Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Щепка

ModernLib.Net / Триллеры / Левин Айра / Щепка - Чтение (Весь текст)
Автор: Левин Айра
Жанр: Триллеры

 

 


Айра Левин

Щепка

Часть первая

Глава первая

Начать следует с того, что утро понедельника оказалось вполне ничего – Гофманы, как всегда, выясняли отношения; д-р Пальм висел на телефоне, увещевая своего экс-пациента, что жизнь дается всего (один раз и тому подобное; прислуга Коулсов истязала один из хозяйских вибраторов; Лесли общалась в домовой прачечной с Филом, – а чуть позже... вообще грех жаловаться. В вестибюль вошла Макивой, с ней женщина – вылитая Теа Маршалл. Тот же овал лица, такая же темноволосая. Вероятно, на предмет квартиры Б на двадцатом этаже. Косметический ремонт там закончили неделю назад.

Он продолжил наблюдение. Они поднимались в лифте номер два. Второй монитор, стало быть... А она отлично сложена. Высокая... Грудь в порядке... Темный элегантный костюм... Нет, пожалуй светлый. Через плечо на ремешке сумочка, положила на нее руку, сама вся внимание – Макивой распространяется насчет встроенной системы кондиционирования в кухне, оборудованной "Поггенполем"... Посмотрела на него. Лет тридцать пять – тридцать шесть... Поразительное сходство.

Он вывел на спаренные экраны гостиную и спальню в 20Б. Она уже в прихожей. Идет в гостиную... каблуки по паркету – цок-цок! цок-цок!.. Со спины тоже неплохо смотрится. Подошла к окну. Мэдисон-авеню... На противоположной стороне низкие дома.

– В самом деле, вид прелестный, – сказала она. Голос мелодично-гортанный. Как у Теа Маршалл.

Обручального кольца не видно. Подумал, что вполне может быть замужем, наверняка кто-то есть. Так-так!.. Уже готов оправдывать ее – правда, неизвестно в чем, – сообразив, что ей нужна квартира и, возможно, снимет эту. Постучал по дереву...

Она повернулась спиной к окну, окинула взглядом комнату, улыбнулась. Вскинув голову, пошла... Смотрит в упор! Теа Маршалл... прямо на него. Перехватило дыхание.

– Какая забавная люстра! – сказала она. Над головой стеклянная тарелка с плавными изгибами – стиль "Арт деко". В хромированной по центру части – ее уменьшенное изображение, лицом вниз. Вся какая-то малиновая, смотрит с потолка сама на себя.

– В общем, да! – подала голос миссис Макивой, подходя к ней. – Такие люстры во всем доме. Дорогое удовольствие, конечно. Первоначально планировалось продать квартиры в частную собственность, позже было решено сдавать внаем, включив затраты в арендную плату. В конце концов, для съемщика все равно выгодно.

Плата за квартиру, безусловно, высокая, подумала она, но не запредельная. Направилась в прихожую, обернувшись, еще раз оглядела комнату. Белая... метров двадцать, может, двадцать два. Окно – большое, широкое. Паркетный пол. В стене, смежной с кухней, – окошечко-проем... Если в квартире все остальное на таком же уровне, придется принимать решение, как говорится, не сходя с места, тем самым осуществив рывок в комфортную жизнь. Вот только так ли уж необходимо расставаться с Бэнк-стрит? А хлопоты, суета, связанные с переездом?

Пошла в прихожую.

Кухня оказалась просто красавицей – пластик под орех, нержавейка, под навесными шкафами флюоресцентная подсветка, масса всяких удобных приспособлений. Квадратная... с огромным прилавком для готовки.

За кухней – ванна. Вообще сплошное сверкание, нечто сногсшибательное. Стены из черного стекла, всякие полочки, вешалки, крючочки тоже черного цвета, хромированная арматура. Сама ванна – огромная. Отдельно – душевая кабина. Над утопленным в стену шкафом – лампы дневного света. На черном стеклянном потолке такой же, как в гостиной, светильник. Тот же самый "Арт деко", только чуть поменьше.

