуемые события и опыт афганцев вполне еще мог оказаться востребован. Заполыхала резней Средняя Азия - там убивали выселенных Сталиным с Кавказа турков-масхетинцев. Армия защищала растерянных, ограбленных людей от вчерашних соседей не силой оружия, не авторитетом власти, но уговорами. Огораживала жалким кольцом машин, боялась применить оружие, не наказывала безжалостно убийц, не карала воров и поджигателей. Не получая достойного отпора, наглея, бандиты распоясывались все сильнее и сильнее, чувствовали свою силу, входили во вкус кровавых игрищ. И всюду где лилась кровь вились листовки с призывами к Аллаху, к священной войне против неверных. Вместо того, чтобы раз и навсегда проучить негодяев, проповедник нового мышления, демагогически изливал потоки словесной шелухи, улещивал, ублажал, умиротворял, иногда грозил нестрашно слабеньким мягоньким кулачонком. Армия ничего не понимала. Офицерство корежило, ломало от несоответствия жизненой действительности прежним понятиям чести и присяги. Грянул Сумгаит. Толпы азербайджанской сявоты, прикрываясь святым именем Аллаха резали армян, не жалея детей, женщин, стариков. Другие азербайджанцы, с именем Всевышнего на устах спасали несчастных. Но таких кто спасал оказывалось несравненно меньше чем участников резни. И много, много меньше плотно закрывших окна и двери, безучастных и безразличных. Армейцы ждали решающего приказа властей, но вместо него вновь полилась вода пустой болтовни и бессильных словно, вставные челюсти перед костью, угроз. - Их надо вешать как бешенных псов. Вешать под барабанную дробь на стадионах. Всех, кто убивал. Не стрелять, а за шею давить! - Кричал бешенно вращая белками матово бледный капитан Вартан, потерявший в Сумгаите сестру. Почему я здесь? Пустите меня, я их гадов буду руками рвать. На другом конце плаца молчаливо сбились в кучу, сжав мозолистыми руками лопаты и ломы солдатики-азеры из строительного батальона, возводившего военный городок. Между двумя полюсами нелепо метался взъерошенный, машущий руками замполит. Все отворачивались от него, не обращали внимания, а он все бегал и бегал, призывал, уговаривал, чем-то очень напоминая Михаила Сергеивича. Через день обезлюдели казармы строителей. то ли их убрали от греха подальше, то ли сами удрали разбираться в родные горы. Вартана как могли утешили, заставили оставить мысль о поездке в Сумгаит. Помочь он все равно бы не смог, а вот влипнуть в историю или погибнуть по глупости, это наверняка. Все перемешивалось в наших воспаленных мозгах. Ранее единый, спаянный присягой и честью офицерский корпус начал распадаться, раздираемый на куски по национальностям, местам рождения, религиям предков. Неожиданно отряд подняли по тревоге и перебросили на Кавказ. На этот раз полыхнуло, вырвалось на волю пламя в Нагорном Карабахе. Тревога, боевое действо казалось вернули на место, укрепили шестеренки армейского механизма. Внешне все пошло по уставу, как раньше в Афгане. Но снова полились уговоры, беседы, увещевания. Армяне доказывали свое и слушая их пламенную, гортанную речь, доводы основанные на исторических фактах, подкрепленные авторитетом академиков, ученых, хотелось признать их правоту, принять их сторону. Армян сменяли не такие образованные, но такие же смуглые, по-южному эксцентричные, азербайджанцывиноградари с близлежащих гор и долин, приводили свои доводы, вроде бы основательные, крестьянские... Я честно пытался разобраться в проиходящем. Голова пухла от фактов, версий, доводов, контрдоводов, аргументов обоих сторон. Казалось, что невидимая, злая воля подпитывала всех участников раздора, отнимала разум, подталкивала к оружию, жаждала крови. На первый взгляд ситуация казалась предельно простой и ясной. Ну хотят армяне учить свой язык в школах - пусть учат, любят смотреть Ереванское телевидение - построй им ретранслятор нехай смотрят до одури, нужно им больше рейсов на Ереван, пришли самолет - пусть летает. Завали магазины товарами, чтобы люди бегали, покупали, тратили деньги, получали радость вместо пустой болтовни на бесконечных митингах. Вот и дело с концом. Не согласен с этим Баку, пошли его на фиг, смени ЦК и всего делов. Но наш новый вождь, собирал совещания, убалтывал, уговаривал, требовал никому непонятный, но очень полюбившийся лично ему консенцус, коверкал фамилию уважаемого академика-армянина, грозил в пространство чистеньким пухленьким пальчиком, грозно поблескивал стеклышками очков. Но дела не делал. Не мог? Не хотел? Очень старался выглядеть респектабельным, современным, твердил о неком новом мышлении. Офицеры, по простоте души, не понимали, что такое новое мышление. Мышление на государственном уровне или есть, или его напрочь нет. В своих разговорах мы все чаще приходили к выводу о пустопорожности говоруна. Мишка не видел или не желал видеть происходящее, а может просто тихо радовался тому, что страна шла в раздрай? Раньше, даже в Афганистане, время текло размеренно, как ему и положено, теперь разодранное в клочья неслось словно взбесившаяся тройка с обезумевшим от страха кучером, потным, бессильным предпринять что-либо стоящее для спасения седоков, экипажа, лошадей и замысляющего только одно - соскочить, скатиться кубарем, спасти свою шкуру, а там будь, что будет. В старину находился герой или героиня, останавливающая взмыленных коней на краю пропасти. Сегодня с героями стала напряженка... сказался переизбыток Героев, Маршалов, генералов ... Приказы командования отражали разброд и неуверенность в военных структурах. Нас кидали то в одно селение вывозить людей, то в другое десантировать мвдешников, то в третье - забирать дюжих десантников и сменять их зелеными пацанами-курсантами военно-инженерного училища, тонкошеими, растерянными мальчишками-первокурсниками, совершенно не подготовленными к наведению порядка в диких горных аулах. Смех и грех, ребятами командовали преподаватели - люди знающие, культурные, интеллигентные, сплошь доценты, кандидаты, встречались даже доктора наук, ... абсолютно не способные руководить военными операциями. Да еще такими непростыми. Забывшие уже когда в последний раз командовали, если командовали вообще, взводами, ротами, батальонами. Профессионалам в области точных наук, электроники, ракетного дела было очень не просто общаться с селянами, изъясняющимися в лучшем случае, с трудом на ломанном русском языке, а чаще всего непонимающим, или не желающих понимать военных. Парнишек резали и забирали автоматы. Затем из этого же оружия убивали армян. Автомат с патронами, гранаты, пистолет стали стоить дороже человеческой жизни, а жизнь пришельца, чужака, солдата за которого некому отомстить, вообще перестала стоить чего-либо на Кавказе. Армию перестали бояться, а значит перестали уважать. Перестали уважать Армию - начали ставить в ничто и само государство. Все создаваемое веками зашаталось, посыпалось, стало рушиться на глазах. Все чаще наглые, обросшие бородами люди по-хозяйски проходили в расположение воинских частей, шушукались о чем-то доверительно, по-приятельски с прапорщиками-кладовщиками, потом с командирами постарше. Скалили сквозь черные косматые бороды белые, сахарные, крупные зубы, похлопывали фамильярно по плечам. В результате их шептаний исчезало что-то стреляющее, или списывался, якобы для нужд сельского хозяйства, вполне приличный грузовичок, гусеничный тягач. Подкатывались ходоки и ко мне, но получив недвусмысленный, не оставляющий шансов для дальнейшей торговли однозначный ответ, пожимали плечами, уходили к другим, более сговорчивым. Кадровые офицеры, предвидя приближающийся конец бардака старались правдами и неправдами перебраться поближе к родным краям, те, что пошустрее - набить напоследок карманы. За прочную зеленую валюту поддерживали такие дельцы то одну, то другую сторону. Ну, что стоило влепить НУРсами сегодня по позициям армян, а завтра, уложив в бумажник новую порцию зеленых по азерам? Эти люди презирали и ненавидели обе стороны, не считали их равными себе, не называли людьми. А к низшим, черножопым недочеловекам не применимы нормы человеческой морали. Так что их жалеть? Эти герои считали себя небожителями, этакими неуязвимыми богами-громовержцами. Что могли против них сделать пастухи вооруженные охотничьими дробовиками да украденными у мертвых калашами? Но всему приходит конец. В один погожий день такого орла свалили армяне из закупленной где-то по случаю зенитной установки. Позже другого - азербайджанцы. Желающих воевать сразу поубавилось, а цены за подобного рода услуги подскочили. Когда по-настоящему заполыхала во всю война между армянами и азербайджанцами, начальство погрузило свои вещички на транспортный борт и испарилось передоверив мне ответственность за остатки того, что когда-то являлось сначало гвардейским штурмовым полком, а затем вертолетным отрядом. Попытки получить связный приказ от руководства округом натыкались на ватную стену бюрократии. Старался доказать необходимость вывода боевой техники и оставшегося личного состава из зоны боевых действий. Это казалось подобно монологу перед слепо-глухо-немым. Кто-то наверху был очень заинтересован в нашей погибели, в бесхозности боевой техники. К счастью ни армяне, ни азербайджанцы отряд пока не трогали, считая видимо лично своей долей законной военной добычи в конце дележа. Керосин для полетов имелся. Солдаты срочники практически все исчезли. Офицеров еле хватало на несение караульной службы и отпугивание любителей поживиться бесхозным добром. Вертолеты один за другим постепенно изнашивались, выходили из строя, а ремонтировать их стало нечем и незачем. С начала чехарды и бардака я вновь начал осваивать подзабытые навыки полета. Брал с собой одного из оставшихся в отряде летчиков, чаще всего Вартана, летал с ним не слишком отдаляясь от площадки круг за кругом, отрабатывая управление машиной, посадку, зависание, взлет. Постепенно переходили к более сложным элементам полета. Учеба закончилась неожиданно. Однажды, не попращавшись, улетел на своем вертолете Вартан, получивший сообщение о гибели брата. Я не мог, не хотел осуждать его как человека. Но понять как офицера, отказывался. Человеческое, нормальное уходило, отступало, замещалось чем-то страшным, диким, средневековым. Когда в Армении прошло землетрясение, снесшее в небытие Спитак, унесшее жизни десятков тысяч невинных людей, азербайджанцы возносили хвалу Аллаху, пели и плясали вокруг костров словно сумасшедшие. Было противно и горько наблюдать такое. Душа черствела, покрывалась жесткой кожурой омерзения, теряла чувствительность к своей и чужой боли. Наконец и мы оказались востребованы. Сквозь помехи и беспорядочную работу десятков незаконных, украденных у армии и милиции раций дошел приказ о переброске в Армению для участия в спасательных работах. Только вот лететь уже оказалось практически некому и не начем. Однако приказ есть приказ, тем более дело святое, помочь пострадавшим людям. С оставшимися летчиками и технарями мы отремонтировали, подлатали и заправили три последних способных подняться в воздух вертолета, загрузили тем, что могло понадобиться в первые дни на новом месте. Остальное, частично загрузили в оставшиеся на ходу автомашины, неподъемное, подготовили к взрыву. Точно как и неспособные улететь вертушки. В ночь перед отлетом в дверь моего домика тихонько постучали. Знакомый голос спросил, - Можно, товарищ майор? Спал я одетый, в комбинезоне, только сняв с усталых ног тяжелые ботинки. Вскочил, машинально спустил предохранитель и засунул пистолет сзади за пояс брюк. Откинул зашелку двери. - Войдите. Пригнувшись в комнату прошел Вартан. Я с трудом узнал его. Он оброс щетиной, отпустил усы. Одет в потертую кожанную куртку, маскировочные брюки, высокие шнурованные ботинки. - Привет, Вартан. Как жизнь? - Порядок... Извините, что не попрощался. Боялся не отпустите... - Не отпустил бы... Ты угнал вертолет, нарушил присягу... Он склонил голову, промолчал... Потом поднял на меня грустные, полные тоски глаза. - Я учился, принимал присягу, воевал за страну, за Родину.... Где она теперь? Защитила она моих родных в Сумгаите? Баку? Карабахе? Если она не имеет перед моим народом обязанности, долга, то и я считаю себя свободным от обязанности, от присяги перед ней. Ты же видишь майор, не слепой, что творится, страна погибает, распадается... - Он тяжело вздохнул. - Ладно, оставим это. Что теперь тебя привело к нам, Вартан? - Уходите на Спитак? - Получен такой приказ, не скрою. Забираем три последние машины. На больше нет ни экипажей, ни горючки, ни запчастей. Остальное - хлам, металлолом. Остатки отряду уйдут автоколоной через Степанокерт. - Что думаете делать с оставшимися боеприпасами, имуществом? - Смотря мне в глаза спросил Вартан. - А, ты сам не знаешь, не догадываешься? Он опять горько вздохнул и положил свою теплую ладонь на мою. - Мы воевали вместе в Афганистане, майор. Мы летали вместе... Ты мне веришь? - Верю, Вартан. - Помедлив сказал я. Я действительно верил его искренности, порядочности, несмотря на бегство из части. По Уставу должен его задержать, арестовать, предать суду. Да где тот суд и кто будет его арестовывать? Уж только не я. - Оставь нам, майор. Не взрывай. Ты видишь, что творится. К ним идут деньги, люди со всего мира. Нам не выстоять, а ведь это наша земля. Забирайте, что сможете забрать, но не рвите остальное. Я не предлагаю тебе деньги, просто прошу, чтобы ты понял. Каждой болтик нам дорог, каждый снаряд. А иначе нам конец. Ты видел - они плясали после Спитака? Это не люди, звери. А ведь мы мирно жили много лет вместе. Доверяли им, думали все плохое позади. - Ты знаешь, Вартан, сердцем я на вашей стороне, но долг есть долг...Я отдам приказ о взрыве. - Тогда мы не пропустим колонну. Вертолеты задержать мы не сможем, а автомашины - запросто. - Но они же идут на помощь твоему народу! - Народ много страдал, прийдется потерпеть еще немного... - жестко произнес Вартан. - Ты же летчик, профессионал, понимашь, что без наземного обеспечения мы долго не продержимся! - Вот поэтому и требую, не взрывай. Будь человеком, майор, пойми, этот хлам, совсем ничего не значащий для вас, уходящих, для армии, для России - наш дополнительный шанс выжить в борьбе с окружающим со всех сторон врагом. - Ты надеешься на победу? - Иначе не стоит жить. Да если они победят нам так и так смерть. Вспомни, кто первым на планете начал геноцид? Сколько миллионов армян было вырезано турками в конце первой мировой войны? За что? Так ты думаешь, эти нас пощадят завтра, если мы не устоим? Перережут словно барашков и восславят Аллаха. В его словах, глазах ощущалась такая боль, такая вековая скорбь, что я не выдержал и отвел взгляд. - Но в любом случае, что вы сможете сделать с этим металлоломом? Запустить в дело - нужны запчасти, механники, станки. НУРСы - сами тоже не полетят. - Э, это уже наши проблемы, майор. Не все сделаем по инструкции. Там прихватим, там подтянем, не все приборы нужны, чтобы лететь. Сам знаешь. - Можно, конечно, и на соплях, только риск... неоправданно большой. - Это для нормальных условий риск, а для того, что происходит сейчас - это норма. - Я отправлю колонну завтра, прямо с утра. Ты гарантируешь, что они пройдут без проблем? - Мы, - Он сделал упор на первом слове, - Мы гарантирем. Колонна пройдет в Спитак без задержек. - Когда вертолеты уйдут - взорви то, что сочтешь возможным, запали маслотстойник с отработанными маслами. Ты понял? .. Я ведь не отменю приказ. - Понял майор. Спасибо. Все сделаем. Не волнуйся. И не переживай. Ты не нарушил долг, ты людей помог спасти, народ. - Ладно, Вартан, не нужно слов. Летай осторожно. Береги себя. Не гробанись во славу народа. - Нас мало. - Серьезно сказал Вартан. - Просто так гробануться я теперь не имею права. Он достал из кармана куртки бутылку. Поискал взглядом и нашел на прежнем месте стканчики. Взял два и поставил на стол. Открыл бутылку и разлил по стаканам густой ароматный коньяк. - Давай выпьем, майор. Может больше не доведется встретиться. Твое здоровье! - Удачи тебе, Вартан! Выпили. Тепло волной разошлось по телу, аромат старого коньяка заместил застоявшийся запах несвежего белья, неустроенного временного жилища. - Слушай, давай выпьем за Армию, за Союз, что бы все вернулось, чтобы снова наступил мир... - Горячо, по-детски вдруг зачастил Вартан. И стало ясно, что это большой ребенок, выплеснутый из привычной, прочной, устроенной и надежной жизни. Что вся его бравада, партизанщина, лихость это только наносное, картинное, что он страшно боится неведомого будущего и готов отдать все, только бы сегодняшнее, страшное настоящее оказалось вдруг дурным сном. ... Проснулся, вскочил со своей койки в общаге, покидал гантели, пожевал завтрак в офицерской столовой, натянул синюю летную куртку мирного времени и помчался к автобусу, увозящему офицеров на аэродром по тихой утренней гарнизонной улице где-то в заштатном городке центральной Росси. ... Но не сон это, увы, жизнь. - Выпьем за мир. Пусть прийдет он на вашу землю, Вартан. - Поддержал его. Не стал говорить об армии, о Союзе. Понял вдруг окончательно и предельно ясно, ни у Советской Армии в которой служил, ни у Союза которому присягал, будущего нет. Время их истекло. После трупного запаха, боли и холода Спитака я сдал дела отряда прибывшему заместителю и приехал в Харьков. Шли последние дни перед выборами в Верховный Совет. На площадях бурлили митинги, люди обсуждали кандидатов. Критерий был один, общий, деление на свои - чужие. Свой - значит беспартийный таксист пишущий стихи и песенки. Свой - это поэт, обличающий всех и вся. Свой - журналист, публикующий острые проблемные, на грани запретного фола статьи с новыми, неведомыми ранее фактами коррупции, продажности и идиотизма начальства. Чужие всех уровней секретари, члены чего-то-там, партейные выдвиженцы, руководители всех мастей.... В Парке Победы крепкотелые подвыпившие ветераны-афганцы в голубых беретах и полосатых тельняшках метелили молодых сопливых нацистов, последышей Гитлера. И тех и других лупила резиновыми дубинками - демократизаторами, очумевшая от всеобщей свободы, растерянная милиция. На смену обычной, местной, появились отряды ОМОНа, военизированной, специальной милиции, вооруженной автоматами, газом, щитами и касками. На прилавках росли груды незатейливой продукции размножающихся с небывалой скоростью кооперативов. Произведенное ими выходило частенько неуклюжим, с притензиями на заграничность, но продукции становилось с каждым днем больше. Хотелось верить, что новый НЭП наполнит прилавки продовольствием, промтоварами, оденет и накормит народ. С колбасой проблем уже не было. Длинные, аппетитные шланги копченой, полукопченой, сыроваренной - да какой угодно висели на стойках базарных ларьков Салтовского рынка, терзая обоняние прохожих неземными, забытыми ароматами. Цены правда оказались доступны далеко не всем, но ведь это только начало частного предпринимательства. Демократия, гласность - только и слышалось в разговорах людей, зачитывающих до дыр газеты, журналы. Тиражы переваливали миллионные отметки, но прессы все равно не хватало, за ней стояли в очередях, вырывали друг у друга словно хлеб насущный, передавали друзьям, складывали на память как реликвии современности. Счастливые,оживленные, радостные в своем неведении люди. Это не они отрывали трупы в Спитаке, разнимали воюющих в Карабахе, отбивали невинные жертвы у обезумевших фанатиков-убийц в Ферганской долине, прочесывали ежевичные заросли Абхазии в поисках украденных у зарезанной железнодорожной охраны автоматов ППШ, искали трупы похищенных людей, вылавливали в горах вооруженных бандитов. Им не приходилось пробираться в туалет ползком по проходу вагона последнего пассажирского состава прошедшего из Тбилиси через Абхазию и пришедшему в Сочи без единого целого стекла. Они жили выборами депутатов, народных избранников, детской, светлой надеждой на лучшее будущее. Зачинали детей. Наивные люди не ведали, что уже прожили недолгий золотой век, что многим суждено закончать жизненный путь во времена смуты, голода и несчастий. Раскрасневшийся Димыч с засунутыми в задний карман джинсов газетными вырезками летал по митингам, кого-то организовывал, с кем-то спорил. Мой приезд он воспринял как дар божий, сразу решив, что приобрел еще одного сподвижника в деле перестройки и демократизации. Сначала Димыч долго и пространно рассуждал об экономических факторах, потом перешел на политику. - Все отдадим в частные руки! Все! От АтомМаша до пивного ларька. Долой таможню! Свободный импорт и экспорт! - Стоп! Стоп. - Перебил я друга. - Как это - все в частные руки? Просто взять и отдать? - Ну, конечно же, не просто отдать, - снисходительно похлопал меня Димыч по плечу. - Как это, отдать. Это же все каких денег стоит! Продать! Продать, мой друг. Тем, кто сможет купить, естественно. Смогут купить работяги, - он презрительно цыкнул зубом, - Пусть приватизируют. Не смогут - пусть покупают другие. - Но другие, те кто сегодня имеют деньги на покупку предприятий, это либо жулики, подпольные дельцы, воровские общаки или иностранцы. Продавать им? - Хоть черту лысому. Только забрать у этого блядского государства, у комуняк.
      - Слушай, по моему, ты не прав. Воры - они всегда воры, но совсем не бизнесмены. То, что они делали подпольно, в тени, за счет того же государства не пройдет в легальном предпринимательстве. Они все или пустят налево, или развалят похуже чем это делает государство, во всяком случае - быстрее. - Прекрасно, чудесно! Пусть развалят завод. Значит он не конкурентноспособный. На хрен он нам тогда нужен? Может купит какая-нибудь зарубежная фирма, доведет до ума, научит дураков вкалывать как следует. - Но ты понимаешь, что на заводах много нового оборудывания, технических и научных секретов, военных, оборонных, наконец. Нельзя все так, разом передавать в чужие руки. Это противоестественно. Тем более, учитывая иностранный опыт, вполне вероятно, что заграничный владелец, купивший тот же АтомМаш по дешевке, сознательно доведет его до краха, растащит ценное, продаст на металлолом остальное, повыгоняет рабочих и уберется восвояси, убрав по дешевке опасного конкурента. - Наплевать. Не можете работать, катитесь на панель, на биржу труда. - Слушай, ты слишко круто берешь. Куда денете столько безработных. Ведь у них семьи, дети. Прийдется государству их кормить. А откуда деньги если все открыто, ни таможни, ни налогов? - Ладно, не придирайся к словам. Что нибудь придумаем. Ты там по горячим точкам штаны просиживаешь, а мы, демократы, здесь такое заворачиваем. Ого-го! Может, конечно, кое-что и упустили. Надо подработать. Но, скажу точно, горячих точек в новом обществе не будет! Армию, сократим до минимума и загоним пинком под задницу в казармы. В демократическом обществе - там ее и место. Ни каких показух вроде учений, парадов. Солдат - только минимум, за воротами части - все извольте щеголять исключительно в гражданской одежде. Привыкай. - Таким солдатам прийдется хорошо, очень хорошо платить. - Э, братец, если наступит безработица, резерв рабочей силы, сами за дармовой жратвой побегут. - Ну, вы братцы, не демократы, а иллюзионисты. Думаю, если пойдете на выборы с этакой программой, шустро наберете пару голосов. - Мне было смешно наблюдать за раскрасневшимся, возбужденным, машущим руками Димычем, несущим несусветную чушь. - Да, ты что! Кто же станет такое афишировать раньше времени? Мы же не идиоты. Знаешь сколько среди демократов кандидатов, докторов наук, профессоров? Сначала выдадим понятную простому народу программу. Проголосуют. Будь уверен. Только бы свалить комуняк. Вырвать у них власть. - Димыч, извини, но не вижу для страны и народа большой разницы между тем, что есть и тем будущим, которое готовите вы. Как бы не вышло даже хуже. Люди вы, наверняка умные, специалисты своего дела, но управлять народом, государством не обучены, не умеете. - А, как говаривал Владимир Ильич, главное ввязаться в драку, а там посмотрим. Что, большаки в семнадцатом больше нашего умели? Взяли власть и не отпускали семьдесят с лишком лет. - Так ты их за образец берёшь? - Не придирайся к словам. Их мы ... - он понизил голос... - вдоль улиц, по фонарным столбам, как белые в гражданскую поразвесим. - Ты, будешь вешать? - с сомнением посмотрел я на друга. - Ты в своей жизни хоть курицу зарезал? - Ну, не я конечно, не мы... - смутился Димыч. - Есть ведь боевые офицеры, вроде тебя. - Он вопросительно посмотрел мне в лицо. - Уволь. Офицер и палач - вещи несовместимые. Желаешь вешать - вперед с песнями, но сам, лично. Сам мыль петельку, накидывай на шею, табуреточку из под ног вышибай. Все сам. И так - четырнадцать миллионов раз, каждого члена КПСС. Включая Горбача, Раю, Яковлева и других прорабов перестройки. - Да, пожалуй это слишком круто. - Почесал в затылке демократ Димыч. Надо более подробно обмозговать проблему. - Пока начнете обмозговавыть, страну на части растащат. Ты побывай на митингах. Националисты задают тон. А ведь это не Львов, не Вильнюс, не Кишинев Харьков. - Ну тут как раз все ясно. Я целиком на их стороне. Говорил недавно с одним старым незалежником. Какая голова! Двадцать лет по тюрьмам да лагерям за идею просидел. Готовый руководитель страны. Как говорит! Заслушаешься. Долой СССР! Станет Украинская республика свободна, значит не надо отдавать деньги другим - заживем не хуже Франции, Италии! Товаров произведем - завались. Инженеры, врачи, преподаватели начнут получать достойную плату за работу своих мозгов... - ... стоя в очереди за бесплатной похлебкой - продолжил я. - Не будет государства, налогов - учителям перестанут платить. Обанкротятся заводы - шиш получат инженеры. А врачам, ну сначала, конечно, последнее понесут, а как закончится последнее, туда же, на биржу труда. Да и кому при твоем раскладе столько врачей нужно? Это теперь бесплатная медицина... Видно незалежник в лагерях только лес научился валить да языком болтать, а ему по такому делу, если и вправду готовился власть брать, надо как минимум экономику изучить, иностранные языки, историю. Глядишь, от своих бредовых идей и вылечился, не пришлось бы пересиживать. Димыч пропустил мимо ушей реплику о новом кумире. Может и сам он как профессионал не очень верил в государственных деятелей с лагерным образованием. Поэтому решил взять реванш на беспроигрышном вопросе о медицине. - Ну какая она медицина сейчас, ты сам знаешь. Даже за больничный листок берут взятки. Прийдешь в районную поликлинику, только переступишь порог Дышите. Не дышите. Готово - ОРЗ. А как зубы рвут! Со мной приключилось... Пришел, сел в кресло, хмырь этот дал укол. Ухватился щипцами, тянет и требует, чтобы я ему головкой, головкой помогал. Вырвал сволочь в итоге соседний здоровый зуб. - Он скривился вспомнив подробности экзекуции. - Нет. С медициной хуже уже не будет. Да и обучение. Пусть сами родители за обучение и платят. Если есть деньги, конечно, а если нет, то уж не обессудьте, пусть чадо не за парту бежит, а за станок, в поле, за прилавок, газеты разносит, на худой конец. - Сам ты, Димыч, случайно, не дворянских кровей? При таком раскладе, хрен ты не то что институт или музыкальную школу, среднюю бы не окончил. Вспомнил я как бегал Димыч с голодными глазами, в старенькой одежонке. Это теперь - заматерил, оделся в кожаный пиджачок, голубенькие джинсы, на шее золотая цепочка. - Ладно, за независимость понятно, а как с Крымом решили, с флотом? Чем за газ, нефть платить станем? Какие деньги печатать? На каком языке говорить? Димыч ошалело замотал головой под градом вопросов. - Потом, все потом решим. Сначала - свобода и демократия для всех. Организация политических партий. - Коммунисты, нацисты, бандеровцы - допускаются? - Все, кроме комуняк! - Отрезал Димыч, рубанув категорически ладонью. - Ого! Значит демократы плюс нацисты плюс бандеры! Вот это похлебочка заварится! Как бы нам ею не подавиться. - Не преувеличивай. Во всех нормальных странах есть неонацисты. И, что? Ничего страшного, составят правый фланг опозиции. - А если они, грубияны, решат взять власть? Сомнут вас как былинок, без армии, на фоне безработицы. - Станут высовываться - получат по голове демократизаторами милиции, ОМОНА. Церемониться не станем. - Ладно, понял я ваши наметочки. Думаю, что до этого дело не дойдет и ты, друг, вернешся к своей любимой науке. Демократия наступит в тот момент когда тебе перестанут препоны ставить, начнут платить за изобретения и ценить за ум. Все остальное - от лукавого, ты уж прости. - Много ты понимаешь, офицерье. Вон, как был майором, так, наверно, им и помрешь. Двинем лучше в ресторан, по коньячку вдарим, а то от политических дискуссий да митингов скоро свихнусь. Одевшись в гражданку я бродил по митингам. Слушал невесть откуда вылезших анархистов-синдикалистов, руховцев, пламенных комуняк, большивиков приверженцев Нины Андреевой. Во рту сохло, голова шла кругом. Возвращался в отпертую комнату, заваливался на тахту и всю ночь, до головокружения читал, пытаясь понять происходящее Огонек, Литературку, Известия, Правду, Наш Соверменник, Молодую Гвардию. В голове смешивалось, заваривалось некое бредовое месиво. Рычал и прыгал мафиозный лев Гурова. Пугала неминуемыми еврейскими погромами Лесото. Раскрывали страшные еврейские козни и массонские заговоры Современник и Молодая Гвардия, что-то заунывное косноязычно бормотал Яковлев, Гдлян вываливал компромат на властьимущих, придерживая кое-что в загашнике и на черный день. Над всем этим хаосом рокотал, призывал, витийствовал Горбачев. Черт бы их всех задрал. К утру болела будто после похмелья голова да стоял противный привкус во рту. На предприятиях, в институтах, школах люди перестали работать и учиться. Все население Харькова поголовно прилипло к телевизорам и приемникам. На улицах толпы двигались, зомбированно прижимая к ушам транзисторы, ошалело вертели головами настраивая магнитную антенну на лучшую слышимость. Знакомые евреи, мотаясь днем по митингам и очередям, по вечерам собирали чемоданы и отваливали за границу. Спрос рождал предложение. Появились бравые ребята, специализирующиеся на упаковке отправляемого за рубеж домашнего имущества. Еще более крутые - на его экспоприации. Мужал рэкет. Исчезали с прилавков то часы, то янтарь, то лодочные моторы, то носовые платки, то невостребованные ранее объективы к фотоаппаратам. Все происходило в соответствии с законами рынка и в прямой зависимости от спроса на далеких итальянских рынках. Годами собираемые библиотеки свозились в комиссионки. Я каждый день возвращался домой с новыми книжными находками и читал, читал до одурения. Прошли выборы. Депутаты с трибуны декламировали стишки, распевали частушки. В зале орали. Хлопали. Рвался раз за разом к микрофону неугомонный старичок Сахаров, вызванный из ссылки. Господи, как мне это все напоминало Временное Правительство во главе с душкой Керенским. Сахаров, кстати, очень хорошо вписывался на место бабушки революции Брешко-Брешковской. С тем же, впрочем, успехом. Молодцы в одинаковых пиджачках, с блокнотиками и карандашиками мельтешили среди орущих депутатов, вручную подсчитывая поданные за и против голоса народных избранников. Сидевший в президиуме председатель балаганного бардака, подводя итоги гордо тыкал пальцем в кнопки карманного калькулятора. От всей этой вакхоналии, беспорядка, безалаберности просто тошнило. Скомкав конец отпуска, на военно-транспортном борту вернулся к своим вертушкам. Пассажирские поезда через Абхазию уже не ходили. Снова понеслось вскачь бешенное время. Телевидение, радио, газеты доносили к нам отголоски вихря, сметающего страну. Орала и митинговала Грузия. Шумела Армения. Утопим жидьё в кацапской крови! - неистовала вчерашняя голоштаная, забитая и презираемая румынами Молдова, вдруг осознавшая проявившиеся римские стародавние, иллюзорные корни. Чемодан, вокзал, Россия! - бесновались тетки в нелепых вязанных беретах. Митинговали в тихой Литве. Медлительные, основательные латыши и эстонцы потихоньку стаскивали в закрома оружие, готовясь вновь выпустить на волю крайслятов. Криминал всех мастей объединялся в борьбе с государством, рвал под лозунгами борьбы с коммунизмом сковывающие его ненасытную пасть цепи закона, государственности, власти. Пусть не совсем умной, не очень расторопной, но хоть какой-то власти, сдерживающей преступников в рамках уголовного кодекса, ограждающей от мафиозных, загребущих когтей не только простых граждан, но и нарождающееся честное, поверившее в закон кооперативное движение. Над всем этим бедламом ежедневно неслись заклинания многословного беспомощного человечка. Этакого Гудвина, содравшего зеленые очки со своих подданых, показавших им хилое бессильное тельце и, тем не менее, после всего судорожно пытаюшийся удержаться в царях. Гудвина неумолимо подминал, затаптывал встающий во весь рост пьяный сибирский мужиковатый герой - любимец народа. Люб он был нам, спору нет. Верили ему, страдальцу за правое дело. Нравилось, ох нравилось, как одев серое плохонькое пальтишко скромно дожидался автобуса на остановках. Пусть случайно рядом оказывались телекамеры и журналисты, но все равно верилось в искренность нашего Бори. Дорог стал тем, что ушел со спецобслуживания, горячо осуждал привилегии. Доводил то белого каления московскую партийную шушеру, гонял ее до того, что пачками выкидывалась бывалая номенклатура из окон райкомовских и обкомовских элитных особнячков, в кровавые брызги мозгов и дерьма разбиваясь на булыжнике московских мостовых. Рычал Боря с экрана, обещая новую, лучшую, честную и зажиточную жизнь. Чем больше долбали Борю соратнички по Политбюро, тем более близок и дорог становился он нам. В своих зеленых, продуваемых ветром палатках на временном аэродроме в далекой, очень горячей, просто раскаленной точке страны слушали по транзистору его выступления, бои в Верховном Совете и болели за Нашего Борю всей душой. Правда офицеры служившие в Уральском ВО где правил Боря перед Москвой, рассказывали про правдоборца не очень красивые истории, мол пьет здорово... - Но ведь русский человек! Это нормально. Особенно на фоне цедящего сок гениального руководителя. Мол напившись выкидывал среди снежной тайги непьющих деятелей из своего персонального вагона... - Нормалек, парни! Кого выкидывает-то? Не нашего брата, простой народ, а своих, номенклатурщиков партейных. Туда им гадам и дорога! В Америке колесо самолета обоссал? .... Чепуха! Наверно врут комуняки про нашего народного Борю! А даже если и не врут. Ну приспичило человеку, бывает... Зашел за колесо и отлил на глазах буржуинов. Пусть глядят на нашу мощь и лихость! - Зато обещает на рельсы лечь если через пару лет под его руководством не заживем лучше чем во Франции, ну там Италии, Испании на худой конец. Видать знает пути. Выведет... Болели за него, переживали, голосовали.... Тянулось тревожное, пыльное, душное лето. Воздух казался насыщен электричеством. Вся страна искрила будто готовый взорваться высоковольтный трансформатор. Ветер нес не ароматы скошенных в стога луговых трав, нет несло порохом, со всех краев тянуло гарью, запахом кровищи и сукровицы гноящихся ран. Все ждали развязки. Взрыва. Войска то входили в Москву, то выходили, совершая нелепые, разлагающие, обессиливающие, бестолковые маневры. По стране бродил самый популярный анекдот Что будет после Перестройки? Сначала - перестрелка, затем перекличка уцелевших. Перестройка шла полным ходом. Перестрелка гремела вовсю ... Оставался пустячок, постараться дожить до переклички... Тревожно сжималось сердце, но вождь с семейством преспокойно убыл в очередной отпуск. Бедняжка не смог поехать навестить новое имение - дачку-мечту в солнечной Абхазии, куда вбухал многие миллионы народных денег и гнал материалы, закупленные за границей за золотишко и валюту. Эх, хороши импортные кирпичики, затянутые в полиэтилен, с фирменными знаками, один в один, не чета отечественным. Но вот не пришлось. Стреляли уж очень близко. Куда там отдыхать, да успокаивать расстрепанные нервы, собирать разбежавшиеся мысли, работать над бумажками. Пришлось выбираться в тихий лучезарный Крым. Вождь как всегда в неприятных ситуациях либо спал, либо оказывался не в курсе происходящего. Вот и случился путч. Мы очень много смеялись наблюдая неуклюжие действия путчистов. Не войска, но толпы пьяных от свободы людей оказались морально подготовлены к происходящему. Главные путчисты смущенно мялись на экране, мэкали, бэкали, оглядывались друг на дружку, явно ждали неких не последовавших вовремя указаний, инструкций. Да так, бедолаги и не дождались. Уж, какие путчисты страшные негодяи, но за путч не прозвучало ни одного выстрела. Войска, дабы ненароком не поранили кого, вводились в Москву без боевых патронов и снарядов. Бравые ребятенки, поддав как следует в подворотне заполняли опустевшую тару бензином и поджигали беспомощные машины. Те крутились, давили невинные голубые троллейбусы, опрокинутые в пылу борьбы за демократию посреди улиц. Иногда, случайно задевали и неуспевших увернуться прохожих, тех что оказывались поближе, или же не очень расторопных. Беднягам с отдавленными пальцами не повезло, о них вскоре забыли. Но троим задавленным насмерть - лично Боря выдал как защитникам дела демократии и России по Звезде Героя. ... Посмертно. Главным же героем дня стал всенепременно любимец толпы - Боря. Гордо развернув грудь вылезал он словно оживший Владимир Ильич на подставленную бронетехнику. Призывал. Вел за собой, бережно прикрываемый от чего-то нехорошего телами и бронещитками востроглазых тренированных молодых людей. Это выглядело излишне показушно. Не они, народ его защищал. Толпы воодушевленных, искренних в своем порыве людей толпились на площади перед Белым Домом, готовые, или думающие, что готовы, живой своей плотью преградить бег танков, прервать полет снарядов. Люди не знали, что войска подставлены, что все это спектакль. Пусть хорошо оформленный, профессионально срежиссированный, но всего лишь спектакль для массовой публики, наивных дурачков. Позже выяснилось, что за толпами безоружных, готовых на самопожертвование людей засели в Белом доме вооруженные ворованными автоматами с отнюдь не бутафорскими, полными патронов рожками сытенькие ребятишки в фирменной джинсе, бойцы и быки зарождающейся мафии. Не только мы на далеких от Москвы точках, но и многие в самой столице попались на эту удочку, засветились, подставились по простоте душевной. Уважаемые, мудрые люди, корифеи в далеких от политики делах фотографировались в обнимку с мафиозными деятелями и их телохранителями, охраняли их сон, восхваляли их геройство и силу. Все было... Кто же это затеял? Кто помог организовать массовку толковыми советами? Это нам не ведомо. Но принцип стар как мир, подстроил тот кому выгодно. Казалось мне, игра шла с двух сторон, но мужиковатый, хитрющий, заручившийся поддержкой народа Боря взял верх. Миша обозвал своих неудачливых дружков мудаками и словно несчастный подкидыш был пригрет и презрет входящим в роль хозяина Борей. Но не надолго. Боре надоело, понимаешь, делить Кремлевскую крышу, а заодно и власть. Собравшись со своими дружками и подельщиками на лесной заимке, Боря не долго думая распустил страну. Чего там мелочиться! Дал всем кому не лень столько власти и чужой землицы, за счет Рассеи, естественно, сколько новые ханы, паны и гетманы смогли утащить. Запили сделку коньячишком и история империи заканчивалась полупьяным разгульным фарсом. После Беловежского сговора я смотрел на сибирского мужика уже без того обожания и доверия, что раньше. Противные вопросики лезли в голову. Жизнь однако, продолжалась. Спустили развевавшийся над Кремлевским дворцом флаг исчезнувшей в одночасье империи, повесили на его место другой, вроде бы истинно национальный, исконно российский флажок. Не императорский правда, а попроще, тот, что носили пароходики торгового флота, речные баржи, дворники на демонстрациях Союза Архангела Михаила, да добровольцы-марковцы на шевронах кителей. Отца перестройки и бывшего властителя дум, как надоевшего приживальщика выпровадили из Кремлевского кабинета не дав собрать вещички. Просто, по партейному, без выкрутасов. Заменили замочки, да не велели сторожам пущать. Не очень уважал, скорее практически не уважал, презирал за все содеянное скинутого вождя, но то как с ним обошлись вчерашние прихлебатели и лизоблюды, а нынешние господари жизни во главе с демократом Борей, смотрелось и пахло абсолютно противно и давало печальный повод для невеселых раздумий о будущем новой власти. С распадом Союза и созданием непонятного СНГ новые начальнички поначалу так напустили туману, что разобраться, что к чему нормальному человеку оказалось совершенно невозможно. Как и большинство офицеров я наивно полагал, что для Армии ничего не изменится, останется общая для всех бывших республик как и раньше в Союзе. Верил в будущее. Но ошибся. В очередной раз обманули и обокрали. И снова не меня одного. Всех. Гамузом. Одним махом. Коллективно. Покоммунистически. В результате этих политических коллизий и перетурбаций я очутился в Москве. Статус мой оказался очень неопределенным, то ли был уволенным в отставку непонятно из какой армии, неким опереточным правительством свежеиспеченной республики, то ли просто отпущенным в бессрочный отпуск, то ли переведенным в Российскую Армию. В Министерстве Обороны большим серьезным людям стало не до меня. Ходили слухи о массовом сокращении, об увольнении в запас генералов. Где уж тут решать судьбу заурядного майора. С Центрального Почтампта дозвонился в свою старую квартиру. К телефону подошла жена Димыча, человек мне новый, малознакомый. Сам друг мотался где-то в области по делам бизнеса. Поговорили о том о сем и я между делом предупредил о возможном возвращении в родные пенаты. Женщина на другом конце провода замолчала, а после выразительной паузы и тяжкого вздоха сообщила, что мол мне всегда рады и комната перейдет в мое полное распоряжение. Создавалось впечатление, что возвращаюсь не к себе, а напрашиваюсь в гости к чужим людям. Впрочем, жена друга - только его жена. Вежливо распрощались и я оставил для Димыча телефон номера гостиницы, где временно пристроился. Деньги пока имелись, перед убытием из части распродал ненужные уже предметы военного обихода, другие вещи. Начфин отряда, служивший со мной не первый год, вытащенный из Карабаха вместе с личными бебихами на одной из машин автоколонны, тоже вошел в положение и не обидел при рассчете, выплатил положенное сполна и в рублях, а не местных фантиках. Правда и рубли дешевели с каждым днем. Непривычное слово инфляция, ранее ассоциировавшееся только со странами проклятого капитализма, прочно вошло в жизнь новорожденной страны. Нужно так или иначе устраивать собственную судьбу. Искать работу. Жилье. Поздно вечером телефонный звонок отвлек меня от грустных размышлений о превратностях жизни. Звонил бизнесмен Димыч. После обычных приветствий, старый друг поведал мне историю последних лет. Получалось, что письма Димыча не заставали или не находили меня в горячих точках. Мои же послания хоть с огромным опозданием, но достигали Харькова. Последнее, из Абхазии шло полгода и пришло буквально накануне звонка, вызвавшего некоторое замешательство у жены Димыча. Поэтому связь между нами выходила в общем и целом односторонняя. Оказалось даже, что супруги не теряли времени даром и семейство пополнилось неким молодым человеком весьма приятной наружности и характера. Я поздравил молодого папашу и попросил подробнее рассказать о новостях Харькова, особо поинтересовался его бизнесом и имеются ли возможности для моего предстоящего трудоустройства. - Проблема, - Процедил в трубку Димыч. - Слушай, я расскажу всё как есть, без прикрас. Беды начались с повального садово-огородного сумасшествия, с желания обеспечить себя продуктами, элементарной жратвой. Люди кинулись хватать участки, ну и мы вслед, взяли свои шесть соток у черта на куличках. Спасибо тебе, хоть колесами обеспечил. Дело случилось зимой. Такой подвернулся случай... В это время и дэпо ударилось в комерцию, распродавало списанные купейные вагоны, снятые с тележек, да еще и резало их на секции за небольшую плату. Мы с женой собрали все имеющиеся деньжата, подзаняли у