Глава 6+6+6

В пятницу утром нашлась причина позвонить сыну: надо закончить приготовления, ведь она, собственно, даже не сказала ему твердое «да».

Ей больше не чудилось, будто он ее зовет; что ж, по крайней мере она хорошо выспалась. И с удовольствием позавтракала на атласной постели: дыня, кофе и круассан. Мария, доставившая поднос, волновалась сильнее, чем Розмари.

— У меня такое чувство, будто сегодня вечером я выхожу замуж за всех на свете! — Девушка смеялась, раздвигая шторы перед хмурым небом.

Розмари набрала номер телефона Энди и, глядя, как идут праздничные приготовления за кулисами «Метрополитен-опера», дождалась, пока отговорит автоответчик.

— Энди, хочу обсудить с тобой сегодняшний вечер. — Она подождала, глядя на стадион «Янки». Длинный гудок.

Она набрала секретный номер, поговорила с автосекретарем.

Ну вот, теперь у нее совесть чиста.

Еще больше полегчало, когда Розмари решила кроссворд. «По горизонтали: 1. Знаменитая мать, семь букв». Чего проще? Зажжение — главная тема дня. Остальное (кроме «знаменитого сына, пять букв») было посложнее и похитрее — дело обычное, по пятницам в газетах самые трудные головоломки. На кроссворд ушло почти сорок минут.

Энди не звонил. Она снова набрала номер сотового телефона.

"Если вы хотите передать Энди сообщение, нажмите кнопку «два».

Розмари нажала кнопку с цифрой «два».

— Пожалуйста, продиктуйте паше сообщение для Энди. — Гудок.

— Привет. Хочу обсудить сегодняшний вечер. К шести за мной приедет Джо, ты в курсе? Позвони поскорее, ладно? В половине двенадцатого я должна быть в парикмахерской.

Она дождалась ответа:

— Спасибо, Розмари. Скоро Энди получит ваше сообщение. Можете повесить трубку.

К тому времени, когда она отправилась в парикмахерскую, он так и не позвонил.

По возвращении она увидела на дисплее автоответчика двузначное число записанных посланий по общей линии и одно — по секретной.

— Привет, ты не знаешь, где твой сын? — Диана. — Я его со вторника не видела, а нам все звонят и звонят. Не мешало бы ответить кое-кому, к примеру. Папе и президенту. Не знаю, куда вы с ним собрались на Зажжение, предлагаю встречать в парке, с нами со всеми. Ты передай ему, чтобы позвонил мне, или сама позвони, если узнаешь, где он, ладно? И угадай, кто о тебе сочиняет хайку. Пока.

Розмари стерла эту запись.

Включила телевизор. Говорящие головы.

Между дверцами шкафа торчала выдвижная вешалка, на ней висел полиэтиленовый мешок из гостиничной химчистки. Розмари порвала полиэтилен, освободила небесно-голубой креп, разложила на кровати женский брючный костюм. Достала блузу из золотистого шелка и золотистые же сандалии на высоких каблуках. Их тоже положила на кровать. Потом скатала полиэтиленовый мешок и сунула в мусорную корзину. Постояла. Хмурясь, сунула руку в карман, слаксов. Карточка на месте.

Надела темные очки и головной платок.

Спустилась в заполненный народом, шумный вестибюль и, опустив голову, прошла от лифтов за угол, к двери с табличкой «Вход только по служебным пропускам». Провела карточкой по замку.

Створки раздвинулись — кабина оказалась на этом этаже. Похоже, Энди на месте нет. Может, умер от сердечного приступа, так и не дождавшись ее отклика на мольбы о помощи?

Все-таки она вошла в кабину лифта, приготовилась к стремительному рывку, нажала кнопку «52». Замелькали цифры. Розмари сняла очки и платок, распушила волосы, подвигала нижней челюстью, пока не щелкнуло в ушах.

Она вспомнила, как была в этом лифте с Энди, глядела на его заросший подбородок и неслась вверх гораздо быстрее, чем ей хотелось. Навстречу красивым видам.

Со звоном зажглась красная кнопка «52», дверные створки раздвинулись.

За черной с медью гостиной серело зимнее небо. К трем часам дня уже стемнело, над далеким Квинсом сгустились тучи. Опять повалит снег?

— Энди? — позвала она, когда закрылся медный цилиндр.

