Глава 3

Во вторник вечером, двадцать третьего ноября, за два дня до Дня Благодарения и через две недели после чудесного пробуждения, Рип ван Рози давала свое первое интервью в прямом телеэфире.

Все таблоиды успели единодушно окрестить Роз-мари Рип ван Рози, намекая на Рипа ван Винкля, который проспал в знаменитом рассказе Вашингтона Ирвина целых двадцать лет.

С новой стильной прической (спасибо известному салону, пославшему ей даром лучшего мастера), в изящном современном наряде (спасибо крупнейшему универмагу), Розмари вышла из белого лимузина (спасибо телекомпании, любезно предоставившей…). На этом белом лимузине она прибыла ко входу в Западную студию из фешенебельного отеля «Уолдорф-Астория» (спасибо администрации отеля, которая утром вселила ее бесплатно в лучший номер люкс, а также — и так далее, и так далее).

Добрая дюжина охранников сдерживала напор нахраписто-наглых репортеров и толпы любопытствующих.

Розмари молча с достоинством прошествовала через шумный коридор в толпе, только улыбаясь и не отвечая на громкие выкрики и хамоватые вопросы газетной мелкоты.

Уже сидя перед зеркалом в гримерной, Розмари сказала молоденькой девушке, трудившейся над ее лицом:

— А вы знаете, до свадьбы я работала ассистентом режиссера на телестудии Си-би-эс.

— Что-то слышала, — отозвалась гримерша.

— В шестидесятые большинство женщин, выйдя замуж, бросали работу. По крайней мере я поступила именно так.

— Я бы тоже не прочь пожить за мужниной спиной, да не получается, — вздохнула гримерша, поправляя прическу Розмари.

Через несколько минут Розмари могла лишь ахнуть: из зеркала на нее смотрела все та же тетя Пег, только сейчас ей было от силы лет сорок пять.

— Да вы просто волшебница! — воскликнула Розмари.

— У вас от природы хорошие данные, — скромно возразила гримерша, обрызгивая лаком прическу своей клиентки.

— Какие там «данные», — почти весело вздохнула Розмари. — Остатки былой роскоши.

Эту телепрограмму она выбрала по двум причинам. Во-первых, идет в прямом эфире, благодаря чему ее высказывания не подвергнут никаким сокращениям, если сочтут их бредом сумасшедшей (а сочтут непременно!). Ну и, во-вторых, потому, что ведущий показался ей человеком интеллигентным, проявлявшим неподдельный интерес к своим собеседникам.

Сейчас она, облитая ярким светом, в полукольце телекамер, смотрела через узкий стол прямо на своего интервьюера, который, по своей давней традиции, сидел без пиджака и в широких подтяжках. На груди у него красовался значок «Я люблю Энди».

Отчего бы и нет? Кто знает, кто знает… А сейчас у нас трехминутная рекламная пауза, после которой мы продолжим разговор с Розмари Рейли, знаменитой Рип ван Рози. Мы покажем вам кадры с Энди, послушаем ваши телефонные звонки — и, если посчастливится, услышим реакцию самого Энди на любопытное заявление госпожи Рейли. Уверен, вам сейчас и в голову не придет переключиться на другой канал.

Телефонные компании по всему миру на протяжении трех минут фиксировали самый высокий уровень использования своих сетей.

Разговор шел дальше. После еще двух рекламных пауз ведущий снова подался в сторону своей гостьи и сказал, посверкивая пронзительными умными глазами за стеклами очков:

— Розмари, как мне только что сообщил ассистент, нам позвонила Диана Калем, глава пресс-службы «БД». В свое время она была гостьей нашей программы. Диана Калем сообщила, что в данный момент Энди отдыхает в своем доме в Аризоне. Однако он в курсе того, что вы сегодня в прямом эфире объявили себя его матерью. В течение последней четверти часа он внимательно следит за нашей передачей. — Тут ведущий посмотрел прямо в камеру, на которой горела красная лампочка, и дружески помахал рукой:

— Привет, Энди! — Затем он снова занялся Розмари. — По словам Дианы — и это нисколько не удивительно, — Энди искренне желает вам всего наилучшего и вместе со всеми поздравляет вас с чудесным выздоровлением.

Розмари метнула быстрый, почти оробелый взгляд в сторону камеры с красным огоньком — той, что в данный момент передавала ее изображение на всю страну, а точнее, на весь мир. Потупив глаза, она сказала:

— Спасибо. Большое спасибо, Энди.

— Диана сказала, что у Энди есть вопрос к вам. Вы готовы ответить?