родичей и купили для участка такой домик. Вроде дачки. Думали летом посадить огород, деревья, малинку. Надеялись заживем на природе. Малыш будет дышать свежим воздухом. Красота! - Димыч остановился и перевел дух. - Ладно. Купить мы купили, но его же вывозить нужно. Метался по заводу, ломал шапку перед начальством, унижался... Вспоминать тошно. Уговорил, упросил дали машину и кран. Взял в подмогу двух лаборантов. Поехали. Пока выписывали наряды, пока нас к дэпо пропускали, пока грузили, околели как собаки. Приехали в поле, а там еще хуже ветер поземку метет, холод собачий. Нашли свой участок по колышкам. Да и место под домик было заранее расчищенно. Тут моя команда забастовала. Прежде чем работать, мол надо согреться. По такому случаю жена мне приготовила пару бутылочек водки и закусон. Выпили. А холод такой, что водяра пошла словно водичка, даже не согрела. Народ говорит мало мол, надо добавить. А где я в поле возьму? Поехли на кране в село, раздобыли самогона два литра. Из закуски по луковице. Снова вмазали. Пошло хорошо, но показалось опять мало. Снова сгоняли на кране и повторили. Тут темнеть стало. Делать нечего - надо снимать домик. Застрополили его тросом, крановщик начал поднимать... Да за всей этой метушней забыл под опоры подложить плахи. Сначала-то крановщик их вынул, приготовил, да пока туда - сюда мотались, вот у него из головы все и выдуло. Кран повело, стрела затрещала и сложилась, домик сорвался, треснулся углом о мерзлую землю и лопнул... Мы замолчали, каждый на своем конце провода. Я представил себе ночную мерзлую степь, искалеченный домик, сломанный кран, несчастного протрезвевшего Димыча в окружении пьяненьких обалдевших лаборантов и крановщика. - Деньги пропали, за ремонт крана заставили платить. С начальством переругался. Ладно, с родственниками кое-как подлатали домик и установили. Вид у него правда стал... на свалке краше валяются, но ничего переночевать можно. А выбирали такой ладненький.... Купе, полочки, тамбур, туалет... - Он вновь грустно вздохнул, еще раз переживая происшедшее. - Посадили с женой весной картошку, капусту, огурцы, помидоры, лук, петрушку, укропчик. На деревья и кустраник пороху уже не хватило. Супружница с малым на дачу перебралась. Все росло, радовало глаз. Витаминчики! Под осень холодно стало и я своих домой увез. Вот приезжаем в субботу урожай посмотреть, а его тю-тю, уже за нас постаралсись и прибрали, ни капусты, ни помидоров, ни огурцов, да и картоху всю выкопали. Все под чистую, даже укроп с петрушкой. Не получилось из нас фермеров... - Плюнул я тогда с горя на домик, на участок. Загнал все за гроши одному сотруднику, предупредив правда о всех перепетиях. Он сказал, что его зять на военных складах служит и обещал приволочь колючей проволоки на ограждение. Я лично думаю, что с нашим народом и минное поле не поможет. - Тут вызывает меня директор СКБ где тогда работал. Поговорили о том, о сем. Вспомнил он между делом мое изобретение. Говорит, надо бы его внедрять, но не самим, а на паях с иностранцами. Деньги мол ихние, а рабочая сила и оборудование наше. Деректор предложил поехать нам двоим в командировку, за границу. Спонсоров искать... Я конечно согласился. Во-перевых, за границу поехать, во-вторых в своем изобретении уверен, понимал - можно большие деньги, миллионы долларов на его производстве сделать. - Директор сам взялся бумаги выправлять. Выяснял, пробивал. Раз прибегает и говорит, - Нужно оформить нам кооператив, мол не государственное предприятие пусть владеет патентом, а частное. Так договориться легче с фирмачами получиться. Оформили, зарегистрировали. Подписывал я тьму всяких бумажек. Он их мне подсовывал, торопил, давай мол быстрее, время не ждет, потом, не на ходу, прочитаешь. Да куда там, я их больше и не видел. Как чуяло мое сердце. Директор сорвался за бугор сам, один. Меня вроде не пропустили органы. Не оформили визу. - Перед отъездом мы хорошо посидели, выпили, поговорили. Решили не останавливать начатое на пол-дороге. Пусть директор поедет и улаживает дела как договорились. Увез он все документы по изобретению. Да так там и остался. Продать правда, продал. Да мне с этого шиш с маслом достался. Ровно как и заводу с кооперативом. Все права, всю технологию, все гаденыш отдал задешево. Ему естественно этого хватит до конца жизни. Одному. На то и расчитывал подлюга. Опять я остался на бобах. Да еще из лаборатории имел дурость уволиться в кооператив. - Состояние - прямо в петлю лезь. С нами в кооператив еще несколько человек перебежали. Вложили деньги, оборудование начали закупать, станки. Кошмар... Но выкрутились. Оборудовали списанный армейский грузовичок инструментом, начали ездить по селам, шабашить. Где электромотор починим, где приемники, телевизоры. Генераторы ремонтировали. Теперь стали по механической части услуги оказывать. Движки беремся перебирать, комбайны, трактора, автомобили латать. Селяне конечно сейчас безденежные, бедные, берем продуктами, мясом, крупой, медом.... Привозим в город и загоняем оптом барыгам на рынке. Сначала пробовали сами продавать.... Так менты насели - дай в лапу, а потом еще кавказцы побили - мол покупателей перебиваете, цены сбрасываете. Пришлось от этой идеи шустро отказаться. А мечтали свой павильончик открыть, культурно торговать ... Но ничего, вроде с ремонтом получается, по крайней мере на жизнь и еду хватает. Да и конкурентов пока нет, мало дураков в мазуте и ржавых железках ковыряться. - Возьмешь меня к себе, на подхват? - Ты сам знаешь, что не откажу. Я тебе обязан, а не наоборот, я - твой должник... - Ну, старик, развел бодягу. Говори прямо, сможешь помочь? - С железками возиться, хоть завтра приезжай, напяливай комбез и по селам. Только есть у меня одна наметочка. Приезжал к нам на завод один деловой из Москвы. Ну очень деловой человек. Мой бизнес по сравнением с его как ... ну как шлюпка и линкор. Он самолеты присматривал. Наши заводские после распада союза и введения несчастных карбованцев стоят куда дешевле чем даже российские. Рубль у нас теперь валюта, ого-го. Завод ему продать по закону ничего не смог, а кооператив, вроде бы какие-то возможности имел. Вот меня к нему начальство и приставило. Ходил этот друг по аэродрому, надыбал вертолет. Раньше вместо разгонного автобуса по области с начальством летал. Да уже несколько лет, как заказы прекратились, полеты прекратили, керосин уж больно дорог. Вертолет ржавел, летчики поразбредались кто куда. Вот москвич и начал к нему прицениваться. Почти договорились, да тут директор сорвался за бугор. Сделка распалась. - Интересовался этот делец человеком, который и летать может и в матчасти разбирается. Вот я о тебе и подумал. Если ты с ним найдешь общий язык, попробуем подремонтировать и толкнуть ему машину, а тебя к ней - летчиком. Ты же говорил, что летал? Как идея? Лучше чем ржавые шестеренки перебирать! Идея показалась стоящей. Димыч сообщил мне телефон московского делового человека. На том и расстались. Утром следующего дня набрал номер. Трубку моментально сняли, будто на другом конце линии ожидали моего звонка. Молодой звонкий женский голос радостно сообщил, что оффисс господина Пола всегда рад услужить клиентам, а она лично счастлива помочь персонально в моем деле. Это оказалось настолько непривычно, что я чуть не выронил трубку. Однако, взял себя в руки и, стараясь говорить как можно более внушительно и солидно, попросил к телефону Михаила Ивановича. - Господин Майкл занят. Я его секретарь-референт. В любом случае, прежде чем соединить Вас с боссом я обязана узнать по какому делу Вы звоните. Может быть Вам проще связаться с его помощниками или заместителями. Ведь сам господин Майкл очень занят и его время дорого стоит. - Она ненавязчиво показывала мне, что Михаила Ивановича больше нет, а есть мистер Майкл, преуспевающий бизнесмен господин Пол, время которого бесценно. - Дело в том, уважаемый референт, что ... мистер Майкл интересовался покупкой вертолета и поиском человека способного одновременно управлять винтокрылой машиной и обслуживать ее. Сейчас появилась возможность продать вертолет и есть нужный ему человек. - Одну минуточку. - Голос исчез и в трубке заиграла негромкая спокойная музыка. Еще одно новшество, не знакомое мне. - Извините за ожидание. Оставьте свои координаты. Вам перезвонят в удобное для вас время. Пришлось сообщить адресс гостиницы, телефон и время когда лучше позвонить. Со временем у меня проблем не было. Неторопясь привел себя в порядок. Готовясь к возможной встрече с деловым человеком погладил единственные приличные гражданские брюки, рубашку, постиранную с вечера в раковине умывальника и высушенную на батарее. Повязал галстук. Почистил кожанную летную куртку, мягкой хорошей выделки, купленную по случаю в Афганистане. Время пошло. Наконец телефон зазвонил. Выдерживая марку я поднял трубку после третьего гудка. - Здравствуйте. Вас беспокоят из офиса мистера Пола. Это вы обращались с предложением о покупке вертолета и наеме летчика? - Совершенно верно. - Возьмите с собой все необходимые документы и выйдите на улицу. Вас ждет машина. - Секретать на секунду остановилась и назвала марку и номер. - Всего хорошего, до свидания. Никаких документов на вертолет у меня конечно же не имелось и в помине. Пришлось взять дипломы училища и института, удостоверение и летную книжку. Спасибо моему первому командиру. Он начал вписывать мне налет не только как борттехнику, но и как стажеру в те дни когда допускал к штурвалу. Вписывал себе часы налета в Афганистане, в Карабахе летая с Вартаном, потом в Армении, когда приходилось заменять уставших пилотов. Суммарный налет получался приличный, хоть и перемежался с полетами в качестве борттехника и инженера. Собрал все документы в полиэтиленовую папочку, сунул в карман сигареты и зажигалку, выглянул в окно. Машина, черная Волга, уже стояла у входа. Подошел к автомобилю. Водитель, неторопясь, с достоинством приложил руку к козырьку фуражки с кантом, на манер швейцарской, и раскрыл передо мною заднюю дверь. - Больше привык к переднему сидению. - Пошутил я. - Не положено. - Не вдаваясь в подробности спокойно отпарировал шофер. Подождал пока усядусь и мягко, без хлопка закрыл дверку. Нечто подобное я наблюдал только в западных фильмах. Да, Димыч оказался прав на сто процентов, фирма у Пола наверняка солидная. В салоне волжанки на удивление чисто, кресла затянуты в строгие солидные чехлы, на полу - аккуратные коврики. - Не возражаете против музыки? - Спросил водитель. - Пожалуйста. Можно курить? - Сигарету? - водитель предложил распечатанную пачку Мальборо. Откинул пепельницу на дверке, протянул тлеющую красной спиралью зажигалку. - Спасибо. - Я приспустил немного боковое стекло, выпустил сигаретный дымок в образовавшуюся щель и откинулся на подушки сидения. Машина плавно неслась по московским улицам. Водитель хорошо знал свое дело. Без резких рывков и поворотов он за счет правильного выбора режима движения всегда успевал проехать под зеленый сигнал светофора или регулировщика, перестроиться в нужный ряд. От гостиницы в Сокольниках до центра города мы катили в сплошной зеленой волне, словно специально заказанной для черной волжанки. Не снижая скорости машина прошла через распахнувшиеся по незримому сигналу ворота и обогнув клумбу остановилась возле входа в особнячок. Старинное здание бывшего дворянского гнезда явно недавно отреставрированное, радостно блестело промытыми стеклами, отсвечивало ровно положенной краской оконных рам, вычищенным и отполированным мрамором старинных ступеней, охраняемых белыми злобными львами с мускулистыми, поджарыми телами готовыми к немедленному броску. Водитель вышел первым и открыл дверку. На ступеньках меня встречал молодой спортивного сложения человек в строгом, стального цвета костюме, при галстуке, с короткой стрижкой. Я поднялся по ступеням и представился. - Вас ожидают. Но сначала маленькая формальность. - Он поводил вокруг меня рамкой портативного металлоискателя. - Все в порядке. Проходите, пожалуйста. Пройдя через тяжелые дубовые двери оказался в просторном холле. На вощеном блестящем паркетном полу стояди в вазонах декоративные дерявья и цветы. На второй этаж вела лестница покрытая ковровой дорожкой, а может быть, чем черти не шутят, и настоящим ковром, удерживаемым отливающими желтым блеском блестящими прижимами. Богатство так и перло в глаза из каждого угла. Из-за стола с компьютером поднялась высокая стройная светловолосая девушка в темном платье. Приветливо улыбнулась и предложила пройти с нею. Голос ее показался знаком. Несомненно именно она отвечала на первый звонок. Вместе поднялись на второй этаж и попали в обычный учережденческий коридор с рядами обтянутых кожемнитом дверей из-за которых доносились голоса, слышалось стрекотание машинок, звонки телефонов. Возле последней в ряду двери девушка на секунду приостановились, машинально поправила прическу, разгладила ладошками невидимые складки на безукоризненно сидящем платье и приоткрыла вход в святилище местного божества. Две стены кабинета являлись окнами, выходящими в парк. Шторы отдернуты и комната заполнена солнечным светом словно аквариум водой. За массивным письменным столом восседал хозяин фирмы. Тут двух мнений не существовало. Он вальяжно, сознавая особое положение владельца и властилина приподнялся в кресле, одним экономным движением руки отпустил секретаря и предложил мне садиться. Я представился, назвав свое воинское звание. Внимательно присмотрелся к человеку. Лицо показалось мне знакомым. Где то, в прошлом встречались мне эти неопределенного цвета глаза, тонкие влажные губы. Но сразу вспомнить не удалось.
      - Мое имя вы уже знаете. Можете называть как вам угодно - мистер Пол, Михаил Иванович... мистер Майкл. Не обижусь. Поэтому опустим формальности и перейдем к делу. Кого вы представляете и какими полномочиями обладаете? Я понял, что не стоит изображать из себя делового. Все равно ничего не получится. Человек наверняка опытный и расколет меня сразу. Поэтому объяснил без прикрас свою ситуацию. Передал разговор с Димычем. - Хорошо, что не стали тянуть вола за хвост, а сразу четко раставили все акценты. Недавно уволились? - Официально - еще нет. Если конечно считать меня офицером Российской Армии. Присягу не принимал. - Последнее время командовали отрядом? - Пришлось принять командование на себя. Больше желающих не нашлось. - Проголосовали ногами, прихватив баб и барахлишко? - Мне трудно, да и не подобает осуждать заглазно старших офицеров. - Приятно слышать. Теперь принято сразу валить вину на других. - Фирмач помолчал. Снял очки в тонкой золотой оправе и протер замшевой тряпочкой. - У Вас есть документы, подтверждающие рассказанное? - Диплом института, военного училища, удостоверение, отпускной билет, летная книжка. Это все. - Я положил на середину стола тонкую пачку документов. Белая холеная рука с перстнем придвинула их поближе. Человек стал внимательно, весьма профессионально просматривать страницу за страницей, задавать вскользь уточняющие вопросы. По тому как он их формулировал, как слушал, стало ясно, что вести допрос, снимать показания этому типу невнове. Непонятно только как его вынесло на вершину легального строительного бизнеса. Внезапно он прервал свое занятие, вскинул глаза, перехватил мой взгляд. - Все правильно понял, майор. Не удивляйся. Пришлось послужить в органах на благо Родины. И чин у меня побольше твоего. Так, что если все сложится, снова будешь под командованием старшего по званию. Он коротко хохотнул, обнажив золото зубов. Эта металлическая желтая улыбка слабо увязывалась с модерновым кабинетом, зданием, секретаршей, даже с костюмом и очками. Всплыло в ней что-то блатное, воровское, лагерное, неприятное. Я изо всех сил постарался не подать виду, не показать свои мысли и чувства этому ушлому человечку. Какое мне в конце концов дело до его прошлого. Меня интересовала неплохая работа, и в его власти было дать мне ее или отказать. От него зависел и успех предпринимаемого Димычем дела, его заработок. Черт с ним. Где-то я его несомненно видел, но где - все равно не вспомнить, да и нет особого смысла. Хрен с ним, доставим человеку удовольствие. - Слушаюсь товарищ полковник. - Отчеканил я вставая и вытягивая руки по швам.
      - О, строевик! Угадал, угадал. Вольно. Садись. Вероятный начальник продолжал закидывать меня вопросами о прохождении службы. Назвал ему Забайкалье, Дальний Восток, полк стратегической авиации, Афганистан, Кавказ. - Это все? - Разве мало? - В Казахстане не служили? - Не пришлось, - честно ответил я. Казахстан не упомянул, не счел нужным и важным, это не служба, а так, целинная полугражданская эпопея, временная командировка. Он же спрашивал о службе. Тут уж я точен. Тем более в удостоверении ничего и не говорилось о командировке в Казахстан. - Раскажи поподробнее на чем и когда летал. Ведь по образованию ты инженер. Большинство записей о прохождении службы на технических и инженерных должностях. Как же образовался налет? Рассказал о полетах в училище, где впервые получил летную книжку, о командире доверявшем управление, о том как это спасло жизнь в Афгане. Потом втянулся в полеты, тренировался. Когда появилась возможность и сам стал командиром, начальником над людьми и техникой, серьезно учился у отличного пилота, подменял командиров экипажей. Людей стало мало и особо летать в отряде было особо некому.
      - Я должен знать кому доверяю свою жизнь. И верить этому человеку как самому себе. - Подвел итог услышанному бизнесмен. Помолчал, посверкал очками. Снял, протер. Посмотрел на свет. Пожевал тонкими губами. - Пока поверю. Ты мне чем-то нравишься, майор. Но как говорится - доверяй, но проверяй. Документы свои ты оставишь у меня. Все. Я проверочку произведу по своим каналам. Если всё нормально - вызову. Оформим. Нет - пришлю твои ксивы. Не волнуйся. Мне они не нужны. Образования хватает. - Он вновь непроизвольно хихикнул. - А не хватит, купим еще. Хоть Оксвордское, хоть Кембриджское... Оборвал смешок и внимательно посмотрел на меня. - Если все сложится получишь деньги, полномочия. Поедешь к своему дружку, а обратно пригонишь мне вертолет. Помощники нужны, или сам справишься? - Смотря в каком состоянии машина. Уточню тип, марку. Может понадобится второй пилот. Но это я думаю не проблема, столько людей сейчас увольняется из Армии, разбегается по домам, можно выбрать. - Выбираю здесь я. - Жестко оборвал золотозубый полковник. - Если надо подберем тебе второго пилота. Жди ответа в гостинице. Это пока все. Свободен. Доставлю старичку удовольствие, подумал. Четко повернулся, прищелкнул каблуками туфель и вышел в коридор. Секретарь ждала меня. Похоже она и не отлучалась от дверей босса. Да, дисциплинка здесь будь здоров. Но может это и к лучшему. Мне ужасно хотелось прибиться к этому островку благополучия, стабильности и порядка среди вселенского бардака реформируемой России.
      Глава 23. Москва. Несколько следующих ней я слонялся по городу, проедал в дешевых столовках оставшиеся деньги, с ужасом представлял безрадостное будущее, если по каким-то причинам меня забракует новоявленный мистер Майкл Пол. Интересно, за сколько и где приобрел он себе новое имя? Наверняка в паре с новым подданством в какойнибудь не очень щепетильной к новоявленным гражданам стране. Ходил пешком по грустным, опустевшим, лишившимся былого столичного шарма, многолюдья, гонора, московским улицам. Во всех мало-мальски оживленных местах расположились разномастные палатки, шло мелочное торжище уворованными из гуманитарной помощи продуктами, какими-то подозрительными напитками с экзотическими этикетками, контробадными сигаретами, лекарствами с давно просроченными сроками хранения. Прохожие тащили за собой сумки на колесиках, колясочки, заполненные дешевыми китайскими товарами. От нечего делать присматривался к развешенным, наваленным грудами на импровизированных прилавках курткам, дутикам, обуви. Товар бросовый, самого низкого пошиба, некачественное барахло, но его покупали соблазняясь дешевизной, яркостью упаковок, золотыми буквами в названиях мировых фирм. В Афганистане мне приходилось прицениваться к китайскому ширпотребу. Даже сами продавцы относились к этому добру с презрением, словно к дешевым подделкам. Знакомые офицеры, раз обжегшиеся на дешевизне плевались и не советовали брать даже в подарок для тещи, несмотря на внешне пристойный вид и доступные цены. Закончилось курево. Купил в палатке у метро Малборо. Распечатал пачку, закурил. Воглый, перележалый табак плохо разгорался, отдавал прелью. Пачка свиду такая-же что у водителя черной волжанки, только содержимое отличалось как небо от земли. *** Стены домов, забывшие о ремонте, шелушились старой краской и пятнами сырости. Улицы просто вопили, взывали к строителям. Но самое страшное творилось на тротуарах. Со всех сторон в глаза лезла нищета. Она протягивала руки с обочин, из подземных переходов, в вагонах метро. Женщины в невообразимых лохмотьях, старики, мужики с испитыми лицами, золотушные тощие дети просили, орали, требовали на все голоса Дай!, Подай!, Помоги!. Нищенствующие рассказывали о бегстве из родных краев охваченных войной. О том как уносили ноги от вчерашних хороших соседей и друзей, ранее лебезивших и заискивавших, а ныне оказавшихся вдруг титульной нацией, возжелавшей привилегий, проклеймившей всех остальных оккупантами, мигрантами, выталкивавшей взашей на вокзал, в Россию, в прорубь, в море, в реку... Беженцы из Молдовы, Таджикистана, Прибалтики, Кавказа... На папертях церквей сидели гроздья побирушек и нищенок, невесть откуда взявшихся грязных юродивых и чистеньких богомольных старушек со скорбными лицами. Вдоль стен зданий пробирались, жалко озираясь в поисках съедобного, несчастные старики, несущие на лицах остатки былой интеллигентности, а на скукошенных телах обрывки прошедшего благополучия - состарившиеся, лоснящиеся дубленки, вытертыее шубейки, облысевшие на сгибах пыжиковые и норковые шапки. Голодные, грустные глаза метались по сторонам в поисках пищи, обшаривали мусорные ящики, кучи тары возле комерческих палаток. По дворам рыскали стаи таких же потерянных, брошенных, оупустившихся как и покинувшие их хозяева, собак. Вчерашние любимцы и баловни, члены семей, обладатели персональных мисок, ковриков, игрушек, оказались ныне лишними, прожорливыми ртами и были изгнаны обедневшими, голодными людьми на улицу. Наравне с бомжами и пенсионерами псы азартно рылись в помойках, порыкивая злобно на двуногих конкурентов, выхватывая из старческих дрожащих рук наиболее привлекательные куски съедобного. Среди всего этого бардака летали черными птицами гордые тяжелые бронированные мерседесы с правительственными трехколерами на бамперах, с милицейскими проблесковыми маячками и сиренами. Новоявленные монстры распихивали ржавые, тусклые жигуленки и москвичи, заезжали на тротуары, тесня проходящих людей к стенам, не замечая и презирая само их тщедушное, слабосильное существование. Из полированных, выложенных красной кожей автомобильных туш вываливали уголовные авторитеты ставшие бизнесменами, вчерашние пылкие комсомольские лидеры, ставшие уголовными авторитетами, партийные секретари вырядившиеся демократами, завлабы - неудачники вдруг объявившие себя экономическими гениями, экстрасенсы, провидцы, колдуны, прорицатели... Вылезали отдуваясь адмиралы распродавшие свои флота на металлолом и генералы шустро толкнувшие оптовым покупателям военное имущество и секреты. Новые люди шли презрительно глядя на серый сбор неудачников, копошащийся внизу у ног, не нашедший местечка у сытного корытца новой жизни. Перед нуворишами словно по волшебству распахивались двери шикарных магазинов с запредельными ценами, склонялись кабаньи заросшие шеи быков-охранников, швейцаров и продавцов. Им заискивающе улыбались разнокалиберные проститутки, заполнившие Тверскую, подходы к Красной Площади, вокзалы. Новые русские словно дети в песочнице радовались высоким ценам, наворованные деньги ворочались в карманах, рвались наружу, демонстрируя зеленое обилие во всей красе и славе. Женщины разных возрастов, красивые и не очень, стройные и полные, продавали тела всем желающим. Кто за валюту, кто за рубли, кто за стакан водки или бутылку пива. Совсем молоденькие девчонки подмигивали, отзывали в сторонку, жестами показывали какого рода услуги быстро и недорого могут оказать в ближайшей подворотне. Становилось страшно. Россия пропадала. В подземном переходе неожиданно столкнулся с бывшим сослуживцем по полку стратегической авиации. В старой, обтерханной по краям шинели, с обвисшими погонами, тусклыми пуговицами, в явно неуставных теплых, давно не видевших щетки и крема ботинках, вчерашний сверхсекретный небожитель смотрелся словно карикатура на самого себя. Ранее в таком виде летчики не позволяли себе выносить мусор в военном городке. Мы отошли в сторонку и закурили. Невеселый наш разговор проходил на фоне слезливых речитативов попрошаек, аккордеонных всхлипов, шаркания подошв молчаливой, серой, недоброжелательной, угрюмой толпы. Рассказал ему немного о себе. Об Афгане, Кавказе, фактическом уходе из армии. Сослуживец только горестно, безнадежно махнул рукой. - Ну я в армии. Что толку? Довольствие не платят по три месяца. И это еще считается хорошо. Нас все таки пока ценят. Привечают на всякий случай. Изредка даже летаем. Поддерживаем форму. Да и бытовые условия получше чем у других родов войск. Сегодня ты не узнаешь гарнизон. Денег на ремонт никто не выделяет, дома обветшали. Трубы текут. Стены трескаются. Офицерское общежитие вообще в аварийном состоянии. Окна перекосило, туалеты не работают. Полы прогнили. Крысы шастают. Мерзость и запустение. ... Как впрочем и всюду. Но в армейских частях еще хуже. Довел Борька страну и армию до ручки. Офицеры уже стреляются - нечем детей кормить. На хлеб, мать его разтак, денег не хватает. - Встретил на днях возле базара друзей. - Продолжил сослуживец. - Вместе Суворовское заканчивали. Их часть вывели из Западной группы войск. Обещали - в новый городок, построенный на деньги немцев. Всем женатым офицерам - отдельные квартиры. ... Райские кущи. Соцкультбыт. Торговый центр. Дивизия в Восточной Германии все шустро побросала. То есть немцам оставила. Домой побыстрее, в новые квартиры захотелось. Ну, естественно, начальство в накладе не осталось. Да и офицеры прибарахлились немного. Машины подержанные купили - Ауди, Опели, даже Мерседесы. Приехали, А тут - нате вам... Чистое поле, а вместо домов столбики с номерами. Местные деловары постарались. Денежки тю-тю.... - Так и живут. Начальство, никто и не сомневался, в соседнем городе жилье быстренько получило. Как же, как же - демократияс. Мать ее... Офицеры с семьями расположились в корпусах вертолетов и транспортных бортов. О полетах и боевой учебе даже говорить не приходится. Денег не платят. Вот бедолаги пока привезенное на барахолках толкают. Потом очередь до машин дойдет.... В концеконцов, глядишь и вретолеты толкнут, а сами разбредутся кто куда. Гвардейский штурмовой полк. Гордость авиации. Служить там раньше за честь считалось.... Может и на бомберы покупатель сыщется, а? Загоним за милую душу, со всем комплектом ракет и бомб... Он смачно харканул под ноги. Не расчитал немного и плевок попал на ботинок. Знакомый машинально потер заплеванный мысок кожи о штанину. - Мой полк тоже раньше назывался штурмовой, гвардейский - Меланхолически уточнил я. - Три последних вертолета со стопроцентной степенью износа достались новоявленной армии великой независимой державы. - Вот, - Знакомый боязливо осмотрелся по сторонам. Снизил до шепота голос. - Со стопроцентным износом! А в авиации, что твориться? В стратегической, дальнебомбандировочной! Все более-менее новое, современное режут автогеном, распродают, растаскивают, просто уничтожают на металлолом, вроде по договору. Оставляют старый хлам, вроде твоих вертушек. На нем не то, что воевать, просто летать опасно! Но, - он предостерегающе поднял палец, - это между нами. Даже в нашем полку это происходит. Во всей дивизии. Самые новые машины перегнали на Украину. Они там и застряли. Жуть, что творится. - Ты тут в командировке? Знакомый рассмеялся. - Какие теперь командировки. Оглянись! Просто отпросился у командира. Ему, что, больше всех надо? Все равно делать нечего. Отпустил на неделю. Кое-что толкнул... - Он прервал смех и сказал тихо. - Мне для ребенка лекарства купить нужно было. .. В военную гостиницу не устроился, там теперь полно азиатов с товарами. Ночевал... на вокзалах... В уголке глаза показалась мутная слеза. Он стряхнул ее грязноватым, немытым пальцем, оставив на скуле около виска чуть более светлое чем остальная повержность, пятнышко кожи. Сжало сердце. Стало до одури жалко давнего знакомца. Офицера. Человека, призванного защищать страну. ... А себя, не жалко? ... Армию? ... Державу? Эх, Борис, Борис... Нежели и ты обманул. В пьяном бреду довел страну до ручки. Не лег на рельсы, как обещал... Может ты действительно был не прав?... А? Если это так, то слово демократия вновь на десятки лет станет на Русси синонимом лжи, низкого обмана, прохиндейства и тупости... Бранным словом. Бедная, несчастная Россия... На мятые грязные мелкие купюры выуженные из потертых, замацаных портмоне мы пили поддельное грузинское вино заедая пирожками, сварганенными проворными грузинами из неподдающегося определению сорта мяса. Вино с гордой этикеткой Самтреста, отдавало пережженой пробкой и горчило. Наверняка поддельное, но выбора не было. Времена посещения ресторанов прошли для нас словно полуденный сон. Два старших офицера, авиатора, пили на скамеечке в загаженном собаками и людьми, заваленном, неделями не убираемым мусором скверике, в центре тусклой, сумрачной Москвы. С двух сторон скверика, обрамленного сереньким бетонным бордюрчиком, бежали потоки машин. Все больше преобладали в них мерседесы и вольво, ауди и кадиллаки, несущие мимо нашего островка дорого оцениваемые киллерами жизни новых хозяев страны. Вечерело. Утерев пьяные слезы, знакомец, оттер ладони о замасленную бумагу из под пирожков, посмотрел на них оценивающе и нашедши недостаточно чистыми вытер снова, использовав на этот раз в качестве салфетки подкладку шинели. Пришла пора ему собираться на вокзал. Толи ночевать, то ли ехать обратно в гарнизон. Мы попрощались. После выпитого собутыльник нетвердо держался на ногах, мелко семенил, да и внешне казался далек от былых московских воинских стандартов. Днем по улицам города шаталось множество разнообразно одетого военного люда, но мне не пришлось видеть камендантских патрулей, ранее зверствовавших в белокаменной. Возможно патрульная служба начиналась только вечером, а вокзалы всегда излюбленное месо комендантской охоты. Пришлось провожать бывшего сослуживца до вокзала. По дороге выяснилось, что у него действительно есть билет на сегодняшний поезд. Мы успели к отправлению и я благополучно сдал свой полуживой груз вместе с билетом с рук на руки проводнице плацкартного вагона. Проводив зашел в здание вокзала. Залы ожидания под завязку заполненны толпами снующего, сидящего, лежащего народа. Проходы между скамейками зававлены потертыми чемоданами, узлами, баулами, портфелями. Создавалось впечатление, что вся обиженная окраинная Россия снялась с места и рванула на поиски счастья в Москву, Добравшись до желанной цели, но не найдя в Первопрестольной ласки и утешения собралась было вся несчастная голытьба в обратную дорогу, но так и застряла в немощной растерянности на полпути, забив до невозможности все станционные закутки. Пробираясь между телами людей в густом настое запаха несвежего белья, немытого тела, дешевой еды, в затхлом воздухе непроветриваемого помещения, сдерживая позывы тошноты еле продрался к выходу. На ступенях, ведущих на привокзальную площадь, толпился народ. Кто курил, кто просто дышал свежим воздухом, очумев от вокзальной свалки и шума. Среди толпы шныряли подозрительные личности с вострыми, настороженными глазками. Чтото шепотом предлагали, подскакивали, кивали головой, убегали и возвращались, передавали товар и получали взамен скомканные, неопрятные пучки мятых денег. Приставали со своими незамысловатыми услугами проститутки последнего разбора, пьяненькие, в дырявых колготках, с испитыми лицами, с давно нечесанными, пыльными, больными волосами. Мужчины их отгоняли, вяло словно от назойливых мух, отмахиваясь руками. Вышел на площадь, глубоко вздохнул свежий воздух. Закурил и пошел неторопясь пешком до следующей станции метро, выветривая из головы вместе с невеселыми мыслями алкогольный горький дурман дешевого вина. Уже темнело, но вдоль привокзальных улиц еще продолжалась торговля. Прямо на земле, растелив газеты выставляли разнообразный товар приезжие челноки из Украины, Белоруссии. Торговали в основном нехитрым, домашнего производства, продуктом. Стояли на земле миски с кващенной капустой, банки с солеными и маринованными помидорами, огурцами, перцами, лежали ломти сала, круги домашней украинской колбасы. Тетки приезжали на пару дней, распродавали товар и возвращались с крепкой валютой в родные страны непутевых купонов, карбованьцив, зайчиков. В поездах метро я невольно становился свидетелем разговоров москвичей об этих стихийных торжищах. Цены на них оказывались гораздо доступнее, чем на оккупированных мафиями разных национальностей официальных московских рынках, где бравые кавказские оптовики, скупали у приезжих товар, не допуская их к прилавкам, не позволяя сбивать цены, жестоко, кроваво расправляясь с ослушниками. Люди поговаривали, что милиция, подчиненная мэру, ранее либерально относилась к привокзальным торговкам, а теперь неожиданно стала свирепствовать, арестовывать, забирать товар. Пассажирки намекали на заинтересованность в этих действиях московских властей, договорившихся с кавказцами и получивших от них хорошую мзду. Мужики поддерживали действия милиции, доказывая несоблюдение санитарных норм при торговле с газетки, без проверки продаваемого санинспекцией. Поговаривали даже, что возле вокзалов торгуют чернобыльскими продуктами. Торговый день уже закончился и женщины распродавали остатки, соглашаясь на предлогаемые покупателями цены, испуганно озирась по сторонам. Пахнуло забытым запахом детства, когда мама приносила с базара колхозную квашеную капусту. Мелко шинкованную, с лучком, морковочкой, перчиком, редкими ягодками клюквы, запутавшимися среди белоснежных, кружевных прядей. Захотелось вновь попробывать живого, чуть кисловатого вкуса. Я остановился около сидящей на корточках возле своего товара женщины. Опустил руку в карман. Нащупал остатки денег. Неожиданно из проулка выскочила милицейский микроавтобус. Дверки распахнулись и вывалили на улицу человек семь здоровенных ребят в камуфляжной форме, с резиновыми демократизаторами, с натянутыми на головы темными масками, сверкающими через прорези белками глаз и зубами. Омон! Омон! - пронеслось по улице. Тетки начали сваливать в сумки нераспроданное, бросать все как есть на газетных прилавках, разбегаться по подворотням и подъездам. Без лишних разговоров бойцы опрокидывали сумки, давили тяжелыми армейскими башмаками продукты, разбивали дубинками банки. Доставалось и теткам, особо тем, кто пытался прибрать, прихватить с собой товар. Женщин охаживали дубинками по спинам, плечам, ногам. По головам, правда, не лупили. Не трогали и москвичей-покупателей, давая им возможность убираться по добрупоздорову. Я стоял оцепенев, обалдело наблюдая родную милицию в действии. Раньше не пришлось видеть людей в армейской форме избивающих собственный народ, который призваны защищать. Снизу на меня смотрели высильковые глаза молодой женщины. Не знаю почему она не кинулась удирать вместе с товарками, должно быть растерялась, возможно наподобии меня попала в такую переделку впервые. Башмак омоновца с размаху опрокинул белую эмалированную кастрюлю с капустой и она покатилась звеня ручками по булыжной мостовой, мелькая красными наивными мальвами на боках, теряя аппетитное содержимое, выливая душистый забористый сок на заплеванную московскую землю. Взлетела дубинка, нацеленная на женское тонкое плечо в коричневой сельской кацавейке. Рефлекторно, незадумавшись перехватил черное резиновое тело, отвел его в сторону. Тут же ко мне подскочили двое, заломили руки, перехватили дубинкой горло, повалили, придавили ботинками к земле, распяли по асфальту. Жесткие руки профессионально обшарили тело в поисках оружия, выхватили из кармана документы. - Встать! - Приказ подкрепили толчком дубинки в спину. Поднялся на ноги. Попытался отряхнуться, но получил удар по руке. - Стоять, сволочь! - Сам ты, сволочь! А я - майор Советской Армии! В ответ взлетел кулак, но неожиданно оказался перехвачен рукой в черной кожанной перчатке. Приготовившийся принять новый удар, я увидал краем глаза, как подошедший омоновец удержал собравшуюся ударить руку. - Это успеется. Сначала отведем к командиру. Пусть разбирается. Они оставили оцепеневшую от всего происшедшего женщину возле горки вывалившейся капусты и почти не пострадавшего прилавка. - Руки за голову! Двигай к рафику. Возле открытой передней дверки стоял омоновец и говорил по радиотелефону. - Вот, товарищ лейтенант. Оказал сопротивление. Не подчинился представителю власти. - Забубнил бивший меня мордоворот. - Майор. Служил в Афгане. - Добавил второй, передавая изъятые у меня документы. - Разберусь, - бросил коротко лейтенант, не отрываясь от телефонной трубки. Потом послушал еще немного, отдал трубку водителю и добавил. Продолжайте операцию.... Но, повежливее, не особо расходитесь. Пусть тетки собирают свое добро и уматывают. Бить не бейте, но строго предупредите, мол в следующий раз жалеть не будем. - Ладно... - Бойцы повернулись, без малейшего намека на воинскую дисциплину и неторопясь пошли передавать полученные указания шурующим по обе стороны улицы омоновцам. - Что же это, товарищ майор? Оказываем сопротивление милиции... Не подчиняемся... Нехорошо... - Бить женщин дубинками - хорошо, валить на землю человека, за то, что защитил женщину - прекрасно, выкручивать руки - замечательно... Все остальное сопротивление, неподчинение... Для борьбы с женщинами создавали ОМОН? Или для их защиты? - Ладно, замнем... Самому иногда тошно... Но поймите и нас... Мы тут уже неделю вожкаемся. Сначала их по хорошему муниципалы ходили предупреждали. Не доходит. Мы просили... Как об стену горох. А начальство долбит, мол до каких пор будет продолжаться бардак. Хотят торговать пусть несут товар на рынок.... - В распростертые объятия мафии... - вставил я. - Не умничайте. Там хоть какой-никакой контроль. Дозиметром поводят. Хоть самую гадость до прилавка не допустят. А здесь... Как разберешь, что привозят... Пару раз счетчик зашкаливало - белорусская сметана, клюква, да и от украинского сала иногда звенит... Да и торгуют с земли. - Он сплюнул. - Нужда гонит, тут все понятно. Свое везут на продажу, не ворованное. Чего может и дома не хватает. Там, у них, - он кинул взгляд в сторону высящейся в конце улицы темной громады вокзала, - совсем паршиво. Хуже чем в России. Для них наши рубли - валюта. Все это понятно, но - приказ есть приказ. - Он протянул мне документы. - Возьмите. Не стоит в наши времена выступать Робин Гудом. Это герой не сегодняшнего дня. Сейчас, увы, гоголем Соловей Разбойник разгуливает. Ну да ладно... Вы в Афгане где воевали? Я рассказал. - Долгонько... А меня на третий день ранило осколком. По дороге в часть. Вот и весь боевой опыт. После госпиталя поступил в военное училище, оттуда курсантов начали гонять по горячим точкам. Перевелся в МВД, попал в ОМОН. Тот, второй боец, что документы принес, тоже, кстати, афганец. Своих в обиду не даем. Народ-то у нас в отряде разный, ох разный. Такие типы попадаются... не в милиции, в тюрьме по ним место плачет. Да сидят гады крепко, будто гнилые пеньки. Так просто не выковырнешь, скорее они тебя... - Он опять тоскливо сплюнул. В рафике запищала рация. Лейтенант козырнул, заканчивая беседу и протянул руку к водителю за трубкой. Я повернулся и пошел вдоль улицы. Спина болела, но пуще чем боль жгла сердце обида унижения. Вскипала в душе злая горькая ненависть. Не к ударившему меня шакалу-омоновцу. Бог с ним. Он только пешка, болван в чужих руках. Подступал к горлу комок, душил гнев к тем, кто наобещал народу в очередной раз лучшую долю и опять в который уже раз обманул, обесчестил, унизил, нагадил в душу... - Ой, постойте же, постойте! - Маленькая рука с коротко остриженными ногтями схватила меня за рукав куртки. - Вы уж простите меня. За меня, нерасторопную вам перепало. Как они вас повалили, то я просто обомлела. Уж лучше, думаю, меня бы вдарили. Уж кто, кто нас селян теперь не бьет... Разом больше, разом меньше... Уехали они... вороги. Умчались як на пожар... - Женщина говорила с мягким знакомым гакающим украинским акцентом. - Я бачила, вы капусточки хотели, то возьмите. В глечике немного осталось. Вот и колбаски, домашней. Вы не сумневайтесь. То все брехня, про чернобыльское. Мы и сами едим. И Чернобыль от нас далеко. И в Харьков на рынок возим. Да там разве торговля, То не торговля, колы у людей грошив немае, одни слезы... А тии купоны... Ни, правду скажу - за советив краще мы жилы. В Москву не торговать, на экскурсию, як людына издыла. А зараз... Нас тут нэ поважають... Дивчины наши, запродалысь у Туречину.. Казалы у театри выступать, а оказалось - срам один... Колы на Вкраини таке було? Того мы вид незалежности бажалы? Ох и чого это я балакаю? Спасиби вам. В моей руке оказался аккуратно увязанныей бечевой пакет из газетной бумаги. - Кушайте, добродию, будьте здорови. Спасибо вам, что заступились за бидну жинку. - Она смущенно улыбнулась и ушла, оставив меня одиноко стоящим на тротуаре. Шел предпоследний оплаченный день в гостинице. Если потенциальный работодатель - мистер Пол и сегодня не сообщит своего решения, дело оборачивалось совсем паршиво. Оставался один путь - домой, в обнищавший, доведенный до ручки Харьков. Без работы, без денег, без семьи, без будущего. На привычный вопрос, не поступало ли мне писем, звонков или записок, дежурная только развела руками. В номере от нервного ожидания разошелся аппетит. Включил в розетку кипятильник, заварил чаю. Развязал подаренный сверток, достал оставшийся кусок хлеба и принялся за еду. Капуста была отменно хороша, остренькая, пряная похрустывающая на зубах. Душистая и нежная таяла во рту домашняя колбаса. Спасибо тебе неведомая хозяюшка. Ты продавала действительно хороший товар. И не твоя вина, а наша беда, что должна ты делать это не в белоснежном халате за прилавком рынка, а на грязной, застеленной всего лишь газетой, земле московской улицы. Дверь номера отворилась и в комнату вошел человек, возивший меня в прошлый раз на прием к боссу. - Собирайтесь. Босс велел привезти вас. С вещами... Чопорный водитель кинул взгляд на разложенные на столе дары Украины и непроизвольно дернув кодыком сглотнул слюну. - Угощайтесь. Не везти же это с собой. - Эх, времени нет. Можно бы под водочку хорошо посидеть... Да босс не любит опоздания. - Он не удержался, взял в щепоть капусту и отправил в рот. Отломил кусок колбасы и начал жевать. - Ладно, по солдатски. Пять минут на все про все. - Водитель вытащил из бокового кармана плоскую металлическую фляжку. Мы глотнули, и за пять минут покончили с закуской и выпивкой. - И на старуху бывает проруха. Ты уж, майор, молчи. - Он достал из кармана и кинул в рот несколько зерен и принялся сосредоточенно жевать пока я собирал свои немногочисленные вещи. Водитель подхватил чемодан. Мне достались портфель и вещмешок. Оглядел еще раз гостинечный номер. Собрал в газету остатки еды и выкинул в мусорное ведро. Спустившись вниз отдал ключ, попрощался с дежурной и горничной. Шофер уже успел положить чемодан в багажник и теперь, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ждал меня около прожорливо открытого зева. Принял и уложил оставшиеся вещи, прихлопнул крышку, распахнул дверку. Машина тронулась, увозя к новой неведомой жизни, к первой гражданской работе. Поступал на службу не Державе, не Родине, а в услужение хозяйчику. Ну да Бог с ним. Иные времена, другие песни.