В дальнем конце прихожей – дверь в спальню. Большая комната, не меньше гостиной, и тоже сверкает белизной. По левой стене сплошь стенные шкафы с дверями типа "аккордеон". Из огромного окна в глубине – еще один совершенно потрясающий вид. Кусочек желтеющего парка, край озера и крыша готического здания, что на Пятой улице. Рядом с окном, по правой стене, письменный стол встанет вполне. Кровать, конечно, за ним. Ничего, что напротив окна – лежи себе и смотри... Она вздохнула, переводя взгляд с собственного отражения в светильнике на миссис Макивой, застывшую в углу, рядом с дверью.

– Так получилось, что это первая квартира, которую я смотрю, – сказала она.

Миссис Макивой улыбнулась:

– Прелестная квартирка! Я бы такую не упустила. Они вернулись в прихожую. Миссис Макивой распахнула шкаф для белья.

Она еще раз обвела взглядом помещение. На Бэнк-стрит такое милое жилище, подумалось. Высокие потолки, действующий камин... Правда, с тараканами, с Джеффом – это два года – и с Алексом – это целых шесть...

– Я согласна, – сказала она. Миссис Макивой улыбнулась:

– В таком случае, прошу вас, вернемся в офис. Заполните необходимые бумаги, и сразу же начнем оформление.

* * *

Он извелся, ожидая звонка от Эдгара. Тот позвонил в среду, часов около шести вечера.

– Привет, Эдгар, – сказал он, выключая экраны. – Как ты?

– Терпимо. А ты?

– Нормально.

– Сентябрьская заявка в работе. Естественно, все зависит от того, как поведет себя рынок. В отношении дома вот что: попросил Миллза потолковать с Дмитрием еще разок по поводу вестибюля.

– Скажи, чтобы попробовал по-русски, – заметил он. – Мрамор пока еще здесь. Имею в виду те две плиты.

– Новые уже на подходе. Проконтролирую. Как только, так сразу. А у миссис Макивой появился вариант на 20Б. Я тебе говорил, что она свободна?

– Да, – ответил он. – Говорил.

– Значит так: Кэй Норрис, тридцать девять, разведена, старший редактор издательства "Диадема". Похоже, мила и тихоня. Репутация, отзывы – все по первому классу. Миссис Макивой говорит, хороша собой. Не расстается с кошкой.

– Кэй – это имя или инициал?

– Имя.

– Стало быть, Кэй Норрис...

– Совершенно верно. Записав на листке, сказал:

– Идеальный вариант. Скажи Миллзу, чтобы оказал ей максимум внимания.

– Скажу. Других новостей нет.

– Тогда пока, не буду тебя задерживать, – сказал он и нажал на рычаг.

Кэй Норрис... Подчеркнул жирной чертой.

– Старше, чем думал. Тридцать девять...

Теа Маршалл было сорок, когда она умерла. Он тяжело вздохнул.

Включил спаренные экраны. Ее гостиную вывел на "1", спальню на "2", как в понедельник утром. Спальня... Штор нет, солнце бьет – убавил яркость. В гостиной наоборот... Сделал поконтрастней.

Положив руки на консоль, прошелся взглядом по двум пустым комнатам. Рядом с ним, справа и слева, сверху вниз – мониторы. На голубовато-белых экранах мерцание – что-то там мелькает, кто-то там мельтешит.

* * *

Она позвонила Алексу в четверг вечером. Попросила забрать свои книги.

– Ах ты, Господи! Понимаешь, Кэй, начало семестра, запарка. Не потерпишь месячишко, другой?

– Извини, не могу, – ответила она. – Перебираюсь на новую квартиру. Так что, или забери их, или здесь оставлю. Между прочим, потеряла всякий интерес к архитектуре. Бог знает, почему.

Алекс ничего не знал о ее разрыве с Джеффом. Постарался проявить сочувствие:

– Хорошо, что переезжаешь. Замечательная в общем-то идея – начать все с белого листа. И куда?