Слева и сзади плавно звучал знакомый женский голос:

— ..наш постоянный репортаж о Зажжении. До него осталось меньше четырех часов, и везде, в каждом часовом поясе, люди переживают новое, торжественное…

— Энди? — повторила Розмари и пошла на голос к отворенным дверям.

В комнате сияли телевизионные экраны и мелькали изображения, четыре больших экрана были видны целиком и еще Два — частично. Всего три сверху и три снизу.

— Энди? — позвала Розмари вместе с детьми в классе на экране.

Она распахнула двери настежь, сунула голову в проем, окинула комнату взглядом.

Энди был прибит к стене — руки раскинуты, голова свисает, окровавленные ладони пронзены гвоздями. На нем были белая футболка «БД» и джинсы. Он висел, зажатый между темной деревянной стеной и спинкой черного кожаного дивана.

Розмари закрыла глаза, пошатнулась, схватилась за косяк.

Распахнула глаза и в мерцающем свете увидела не видение, а распятого Энди. Из окровавленных волос торчали бледные рожки.

Мертв?

Розмари оттолкнулась от косяка, бросилась к дивану, упала на него на колени, приложила руку к груди сына, другую — к его шее у ключицы.

Тепло.

И пульс есть, Слабый, медленный.

Да, у основания шеи ощутимо биение. Она затаила дыхание и, кривясь, посмотрела на его правую руку — ногти превратились в когти, из окровавленной ладони торчат четыре дюйма толстого, как карандаш, гвоздя со шляпкой. Что за безумец это содеял? На темной стенной панели подсыхала кровавая дорожка.

Лодыжки тоже прибиты? Розмари выгнула шею, чтобы заглянуть за спинку дивана, но в темноте ничего не рассмотрела. Вероятно, он стоит на полу, судя по его росту и среднему напряжению мускулов рук. Она почувствовала, как колышется его грудь.

— Энди?

Позади нее с экранов он говорил о Зажжении. Его голова шевельнулась, повернулась к ней. На темени торчали кривые рожки величиной с большой палец. Розмари, морщась, как от боли, погладила его по щеке. Смеженные веки поднялись. Она улыбнулась:

— Я здесь. Я тебя услышала. Я думала, мерещится! Милый, прости!

Он открыл рот, захрипел; тигриные глаза смотрели с мольбой.

Розмари повернулась к низкому черному пристенному столику, опустила ногу на пол, вынула из ведерка покрытую влагой бутылку шампанского. Взяла ведерко, перенесла на диван и, стоя перед сыном на коленях, окунула руку в талую воду. Смочила ему губы.

Капли попадали Энди на язык, в рот; он слизывал воду с материнских пальцев, глотал.

— Я тебя сниму, — говорила она. — Я тебя сниму… Он слизывал и глотал. Тигриные очи благодарили.

— О, мой ангел, — сказала Розмари, — кто это сделал? Что за зверь способен на такое? У него задрожала нижняя губа.

— П-п-папа…

Розмари изумленно посмотрела на него.

— Твой… отец? — Она вытерла слезы тыльной стороной ладони, сокрушенно покачала головой. — Он был здесь, это он сделал?

— Он здесь… — прошептал Энди. — Здесь… Веки смежились, рогатая голова безвольно повисла.

Вероятно, у него были галлюцинации… но кто еще способен на такую жестокость? Неужели отец решил отомстить Энди за измену? За то, что свечи оказались безвредны?

Когда Розмари нашла кухню, оттуда не выскочил Сатана. Не прятался он и в холодильнике.

Она вынула лоток с ледяными кубиками и отправилась на поиски ванной. Та оказалась рядом со спальней; окно спальни тоже смотрело на зимнее небо. В обеих комнатах царило ultramesso. В ванной ей посчастливилось найти несколько довольно чистых полотенец, парикмахерские ножницы и бутылку медицинского спирта; в спальне с вешалки открытого шкафа она сдернула два галстука.

Розмари снова забралась на диван и, стоя на коленях, прижала полотенце со льдом к когтистой правой ладони. Гвоздь был неколебим — оставалось лишь гадать, насколько глубоко он засел в панели красного дерева и не загнулся ли его конец. Розмари надеялась, что лед остудит металл и частично снимет страшную боль. Боже, какая, должно быть, это мука!

Она заставила себя ждать, глядеть на его лицо, даже в беспамятстве искаженное ужасом. Вроде бы рожки чуть-чуть втянулись? Или просто она к ним привыкает?