      Глава 24. Тихая мафия. Новый работодатель посчитал ниже своего достоинства вторично встречаться с мелкой сошкой. В фирме четко, пожалуй даже строже чем в армии соблюдалась субординация. Водитель распахивал дверку передо мной, секретарша поговорила как с равным, босс - проигнорировал. Женщина объяснила вкратце мои служебные обязанности. Показала распечатанный с компьютера договор. Молча подчеркнула фломастером сумму вознаграждения. Невольно присвистнул. Сумма обозначенная в долларах впечатляла. Она подняла на меня глаза и улыбнулась, сверкнув белизной ровных жемчужных зубов между розовыми губами. - Привыкайте. - Такие деньги долго отрабатывать прийдется. - Вы против? - Не знаю. Это мой первый опыт на гражданке. - Честно признался ей. - Скучать не прийдется. Все документы для поездки за вертолетом и договор аренды уже оформлены. - Ого, по деловому... - В бизнесе иначе нельзя. Упустил время и тебя обошли конкуренты. Деньги потеряны. - Много конкурентов? - Хватает. Секретарша объяснила, что фирма Пола строит по заказам новых русских, скоробогатеньких политиков и государственных чиновников высших эшелонов власти, виллы, дачи, целые поселки в уединенных, наиболее живописных местах подмосковья. Здания возводились по индивидуальным проектам, с учетом требований заказчиков из лучших импортных материалов высшего качества. На строительстве работали бригады украинских и турецких рабочих. Расплачивались с ними только по завершению работ. Высчитывали затраты на питание, жилье, за производственные огрехи. Переделки выполнялись за счет бригад. Наказывали крепко, не рублём - долларом. Мистер Пол быстренько, не церемонясь, применил сильнейший материальный стимул для обеспечения добросовестной работы. Все сдавалось под ключ. Высаживались деревья и кустарники, подводились коммуникации, прокладывались шоссейные дороги. Поселки огораживались от остального мира заборами со стальными воротами и охранниками. По ночам периметр дополнительно охранялся собаками. Мои будущие обязанности заключались в переброске по воздуху людей и срочных грузов из Москвы на стройплощадки. Грузы, объяснили, будут перевозиться не навалом в салоне, по-советски, а в специальных, аккуратных, заранее загружаемых на земле контейнерах. Вторая основная задача - вывоз на место строительства потенциальных покупателей жилья и доставка их обратно с максимально возможным комфортом. Все это интересно, но прежде всего необходимо получить вертолет, облетать его на заводском аэродроме и пригнать в Москву. Оказывается по звонку из Москвы, заводчане уже провели инспекцию машины, отремонтировали, обслужили, заправили. Но в том как это сделано, насколько качественно и честно, следовало убедиться самому. Слишком уж часто у нас в стране привыкли спихивать с рук брачок. Как говорится - С глаз долой - из сердца вон. Деньги получили, а там трава не расти. Потом - это уже чужие проблемы. Тянуть резину в фирме не привыкли. Вылететь в Харьков мне приказали ближайшим прямым рейсом, всего через пару часов. Билет уже заказан. Документы готовы. Лишние вещи предложили оставить в здании управления, никуда они не денутся и за сохранность можно не волноваться. Зная содержимое вещмешка и чемодана мне нечего особо волноваться вообще. Портфель, как обычно, упакован необходимыми в дороге вещами. Куртка - на мне. Расписавшись за выданные на командировочные расходы деньги, проверив все платежные документы, доверенности и прочую бухгалтерию, в заключении церемонии введения в новую должность, получил у референта пластиковое шикарное удостоверение и конверт с билетом на самолет. Водитель с машиной уже ждал у выхода. На сей раз это оказались Жигули девятой модели цвета мокрого асфальта. Водитель тоже новый - здоровенный парень с маленькой коротко остриженной головой, приплюснутыми к черепу ушами и свернутым набок носом. В его облике, в казавшемся коротковатом и тесном пиджаке, в несходящемся на шее воротнике рубашки, в чуть растянутом галстуке, в раздавшейся, раздобревшей после окончания регулярных выступлений, фигуре, проглядывал сложившийся стереотип боксера средней руки, закончившего бои на ринге. В остальном поведение нового шофера мало чем отличалось от действий водителя фирмы, возившего меня прежде. Та же предупредительность, молчаливое внимание, профессионализм вождения. Машина зарулила на стоянку у здания аэропорта. Прошли через толпу возле билетных касс, к посадочному контролю. Водитель передал портфель, пожелал счастливого пути. Пройдя досмотр и регистрацию невзначай окинул взглядом толпящихся в глубине зала провожающих и неожиданно обнаружил среди них своего сопровождающего. Верзила стоял, тяжело привалившись массивным плечом к мраморной колонне. Его поведение абсолютно не соответствовало нормальному шоферскому стандарту, экс-боксер не поспешил домой, не рванул к площади подшабашить на приезжих, а стоял провожая меня. Стюардесса в голубенькой формочке повела пассажиров из накопителя на посадку и я увидел его вновь Видимо парню велели лично убедиться, что пассажир благополучно улетел, и он честно выполнял порученное. Обязательность подчиненных импонировала. На людей можно положиться. Следовательно, такого же отношения к работе ждали и от меня. На заводе все действительно нашел дела в полном ажуре. Прямая продажа вертолета фирме оказалась не осуществима в рамках действующего закона. Местные ребята подмигивали и намекали, что нет ничего невозможного, но не хотелось брать на себя ответственность. Позвонил на фирму. Босс подтвердил мои опасения, не разрешил действовать окольными путями. Ему нужна абсолютно чистая, не замешанная ни в каком, даже мельчайшем криминале или противозаконном действии, машина для легального бизнеса. После консультаций с юристами было решено заключить договор долгосрочной аренды. Все оказались довольны. Пол разыскал среди уволенных в запас вертолетчиков еще одного пилота, имевшего большой налет на машинах подобного класса. И хотя логика подсказывала назначить новичка командиром экипажа, этот вопрос даже не поднимался, им остался я. Нашелся и борттехник. Димыч получив честно заработанные комиссионные, пребывал на седьмом небе от счастья и при первой же встрече начал отсчитывать причитающийся мне, процент. Я остановил его руку. - Деньги сейчас не нужны. Зарабатываю на фирме более чем достаточно. Оставь. Тем более, что я получил эту работу с твоей помощью. - Денег никогда не бывает достаточно, мой друг. - Назидательно сказал начинающий бизнесмен, но не сумел скрыть довольной улыбки, возвращая отложенные купюры в общую пачку. - Ладно, считай, что это твой вклад в наш общий бизнесс. Есть тут у меня кое какие наметки. Так, что не волнуйся - твоя доля в прибылях гарантирована. Будучи не очень высокого мнения о комерческих способностях стародавнего дружка, промолчал. Будущее показало, что я здорово ошибался. Димыч нашел совершенно новую, никем не заполненную нишу в новом для него торговом деле. Связавшись с благотворительными организациями в Италии, Германии, а затем в Штатах стал покупать по чисто символической цене, на вес, контейнеры с бывшими в употреблении, забракованными, устаревшими или вообще сданными в благотворительные организации носильными вещами. Наняв оказавшихся без работы и денег женщин, умеющих орудовать иглой и утюгом, Димыч развозил им на квартиры мешки набитые тряпками. Для мелкого ремонта и глажки. Надомницы приводили вещих в порядок, закладывали в полиэтиленовые конверты, к которым на конечном этапе сам Димыч или его доверенные родственники привешивали ярлык с новой ценой. Цены Димыч, надо отдать ему должное, устанавливал божеские. Крутился среди людей и хорошо понимал их незавидное финансовое положение. Каждая вещичка, с учетом перевозки и обработки, обходилась примерно в двадцать центов, а продавалась за пару - тройку долларов. Бизнес стал преуспевать. Сначала торговля шла с машин. Затем Димыч с женой поставили лотки, а в конечном счете, арендовали помещение опустевшего галантерейного магазина с широкими зеркальными окнами, витринами и прилавками. Прямо напротив серой громады первого в Союзе многоэтажного бетонного дома. Дело пошло. Не оставлял Димыч и своего сельского, ремонтного кооператива, крутился целыми днями, договаривался, следил за работой сотрудников, ругался в банках, спорил с поставщиками, улаживал проблемы с заказчиками. Мы встречались с ним все реже и реже, только во время прилетов на заводской аэродром для получения запчастей, перерегистрации машины, во время прохождения техосмотра и обслуживания. У босса имелась возможность проделывать все это в подмосковье или Казани, но учитывая незавидное соотношение украинской и российской валют, заводской аэродром стал предпочтительнее. Да и расстояние не особенно большое. Мне тоже приятнее наведываться домой, пить чай за старым столом на кухне. Наблюдать суматошную деловую мельтешню Димыча. Друг обзавелся мобильным телефоном, ежеминутно выдергивал его из кармана, звонил кому-то, отвечал на звонки. Часто казалось, что звонки эти не от деловой необходимости, а просто из некоего детского, ребяческого желания повозиться лишний раз с новой, расчудесной игрушкой, недоступной очень многим другим, тщеславное чувство утвердить обладание престижной обновкой, продемонстрировать ее окружающим, просто подержать в руке гладкое пластмассовое тельце. Появился и немного подержанный Мерседес с неясным, темным прошлым. Димычу пришлось побегать, попотеть пока милиция зарегистрировала матового красавца и выдала номера. Волжанка теперь большую часть времени простаивала на стоянке накрытая стареньким зеленым брезентовым чехлом. В один из приездов я отогнал ее на станцию обслуживания в Песочин, где по рекомендации всезнающего Димыча старушкой занялся один из лучших автослесарей, мастер старой закалки, старательный и добросовестный Алик. Он загнал машину на подъемник, облазил, покряхтел, поругался и назвал сумму в карбованцах. Приличную, надо сказать, по харьковским меркам. Я перевел ее сначала в рубли, а потом в доллары. Получалось вполне терпимо. - Сделай пожалуйста все как надо. Поставь нормальные запчасти, не стесняйся, если что-то надо заменить. - Передал ему задаток в долларах. - Вот это - в кассу. В карбованцах, а это - мне в зеленых, - сказал слесарь. И добавил, - Если уж делаю - это верняк. Люди мне доверяют. Сказал приезжать раз в год - значит на год свою работу гарантирую.... Если конечно не насиловать машину, нормально ездить. Слово свое мастер сдержал. К моменту отлета из Харькова волжанка светилась как новенькая, отполированные бока блестели, промытые стекла сияли. Колеса обуты в новую резину. Все подтянуто, отрегулированно, заменено. Масло и бензин заправлены. Вот только ездить некогда. Так и оставил снова под чехлом. Специфика работы фирмы определила режим полетов вертолета. Нашему небольшому экипажу приходилось находиться в постоянной готовности к вылету. Это утомляло. Но так как все были холостяками, не обзаведшимися в силу превратностей судьбы семьями, то мы не роптали. Понимали уязвимость своего положения, когда на наши места немедленно нашлось бы достаточно желающих, выкидываемых ежедневно из армии и флота. Босс умел экономить деньги на всем. Так и здесь, предвидя подобный график работы и не желая тратиться на подменный экипаж постарался подобрать холостяков, всегда готовых лететь хоть к черту на рога, не требуя отгулы и сверхурочные. Чаще всего перебрасывали с объекта на объект бригады рабочих, срочные грузы, упакованные в контейнер. Такое оперативное маневрирование ресурсами позволяло хозяину ни на минуту не сбавлять ритм стройки. Случалось капризные нувориши требовали каких-то невероятных наворотов, непредусмотренных договорами новшеств, улучшений или переделок, подсмотренных чаще всего их женами у друзей, либо в фильмах, наконец - в заграничном вояже. Новые русские готовы платить любые деньги возводя себе самое-самое, поражающее воображение приглашенных гостей, ласкающее взгляд и тешащее самолюбие скоробогатых буратин. Возводились дворцы и замки, бунгало и итальянские палаццо. Фирма без разговоров удовлетворяла все прихоти клиентов. При одном только условии - оплате в твердой зеленой валюте. И они платили. Наличными. Не скупясь. Клиенты прямо лопались от сознания собственной значимости, вытаскивая свои увенчанные золотыми цепями тела из лимузина, доставляющего их прямо к вертолету с эмблемой фирмы Пола на борту. Экипаж встречал гостей у трапа в строгих темных костюмах, белых рубашках, при галстуках. После взлета борттехник разносил в салоне напитки, второй пилот по ходу полета рассказывал о прохождении маршрута. На месте предполагаемого строительства вертолет уже ждал джип с сотрудником фирмы или прорабом, который вез дорогих гостей прямиком на размеченные участки. Все это безусловно действовало на нуворишей, ублажало, что собственно и требовалось. Богачи мгновенно понимали размах и основательность фирмы, не перебегали к конкурентам, не мелочились при подписании сметы. Как правило, за один вылет мы вывозили на объект только одного заказчика. Дело ведь тонкое, индивидуальное. Исключение делалось для чиновников по-мельче, тех вывозили иногда чохом, да и запросы оказывались пожиже. Мелькали среди клиентов и знакомые лица политических деятелей новой формации, не отстававших в улучшении своего быта от порожденных ими новых руских. Промелькнули события девяносто третьего года. В начале босс нервничал, не знал на кого поставить. Придерживал вертолет возле себя на случай экстренной эвакуации семьи, но вскоре определился, стал вслух поносить Хазбулатова и Руцкого. Мы даже пару раз свозили его на встречи с генералами, ставшими вскоре клиентами фирмы. Отгремели пушечные выстрелы, опустел прокопченный, продырявленный снарядами танковых пушек Белый Дом, и все вновь стало на свои места. Разве, что у фирмы появились новые заказчики, а некоторые старые клиенты временно сменили места обитания на казенные дома. Получила фирма и свою долю заказов по восстановлению Белого Дома. Вот уж незавидная судьба российского парламентаризма, то его разгоняет революционный матрос, то сибирский мужик, то танковые пушки самого демократичного в мире министра обороны. Время бежало вперед не задерживаясь на мелких казусах истории. Все чаще и чаще встречались фамилии возимых нами новоселов в газетных статьях о мафии, вокруг клиентов теперь толпились охранники, телохранители со стандартно короткими стрижками, низкими, деловито наморщенными лобиками, массивными фигурами с накачанными мышцами, с неприменными кобурами под расстегнутыми полами пиджаков, мобильными телефонами зажатыми в кувалдах кулаков. Стали фигурировать счастливые застройщики и в списках покойников, находящих последний приют на престижных кладбищах в обществе знаменитых певцов, киноактеров, политических фигур ушедших в прошлое и криминальных паханов. Охрана не помогала, их стали чаще расстреливать, взрывать, просто по старинке резать в многочисленных бандитских разборках и стрелках. Прилетев в очередной раз на родину попытался выяснить мнение Димыча о ситуации в деловом мире. Конечно, Украина не Россия, а относительно тихий, обнищавший Харьков близко не напоминает столицу криминальных разборок Москву, но процессы всюду идут одинаково, пусть с разной скоростью и интенсивностью. Не называя имен описал ему клиентуру фирмы. Подводя итог заключил - политики, чиновники, уголовные авторитеты, бизнесмены - все это одна шантропа, мафия. - Ну и что с того? - Спокойно ответил друг. - То же мне новость. - Тебя это не волнует? - Нисколько. С чего это мне волноваться? У меня свой бизнес. Кому надо плачу. На остальное живу как никогда раньше не жил, так в чем же проблема? Политиков они покупают? А мне до этого дела нет. Чиновников? Я и сам куплю, если потребуется. Народное добро разворовывают? За границу капиталы вывозят? Молодцы. Подсоберу бабок, найду подходящую страну, где можно спокойно жить и вести дела. Глядишь - сам слиняю. Какое тут будущее? Нет его, ни для меня, ни для детей. Деньги за границей держат? Ну и слава богу! Целее будут. Я и сам... счетец на Кипре открыл. Налоги не платят? И я не плачу. Чего мне на этих ...., - он кивнул на открытое окно из которого доносились обрывки пьяной брани, - свои бабки тратить. Да пусть пропадут пропадом. Хоть все упъются и передохнут. Мафия - это между прочим и для них благо. - Ну это ты брат Димыч загнул! - Не выдержал я. - Еще могу допустить, что ты с ней как-то уживаешься. Ваши пути не перекрестились, слава богу. Тебя не сожрали. Но какой с нее прок простым гражданам? - Все просто. Например дешевая водяра. Где теперь водочная монополия? Кто ей владеет? Что, думаешь в правительстве России идиоты сидят если от таких прибылей отказались? Нет уж. Значит кто-то свой, собственный, очень хороший куш заимел. И ему наплевать, что казна не получит в десятки, сотни, тысячи раз больше денег чем он сунул в свой, личный карман. Ему и его семейству хватит. И простым гражданам хорошо. Налогов на водяру нет, никто ее не инспектирует, качество не проверяет, следовательно она дешева и доступна. Дешевле хлеба. А если кто упъется, помрет, это уже его проблемы. Меньше народу - больше кислороду. - Теперь возьмем среднего, рядового человека, нормального трудягу обремененного семьей. Во-первых, ему в большинстве случаев сегодня глубоко и смачно наплевать кто даст работу и заплатит бабки. Даже если это мафия. Бедняга сегодня замерз без тепла, ему нечем кормить детей, до жути опасно ходить по улицам. Гражданин смертельно, до печеночных колик боится мелкой шпаны с пером в кармане. Его страшат отморозки, заезжие домушники - любителей выпотрошить маленькие семейные ценности. Предприниматели в страхе перед беспредельщиками рекэтерами. Димыч передохнул и продолжил свой вдохновенный монолог. - Пусть это покажется тебе парадоксальным, но и мафия также против этого мелкого дерьма. Вся эта шваль зря раздергивает ее, мафии законную добычу, уменьшает доходы. Ведь если меня обложили данью заезжие гастролеры, то не смогу заплатить свою долю серьезным людям, настоящим хозяевам города. И они это прекрасно понимают. Если пьяная шпана ограбила людей, то эти деньги не пришли в мои палатки, а следовательно, законная их часть не осела в кошельке мафии. Зачем же ей такая головная боль? - Вот, представь себе, мафия сегодня дает деньги милиции, снабжает ее связью, транспортом, бензином... Каково? Зачем? Да, все очень просто! Для борьбы с таким вредным, неорганизованным преступным сбродом. Со всякой шпаной и шушерой. И, поверь, пока лично меня не трогают, мне глубоко наплевать кто защищает меня и мой бизнес, государство, милиция или мафия. Главное результат. Я плачу хорошие деньги и обретаю спокойную жизнь. Вот так-то, братан... Он посмотрел на меня, хитро прищурив глаз. - Не нравится, вижу, не нравится. Но таковы реалии нового мира. Хочешь в нем жить, привыкай. Забудь про совесть, про честь, которая смолоду... Обзаведись золотой цепью на шею и мобильником в кармане. Не думай сперва о Родине, думай всегда о себе. Забудь все чему учили гнусные училки, пионервожатые, замполиты и прочие комуняки. Закинь подальше патриотические книжонки, выкинь из головы песенки и побасенки из фильмов. Просто живи и наслаждайся жизнью. - Димыч, о дружбе тоже забыть? - Не рви душу... - Он сипло вздохнул, с трудом проталкивая воздух через зажатую внезапным спазмом гортань. - Дружба - это ... Оставим ... - Ладно. Спой лучше, что нибудь из старого... Димыч взял со стены гитару, подергал струны, прочистил горло, но дальше этого дело не пошло. Он протер ладонью запыленную деку, сдул пыль с колков и повесил гитару на место. - Не поется... Давно уже не пел, позабыл все... Да и настроения нет. Слушай, поедем лучше в баню. Знакомый открыл. Классная, с бассейном, сауной,... девочками. - Он понизил голос, вслушиваясь в доносившуюся из соседней комнаты телефонную трескотню жены. - А как же Ленка? - Это другое. Надо же где-то снять нервное напряжение. Она так не умеет. Девочки - класс! Хочешь, даже шестнадцатилетняя пацанка тебя обслужит. Да так, как и в Париже не смогут. У него вообще все молоденькие. Знаешь, я теперь даже продавщиц старше четвертака не беру. Покупателям приятнее смотреть на хорошеньких девочек, чем на старых мымр. На днях знакомые за одну просили. Двадцать восемь уже. Отказал. Знаешь, в бизнесе принцип есть принцип. Возьмешь одну, припрется другая, третья... Тем более с высшим образованием, инъяз окончила, то да се... Вообщем-то, по человечески жаль деваху конечно. Теперь ей дорога одна, на панель... Ну да ладно, перебъется... Не первая, не последняя. Он сглотнул кадыком, проглатил слюну. Рывком стащил со стола банку голландского пива, как из гранаты кольцо сдернул алюминивую затычку и жадно припав губами начал пить. Хлопья пены, вырываясь из узкого донца, стекали по щекам, подбородку вниз, капали на красный клубный пиджак, оставляя темные, похожие на кровавые следы. Зная Димыча практически всю сознательную жизнь, всегда верил другу как самому себе. Сегодня казалось, что он ерничает, нарочито сгущает краски, пачкает себя. Говорит совсем не то, что думает. Ломается. Но для чего, почему, я не понимал. Не пришлось нам с Димычем сходить тогда в баню. Зазвонил телефон, и по приказу хозяина ровно через час экипаж собрался на аэродроме возле готового к взлету вертолета. В ожидании разрешения на вылет и полетного задания, мы укрылись за фюзеляжем машины от порывистого, холодного аэродромного ветра. Диспетчер и руководитель полетов не торопились с оформлением документов. Постепенно все вытащили сигареты, закурили и стали обсуждать последние события российской жизни. Основной темой являлась война в Чечне. Российские войска штурмовали Грозный, устилая трупами солдат и горелой броней подступы к президенсткому дворцу, площадь Минутка, здание вокзала. Лучший в мире министр обороны и его генералы топтались перед камерами телевидения, в растерянности пожимали увенчаными золотом погон плечами, и гробили, гробили сотню за сотней, слабо вооруженных, плохо обученных, голодных и замерзших сопливых пацанов первого года службы. Авиация разучившаяся летать, вытянутая из опустевших, обезлюдевших, пришедших в упадок гарнизонов, швыряла полученные со складов устаревшие бомбы. Бомбы часто не взрывались, иногда сваливались на собственные войска, на пустыри, огороды, на головы не успевшего вовремя разбежаться мирного населения. Казалось удивительным, что в конце концов Грозный удалось взять, не уничтожив, но просто выжав из него в горные районы основную массу боевиков. Командующие армией генералы отличались костностью речи, словоблудием. Во множестве щеголяли перед телекамерами в новеньком, необтертом стенками промерзжих траншей, необмятом ночлегом в палатке комуфляже, красовались на журнальных фотографиях в зеленоватых, западного кроя кафтанах, усыпанных трехцветными ярлычками, нашивками, лоскутками, в фуражках с нескладными орлами и нелепыми огромными тульями. Число российских генералов возрастало, перевалив все разумные пределы. Но в военном деле, не нюхавшее пороха большинство оказалось профанами. Окончившие Академии и Высшие училища люди казалось напрочь забыли опыт боев в Сталинграде, штурм Берлина, все накопленное в сокровищнице военного искуства. Какой недоумок вводил колонны бронетехники в каменные лабиринты улиц, оставлял под прицелом гранатометов боевиков бронемашины растыканными в беспорядке на привокзальной площади? Даже мы, летчики изучали на лекциях по общевойсковой тактике, действия штурмовых групп в Берлине, Кеннигсберге, Кюстрине, наконец, опыт Сталинграда. Порой казалось, что из всех участников чеченской войны профессиональными военными, действительно достойными своих воинских званий оказались генерал Дудаев и полковник Масхадов. Нынешние воинские умения российского генералитета сводились к постройке дач, завоевыванию земли под коттеджи, управлению дармовой работой стройбатовцев, распределению квартир среди холуев и родственников. К подторговыванию военной техникой и трупами боевиков. На остальное им было глубоко наплевать. Наш экипаж отдал Армии, пусть не нонешной, потешной, а ее грозной предшественнеце многие годы жизни, не лишние, самые дорогие годы, свою молодость. Наблюдать чеченское позорище нам было страшно и унизительно.
      Были конечно и исключения. На общем сером фоне выделялся неведомый ранее, тянувший лямку по окраинным гарнизонам, прошедший Афган, многократно униженный и битый начальством, ненавидимый врагами, суровый и немногословный генерал Рохлин. Этот человек с грустным взглядом и грубо высеченным лицом, завоевал наше глубокое уважение отказом получать звание Героя России за войну с российскими же поддаными, за разгром и взятие своего, российского города. Сквозь зубы процедила демократическая пресса о малых потерях его войск, о том, что генерал догадался предварительно тренировать солдат, проводил в своем корпусе стрельбы, учения и маневры, готовил части к предстоящим боям в городе.
      Всё в этой войне виделось странным и нелогичным. Мы припомнили как еще пару лет назад, бывший вице-президент Руцкой предлагал провести милицейскую операцию для наведения порядка в Чечне. Тогда распоясавшиеся молодцы, будущие боевики грабили гарнизоны, растаскивали склады, избивали военных. Но его зашикали, оплевали. Куда там! Демократическое правительство поспешило вывести личный состав, оставив новой, никем не признанной власти награбленное имущество, танки, самолеты, оружие. Все это четко укладовалось в вопль Ельцина к регионам хватай самостийности сколько сможешь проглотить. Но вдруг спохватились, переполошились, вспомнили о нефти, о трубопроводе, о возможно потерянных миллиардах зеленых. Как же так? Денежки из кармана уплывают! Вспомнили - Да это же часть России! Послали собранных с миру по нитке, добровольцев на помощь Гантимирову. Ничего не объяснив, не подготовив. Операцию как всегда благополучно провалили. Танки сожжены, люди - кто погиб, кто в плену. Смрад на весь мир. Не успели подтереть старое - Паша Грачев начал новое. Вперся наспех сколоченной из огрызков некогда боевых частей Великой армадой ... Эх, позор, позор... Второй пилот зло щуря глаза рассказывал о встрече с другом, прибывшим из Чечни в госпиталь на лечение. - Поперли войска через Ингушетию. Их Аушев чуть не на коленях молил, не надо, ведь родственные народы. Крик, скандал получится. Не послушались. Влезли. Конечно, на дорогах толпы женщин, детей. Машины не пропускают. Маршруты движения тут же становятся известны боевикам. Те их ждут, встречают Градами, минами. Карт нет. Жрать нечего. Связь как всегда хреновая. У чеченцев наши рации, те же частоты. Перехватывают радиограммы, передают ложные приказы, глушат своими передатчиками... Бардак... Грязь... Наконец доплелись до Грозного... Под Новый Год, под день рождения Паши. Ну холуйские душонки решили подлизнуть министерскую задницу - Вперед, на штурм! Уя, Уя! Сами пили всю ночь... А чечены танки да БТРы на улицах до утра жгли... Устали прямо. Эх, счастлив я, что с армией этой блядской распрощался, а то бы ей богу повернул машину на Москву да влупил со всего бортового оружия по Кремлю, где эта пьяная банда засела. - Да, обманул народ Боря. Подвел, - сокрушенно покачал головой борттехник, - Пошли за ним в рассчете на лучшую жизнь, а потеряли даже то, что имели. Обещал, пройдоха, на рельсы лечь, если мол не получится. Лег, как же, жди... Вместо себя шахтеров положил, жулик. - Ложился Боря и сам, да поезда не ходили - шахтерская забастовка шла. Обмишурились с Борей и мы и шахтеры. То они бастовали за него, теперь - против. Уголек-то добыли, а вместо денежек за работу - шиш. Кто-то шустрый присвоил... Его команда шахты грозится закрыть, мол нерентабельные они, наши, российские. Покупайте лучше у заграничных друзей... - Ладно, парни, мы, слава Богу, работу имеем. Грех жаловаться. - Тьфу, тьфу не сглазить бы. - Все дружно поплевали через левое плечо. - Чего расплевались? - За разговором не заметили подошедшего диспетчер с бумагами. Все в порядке, можете вылетать. Разрешение получено. Передал мне пластиковую папку с документами. - С вашим боссом, ребята, работать одно удовольствие. Деньги перечисляет вовремя, документы всегда в полном ажуре... Счастливого пути... Взлетели, взяли курс на Москву. Все выглядело буднично, привычно.
      Глава 25. Чечня. - Договорились, доспорились, накаркали на свою голову, - шипел бортмех стоя в проходе за нашими спинами. Вертолет вновь удалялся от столицы.... Сразу после посадки к борту подкатили заправщик, следом взвигнув протектором подскочила волжанка. То, что машину решили сразу заправить меня особенно не удивило. Вертолет должен быть готов к вылету в любую минуту. Таково правило руководства фирмы. То, что за нами прислали машину вообще-то необычно, но довольно приятно. Экипаж комфортно расположился в легковушке, рассчитывая провести несколько дней в Москве перед очередным вылетом. Ничего срочного, судя по всему не предполагалось. Однако тут мы здорово ошиблись. Водитель подкатил к особнячку администрации. Возле дома стоял мерседес главы фирмы и несколько иномарок руководителей рангом пониже. - Начальство ждет. - Разъяснил недоумение экипажа водитель. - Срочное задание. - Погуляли по столице. - Почесал затылок второй пилот. - Прилетим, наверстаем. - Пообещал я. - Если что-то срочное, могут подкинуть премиальные. - Это всегда пожалуйста. - Согласился второй. Мистер Пол ждал нас в кабинете. - Садитесь, господа авиаторы. Надеюсь, с техникой и экипажем все в порядке? - В его вопросе подразумевался однозначно утвердительный ответ. - Так точно. Вертолет к полету готов. Экипажу требуется кратковременный отдых. - Доложил я. - Но, если дело срочное, то можем и полететь. - Дело срочное, но на отдых, - он поднял указающий перст, - именно на отдых, время есть. Его хватит принять душ, выспаться, и поесть перед полетом. Восемь часов на все про все. Задание ответственное, полет не близкий. Мистер Пол вышел из-за стола и стал прогуливаться по кабинету, заложив руки за спину. Ему трубку и вылитый Йосиф Виссарионыч, пришло на ум сравнение. - Вы знаете, что сейчас происходит в Чечне. - Продолжил между тем хозяин. - Война. Разрушения. Кто-то должен все навороченное военными восстанавливать. Мы - фирма строительная. Солидная. С хорошей репутацией. Правительство поручило нам восстановление и ремонт жилых и производственных зданий в Грозном, в других городах Чечни. Дело это государственное. Платит Правительство России. Надо срочно перебросить в Грозный передовую группу строителей, для определения объема работ, рассчета необходимого оборудования, инструмента, материалов и рабочей силы. - Поезда в Чечню не идут, дороги... скажем так, опасны для движения. Мины... Засады.... Да и состояние дорожного покрытия внушает опасение. Связываться с военной авиацией... дорого и ненадежно. Я не привык зависеть от кого-либо постороннего. Поэтому решил послать вас. Естественно, учитывая специфику командировки начнете с сегодняшнего дня получать кроме суточных, дополнительный оклад... в полуторном размере. Окончательный рассчет - по возвращению. Основная ставка за вами сохраняется. Все деньги будут откладываться на личные счета в нашем банке. Согласием экипажа босс не поинтересовался даже ради проформы. - В Грозном - подчиняться только руководителю группы. Лично! И, естественно, мне. Ясно? Вылет завтра утром. Маршрут полета и все прочее согласованны с военными и диспетчерами гражданской авиации. Автоответчик уже устанавливают на борт. Карты и все документы на полет получите у референта. Желаю удачи. Свободны. Босс направился к столу, а мы не очень бодро потянулись к двери. Радость от полета в мятежную Чечню мог испытывать только садомазохист или просто умалишенный. Но выбора у нас не было. Приказ босса не оставлял возможностей для отказа, а лишаться работы никто из экипажа не желал. Вот и шипел теперь бортмеханик. Только делу этим никак не поможешь. Согласно полетному заданию одну из промежуточных посадок совершили в Ростове. Переночевали, а утром приняли на борт опечатанный контейнер и группу строителей из шести мужчин и женщины. Судя по их угрюмому виду, полет в Чечню не доставлял строителям особой радости. Кроме руководителя группы все пассажиры оказались незнакомыми, не встречались раньше ни в офисах, ни на стройплощадках. Груз закрепили в хвостовом отсеке, люди расположились в салоне, и машина взяла курс на Грозный. Промелькнул Дон, пролетели степи ставрополья, Терек, потянулась равнинная полоса Чечни, оттяпанная в свое время от казацких земель волюнтаристом Хрущевым. На горизонте, на фоне предгорий Кавказа вставали черные силуэты Грозного. Мрачные, частично обгорелые здания, лишенные электричества и тепла. Полюбовались на унылый пейзаж и совершили посадку на аэродроме Северный. На обочине летного поля валялись обгорелые остатки авиации независимой Ичкерии, как результат пожалуй единственного по-настоящему эффективного налета российских самолетов. Зарулили вертолет на указанную солдатом флажками стоянку, заглушили движки и вместе с пассажирами собрались на выход. Но солдатик остановил нас. - Подождите, за вами приедут. Не стоит разгуливать пешочком, это - Чечня. Да и оставлять без охраны вертолет не годится. Оружие-то у вас есть? Экипаж недоуменно переглянулся. Из оружия имелась только ракетница в аварийном наборе. - Ладно, пока я здесь с вами побуду. - Как же ты один ходишь? Не боишься? - Кто Вам сказал, что один? - Удивился солдатик. - Вон меня ребята страхуют. - Парень указал на стоящую неподалеко БРДМ с задранным стволом крупнокалиберного пулемета. - Чечены, они гады хитрые. Если чуют, что могут получить по зубам, то не задирают. А вот если наоборот.... украдут или зарежут. Как пить дать. Солдат окинул нашу пеструю группу оценивающим взглядом. Успокоил, - Вас скорее всего резать не будут - украдут. Второй пилот выразительно посмотрел на меня и подмигнул. Пройдя Афган мы думали, что познали войну с лица и изнанки в полной мере. Сегодняшний Грозный напоминал Кабул. Но даже в Кабуле с аэродрома душманы никого не умыкали. Стрелять, да, обстреливали, но залазить не решались... Дела. Со стороны здания аэровокзала подскочил штабной уазик с офицерами, за ним еще один с солдатами в бронежилетах, касках, с автоматами. - Здравствуйте, дама и господа! С благополучным приземлением на горячую землю Грозного. - Витьевато приветствовал залетных москвичей, выпрыгнувший из первой машины полковник в темном, новеньком камуфляже и афганке. - Рад принимать посланцев господина Пола у себя в Чечне. Все уже организованно. Жилье, питание, охрана. Все путем. Я, полковник Зимин, ваш Виргилий в чеченском аду. Прошу все действия согласовывать со мной, ничего самостоятельно не предпринимать, без сопровождающих и охраны по городу не передвигаться, ни в какие посторонние контакты с местным населением не вступать. Сейчас подойдет микроавтобус для людей и грузовик под контейнер. Действительно. Через пару минут подкатил грузовой ЗИЛок, за ним автокран, чуть позже - зеленый военный рафик. - О грузе позаботятся мои солдаты. Вертолет закройте, я опечатаю своей печатью и сдам под охрану. Так надежнее. Грузитесь в автобус и езжайте отдыхать.
      Автобус тронулся следом за открытым уазиком с охраной. Машины побежали сначала вдоль поля аэродрома, потом перепрыгнули по мостику ручей и по разбитому гусеницами бронетехники шоссе, объезжая дыры в асфальте и обгорелые остовы танков и бронемашин покатили по городским улицам. Лежащий еще кое где серый ноздреватый снег как мог стремился прикрыть следы прокатившихся по городу боев. Расщепленные стволы деревьев. Разбитые фасады домов. Выбитые окна. Следы копоти на стенах. Поваленные заборы... - Крепенько усмиряли. Еще немного и можно снимать новую версию В окопах Сталинграда на натуре. - Пробормотал один из строителей. - Лицо войны. Словно на гравюрах. Черный оскал зубьев сгоревших домов и белый снег. Сюрреализм. Бред. Сон разума. - Женщина, техник-геодезист, вздохнула. Остальные присутствующие не отреагировали на реплику. Старший группы, несколько ошарашенный монологом полковника, мрачно уткнув подбородок в воротник меховой куртки, неотрывно смотрел в окно, словно выбирал стройплощадки по-лучше. Выбора хватало. Нашелся повод и призадуматься. Судя по инструктажу Пола, предполагалась независимость от армейского командывания. А тут на тебе, ни шагу без приказу. Пока машины пробирались по разбитым улицам Грозного, наступил вечер. В темном, угрюмом городе мелькали в зашторенных окнах язычки свечей, блики от карманных фонариков. Иногда глубина дворов оглашалась трескотней автоматных очередей, хлопками пистолетных выстрелов. Небо прорезывали огни осветительных и сигнальных ракет. На перекрестках наш конвой освешали прожекторами блокпосты внутренних войск - здоровенные парни-контрактники в камуфляже, с десантными автоматами, в масках, скрывающих лица. Сидящие в переднем уазике офицеры обменивались с постовыми короткими фразами и автомашины двигались дальше, до следующего блокпоста. Наконец, фары высветили высокий, на удивление целый и крепкий забор, затянутый поверху колючей проволокой, крепкие ворота с телекамерой на кронштейне. Створки ворот распахнулись и автомобили вьехали во двор. Изнутри деревянный забор оказался выложен мешками с песком. По углам доходя до уровня высоты забора устроены смотровые площадки с пулеметными гнездами. Двор пересекали выкопанные по всем правилам фортификационного искусства изломанные щели и хода сообщения. Для проезда транспорта через разрезы земли перекинуты армейские дюраллевые мостки с колесоотбоями. В глубине двора стоял одноэтажный, приземистый, длинный дом. Под навесом тарахтел дизель-генератор электростанции. Вдоль забора прохаживались часовые. - Ну прямо ставка Сталина! Восхищенно произнес второй пилот, - почесав под курткой грудь. - Глядишь у них и душ найдется. - Найдется. - Заверил подошедший офицер. - Для людей такого человека, как ваш босс - все, всегда, везде находится. Мы отвечаем за вашу безопасность, обеспечиваем все возможные удобства временного проживания. Для нас вы - дорогие, очень дорогие гости. Прибывших развели по комнатам. Экипажу досталась просторная спальня с тремя кроватями, платяным шкафом, столом, стульями, телевизором, и даже видиомагнитофоном. Окно задраено тяжелыми стальными ставнями, тяжело просвечивающими сквозь шторы и гардины. - От гранатомета, конечно защита слабая, а от пуль - в самый раз. Радостно утешил сопровождающий прапорщик. Но прежде чем сюда гранатомет протащат, ох много попотеть чеченам прийдется. Так, что на сей счет можете не волноваться. Душ, за соседней дверью. Горячей воды не шибко много, поэтому старайтесь экономить. Столовая - прямо по коридору. Если нужно курево, скажите официантке. Будете курить в комнате, не забывайте включать вытяжку, - Прапорщик ткнул пальцем выключатель и под потолком загудел вентилятор. - Да, на счет этого, - он выразительно щелкнул себя по кадыку. - Нам-то нельзя, с этим на базе строго, а вы люди вольные, ..., гражданские... с вас другой спрос.... Правда насколько я понимаю, не так давно сами погоны носили? - Эт-то точно, носили - носили, еле сносили. И не одну пару. - В таком случае разберетесь в окружающей действительности шустро и действовать будите по необходимости.... Вот пожалуй и все. Отдыхайте с дороги. Экипаж расположился на кроватях и закурил. Невидимый вентилятор вытягивал дым из комнаты. Говорить не хотелось. Сказывалась усталость после длительного автономного перелета. Загасили окурки в пепельнице и уснули под периодически вспыхивающую на блок-постах автоматную трескотню да редкое буханье далеких взрывов. Несколько дней мы отсыпались, валялись на кроватях, ели в столовой, смотрели видушку, перечитывали старые газеты и журналы, точили лясы на ступеньках и на лавочке во дворе. Изредка встречаясь со своими пассажирами узнавали от них новости из-за забора, отрезавшего базу от внешнего мира. В отличие от экипажа строители не бездельничали, наоборот, работы оказалось непочатый край. Целыми днями бедолаг возили по городу, они проводили первые прикидки, составляли сметы.