— Разумеется, — сказала Розмари.

— Вопрос Энди следующий, — начал ведущий, и камера взяла его лицо крупным планом. — Он хотел бы знать, помните ли вы, что именно вы делали непосредственно перед тем, как впали в кому, которая продолжалась двадцать семь лет и шесть месяцев.

Теперь камера фиксировала крупный план Розмари.

— Да, я помню, — невозмутимо сказала Розмари. — Для меня это было как будто две недели назад. Все так свежо в памяти! Я сидела за столом в спальне, у окна. Собственно говоря, это был даже не стол, а школьная парта старого образца с откидной крышкой. Я пристроила на ней пишущую машинку — «Оливетти» — и печатала письмо. А Энди лежал рядышком на ковре и смотрел телевизор. Кукла, Фран и Олли…

Тут она осеклась и молча уставилась прямо в глаза ведущему. Он смущенно хихикнул и машинально повторил ее невразумительные слова:

— Кукла, Фран и Олли…

После этого ведущий слегка очумело тряхнул головой и посмотрел прямо в камеру.

— А вы знаете, — сказал он, — у меня такое впечатление, что госпожа Рейли говорит правду… Впрочем, не будем торопиться с выводами. Подождем, как на это отреагирует Энди. Как вы отлично знаете, наша передача — самая непредсказуемая в мире! Не переключайте телевизоры — мы скоро снова будем с вами!

Энди попросил организовать ему приватный телефонный разговор с госпожой Рейли. Поэтому программу на время прервали и пустили репортаж из Швеции.

Розмари провели в чей-то пустой кабинет, где на телефоне мигала красная лампочка.

Со стесненным сердцем она села за стол и дрожащей рукой сняла трубку.

— Энди?

— По моим щекам текут слезы. Она в свою очередь расплакалась.

— Они сказали мне, что ты умерла! — продолжал взволнованный знакомый дорогой голос в трубке. — Я в ярости — и одновременно я так безумно рад, что они солгали!..

Ей перехватило горло. Она не могла говорить. Молчал и он.

Только их всхлипы встречались где-то на полпути отсюда до Аризоны.

Розмари стала дергать ящики — в надежде найти носовой платок или салфетки. Но все было заперто.

— Ты меня слышишь?

— Да, дорогой, слышу, — сказала она, вытирая слезы просто ладонью и размазывая грим.

— Послушай, мой пресс-секретарь держит связь со студией по другой линии. Тебе не обязательно появляться в заключительной части передачи, мы можем это уладить. Ты как решаешь?

Розмари задумалась на несколько секунд, затем решительно сказала:

— Я все-таки появлюсь. Неловко перед ведущим — благодаря ему мы воссоединились, а я вдруг возьму и брошу его одного перед камерами…

Сын на другом конце провода рассмеялся. Какой чудесный смех!

— Похоже, я забыл, какая ты у нас заботливая и деликатная. Нет, на самом деле я не забыл. Я тоже выступлю. Если не возражаешь, мы завтра же устроим полномасштабную пресс-конференцию. Куда они тебя устроили?

— Я в «Уолдорфе», — сказала Розмари. — Как странно, Энди! Я говорю со взрослым мужчиной — а это мой мальчик! Для меня ты был шестилетним карапузом всего каких-то две недели назад!

— Когда ты вернешься в отель, мама?

— Как только закончится программа. Полечу туда стрелой.

— С учетом пробок, ты вернешься где-то в двадцать два тридцать. Ну а я смогу быть там не раньше чем в двадцать два сорок пять.

Она ошарашенно захлопала глазами:

— Как же — из Аризоны?

— На самом деле я в Нью-Йорке. У меня тут квартирка — прямо над офисом «БД». Официально сообщат, что я лечу на самолете и все такое… Какой номер твоей комнаты?

— Не знаю. Президентские апартаменты.

— А, понятно. Молодцы, хорошо устроили. Жди меня — уже выезжаю. На экране ты смотришься бесподобно!

Смеясь сквозь слезы, Розмари сказала:

— Да и ты, мой ангел, очень даже неплох на экране!

Глава 4

Толпа любопытных перед входом в Западную студию росла с угрожающей скоростью. Так что у Розмари появился благовидный предлог побыстрее исчезнуть оттуда.

Она в быстром темпе ответила на пару вопросов «едущего и заверила его, что непременно появится и этой студии еще раз, по уже вместе с Энди, который дал согласие на подобное совместное интервью.