Розмари подвигала озябшими руками — полотенце промокло насквозь, — удостоверилась, что лед совсем рядом с гвоздем и ладонью. Господи, каким надо быть жестоким, чтобы поступить так с живым существом, уже не говоря о родном сыне. «Своей жизнью оправдывает свое имя», — так однажды выразился Энди. С лихвой оправдывает. Насколько помнится, Библия его называет отцом лжи. А как насчет того, чтобы назвать его отцом зверской жестокости?

Она содрогнулась, вновь увидев — впервые за долгое время — желтое адское пламя в глазах, промелькнувшее в ту далекую ночь, когда Ги насиловал ее на виду у всего ковена. Когда Энди был еще в колыбели, она решила, что его тигриные глаза — золотая середина между теми откровенно дьявольскими и ее собственными, человеческими; сейчас ее осенило, что наименее привлекательные свойства И таланты сына, такие, как умение лгать и манипулировать людьми, возможно, всего лишь наполовину отцовские. Интересная мысль.

Розмари положила мокрое насквозь полотенце в пластиковый выдвижной ящик стола, слезла с дивана, вытерла ладони о слаксы. Затем отодвинула от стены правый край дивана. Лодыжки не прибиты. Для пущей уверенности она их ощупала — носки, теннисные туфли. Гвоздей нет.

Она постояла, прижимаясь боком к бедру сына, плечом упираясь ему под мышку. Длинным лоскутом, оторванным от сухого полотенца, обмотала холодный гвоздь, торчащий из его ладони. Ухватилась за него обеими руками.

— Вылезай, — велела Розмари гвоздю и потянула на себя — медленно, не слишком сильно.

Энди застонал, с ладони потекла струйка свежей крови.

— Другого выхода нет, — сказала Розмари. Гвоздь шевельнулся. Она одной рукой качала и тянула гвоздь, а другой придерживала руку Энди. С предельной осторожностью, бережно она вытаскивала, выкручивала гвоздь из пронзенной руки, а саму руку прижимала к стене.

Проклятый гвоздь удлинялся — семь, восемь, девять дюймов. Наконец Розмари вырвала его, и он глухо ударился о ковер.

Она намотала сыну на руку другой лоскут полотенца, туго обвязала ее галстуком; теперь надо было придумать, как удержать Энди на ногах, когда она заберется на диван и займется другой рукой.

Вдруг его кисть поднялась и двинулась влево, и Розмари присела. Она глядела на сына и поддерживала его у стены, пока он поворачивался и тянулся к гвоздю, торчавшему из левой ладони.

— Сначала — лед, — сказала Розмари, но он вцепился в гвоздь обмотанной полотенцем рукой и, зажмурясь, рванул.

Розмари поморщилась. В дереве и штукатурке заскрипел гвоздь. Она едва успела подхватить Энди и чуть не упала вместе с ним. Опустила его поперек спинки дивана. Гвоздь звякнул о пристенный столик. Розмари наклонилась, обхватила ноги в джинсах, приподняла, перевалила через спинку дивана, сама обежала диван сбоку и потянула за ноги, чтобы лодыжки легли на обитый подлокотник дивана, а макушка прислонилась к другому подлокотнику.

Розмари обмотала кровоточащую левую руку сына куском полотенца, завязала и положила вдоль туловища, устроила поудобнее и вторую руку. Постояла, глядя, как на его груди поднимается и опускается футболка с буквами «БД».

Сама глубоко вздохнула, откинула волосы с лица.

Развязала шнурки его теннисных туфель, сняла их, помассировала ноги в носках.

Взяла в ванной мыло, на кухне — миску теплой воды, вернулась к сыну, сняла повязки с рук, счистила запекшуюся кровь с обеих ран, промыла, накапала спирта, туго перебинтовала руки чистыми лоскутами полотенец и обвязала галстуками.

Теперь ему нужен укол против столбняка, помощь хирурга и больничный уход; но как быть с рогами, когтями и светящимися глазами?

Придется открыть правду Джо. Есть надежда, что он знает надежного врача, который согласится помалкивать — если не из дружеских побуждений, то за деньги. А может, Джо подскажет адрес какой-нибудь частной клиники?

Она умыла Энди лицо, счистила кровь с волос, расчесала их на пробор и обнаружила на темени свежий струп длиною в дюйм. Его Розмари трогать не стала.