      Новости доходили не особенно веселые. Город, днем подконтрольный федеральным войскам, ночью возвращался под власть вылазящих из подвалов и скрытых бункеров боевиков. Бандиты безнаказанно развлекались, вовсю грабили оставшихся в городе русских, под которыми понимали всех нечеченцев. Русские не имели святого для местных права кровной мести, не обладали многочисленной боевитой родней, а следовательно представляли собой идеальную, безответную коллективную жертву. Войска и милиция защищали в основном самих себя, дел у них хватало по горло, а на гражданское население, брошенное на произвол судьбы, времени и сил не хватало. Люди постепенно, за гроши, распродавали остатки имущества, квартиры, машины и перебирались в Россию. Дома, даже не разрушенные во время штурма, лишаясь людей ветшали, коммуникации приходили в негодность или оказывались разбиты снарядами и бомбами. Объем работ представлялся невероятно обширным. Следовало ожидать, скорого притока в Чечню огромных денежных вложений, составов с материалами, массы рабочих и инженеров. Выяснив, в первом приближении, объем работ по Грозному, руководитель группы потребовал разрешить полеты вертолета в Шали, Гудермес, Аргун. Полковник долго не давал добро, но под конец сломался и благословил инспекционную поездку. Для охраны группы в салон подсели четверо вооруженных бойцов ОМОНа, наподобие того мордоворота, что прихватил меня дубинкой возле московского вокзала. Первое время летали с опаской, поминутно озираясь на землю, на предельно большой высоте, не жалея отстреливали при снижении тепловые ловушки, установленные военными на нашей машине. Но постепеннно привыкли, успокоились. На нас не охотились, не покушались. Вертолет, свеже окрашенный на заводе в цвета Аэрофлота, с красочной фирменной эмблемой на борту, разительно отличался от военных машин. Наша вертушка не несла вооружения, вдоль фюзеляжа не висели направляющие с реактивными снарядами. Возможно поэтому нас часто принимали за членов очередной международной комиссии или делегации и не старались вогнать в брюхо очередь или разорвать ракетой. Вскоре на счета мэрии начали поступать деньги. Развернулись бригады местных и приезжих рабочих. Подтянулись краны, строительная техника. Тут-то и началось самое интересное. Рабочие и техника подтягивались к намеченному для восстановления объекту, его ударно ремонтировали, сдавали заказчику, фотографировали свежепокрашенный фасад, но через несколько дней появлялись словно из под земли боевики и взрывали отстроенное. Этакое продолжалось с завидной регулярностью. Я старался не подавать виду, но сия странная закономерность весьма насторожила. Пару раз удалось побывать с привезенными инженерами на восстанавливаемых фирмой объектах. Сразу бросилось в глаза, что восстанавливались они ляп-тяп. Внутренние помещения сметаны на живую нитку. Кое-где вообще отсутствовали перегородки, двери, лутки, трубы, проводка. Фактически ремонтировался один фасад. Его запечатлевали для истории. Фотографировали перед ремонтом, после ремонта и после очередного взрыва, уничтожавшего следы проведенного ремонта. Все документировалось, составлялись акты, многочисленные бумаги заверялись подписями и печатями. Если этакое произошло один, два раза, можно поверить в случайность, нелепое совпадение, однако взрывы на сданных фирмой объектах грохотали с незначительным отставанием от графика сдачи восстановленного. На свежих развалинах вновь начиналось копошение рабочих, разборка и рассортировка уцелевшего, снова брались за дело сметчики, плановики, точили карандаши архитекторы, закрывали наряды прорабы, списывали материалы кладовщики. Работа кипела двадцать четыре часа в сутки. Доходили до нас слухи и о конкурирующих фирмах, мол те даже для вида не делали ремонта, а просто повторно взрывали полуразрушенные здания, окончательно уничтожая пощаженное войной. Видимо ушлые люди гребли бешенные деньги на чеченской беде. Однажды мы здорово выпили. То, что раньше держалось за зубами, в подсознании, неожиданно выплеснулось наружу. Не даром говорят Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. - Парни, вот думаю, чем должна по логике закончиться эта война? - Великой победой русского оружия над чеченскими бандитами! - Это уже проходили пару раз. Первым покорял удачно Кавказ генерал Ермолов, второй раз, тотально - маршал Берия, теперь - Министр Грачев. - И под звуки Боже храни Борю поведут обритых наголо чеченов через площадь Минутку по тракту в Казахстан... - О Казахстане забудь, - уточнил я, - Казахстан теперь независим и велик, под мудрым руководством Казахбаши Назарбаева. - В Сибирь погонят. Сибирь пока еще наша. Если конечно, губернаторы дозволят. Ух, теперь у них, у губернаторов власти навалом ... чуть не отделяются. То Сибирскую Республику, то Дальневосточную, то Уральскую грозятся устроить... - Вы парни хоть представляете, что победы здесь не видать как своих ушей? - Почему ты это так думаешь? - Ну рассуди сам. Наш Пол в курсе событий или нет? Такой человек как он, может себе позволить не просчитать, лопухнуться? - Пожалуй, нет. Мистер Пол не из таких людей. - Вот и я к тому. Как фирма строит в Подмосковье? На века! Качество словно на Западе, если не лучше. На совесть строим. Так? - Ну, так. Что из этого? - Обратил внимание каких сюда сбросили рабочих? Так, сбор. Второй сорт. Ни одного знакомого лица. Строят тяп-ляп. На живую нитку. Этакие потемкинские деревушки. - Ну не только потемкинские. При коммуняках этак тоже развлекались. - Тут я вспомнил одесские фасады, раскрашенные в пестренькие цвета, сгнившие полы улицы Пастера и многое другое. - Ладно, но Потемкинские деревушки не взрывали... А здесь - только сдадим объект, получим акты и подписи, немедленно, как по заказу, появляются злые чечены и рвут именно восстановленное нами. Пусть даже рядом совершенно целый дом стоит. Вот и подумай... Кажется мне братишки, что все это происходит от того, что Чечню сговорились подолбать - подолбать, да оставить. Решили где-то высоковысоко, на самом верху. Иначе, наш Пол строил бы на совесть,а уж милиция и близко чеченов со взрывчаткой к стройплощадкам не подпускала. Без вариантов. - Так рассуждать, скажешь он им еще и приплачивает из своего кармана... - Может и приплачивает. - Ну, это вряд ли. Тут ты пожалуй загнул. - Эх, ладно, парни. Хотел сохранить в тайне, промолчать, но... Раз пошла такая пьянка режь последний огурец! - технарь понизил голос. - Что я видел, братцы. Еще в Москве, перед отлетом решил на всякий случай прихватить запасной фильтр тонкой очистки. На склад идти, выписывать, объясняться с кладовщиком времени не оставалось. А в загашнике у меня валялся один. Вот тихой сапой от вертолета подался к ангарам. Смотрю - загружают контейнер зелеными ящичками. Я за время службы всякого насмотрелся и знаю четко - в таких ящичках спецназ взрывчатку перевозит. Ну, удивился тогда, ясное дело, но не более. Конечно, бизнес Пола строительный. Возможно карьер под гравий заложить надо, или пни рвать решили. Мое дело сторона.... - Ну, давай, ближе к телу, пока не видно связи. Ящички, хоть и зелененькие, но в Москве, а домики картонные рвут в Грозном да Гудермесе... - А связь в том, что контейнер этот мы из Ростова в Грозный приволокли. - Тот же? Ты, парень уверен? Везли взрывчатку и ни сном, ни духом? Может просто похожий. Они же все у нас стандартные... фирменные. - Номерок запомнил... А вы после посадки хоть один разок этот контейнер сраный видели? То-то. И я не видел. - Но постой! Как же он раньше нас в Ростове очутился? И зачем? - Вспомни, где нас томожня досматривала? В Москве. А нанять самолет до Ростова пара пустяков. Внутренняя линия. Кто станет досматривать? - Да, подкупать таможенника в Москве дорого и подозрительно. В Москве фирма респектабельная, вне подозрений, зачем в темные дела влезать? В Ростове и проще, и дешевле. - Так выходит, господа офицеры, что и мы с вами, словно те дома. ... С бирочкой После употребления взорвать. Сами и взрывчатку припасли. Сначала домики повзрывают, а под занавес и нас, грешных... - Ну, побойся Бога, пилот! Ты слишком далеко в дебри залазишь. Что, Пол не человек? Мы ведь его люди. Работаем на него, пашем без претензий. Прибыль приносим. Да и строители... Они поди побольше нашего знают. Ну и вертолет считай его собственный. - Э, брат, те строители, что с нами от Ростова летели тоже не его люди... кроме одного. Нас заменить - только свистни, десяток экипажей прибежит с летными книжками в зубах. Вертолет, во-первых, хорошо застрахован, а во-вторых, не собственность фирмы, а арендованный у украинского завода, за довольно смешные по западным масштабам деньги. Поэтому там и обслуживаемся, в десятки раз дешевле чем в России. А заводчане и этой малости рады. Живые деньги фирма платит. Новый вертолет найти, да получше, поновее - пара пустяков. Такой расклад выходит, парни. - Значит попробуют нас убрать... - Мрачно подытожил второй пилот. - Что им пробывать, вон как наловчились... - И оружия у нас нет... - грустно вздохнул я. - Слушай, ты командир экипажа, ты за нас несешь ответственность! - Тебе легче станет если меня кокнут последним? Или первым? Что я могу сделать? Захватить с боем вертолет и улететь в ... в Москве достанут, в ... Турцию... сшибут по дороге, до Америки не дотяним. Может в Независимое Приднестровье? Или Великую Абхазию? Загоним вертушку за местную валюту, проживем пару месяцев как новые русские пока нас вычислят и опять-таки кокнут. Что выбираете, господа авиаторы? - Может обойдется? - Выбора у нас нет. Будем предельно внимательны. Машину осматривать перед вылетом будто... ну как... личное оружие перед выходом на боевое задание. Если захотят рвануть, то постараются сделать это на обратном пути, когда все уже закончено, шито-крыто и все пассажиры соберуться в салоне. Вот зачем начальству приспичило вертолет гнать! Компактно собраны вместе главные свидетели. Подложат взрывчаточку, а спишут на боевиков. Похороны за счет фирмы. Бесплатная реклама по телевидению и в газетах. Как же, как же, такая потеря! Цвет дружного трудового коллектива! Ударники капиталлистического труда! Ах, как мы их ценили! ... Платочек. ... Слеза в уголке глаза. Возможно пенсион вдовам... Нас это правда не касается. - Все рассчитал, зараза! - Точно. Пока здесь летаем - все путем. Да и своего доверенного человечка рвать Пол вряд ли станет. Вот если на обратном пути этого типа не досчитаемся на борту - считай тревога. - Пока в Чечне ведутся работы - мы нужны, как только отзовут домой - нужно бдить. На том и порешили. Через несколько дней вертушку неожиданно сорвали с запланированного маршрута и приказали везти группу строителей в Ачхой-Мартан. К черту на кулички, на другой конец Чечни. Экипаж сначала занервничал, но увидев в подходившей компании доверенного человека Пола, успокоился. Проверили машину. Под видом предполетной подготовки осмотрели повнимательнее возможные места закладки взрывчатки. Ничего не нашли. Успокоились. Взлетели. Маршрут новый, незнакомый, поэтому шли постоянно сверяясь с картой полученной от военных и визуально согласовываясь с местностью. Неожиданно, держащий с бортом связь диспетчер, передал приказ срочно сесть на полевом военном аэродроме, недалеко от крупного села Урус-Мартана. Отклонение от маршрута оказалось не велико, выбора не имелось, пришлось подчиниться. На летном поле прямо к вертолету подкатила БРДМка, из нее выскочил десантник. Пригибаясь под порывами ветра от винтов, он подбежал к нам и передал срочное сообщение для старшего. - Что за чертовщина, - возмущался наместник Пола разрывая конверт. - Можно ведь передать по радио, а не гонять вертолет с людьми, отклонять от маршрута. Что за вечное российское разгильдяйство.... Наконец он справился с толстой бумагой и прочитал содержимое. Его лицо на глазах побледнело, руки опустились. - Мне прийдется срочно ехать в Шали, оттуда в Аргун. Боевики напали на объекты во время работы строителей. Есть жертвы, похищены документы, деньги, ... Кошмар! Не представляю, что и делать... Вы наверно летите дальше без меня. Когда еще в эту дыру выберемся. Оперативно поработайте и шустро назад. Желательно сегодня же. Вы мне теперь здесь, ой как нужны. ... Все, бронемашина ждет, надо ехать. Счастливого пути. Помахал нам рукой, вскочил под броню и БРДМ рванула с места, обдав нас на прощание струей дыма из глушителя. - Так, - Подвел итог механик, - одно условие налицо, старшой смылся, все остальные на месте. - Но мы же тщательно все проверили, все возможные места облазили... - Проверяем еще раз. Охрану - в оцепление. Никого к машине не подпускать. Осматриваем не только на предмет взрывчатки, но и тяги, тросики, торсионы, элементы управления. - Посмотреть можно. Но утром я все облазил, а после меня к вертушке никто посторонний не подходил. Факт. - Сокрушенно закивал головой бортмех. - Ничего, лучше перебдеть чем недобдеть. Вперед. - Оборвал я лишние разговоры. Втроем заново облазили машину. Уж я-то знал этот тип как свои пять пальцев, с Афгана. Да и бортмех был классным спецом. Ничего. Все оказалось в полном порядке. Возможно зря переволновались, перестраховались. Возможно боевики действительно проявили самодеятельность и человеку босса приказали лично уладить возникшие проблемы. Пассажиры и охрана недоуменно смотрели на упражнения экипажа, не понимая их смысла. Послышались недовольные голоса, мол надо лететь, некогда, когда еще назад возвратимся, и все в таком роде. Ничего подозрительного мы не обнаружили, сняли охрану, задраили дверки и взлетели. Впопыхах захлопывая дверь механник здорово прибил мне пальцы. Боль пронзила кисть. Я выматерился, с трудом пошевелил распухающими на глазах фалангами. Перелома нет, но ушиб приличный. - Я поведу машину, - Предложил второй пилот и не дожидаясь приглашения сел на мое место. Возражать бесполезно, бортмех бинтовал пришибленную руку, предварительно обильно залив царапины йодом. Кроме того надо торопиться. Вертолет заложил вираж и лег на курс. До села остовалось каких нибудь пятнадцать - двадцать минут полетного времени когда с земли навстречу машине понеслись трассы крупнокалиберных пуль. Как второй успел среагировать, ума не приложу. Вот уж действительно - профессионал! Нам крупно повезло, что именно он занял пилотское кресло. Это был классный противозенитный маневр. Батарея била в упор, но машина как заговоренная скользила между трассами, кренилась, меняла скорость, курс и высоту полета. Казалось, на этот раз удалось проскочить зону ПВО, но когда вертолет вновь попытался выскочить к Ачхой-Мартану, нас снова встретил огонь. Совершая сумасшедшие, не предусмотренные наставлениями, акробатические фигуры высшего пилотажа, пилот и на этот раз увел машину из под обстрела. - К черту, этот Мартан, идем на базу, домой... - Приказал я, размахивая обмотанной бинтом ладонью. Попытался было взять ручку управления, но резкая боль немедленно заставила бросить это занятие. - Есть. Ложусь на обратный курс. - Кажется пробит бак. - Доложил механик. - Быстро падает уровень топлива. - Запасного может не хватить. Попробую тянуть на основном, пока смогу. - Давай, но смотри не дай Бог остановятся движки! Лучше переключись загодя. - Сделаем. - Резервный пробит! - Последовал новый доклад. - Быстро ищи площадку. Радируем в Грозный. Пусть забирают, вытаскивают как хотят. Грозный не отвечал. В наушниках шлемофона шелестели разряды, трещали помехи, но основная волна оставалась безнадежно пуста. Я попробывал выйти на связь на запасной, резервной волне. Не вышло. Дал SOS на аварийной частоте. Все бесполезно. Возможно пулей срезало антенну. Нас не слышали. На всякий случай послал сигнал тревоги с координатами места. Машина снижалась. Двигатели начали сбавлять обороты, сбоить. Ровная зеленая площадка открылась внезапно, среди каменистых предгорий. Летчик воспользовался случаем и виртуозно посадил теряющий высоту вертолет. ... Прилетели.
      - Да, не везет мне с зенитками. Второй раз сшибают. - Прокомментировал я случившееся первым, что пришло в голову. - Проверь, мех, в салоне. Все ли живы. Такие кульбиты закладывали. Механик вышел в салон, но уже через минуту вернулся. Доложил, что перепуганы пассажиры здорово, многие в синяках и царапинах, но раненых и тем более убитых нет. Все живы. После взлета не поленились пристегнуться. - Хорошо. - Вышел в салон, уведел обращенные на меня испуганные, ждущие глаза спутников. Для них я командир и они ждали моих решений, определяющих общую судьбу. - Приготовить огнетушители! Экипаж осматривает машину, если нет возгорания - налаживаем связь. ОМОНовцев направил в охранение. Остальным велел выйти из салона, и рассредоточиться поблизости. Далеко не разбегаться. Не курить, так как возможно все вокруг залито топливом. Первыми подхватив автоматы, каски, бронежелеты, кинулись к выходу бойцы охраны. За ними поспешили остальные. В салоне уже остро пахло горючим, вытекающим из пробитых баков. Если до сих пор пожарная сигнализация не сработала, следовательно, обошлось, возгорания не произошло. Может пули попались не зажигательные, возможно на излете клевали, кто знает, но пронесло. Экипаж последним вышел из вертолета. Мы обошли в грустном молчании нашего поверженного красавца и дружно вздохнули. Людей спасло чудо, классное маневрирование сидевшего за штурвалом пилота и неопытность чеченских зенитчиков. Реальных шансов выскочить из такой мясорубки мы не имели. Ни одного. Нервное напряжение скоротечного боя спадало. От сознания в какой переделке побывали, только теперь, на земле предательски задрожали руки, свело судорогой живот, страшно захотелось курить. Медленно, неуверенной, шаркающей походкой, отошли от изувеченной машины, присели на выглядывающие из травы валуны. Говорить было не о чем. Восстановить пробитое пулями самим, в поле, не имелось никакой возможности. Нужно налаживать связь и ждать подмогу. В первую очередь эвакуировать пассажиров, а потом уже решать, что делать с вертолетом. По-моему, единственно реальный выход взорвать его бренные останки и улететь спасательным бортом. Но весь фокус в том, что машина-то не военная, не государственная, а частная. Устраиваясь в фирму я подписывал массу бумаг, часть из которых заключала материальную ответственность. Текст был набран столь мелким шрифтом, а изложен таким корявым казенным языком, что не разобрав и трети я подмахнул все не глядя, рассчитывая на верный русский Авось и кривую, которая куда-нибудь да выведет. Ну да бог с ним, главное смотаться отсюда вовремя. Посидев и успокоившись, снова залезли в кабину, которая, кстати, пострадала на этот раз меньше всего и попытались исправить антенну и связаться по рации с Грозным. Не тут-то было. Все наши попытки ни к чему не приводили. Рация свистела, трещала, иногда, на других частотах мы даже слышали обрывки далеких переговоров то-ли чеченов, то-ли федералов, но столь необходимой связи с аэродромом в Грозном не получалось. Возможно там нас и слышали, но мы их - нет. Пришло время принимать решение. Посовещавшись с ребятами, решил, что имеет смысл пробираться в Урус-Мартан, как наиболее близкий, известный пункт дислокации федералов. Машину решили не взрывать. Во-первых, дабы не привлекать к себе излишнее внимание, во-вторых, использовать ее чеченцы никак не могли, а если уж очень захотят взрывать, то пусть это будут их проблемы. Собрали аварийный запас, присели на дорожку и пошли на выход. За время пребывания в вертолете ситуация на месте приземления существенно изменилась. Совсем не в лучшую сторону. В центре зеленого травяной полянки стояли задрав к небу руки наши строители, поодаль, на коленях, заложив руки за голову, без оружия, касок и бронежилетов - омоновцы. Судя по вывернутым наружу карманам их уже обыскали. Вокруг тех и других стояли улыбающиеся, бородатые мужики-чеченцы, с зелеными повязками воинов Аллаха, с оружием на изготовку. Человек пять, шарили по карманам гражданских. Трое держали под прицелом дверь вертолета. То есть нас. - Выходи, давай! Пошевеливайся! Через минуту обшаренный, лишившийся всего, что нашлось в карманах экипаж стоял посередке между строителями и бойцами охраны. Такое расположение видимо отражало три ступени отношения победителей к пленникам. Боевики сразу разобрались с гражданскими строителями, с омоновцами также вопросов не возникало, пилоты, видимо вызвали у них некое замешательство. Зная ненависть боевиков к летчикам и вертолетчикам, можно предположить, что хорошего в нашем положении мало. С бойцами охраны проворонивших нападение разговор состоялся короткий. Бегло просмотрев их документы, главный коротко бросил, не то спрашивая стоящих перед ним на коленях людей, не то убеждая самого себя, - ОМОН!? Контрактники?! Ребята молчали понуро опустив коротко стриженные головы. Нам были видны их крутые, мощные загривки здоровых, полных жизни молодых людей, нервно бьющиеся на висках голубые жилки, вздрагивающие пальцы заведенных за головы мускулистых рук.
      Главный не стал дожидаться ответа и гортанно прокричал, что-то по чеченски своим. Из стоящих кругом людей отделились двое. Один, сутулый, бородатый, лысый, с длинными, выпирающими из руковов гимнастерки загорелыми кистями рук на ходу вынул из ножен широкий кинжал, смахивающий больше на мясницкий нож. Второй подошел к побледневшим бойцам, осмотрел внимательно из камуфляж, пощупал, прищурился, глянул на ботинки. - Давай. Снэмай аккуратно. Вам уже не нужно, а нам воеват еще. Путаясь деревянеющими руками, косясь на нож в руках сутулого, пленники торопливо стали раздеваться. Заметив болтающиеся на шеях металлические смертные жетоны, чеченец показал пальцем. - Снымай. Отошлем вашим мамам. - Может не надо, а? - Моляще попросил один. - Нэ надо било за дэньгами воевать в Чэчню ехать. Сами знаете, били бы срочники, другой разговор, а то ... контрактники... На колэни, руки за голову, ну! Нэ бойтэсь, он быстро, хорошо рэжэт. Будэт совсэм нэ болна. Собрав медальоны, бандит небрежно сунул их в карман куртки и схватил ближайшего к нему омоновца, запрокинув голову и выпятив часто дышащую, снующую кадыком шею. Мелькнуло лезвие, широкой черной полосой раскрылась гортань и на землю хлынула кровь. Я отвернулся, не в силах смотреть повторение. До последнего мгновения, мне казалось все это глупой детской игрой взрослых мужиков, верилось, что поиздевавшись вволю чеченцы втолкнут опозоренных, обессиленых парней в кучку замерших в немом ужасе пассажиров. Все закончилось. Все четверо зарезаны. Смертники были настолько парализованы страхом, что не издали не одного звука, не шевельнули пальцем в попытке освободиться, бороться за свою жизнь. Теперь их тела сучили судорожно, дергали в конвульсиях ногами, елозя дырявыми носками по уже не зеленой, а грязно-бурой, мокрой, мерзкой траве. - Аллах Акбар! Аллах Акбар! - Прокричали несколько голосов. Палач деловито осмотрел нож, вытер о тельняшку последнего убитого им человека и сунул в ножны. Внимательно оглядел брошенные на траву вещи. Выбрал камуфляж, приложил к своему нескладному длинному телу. Свернул и молча сунул в вещмешок. Взял один из бронежилетов и надел. Остальное быстро разобрали боевики. Теперь они повернулись к нам. Тело покрылось холодным потом. Неужели конец. Надо, что-то делать, бороться. Но предательская слабость вползла в мышцы, замедляя реакцию на окружающее, притупляя чувства. Мной завладела непривычная тупая аппатия. - Сопротивление бесполезно. Будь, что будет. Это - конец. Только скорее бы... - вяло крутилось в голове. Посмотрел через силу на свой экипаж, мысленно прощаясь с каждым. Пустые глаза, свешенные на грудь головы. Никакого порыва к сопротивлению. Это - все. Закончив с омоновцами и разделив между собой их добро, чеченцы подошли к нам.
      - Военные? Кто командыр? - Я - командир экипажа. Вертолет, сами видете, гражданский, принадлежит частной фирме, занимающейся восстановлением разрушенного жилья. - Старался говорить спокойно, не выдавая внутреннего напряжения, убедительно. - Частных вертолетов нэ бывает! Нэ нада нам врат! Расстегни ворот! Не понимая зачем, я подчинился. - Еще, шире! Где медальон? Вот оно что! Свой армейский медальон я не носил на шее еще с армии. Не нравилось мне это, было какое-то нехорошее предчувствие. Таскал его в часовом карманчике брюк, забывая, находя, чертыхаясь, перекладывая из одних в другие. Сейчас он мирно лежал вместе с остатками армейского добра в далеком Харькове. - Откуда? Я же говорю, экипаж и вертолет частные, гражданские. Вот на борту эмблема, возим строителей. - А эти? - Он кивнул головой на застывшие, скрюченные тела. - Это - охрана... - Охрана... Мирным людям нэ нужна такая охрана... Бесцеремонно расталкивая сгрудившихся вокруг экипажа боевиков подошел командир с пачкой наших документов в руках. Он гортанно скомандовал своим людям, повелительно махнул рукой. Чеченцы мгновенно повиновались, потеряли к нам интерес, начали собираться, подгонять оружие, амуницию. Экипаж оставили в покое.
      - Опустите руки и идите к пассажирам. Строители тоже могут опустить руки. Я проверил документы. Вы действительно не военные пилоты. Не участвовали в этой проклятой войне. Вас не тронут, не бойтесь. Что с вами всеми делать, решим на базе. - Чеченец говорил по русски почти без акцента, свободно, правильно. Опустив онемевшие руки, подошли к сгрудившимся в кучку строителям и словно кули с телеги свалились на землю. - Повезло, что у тебя нет медальона. - Прошептал второй пилот, а я, дурак,сохранил и таскаю как амулет. Вот послали бы его маме... - Влипли. По самые уши. - Хуже не придумаешь. Что делать будем, братцы? - Первое и главное, не рыпаться и не проявлять избыточный героизм. Не нарываться на неприятности. Их и так хватает. Дальше - посмотрим. Боевики окружили нашу группу и колонна двинулась в путь, держа направление на юг, в сторону гор. Шли быстро, без остановок и привалов. Изредка старший связывался по рации с невидимым собеседником, уточнял маршрут, отклонялся в стороны, видимо,согласно полученным разведданным, обходя позиции федералов. Да, это конечно банда, но банда тренированная, обученная, умеющая пользоваться средствами связи, картой, дисциплинированная и профессиональная. Страшно даже думать, что ей противостоят грязные, измученные, голодные, прослужившие всего по несколько месяцев, ничего не знающие, не понимающие и толком не умеющие вчерашние шалопаи школьники с тонкими худенькими шейками, с цыпками на пальцах. Вон как даже контрактников обкорнали, без одного выстрела, те и не пикнули. Бандиты продолжали движение и с наступлением темноты. Идущие впереди знали район словно собственную кухню и практически не сбавляя темпа шли по горной тропинке. Наконец горы раздвинулись и показалось село. Темное, без огоньков в окнах, безлюдное. В ночной тишине конвоиры и пленники вошли в один из дворов, пройдя через широко распахнутые ворота из плотно пригнанных друг к другу досок. Группу пленных загнали сначала в сарай, а после недолгой гортанной перебранки, в обширный подвал дома. Все были измучены непрерывным многочасовым переходом. Особенно женщина. Обессиленная, со стоном она опустилась на цементный пол, вытянув усталые ноги в кросовках. Загремел замок, звякнула цепь. Заперли без воды, пищи. Стало ясно, что эти люди церемониться с нами не намерены. Делать нечего. Все постепенно присели возле стен, выбирая места почище и потеплее. Некоторые, наиболее активные, разбрелись стараясь найти в темноте ночного погреба какую-нибудь подстилку, доску, вязанку хвороста, тряпку наконец, чтобы не лежать на голом полу. Как это ни странно но ни со строителей, ни с экипажа не сорвали куртки, плащи, при обыске забрали лишь найденное в карманах, да часы. Через некоторое время люди как-то устроились. Но сон не шел, нервное напряжение прошедшего дня не отпускало. В голове прокручивалось увиденное, убийство контрактников, переход в горы. Прошло около часа, и в замке вновь провернулся ключ, звякнула цепь и острый луч фонарика, перескакивая со стен на пол подвала, выхватил из мрака испуганные лица людей. - Эй! Кто командыр вертолета? Ты? Иды, наш командир с тобой гаворыт будэт. Быстрей, давай. Руки товарищей по несчастью легли на мою здоровую ладонь в крепком дружеском прощальном рукопожатии. Последнее молчаливое напутствие перед неизвестным. Это все, что ребята могли сделать, и я был благодарен им. Встал, отряхнул по инерции куртку и брюки и вылез к боевику. - Я - командир экипажа, пошли. - Туда. - Бородач взял меня за плечо и развернул в нужном направлении. Перейдя через двор вошли в правое крыло большого кирпичного дома, блестящего в лунном свете стеклами темных окон. Пройдя коридор конвоир постучал в одну из дверей и, дождавшись ответа, распахнул ее передо мной. Комнату освещала горящая на столе керосиновая лампа, окна плотно зятянуты темной материей. Вот почему с наружи дом казался безжизненным, необитаемым. Просто соблюдалась нормальная светомаскировка. За столом сидел командир, а может главарь, банды. Перед ним стопками лежали изъятые документы, немного в стороне - личные вещи, часы. В руке он держал вынутую из моих документов старую афганскую фотографию. Там я еще в форме, с разведчиками, на фоне боевых вертушек. Все - спалился майор. - Садись, майор. Ты, мой гость. - Не понял... - Не узнал? Трудно меня узнать, столько лет прошло. Вот ты и попал ко мне в гости. Я ведь приглашал. Забыл, ты, майор, все забыл... Прости, может уже не майор? - Майор... В запасе. - Тут, меня осенило. Вспомнил Афган, бой с душманами. Окровавленное тело разведчика. - Гоша? Неужели, Гоша? - Он самый. Ты, смотрю нашу фотку не выбросил, с собой носишь. Не жалеешь, что чеченца спас? ... Помнишь Афган? Не забыл? - Такое и захочешь не забудешь. Я ведь там до самого конца находился. Воспользовался заминкой и опустил ответ на первую часть вопроса. Гоша не настаивал на ответе. - Значит так и не сделал в армии карьеру? Ходили у нас разные слухи о тебе. Мол сослали на погибель, вышвырнули из стратегической авиации, за какие-то прегрешения... В слух, при тебе не говорили, не давили на больное... Значит правда... Как пришел так, и ушел майором. - Да мне и так ладно. Вот, как ты здесь очутился, - Я понизил голос, невероятная догадка пришла мне в голову, - неужели ... - Э, нет. Не то. Это давно в прошлом. Был бы на вашей стороне - не позволил бы контрактников резать. ... Все просто... Тогда, после лечения, дослужил, довоевал. Демобилизовался. Предлагали пойти в училище, в милицию тоже предлагали. Не захотел. Уехал домой. Устроился на нефтеперабатывающий завод в Грозном. Шоферил на бензовозе, потом возил начальство, калымил понемножку. В институте вечернем на инженера учился. Женился. А как ты, женат? - Не нашел свою половину, а может уже потерял. Пока, во всяком случае один. Так теперь проще. - Ох, ты прав. Плохое время. Одному проще. Сердце за семью не болит. Дом мой снарядом ... все, что наживал прахом пошло, еле семью успел вытащить. В горы к родным отправить. Он придвинул ко мне стопку моих документов, вещей. - Забирай. Извини, что так получилось. - Ну, ты же не мог знать кто в вертолете летит, когда стрелял. - Мы не стреляли. - Он вытянул из валяющегося на столе портсигара бортмеха две сигареты. Одну протянул мне, вторую взял сам. Поднес огонь зажигалки, прикурил сам. Сигарету я взял, но к документам, часам и другой мелочевке не прикоснулся. - Вас сшибли ЗУшками. Ты их у меня в отряде видел? Нет. То-то и оно. Все средства ПВО по приказу командира участка к Ачхой-Мартану стянули. Для чего - не знаю. Но кроме вашего борта в воздухе никого не видели. Мы с задания возвращались. Заметили как вы садились. Вот и подоспели. - Слушай, твои же люди мясники. Четверых на наших глазах зарезали... - Давай, не надо... - Взорвался он, зашипел на меня, засверкал глазами. Эти шакалы за деньгами легкими сюда поперлись. Ты знаешь, что творят? - Нет, не в курсе. Мы в основном сидели в Грозном, в четырех стенах, или вылетали со строителями. Особо ничего и не видели. Нас плотно опекали. - Воры, негодяи, насильники - вот кто они, эти контрактники ВэВэшные. Недавно подорвали одну машину, чего только нет, просто универмаг. Награбили. Зачищают села, гранаты в погреба, в окна... Кто там, наши бойцы или женщины с детьми - им все одно. Врываются в дома словно немчура из фильмов. Только не яйца да куры их интересуют в первую очередь, а выпивка, деньги, бабы, да электроника импортная. Насилуют наших женщин, а потом убивают. ... Звери. Нет к ним жалости. - Ты сам это видел? - Ну, ... не сам, не своими глазами... Люди говорили. Народ врать не станет. Слухи ходят, что правда. - Не очень я всему верю. Про спецназ в Афгане тоже всякое наговаривали. - Афган, то другое. Там армия была, дисциплина. А здесь, у нас... Это армия? Да если бы здесь оказалась та, наша армия, то всех, вместе с Дудаевым и Масхадовым уже давно в порошок стерли, даже запах успел бы выветриться... Я то знаю. А, это - не армия. Ободранные, голодные, детишки на блокпостах, да откормленные бугаи-контрактники из ОМОНа. - Слушай, я не очень в курсе дела, из-за чего тут все пошло-поехало? Вроде бы вначале Ельцин с Дудаевым в нормальных отношениях находились, да и после независимости вашей уже столько времени прошло. - А, понимаешь... Да, шайтан, его знает. Они когда власть делили, о трубе, да о нефти забыли. Самой нефти-то у нас не так много. Даже в советские времена из Азербайджана гнали. Вот перерабатывающие мощности у нас будь здоров... были... - Он сник. Глаза потухли. - Я сначала не лез в политику, в драку. Все казалось по чемодану. Особо религиозным тоже не был, Коран не читал. Моджахедов в Афгане вообще религиозными придурками считал... Работал, жил себе как человек. Началась потом катавасия. Союз развалился. Дудаев, Завгаев, Хасбулатов... Аллах их разберет. Но, понимаешь дело какое, тейп, родственники, они в большинстве своем из горных сел. Не особо люди образованные. Все за независимость, за Дудаева. Аллах Акбар! - Вот посмотри. Равнинная Чечня и горная. Горная - религиозная, стариков больше уважают. Старики сказали - давай Дудаева, давай независимость. - Сам пойми, был бы Союз, сильная власть - один разговор. Я - Союзу присягу приносил, Дудаев - Союзу присягу приносил, Масхадов, тысячи других. Вот, смотри, паспорт до сих пор у меня советский, храню... - Бережно вынул из бокового кармана паспортину, погладил рукой, сунул обратно. - А Ельцин,... кто мне Ельцин? Россия, что мне Россия? Я России присягу не давал, и никто не давал. Мы теперь свободны. - Он задумался. - Все запутано стало. Не я, но народ же помнит как выселяли, как в Сибирь, в Казахстан эшелонами везли... Потом правда, при Хрущеве, ничего жилось, вон еще кусок Ставрополья Чечне прирезал... Да и с выселением. Одни кричат - ни зачто выселили. .... Но вот мне говорили люди, было за что. И с немцами кое-кто снюхивался, и белого коня для Гитлера готовили, и в проводниках у горных егерей побывали. Не все конечно. Мои родственники, например на фронте с теми же немцами насмерть бились, а их семейства в Казахстан в телячьих вагонах зимой везли. Это не забудешь. - Но о себе скажу, мне поначалу казалось наплевать, какая власть. Семья, дом, работа, не до склок, одним словом. Потом оружие стало появляться у людей. А это, майор, сам знаешь, опасная вещь. Если в руках долго держать, очень уж пострелять хочется. Вот и пошло, поехало. Стали независимыми. Тоже вроде неплохо, своя страна. Законы правда придумали странные, такое насочиняли, но пообещали мол с шариатом как Эмираты, словно шейхи заживем. Хорошо. Богато... Но совсем без России жить ... не получалось. Вон у одних моих родичей бизнес в России, товаров на миллионы. Жить там надо, ездить туда-сюда. Торговать. Совсем отделиться - убыток один. Туда переезжать не хотят. Здесь оставаться - боятся... Тоже проблема. - Но это ладно, потом начались разборки между равнинными тейпами и горными. Танки откуда-то появились, на Грозный пошли. Правда быстро все закончилось. Странно очень. Танки пошли, да не стреляли вроде. Не велели им. Танкисты вылезли, их арестовали. Танки забрали. С чего бы это все? А? Видно Ельцину про трубу да про нефть напомнили. Не нашу. Ту, что из Азербайджана качать собрались. Здесь, как я понимаю все и зарыто. Ты извини, я может сбивчиво говорю, волнуюсь, да и не знаю многого. - Он закурил новую сигарету. - Но так понимаю, что огромные деньжищи кому-то спать спокойно не дают. - Подоспел штурм Грозного. Грачев, будь он проклят, слово генерала давал, а потом обманул, собака, кинул в атаку войска, бомбить стал. Вот тут и меня коснулось. Долго терпел, не влезал в драку. Ну как я мог по солдатам в своей, родной мне форме, стрелять? Знаешь, как чувствовал, перевел семью в убежище. Приходим наутро - дома нет, один забор вокруг. Разнесло домик снарядом, а на том, что осталось как свиньи на помойке, котрактники роются, уцелевшее забирают. Смотрю, мой военный китель, дембельский, с погонами, аксельбантом, наградами из обломков шкафа вытянули. Орден и медали снимают. Я к ним, что же вы делаете ребята, говорю. Вы же у своих забираете, воруете, это же моей кровью в Афгане, не на парадах заработано, оплачено сполна. - У Гоши навернулись на глаза слезы, перехватило дыхание от незабывшейся обиды. - Эти гады меня прикладом по голове, без слов, как нечеловека. Думали наверно, что убили. Так бросили. Отлежался. Отвез семью в горы, к родне. Ушел в ополчение. Сначала воевал рядовым, потом выбрали командиром. Ты же знаешь, боевой опыт имеется, да и обучали в учебке спецназа будь здоров, без дураков. Вот теперь воюем. Знаешь, я ... все больше и больше понимаю мождахедов, духов. Там их ненавидел, мочил без лишних разговоров, а теперь задумываюсь. За что воевал? За что они воевали? Может стравили нас, как теперь, здесь, в Чечне? - Ладно, Гоша, все как-то закончится. Скажу больше, пришлось мне после Афгана полетать в Карабахе, Армении, Грузии... На бардак уже и реагировать перестал. Люди, еще вчера спокойно рядом жили, роднились, работали вместе, отдыхали, все вмиг позабывали, как ошалелые в драку кинулись. И ведь все богато, хорошо жили. Что им нужно? Чего не хватает? Кто их стравил? Говорят знающие люди, во всем мусульманские фанатики виноваты, муллы. Они и в Афгане вроде крутили... - Это ты брось, майор. Прекрати. Не знаешь, что говоришь. В Коране такого нет, я знаю, человек есть в отряде, очень религиозный, все обычаи исполняет, Коран на память знает. Нет такого в святой книге, ложь это. Да и так понимаю, что ни одна религия не призывает людей убивать, города разрушать. Нет, ислам, муллы тут не причем. Это дела людей. Не богов. - Может и так. А может и удобно кое-кому натравливать мусульман на неверных, и наоборот? Под шумок дела-то проще проворачивать. Разве не так? Возразил я. - О Аллах! Плохие люди не ведали, что творят, а хорошие не нашли слов объяснить им, что они натворили. - Гоша снова замолчал, прикрыл веками глаза. Подпер подбородок рукой. Задумался о своем. - Может и так. Ладно, майор, все это пустое. Кино назад не прокрутишь. Забирай свои документы, вывезу тебя поближе к Грозному, а там надежный человек проведет в город. - Ты забыл, Гоша, я - командир экипажа, а значит отвечаю за всех кто на борту. И из плена уйду последним. Отпусти всех. Ведь сам убедился, народ сплошь гражданский. - Не могу. - Покачал головой мой визави, - Не могу. И не проси. Не поймут меня люди. О тебе они знают. Сказал. Ты мне жизнь спас. Поняли. Это святое. Но, люди они темные, дома у многих разрушены. Работы нет. Деньги нужны. За остальных пусть ваша фирма заплатит. Не разорится. Миллион долларов! - Ты шутишь! - Нет, майор, не шучу. Это еще не дорого, поверь. Не бойся, обещаю, твоих никто и пальцем не тронет. Топчаны, одеяла дадим, еду, воду. А ты постарайся быстрее начальство уговорить, деньги собрать. Привезешь деньги, все свободны. До самого Грозного довезем в целости и сохранности. - Гоша, пошли кого-то другого. Я - командир и останусь со своими людьми. - Другого я не знаю. Тебе - верю. Хочешь, долю получишь! От такого предложения полезли на лоб глаза, захотелось врезать как следует, но сдержался, помня о заложниках. - Ты в своем уме? - Ладно, ладно. Не обижайся. Сейчас век рыночных отношений, кто тебя знает, может просто торговался, цену набивал... Давай пока поедим. Шашлык готов. Я же тебя на шашлык приглашал, разве забыл. - Он рассмеялся, засверкал белыми крупными зубами. - Пить вино, водку будешь? Я не пью теперь. Аллах не велит. .. Но для тебя, пожалуйста. ... Да и сам, по такому случаю пригублю, сделаю исключение. Аллах велик, простит. Гоша вышел в коридор и через несколько минут в комнате появилась тихая словно тень, закутанная в темный платок женщина. Уходя и возвращаясь она расставила на столе блюдо с дымящимся шашлыком, тарелки с хлебом, огурцами, помидорами, луком. В поседнее свое появление вынула из под платка бутылку вина. - А как же остальные? - Поздно. Спят они. Зачем будить? Утром хорошо накормлю. Не волнуйся, давай ешь. В результате ночного разговора мы пришли к соглашению. Гоша отправит письма с требованием выкупа и нашими фотографиями на фирму, а для подстраховки и ускорения дела такие же послания уйдут в редакции нескольких газет. Под прицелом прессы, нашему боссу окажется труднее отвертеться. Кроме того, сведя во едино все факты, я стал очень сомневаться в случайности обстрела вертолета. Чем черт не шутит, возможно руками чеченцев наш хозяин решил убрать нежелательных свидетелей. Тогда, тем более, внимание прессы дорого стоит. Быстрее раскошелится. Не посмеет повторить покушение еще раз. На том и порешили. Документы и вещи Гоша собирался вернуть узникам в обмен на обещание вести себя прилично и не пытаться убежать. Я дал за всех слово офицера. Ладно, - Забирай. С непривычки мой собутыльник немного захмелел. Широким жестом он смахнул со стола документы и все остальное в полотенце, служившее нам салфеткой. Завязал узлом, кинул мне. Позже, уже в подвале мы не досчитались в узелке денег, женского золотого кольца, портсигара. Впрочем это такая мелочь, на фоне всего остального, что коллегиально решили даже не заикаться, а просто забыть о потерянном. Вернувшись утром в подвал, я проинформировал товарищей по несчастью о результате переговоров, не вдаваясь особо в подробности наших с чеченским командиром взаимоотношений. Сообщил об условиях выкупа, о том, что дал слово не пытаться бежать. Все согласились со мной. Оставалось только ждать решения мистера Пола.