Затем охран; — провела ее к задней двери — через кухню греческого ресторана и через студийный гараж. Там, на задворках Девятой авеню, ее поджидал белый лимузин. Маршрут тайного исчезновения, разработанный для Рип ван Розн, сгодился и для эвакуации новоявленной матери Энди, которая еще более известна для толпы.

Было уже ясно, как желтая пресса назовет ее: «госпожа Двойная Сенсация».

Водитель лимузина, настоящий ас, доставил ее к отелю «Уолдорф-Астория» за рекордное время — в двадцать два десять. Охранники провели Розмари через шумный многолюдный холл к особому лифту для самых важных особ и подняли на тридцать первый этаж.

Пока служащий открывал президентский номер, вставив электронную карточку в щель у двери, охранники поспешно выудили из своих бумажников первые попавшиеся листки — и протянули ей подписать. Так она дала первые в своей жизни автографы.

На панели телефонного автоответчика в просторной прихожей высвечивались цифры принятых сообщений: 37.

Ее замучат звонками! Ладно, пусть аппарат записывает молча — она позже, на досуге, разберется со всеми звонившими.

Розмари ткнула кнопку «Без звонка» и, на ходу сбрасывая одежду, побежала в ванную комнату.

Буквально за десять минут она успела принять душ, одеться и наложить макияж (собственное лицо без грима до сих пор приводило ее в ужас). Теперь она перед зеркалом прикалывала значок «Я люблю Энди» к нарядному кобальтово-синему атласному платью. Оно весьма смахивало на восточный халат, но Розмари в спешке не смогла обнаружить ничего более консервативного в том огромном ворохе одежды, что прислали ей едва ли не все крупные универмаги Нью-Йорка.

В дверь постучали. Сердце у нее так и остановилось.

— Обслуживание! Ваш ужин! — раздалось из коридора.

Розмари успокоилась и разрешила слуге войти. Она действительно на ходу успела заказать креветки и сыр.

Седовласый солидный официант в красном форменном пиджаке вкатил в прихожую многоэтажный, уставленный едой и напитками столик.

И у него на груди красовался значок «Я люблю Энди»!

— В гостиную, мэм?

— Да, пожалуйста, — сказала Розмари. — Но я заказывала только креветки и сыр.

— Это вам подарок от администрации, мэм. Разложить стойку бара?

— Да, будьте добры.

Она включила гигантский телевизор, а официант принялся накрывать стол в гостиной — расставлял прикрытые крышками блюда, раскладывал серебряные приборы и салфетки.

Он управился до завершения программы новостей. Когда заговорили о спорте, Розмари выключила телевизор и немного смущенно сказала официанту, который, закончив свое дело, в какой-то нерешительности переминался с ноги на ногу возле выхода из гостиной:

— Извините, наличных у меня нет…

— Что вы, что вы, мэм! — замахал руками седовласый официант. — Но я бы просил вас… Вы не черкнете несколько слов? Для меня будет большой честью иметь ваш автограф. Лучше любых чаевых! — простодушно прибавил он.

Поискав глазами, она не нашла иной бумаги, кроме круглой картонной подставки для коктейлей, и расписалась на ней.

Оставшись одна, Розмари подошла к окну. Между раздвинутыми роскошными занавесками, далеко внизу, виднелся красно-бело-желтый пунктир машинных огней на улице. Что влево, что вправо — одно и то же. Машины туда, машины сюда… Суета, суета, суета…

Так что же она скажет ему после первых объятий и поцелуев? Как сформулировать те вопросы, которые так и вертятся на языке? И как ей самой разрешить наиглавнейшую проблему: что может служить гарантией правдивости его ответов?

Она назвала его «мой ангел». В этом не было ничего дурного. Она так чувствовала в тот момент. Да и для его самолюбия это приятно…

В том прошлом, в далекость которого верилось с таким трудом, она частенько называла его именно так: мой ангел. Ему и впрямь случалось бывать сущим ангелом, однако, как ни крути, он был, по своему рождению, наполовину дьяволом — злым, падшим ангелом. Был и остается. И об этом она забывать не смеет. Особенно сегодняшним вечером.

Мальчишкой он иногда врал — очень убедительно и не один раз. К примеру, всего несколько месяцев назад — то бишь почти двадцать восемь лет назад — он отколол краешек мраморной доски в квартире у Минни и Романа и сумел убедить ее и Кастиветов в том, что он не только не виноват, но и…

Новый стук в дверь.

У нее опять подпрыгнуло и остановилось сердце.

И снова облегчение.

— Обслуживание! Шампанское, мэм. Подарок администрации.