Она отнесла в кухню посуду и окровавленные тряпки, вымыла руки, удалила кровь со своего свитера, заполнила лоток для ледяных кубиков водой, поставила в морозильник, налила стакан холодной воды, выпила, налила снова.

Розмари прислонилась к дивану спиной, головой к подлокотнику, рядом с головой сына. Глубоко вздохнула, закрыла глаза. Услышала протяжный, переливчатый клич муэдзина. Оперный тенор. На молитву зовет…

Она открыла глаза и увидела шесть разных сцен на шести экранах: храмы-близнецы, стадион с египетскими рекламами, огромные сходни океанского лайнера, на двух экранах — одинаковые ракурсы запруженного народом Шип-Медоуз. Электронные часы на пристенном столике мигали красными цифрами: 5.29.

Господи, уже так поздно. Пока рвала полотенце, пока промывала раны… Джо, наверное, в пути, звонить ему нет смысла. Наверняка предположил, что она собралась рано, и прибудет вовремя.

Розмари посмотрела на экраны, послушала дикторов, ведущих, церковный хор мормонов.

Энди повернул голову. Его тигриные глаза смотрели на экраны.

— Здравствуй, — сказала она. — Ты снова с нами, и это прекрасно.

Он молчал и смотрел.

— Пить хочешь? Он коротко промычал.

Розмари встала на колени, приподняла его голову, поднесла к губам стакан.

— Скоро здесь будет Джо. Есть шанс, что он знает местечко, где тобой займутся врачи. Ты поправишься.

Она опустила его голову, поставила стакан.

Энди смотрел на экраны.

— Пока все идет прекрасно. — Она снова прислонилась спиной к подлокотнику кожаного дивана.

Их головы покоились рядом. Розмари и Энди смотрели, слушали.

— О, гляди… Он откашлялся.

— Через три минуты после Зажжения начнут освобождаться летучие вирусы. Они распространятся… Розмари резко повернулась к нему:

— В лаборатории сказали, что свечи чисты…

— Наверное, не знали, что надо искать. Потому-то он меня и приколотил. Чтобы я тебе не рассказал, пока есть время всех оповестить. Я собирался… — Он судорожно сглотнул, посмотрел на нее. — Мне было так мерзко. Я все думал о малыше Джеймсе…

Розмари посмотрела ему в глаза. Музыка Зажжения набирала силу, пел хор.

— Рози? Ты здесь?

— Джо! — крикнула она. — Подожди секунду! Она попыталась встать, но Энди забинтованной рукой схватил ее за предплечье.

— Мама, я так виноват! — На тигриных глазах выступили слезы. — Я лгал тебе, все скрывал… о свечах, о нем… Лучше бы я умер!

Розмари повернулась к дверному проему — там уже появился Джо, рослый, франтоватый, настоящий денди. Ультраденди: котелок, белые галстук и перчатки, фалды, рулон золотисто-голубого шелка в одной руке и корзина для пикников в другой.

— Забавно, — сказал он, роняя рулон на кресло. — Я всегда думал, что будет настоящий праздник, но теперь, когда наконец наступил этот момент, у меня вдруг появилось ощущение… что самое подходящее слово для него — похороны. Гм.

Джо поставил корзину на столик, снял котелок, положил рядом полями кверху.

— Тебе очень повезло, — указал он пальцем в белой перчаточной ткани на Энди, — что у тебя такая любящая матушка. Если бы не она, ты бы до конца вечности провисел на стене.

Стоя на коленях, держась за край пристенного столика, Розмари подняла голову и посмотрела на него:

— Джо?

— Привет, киска. — Дергая перчатки за пальцы, он улыбнулся. И подмигнул ей желтым адским глазом.

Он улыбался, пока она, не сводя с него глаз, под бормотание Энди поднималась на ноги.

Он бросил перчатку в котелок, принялся снимать вторую.

— За ним нужен глаз да глаз. Разве можно доверить ему шоу, разве мог я оставить в живых наполовину человека, то есть способного размякнуть? Никоим образом, слишком уж многое поставлено на кон. И был я прав или не прав, позволь тебя спросить?

В котелок упала вторая перчатка.

Розмари не сводила с него глаз.