      Глава 26. Развязка.
      Потянулись одинаковые серые и скудные словно тюремная пища дни. Так уж получилось, что строители держались обособленно от нас, летчиков. Ребята предприняли несколько попыток сблизиться, совместно переносить тяготы заключения, но не смогли преодолеть непонятного, ледяного холода отчуждения. Возможно гражданские считали экипаж виновником своих злоключений. Чеченцы никого из пленников не трогали. Не оскорбляли. Не заставляли работать. Кормили правда впроголодь. Иногда выпускали во двор посидеть, отогреться на горячем летнем солнышке после влажной стылости погреба. Время шло медленно будто в забытьи. Лето сменила осень. Вестей о выкупе, об освобождении все не было. На работы нашу группу не гоняли. Сказывалось покровительство Гоши. Но иногда подвал использовался под перевалочный пункт для других узников, пленных, заложников. Временные постояльцы шепотом рассказывали об ужасах чеченского заточения, о тяжелом, рабском труде на новых рабовладельцев, о оскорблениях, побоях, издевательствах, бескормицу. Среди прошедших через нашу скорбную обитель оказывались похищенные в городах России молодые мужчины, солдатики, уволенные в запас и до бесчувствия пившие в поездах с незнакомыми попутчиками, родственники богатых людей, сами богачи или те, кого чеченцы посчитали достаточно обеспеченными, чтобы заплатить выкуп. Среди последних ходили страшные истории о тех за кого отказались платить. Кровь стыла в жилах от описания ужасных пыток и страшной казни. Из внешнего мира доносилась только тщательно отсортированная и просеенная хозяевами-чеченцами информация о происходящих событиях. Неожиданно на слуху появился генерал Лебедь и тут же начал пользовался у боевиков огромной популярностью и уважением. После заключенных в Хасавьюрте мирных соглашений, фактически подтверждавших статус независимой Чечни и её победу в этой несчастливой для России войне, чеченцы плясали всю ночь национальный воинственный танец, пели песни и палили в Луну из всех стволов. Через несколько дней Гоша с гордостью демонстрировал вырезанную из российской газеты фотографию бравого, немного под шафе генерала, облаченного в презентованную победителями белоснежную бурку и такую же сдвинутую набекрень папаху. Руками, радостно скалящийся отставной воитель, сжимал дареную шашку в дорогих ножнах, а крепкими лошадиными зубами намертво прикусил непомерно длинный, кажущийся шутовским на фоне воинственных причандалов мундштучок с сигареткой. - Вот кто понял чеченцев, наш гордый народ, нашу вольную душу, - потрясал фоткой бывший спецназовец. - Боевой генерал! Не то, что эти паркетные дешевки, продажные шаркуны. - Пародоксально, но Гоша с одной стороны болезненно воспринимал бедственное состояние и нелепое, безответственное руководство российской армией, ее поражения, а с другой радовался победам боевиков, в кои и сам вносил посильный вклад. Откровенничал правда только со мной, на ходу, не задерживаясь. Я не стал комментировать увиденное. Больно стыдно. Вернувшись в подвал, рассказал все своим товарищам по несчастью. - Говоришь, в бурке, с саблей? - Удивился второй пилот. - Не подобает это русскому генералу. Кем он служил в Афгане? Не припомните? Механик развел руками, мол откуда, столько воды утекло, я тоже покачал отрицательно головой. Мы знали, что Лебедь прошел Афган, но в те времена встречаться с ним не пришлось. - Наверно ротой, батальоном командовал. - Так, что же его боевым генералом чечены кличут? Боевой генерал - это генерал командовавший войсками в бою, одерживавший победы. А какие такие победы генерал Лебедь одержал? Не припомню. - Он у Белого Дома, на стороне демократов воевал. - Встряла в разговор женщина-строитель. С его танка сам Ельцин выступал. - Это не то. Там войны как-раз не наблюдалось. Сам присутсвовал, знаю. Возразил ей пожилой прораб. - Страшно было жуть, а до войны дело не дошло. - На стороне демократов... Да он только и делал, что то отводил бригаду, то вновь гнал к Белому Дому. Прикажет Ельцин - он Есть!, прикажет маршал - снова Есть! так и докатался до заместителя Главкома ВДВ. - Уточнил второй пилот. Сам я молчал, далеко находился в те дни от Белого Дома. Но наслушался от людей многого, сложил свое мнение. Теперь не интересовали меня ни белодомовские события, ни люди в них участвовавшие. Видел в то время другие картинки, похлеще.
      - Ладно, пусть не у Белого Дома, не в Афгане, а в Приднестровье он уж точно всех пораскидал, умиротворил. - Не унималась почитательница Лебедя. - Вот и здесь, на Кавказе, только появился сразу мир установил. Соглашения заключил. - Черт его знает, как и сказать о Приднестровье. Лично мне, более симпатичен тот комбат саперного батальона, что не выдержал, поднял по тревоге личный состав и своими, страшно ограниченными силами отбил первую, самую серьезную атаку молдавской полиции, создал костяк будущих вооруженных сил Республики. Лебедь же тянул до последнего, выжидал, а потом пугнул, побряцал железом, пообещал накостылять и тем, и другим. Не разбираясь. Приднестровье-то, совсем другого ждало. Я, считаю, не умиротворил генерал, просто загнал ситуацию в патовое состояние, а сам перебрался спокойненько в Москву. Нет, парни, не люб мне, что-то этот кавалерийский генерал, ох не люб. Но, это лично мое мнение. Никому не навязываю. - Подвел итог второй пилот. Обитатели подвала много спорили, обсуждая ситуацию по тем отрывочным сведениям, что достигали нашего узилища, но к окончательному решению, общему для всех так и не пришли. Стали короче дни. Начались дожди. Вместе с утренними заморозками пришло долгожданное освобождение. Первым об обмене сообщил сияющий от радости Гоша. Он сделал все, что мог для обмена, но сам на заключительном этапе присутствовать по каким-то соображениям не мог. Бог с ним. Мы не стали прилюдно показывать чувства, только пожали друг другу руки на прощание. Считанные минуты заняли сборы. Рассаженные по потрепанным Нивам едем извилистой горной тропой вниз, на равнину. К свободе. Дорога ведущая на волю разбита, покрыта серой, вязкой, какой-то ненатуральной, полужидкой субстанцией, лишь отдаленно напоминающей нормальную российскую грязь. Машины пробуксовывают, скользят, но водители не сбавляя скорости, в волнах и брызгах жижи, проходят крутые повороты, пологие спуски. От шоферского ухарства замирает сердце. Весь этот слалом напоминает последний вылет, когда подобными виражами уходили от обстрела зениток. Тогда это имело смысл, а сейчас? Все, к счастью закончилось благополучно. Возле небольшого сельца нас высадили из машин. По колено в грязи, чертыхаясь, еле вытягивая вязнущие ноги, побрели к месту обмена, конвоируемые чеченцами. Какой дурак надумал проводить обмен именно здесь? На небольшой площадке, такие же как и мы заляпанные грязью, стояли российские солдаты и офицеры. Позади них разложены непонятные, продолговатые, тюки или снопы, прикрытые завазюканными, потерявшими цвет, грязными, солдатскими, грубого сукна одеялами с неприменными полосками. - Привели? Всех? - Спросил офицер старшего из чеченцев. - Всэ здэс, началнык. Посмотри, здоровые, сытые, цэлие. В плэн хуже брали. Самы нэ ели, их кармыли. Нэ в плену, в гастях билы. - Ладно. Предъявите ваши документы, я сверю со списком, - Хмуро оборвал его федерал, всем видом давая понять, что гражданские пленники, всего лишь досадная обуза, довесок к чему-то действительно для него, как военного человека, нужному и важному. Люди по очереди называли себя, передавали офицеру документы и переходили через невидимую черту на сторону армейцев. - Так, с этим делом закончили. Все действительно в полном порядке. Теперь о двухсотых. Не вижу пока. - Обратился к чеченцу офицер. Звания его разобрать я не мог, погоны скрывались под откинутым меховым воротником куртки. - Опаздывают люди, выдыш какой дороги. Грязь. Подождем, покурым. С обеих сторон закурили. Потянулись струйки дыма. Солдаты великодушно предложили курево и освобожденным. С непривычки немного закружилась голова. Последний раз я курил в гостях у Гоши. Потом, мы редко встречались. При встречах не просил у него ничего для себя лично, а он и не предлагал. Пленникам же курева не полагалось, видимо не хватало самим чеченцам. Наконец, шлепая подспущенными скатами по грязи, появился старенький, с простреленной и залатанной фанеркой, кабиной, принадлежавший раньше армии Урал. Боевики залезли в кузов и начали вынимать замотанные в обрывки палаточной ткани тела солдат. Трупы переносили на сторону федералов и складывали рядком возле нашей группы. Оскаленные провалы ртов. Кровоподтеки. Оторванные кисти, ступни с грязноголубыми осколками костей. Женщина не выдержала, завыла, зарыдала, остальные отвернулись. Уж слишком тяжелое зрелище. Старший из боевиков передал федералам замотанные в обрывок камуфляжной ткани медальоны и сохранившиеся документы. - Это все, командыр. Офицер подошел к лежащим на земле останкам солдат. Откинул носком ботинка ткань с одного, другого. - Пытали! ... Вот - уши обрезаны, вот - глаза выколоты, а у этого ... вообще... - Ну не можете вы ... без этого. - Зло ткнул пальцем в чеченца. - Эй, ты, не хочешь - не бери свою падаль. Пусть твоих вояк шакалы жрут. Спасибо скажи, что пособирали. Будешь много выступать - рядом ляжешь! - Боевик молниеносно перехватил автомат, ткнул ствол в направление офицера. Еще мгновение и с обоих сторон на протвника оказались направлены автоматы, пулеметы, подствольные гранатометы. Буксуя колесами, надсадно гудя движком, вылезла из ложбинки невидимая раньше БРДМка с грозно вытянутым в сторону Урала рыльцем крупнокалиберного пулемета. Из невидимых щелей вынырнули чеченские боевики с РПГ, нацеленным на бронемашину. - Ладно, ладно. Все путем, все в норме. Убери пушку. - Сам убери сначала. - Так, давай одновременно. Идет? - Давай. Опустил автомат офицер, за ним, на долю секунды позже, боевик. - Пусть все возьмут оружие на предохранитель и переведут в положение за спину, - предложил офицер. - Иначе мы наломаем дров, а дело не сделаем. Пострелять еще будет время, но не сейчас и не здесь. Согласен? - Согласен. - После гортанной команды и федералы и боевики закинули оружие за спину. Гранатометчики положили РПГ в кузов Урала, БРДМ закашляла синим дымом, истерично взвыла раздолбанной за долгую нелегкую жизнь трансмиссией и попятилась задом на прежнее место. Все успокоились и вновь потянулись за сигаретами. Закурили. - Ладно. Считай приняли. Забирайте своих. - махнул рукой офицер. И не удержавшись добавил. - Они целее. Наши такими делами не балуются. Чеченцы промолчали, принялись переносить на свою сторону трупы боевиков, предварительно откидывая укрывавшие их одеяла. Бородатые люди брали мертвые тела сородичей, бережно поднимали с земли и несли к грузовику под слова каких-то не то проклятий, не то молитв. Три тела, однако, остались лежать в грязи. - Что же этих забыли? - Спросил федерал, ткнув пальцем в лежащих на земле. - Нэ наши, - коротко бросил старший боевиков. - Как не ваши? - Удивился офицер. - Они же на вашей стороне воевали. Снайперша, мать ее разтак, двое других - пулеметчики. - Воевали - нэ воевали. Нэ наши. Пусть их свои зарывают. Нам они нэ нужны. Нэ мусульмане. Наемники. Хотите, тут заройте, нет - так оставьте. - Он презрительно сплюнул, повернулся и пошел не прощаясь и не оглядываясь к своему дрындулету. Его прямая, затянутая в кожанку спина выражала полное призрение и неуважение остающимся на месте обмена противникам, потому шел легко, не горбясь. Казалась грязь не липнет, не тянет назад крепкие ноги в коротких десантных сапогах. Я посмотрел на брошенные чеченцами тела. Двое молодых парней в покрытых кровью и грязью комуфляжных костюмах, с вывернутыми наружу серыми полотняными карманами, лежали запрокинув русоволосые головы, с открытыми, тусклыми, не поймешь уже какого цвета глазами, с топорщащимися скобками усов, в волосках которых застряли комочки земли, грязи, спекшейся черной крови. Третьей лежала девушка или молодая женщина, светловолосая, с мучительно напряженным худощавым лицом, серыми глазами, с руками вытянутыми вдоль туловища и судорожно сжатыми в окостеневшие навечно кулачки. Ее камуфляж был разодран и затем впопыхах, неловко вновь заправлен. С одной стороны брюки не дотянули до пояса, разошедшиеся клочки защитной ткани оголяли восковое женское бедро и край на удивление белой среди всеобщей грязи, короткой полотняной рубашонки, отороченной кружавчиками. Кто эти трое? Какого черта им было нужно на этой нелепой войне? На каком краю земли ждут их матери? Они стали наемниками при жизни. Я не жалел их, более того будь они живы я презирал бы их, ненавидел, желал им погибели. Но теперь... Не знаю. Ненависти в сердце уже не осталось. - Что с этой падалью делать, товарищ подполковник? - Спросил один из ранее молчаливо присутствовавших офицеров. - Зарыть. - Коротко приказал тот. Чертыхаясь и скользя бутсами по грязи, один из солдатиков поплелся к БРДМ и вернулся с лопатой. По очереди, с перекурами бойцы выкопали три неглубокие ямки, спихнули туда ногами тела погибших и закидали комками тяжело срывающейся с лопаты жижи. - Все? Двинули. - Скомандывал подполковник и живые, неся на носилках мертых, потянулись продавленной бронемашиной колеей к ложбинке. Рядом с БРДМ стояли несколько вездеходов и автобус, наподобие того, что возил нас давнымдавно на аэродром к вертолету и обратно в Грозный. Теперь корпус вертолета ржавел в предгорье Кавказа, экипаж и пассажиры возвращались в Россию, оплаченные и принятые по счету словно дорогостоящий штучный товар. Дудаев - мертв, разнесенный в клочья ракетой с ночного истребителя. Грозный контролировался толи боевиками, то-ли федералами, то-ли совместными комендатурами. Война на Кавказе замирала под сенью снующего туда-сюда миротворца Лебедя. Для нас Чечня закончивалась военным аэродромом, куда прилетел выделенный армейским командованием вертолет. Согласно полученным указаниям в Ростове освобожденных пленников ждал арендованный фирмой небольшой пассажирский самолет чешской постройки, готовый доставить вчерашних заложников в Москву. Вертолет, задерживался с вылетом. Летчики матерясь ожидали завязших в бездорожье навязанных начальством журналистов-телевизионщиков. Я вышел размять ноги, перекурить. Тем временем подошла еще одна компания внеплановых пассажиров. Подсчитал возможный перегруз, чертыхнулся и втайне пожелал, чтобы машина просто не оторвалась от земли. Занятый такими печальными мыслями, не заметил как сзади кто-то неслышно подошел и легонько похлопал по плечу. Резко обернулся. На рот мне легла ладонь. - Тш! Тихо, майор. Это я, Гоша. Отойдем-ка в сторонку, не будем мозолить глаза. Действительно, это пришел он, помолодевший, одетый в ладно, привычно, сидящую на нем форму разведчика-десантника, такой каким я помнил его по Афгану, в бело-голубой тельняшкой выглядывающей из распахнутой на груди гимнастерки. Я обнял парня за плечи, пожал, вынырнувшему из прошлого, другу руку. И тут вдруг понял, что это только образ, маскировка. Гоша увлек меня за штабель зеленых ящиков из под боеприпасов, затянутый поверху маскировочной сетью. - Ты с ума сошел! В фильтрационный лагерь захотел? - Э, времена теперь не те. Кончаются лагеря, если уже не закончились. Наша победа. Но я здесь по другому делу. Твоему. Слушай, не знаю как другим, а тебе в Ростов нельзя. Убъют. Такое дело. Получили мы деньги за вас. Все точно. Но человек передавший бабки, тут же предложил еще приплатить, если мы тебя ... - Он провел ребром ладони по горлу. - Не знаю, чем ты кому-то допек, но получил намек. Должны тебя в Растове на аэродроме убрать. Не мои люди, другие... Мой тебе совет, под каким нибудь предлогом не лети в Москву, а на поезде дуй домой, в Харьков, отсидись там, осмотрись, разведай обстановку, а потом действуй по обстоятельствам. Не маленький, сам приймешь решение. Документы у тебя в порядке. Деньги я привез. На билет, на первое время вполне хватит. Держи. - Спасибо, друг. - Взял из проятнутой руки сверток, сунул неглядя в карман. Обнял Гошку. - Так это ты ради меня рисковал? Маскарад с переодеванием устроил... А если бы попался? - А, пустое. - Он провел рукой по форме. - Будто на десяток лет помолодел. Все же хорошее было время. Мы - молодые, жизнь - простая. Четко знали кто друг, кто враг. - Гоша тяжело вздохнул. - Тогда ты меня спас, теперь я тебе немного помог. Долг платежом красен. Так в школе учили. Ладно, хоть ты и неверный, но да поможет тебе Аллах. Прощай. Бывший спецназовец, бывший рабочий, студент, а ныне полевой командир Ичкерийской армии, повернулся и также неслышно как подошел, исчез, расстворился среди снующего по площадке военного и гражданского люда, нагромождения ящиков, тягачей, автокранов. Перегруженный борт наперекор моим расчетам и здравому смыслу все же взлетел и взял курс на Ростов, пошел ревя движками, не поднимаясь высоко над землей покрытой холодной, вязкой, засасывающей грязью. В Ростове я проделал все предложенное бывшим спецназовцем. После приземления на военном аэродроме, уговорив паренька телефониста, позвонил в Харьков и записал на автоответчик Димыча сообщение о своем освобождении. Говорить о возможном скором приезде не стал, по известным соображениям. Наоборот, сказал, что вылетаю в Москву на самолете, арендованном фирмой. Подойдя к группе недавних заложников, с озабоченным видом отозвал в сторону второго пилота и выложил часть полученной от Гоши информации. Потом добавил. - Только-что говорил с Харьковом, у них вроде все спокойно. Во всяком случае те, кто меня заказал, наверняка не появлялись. Посему, вы все, без меня, летите в Москву. Мне же туда дорога пока заказана. Ты, побудь за старшего. Остальным о моем решении не говори, наоборот, мол догонит группу перед посадкой. Дела сердечные побежал кое-какие решать по-быстрому. А потом, как время истечет, скажешь - Видимо загулял командир. Что ждать. Сам доберется. Лады? - Не нравится мне все это. Почему тебя одного, заказали? - Наверно, считают главным виновником аварии, потери вертолета. Или наоборот, спасения людей. Всех перебить не по зубам, а одного кончить, остальных припугнуть - это в их силах. Во всяком случае, ни о ком другом Гошка не упоминал. Деньги ему только за меня давали. - Так он тебе кореш? - С Афгана за ним должок оставался. Вот он и отдал. Бывший спецназовец, разведчик. Награды его контрактники украли, самого прикладом двинули, еле очухался, дом снарядом разнесло... Мой заместитель только присвистнул. - Такие люди против нас воюют! Теперь понятно, чего нас не очень мурыжили, документы вернули. Так он тебя сразу узнал?
      - Сразу. Да и фотография наша совместная, после госпиталя, в портмоне нашлась. Отпустить всех хотел, но его люди не позволили... - Показал пилоту старое фото. - Сам понимаешь, это между нами, остальным, а тем более Полу знать совсем не обязательно. - Это точно. Ладно, все позади. Думаю и это обойдется. Все правильно. Езжай. Сделаю все путем, не волнуйся. До встречи в Москве. Счастливо. Мы обменялись рукопожатием и второй пошел объясняться с остающимися, а я неторопясь двинулся к выходу из здания. Нашел скучающего в уазике прапорщика и за пару купюр из переданного Гошей сверточка был с ветерком доставлен на городской вокзал. Поезд, составленный из разномастных, практически не отапливаемых вагонов, тащился к Харькову больше трое суток. При пересечении границы с Украиной мне помогло то, что еще в совестском, не обмененном паспорте стоял штамп с харьковской пропиской. Сиреневый штампик удосужился поставить по совету Димыча в одно из посещений родного гнезда. В Москве я жил в обставленной и оплаченной фирмой однокомнатной квартире. На всякий случай имел в паспорте вкладыш со всеми подписями и печатями, как подтверждение права жить и работать в столице государства Российского. Теперь проявленная заранее предусмотрительность сыграла свою роль. Вещей с собой не имел, так-что не доставил излишних хлопот таможенникам и пограничникам обеих стран. На первых порах я не тяготился поездкой, отсыпался на верхней полке, просыпаясь - отъедался, покупаемыми на остановках незамысловатыми крестьянскими деликатесами. В Лозовой купил Известия и впервые за долгие месяцы погрузился в чтение газеты. Читал неторопясь, растягивая удовольствие, засыпая и просыпаясь под неторопливый перестук колес. На последней странице, среди прочих малозначительных происшествий с ужасом обнаружил маленькую заметку о потерпевшем крушении и разбившемся самолете, принадлежавшем частной строительной фирме. Спасшихся не было. Сомнений не осталось, речь шла именно о нашей группе. Гоша, гад, наверняка все знал наперед. Возможно и деньги получил за устранение всей группы, но предупредил только меня одного. Да так хитро все провернул, что я, без малейшего сомнения, поверил в его легенду. Меня спас, вытащил, рискуя собой. Отдал долг с лихвой. Остальные люди для него значения не имели, в его жизни не участвовали, а следовательно, являлись всего-навсего объектами купли и продажи. Нас с ним связывала совместно пролитая кровь. Теперь эта тонкая алая ниточка порвалась. Мы отныне квиты и чужды друг другу. Все стало на свои места, многомиллионные подряды на восстановление Чечни, имитация бурной строительной деятельности, уничтожение свежепринятых комиссией объектов. Все это очень походило на освобождение и уничтожение нежелательных свидетелей в результате авиакатострофы. Не вышло с вертолетом, прошло с самолетом. Полученный барыш наверняка многократно перекрывал накладные расходы, услуги Гоши, других боевиков. Не сомневаюсь, что свою долю получили и некоторые из плотно опекавших нас и заботливо подсунувших роковой маршрут армейских чинов. За вертолет наверняка получена страховка, аренда самолета - мелочь. Ладно, мы еще расквитаемся с дорогим мистером Полом за все хорошее. Пусть пока дурашка думает, что и меня похоронил. Нету меня, исчез, пропал. Но достану гадину. Слово офицера. Рассчитаюсь за всех, за своих ребят, за строителей, за ребятишек с детскими шейками в неуклюжих грязных бушлатах, за народные денежки, даже за контрактников с перерезанными глотками. *** Поезд, грохоча буферами, скрепя разболтанными колесными тележками по стыкам таких-же неухоженных рельс дополз в конце-концов к серому харьковскому перрону. В толпе вылезших из вагонов пассажиров мне удалось, распихивая баулы и чемоданы добраться до входа в метро. Эскалатор перенес спресованную людскую гусеницу в глубину земли, к синим поездам. С пересадкой я добрался до конечной остановки, а затем старый желтый Икарус дотащил меня практически до самого дома. Это вышло практически первое мое путешествие общественным харьковским транспортом. Пришлось рискнуть, денег переданных Гошей, оказалось отнюдь не так много как показалось вначале. Будущее казалось неопределенным, тревожным. Шиковать, а тем более засвечиваться в поисках такси или частника не имело смысла. Пришлось привыкать к толкучке и вони более простонародных средств перемещения. Единение с массами трудового люда вышло полным, таким полным, что иногда казалось, будто плотно спресованная масса людей становится единым тяжело дышащим, похрапывающим, сопящим и матерящимся организмом. Домой сразу не пошел, как ни тянуло побыстрее стать под душ, окунуться в горячую, зеленоватую от шампуня, пахнущую хвоей ванну, смыть с себя затхлую корку подвального пота чеченского плена и дорожной грязи. Решил подождать до вечера, а затем смешаться с толпой трудового народа. Из полученной во время путешествия по городу информации, граждане так же как и раньше разбредались утром по рабочим местам, а вечером по укоренившейся извечной привычке возвращались с предприятий и учреждений. Оставалось правда непонятным, какого черта вчерашние гегемоны ничего не производя, убивали дни жизни в заводских корпусах, безнадежно ожидая месяцами не выплачиваемой зарплаты. Вечерком, в толпе угрюмых мужиков, успевших принять на грудь какие-то сомнительные алкогольные суррогаты, прошел из парка Победы, где провел остаток дня на укрытой среди кустов лавочке, к знакомому дому. Фонари не горели. Город тщательно экономил каждый киловатт электроэнергии, готовясь к неминуемо надвигающейся зиме. Пакостные москали почему-то не желали бесплатно давать газ для электростанций, а старым, еще советским запасам жидкого топлива давно и благополучно приделали ноги поочередно меняющиеся премьеры, замы, и прочие веселые и находчивые господа-товарищи пришедшие к власти. Как только под очередным начальничком начинало тлеть сидение казеного кресла и попахивать паленым, он кидался в заграничный вояж, забывая об обратных билетах, и оседал где нибудь у теплого моря, на предварительно купленной вилле. Виллы покупались за наличные, привозимые в туго упакованных чемоданах. Народ все видел, многое знал, обсуждал подробности давясь и зверея в загаженных вагонах общественного транспорта, выпивая на скамеечках. Народ проклинал власти, мерзко матерился, пъяно грозил в пространство безвольным, грязным кулачком, пускал слезы и слюни. Наблюдать сие народное действо было более чем омерзительно. Под невеселые мысли, не заметил как дошел до дома. Сдерживая дыхание, прошел через пахнущее мочой парадное, затем по лестнице обрамленной перилами с облезающей пластами голубой краской, добрался до второго этажа. Ранее наш с Димычем подъезд считался относительно чистым, ухоженным. Теперь в мутном свете слабосильной, горящей вполнакала лампочки, проглядывали явные следы запустения. Правда наружная дверь квартиры, вмурованная на железных штырях в бетонные стены стояла как и раньше монументально, но армированное толстое стекло покрылось пылью. Нажал на кнопку звонка. В предвидении новых, тяжелых времен мы раздобыли звонок работающий не только от сети, но и от батарейки. Прислушался. Звонок мелодично выводил незамысловатую мелодию, но более никаких признаков жизни квартира не подавала. Странно. Ведь по идее Димыч должен ждать моего появления. В крайнем случае оставить записку. Черт! Вероятно друг узнал об аварии и уже не надеется увидеть меня живым! Но почему же никого из семейства нет дома? Ладно. Это не проблема. Ключи от квартиры по прежнему на связке, благополучно пережившие все перетурбации пленения. Замок оставался тот же. Смазанный металлический цилиндр с фигурными бороздками мягко, неслышно провернулся и дверь распахнулась. За ней вторая, внутренняя, усиленная в свое время стальным листом. В квартире тихо, холодно и пусто. Часть мебели исчезла, как и большинство книг из шкафов и полок. Нетронутой осталась только моя, закрытая на замок комната. В воздухе пахло старой пылью, холодом и пустотой нежилого, покинутого людьми помещения. Прошел на кухню. Поднес к камфорке спичку и пустил газ. Послышалось слабенькое шипение и вокруг черного, прокопченного круга заплясали голубые огоньки. Стало немного теплее. Нашел старенький, еще родительский, чайник, пустил воду, побежавшую тонкой хилой струйкой из крана, подождал немного, пока стечет желтоватая муть, набрал чайник и поставил кипятиться. Холодильник не был отключен и тихонько, по домашнему гудел. На его полках оставались початые пакеты сосисок, упаковка яиц, творог, даже половинка буханки прилично замороженного хлеба, укутанного в серебристую фольгу. Сварганил себе еду и перекусил. Открыл форточку, закурил сигарету и начал обдумывать сложившуюся ситуацию. Итак, первое. Куда подевался Димыч со всем семейством? Судя по убогому состоянию некогда, если не престижного, то вполне нормального района, делать благополучному бизнесмену тут стало больше нечего. Дела пошли хорошо и возможно семейство просто перебралось в более приличное местечко. Второе. Обнаружили ли люди Пола недостачу одного тела на месте крушения самолета? Если да, то следует ждать их в Харькове в любой момент и приготовиться по мере возможности к достойной встрече. Оружия у меня нет, разве, что кухонный нож. Но против серьезного противника это смотрится совершенно нелепо. Есть правда, крепко припрятанная среди старых вещей граната. Смешно, но купил ее в Харькове у пацана на Салтовском рынке. Недорого. Юный торгаш сообщил, что нашел товар в афганском металлическом хламе возле завода Малышева. Может действительно в каком танке завалялась. Купил в основном затем, чтобы парню не пришла в голову шальная идея порезвиться с боевой игрушкой. Но в любом случае граната - это скорее последний довод, а не оружие для обороны от профессионального убийцы, а если пошлют ко мне, то именно такого. Стоп. Есть одна мыслишка. Что если переиграть парнишек? Сыграть ва-банк. Предположим, что я решил сорваться в Харьков в последнюю минуту, или даже после того, как крепко погулял с веселой девицей Вот почему опоздал на самолет. Возможный вариант? С натяжкой, но возможный. Во всяком случае ясновидящим они меня не считают, о Гошке не ведают. Вполне правдоподобный вариант. Оголодал в подвале без баб старый потаскун, не рассчитал своих сил, выпил, притомился в любовных утехах. Передал команду второму пилоту, а сам припоздал. Вполне вероятная ситуация. Что дальше? Ага, решил, мол семь бед один ответ, заскочу по дороге в родной город. К очередной подруге. Похоже на правду? Похоже. Да еще одежку сменить, друзей проведать. Тем более кроме них никого и нет у меня. Что в таком случае должен делать? Сразу светиться. Пустить светлую слезу. Каятся. Бить на чистоту и искренность. Мол нет ничего ни за душой, ни за пазухой. Ни о каких делишках не сном не духом не знаю, не ведаю. О падении самолета с выкупленными пленниками узнал только в Харькове. Как узнал, немедленно перезвонил на фирму. Вот пожалуй единственный выход. Сделать первый шаг самому. Не ждать пока отловят. В том, что отловят сомнений у меня не было. Слишком серьезная игра пошла. А так может и пронесет. Наоборот, возможно воскрешение одного из выкупленных пленников сыграет на руку Полу. Он конечно же начнет проверку, придержит возле себя для порядка, под надзором, но это как раз то, что мне надо. Тут и гранатка сможет сгодиться. Опустил гранату, завернутую в полиэтиленовый мешочек, в пачку стирального порошка и вместе с бельишком, носками, рубашками, свитерами поместил в старый почтовый ящик. Перевернул фанерную крышку и на чистой стороне вывел адресс московского почтампта. До востребования. На ночной привокзальной почте заспанная приемщица лениво ковырнула старенькое, чистое, глаженное мое хозяйство, велела забить крышку. Привычно сделала пропилы в фанерке. Перемотала бечевой. Залепила сургучными печатями. Одно дело выполнено. Теперь нужно быстро разыскать Димыча. Вернувшись домой пересмотрел старые записные книжки. Отыскал телефоны общих знакомых. Однако по позднему времени звонить не решился, отложил до утра. На следующий день обзвонив знакомых, получил в конечном счете координаты жилья и новый телефон преуспевающего бизнесмена. Знакомый голос с новыми, непривычными, барственными интонациями, зарокотал в трубке. Узнал меня, голос в трупке искренне обрадовался, потеплел, отбросил наносное, искусственное, стал нормальным, привычным голосом старого друга. Как я и предполагал, Димыч поднявшись на новую социальную ступень, решил сменить район обитания. Надоело деловому человеку возвращаясь из кондиционированного оффиса, нюхать запахи мочи в обоссанных бомжами подъездах, стирать похабные гневные надписи с дверей квартиры и багажника машины, читать проклятия и добрые пожелания провалиться куда подальше в глазах окружающих. Последней каплей переполнившей чашу терпения стало веерное отключение электричества. В целях экономии энергии умные городские власти поочередно оставляли районы города без света и тепла. Ненадолго, всего по несколько раз в сутки, на пару часов в каждый заход. Правда коснулось это новшество не все районы, а больше такие, где жило безгласное большинство, вспоминаемое сильными мира сего только в эпохальные моменты, например перед выборами, когда вчерашнее презираемое серое быдло временно получало приличное наименование электорат и обласкивалось мелкими необреминительными подачками. Тихо, незаметно для населения, существовал иной, совсем неприметный райончик особой важности, в котором, при любом раскладе городской жизни, электричество не отключалось никогда. В новом сеттельменте для белых горело, в отличии от остальных районов, яркое уличное освещение, в дома подавалось тепло, жилось уютно и вполне безопасно. В райке обитали слуги народа, демократы и реформаторы, бившиеся грудью за самостийную Украину против зажравшихся, привелигированных коммунистических плутократов. Проживали и новоявленные скоробогатые бизнесмены, вчерашние воры в законе и авторитеты, отдыхали от дневных забот банкиры и другая уважаемая публика. Туда стремились, словно на землю обетованную, люди своевременно состригшие зеленый урожай конвертируемой валюты с отощавшей украинской нивы. Купить жилье в вожделенном райончике, естественно, сложно, но за деньги, за очень большие деньги, вполне возможно. Накопив капиталец мой дружок получил одновременно и пропуск в новоявленный райский уголок, где приобрел вполне приличную трехкомнатную квартиру, сделал в ней евроремонт, обставил новой мебелью, и благополучно перебрался со всем семейством. Старую же квартиру, придержал, не продал и не сдал в рент, дожидаясь моего очередного возвращения в родные пенаты. По своим каналам Димыч получил сведения о скором выкупе пленников, потому не торопился с окончательным решением жилищного вопроса. Об авиакатострофе, унесшей жизни вчерашних пленников дружбан ничего еще не слышал. Это я сразу понял по его реакции на звонок. Димыч страшно обрадовался моему приезду и немедленно выслал машину. Сам уже, как непростой человек, за руль не садился, держал шофера-охранника. К тому времени когда прибыла машина и шофер позвонил в дверь я уже успел принять душ, побриться и принарядиться в то немногое приличное, что нашлось в шкафу. Неудобно заявляться в новые хоромы с пустыми руками, но какой спрос со вчерашнего кавказкого пленника. Все же не утерпел и когда увидел из окна машины винный магазин, попросил водителя остановиться, заскочил и на остававшиеся после всех перетурбаций деньги купил бутылку хорошего французкого шампанского. На новоселье. Люди мы, мол хоть и бедные, но гордые, политес понимаем. Димыч встретил на пороге, облапил, хлопал по плечам - проверял крепость. Провел в столовую, усадил в кресло, распрашивал о Чечне, о войне, о плене. Пришлось немного испортить другу настроение, сообщив о падении самолета и гибели всех выкупленных из неволи. Димыч искренне расстроился. Это сообщение его просто ошарашило. Выяснилось, что газеты читать бизнесмену совсем недосуг, радио бубнящее целый день неинтересные республиканские новости, практически не слушал, обзаведясь в машине дисковым лазерным проигрывателем высокого качества звучания, ну, а телевизору предпочитал видушку с развеселыми французкими кинокомедиями. Рассказал ему о своих злоключениях только то, что счел возможным. В подробности не вдавался, друга во все детали происшедшего не посвящал, хотя и доверял ему. Что поделаешь, какие времена, такие и песни. Меньше знаешь спокойнее спишь. Пусть считает, что произошла нелепая, роковая случайность. Не сообщил и о Гоше. - Ну, слава Богу, хоть сам уцелел. Это перст Божий - долго жить будешь! Здорово, просто здорово, что решил сначала рвануть к старому другу, на Родину. Вот, видишь, живем, - он плавным жестом объвел новые владения, - устраиваемся потихоньку. Твою квартиру держу. Что решишь, то и делай. Всегда помогу. Хочешь ремонт закатим. Европейский! А то, продавай, устраивайся рядом с нами, много тебе пока не надо, а на однокомнатную бабок у тебя должно хватить. - Все мои деньги в Москве. Частью в банке, частью в фирме. Ведь за все время в Чечне мы жалованья не получали. Не требовалось, да и спокойнее там без больших денег. Те, что при себе имел все отобрали при пленении. Вот только часы да документы оставили. - Что же ты шикуешь? Последнее на шампанское выкидываешь? Это не дело. У меня ведь все есть.... - Давай, тогда сначала ставь, что покрепче. Помянем ребят. Отличные парни погибли. Собственно говоря, второй пилот спас вертолет, увел из под обстрела. Мне случайно руку дверкой прибило, он сменил за штурвалом. Маневрировать как он я бы не смог. Не та выучка. Настоящий воздушный боец нелепо погиб... Асс. ... Такая судьба, здесь меня подменил, ... в последнем полете ... Разлили по рюмкам коньяк. Молча стоя выпили. - Пусть земля будет пухом, парни, - сказал вслух, а просебя добавил, Отомщу за вас. За ваши прерванные судьбы, за нерожденных детей, не продленный ваш род, обрубленные корни. За несчастных строителей. Задуренных, обманутых и хладнокровно уничтоженных Полом. Клянусь! - Выпил до дна.... Коньяк оказался хороший, армянский, выдержанный. - Помнишь, - вспомнил вдруг Димыч, - пили у тебя на кухне коньяк и закусывали малосольными огурчиками? - Было дело, давным-давно, в прошлом веке. Только огурчики не малосольные, а маринованные. - Сейчас приволоку. Есть у меня в запасе. Димыч сбегал на кухню и притащил стекляную банку импортных красавцев. Довольно приличных на вкус. Выпили под них почти всю бутылку. Вспомнили прошедшие годы. Людей. Молодость. Уже хорошо захмелев, опомнились и заполировали выпитое шампанским, обмыли квартиру, мебель, новоселье. В результате Димыч, сказался больным, позвонил секретарше и отпустил до конца дня шофера. - Слушай, на фирме-то не знают наверно о моем чудесном воскрешении? Можно от тебя позвонить? - Нет вопросов! Звони куда хочешь. Вот тебе мой мобильник. - Димыч вытащил из висящего на стуле пиджака, новенький аппарат. - Фирма! Неторопясь, сдерживая волнение набрал номер. Ответила секретарь-референт и долго не могла понять кто это с ней говорит, а когда поняла, выронила от неожиданности трубку. Удар о столешницу гулко отозвался в телефонной мембране, больно ударил по барабанной перепонке. Ну, сегодня прямо-таки день сплошных неожиданностей. Опомнившись и прийдя в себя, секретарша соединила с хозяином. - Здравствуй! Здравствуй, командир! Рад, безмерно, рад, что остался жив ... хоть один. ... Перст судьбы... Задержался у знакомой?.... Немного выпил?... Опоздал на самолет... Да... Да... Дело молодое... понятно... понятно ... Решил семь бед один ответ, заскочить в Харьков... Поезда?... Какие сейчас поезда? Одни слезы. Отсыпался... Ну, ну... Опоздал... Выходит не опоздал. Прочитал в газете про катастрофу... сразу позвонил... Не обвиняй себя... Кто мог предвидеть... Да, да... Катастрофа... Ужасно... Потом все обсудим... Потом... Всё потом... При личной встрече... Мистер Пол практически все услышанное, во всяком случае основное с его точки зрения, повторял вслух. Создалось впечатление, что он в кабинете не один и вводит кого-то третьего в суть беседы. - Сколько рассчитываешь дома пробыть, командир? ... Как только понадобишься? ... Да, уже считай вчера понадобился ... Ладно тебе, шучу, шучу ... Побудь денек - другой ... Деньги-то есть? ... Не густо ... Конечно, все выплаты сохранились ... Командировочные, ... прочее. Подробности у бухгалтера. ... Не обидим. Подбросим авансик... Вышлем, адрес тот- же? ... Хорошо .... Договорились ... Значит через два дня вылетай. Сообщи рейс, пришлём машину во Внуково. ... До свидания. Вроде удалось. Сначала в голосе Пола чувствовалось внутреннее напряжение, скованность. Потом ушло, если и не поверил полностью, в мое абсолютное непонимание ситуации, то во всяком случае перестал бояться неожиданного, упреков, намеков. Помог мне в разговоре коньяк, позволивший говорить с ненавистным человеком более раскованно, свободно, снявший какие-то внутреннее оцепенение при беседе с организатором убийства доверенных мне людей. Ах, как нужно, что бы хозяин поверил в мое незнание. Вновь приблизил к себе. Все решат два последующих дня. Их босс мне подкинул не от доброты душевной, нет, зарезервировал для себя, прояснить ситуацию, подготовиться к встрече неожиданно воскресшего смертника. Если он не решится убрать нежелательного свидетеля прямо в Харькове, поверит в рассказанную легенду, значит у меня появится шанс. Возможно уже сейчас Пол обсуждает ситуацию с подручными. Во время работы на фирме видел пару раз руководителя его службы безопасности. По виду бывший уголовник, а может - отставной опер. Черт их теперь разберет. Может именно он присутствовал при разговоре третьим. Возможно, этот человек и связался с чеченцами, организовал аварию самолета. Деньги пришли телеграфным переводом. Купил билет на рейс до Москвы. Оставшиеся два дня старался проводить время только в людных местах. Не задерживаться по вечерам. Окна держал плотно зашторенными. Пытался обнаружить возможную слежку, но ничего подозрительного не заметил. В аэропорту Внуково меня встречали. Правда обошлось без цветов и фанфар. Водитель коротко поприветствовал с благополучным возвращением, подхватил чемоданчик с вещами, взятый из дома взамен потерянного навсегда портфеля, проводил до машины, уложил вещи в багажник. Ехали молча. Честно говоря я ждал распросов о плене, о Чечне, об аварии самолета. Но шофер не проронил ни слова. Это уже само по себе очень нехороший признак. В особняке секретарша немедленно провела в кабинет босса, тоже не проронив ни единого лишнего слова, ограничившись вежливым стандартным приветствием. - Ну, с прибытием, майор, проходи, рассказывай. - Пол даже не предложил мне сесть. Пришлось излагать ход событий стоя перед столом. Неожиданно дверь отворилась и в кабинет прошли несколько человек. Молча расселись на стульях вдоль стен. Знакомых лиц среди вошедших не оказалось. - Господам акционерам и юристу фирмы интересно услышать твою версию происшедшего в Чечне. Повтори пожалуйста. - Пол вышел из за стола и стал на манер Сталина, заложив руки за спину, вышагивать по ковру, закрывающему пол в кабинете. Снова начал излагать чеченские события. - Стоп, стоп... Как это сбили вертолет зенитным огнем с земли? Вот у нас документ, по нему и страховку получали. - Ясно, белым по черному написано, вертолет потерпел аварию вследствии неправильного маневрирования с явным нарушением всех инструкций по пилотированию. Следов пуль не обнаружено... Человек, представленный юристом, протянул мне листы плотной белой бумаги с четким печатным текстом, печатями, подписями. - Разрешите ознакомиться? - Потом, потом.... Суть, вывод комиссии, тебе понятен? Ты командир вертолета... Стараешься перевалить вину на другого... Мол, управлял второй пилот... Обстрел... Маневры... Вынужденная посадка... Видно, что ты, майор, сам лавируешь, свою вину на других сваливаешь. Загубил машину, люди в плен угодили... Пришлось огромные деньги тратить, выкупая вас у бандитов. Пол горестно вздохнул. Снова зашагал по ковру. - Готов принять часть вины на себя. Нанял командиром экипажа человека без диплома летчика. Поверил. - Босс сокрушенно развел руками, обвел взглядом присутствующих. - Фирма потерпела убытки. Кроме того, такая жуткая участь спасенных нами людей... Авария самолета... А, ты, майор - опять ни причем. Пъянствовал с блядешкой, пил на радостях... Да может, если бы самолет тебя не ждал, все бы обошлось и люди сегодня спокойно спали в своих кроватях, а не в земле? Ты хоть понимаешь, осознаешь всю тяжесть вины? Можно сказать, преступления. Да, если бы ты что-то подобное вытворил в армии - под трибунал загремел. Под суд... - Может, действительно возбудить судебное дело, - Предложил один из присутсвующих. Пол окинул меня взглядом. Выдержал паузу. - Какая фирме от этого выгода? Мы понесли материальные и моральные потери. Погибли наиболее ценные, квалифицированные специалисты... Но предложение интересное, заслуживает внимания. Выдержал паузу, внимательно наблюдая мою реакцию. Я-то знал, что строителей набирали со стороны, ни один не работал на Пола до командировки в Чечню. Но мог ведь и не знать... Изобразил ужас, смятение, начал сбиваясь повторять о стрельбе, о зенитках. - Слушай, майор! Нас там не было, понимаешь, не было. Мы деловые люди и верим бумажкам. Актам, печатям. В бумаге написано - авария. Здесь расписаны ее причины. У нас нет основания не доверять документу и людям его подписавшим. Есть факты. Основной и главный, перекрывающий все твои уверения, это то, что командир экипажа здесь и жив, а пассажиры и его подчиненные - погибли. Все. Дело принимало паршивый оборот, действительно жвах. Вот как они переиграли. Умные сволочуги. Не подкопаешься. Возможно большинство присутствующих действительно верит в написанное, вон какие презрительные взгляды мечут, естественно себя ведут, негодуют. Передадут дело в суд, там меня упекут по подходящей статье в лагерь, дальше уголовнички довершат начатое хозяином. Что делать? Спасет только нечто неординарное... Вспомнил самолюбование хозяйчика, как осветилось его мелкое личико при первой встрече, когда вытянулся, честь отдал, полковником назвал... Эх, была не была.... Словно подкошенный я рухнул на колени и скуля как побитый пес, пополз на коленях к выгляженной стрелке брюк и блестящим туфлям босса. - Благодетель, отец родной, не губи... Отслужу... Век помнить буду.