Что за неугомонное начальство в этом отеле!

Она даже не потрудилась обернуться, лишь чуть повела головой и скосила глаза.

Очень молодой, в знакомом красном форменном пиджаке очередной официант катил перед собой столик с серебряным ведерком, из которого торчало горлышко обложенной льдом бутылки.

Розмари вздохнула и меланхолично произнесла:

— Спасибо. Поставьте, пожалуйста, ведерко вон туда, на стойку.

Она прикрыла глаза и вернулась к прерванной мысли.

В возрасте пяти с половиной лет Энди ухитрился обмануть трех взрослых и отнюдь не доверчивых людей: доказал им как дважды два четыре, что он не только не…

— Разве мы не обнимемся хотя бы разок перед тем, как я открою эту бутылку?

Розмари резко повернулась на голос за спиной. Официант все еще стоял возле стойки бара и с нежной улыбкой смотрел на нее. Господи, да это же Энди! Красивый, как Иисус с картинки. Обеими руками он откинул прекрасные длинные волосы со лба. На щеках, поверх бородки, играл здоровый румянец. Глаза ласково светились.

— Извини за этот маскарад, — сказал он, указывая на свой форменный красный пиджак с золотыми пуговицами и непременным значком «Я люблю Энди». — Не хотел привлекать внимания.

Энди сорвал душившую его обязательную для отельной прислуги черную бабочку и медленно двинулся к матери, широко разведя руки в стороны.

Пошли объятия, поцелуи, вздохи и охи, взаимное сглаживание и слезы, слезы, слезы — словом, о шампанском вспомнили лишь парой насквозь мокрых носовых платков позже.

Энди обернул ледяную бутылку салфеткой и с ловкостью клубного завсегдатая мигом высадил пробку, без хлопка и не пролив ни капли драгоценной влаги.

Розмари со смешком осведомилась:

— Где ты раздобыл весь этот реквизит?

— Внизу, в баре, — сказал Энди, присоединяясь к ее смеху. — Одолжил у одного официанта. Взял с него клятву помалкивать. Ты не представляешь, с какой охотой люди помогают мне! Иногда диву даешься.

Он не спеша налил себе полный бокал. Затем, с той же торжественной медлительностью, наполнил до краев бокал матери.

Так ни на секунду и не присев, по-прежнему стоя, они молча взяли бокалы и несколько секунд в полной тишине смотрели друг на друга поверх белой пены, оседающей навстречу золотистым пузырькам.

— Словами не скажешь, — произнес Энди. — Давай просто…

Все так же неотрывно глядя друг другу в глаза, они чокнулись и осушили до дна свои бокалы.

— Контактные линзы? — лаконично спросила Розмари.

— Нет, старушка черная магия, — отозвался он.

— Красивые. Даже лучше прежних. Энди со смехом нагнулся, чтобы ласково клюнуть мать в щеку.

— Хитрющая! — жизнерадостно воскликнул он. — Право, не знаю, когда именно ты лукавила: когда хвалила их в детстве или только что, когда обругала их прежний цвет… Давай-ка присядем, мамочка. Мне столько всего нужно объяснить тебе!

— Вся затея с «Божьими Детьми», — поведал Энди, — была задумана как ловушка — смертельная ловушка для того, чтобы стереть человечество с лица земли. Он намеревался одержать окончательную победу. Молниеносный Армагеддон. Своего рода блицкриг Зла против Добра. Гарантированный мат в два хода.

При этих словах его глаза сверкали так ярко, что Розмари показалось, будто она видит за этими прекрасными очами те, прежние, цвета тигрового глаза — или попросту тигриные.

— Теперь, — продолжал Энди, — когда я узнал об этом — о том, что он позволил им сотворить такое с тобой и никогда, даже намеком, не открыл мне истину… — У него дыхание сперло от злости. Пришлось остановиться и сделать глубокий вдох. — Теперь я больше чем когда-либо доволен тем, что мне удалось как следует вздрючить этого гада! Извини, мамочка, за грубое слово, но вернее не скажешь. Благодаря мне вышел пшик из Великого Плана — того самого, что он лелеял на протяжении тридцати трех лет.

Они сидели на диване с темной обивкой, уютно подвернув ноги под себя. Сидели очень близко, друг против друга, держась за руки.