— Я предвидел, что на дантиста наедет такси или что-нибудь в этом роде, — сказал Джо, подтягивая белый галстук. — Я знаю, как эго делается. Мегашах-маты, бесконечная игра: он белый, я черный. Первый шаг за ним, но сегодня я смахну с доски его пешки. А также коней, и слонов, и короля. А королеву приберегу. — Он поклонился Розмари и подмигнул. — Чисто сработано, правда? Ты — его логически закономерный шаг, твоя задача — добиться, чтобы наш котенок распустил сопли, поэтому я держал в рукаве Джо и ждал своего часа.

Розмари не сводила с него глаз.

— К кому скорее всего обратится попавшая в беду дамочка? — продолжал он, расправляя на животе рубашку. — К кому, если не к бывшему полицейскому, якобы имеющему связи с гангстерами? А если, к примеру, дамочке понадобится химик-эксперт? Или билеты на хит сезона, или места в церкви на молитве? Кстати, сердечный привет от Мэри-Элизабет и ее любовницы-лесбиянки! — Он ухмыльнулся. — Детка, когда я вхожу в собор, у всех начинаются схватки. Но довольно о моих дьявольских махинациях.

Он развернул золотисто-голубой рулон, достал ее брючный костюм и блузу, вынул сандалии, протянул ей.

Розмари посмотрела на свои вещи.

— Переодевайся. И приведи себя в порядок. У него в ванной для гостей полный комплект косметики от «Элизабет Арден»… Ну, давай же! Мы немного потанцуем. Танцы лучше разогревают, чем все это дерьмо. Здесь есть большой зал, именно там я его учил. У вас, ребята, мало что получается прилично, но на этот бальный зал посмотреть стоит.

Она перевела дыхание и сказала:

— Я лучше умру. Честное слово. Я серьезно.

— О? — Он опустил руки, кивнул. — Понимаю, что ты чувствуешь. Это наследственное. Плюс церковное воспитание. — Он снова кивнул и покосился на гвоздь, лежащий на ковре.

Окровавленный стальной гвоздь взмыл в воздух, качнулся в сторону, поднялся еще выше и приклеился шляпкой к потолку футах в девяти или десяти над лицом Энди.

Энди лежал и смотрел на гвоздь.

— В какой глазик? — Джо-сатана поглядел на Розмари.

Она подняла руки.

— Расслабься. Помнишь? Я все делаю сам. Они танцевали на скользком черном полу перед мерцающей диорамой — Ист-Сайд, мост Уайтстоун, Квинс — под светящимися днищами облаков.

Он пел вместе с Фредом Астером: «Пока не грянул час расплаты и не сбежали музыканты, танцуй и пой!» — и прижимал ее к себе. Держал за талию, за руку.

— Послушай, извини, что я так нехорошо себя вел. Ты должна понять, у меня сегодня совершенно особенная ночь и я чуток мандражирую. И я не привык выслушивать грубости, разве что от него в последнее время.

— И за это ты прибил его к стене? — не глядя на Джо-сатану, спросила Розмари.

Они танцевали под пианино, духовые инструменты, тарелки и барабаны.

— Слушай, Рози, я ведь мог приказать, чтобы с тобой разобрались, однако не сделал этого. Я ограничился комой и позаботился о том, чтобы ты лежала в хорошей клинике и твои счета вовремя оплачивались.

Розмари глядела в сторону, и он заставил ее повернуться.

— В эту ночь мы будем смотреть в глаза друг другу. И не говори, что не помнишь. Должно быть, ты очень испугана, даже в ужасе. Не буду к тебе слишком строг.

Но для меня это волнующий и прекрасный момент. Единственный в жизни, — в одной из моих жизней, а не в твоей, надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю. Лучше будет, если поймешь. И кто знает, возможно, я даже умнее, чем кажусь самому себе. Возможно, я знал — или всего лишь надеялся где-то в глубине души, — что, если ты доживешь до той поры, когда Энди придет время взяться за дело, может случиться, мы снова поглядим друг другу в глаза в более приличной, «цивилизованной» ситуации и у нас, так сказать, появится шанс вернуться туда, откуда мы пошли разными путями.

Она смотрела на него, он улыбался.

— И вот глядим… Тебе нравятся его глаза? Могу сделать такие же. — Он посмотрел на нее тигриными глазами. — Тебе нравится Кларк Гейбл? — В этот момент ее спрашивал и ей улыбался Кларк Гейбл. — Скарлет, я могу всю ночь напролет изображать Реда Батлера. — С плутоватой улыбкой Гейбл покачивал ее. — Сейчас — наверх, но свет не погаснет. — Джо-сатана поднял ее на руках. — Мои спецэффекты очень специфичны.