у у.. Сделал усиленную попытку облобызать начальственный туфель. Противно, но ничего не поделаешь. Туфель слабо сопротивлялся. Только бы не рассмеятся от этого театра, не переиграть. - Ладно, господа, пока свободны. Мы поговорим с майором ... по-душам. Решение приймем позднее, в зависимости от результатов ... так сказать, душеспасительной беседы. - Пол явно издевался. Красовался перед подельщиками. Пыжился. лопался от счастья, подонок. Его так и подмывало попрать меня лаковым туфлем и стоять так, на виду у всех, скрестив руки на груди. Хозяин! Хозяин всего, рабов, их судеб. жизней... Кабинет опустел. Дверь бесшумно прикрылась за последним выскользнувшим из комнаты. - Вставай, майор. ... Прощаю. ... Так уж и быть. Кто не без греха? За вертолет ... надо бы заставить платить, да что с тебя взять? Но, ... отработаешь. ... Отработаешь? Не вставая с колен я кинвнул головой. - Все сделаю босс! Что прикажете. Самым верным слугой буду... По гроб жизни! - - ... Вот и хорошо. ... Слугой, говоришь? Слуг хватает и без тебя. Станешь моим цепным псом. Каким сам я раньше для властей был. Теперь для тебя одна власть - моя. Судьба твоя, - он помахал бумагами, - у меня в сейфе. Захочу - уничтожу, возжелаю - пощажу. Никто тебе не поможет. Заруби на носу - ты, ты, только ты - погубил людей. Все факты налицо. Затем, чтобы замести следы ... бомбу в самолет положил... Складно выходит? Одно к одному... Но я тебе, пока... Понимаешь? Только пока ты хорош, поверю. Может ... действительно судьба так сложилась... Поверю. До тех пор не даю делу хода, покуда ты мне служишь верой и правдой, как Родине-матери не служил. - Пол передохнул, ослабил узел, приспустил галстук. - Новым вертолетом фирма не обзавелась. Так, что потрудишься на грешной земле, для начала - водителем на моей машине. Но зарплату тебе срежу, не обессудь... Согласен? Вот и хорошо. Дальше, ... что делать будем с деньгами набежавшими за ... проведенное в Чечне время? - Забирайте их, хозяин... - Не указывай! Теперь станешь отвечать, только на мои вопросы. Молчание золото, запомни. Что бы не увидал, не услышал - будь нем как могила. Ну, так и быть, оставлю тебе деньги, для меня это, крохи, а тебе - приятно. Квартира остается за тобой. Живи. Завтра с утра - на службу. Машину к восьми подашь. Секретарь все объяснит. Свободен... Изображая страшный упадок сил и душевное смятение я повернулся и слегка пошатываясь как пьяный вышел из кабинета. Видимо Пол сразу переговорил с секретаршей о понижении моего статуса. Видно и присутствовавшие при аутодофе просветили желающих о происшедшем в кабинете унижении и самобичевании. Неуспел спустился вниз как серетарша окатила меня таким брезгливым, презрительным взглядом серых, немного на выкате глаз, будто перед ней не человек, с которым раньше всегда приветливо здоровалась, разговаривала, шутила, а мокрица, кусок грязи. Ну, что-же, прийдется, майор, привыкать к новому положению. Странная пошла жизнь. Меня сторонились словно прокаженного, в упор не замечали, на мои приветствия не отвечали. Коллеги-водители, механники, служащие, даже мойщик машин и уборщик гаража прекращали при моем приближении разговоры, бросали недокуренные сигареты и выходили из курилки. Механики добросовестно обслуживали автомобиль, мойщик мыл и полировал корпус, уборщик пылесосил салон, но со мной ни кто не общался, хотя и открытых гадостей сослуживцы не делали, а могли бы. Получился своеобразный бойкот. На душе противно, словно загадили мою душу по самый верх, жить стало тяжело, но - необходимо. Только я знал правду. Одному мне положено судьбой отомстить за экипаж, за строителей, контрактников, неведомых мне пилотов разбившегося самолета. День за днем я возил ненавистного человека, улыбался, холуйски выскакивал открывать дверку, научился даже сдергивать форменную кепчонку, подхватывал кейс, провожал до дверей. Стал противен самому себе, но держался. Изучал распорядок дня, маршруты, привычки... Прошло три месяца. Постепенно Пол привык ко мне, будто к ежедневно употребляемой вещи, постоянно обнаруживаемой на одном и том же месте. Как к полотенцу, зубной щетке, домашним тапочкам. Стал чаще заговаривать со мной на житейские темы, вспоминать прошлое. Проговорился, что служил не в органах, как намекал раньше, а в милиции, в Казахстане, в Богом забытой Тургайской области. Расказывал каким в молодости слыл ходоком по бабам, ни одной юбки не пропускал... Мгновенно всплыло в памяти прошлое - Вероника... Перехватило дыхание, но рука не дрогнула, машина не вильнула, не изменила скорость. Мне было трудно не подать виду, однако сдержался, зажал сердце, не дал волю эмоциям. Вот откуда Пол! Сократил от Половникова! Теперь понятно что он на самом деле представляет. Что же, счет еще подрос. На старости лет бывший мент умерил свой жеребячий норов. Мало того, изрядно побаивался своей супружницы, дочки все еще влиятельного политического деятеля, бывшей на пару десятков лет моложе мужа. Видал ее несколько раз. Женщина казалась пообразованнее муженька. У знавших поболее моего сотрудников фирмы сложилось впечатление, что держала женушка своего благоверного в крепкой узде да на коротком поводке. Возможно он ее кроме всего прочего и любил, а детей, поздних, тяжело давшихся, как сам однажды проговорился, обожал. Это чудовище, без колебания и эмоций пославшее на смерть десятки, а может и больше, невинных людей, млело от своих пацанов, ублажало жену, являлось примерным семьянином. Внешне все в семействе выглядело абсолютно пристойно, но только для непосвященных. Я же был для него рабом, вечным, неоплатным должником, поэтому Пол и приблизил к себе. Доверил то, к чему другого, не столь зависимого от него человека, никогда бы не допустил. Оказалось - слаб человек. Не устоял Пол перед чарами нашей секретарши. На людях их отношения оставались самыми, что ни на есть официальными, оба умели держать себя в руках. Только раз в неделю секретарша брала отгул и уходила пораньше, а сам хозяин по этим дням тоже не засиживался в оффисе, выезжал на объекты. Манера наблюдения у него была своеобразная. Если все шло нормально, босс не выходя из салона медленно проезжал по стройплощадке, не покидая Мерседеса и возвращался назад в оффис. Стекла ведь тонированные и определить есть кто в машине или нет практически невозможно. Да строители старались лишний раз не пялиться на хозяйский лимузин, от греха подальше. Если уж Пол обнаруживал нечто, по его пониманию, достойное внимания и разноса, то всем доставалось полной мерой, мало не казалось. В заветные для Пола дни, высадив шефа возле малоприметного особнячка, я объезжал намеченные объекты в гордом одиночестве, фиксируя недостатки, бросающееся в глаза детали строительства. Потом докладывал со всеми подробностями умиротворенному любовными утехами начальству. План сложился сам собой. Граната, давно полученная вместе с посылкой, мирно покоилась в надежном месте. Осенью темнело рано. Район особнячка днем оставался практически безлюден. От ворот к калитке вела небольшая аллейка, не просматривающаяся ни с улицы, ни из окон. Последнее время у хозяина возникли какие то сомнительные проблемы с другими строительными, и не только строительными фирмам. На всякий пожарный случай мне выдали пистолет, патроны, разрешение на ношение оружия. По заведенному на этот случай обычаю я провожал начаьника до дверей, убеждался, что все в порядке и только когда дверь за ним закрывалась, уходил к машине. После сеанса любви, наоборот, ждал босса в машине. Стальная дверь особнячка, как это ни странно, открывалась внутрь, это облегчало задачу. В Афгане, вращаясь в обществе спецназовцев, разведчиков, десантников волей-неволей наслушался всякого разного о методах установки взрывных ловушек. Отправлять на тот свет подобных себе было одно из самых популярных и любимых занятий, что наших, что ихних мужиков. Просто, относительно безопасно и эффективно. Самое милое дело - растяжка. Конечно, для такого дела желательна мина, толовая шашка, пластиковая взрывчатка, но сойдет и граната. Правда у ее взрывателя большее время срабатывания, но мне в этом плане повезло, купленная у пацана граната оказалась оборонительная. У нее и время от выдергивания чеки до взрыва меньше и убойная сила побольше. Ведь предполагается, что используют такую гранату из укрытия. Приготовил тонкую, зеленую, неотсвечивающую, матовую лесу, найденную на берегу одного из озер, куда возили мы еще до Чечни потенциальных застройщиков. Тогда, подотстав от основной группы, я отлучился ненадолго в прибрежные кустики, а на обратном пути подобрал забытую кем-то леску и сунул в карман. Все собирался на рыбалку, да вот не пришлось. Два стальных, длинных гвоздя, отыскались в инструментальном ящике, забытом на андтрессолях продавшими фирме квартиру и канувшими в неизвестность пропойными жильцами. Сначала прикинул все на бумаге. На чертеже получалось отлично. За несколько посещений особнячка незаметно ступней промерил размер двери, присмотрел удобное место для гранаты, штырей и лесы. И наступил День. Проводив хозяина до дверей, я повернулся и пошел на выход, но не дойдя до калитки, резко пригнувшись, метнулся обратно. Один конец лески закрепил на ручке двери, другой на кольце взрывателя. Немного разжал усики, обеспечивая наименьшее сопротивление при выходе чеки. Граната предварительно была примотана проволокой между двух гвоздей, которые вогнал, давя ручкой пистолета, в трещину асфальтированной дорожки с таким расчетом, что за отведенные ему несколько секунд мент сделает два - три последних в своей подлой жизни шага. Оставить отпечатки пальцев я не боялся, надел шоферские перчатки. Все заняло, как и предпологал порядка сорока секунд. Так же согнувшись добежал до калитки, выпрямился, словно завязал шнурок на ботинке, отряхнул брюки, осмотрелся по сторонам. Улица оставалась по прежнему пустынна. Тем лучше. Сел в лимузин и отправился по определенному Полом маршруту. Точно в назначенное время машина припарковалась возле знакомой калитки. Приопустив стекло я стал ждать. Вот щелкнул замок, Открылась и захлопнулась дверь. Секунда, ... еще, ... еще одна. Не сработала, - пронеслось в голове. Тогда каким образом убрать взрывное устройство? Но граната рванула. Осколки просвистели над головой, пробив калитку, на излете рубанули по стеклам, дверкам мерседеса. Посыпалось стеклянное крошево, шибануло в нос запахом паленой взрывчатки. От неожиданности, нажал на никелерованный обод сигнала и вой мерсовской сирены огласил улицу. Опомнился. Выскочил из машины, лицо оцарапанное стеклом кровило, но это пустяк. Сквозь расщепленную, вырванную калитку бросился к дому. На развороченной гранатой дорожке валялось то, что еще недавно являлось хозяином и повелителем, вчерашним истовым ментом, сегодняшним бизнесменом, подлецом и убийцей. Оглоданные взрывом кости выглядывали из оторванных по пах брюк. Скрюченные пальцы уцелевшей руки как заведенные царапали бурый от крови асфальт, стараясь затолкнуть обратно в живот сизое месиво кишок. Удивительно, но этот окровавленный обрубок еще жил, еще силился, что-то сказать, склонившейся возле тела на коленях секретарше. Она, к счастью не пострадала, броневая дверь надежно прикрыла девицу от стального града осколков. - Что же делать, что же делать.... - Причитала женщина, безалаберно водя руками с длинными, алыми, под цвет текущей крови ногтями, над изувеченным взрывом телом, не решаясь дотронуться, замараться самой, запачкать во всей этой мерзости накинутый на голое тело махровый, пушистый веселенький халатик. Мелькающее сквозь разошедшиеся полы тело выглядело очень даже ничего, отметил я про себя, дивясь тому внутреннему спокойствию, даже умиротворению воцарившемуся в душе после совершенного. - Дуй быстро в дом. Тащи йод, бинты, жгуты, простыни, все что есть ... Про себя подумал, только помогут они твоему дружку - как мертвому припарки. Ерунда, мне важно убрать ее ненадолго. - Да, не забудь вызвать скорую, милицию, позвонить на фирму в службу безопасности. - Крикнул в след. Женщина облегченно вздохнула, получив возможность покинуть ужасное место и убежала. Пол, видимо находился в состоянии шока. Вдруг широко распахнув глаза посмотрел на меня, узнал, начал быстро, неразборчиво шептать... - Слушай, - Прервал его. - Слушай на последок и обдумывай услышанное на пути в ад. Это тебе за Веронику, за Аркалык, за ребят моих, за строителей, за контрактников, которым головы чечены поотрезали, за экипаж самолета, что ты, падла, угробил. Я это сделал, я тебе отомстил за всех и за все. Отправил тебя, гнида, на тот свет. Понял? А теперь - подыхай. Он должен был, обязан услышать и понять. И я видел, чувствовал - слышит, понимает. Это единственно важно. Для возмездия. Для справедливости. Глаза раненного с ужасом смотрели на меня, оставаясь последним живым пятном среди кучи дымящегося, перемешанного с металлом и тряпками мяса. Вот и они остановились, закатились под лоб, начали стекленеть. Изо рта, сквозь расщепленные свои и уцелевшие металлокерамические зубы, с легким хеканьем облегченно вышел последний, задержавшийся в легких воздух. Голова дернулась и бессильно свалилась на бок. Струйка темной крови стекая из угла рта, сначала закапала, а потом набирая силу начала расстекаться по асфальту. - Вот, аптечка, жгуты, бинт... Я всех обзвонила... Как вы велели... Запыхавшаяся секретарша присела рядом. Она не только всех обзвонила, но и успела натянуть джинсы, кроссовки, рубашку. Не больно торопилась к поверженному в прах любовнику. - Все, уже ничего не нужно... Кончился... - Что же это? - Следствие покажет. Может мина... Взрывчатка... Кто его знает. Он что нибудь успел сказать? - Что-то вроде ... Мстить... Гады... Достали... Нет, не помню. Все смешалось в голове. - Надо вспомнить, - Назидательно сказал я. - Следствию все это очень важно. Пол, наверняка, знал своих врагов. - Да, последнее время стал нервным, раздражительным. Цеплялся по каждому пустяку, но скрытничал, со мной не делился. Через минут пятнадцать приехала на стареньком, желтом с синей полоской, уазике милиция. Отогнала невесть откуда собравшихся любопытных, успевших изрядно потоптаться вокруг трупа, огородила место происшествия. Потом примчались представители службы безопасности фирмы, следователи прокуратуры, уголовного розыска, почему-то заявилась оперативная бригада из ФСБ. Последней, неторопясь прикатила медицина, только для того, чтобы зафиксировать факт насильственной смерти, развести соболезнующе руками, закурить и ждать в сторонке пока следственная бригада позволит забрать тело в морг для исследования. Медики заметили кровь на моем лице, радостно всполошились, оправдывая свое присутствие, замазали царапины йодом, залепили пластырем. Чтобы не мешать поиску вещественных доказательств все прошли в дом. В гостинной нас с секретаршей опросили поочереди следователи МУРа, ФСБ, люди из службы безопасноности фирмы - вчерашние коллеги милиционеров и эфэсбэшников. Секретарша, а за нею и я изложили версии случившегося. Молодая женщина очень быстро раскололась, призналась в длительной связи с погибшим руководителем фирмы. Сообщила, что посещел ее хозяин тайно, всегда по определенным дням. Расписание визитов не менялось в последние пару - тройку месяцев. Я подтвердил ее слова. Добавил, что проводив шефа до дверей, всегда отправлялся в поездку по объектам, имиттируя наличие начальства в салоне мерседеса. В назначенное время подъезжал к особнячку и ожидал его появления. При выходе шефа из калитки, распахивал перед ним дверку. Босс садился в машину и мы продолжали обычые поездки. Все сотрудники фирмы в один голос подтвердили, что последнее время хозяин здорово нервничал, опасался за жизнь, даже оформил водителю разрешение на ношение оружия. Следователи проверили удостоверение, пистолет. Все было в порядке, законно. Помявшись, секретарша сообщила следователям последние услышанные от любовника слова. Всплакнула, приложила к глазам платочек. Да, теперь ей не позавидуешь. Прийдется менять работу и искать нового богатенького содержателя. Оперативники допытывались от меня подробностей сегодняшнего дня, подозрительных, необычных фактов, деталей, людей, происшествий, наблюдений. Но я упорно стоял на своем - до самого момента взрыва все шло как обычно. - Вас посекло осколками стекла. Значит на момент взрыва находились еще в салоне. Чего-то ждали? - Неожиданно спросил пожилой, грузный следователь ФСБ, подняв от разложенных на столе бумаг внимательные прозрачные глаза. - Услышал звук закрываемой двери. Это знак, что хозяин вышел. Он запрещал слоняться без дела. Велел ждать в машине и выходить только когда сам появлялся из калитки. Поэтому я выключил двигатель, вынул ключ из замка и собрался выйти навстречу. - А разве вы не осматривали улицу перед выходом своего подопечного? - Осматривал, пока ехал. Как всегда пусто, ни одного человека не заметил. Да, вообщем-то я и не охранник, в полном смысле этого слова, скорее личный шофер. Считаю, что мне повезло. Если бы подходил к калитке, досталось бы больше. Секретарша подтвердила мои слова. При ней босс отчитал меня в один из первых приездов, застав прогуливавшимся перед входом в дом. Видимо не желал лишний раз засвечивать свое присутствие у милой дамы. Больше ничего следователи от нас не добились, с тем и разъехались. По дороге в гараж в машине раздался звонок мобильного телефона. Начальник службы внутренней безопасности приказал мне срочно ехать домой к погибшему. Со мной желала побеседовать вдова. Особого желания разговаривать с дамой у меня не имелось, после нервного напряжения требовался отдых, хотелось выпить, расслабиться, заснуть, но приказ есть приказ. Хозяйский особняк оказался уже очищен от посторонних. Всех понаехавших сотрудников безопастности, следователей, работников фирмы молодая хозяйка решительно выдворила, не пожелав разговаривать. Учитывая ее положение, властный характер и наличие руководящего папочки перечить дамским капризам служивые не стали. Захотела она видеть только очевидца происшедшего, водителя, вот верные холуи и позвонили в машину. В холле меня встретила горничная, провела сначала по лестнице, затем через анфиладу комнат в кабинет хозяйки. Из-за письменного стола поднялась стройная, спортивного типа темноволосая женщина с тонким, покрытым легким загаром лицом, яркими, четко, красиво очерченными губами, голубыми, ничуть не заплаканными глазами, одетая в джинсы, фланелевую рубашку, всем своим видом отнюдь не напоминающая безутешную вдову. - Садитесь, - Указала примерно таким же, как у секретарши наманикюренным длинным ногтем на кресло напротив. - Курите? Можете курить, - снова жест в сторону деревянной шкатулки с несколькими рядами сигарет. Ну, что-же, дают - бери. Взял сигарету, сел, закурил. - Спасибо, хозяйка. - А, ... прекратите паясничать.... Хозяйка... Хозяин... Я в курсе дела, знаю как мой муженек Вас киданул. Знаю кто Вы, не верю в Вашу вину во всей этой мерзкой Чеченской истории... Но это лирика. И если бы не сегодняшний случай, Вы бы от меня этих слов никогда не услышали. Дело есть дело. Но эта старая сволочь, этот потасканный кобель, паскудец посмел и меня кинуть, обмануть, опакостить. связался с этой дешевой сучонкой. В результате ему выпустили наружу протухшие потроха, а меня осчастливили прилюдно рогами. Да еще в таком контексте. В этаком публичном обрамлении. Вдовушка выхватила из шкатулки сигарету и не дожидаясь пока я достану зажигалку из кармана, прикурила от своей, не иначе как золотой. Ничего себе фрукт, хотя бы для приличия не поносила последнми словами свежепреставившегося муженька. Ну да бог с ними обоими. Мое дело больше слушать и реже открывать рот.
      - Ладно. Выкладываете все, что знаете об этом потаскуне. Я хочу услышать правду. - Да Вы и так все уже знаете. Что тут добавить? - Когда он начал с ней встречаться? - Этого я не знаю. Возил его в особнячок как на работу с первой же недели своей новой службы. - Еще девки у него были? - Вроде, нет. - Этот милицейский блядун портил всех телок в местах службы. Потом... Мне надо выговорится. Потом ты забудешь все, что сегодня услышал. Но кому еще я могу сказать? Только тебе, потому, что знаю, чувствую, в душе ненавидишь его побольше моего. Я - оскорбленная женщина, тебя - он унизил, оскорбил как мужчину. Возможно, что именно ты его и пришиб. Но... сделал и сделал, это не мое дело. В любом случае только благодарна. Ты мужик, вот и отомстил. Все правильно. Женщина резко поднялась. Её повело в сторону и я понял, насколько она пьяна. Моя собеседница потянулась к шкафчику бара, вытянула за горлышко бутылку, два бокала, налила не жалея. - Выпьем, бывший майор, за прямую дорогу в ад моего бывшего муженька. Выпили. Она взглянула на меня, обошла стол, села на край нависнув над моим креслом. - Зачем я с тобой говорю, пью с тобой. Зачем? Затем, мой друг, что больше не с кем. С этими... - Она презрительно дернула подборотком в сторону дверей... - Они холуи и доносчики. ... С ментами?... Хрен им. С папочкой? ... Он же деловой партнер. Как же, как же, родную доченьку свел с желательным, очень нужным человечком, только, что в постельку не уложил. У одного связи, какяникакая властишка, другой денежку имел. Свою и бандитскую. Эх, многого ты не знаешь, да и знать тебе незачем.... - Она снова наполнила наши бокалы жидким янтарем старого коньяка. - Вот и деток ему родила... - Заплакала. Горько, подетски, взахлеб. Поверь, майор! Такая идиотка, ни с кем до свадьбы... ни после свадьбы..., а он подлец резвился. Спал с этой грязной блядью, а потом лез ко мне! - Ну, не грязная она... Да и не блядь. Нормальная женщина. Ей босс намекнул только, куда ей было деться? Пришлось уступить. - Блядь, грязная блядь, сука подколодная! Ненавижу! Убей ее, майор! Я хорошо заплачу... - Прекратите. Никого я не убивал и убивать не собираюсь. Ни просто так, ни за деньги. - Поднялся, показывая, что разговор окончен. Собрался распрощаться и уходить. - Ты хочешь уйти? Оставить меня одну? А вдруг и меня захотят убить? - Ну не одна же вы дома? - Представь себе, одна! Детей отправила к старикам. В доме только горничная. Оставайся со мной. На всю ночь. Будешь меня... охранять. - Она пьяно рассмеялась, рассеивая тяжелые пахучие слезы коньяка по полированной поверхности стола, на моей куртке, проливая себе на грудь. - Боишься? ... Может меня боишься? Так я же твоя хозяйка. Могу и заставить, приказать, ... припугнуть... Муженек рассказывал, аж заходился от счастья, как ты ему кинулся ноги обцеловывать. Может на мне испытаешь? Мои-то получше будут. Она уперлась носком одной тенисной туфли в задник другой, скинула и ткнула пальцы с педикюром мне в лицо. Это было слишком. Встал и отвесил пощечину. Хотя получал полновесно, правильно, за свое унижение, но не этой богатой истеричке учить морали. Тоже мне, вселенская трагедия, муж рога наставил, гордые какие. Получив пощечину, женщина вскинула на меня полные слез глаза, прижала ладонь к щеке и начала тихонько подвывая медленно раскачиваться. - Извини майор, прошу тебя, извини. Я только хотела показать, что и я такой же несчастный человек, как и ты, что мне страшно, мне плохо, хочется тепла, а никого нет, пусто. Прости меня дуру. - Это ты прости. - Мне стало жалко эту несчастную, обманутую, преданную всеми женщину. Пусть завтра она отдалится от меня, заживет своей жизнью в которой мне нет и не может быть места, но сегодня, сейчас, здесь, она просто несчастный беззащитный человечек. Обнял, прижал к себе, стал гладить по голове, по волосам, по спине словно маленькую девочку, шептать на ухо слова утешения, что завтра все образуется, все станет хорошо, наступит новая, гораздо лучшая жизнь. - Я хочу тебя. - Женщина успокоилась, посмотрела мне прямо в глаза. - Он изменял мне, а я, я изменю ему в день смерти, в его доме, с его убийцей. Да, да, и не разубеждай. Больше никто этого не узнает. Ни-ког-да. Я клянусь. Мне даже не надо подтверждения. Это чувство, ощущение, это во мне. Не расстегивая, через голову стянула рубашку, скинула брюки, рывком сбросила майку. - Иди ко мне. Да, быстрей же, черт тебя подери! Женские руки сорвали куртку. Полетела в угол кобура со сбруей, рубашка. Я подхватил ее на руки и оглянулся в поисках дивана, кушетки... - К черту! Возьми меня здесь, на полу, в кабинете. Она отдавалась неистово, стараясь завладеть мной целиком, изгибалась, извивалась словно ящерица. Потом настало успокоение. Мы лежали на ковре в кабинете покойного, курили и женщина, тесно прижавшись всем своим гладким, атласным телом, легонько гладила меня, нежно проводя длинными пальцами по груди, лицу, по шрамам и царапинам, опускала руку ниже, проводила ладонью по бедрам. - Ты не поверишь, но с ним в постели я всегда оставалась скована. Он всегда хотел от меня большего, а я не соглашалась. Ласкать потасканное, старое, чужое тело было даже не противно, просто безразлично. Никогда ничего не испытывала, да и не старалась. Сегодня это пришло впервые. Спасибо.
      Она встала и не одеваясь прошла в глубь дома. Немного погодя вернулась с двумя чашечками кофе. - Извини, но у нас только одна ночь. Надо много успеть. Заснуть мне в ту ночь не пришлось. Женщина выпила меня всего, до дна. Вобрала в себя все, что я смог дать ей. Все жизненые соки и силы. Когда за окнами посерело. Она встала с пола, потянулась и как-то по кошачьи, удовлетворенно зевнула. - Ну вот и все. Прощай, наперсник. Забудем сказанное, но будем помнить сотворенное. Пока я возился с расбросанными по полу предметами туалета, она быстро натянула рубашку и джинсы, не утруждаясь поисками более мелких деталей одежды. Уселась в кресло. Закурила. И наблюдая за моим неловким сбором и облачением, вполне по деловому, как будто и не было бессоной ночи продолжила разговор. - Думаю, тебе не стоит больше работать на фирме. Отношение других стоило терпеть пока... скажем, пока был жив хозяин. Думаю... Уверена, претензий, а тем более судебных дел против тебя заводить не станут. Сами не начнут, не так воспитаны, да и дележом теплого местечка решат заняться. Но это мы еще посмотрим. Думаю взять дело в свои руки. Вроде, можно попробывать тебя при себе оставаить, да это уже слишком... Перебор... Во-первых, подозрительно, а вовторых, ты и сам не захочешь... Ведь не захочешь? В ответ на ее вопрос, только отрицательно покачал в ответ головой. Застегнул ремень кобуры. Натянул куртку. - Правильно. Ни к чему это... Дальше... Следователи дело завалят. Мы имеем типичный, стопроцентный висяк. Может менты и захотели бы на тебя все повесить, да я не позволю. Пусть копают под конкурентов, это еще та публика. Лучше их подергают, понервируют. Время работает на меня. Для приличия, я еще подержу тебя на службе пару недель. Будешь приходить, отмечаться и сваливать домой. Через две недели - рассчет. Не волнуйся. Получишь все причитающееся за Чечню, командировочные, отпускные. И... до свидания. Нет! Скорее, прощай. О планах не спрашиваю. Неинтересно. Пристроишься где-нибудь, не пропадешь. Я пожал протянутую мне тонкую руку. А потом, неожиданно для себя и для женщины, опустился на одно колено, осторожно повернул слабо сопротивляющуюся кисть ладошкой вверх и нежно поцеловал эту беззащитную, мягкую, теплую лодочку. Вторая рука легко опустилась на мой затылок. - Прощай, дорогой. При других обстоятельствах, я возможно оставила тебя рядом ... если не навсегда, то на какое-то время. ... Во всяком случае могла попробывать... Но теперь времена звериных жестких примитивных страстей, нет места любви, нет - для нежности. Нам двоим, вместе, просто не выжить, только поодиночке, зажав чувства в кулачке. - Она показала как. Потянула меня с пола, одновременно разворачивая лицом к выходу. Подтолкнула легонько в спину. Подчинился и вышел не оглянувшись. Чтобы больше никогда не увидеть. Все прошло так как и предполагала новая хозяйка. Служащая на фирме братия мгновенно почувствовала ее крутой, властный, характер, тяжелую, скорую на расправу руку. Попытки самодеятельности, равно как и явного подхалимажа пресекались в самом зародыше. Неугодные увольнялись. На смену старым кадрам приходили новые люди. Естественно, большая часть перестановок касалась руководства. Меня, единственного из сотрудников, не волновало происходящее. Приходил, отмечался и немедленно покидал опостылевший гараж. Бродил по улицам, сидел на скамейках в парках и скверах. Отдыхал. Вновь и вновь возвращался к пережитому. Анализировал. Сомнений и угрызений совести не испытывал. На кладбище, на поминки по Полу зван естественно не был. Да и сам бы не пошел. Следователь, ведущий дело о взрыве, пару раз вызывал для дачи показаний. Вздыхал, говоря о тупике, о полном отсуствии свидетельств, улик. Я разводил руками, сочувствовал, но ничего не добавлял к первым показаниям. О моих взаимоотношениях с погибшим руководителем фирмы следователь не знал, а посвященные не торопились просвещать его. Да это ровным счетом ничего бы и не изменило. Алиби у меня было четкое. Когда я сказал об увольнении и отъезде на родину, следователь не стал удерживать, только предупредил о необходимости явки в случае суда, или если по ходу расследования обнаружатся новые факты. Впрочем, добавил он, и то и другое маловероятно. Получив полный рассчет, собрал скудный свой багаж и вновь улетел в Харьков.
      Глава 27. За бугор. Возвращение в Харьков подвело определенный итог прожитому. Служба на убиенного Пола, полеты, командировка в Чечню, логически продолжали предыдущую линию жизни. Разве, что ответственности поменьше, денег - значительно больше, да погоны отсутствовали. Теперь со всем этим покончено. Видимо навсегда. По приезде домой я провел генеральную уборку и заново переставил старенькую мебель, а затем некоторое время наслаждался непривычным покоем и тишиной. Молодая вдовушка честно сдержала свое обещание и рассчиталась за все сполна. Потому с поисками работы не торопился, помня, что всегда в силе оставалось предложение Димыча о сотрудничестве. Наблюдая постсоветскую жизнь России и Украины я все чаще и чаще вспоминал Веронику, ее решение бросить все и уехать, удрать куда глаза глядят подальше от родных пределов. Да, жаль, что нельзя вновь вернуться в тот день, ответить согласием, плюнуть на армейскую карьеру и попытаться начать жизнь сначала, на другом берегу, с любимой и любящей женщиной. Наслаждаясь бездельем я пробывал читать книги, в изобилии появившиеся на прилавках магазинов, ларьков, палаток, будочек. Под разнообразием ярких лакированных обложек оказывались по большей части дешевые, клепаемые на один манер детективы. Часть писанины имитировала переводы с английского неких никому не ведомых авторов. Начав читать один такой детектив вскоре уверился, что это не американское, а домашнее самопальное сочинение на вольную гангстерскую тему. Попалась на глаза пара - тройка фантастических романов уважаемых и любимых ранее авторов. Новые издания оказались настолько непрофессиональными, сляпаными торопясь, кое-как, что читать расхотелось буквально с первых страниц. Фантастика вслед за детективами отправилась в мусоропровод. С разбегу купил сразу несколько запрещенных ранее книг, освобожденных перестройкой от небытия цензуры. Увы, они оказались настолько далекими от реальности, с таким несовременным языком, что чтение вместо удовольствия доставляло изрядную головную боль. Одолжил у Димыча легендарный труд бородатого старца. Хронология гениальных преступлений, записанная рукой старательного архивариуса, разбавлялась время от времени личными переживаниями. Чтение не из легких, но по крайней мере добротно написанное историческое повествование. Не без надрыва правда, но прочитал от корки до корки. С преступлениями Сталина и кампании все было понятно и раньше, детали, новые факты помогли глубже понять то злосчастное время, абстрагировать его на сегодняшний день. Остался неясный, смутный осадок от параллельной основной сюжетной линии истории судьбы самого автора. Странный, неприятный, мутный. Из прочитанного выходило, что подвел человек своими подметными письмами невольных попутчиков, друзей, знакомых. Людей арестовали, судили, отправили в северные лагеря на долгие стандартные сроки, а сам инициатор переписки, совсем кстати не уместной в военное время, получил на удивление мягонький по тем временам приговор, да еще и возможность отсидки в московских, совсем не Колымских условиях. Человек заболевает раком. Трагедия. В тяжелейших условиях лагерной больнички его оперирует и спасает заключенный-врач. Бешеные бандюки-бандеровцы закалывают несчастного лекаря. Прямо в кабинетике. То ли за то, что еврей, то ли за то, что врач. Непонятно. Но прямо на глазах несчастных пациентов. Страшно? Кому как, а автору - не очень. Старец больше сочувствует бандерам, уголовникам чем погибшему. Странно все это. Да Бог ему судья. Пытался ходить в кино, но быстро забросил. В заплеванном, с ободранными сидениями зале одного из лучших в давние времена кинотеатров шли третьесортные, закупленные наверное на вес, не первой свежести американские фильмы. Ленты представляли несомненный практический интерес для неполовозрелых прыщавых юнцов азартно тискающих в полутемном зале визжащих подружек. Но не более того. Возвращался в пустую квартиру, включал телевизор. С экрана обрушивался псевдополитический бред на ужасном украинском, либо волна пошловатых, а часто просто порнографических фильмов. Раскрепощенная, освободившаяся от пут просмотровых комиссий эстрада на двух родственных языках орала про зайку, про заразу которая не дала два разу и прочее подобное. Практически все современное литературное и исполнительское творчество, изобразительное искусство, ориентировались на самый примитивный низкопробный ширпотреб, с его полукриминальными вкусами, примитивными образцами. Язык, повседневный, расхожий русский язык общения, словно губка впитывал словановоделы, выползщую из под нар феню, сленг портовых кабаков и публичных домов, открывшегося перед ошарашенной публикой, самого доступного, третьесортного зарубежного мирка. Писатели, поэты и прочие творческие буревестники перестройки, бившиеся ранее в золоченных клетках социализма, мечтавшие о волюшке-воле, получив ее родимую захлебнулись с непривычки и здорово сникли. Лишившись элитных домов творчества, гонораров, почета, званий, люди порастерялись и не создали ничего путного. Самым забойным успехом пользовались вытащенные из архивов проклятого социалистического наследия песни, музыка, фильмы и книги. Открытое настежь окно, лучше любого телевидения, надежнее бормочущего в углу радио, просвещало о повседневной жизни дома, двора, города, страны. Однажды утром, одним из первых я узнал о новом герое дня, провернувшем нехитрую аферу. По объявлениям в газетах сей финансовый гений скупал у лохов машины, квартиры. Умелец предлагал продавцам небольшую предоплату наличными, а остальное обещал заплатить позже. Весь фокус заключался в том, что покупатель предлагал больше чем просили продавцы. Сомневающимся, рекомендовал удостовериться о его личности у надежных людей из городских авторитетов. Многие, видя возможность подзаработать, шли на отсрочку платежа. Шустрый малый, вступая во владение собственностью, тут же перепродавал купленное подешевле, да побыстрее. Прокрутившись некоторое время аферист естественно исчез, киданув несчастных лохов. Двор, своим коллективным, пропитым, вырождающимся разумом не сочувствовал потерпевшим, высмеивал их, оплевывал и унижал. Воспевал и возносил двор - героя-пройдоху. Местные цицеронши перемывали кости опустившихся училок, бродящих по давно не ремонтированной, ободранной школе из-за отсутствия нормальных туфель в рваных домашних тапочках. Ругались и негодовали, возмущались тем, что на экзамены дети вынуждены теперь таскать жратву для экзаменаторов, дабы бедолаги не попадали с голоду в обморок. С другой стороны, плебс понимающе относился к молоденьким педагогиням выходящим, с горя и безнадеги, подрабатывать по вечерам на панель. Почтенные матроны-родительницы громогласно обсуждали достоинства потенциальных женихов, причем котировались не инженеры, не рабочие, а бандюки и рекетеры. Не летчики, не ученые, как бывало в мои молодые годы, но бизнесмены, кидалы, каталы, сутенеры. На худой конец - милиционеры. Захлебываясь от восторга, не погодам потасканные девицы, вещали о турецких борделях, о немецких улицах красных фонарей, австрийских пип-барах. На фоне приходящего в запустение, обезлюдевающего, умирающего без тепла и света города, сновали шикарные, неведомыми путями завезенные лимузины, развозя избранных и народных избранников. Героев, сумевших обмануть, урвать, кинуть. Кидали знакомых и незнакомых, друзей и родных. Чем больнее - тем круче. Это входило в новые понятия чести, гордости и славы. Одним словом, в понятия. По тротуарам, прижимаясь к стенам зданий, увертываясь от летящих из-под колес ошметков грязи сновали не успевшие вскочить в белый мерседес счастья люди. Я не принадлежал ни к одним, ни к другим. Болтался где-то посередине со своей древней, но чистой и надежной волжанкой, крепкой старой мебелью, прошедшими испытание временем книгами. С устаревшими, никому ненужными представлениями о жизни. Верный ... пока еще... памяти погибших друзей, повергнутых в прах знамен, рухнувших символов великой империи. ... Тошно. Все чаще приходила в голову мысль бросить все к чертовой матери. Удрать подальше от этих осколков прежней жизни. Забыть в тяжелом, изнурительном труде прошлое. Попытаться начать все с нуля, с начала, с чистого листа. Встречаясь со своими старыми друзьями, с новыми приятелями Димыча, сделал вывод о необходимости и возможности эмигрировать, слинять за бугор по новой терминологии. Люди взахлеб рассказывали о чудесной, открывающей перед всеми небывалые перспективы стране за океаном. Раньше, на службе, эта страна носила вполне определенное название - Наиболее вероятный противник, но другие времена новые приоритеты. В той, прошлой жизни я оказался безмерно далек от людей, выезжающих за границу. Принимал как должное, невозможность, абсурдность, пусть даже кратковременного пересечения родных рубежей. Тепереь пределы расстаяли и открывшиеся дали манили зыбкими, туманными образами. Наступил день и, дозрев, я откровенно переговорил с Димычем. - Правильно, братан! - Хлопнул друг ладонью по плечу. - Сам давно решил, покручусь тут сколько смогу, а потом тоже рвану когти. Даже не для себя - ради детей. Ну, что им сидеть в этой жопе. Не глисты же. - Белозубо ощерился дружбан новенькой металлокерамикой зубов, несказанно довольный удачным каламбуром. Потом добавил серьезно, - Это дело нужно обмозговать. Найти концы. Людей.