— Именно из-за своего Великого Плана он и объявился тогда, — продолжал Энди, — Настоящие колдуны, и мошенники, и те мошенники, что считают себя настоящими колдунами, — вся эта пестрая шатия из кожи вон лезет, дабы «вызвать» его. У них, как правило, ничего не получается; их исступленные попытки только забавляют его. Однако случилось так, что ему вдруг потребовался здесь, на Земле, ребенок, которому в двухтысячном году исполнится как раз нужное количество лет. Именно поэтому в шестьдесят пятом году он внезапно откликнулся на призыв брэмфордских ведьм и колдунов — когда ты лежала на их алтаре.

Розмари потупила глаза. Одно упоминание о том давнем жутком событии заставило ее внутренне содрогнуться.

— Извини, — быстро промолвил Энди и наклонился поцеловать обе ее руки. — Глупо с моей стороны поминать былое и растравлять старые раны… Прости меня. Не сомневаюсь, что ты прошла через настоящий ужас.

Розмари горестно вздохнула и нашла в себе силы поднять глаза на сына.

— Продолжай, — сказала она. — И в чем заключался его план?

Прежде чем ответить, Энди отпил глоток шампанского. Розмари неотрывно наблюдала за ним.

— Ну, как тебе покороче рассказать… — произнес он, облизывая губы и ставя бокал обратно на кофейный столик. — Во-первых, он намеревался запустить в мир харизматического лидера, Великого Психоманипулятора, то есть гениального одурачивателя, высочайшего специалиста в области общения с массами — проще говоря, талантливого болтуна, который без мыла влезет в любую душу.

Тут Энди, глядя матери прямо в глаза, лукаво улыбнулся и прибавил:

— Но у этого сукиного сына обязательно будут нормальные, человеческие глаза. Согласно плану, эта марионетка к двухтысячному году должна достичь того возраста, в котором Иисус совершал свои подвиги. Даже некоторое внешнее сходство не помешает.

Энди приподнял подбородок и со значением погладил свою аккуратную бородку.

— Именно некоторое внешнее сходство с Христом, — продолжил он. — Чтобы вернее соблазнить христиан — и при этом не отпугнуть мусульман, буддистов и евреев. Такой человек, имея за спиной такую поддержку, без особого труда обретет нужные связи и соберет необходимые средства, чтобы начать самую блистательную и самую дорогую рекламную кампанию за всю историю человечества.

При этих словах улыбка исчезла с губ Энди. Теперь он молчал и прятал глаза, дышал тяжело, с усилием.

— Согласно плану, когда все-все на Земле поверят ему — за вычетом горстки несгибаемых параноиков-атеистов, вот тогда-то он и предаст человечество. Все человечество разом. Самое блистательное и самое дорогое предательство в истории человечества. Биохимические штучки. Тебе для собственного спокойствия лучше вообще не знать об этом…

Розмари растерянно заморгала глазами. Чем бы ни были эти «биохимические штучки»… от одного слова «биохимические» по спине бежали мурашки! Она догадывалась, на какие пакости способна химия в преступном союзе с биологией! Были тому примеры!

Энди наклонился ближе к матери, сжал ее руки в своих.

— Да, мама, — сказал он с горькой улыбкой, — вот для таких-то «подвигов» я и был взращен и воспитан. Воспитан им и брэдфордским колдовским кланом. Но как только умерли сильнейшие члены клана — Минни, Роман и Эйб, я начал задавать себе трудные вопросы. В то время я был еще подростком. Очень многие обычаи и ритуалы, которым и стал свидетелем, казались мне просто смешными и нелепыми. А кое-какие так прямо внушали отвращение. Я обнаружил в себе любовь к людям — я любил их почти всех, невзирая на то, кто именно их создал! Ведь я как-никак наполовину человек, не правда ли? Я ведь наполовину — ты. И кажется, даже более чем наполовину! Только взгляни на меня — и ты поймешь, что это так!

Розмари, кусая губы, внимательно слушала его.

— В итоге я восстал, — продолжил Энди свой жутковатый рассказ. — Твоя доля во мне оказалась сильнее его доли. Те немногие годы, что мы провели вместе… — Тут ему, похоже, горло перехватило от волнения. Он тряхнул головой, в глазах блеснули слезы. — Я… я всеми силами старался удержать в памяти тебя всю — твое тепло и твою ласку, чтобы иметь перед глазами пример души, устремленной к добру…

Вытирая кулаками слезы, он слабо улыбался, смущенно поглядывая на мать.

— Ах, Энди, Энди… — ласково выдохнула она, поглаживая его щеку.

Они потянулись друг другу, и их губы встретились в мгновенном поцелуе.

Розмари снова, нежно улыбаясь, погладила сына по щеке. И на ее глаза навернулись слезы.