Она отвернулась. Продолжая вести в танце, он заставил ее прогнуться, заглянул в глаза, привлек к себе.

— Пока не грянул час расплаты, — пропел Фред Астер.

Джо-сатана поставил ее на ноги.

— А сейчас перейдем к приятной стороне дела. На тот случай, если ты не понимаешь, к чему все идет… Рози, я говорю о вечной юности. Выбери возраст — двадцать три, двадцать четыре, да сколько скажешь! — и он твой навеки. Ни болей, ни хруста в суставах, ни противных коричневых пятнышек, все отлажено, все тикает, как мотор «роллс-ройса».

Танцуя, Розмари посмотрела на него; он кивнул.

— Я это часто предлагаю, однако редко обеспечиваю. Ты достаточно стара, чтобы оценить предложение, и тебя я не обману. Получишь не только потерянные годы, но и те, что впереди, все до последнего. Проживешь их в приятном окружении, ничего общего с адской сволочью, которая тебе всю жизнь искалечила… Рози, по части обслуживания я дам сто очков фору этой гостинице.

Она повернулась к нему и спросила:

— А ты отменишь Зажжение, если я…

— Послушай, — сказал он, — давай без этого, а? Нет, не отменю. Да и не могу, уже слишком поздно. Так что — или вечная юность, или смерть, как только спустишься на несколько этажей. Газ сюда не достанет, он тяжелее воздуха. Вот почему мы с тобой наверху.

Она попятилась, посмотрела на него:

— А как же Энди? Он покачал головой:

— Я в нем больше не нуждаюсь, да и не верю ему, тем более когда дело касается тебя. У нас еще будут дети. Сколько захочешь. Вечная юность, помнишь? Розмари, подумай! Я понимаю, такое решение принимать нелегко, учитывая твое прошлое и прочие обстоятельства, но ты умная женщина и способна помножить два на два. Ты ведь меня лихо сделала, когда расколола загадку Джуди. Так что наверняка ты поймешь: это единственный выход.

Они танцевали на фоне блеска и облаков. Он вертел ее, удерживал, прижимался щекой к ее щеке.

— Я в раю… Я в раю… Сердце бьется так сильно — не могу говорить… — пел Фред Астер.

В свете мерцающих экранов Розмари сидела в кресле, сгорбясь, сложив руки на груди и опустив голову.

Энди полулежал на диване, упираясь локтем в подлокотник. Коврик был отброшен. Тигриные глаза смотрели на Розмари, рогатая голова покачивалась, губы обнимали соломинку из банки с кока-колой, которую он держал между когтистыми большим и указательным пальцем обмотанной полотенцем руки.

Джо-сатана сидел в кресле, откинувшись на спинку; ноги в черных шелковых носках лежали на пристенном столике. Дьявольские очи (умеренные до тигриных) посматривали то на жену, то на сына. Он ел икру, черпая ее ложкой из фунтовой банки. Не боясь испачкаться, перевернул банку, глянул на многофункциональные часы.

— О, черт! Три минуты двенадцать секунд, а уже началось. Смотрите, парень на лестнице! Видите? А там, вон там, женщина. Хо-хо, глядите, куда упала свеча. — Он покачал головой из стороны в сторону, отвесно воткнул ложку в икру. — Поразительная точность! — Он поднял бокал с шампанским. Глотнул. — Молодцы были эти ребята. Ты куда?

Розмари вышла из комнаты. Приблизилась к окну.

Постояла, прижимаясь лбом к стеклу.

Пятьюдесятью двумя этажами ниже в парке искрилась золотая пыль. Золотая пыль на игровых площадках, золотая пыль на Шип-Медоуз. На севере, насколько охватывает глаз, мерцает золотая пыль — где-то ярче, где-то тусклее. Где-то она сменяется темными пятнами. Должно быть, половина населения города (и в том числе ядро «БД») собралась там, внизу, под голыми зимними деревьями, чтобы зажечь свечи. Может быть, людей влекла туда память предков-друидов?