      Мы вновь вернулись к разговору об эмиграции через несколько дней. Братан Димыч времени даром не терял. - Нашел. То что нам надо. Надежный человек. Недешевый, но работает практически без сбоев. Занимается исключительно эмиграцией. Уже сотни людишек за бугор с его помощью свалили. Да ты его возможно и знаешь, встречались у меня пару раз и назвал ничего мне неговорящую фамилию, незнакомое имя. - Ладушки, увидишь - вспомнишь. Вот телефон. Звони, договаривайся о встрече. Контора нужного человечка находилась в грязноватом и довольно непрезентабельном помещении бывшего красного уголка, занимавшем угловую квартиру первого этажа старенькой хрущобы. Окно кабинета пересекали стальные пруты добротно сваренной решетки. Канцелярский стол распологался несколько непривычно, не против окна, а возле глухой стены, так, чтобы восседающий за ним человек не был доступен любопытному глазу. Вместо шкафов вдоль стен выстроились серые стальные сейфы. - Присаживайтесь, дорогой, в ногах правды как не имелось при социализме, так и при капитализме не наблюдается. - Произнес привставая из-за стола невысокий полненький человек с улыбчатым, кругленьким лицом. - За границу собрались? Одобряю, одобряю. Разве здесь жизнь? Суета сует и всяческая суета. Излагайте суть дела. Не теряя времени толстячок приготовился слушать, одновременно прихватив толстыми пальчиками с коротко подстриженными ногтями из стоящего на столе кулька пригоршню каленых семечек. Человечек как автомат отправлял в рот одну за другой черные капельки и с пулеметной скростью отстреливал влажную, серо-черную шелуху в лежащую перед ним на столе книгу в кожанном переплете. Мой рассказ не занял много времени. Говорить вообщем-то было не о чем. - Так. Не густо. Сразу нескромный вопрос. Деньги у вас есть? Работаем мы с лучшими американскими адвокатами. Русского, ха-ха-ха, естественно, происхождения. Практически без осечек. Но стоит все дорого. Свобода вообще дело денежное, не для бедняков. В ответ я гордо назвал ему приблизительную сумму на которую мог рассчитывать.
      - Не густо, совсем не густо. А еще авиабилеты, деньги на первое время. На бизнес. На дом. В крайнем случае, на квартиру. ... Постараюсь, в общем виде, описать несколько возможных вариантов эмиграции. Проще всего было бы стать вам евреем, ну на худой конец - еврейским мужем. Но с вашей фамилией, отчеством, извините, национальностью далеко сейчас не уедешь. Сейчас - евреи в цене. Другие времена. Вот раньше, при социализме, что да, то да, ваше происхождение котировалось. Коренная национальность! Я помню, год потратил на эту мутотень. Он сгреб ладошкой прилипшую к губам шелуху. - Вот вам жизненный пример. Одному другу, очччень хорошему человеку, приспичило детей отдавать в школу. А фамилия... - Он схватился за виски. - Ну, предположим - Шустерман. Теперь - это таки да. А тогда... Детям идти в школу, потом поступать в институт, а не дай Бог попасть в Армию... Ужас! Он ко мне... Помоги! - Что мы делаем? Человек разводится с женой. Формально, естественно. Жена выходит замуж, не покидая семейного очага, за простого местного человека с хорошей фамилией... предположим Аверченко. И принимает от него этот скромный дар в качестве свадебного подарка. Потому как более никакими материальными ценностями данный индивидуум не обладает. Добавим, что жена получает желаемое в обмен на очень хорошее вознаграждение. - Дети, ради которых и затеян весь сыр-бор, берут новую фамилию мамочки, все дружно обменивают дипломы, свидетельства и прочие бумажки. Все, первый этап закончен. - Старая жена разводится с новым мужем, оставляя как сувенир о коротком периоде супружеской жизни новую фамилию. Закончен второй этап. Дама вновь выходит замуж за старого мужа, принося в дар супругу новую фамилию. Новый-старый муж принимает с благодарностью фамилию старой-новой жены и переоформляет все документы. Дело сделано! Красиво?! Изящно?! - Он сентиментально вздохнул. - Одно из моих самых первых дел.... Приятно вспомнить. - Так они пожили, пожили и им таки опять не понравилось. Потянуло на юг. На землю предков. ... Зов крови, знаете ли. ... Муж отрастил себе бороду, дети пейсики. Все хорошо, но ... фамилия... Кто-же едет на землю предков с такой, простите, экстравагантной фамилией? Мы проводим опять работу. Поднимаем архивы, опрашиваем свидетелей. Запрашиваем копии дел из ЗАГсов, роддомов... Семья вновь получает старую добротную фамилию и счастливо покидает пределы нашей, тогда еще социалистической Родины. Все счастливы. - Но там тоже есть Армия! Так она еще оказывается и воюет! Подходит срок службы отпрысков и семья понимает все недостатки южного климата. Звонят, кому? Правильно, опять мне! Мы оформляем им эмиграцию в Америку. При пересечении границы фамилия семья делает обрезание ... ха-ха не пугайтесь, все той-же многострадальной фамилии. Теперь они - Шустеры. Очень по американски. Скромненько и со вкусом. Весьма порядочная семья, хорошо устроились там за океаном, процветают. ... Мой бизнес, можно сказать, на них приобретал первоначальный производственный опыт. - Могу предложить вам на выбор несколько других, вполне, отметьте, легальных, путей достижения земли обетованной. Если у вас полно денег - вы экономически независимый эмигрант. Мы покупаем вам недвижимость, тысяч так за пятсот - восемьсот долларов, на первое время. Открываем на ваше имя бизнес и счет в банке. Вы обязуетесь нанимать местных рабочих и яростно способствовать экономическому процветанию новой Родины. Дело в шляпе. Вы - обладатель гринкарты. - Вам это не подходит? Финансы не позволяют? Тогда сделаем вас, мой друг, обладателем наидефицитнейшей профессии. Оставим в покое, забудем навсегда, ваш прискорбный период армейской жизни. Не было его! Вы ведь работали на респектабельную фирму. Работали! Строительную?... Тем более! Вы инженер? ... Инженер. Работали рядом со строителями? Со строителями! Больше года? Больше! ... Отлично! Великолепно! Значит отныне вы инженер-строитель с многолетним опытом. Да, еще... Вы с программированием, компьютерами знакомы? В институте учили основы! Замечательно! Писали сто лет назад программки для курсовых работ? Превосходно! Так вы, батенька, еще и программист! Чего же скромничаете? Эмиграционный бог, стащил с полки скоросшиватель, распахнул на нужной странице и ткнул пальцем. - Вот, мой скромный друг, вы - обладатель двух ценнейших специальностей из списка утвержденного правительством сей благодатной страны. Люди, владеющие профессиями из этого списка, пользуются льготами и предпочтительны для эмиграционных властей. - Это - второй путь. Но его можно ускорить, подкрепив выигрышем в лоторее гринкарт. Вы не знали и не участвовали? Чепуха! Забудьте. Играли и выиграли... Правда это будет вам стоить... - Он придвинул мне бумажку. Пожал плечами, развел пухлые ручки. - А, что же вы хотели, дорогой мой? За все надо платить. Как говорят наши друзья, американцы, - бесплатный сыр только в мышеловке. Ха-ха. - Обсудите все с вашим товарищем. Очень, очень приличный человек, весьма перспективный бизнесмен. Надеюсь и ему со временем быть полезен. Прикиньте свои возможности. И вперед с песнями .. ко мне. Жду. Человек отправил в рот очередную порцию подсолнечника и протянул мне на прощание руку. Вечером, в кабинете Димыча, мы долго обсуждали услышанное. - С пятым пунктом у тебя как раз все в порядке. - С ходу сказал дружбан. - С каким пунктом? - Недоуменно посмотрел на него. - Что, забыл кто твой родной отец? - Димыч и Вася были те немногие, посвященные в историю моего происхождения, люди, кому доверил семейную тайну. И фамилия и отчество подходящие. Документы у тебя сохранились? Помню даже подлинник справки из роддома имелся... - Сохранились. Но звучит как-то... Неудобно все это... - Теперь пошли такие времена, что неудобно только на потолке спать, братан. Одеяло сползает, а все остальное - путем. Так... Решено, это я беру на себя. Есть у меня знакомая нотариус. Бой-баба. Все сделает тип-топ. Тебе и дергаться не прийдется. Забашляешь только.... Ну, деньги дашь... Разве не понятно? Учи язык, отсталый! - Второе. О языке. Надо бы тебе взять английского. Есть тут у меня концы. И недорого. Училка одна. Такая шустрая, всему научит. И не дорого возьмет. - Он черкнул в блокноте телефон и перекинул мне листок. - Звать Аня. Скажешь - от меня. - Третье. ... - Он задумчиво забарабанил по прежнему тонкими, красивыми пальцами по столу. - Третье - оно же первое. Правильно мужик тебе намекнул. Сделаем тебя специалистом - строителем и программистом. - Какой из меня строитель? Тем более программист. Теперь и языков таких нет, что мы в институте изучали, да и те давно забыл. - Компьютер, не проблема. По вечерам посидишь у меня в оффисе, позанимаешься. Книжку достану, почитаешь как кнопки нажимать. А строитель... Помнишь как обои клеили, стены белили, ... потолок... - Димыч посмотрел вверх. Гараж моему дядьке помогали класть? Помогали. Линолеум на кухне у тебя стелили, рамы красили. ... Молоток, гвозди, рубанок - велика наука. - А если спросят по чертежам? - Придумаешь что-нибудь. Да кому ты нужен? Кто тебя спрашивать захочет? Американцы - лохи доверчивые, отмороженные. Им сказали - строитель, значит и впрямь - строитель. В крайнем случае - сошлешся на плохое знание языка, мол, вопрос не понятен. Они совестливые, мучить не станут. Наоборот, еще посочувствуют, пожалеют. - Теперь - главное. Деньги. С меня причитается за квартиру, гараж, машину. И не говори. Это здорово выручило. Можно сказать спасло. Теперь - пора платить. - Димыч задумчиво поднял голову к потолку. Потом решительно пододвинул к себе блокнот, калькулятор. Писал, черкал, счелкал клавишами. На лбу, между волосами, выступили капельки пота. Одна сползла на нос, капнула на бумагу. Димыч вытащил из кармана белоснежный платок и промакнул лоб. - Вот примерно... Плюс выкуплю у тебя, для фирмы, квартиру, гараж, машину. Буду сдавать сотрудникам в аренду. Тем, что поценнее для дела. Это еще... - он черкнул в блокноте. Итого... Подумал и сначала нерешительно, без нажима вывел конечную цифру. Выждал секунду и мучительно, продавливая бумагу, жирно навел ее. - Извини, но это все, что могу дать. Сам понимаешь, бизнес требует вложений, денег. - Ты сам назвал цифру. Я тебе верю. Согласен. - Должно хватить, братан. Да на первое время, пока не освоишься, работу найдешь, тоже останется. - Спасибо, Димыч. - Не за что. Все путем, дружбан. - Он отвел глаза. Струна, еще мгновение назад связывающая нас, тихо лопнула, оборвалась, исчезла в темном углу кабинета.
      - Обмоем? - Давай. Мы быстро, не ощущая вкуса, выпили по рюмке коньяка. Не закусывая. Не закуривая как обычно сигареты. Стоя. На прощание... Словно на похоронах. - Не возражаешь, если сам начну расплачиваться за все, а тебе только давать отчет в тратах? Так оно надежнее. Ты же к таким бабкам не привык... Сказал Димыч провожая меня к выходу. - Тебе виднее. Я согласен. Охранник с дубинкой и пистолетом, охраняющий покой элитного дома, распахнул из своей, уставленной мониторами наружных телекамер, кабинки стальную дверь подъезда и я вышел из кондиционированного благоухающего рая в сиреневый, пропахший пылью и бензином, душноватый харьковский летний вечер. Решение наконец принято. ... Команда рубит швартовые, и кораблю предстоит отчаливать от привычного родного берега в неведомую океанскую стынь. Открыл дверку не успевшей остыть от дневного зноя волжанки. В кабине было душно. Проветривая, оставил дверку приоткрытой. Достал сигарету и закурил. Из подъезда высунулась голова охранника. - Только окурок не кидайте. Не положено. - Строго каркнул и нырнул за броню, в прохладу. В вечерней полутьме рубиново подмигивал над входом огонек работающей телекамеры. Не докурив, выплюнул на тротуар сигарету, разлетевшуюся снопиком красных искр. Нажал педаль газа, выпустив клуб синего, несгоревшего вонючего дыма и уехал из оазиса капиталистического процветания по темным улицам в спальный мешок бывшего социалистического города. Проще всего оказалось с Аней. Выпускница иняза, успевшая выскочить замуж, родить сына, выставить мужа, а затем оставить и ребенка на попечение родителей, оказалась не лишенной многих достоинств женщиной. К числу последних относился и несомненный педагогический дар. Под неусыпным руководством учительницы я старательно вспоминал, осиливал, заучивал крепко забытую после училища и института премудрость английского языка. Спуску мне Аннушка не давала, заставляла писать диктанты, выполнять упражнения, заучивать неправильные глаголы. Постепеннно мы сблизились. Причем инициатива исходила от слабого пола. О серьезном продолжении наших отношений я и не помышлял. Куда там, считал дни до получения вожделенной гринкарты. Пока дело продвигалось не так быстро как виделось из зарешеченного кабинета специалиста. Шел этап смены фамилии, отчества, замены документов. Только после всего этого имело смысл начинать оформлять эмиграционное дело. Вечера, вместе с заинтересовавшейся компьютером Аней, мы проводили сидя бок о бок возле мерцающего терминала в пустынном оффисе. Читали инструкцию, жали кнопки клавиатуры. Постепенно появлялись навыки работы, исчезал первобытный трепет перед электронным зверем. Усталые, с гудящей от напряженной учебы головой, возвращались ко мне домой и все чаще моя учительница оставалась на ночь, взваливая на себя по утрам нехитрые домашние заботы. Кофе в постель оказывается приятнейшая штука. В такие ночи она заставляла забывать про усталость. В любви оказалась требовательна и изобретательна. Постепенно у меня вошло в привычку просыпаясь утром чувствовать на своем плече ее голову, волосы, ощущать кожей теплое, молодое, упругое, шелковистое тело. Это именно то, чего всегда не доставало в моей жизни. Пока я валялся в постели, женщина не одеваясь, нагая, под музыку грациозно делала зарядку. Серьезно, не отвлекаясь, без дураков, без поблажек выполняла весь комплекс упражнений, подъемов, наклонов, подтягиваний, шпагат, мостик, аэробику... Так же серьезно, по деловому, старательно вела себя и в постели, занимаясь любовью словно своего рода гимнастикой, необходимой для поддержания тела в тонусе. Она очень любила свое красивое тело, переживала за неумолимый бег времени. Это только для меня ее годы казались недоступно молодыми. Теперь в Харькове на рынке женской красоты не котировались даже двадцатилетние старухи. Однажды, еще до нашей встречи, Аня решила переквалифицироваться из низкооплачиваемых учительниц в продавщицу парфюмерного магазина для мужчин, но ей прямо заявили, что работницы её возраста не требуются. Покупатели, видите ли, желают видеть молоденькие мордашки, а не старых мымр двадцати восьми лет. Наконец закончился затянувшийся, морально болезненный, процесс смены фамилии. Можно начинать эмиграционные хлопоты. Неожидано вечером пришла пора серьезного разговора. - Ты должен забрать меня с собой. Я не могу и не хочу здесь оставаться. В этой дряни, мерзости, нищете. В этой проклятой, сошедшей с ума стране. Давай поженимся. Чем я плоха для тебя? Все равно в Америке станешь искать кого-то. А я уже есть. Вот она. Тебе же со мной хорошо. Я знаю, вижу. Что еще надо? ... Язык знаю. Проблем не будет. Работу найду. Я не смог сразу дать ответ. Попросил время на размышление. - Даю тебе неделю. Больше времени у нас нет. Надо собираться и уезжать. Как о чем-то решенном заявила подруга. - А чтобы тебе спокойней думалось, я освобождаю тебя на это время от английского и от своей персоны. От секса и утреннего кофе, естественно, тоже. - Быстро оделась и захлопнула за собой дверь.
      Неделя. Целых семь дней на осмысливание. Для принятия окончательного решения. Собственно говоря, с Аней я определился сразу, не успели отзвучать по лестнице звуки ее шагов. Но торопить события не стал. Собрался. Перезвонил Димычу и отправился в печальном одиночестве в путешествие на старенькой машине по радостному маршруту молодости. Некогда вполне приличное шоссе переживало свое не самое лучшее время. Дорожные работы практически не велись со времен Перестройки и совсем забытого Ускорения. Все ветшало, приходило в запустение. Реже встречались на долгих перегонах дальнебойшики, еще реже частники. Ночью шоссе вымирало и только световые пятна фар моей волжанки прыгали по серому, потрескавшемуся полотну дороги. Злее стала милиция, скучающая в ожидании законного улова. Придирались ко всему. К скорости. К талонам. К выхлопу. К пыли на кузове. Самое пикантное, что скорость проверить гаишники не могли по причине полного отсутствия радаров. Документы проссматривали без интереса, вполглаза, заранее придумав придирку. К выхлопу принюхивались с умным видом, а грязь на кузове проверяли елозя по борту пальцем. Надо отдать должное - брали по-божески и получив взятку тут же оставляли в покое. Некоторые даже брали под козырек, желали счастливого пути. Особо поразил случай произошедший недалеко от Киева. Хмурый дядька с вислыми усами, в жеванной, старенькой милицейской форме остановил машину и полосатым жезлом указал на обочину. Я съехал и заглушил двигатель. Интересно было узнать к чему придерутся на этот раз, но дядька не стал даже для проформы называть причину поборов. Глядя на меня грустными черными очами он сказал. - Трэба платить, добродию. - За что? Какое нарушение? - А ниякого. Просто диточок кормыты трэба. Подэлытесь грошами. Пораженный такой простотой, я вложил в протянутую руку зеленую долларовую бумажку. - Дякую вас, панэ. Вы не подумайте чого, жизнь такая пошла. Зла. Усе порушилось, хто правый, хто виноватый. Зараз усэ перемишалося. - Вы бы хоть для приличия причину какую придумали. - Яки там прилычия... Вон президент остановился биля одного из наших и каже. Ты взятки бэрэш? Той и видмовыв Бэру. Но тилькы с богатых. Шо вы думаетэ? Президент и каже - Добрэ сынку. Так и кормысь. Бидных не зобижай. И поихав соби. А що робыты? Мильтон махнул палочкой отпуская. Снова взревел двигатель и кинулась под колеса дорога. Еще одной новой приметой времени стали проститутки, охотящиеся на клиентов в самых неожиданных местах. Одна выскочила в свет фар полностью голой на пустынном ночном перекрестке в Белоруссии, призывно махала руками, щерилась беззубым ртом, трясла жидкими, разваливающимися по груди мешочками грудей, блестела сумасшедшими глазами наркоманки. Благо шоссе было пустынное и мне удалось вывернув руль миновать белый трепещуший размах ее вытянутых рук. В городах всех стран большую чем милиция опасность представляли новоявленные новые люди и их быки. Тупомордые джипы и лоснящиеся крутые иномарки нагло лезли вперед на перекрестках, не соблюдая правил движения, парковались на пешеходных дорожках, спокойно раскатывали по тротуарам. Зная о специфических способах рассчетов этой публики с несчастными участниками дорожных происшествий в случае малейшей царапины на лакированных мастодонтах, я на рожон не лез, себя не узнавал, побаивался. Пропускал. Объезжал. Уступал дорогу. Хотя иногда очень хотелось напомнить им танковое сражение под Прохоровкой и садануть что есть силы старым надежным железом в наглый полированный бок. Но теперь настало их время и не стоило рисковать всем в последние на этой несчастной земле дни. Все города на моем пути, независимо от национальной принадлежности, поражали убогим запустением, пенсионерами роющимися в мусорках, осоловелыми взглядами сидящих в бесплодном ожидании безропотных и безработных мужчин, долларами как универсальной, единой валютой, пришедшей на смену советскому рублю. Даже Питер ничем не отличался в этом плане. Разве, что увядание здесь более трогательное, на фоне былой державности, прошлого величия. Мне не хотелось видеть на старых улицах нового, наносного. Смотрел на милые сердцу силуэты сквозь розовые очки прошлого, восстанавливая в памяти величественный, блистательный, праздничный, весенний облик. В постаревшей гостинице без проблем получил номер, удивительно похожий на тот, что занимал много лет назад. С таким же интерьером и все также плохо работающими удобствами. Но это стало второстепенно, неважно, неинтересно. Меня влек к себе Эрмитаж. Именно для прощания с этим чудом проделал сотни километров пути, пересекал границы, платил поборы. Хотелось еще раз пройтись по его залам, постоять перед картинами великих мастеров, реликвиями прошлого. Впитать в себя, упаковать в кладовые памяти бесценный багаж прежде чем навсегда покинуть дорогие памяти места. Посетителей в залах оказалось намного меньше чем в прошлый приезд. Уже не выдавались на первом этаже войлочные тапочки и паркеты царского дворца напоминали затоптанные, поцарапанные линолиумы коммунальных квартир. Вооружившись стареньким, захваченным предусмотрительно из дома, путеводителем с пометками прошлых посещений, с удивлением обнаруживал на местах запомнившихся картин желтые картонные таблички грустно извещающие посетителей о том, что данный экземпляр находится то на реставрации, то на зарубежной экспозиции. Переходя из зала в зал все более и более впадал в уныние. Постепенно перестал сверяться с книжкой и спрятал ее в карман. Видимо не самое радушное состояние духа отразилось во всем моем облике. - Чему удивляетесь, молодой человек? - Обратился ко мне пожилой, подтянутый мужчина с породистым, аристократическим лицом коренного питербуржца, одетый в темный костюм, светлую рубашку, при галстуке, опирающийся на трость с набалдашником желтой старой слоновой кости. . - Извините, Бога ради, что вторгаюсь непрошенно. Старик улыбнулся, чуть приподняв вверх уголками губ седоватые усы. - Давненько не бывали на берегах Невы? Судя по путеводителю... лет так десять? - Что-то около этого. Приехал попрощаться... перед дальней дорогой, да вот не судьба. - Не расстраивайтесь. Многое, возможно, увидите, ... если дорога достаточно дальняя. Уезжаете? - Еще не решил, но возможно. Тошно здесь стало, мерзко. - Понимаю. Не одобряю. Но уважаю Ваше решение. Вот и с картинами так... Что же удивительного? Люди, картины, мысли, мозги, руки, руда, нефть, газ ... Все выкачивается из страны. Такое уже было. Нет ничего нового под старыми звездами, увы. На моем веку сначала большевички этим забавлялись. Теперь... вроде демократы, но если копнуть глубже, то и верного названия этой публике не подберешь. Грабьармия какая-то. Да, Бог с ними. Как вам наш Питер? - Даже не знаю, что сказать. Жаль, но все изменения не в лучшую сторону. Такое впечатление, что город приходит в упадок. Да и люди на улицах... словно... чужие. Не те кто, по праву наследования должен здесь находиться, не коренные питерцы, а так, приезжая лимита. - Что же. Вы правы, молодой человек, первая мировая война, революция, гражданская война, дело Кирова, отечественная война, блокада, ленинградское дело,... эмиграция, наконец. Каждое из перечисленных событий выбивало коренных жителей Питера самых различных сословий. От рабочих - кадровых пролетариев, до аристократов духа и крови. Их замещали приезжие. Пришлые люди, к несчастью, в большинстве своем неглубоко вбирали специфический дух города, культуру. А когда вростали в его почву корнями, тут подоспевала новая напасть и вырывала самых лучших, самых достойных новых питерцев. Потрудитесь сами оценить результаты этакого процесса. Нас, коренных петербуржцев, практически уже и нет. Вымерли будто мамонты. Остались последние реликты... Случайно уцелевшие. - Страшно. - Увы... - Что же станеться с Эрмитажем, дворцами, Питергофом? - Вероятнее всего ничего страшного. Картины... займут места в других музеях, из которых когда-то были куплены, украдены, вывезены. Стены будут ветшать и вновь восстанавливаться. Фонтаны каждую весну выплескивать свои воды ввысь. Затем увезенные картины вновь выставят на аукционы, вставят в новые рамы и вывесят на старые места, чтобы через некоторое время им оказаться опять украденными, перепроданными... И так до самого конца. Питер уже не принадлежит исключительно России, он один из центров мирового духа, сознания, культуры, а потому практически вечен. - Но дух Империи, величие, державность? - О, мил-человек! Это все наносное, временное. Державность исчезла уже при последних Романовых, ну какая позвольте державность в обнимочку с Гришкой Распутиным? Величие - с кончиной Петра, максимум - Екатерины Великой, Империя с момента Беловежского сговора. Мы медленно шли по галлерее героев двенадцатого года. Среди победителей Великой Армии Наполеона.. - Обратите внимание. Более подобных галлерей героев в Эрмитаже нет. Почему? - Видимо, руки у царей не доходили? - Не было равноценных побед. Победы, только победы воссоздают, возраждают дух нации, то, что вы изволили называть державностью. Нет побед - начинается деградация империи. Какие великие победы в активе у России после двенадцатого года? Севастополь - памятник мужеству народа, но отнюдь не победа. Кавказ? Средняя Азия? Колониальные войны с туземными царьками. Освобождение славян? Но какая же это победа если проливы так и остались турецкими? - Старик остановился, оперся на трость. - Сейчас принято разводить антимонии о том как проклятые большевики совершили революцию, захватили власть... Чепуха все это. Царь проиграл большевикам не в семнадцатом, а в пятом. Империя покоится на дне Цусимы, на сопках Маньжурии. Война с Японией закончилась поражением и унижением Империи. А это недопустимо. Точно так Царь Борис проиграл Лжедмитрию! Великая держава не имеет право на поражение. - Вас удивляет моя предпосылка? Вспомним деяния Петра. Сначала его все побивали. Турки под Азовом, шведы под Нарвой. Но его величие в том, что он не покорился, не уступил. Победив - стал Великим. Так и Екатерина. Даже Александр проявлял готовность биться с Наполеоном вплоть до Уральских гор, но победить супостата. И победил, в конечном счете, спас Империю. - Он помолчал, передохнул, вытер со лба пот белоснежным платком. - Вновь в моде белогвардейцы. Ах, Белое дело, ах душки-офицеры. Ничего-то мы не поняли. Белое дело проиграно не в гражданскую войну. Воюя с народом, увы, именно с народом, а не с горсткой большевиков, победить белые не могли, не имели ни малейшего шанса. Их дело, как и самодержавие, оказалось потеряно много раньше, в Порт-Артуре, в темных водах Цусимы, когда имперские корабли сдавались в плен, а будущие белые офицеры спускали флаги и отдавали врагу оружие, когда русские войска ушли с поля битвы побежденные впервые в истории. Это означало не локальное поражение - такое возможно и, в принципе, допустимо, недопустимо другое - спуск флага корабля, капитуляция крепости, подписание позорного мирного договора, как итог - проигрыш войны. Если бы Куропаткин и царское окружение превозмогли себя, сбросили сонную одурь, продолжили войну используя все ресурсы огромной страны, не пошли на поводу западных миротворцев - то, в конечном счете, победили япошек и сохранили Империю. Сколько проигрывал Петр? Многократно. Сколько раз капитулировал, сложил знамена? Ни разу! Вот поэтому - Великий. Как кстати и Сталин. Гитлер его до Сталинграда догнал, а война закончилась в Берлине. - Последний Романов, видит Бог, сделал для победы революции все, что мог. Царь, а не Ульянов суть первый революционер. Если провести исторические параллели, то интересная вещь вырисовывается. В России уже никогда не наступит подлинной демократии, благодаря нашему Бориске и его дружкам. На сто лет вперед прививочку российскому народу от нее болезной устроил. Само слово превратил в ругательное, осмеянное, презренное для большинства народа. - Но, как говаривал Рабле вернемся к нашим баранам. Кто такие большивики? Они заменили идею царя-самодержца, на идею председателя-самодержца партии власти. Назови партию - партией большинства, партией народа и пожалуйте, готова структура переворота. Могу даже признать величие дел Ленина, Сталина... что не говори, собрали Империю, не дали разорвать, сохранили... За это - земной поклон.
      - Сохранили, да не надолго. Развалили страну коммунисты. - Подал я реплику. - Это результат того, что произошло потом. Следом за яркими личностями, а их нашлось в партии относительно немного, сразу полез хам. Боязнь яркого, неординарного, всевластие серого, безусловность единогласного подчинения, лизоблюдство, вот вам и упадок величия новой Империи без всякого периода расцвета. Зачем Державе нужны убийства ученых, рабочих, инженеров? Ограничься Сталин своими соратниками, политическими болтунишками, комиссаришками и прочей бесполезной публикой - действительно великим остался в истории человеком. Ну кто такие каменевы, зиновьевы, ... рудзутаки? Пустые звуки для человечества. Что они создали? Ничего. ... Пожалуй только Бухарин войдет в историю своим лозунгом Обогащайтесь! Вот это - дельно. И обращен сей призыв был к созидателям, промышленникам, крестьянам, нэпманам. Где они теперь? Развеяны лагерной пылью. Горько за потерю замечательных профессионалов - ученых, инженеров, конструкторов, воинов, аграномов, крестьян, рабочих. Пропал золотой фонд страны! - От негодования старик пристукнул по паркету зала тростью, словно поставил точку. - Теперь их нет у Державы. Повыбил, мерзавец. Зато имеются в избытке воры в законе, авторитеты, олигархи. Никто ничего не производит за исключением водки и финансовых пирамид. Толку нет и не предвидится. А все Ленин да Сталин. Убили да разогнали цвет нации, который обязаны были создавать, холить и лелеять. Нонешние вождишки их дело успешно продолжают, безденежьем, бескормицей науки, безработицей, водочкой дешевенькой. Кто в бутылку скок, кто, как вы, молодой человек, за границу. Нет, нет, не осуждаю. Дело это индивидуальное. Если не можете этой мерзостью дышать, задыхаетесь - бегите. Бегите и не оглядывайтесь. - Что творится! Разъезжаются лучшие, интеллигентнейшие люди, носители культуры. Следовательно, общий ее уровень на всей территории бывшей империи неукоснительно понижается. Вы послушайте толпу, да что там толпу, радио, телепередачи, почитайте газеты. Новояз! Порядочному человеку такое и слушать непотребно, не то что повторять! - Может не все так трагично? Ведь большевики в свое время тоже пытались насыщать язык всякими октябринами, наркоматами, ... да мало прижилось. Попытался я возразить. - Прижилось! Прижилось! То, что в жизнь вошло, то и прижилось. Вот и получается, что заграничные русские говорят на более правильном языке, чем современные россияне. - А, что натворили националисты с их парадами суверинитетов? Ведь это просто потрясающе примитивно! На уровне кухаркиных детей! Логика большинства ясна как колумбово яйцо. Убрать потенциальных конкурентов. Захватить под себя тепленькие места. Просто как дважды два. Сосед имеет не тот акцент, разрез глаз, оттенок кожи, но хорошую квартиру. А почему, не я? Я! Коренной житель. Моя земля, мой язык... Пошел вон мигрант, окупант, пришелец. Убрать пришлых освободить квартиры, должности, приобрести распродаваемое по дешевке имущество. Стать первыми не по праву, а по составу крови, по записи в паспорте, по знанию языка... Какая-то бешенная ненависть холуя к обессилевшему, заболевшему хозяину. Вчера еще не знал как толком угодить, а сегодня ножкой в зад тычет. А ведь казалось, чего уж республики не имели... Все им отдавали, за счет России. Старик разволновался, покраснел, запыхался. Закончив свою пылкую тираду сник, оперся на трость. - Ах, все это слова. Суета-сует. Прошлого не вернешь. Настоящего не изменишь. Будущее - неведомо. *** Встреча в Эрмитаже оказалась последней каплей переполнившей чашу. Прямо из музея я вернулся в гостиницу, расплатился, заправил машину, перехватил на скору руку в небольшой кафешке на Бродского и отправился в обратный путь. Моя эмиграция стартовала не в Шереметьево, не в Харькове, но в залах Эрмитажа, на Невском, там где сотни лет назад зарождалась, а сегодня превращалась в руины истории Великая Империя. Вернувшись домой не стал ждать истечения недели, а сразу поспешил сообщить свое решение Анне. Совместными усилиями Димыча и эмиграционного спеца мы оказались опутаны узами Гименея в рекордно короткий срок. Получив хорошую материальную подпитку эмиграционная волокита стронулась с места и понеслась на полных оборотах к торжественному и совсем непечальному отвальному ужину. Анна готовила, отбирала гостей, давала всевозможные указания, которые я в роли мужа, должен был понимать с полуслова и немедленно кидаться выполнять. Увы, это теневая, оборотная сторона брачной медали. Любили ли мы друг друга? Были ли близки? Только в постели, только физически. Я ощущал, что это не совсем то, что предпологалось, что стало возможным с Вероникой, но поделать ничего уже не мог. Впервые в жизни ощущал себя семейным человеком, думал о продолжении рода, о новой обязанности перед доверившейся женщиной. Наконец подошел сумбурный, суматошный день отъезда. Из вещей взяли самую малость, уместившуюся в сумки и паре чемоданов. Казалось провинциальным идиотизмом тащить старый хлам в новую жизнь, переть пудовые баулы в страну изобилия. На прощанье дружбан косо чмокнул в щеку, сунул в карман куртки конверт с несколькими зелененькими бумажками, пообещал писать и исчез навсегда из моей жизни. В отличие от остальной толпы улетающих за бугор, нас никто не провожал в Шереметьево, никто не встречал в аэропорту Кеннеди. Только металлическая дама на Острове Слез приветливо помахала пришельцам своим факелом надежды.
      Глава 28. Демон падший. В Америке буквально с первых дней все пошло у нас наперекосяк. Одна за другой разваливались прахом надежды и мечты. Очень быстро выяснилось, что я здесь лишний, посторонний на празднике жизни. Привезенные деньги быстро таяли. Хорошо ещё, что по приезде, не поддавшись соблазну шикарной жизни, сняли под жильё относительно дешевый полуподвал. Думали на первое время, пока осмотримся, для меня оказалось надолго. Зажили светской жизнью, стартовавшей с похода в русский ресторанчик. Прелести жены действовали на местную публику наподобие приворотного зелья, рекламируемого обильно обитающими по эту сторону океана магами и экстрасенсами. Ничего удивительного, что быстренько оказались в компании здешних бывалых эмигрантов. Поддавшись на уговоры, мы с Анькой согласились вложить практически все оставшиеся после приезда деньги в открытие магазина русских деликатесов. Произошел сей идиотизм по совету одного из новых знакомцев, встреченного в ресторане и после совместной выпивки принявшего в нас участие. Своих денег не хватило, поэтому вошли в долю с еще несколькими вновь прибывшими бедолагами. По совету доброхота, арендовали помещение в рекомендованном им же районе города. Закупили, опять же через него, торговое оборудование. Привели в порядок зал, подсобку, нашли поставщиков, содравших с нас несусветные цены. Объявили Гранд опенинг и стали ждать покупателей. Покупатель упорно не шел. Зато появился итальянец с засунутой между зубов щепкой и потребовал деньги за обеспечение безопасности. Для подкрепления справедливости и весомости его требований стекляная витрина на следующий день оказалась замарана краской из аэрозольных баллончиков. Пришлось отдать последнее. Конечный результат частного предпринимательства стал, увы, предсказуемым и чертовски неприятным. Мы начисто прогорели. Магазин с товаром, оборудованием и рэкетерами по дешевке приобрел через подставных лиц советчик-доброхот. Ну кинул он нас! Кинул, по черному. Выяснил это я много позже, случайно забрел туда в поисках работы и обнаружил именно этого типа за стойкой. Правда особого наплыва покупателей в магазине не наблюдалось. Но это слабенькое утешение. После фиаско с бизнесом, Анна получила пару лестных предложений от богатеньких буратинок - квартирка, машинка, бабки за необреминительные любовные услуги на дому, но плюнула одному в рожу, другого отхлестала по отвисшим склеротичным щечкам и устроилась на курсы программистов. Для оплаты ее учебы я перебивался случайными халтурками, покрасками полов и стен, поклейкой обоев, очисткой снега и льда на улицах, разборкой старых домов. Денег заробатывал мало, в обрез хватало на самое необходимое. Надо отдать должное жене, училась она напористо, не жалея себя. Уходила с рассветом, приходила за полночь. В редкие совместные выходы за покупками видел как стиснув зубы она отворачивала каменеющее лицо от ярких витрин модных бутиков. На занятия любовью времени конечно не оставалось. Понимал это и не приставал. Иногда, прийдя пораньше, я раскрывал её учебники, читал, старался понять. Самое удивительное - многое действительно становилось ясным, хотя за терминал компьютера садиться не имел возможности. Ладно, думал, сначала пусть жена зацепится, получит специальность, найдет работу, а за ней уж и сам выбъюсь в люди. Но, увы, не пришлось. Анна закончила курсы, разослала резюме. Одевшись в единственный строгий деловой костюм разъезжала на нашей старенькой развалюшке, протекающей всеми видами масел, жидкостей и даже бензина, по интервью. Разговаривала она теперь практически свободно, с легким британским акцентом, грамматически правильно. Не испытывая недостатка словарного запаса, становилась все более раскованной, уверенной в своих силах, в своей новой удаче. Пришел день и однажды вечером жена сообщила мне сразу несколько потрясающих новостей. Во-превых она нашла приличную работу, во-вторых подходящего мужчину, за которого выходит замуж. Самостоятельного, живущего в собственном доме, преуспевающего врача, имеющего несколько оффисов. В-третьих, через хорошего знакомого нового друга, преуспевающего адвоката, подала на развод. Все расходы они, понимая мое положение, берут на себя. В четвертых, машину нашу оставила диллеру как первый взнос за новую, приличную. Как настоящий джентельмен, я, оказывется, должен ее понять и не сердиться зря. Все равно уже ничего не изменишь. Да и не имеет смысла менять. Она благодарна мне и желает успехов в жизни. ... Сейчас соберет вещи и переедет в дом нового избранника. - Как же так... Мы думали о ребенке, о том, как после тебя я пойду осваивать профессию. - Дурашка. Какой с тобой ребенок! Да я предохранялась с первого и до последнего дня. Если и рожу, то только для человека способного обеспечить жену и наследника по самой высшей мерке. Я сюда, в конце концов не упадать приехала. Профессию получила, нашла работу, но это для большей независимости, для подстраховки. Для уверенности в себе, в своих силах. Без такой веры в глазах, в походке, фигуре я бы нового друга не встретила, не бросилась ему в глаза. Прошел бы и не оглянулся. Кому нужна несчастненькая женщина? Никому! Понял? Удача сама не прийдет, за нее драться надо. Вырывать у других. С мясом. Дымящуюся свежей кровью. На всех этого добра не хватает. ... Пока. Пережил я и этот удар, не спился, не пропал. Зажал в кулак эмоции, перекурил, сел за стол и принялся за случайно оставленную ушедшей женщиной книжку по основам компьютерных премудростей. Многое потом пришлось превозмогать. Жизнь не стесняясь лупила с левой, с правой, прямым ударом. Хоть и не внемлил евангелиевским призывам подставлять под удары щеки, но приходилось. Пусть так, а в душе понял другое, что скорее верно заповедное библейское правило - око за око, да глаз за глаз. Америка одарила унижением, потерей социального статуса, грузом несбывшихся надежд и поруганной мечты. Держался, парировал как мог удары судьбы, исподволь ощущая постепенные изменения в душе, во втором заплечном Я. Уж казалось бы какая такая душа после Афгана, Кавказа, Чечни. Все лучшее повыжжено до самого донышка словно огнеметом, ан нет, оставалось еще немного. Здесь, война не шла, но этот последний остаточек, святая заначка испарялась, сходила на нет. Раньше, если нуждался кто-то из знакомых, даже не очень близких в помощи пожалуйста. Поддержать, протянуть руку - сколько уходно, принять часть тяжести на свое плечо - всегда, вот оно. Пустяк вроде, женщину вперед пропустить, место уступить, подать убогому... Теперь, накоси-выкуси, никому, ничего, никогда. И все вроде нормально. Вроде - живу ... Пошла тяжелая полоса, подошли к концу деньги. Никто не помог, не протянул руку, не подставил плечо разделив ношу. Друзей рядом не стало, только дружбаны да братаны, да странный, непонятный торговец оружием. Только с ним отогревался в маленьких, неброских кофешках над чашечкой крепкого кофе, с восточными сладостями в подведенном от голода брюхе, под неспешные, ненавязчивые беседы о прошлом и настоящем. Собеседник не торопил, не обременял, не навязывал. Умел слушать, сопереживать. - Мы братья с тобой, шурави. Судьбы наши будто параллельные дороги и счастливы путники не встретившиеся преждевременно. Судьба свела нас только здесь, сейчас по воле Аллаха, ибо ничего не сотворяется под звездами иначе как по воле его. Аллаха мой новый знакомый поминал от случая к случаю, скорее по привычке, чем с целью религиозного просвещения. Первое время вспоминая афганский опыт, предполагал - начнет тянуть в ислам, стараться обратить в мусульманина. Этого не происходило. Просто тянулись долгие, неторопливые разговоры о наболевшем. Ахмед оказался начитан, информирован о российских, о международных делах, на многие глобальные проблемы имел особое суждение. Беседовать с афганцем интересно, легко, да и не имелось особого выбора в собеседниках. Скромные подработки не оставляли свободного времени и финансовых возможностей для частых встреч. Случавшиеся, пусть и редкие, служили своеобразной отдушиной в моем сером беспросветном существовании. Казалось - куда уж хуже, но настали совсем плохие времена. Работу постоянно перебивали подрядчики имеющие квалифицированных рабочих, новое оборудование, лайсенсы и страховку. Жить стало не начто, ждать нечего, оставалось либо собирать вещички в черный мусорный пластиковый мешок и идти бездомным на панель, либо пускать пулю в лоб. Вот тут-то торговец оружием и подыскал мне работу в аэропорту. Сутками молчавший телефон неожиданно поздно вечером затрезвонил. После по восточному велиречивого приведствия Ахмет спросил. - Если не изменяет память, шурави, мы с тобой коллеги? - В каком смысле? - В самом прямом, не пугайся. По образованию. Правда, в отличие от меня, ты закончил образование, получил диплом. Даже летал... - А, ты об этом... Да, тут ты, Ахмет прав. - Ты не очень обременен сейчас делами, шурави? Не желаешь сменить работу? - Не шути, так, Ахмет, ты же знаешь, нет у меня работы, хоть в петлю лезь. - Аллах не допускает насильственной смерти без пролития крови! Это страшный грех и совершивший его никогда не попадет в райские кущи. Правда ты, шурави, не правоверный, но все равно не рекомендую. Да и вид у тебя получится далеко не эстетичный, будешь висеть синий, длинный, с высунытым, прикушенным языком и свернутой набок головой. ... Противно! - Так ты не шутишь? - Какие могут быть шутки, шурави? Совершенно серьезно. Есть работа на аэродроме. Вот и подумал, тебе окажется приятно трудиться рядом с самолетами... Шум аэродрома, пилоты, механники, родные запахи металла, горючего, гул двигателей. Ах, это так романтично... - Что за работа, Ахмет? Техником, механиком? Я осилю, поверь! - Э, дорогой шурави. Ты перечислил очень хорошие работы. Для них нужны другие, не советские, дипломы, это весьма дорогое удовольствие, очень дорогое. Длительные курсы, сложные экзамены, да и вакансии не часто открываются. Люди крепко держатся за свои рабочие места. Нам с тобой это удовольствие не по плечу. Эта работа попроще, поскромнее. Получил багаж и разместил его в самолете где на схемке указано. Как размещать, как закреплять тебе покажут, научат. Есть хорошие люди, знающие... Сертификат дадут... Ну, это мы обсудим завтра. Приходи в кафе, где встречались в последний раз, там за чашечкой кофе все и решим. - Скажи когда выходить на работу? А то хозяин ключи отберет, на улицу вышвырнет... Да и есть уже нечего... - Не волнуйся, шурави, дам тебе немного денег, потом отдашь, как заработаешь.