В двух окнах крутого, как утес, здания на Пятой авеню вспыхнул огонь. В Квинсе облака окрасились багрянцем. В вышине на фоне звездного неба медленно проплыло несколько огней — самолет одной из немногочисленных международных авиакомпаний, которым не удалось отменить все рейсы на этот час. Но пилот вернется и зажжет прихваченную с собой свечку за всех пассажиров и членов экипажа, которые тоже затеплят свечи после посадки.

Далеко внизу в искрящейся золотом парковой части Сентрал-парк-саут завалился набок крошечный конь и увлек за собой карету. За ним рядком лежали другие кони и экипажи. Легковые машины и автобусы стоят, их окружает золотая пыль и черные крапинки.

Розмари плакала.

Если бы она поднялась сюда в пятницу вечером, когда впервые услышала призыв Энди… Если бы стыд не заглушил остальные чувства…

Она содрогнулась всем телом.

Глубоко вздохнула. Вытерла щеки тыльными сторонами ладоней.

Услышала за спиной его шаги.

— Я остаюсь с Энди, — сказала она.

— А я думал, ты умнее, — сказал Энди. Она повернулась к нему. Они посмотрели друг на друга.

— Уходи.

— Как? — спросила она. — Я ведь не заслужила даже вечную старость. Даже еще одного дня жизни.

— Уходи, — повторил Энди. — Поверь, так надо. Все будет хорошо.

— Хорошо? — Ее глаза наполнились слезами. — У меня все будет хорошо? Когда в целом мире все умрут, и ты умрешь, и я останусь с ним? Да ты обезумел от голода! Ты сумасшедший!

— Посмотри на меня, — сказал он. Она заглянула в тигриные глаза.

— На этот раз ты можешь мне поверить. Розмари вглядывалась в его лицо.

— В самом деле?

— Какая мне выгода лгать? — Энди улыбнулся.

Она тоже улыбнулась. Наклонилась к нему, погладила по щеке. Поднялась на цыпочках. Он наклонился. Они поцеловались в губы. Целомудренно.

Улыбнулись друг другу.

Он шагнул в сторону, протянул перевязанную руку в сторону Джо-сатаны, который во фраке и белом галстуке, с котелком в руках ждал у открытого медного цилиндра.

Розмари постояла секунду-другую и пошла — креп покачивается из стороны в сторону, высокие каблуки щелкают по скользкому черному полу.

Джо-сатана галантно пропустил ее в кабину из красной кожи и меди. Она повернулась и мельком увидела Энди, стоящего на фоне мерцания и облаков с поднятой рукой, затем Джо-сатана приблизился к ней вплотную, и за его спиной затворилась дверь лифта.

Они камнем полетели вниз.

Он надел ей на голову свой котелок, сдвинул его на затылок, распушил несколько локонов.

— Прелесть!

Розмари посмотрела на его белый галстук. Настоящий узел, никаких резинок с застежками.

— Как мы пройдем через газ?

— Об этом не беспокойся.

Он улыбался, а она посмотрела вверх, на красные буквы и цифры, мелькающие над его головой. 10, 9, 8… 1, — 1, — 2…

Кабина помчалась еще быстрее.

Стало жарко.

Розмари потела и смотрела на его галстук.

— Скорей бы избавиться от этого обезьяньего наряда, — сказал он. — Я имею в виду тот, что внутри. Я ведь его таскаю уже три проклятых года.

Он вонзил когти — когти! — в галстук и ворот сорочки, дернул, сорвал вместе с кожей шеи. Обнажилась черная с прозеленью чешуя; клочки материи и плоти полетели на медь и красную кожу.

Розмари посмотрела в адские глаза, на кривые белые рога.

— Ты же говорил, ада не будет.

— Розмари, деточка моя, — прохрипел он, срывая пиджак, рубашку, мясо с влажной черно-зеленой чешуи, — я лгал! Неужели ты этого еще не поняла? Извиваясь, к ее лицу потянулся огромный язык. Она закрыла глаза и закричала, а в следующий миг ее обхватили руки.

— Ро! Ро! — кричал он, держа ее, сжимая ее, целуя ее в лоб. — Все хорошо! Все хорошо! Хрипя, задыхаясь, она открыла глаза.

— Все хорошо, — твердил он. — Все хорошо, все хорошо…

Она вцепилась в свою пеструю пижамную рубашку, окинула диким взором залитую светом раннего утра комнату.

Увидела афиши из Парижа и Вероны, желтый полноформатный плакат со словом «Лютер» и красным кольцом у нижнего края.