      На следующий день, в кафе, Ахмет ввел меня в курс дела. С его слов выходило, что старинные друзья Ахмета узнали о вакансии в небольшой фирме по упаковке и загрузке в самолеты грузов. Ахмет, как-то рассказал им о безработном шурави, бывшем летчике, вот они и решили помочь. Кроме того, другие его знакомые раньше работали в аналогичной компании, могут мне все подробно рассказать и показать, ввести в курс дела. - Самое главное, - Ахмет понизил голос и приблизил лицо вплотную к моему, - Есть у них старый сертификат. Им теперь он не нужен, свой бизнес имеют, а тебе - пригодится. Немножко исправить прийдется, нарушить закон. Но самую малость, чуть-чуть... Если ты, шурави, не возражаешь? - Он хитро прищурил глаз. - Врядли смогу так аккуратно сделать, Ахмет. Заметно будет. - Не ты, шурави. Специалист сделает. Заплачу за тебя, так уж и быть. Аллах простит. - Спасибо тебе, Ахмет, не знаю как и когда отдам долги. - Не волнуйся. Что деньги? Вода арыка. Ты громоздишь запруду, собираешь воду, но когда ее набирается достаточно, поток прорывает запруду и заливает все поле. Нет воды - плохо, урожай засохнет. Много воды - тоже плохо, урожай сгниет. Так и с деньгами... Не волнуйся... Заработаешь - отдашь долг. Двое мрачных, плохо говорящих по-английски восточных людей, явно не афганцев, скорее алжирцев или ливийцев, провели меня в запущенный древний ангар на огороженном забором пустыре. Внутри стояла невесть как занесенная секция старого пассажирского самолета, рядом с ней аэродромная автокара, у стены высилась гора стандартных картонных ящиков. Немногословные учителя сначала показывали отдельные элементы нехитрых, на первый взгляд, операций, используя схемы и планы. Объясняли где получать груз, какие формы заполнять, как устанавливать ящики на кару, эскалатор, проносить в фюзеляж, закреплять в строго определенном месте и нужной последовательности специальными ремнями. На втором этапе - профессионально и споро проделывали все сами. На третьем - до посинения гоняли меня. До тех пор, пока не выполнял всю последовательность операций автоматически, как говорится на автопилоте, без участия головы, не задумываясь, вроде действительно работал долгие годы на погрузке самолетов. Тренаж окончился также неожиданно как и начался. Просто Ахмет позвонил и сказал, что больше учиться не нужно, а приходить в ангар не следует. Вместо этого мы встретимся и я получу свой сертификат, а также готовое резюме. - Что за резюме, Ахмет? - Понимаешь, шурави, люди, учившие тебя, остались очень довольны, сказали - все правильно делаешь, хорошо, стараешься. Вот я и подумал, если так хорошо работаешь, может удасться добавить тебе годик - другой подобной работы. Что бы наверняка получить это место. Ты не возражаешь? - А как это сделать, что от меня требуется? - Ничего не требуется. Наши друзья побеспокоились. На одном небольшом аэродроме договорились. Если туда позвонят, наш человек скажет, мол работал такой, хорошо себя зарекомендовал. Не волнуйся, все так делают. Мы, эмигранты, должны друг другу помогать, а то пропадем. Понял, шурави? - Понял, Ахмет. Многим тебе, друг, многим обязан. Даже не ожидал... - От вчерашнего врага, имеешь в виду? Забудь. Теперь мы с тобой - ветераны одной войны. Вон, немцы в Сталинград наведываются, американцы - во Вьетнам. Что же, мы, хуже? Да за плечами у нас такая война, что другим и не снилась. Ею мы связаны навеки, как верблюды на караванной тропе жизни. Прошла неделя, другая, и я получил долгожданную работу. Пусть она не была напрямую, формально, связана с самолетами, полетами, но давала ощущуние причастности к великому аэродромному братству. Вновь я носил похожую по покрою на форму одежду, заветную пластиковую бирку с цветной фотографией, дающую пропуск в служебное помещение и на территорию аэродрома. Несколько недель испытательного срока мэнэджер и супервайзеры фирмы внимательно следили, проверяли работу, но угрюмые учителя не подкачали. Нового, необычного не встречалось, тем более, что первое время в самолеты меня не допускали. Доверяли получать ящики на складе, заполнять бумажки, прищепленные к досточке, подвозить оформленный груз к самолету, навешивать бирки. Платили не густо, видимо поэтому и образовалась вакансия. Не всякий, получивший сертификат американец пойдет на такую работу. Согласится лишь эмигрант, да дудки, без бумажек и опыта работы - его не возьмут. Работа с бенифитами, отпуском, страховкой, пусть небольшими, но надежными, постоянными рэйчеками позволила мне оплачивать старый бэйсмент и регулярно поглощать горячую пищу. Все остающееся сверх разумных минимальных затрат, откладывал на счет в банке для возврата долга Ахмету. Теперь мы стали встречаться регулярно, подолгу беседуя в кафейнях. Однажды зашел разговор о религии. Я доказывал Ахмету, что все религии - чтут Бога и уважают человека. Ни в одной священной книге нет призывов к войне с людьми других верований. Почему же люди не приходят помолиться в дом чужого Бога? Почему отвергают его? Как могут считать других неверными и убивать только за непохожесть? За приверженность другому обряду? Зачем стараются утвердить свою религию, своего Бога как единственного правого, над всеми другими Богами? Кто дал им это право? Бог? Право - решать за Бога, действовать от Бога и именем Бога? Тот кто вершит это черное дело - не религиозен, не верит Богу, не почитает и предает его. Если это так, то Джихад, объявленный человеком - аморален, равно как крестовые походы, инквизиция, любой другой религиозный терроризм. - Что ты знаешь про терроризм! Тем более религиозный. - Торговец оружием только посмеивался, оглаживая ладонями невидимую бороду, подливал мне в чашку кофе, пододвигал ближе сладости. - Читай, Коран, если хочешь. Там все ответы. - Но особо Ахмет не настаивал, а так как Корана на русском не имелось, а по-арабски читать и говорить естественно не умел, то и дело не шло дальше отвлеченных советов. Сам бывший марксист и экс-душман, хоть часто поминал Аллаха, но в религиозном рвении замечен не был. Постепенно темы бесед стали уклоняться в сторону поисков общих врагов. - Знаешь, что сейчас характерно для русских? - Спросил Ахмед. И сам ответил. - Озлобленность. Обрати внимание, что пишут ваши газеты, а я читаю их регулярно. Для практики, чтобы не забыть язык. Причем выбираю не эмигрантские, российские. - Очень интересно наблюдать исторический процесс, катаклизм в развитии. В начале все русские поголовно боготворили американцев. Ах, демократия! Ах, образец для подражания! Ах, Кока-Кола! Ах, Мак-Доналдс! И это было характерно как для простого люда, так и для политиков. Горбачев - любимчик Запада. Друг Бориса - друг Билл. Козырев - прозападник, не скрывавший своих взглядов, считавший - то, что хорошо для Америки, прекрасно и для России. И прочие, прочие. Все искренне. Все по-русски от всего сердца. Нараспашку! Все взоры обращены на милый Запад, все надежды, все устремления. А теперь? Начали задумываться. - Вас, шурави, просто всех очень красиво обманули, использовали и бросили. Не веришь? Ну, что же, пусть погонщик направит свой караван к оазису истины, останавливаясь у высохших колодцев несбывшихся надежд. - Вы мечтали о приходе западных учителей, помогающих восстановить разрушенное, наладить современное производство. Размечтались - прийдут добрые люди, помогут, подскажут, научат, поделятся технологиями, купят товары. Пришли. Прибежали... Презрительно потыкали вас носом в ошибки, завезли собственные дешевые товары, вытеснившие отечественные с рынка, скупили по дешевке разом маломальски ценное, металл, газ, нефть... Восстановили производство? Нет. Зачем? Пусть курочек разводят в Аризоне, не Подмосковье. Телевизоры делают не в Москве, а в Сеуле. Машины - в Германии, хлебушек - в Канаде. Поделились новыми компьютерными технологиями? Дудки. Покупайте лучше готовенькое, господа хорошие. Допустили на свой рынок ваши товары? Как же, как же... Держи карман шире! ... Демократия хорошо, да денежки еще лучше. Обещали - только сбросьте коммунистические цепи, развалите Союз - обеспечим вам процветание. ... Сбросили, а в ответ получили изрядно залежавшийся хлам в виде гуманитарной помощи, ярмо кредитов на шею понавесили, так, что и внукам не расплатиться... Дали под проценты многие десятки, сотни миллиардов долларов. Несколько годовых бюджетов. А где они? Разворованы! Благополучно вернулись на Запад. Влились в жилы не российской, а западной экономики. Для того и давали мудрые головы. Верь мне. Вот тебе шурави первый высохший источник, первый колодец, насыщающий усталых путников не сладкой прозрачной влагой, но горькими мутными слезами. - Но двинем наш кораван дальше. В политическом плане ваши правители выполнили все обещанное Западу, даже больше, переступив границы благоразумия и порядочности. Предали старинных друзей, вывели войска, сняли с дежурства ракеты, порезали танки и самолеты. Не потребовали по наивности, или еще по какой причине, никаких гарантий. Поверили на слово. Предположим, что сделали это просто по глупости, по доверчивости, бескорыстно. Что же в ответ? Ох и ах. НАТО расширяется под самое крыльцо, скоро глядишь и Киев и Тбилиси вступят. Пискнул было Боря - Как же так, господа? Нехорошо, вроде... На него цыкнули, мол не боись, Бориска, не лезь в дела взрослых, а то сделаем опять восьмерку семеркой.... Он и сник, бедняжка. Вот и второй колодец миновал наш караван. - Советские ученые мечтали обзавестить надежными научными связями, достойными партнерами в исследованиях, равными возможностями в науке ... Смешно. Где теперь ваши молодые и лучшие ученые? Что, в Россию по обмену приехали американские коллеги, поделились своими результатами? Заявились, по-быстрому скупили нереализованные патенты, изобретения, в добавку к перекачанным мозгам да и шустро удрали домой, внедрять... Остались только миссионеры, проповедники, чуждые и вам, православным и нам, мусульманам. Вот такой потребительский подход. Русские доверчивы словно дети, но когда до них доходит содеянное, когда понимают, что их использовали и выбросили на обочину, то крепко усваивают урок, очень обижаются, больше не верят обидчикам и не прощают их. Вот еще один мертвый колодец на пути российского каравана. - Скажи, стала ли теперь жить хоть одна из бывших республик лучше, богаче, хоть один народ счастливее? Что мог сказать. Промолчал. - Глаза путников открываются в познании правды. Обман не вечен. Вместо верного друга коварный Запад предпочел получить врага. Вместо благодарного партнера - озлобленного, ограбленного, нищего должника. Вместо долговременной политической выгоды и стабильности - кратковременную прибыль, осевшую на счетах корпораций и сейфах банков. Благодарная и дружественная Россия могла служить буфером, компенсатором между Востоком и Западом. Уравновешивая противоречия и сглаживая трения. Это оказалось бы смертельно для нас... Слава Аллаху такого не произошло... Высох колодец, ушел в песок источник живительной влаги. - Где же найдет свой приют уставший путник-Россия? Боюсь, что в союзе с Китаем и Индией. Больше не с кем, на вторых ролях, правда, подпевалой. Такой союз совсем плох для Запада, но и для мира Ислама, тоже нехорош. Те, другие, нам не друзья. Почему же русским не обратить взор к нам, мусульманам? Почему не поделиться с нами оружием, ядерной мощью в обмен на животворные силы древних, но вечно юнных идей? Поверь! Ведь у нас общий враг! Вспомните как мы дружили, были хорошими соседями, пока злой рок, хитрые неверные, не вовлекли твою страну, шурави, в войну в Афганистане. Не все в его замысловатых построениях удовлетворяло меня, не все аргументы казались безупречны, но кое-что находило отзвук в душе. Неожиданно понял, что Ахмет исподволь, ненавязчиво, подводит к мысли о необходимости и святости террора как оружия мести одних людей другим. Мести оскорбленных, униженных и обворованных - богатым и преуспевающим. У первых ограничен выбор оружия, но кипит безумная кровь, требуя отмщения за действительные и мнимые обиды. - Так понимаю, что если Россия останется на стороне Запада или пойдет на сближение с Востоком, то вы начнете вновь воевать с Россией, Ахмет? Добиваться ее распада? Вычленения мусульманских регионов? Ваши ведь и так поддерживают чеченцев. Все знают откуда у них Стингеры. - Э, шурави, это все временное, мелкое, наносное. Россия встанет рядом с нами, запомни. Враг у нас другой, богатый, хитрый, страшный. Именно он стравил Россию с миром ислама в Афганистане, заставляет убивать друг друга сейчас. Ему надо мстить. - За что ты будешь мстить Америке, Ахмет? Она вооружила тебя на борьбу с Союзом, дала деньги, медикаменты, обеспечила политическую поддержку, прислала инструкторов, врачей. За что же ей мстить? Только за богатство, успех? За другую религию? Культуру? Уровень жизни? - Я сказал, Америка? Ты слышал это? Зачем так говорить! - Разволнавался торговец оружием. - Это - не страна, это - люди, хитрые, злые люди. Но оставим презренную политику, посмотри лучше какой сегодня прекрасный день... Какой чудный кофе... Свежая, нежная халва... Не очень нравились мне последние рассуждения Ахмета, но приходилось терпеть. Работой, жизнью ему обязан. На всякий случай решил себя подстраховать. Из отложенных для него же денег купил миниатюрный кассетный диктофон в магазине электронных устройств и стал таскать на наши встречи. Возвращаясь домой записывал в блокнот время бесед, внешние приметы замеченных рядом с Ахметом людей, описал и мрачных учителей из ангара. Однажды, возвращаясь с ночной смены решил последний раз приехать на то место, где обучался багажным премудростям, но ни ангара, ни окружавшего его забора уже не обнаружил. На их месте застыли освещаемые прожекторами механизмы, выгончики рабочих. Развертывалось строительство торгового комплеса. Зачем сделал это? Интуитивно подстраховывал себя, помня подспудно о бесплатном сыре и глупых мышках. - Ты осуждаешь терроризм, шурави, - раздавался по вечерам в наушниках голос Ахмета. - Но скажи кто такие Ленин, Сталин, Маркс, Кропоткин, да и все другие герои революций, заканчивая Арафатом, Кастро и Че? Разве в России революционеры не взрывали бомбы, убивая чиновников, не экспоприировали банки, забирая деньги для своих целей, конфискуя дома, золотые вещи, церковные ценности, заводы? Да ваши правители все государство создали как террористическое! Вот где ты жил, шурави, кому служил, а значит и сам был членом террористической организации. Ну и что? Плохо тебе жилось? Ощущал это? Мучался душевным дискомфортом, страдал? Нет! Хорошо жил! Работу, службу имел, деньги, уважение, награды - государственным человеком был! Кто тебя сюда выбросил, чуть на помойку не отправил, бомжем грязным? Те, кто твое государство разрушили... Вот, кто. А кто помог, спас, руку дружбы протянул? - Все помню, спасибо тебе, Ахмет. Скоро деньги смогу отдать. - Не порть шелковую нить разговора, вплетая в нее ослиную шерсть, шурави. Не нужны мне эти деньги, твои они и хватит об этом. Попроси - еще дам. ... - Ты, зовешь террористов - муссульманскими фанатиками. Зря, зря. Это упрощено, грубо. Нас. ... Нас, мусульман, я имею в виду, много, очень много и все мы разные. Есть и фанатики, есть и вообще малорелигиозные люди. Что, мы все террористы? Или все террористы - мусульмане? Сам знаешь, даже в Чечне воевали на нашей стороне и прибалты, и твои земляки украинцы, и русские... за хорошие деньги. Промолчал я, не стал ввязываться в спор, но вспомнил окровавленные бесхозные трупы в холодной жидкой грязи. - В одном ты прав, шурави, сегодня мои братья в первых рядах борцов. По всему миру - в Кашмире и Алжире, Чечне и Абхазии, Косово и Боснии, Таджикистане и Уйгурии, Узбекистане и Ливане ... В колоннах бойцов наднациональных и надрелигиозных, бьющихся за власть. Власть над миром сейчас в слабых, старых, одряхлевших, порочных руках. Она может попасть не к тем людям, совсем не к тем. Вот за нее, за Власть над миром и идет сейчас борьба. ... Власть и деньги. Власть, Власть - наш Бог! Деньги, очень большие деньги - единственно достойная религия! Однажды торговец оружием проговорился, не удержался во время панегириков террору. - Нас много, очень много, шурави. Даже здесь, в логове врага. - Вас, Ахмет? Так и ты, террорист? - Я, только скромный солдат армии Аллаха. Но если хочешь, иди и продай меня полицейским, донеси... - Э нет, Ахмет, стукачом я никогда не был. - Слишком хорошо знал торговец оружием наш народ, отношение к доносчикам, стукачам, фискалам, сексотам. Вот потому-то и хорохорился, чувствовал себя в безопасности. Понимал, что не побежит бывший советский майор в местные органы, не то воспитание за плечами. Да и у самого майора уже рыльце в пушку. Пусть в легоньком, но пушку, замаранное. ... Эмиграционному дельцу позволил о себе легенды сочинять, потом Ахмету с его мрачными дружками. Пусть маленькая ложь, а ложь. Ложь клеит совесть как муху на липучку. Легонько, а не оторвешься. Несколько следующих встреч Ахмет избегал разговоров о терроре, террористах, уводил разговор в сторону, даже если я невзначай касался опасной темы. Но однажды снова разговорился. - Думаешь нас маленькие группки? Нет, шурави, за нами сила. Всемирная организация. Но каждый знает только свой уровень ответственности. - Для одних - это вера в газзават, джихат. Неистовая. Всесокрушающая. Сжигающая человека и ведущая на подвиги. Обещающая вечное блаженство в райских кущах. Обрати внимание, не в бестелесном, скучном христианском раю, а в полном пения, вина, женщин, гурий, наслаждений, раю мусульманском. Куда правоверный попадает автоматически пролив кровь за дело Аллаха... Другое дело, что каждый понимает это Дело Аллаха по своему. Декханин из грязного горного кишлака - посвоему, выпускник медресе - по другому. И нет страха для таких бойцов, страшнее, чем погибнуть не пролив крови. Повешенным, удавленным. Простые, темные люди. Фанатики. - Впервые попробывали их использовать в Афганистане, потом у вас, в Союзе. Очень хорошо получилось. Если бы ваш Горбачев после Сумгаита отловил всех участников, убийц, закоперников да вздернул их на площади под барабанную дробь, чтоб другим не повадно стало, то и Карабаха, и Абхазии, да и пожалуй Чечни и в помине бы не было. Крепко припугнул бы, надолго. Не скоро удалось бы нам второй раз поднять... Но, не тот человек он, не тот. Позволил себя провести. Улыбнулся, ощерил белые крепкие зубы. - Видишь, вроде и наши люди разваливали Союз, а результатом воспользовались другие, чужие. Правда люди это были махонькие, неумные. Мы их тоже, впрочем пускаем в дело. Но они жалкие песчинки - расходный материал. Дело свое сделают, не зная ничего, не понимая истины, да так и умирают в блаженном неведении. Первый круг, низший. - Более высокий уровень у посвященных. Людей знающих может и немного, но способных руководить теми, низшими. Передавать повеления старших. Посмотри, вот шейх Осман. Слепой, образованный, серьезный, религиозный человек. Приютила его Америка. Сделала добро. Не плохо слепец жил, а какую подлую штуку сотворил. Взорвал Торговый центр! Зачем это ему? Подумай. Почему он сюда приехал? Сам, по своей воле, да? Нет, по приказу единого руководства. Для которого шейх только маленькая пешечка, а никакой не духовный лидер. - Япония вовсе на другом конце земли, но тоже нашелся слепой вождь. Опять террор. Чем ему плохо жилось? Ученики, уважение, беспрекословное подчинение и почитание, богатство... Но приказали и поставил все на карту. Влез в заранее безнадежную авантюру с метро ... Сам на себя петлю накинул... А выбора то и не было... - Ладно.... Отловили группу Слепого. И одного и другого. Что, все прекратилось? Рванули посольства в Африке. И в свете тлеющих остовов высветился Бен Ладен. Обрати внимание, сам высветился... Или может дали высветиться? Нате, смотрите. Вот он главарь! Ловите если сможете. Выходит, Бен Ладен - главный? Только глупец так может подумать. Пусть Бен Ладен не пешка, но ферзем никогда не станет. Засвечен больно... Он это и сам понимает. Поймают Бен Ладена? Обязательно поймают, раньше или чуть позже! Что, конец взрывам? Уже готов новенький Ладен. ... На смену... Может даже я .. Ха-ха... . Ты - нет. Ты не правоверный. Ха-ха-ха. - Раньше террор какой был? Безликий? Нет! Похищала Красная бригада политика, взрывала кафешку - тут же звонок в газеты, на телевидение - вот они мы какие. А это наши политические требования. Теперь террор - неумолимый, повосточному изощренный. Ради цели можем и своих, единоверцев не пощадить. Бомба на рынке, мина на площади... Пойди, разберись чья она. Главное, чтобы дело сделала. ... Бывало и такое. Аллах простит. - Припомни и поймешь о чем говорю... Своих, мусульман, которые посовременнее, что не хотят бороду носить, истово возносить молитвы Аллаху пять раз в день, паранджу на девочек напяливать, жить хотят цивилизованно, постреляем немного - не жалко их. Такие самостоятельные в большом количестве не нужны. В ямку свалим, призовем писак-журналистов побойчее, да не особо щепетильных, пусть зарыдают на весь мир о массовых убийствах. А форму чужую достать, стрельнуть пару раз над головой международной комиссии для убедительности, чтобы побыстрее убралась восвояси, да не особо приматривалась и принюхивалась - вообще дело нехитрое, плевое. - Но главное, - палец Ахмета уперся в небеса, - Великий Безымянный Террор. Он страшнее. Жутко когда начинают падать самолеты... Один, другой, третий... Падают, а почему - никто сказать не может.... Страшно... Или поезда с рельс сходят, а почему - Аллах ведает. Никто записочки не оставляет, о себе не сообщает, имени своего не раскрывает, ответственности не берет. Даже денег не просит! Здания взрываются, дома рушатся - кто сделал? Почему? Нет следов. Тут правда могут быть и варианты. Басаев, Радуев - горячие, горские, люди, им для подвигов зрители нужны, апплодисменты, пресса, телевидение. Все это второй круг. Проверенные кадры. Но и они много не знают. - О чем все говорит? Мы - не отдельнвые мусульманские фанатики, не разрозненные группки, даже не партия. Это лишь видимая часть айсберга... Поняв, что сболтнул сгоряча лишнее Ахмет мгновенно сменил тему своего горячего монолога. - Вот уже Босния подоспела. Займем Боснию - Косово отдай. И отдадут. Америка поможет. Маленькие шажки, но если верблюд не останавливается, то доходит до цели. Клянусь Аллахом! - Цена истинного террора не религия, Бог с ней, это дело мулл. Истинная цена - беспредельная Власть, страх, ужас, повиновение миллионов. В какую сие облечено форму, безразлично. Если для успеха дела в мусульманский тюрбан - да будет так. - То, что ты рассказал Ахмет, ужасно. И страшно. Но зачем рассказываешь это мне? Даже если не похвальба, не страшная сказка, а правда, то зачем делишься секретами с посторонним человеком? - Привык я к тебе - шурави. Ты - мой. Мог убить тебя еще в Афгане, прятавшегося на скале. В Чечне, когда ты сидел в погребе. В Карабахе, Абхазии. В Москве, наконец. Сколько стоит твоя жизнь? Он раскрыл ладонь и дунул. - Нет тебя. Откуда он узнал, где и когда служил, подробности... Ведь сам этого не рассказывал... не упоминал даже.... Неужели все это время проверяли меня, отслеживали мою жизнь по тем крохам биографии, что рассказал душману. .... Афган .... Харьков.... Могли сфотографировать незаметно и послать своих оперативников по следу, а там уже дело техники и денег. В России за бабки все купить можно. - Не волнуйся, шурави. Тогда не убил, а теперь совсем убивать не резон. Много о тебе знаю, почти все. Это да. Как чувствовал, что еще не раз сведет нас не Аллах, а жизнь. Зачем - другое дело. Не торопи коня в середине пути. Живи спокойно, работай. Пришло время и в одну из наших последних встречь душман продолжил прерванную ранее опасную тему. - Даже я на своем уровне не знаю конечной цели нашего движения. Но цель есть. Мы ведем Титаник к его айсбергу. В шлюпках останутся лишь те, кого мы захотим оставить. Остальных - в воду, за борт. Вчерашних благодетелей - в первую очередь. Я не знаю истинных размеров организации. И не хочу знать, но чувствую простирается от полюса до полюса. И не удивлюсь, что в нее входят все от Красных бригад до Макквея. ... Дурашка, не ведал, что и по чьему заказу творил. Ну подумай сам, зачем армейскому ветерану Макквею взрывать государственную собственность. Причем именно того государства на которое он так рьяно служил в армии. Рисковал своей шкурой. На суде выяснили все детали диверсии, да один существенный вопрос так и повис в воздухе - Зачем? Что же Макквей? А молчит он, вот и все. Никто не знает на чем сержанта прихватили наши люди. Может теперь и сам он рад заговорить, да не не тут то было. Крепко ротик ему видать залепили. - Ты и мне думаешь рот залепить? - Не волнуйся, шурави. Ты - мое второе я. Ты мне - брат. Оба потеряли родителей. Оба учились, верили, в комсомоле, ...партии. Оба потеряли веру в идеалы. Лишились всего. Где наши жены, семьи, дети, шурави? Скажи мне, где? Это ли не цена? Прошли недели, месяцы. Ахмет твердил свое раз за разом, вдалбливал в голову, убеждал, но ничего конкретного не предлагал. Так, отвлеченная болтовня. И каждый раз я старательно записывал эти откровения на магнитофон. Работа принесла деньги. В один из осенних дней, обнаружив в газете подходящее предложение, купил, с большой скидкой, довольно приличный компьютер. Периписал на дискеты магнитофонные касеты, записи из блокнота. Подписался на интернет. Ночами, по купленным и взятым в библиотеке книгам осваивал премудрости компьютерных знаний. В результате удалось написать подходящую программу, в случае непредвиденных обстоятельств выкидывающую всю накопленную мною информацию во всемирную сеть, на сайты газет, журналов, полиции и ФБР. Теперь здесь, в мировой компьютерной паутине, располагался мой страховой полис. Найти его, Ахмету, будет очень и очень трудно. Купил и микрофотокамеру. На всякий случай. Денег не осталось, да отдавать долг афганцу я уже не собирался. Пришла пора и торговец оружием раскрыл свои карты. Точнее планы тех, кто им руководил. Не по доброте душевной устроили меня на работу в аэропорт. С дальним прицелом оказалась задумка. Согласно разработкам их теоретиков, террор должен быть перманентный, постоянный, непрекращающийся, неявный, без громких деклараций и самовосхваления. Так страшнее. Аварии, катострофы, жертвы. В самых разных странах, на самолетах, кораблях, поездах. И не разберешь сразу, техническая поломка это или диверсия... В этом случае даже рядовые аварии начнут играть на руку террористам, повышая общий счет устрашения, нервируя и дестабилизируя западные цивилизации. Люди станут записывать все на один общий счет. Население цивилизованных стран перестанет доверять правителям неспособным обеспечить безопасность избирателей. Правители затеребят, поторопят спецслужбы, те, в свою очередь впопыхах совершат больше ошибок, схватят, а то и казнят невиновных. Все происходящее усилит панику, тревогу. Именно это и является промежуточной целью террористов. В такой мутной воде им легче добиваться своих целей, захватывать территории, страны, власть. Не знаю из каких соображений Ахмет решил, что проведенного исподволь психологического прессинга и идеологической подготовки достаточно, что пришла пора прямым текстом выставить мне требования. Думал это ошарашит, согнет. Но не вышло. Вовремя разгадал замысел и успел провеcти контригру. Ахмет ничего не заподозрил. Во время очередной встречи завел снова свое. - Ты прибился сюда усталый, как обломок караблекрушения. Без веры, но с надеждой. Жизнь быстро обглодала мясо надежды. Ты потерял социальный статус, а общество, хваленое общество не позволило снова встать на ноги. Мечта оказалась мифом. - Так мсти тем, кто создал этот миф, кто разрушил жизнь, кто загнал тебя, летчика, инженера, воина,работать на склад, жить - в вонючий бейсмант! Убей их! Получи деньги за их скальпы. Заживи вместо них, вырванной вместе с сердцами богатой жизнью! Если тебе не светит рай с гуриями на небе - захвати, забери рай на земле. Работай на нас, на всемирную организацию террора и живи. Всего один раз перебори страх, ужас, мораль, угрызения совести - и вынырни в новой жизни богатым, обновленным и счастливым. А те, другие - забудь о них. Как будто их никогда не существовало на земле. - Возбужденно шептал в ухо Ахмет, блестя глазами, вцепившись в мое плечо железной, неослабевающей хваткой. Мне никогда прежде не доводилось видеть его таким возбужденным, нервным, наэлектризованным. - Если люди сделали для человека добро, то нужно отвечать добром. Если друг попросил тебя помочь в борьбе с врагами, которые одновременно и твои враги, помоги ему. Убей врагов. Тем более, это те кто унизил, обворовал и оскорбил тебя. Твои и мои смертельные враги! ... Убей, получи деньги и радуйся жизни, живи, будь богатым. Мы хорошо заплатим, шурави. Не обманем. Зря, совсем зря он обмолвился об обмане. Теперь сомнений не было. Убъют. Сбросят с дороги как дохлую кошку. Потому и деньги обещают немалые. Ладно, это мы еще посмотрим. Поторгуемся. - Что за работа, Ахмет? Кто и сколько заплатит? Ты, дружище, ходишь вокруг да около, внеси ясность. - Молодец, ах молодец, шурави! Прямо, по-солдатски. Ах, хорошо сказал! Какая работа? Пустяк, а не работа. Для такого специалиста как ты! Да за такие деньги... - Взрывчатку? Мину в самолете должен установить? Так, что ли? Не пойдет, меня сразу на проходной с ней и повяжут. Сам знаешь какой контроль проходим. Металлодетектор, вещи рентгеновскими лучами просвечиваются, химический анализатор... да и еще наверно многое другое, чего и не знаю. Пустое дело. Это, во-первых, а во-вторых, почему сразу враги полетят? Может самые простые люди. - Ах, шурави, шурави. Зачем так? Не первый попавшийся самолет, а тот, что скажем. Где летят важные люди, политики, банкиры, цээрушники. Главные наши общие враги. Где ни детей, ни женщин, ни стариков. Только враги. Кровные, злейшие... - Те, кто полетит этим самолетом - твои и мои враги, ну а если и не враги, то посторонние, чужие, что нам до них? Они все равно обречены умереть, так какая разница раньше или позже? Пусть хоть своей смертью послужат великому делу. Стоит ли считать медяки если велика цена и прекрасна цель? - Если все так прекрасно и возвышенно, почему сам не пойдешь? Заодно и заработаешь. - Не всякий сможет подойти к коню, что бы взнуздать его, шурави. Мы не можем подойти и близко к самолету - нас мусульман сразу заприметят и поинтересуются, как минимум, что тут делаем. Потянут ниточку - весь клубочек расплетут. Ты другое дело. Ты, гяур, неверный, у тебя по их мнению, причин для мести нет и быть не может. Работаешь, значит должен в благодарность хозяйскую руку лизать. Интересы хозяйские защищать. По- ихнему выходит, не наш ты человек, не можешь нам быть близок. Но ты ведь мне как брат, ближе брата, поверь, шурави! И риска никакого! Никто на тебя и не подумает. Захочешь, еще продолжишь работать, может и еще раз, другой, сторгуемся. Наши специалисты не уступают неверным, поверь! - Торговец потер ладони. Всегда выдержанный, спокойный, невозмутимый сегодня он выглядел необыкновенно возбужденным. - Такое хитроумное устройство. Внешне как сарделька, как тончайший презерватив с легко воспламенимым газом. Внутри еще один с другим газом. Каким, я и сам не знаю. Поверхность внешнего - электропроводная, из специального материала. Заранее быстро и осторожно оголяется изоляция проводов. Это покажу на схеме. Между ними воздух, искра до времени не проскочит, хоть и силовые провода, на электромоторы управления идут. При наборе высоты внешнее давление падает, резина раздувается и ее металлизированная поверхность замыкает провода. Проскакивает искра. Презерватив лопается. Газ вопламеняется, разрывает второй презерватив с горючей смесью. Взрыв! Самолет теряет управление и падает! Внизу океан. В результате никаких следов. - Никаких часовых механизмов.Никакой взрывчатки. Никто тебя не заподозрит! Соглашайся. Упал самолет и упал... Тем более правительству не стоит поднимать панику, шумиху вокруг террористов. Особенно - мусульман... Оно и так завязло с ними в Боснии... Ты же авиаинженер. Они лишили тебя всего. Мсти! Мсти! ... Да и выбора у тебя уже нет... Откажешься - убъем. ... Зарежем... Ахмет кивнул на соседний столик, на выход. Сидящие за столом крепкие смуглые парни внимательно окинули меня оценивающим, холодным взглядом убийц. Выход тоже оказался блокирован парой скучающих, лениво тянущих сигареты молодчиков. Да, затянули петлю наверняка. - Мне, откровенно говоря, наплевать на цель! Обеспечь устройством, плати деньги, Ахмет и расстанемся навсегда. Ты прав, выбора у меня не осталось. Ладно. Мне на все наплевать. За миллион зеленых, возьму грех на душу. - Ровно половина, пятьсот тысяч. - Мгновенно среагировал Ахмет. - Ладно, не будем торговаться, ровно миллион. Продолжай. - Устройство напоминает сардельку и ляжет в бутерброд. Бутерброд пронесешь в аллюминевом судке, том что тебе подарил когда на работу устроил, ты его уже сотни дней носил, к нему привыкли. Заглянут - бутерброд. Даже если захотят просветить, на экране будет только тень от сосиски. Зачистить внутреннюю поверхность двух кабелей подручными средствами - секундное дело. Снаружи не видно. Предполетная проверка пилотов ничего не покажет. Сухой воздух отличный изолятор. Между ними сосиска. Но, чтобы раньше времени не коснулась двух сразу! Смотри! Она будет разбухать под действием внутреннего давления с набором высоты. Втискиваться между проводниками. Когда пилоты дадут сигнал на управляющие моторы, по ним пойдет ток, тогда все и произойдет. - Можно не повторяться. Понял. - Раз понял, раз согласен, то деться тебе, шурави, некуда. А ребята за тобой присмотрят. На всякий случай... Нагло так сказал. Знает, что еще не успеет свалиться самолет, а меня обязательно уберут. Не нужен я им. Опасен. Но это мы еще посмотрим. А богатенькие? Пусть богатенькие плачут. Если действительно специальный рейс... Если без женщин и детей... Совесть? Честь? ... А хрен с ними... Пусть плачут. Вот и я теперь наемник, пес войны. словно те, закопанные в чеченской серой грязи. В назначенный день получил свою сосиску и совсем не любезно придержал Ахмета за ворот куртки, популярно объяснил значение и незаменимость Интернета. Для наглядности сунул в карман его кожанки дискеты с копиями запрятанных в электронной паутине файлов. С фотографиями самого торговца оружием, его ребят и некоторых наиболее колоритных посетителей кафешек, околачивавшихся подозрительно часто поблизости от нашего столика. Объяснил популярно, что произойдет если со мной случится непредвиденное, например несчастный случай после работы. Строго предупредил - свидетельство о переводе денег на мое имя в кипрский банк, должно ждать меня в абонентном ящике банковского сейфа. И переведены должны быть именно деньги, а не всякие другие сюрпризы. Моя смерть только приблизит момент разоблачения. Ничего больше. На сосиску, уложенную в бутерброде охранники внимания не обратили. Оставшись один в фюзеляже, проделал все по инструкции Ахмета, отряхнул руки и вытащил освобожденную от уложенных и закрепленных ящиков, телегу наружу. Все как обычно.
      Последним под погрузку приехал броневичок перевозящий ценности. Судя по тому как вооруженные перевозчики сновали вперед и назад, ценностей в брюхо самолета заложили немало, но это меня уже не интересовало. По гофрированной трубе-переходу самолет заполняли пассажиры 666-го рейса. Они рассаживались по своим местам. Размазанные, нечеткие силуэты голов выглядывали в илюминаторы стремясь разглядеть толпящихся у окон аэропорта провожающих. Кто-то махал рукой, другие - задергивали занавески, собираясь выспаться в самолете перед суматохой земных дел. Мне некогда было всматриваться в этих людей. Все осточертело. И собственная жизнь, и жизни других. Но своя продолжалась. А за остальных хорошо заплачено... Может действительно Ахмет прав и кровь лучшая в мире валюта? Самолет взлетел и ушел в небо, оставив на взлетной полосе следы протекторов, оседающие в воздухе сероватым шлейфом микроскопические капельки не полностью сгоревшего топлива, затихающий в вышине гул моторов. Набирая высоту машина легла на курс в океан, уменьшаясь в размерах, исчезая в синеве неба. Я до боли в ладонях сжал обтянутую черной резиной металлическую рукоять телеги. Все. Ни злобы, ни радости, ни угрызений совести. Да, вообщем и ничего нового. Привычная работа. *** Самолет исчез с экранов радаров над океаном. Как будто и не существовало такого рейса, пилотов, пассажиров, драгоценностей, денег, загруженных в его чрево. Устройство сработало и все произошло еще до окончания смены. Приехавшие полицейские и сотрудники спецслужб опрашивали всех причастных к рейсу. Но, что мы могли сказать? Ничего. Нечего сказать. Полицейские, в основном, уточнили анкетные данные и на этом дело закончилось. Мной практически и не интересовались. Не интересна мелкая-мелкая сошка для следователей. Я не возражал. Возвратившись с работы в теле новостях узнал, что на борту находились не только чиновники, но и женщины, дети, ученые... Осушил в два глотка оставшуюся в бутылке водяру и завалился спать. Все вышло как задумал. На другой же день получил условный знак, что деньги на месте. Заодно мне довольно вежливо предложили воспользоваться ими не сразу, лучше всего через несколько месяцев, полгода, год. В идеальном случае - после увольнения под благовидным предлогом, например получив производственную травму. Тонкий намек, но интересный. Ну, что же, вполне разумно. Используя интернет проверил счет. Все было в порядке. Я продолжал выходить на работу, кушать осточертевшие хат-доги, слушать в перерывах скабрезные анекдоты сослуживцев, следить по прессе о вялом течении расследования. Работать как работал. Жить как жил. Спать вот плохо стал, бессоница замучила. Спасал компьютер у голубого экрана которого проводил бессонные ночи. Самолет и останки пассажиров подняли со дна океана. Нашли и выловили практически все. В том числе и уложенный мною багаж. Он то был в полном порядке. Не обнаружили только загруженных из броневичка денег, да не нашли причину аварии. Деньги испарились, словно и не перетаскивали их на моих глазах из бронированного фургона вооруженные револьверами охранники. В один неудачный день, плохо блокированная износившимся тормозом багажная телега покачнувшись скатилась с пандуса и набирая скрость рубанула меня по бедру. Очнулся уже в госпитале, после операции. Ногу врачи спасли, даже пообещали, что со временем перестану хромать. Примчавшиеся представители компании уговорили согласиться на предложенные условия компенсации, не доводя дело до суда. Сумма, полученная через суд, естественно, могла оказаться несколько большей, но я человечек лояльный, мирный. Я согласился. Деньги положили на счет в местном банке. Пожимая на прощание руку, юрист фирмы поинтересовался, что я, небогатый человек, намерен делать с такой приличной суммой. Посоветовал вложить деньги в акции, пенсионные фонды. Поблагодарил за добрый совет, но сообщил, что вероятнее всего поеду путешествовать, возможно вернусь в места, где прошла молодость. ... Женюсь. ... Заведу детей... Адвокат покачал головой - неразумное, плохое вложение денег. Возможно он прав. Даже наверняка... Выписался из госпиталя, вновь вернулся в бэйсмант и через несколько дней получил по почте последний чек со старого места работы. Все дела на этом краю земли оказались завершенными. Торговец оружием, сгинул, бесследно исчез. Ну и черт с ним. Вот, сижу снова один. Подвожу последние итоги. Прощаюсь. ... Чемодан собран. В боковом кармане куртки билет на самолет, золотая кредитная карточка, чековая книжка. Собран и пистолет. Обойма с мягким, жирным щелчком вогнана в рукоятку. Подумал и дослал патрон в патронник... Со стороны парадного фасада билдинга хлопнула разболтанным замком входная дверь. По лестнице ведущей вниз раздались торопливые гулкие мужские шаги... Очень странные. ... Незнакомые. ... Неурочные. ... Палец автоматически снял оружие с предохранителя...