Она объяснила:

– Буду жить на последнем этаже, прямо под крышей. Ист-ривер из гостиной – как на ладони, а из спальни – кусочек Сентрал-парка. Квартира такая светлая. И соседство славное – старинные низенькие домики, как на картинке. Музей Купера-Хьюитта совсем рядом, через дом.

– Тринадцать... два нуля... Мэдисон... – протянул он тоном, каким обычно сбивал ее с толку. – Это тот дом, что наособицу? Места занимает мало и торчит, как лучина, скорее даже, как щепка?

Она вздохнула и сказала:

– Да, он самый.

– Кэй, это же дом, где прошлой зимой в машинном отделении лифта у мужика оторвало голову. Вспомнила? Он там еще был завхозом, что ли? По-моему, в этой щепке еще трое или четверо откинули копыта – ни с того, ни с сего, а дом-то совсем новый, можно сказать, с колес. Я тогда почему адрес запомнил? Тринадцать с нулями – несчастливое число. Вот и не будь после этого суеверным... В программе новостей по ящику прямо так и сказали: "Тринадцать с двумя нулями на Мэдисон – роковое число". Еще что-то там говорили, но это я запомнил точно. Конечно, ты...

– Алекс, – сказала она, – знаю я все это. Камешки в мой огород? Намекаешь, что я с предрассудками?

– С чего ты взяла? Я только хотел сказать... в общем, и в мыслях не держу, что ты с предрассудками. Просто решил, чтобы ты об этом знала, если вдруг не в курсе.

– Книги, Алекс. Давай по теме.

Они договорились, что он заедет в воскресенье после обеда, упакует их, в течение недели перевезет. Попрощались. Она положила трубку.

Кассандра в брюках... Сплошной негатив, никаких положительных эмоций!..

Этот хозяйственник... Конечно, ужас! Но квартира все равно отличная. Алекс и ведущий на ТВ со своим блокнотом триллеров из жизни города ее решения не изменят. Три смерти, пусть даже четыре – это не много за три года. Двадцать этажей... По две квартиры на каждом – сорок семей. Конечно, не все семейные, но все-таки всякие там чады-домочадцы. Одни съехали, другие въехали... Обслуга... Арифметика какая-то!

Фелис потерлась о щиколотку. Она взяла ее на руки. Кисуля!.. Разлеглась на плече, мурлыкая.

– Ну, Фелис, тебе там понравится, – сказала она, зарываясь в пушистый мех. – Неизведанный мир, а тараканов нет и в помине. И поиграть тебе будет не с кем, моя глупыша! Это я так считаю, а вообще, кто знает...

Глава вторая

Мужчина в светло-голубом свитере обогнал ее, толкнул дверь из толстого стекла, придержал и, пропуская ее в подъезд, изогнулся дугой. Она несла две плоские коробки – одна на другой – с милыми сердцу хрупкими безделушками. Швейцар в это время усаживал кого-то с чемоданами в такси, из которого она только что вышла. Когда проходила мимо мужчины, задела его вытянутую руку. Улыбнувшись, поблагодарила. Он – голубоглазый, в общем-то красивый – показался ей совсем юношей.

На мраморном полу, у входа в швейцарскую, елозил на коленях рабочий, Тук-тук! Тук-тук? – не то выбивал плиту, не то, наоборот, уже прилаживал. Над дверями лифтов, на индикаторах красным высвечивалось – Б и 15.

Молодой человек подошел следом за ней к лифту и встал справа от нее. Она скользнула по нему боковым зрением. Стоит, подняв голову, и смотрит то на один индикатор, то на другой... В руках пластиковая сумка из серии "Благодарим за покупку" со всякой всячиной из супермаркета, Кроссовки "Рябок", джинсы, бледно-голубой пуловер, Хорошая стрижка, подтянут, ее роста, с рыжеватым отливом темно-русые волосы, Лет двадцать пять – двадцать шесть... Он повернулся к ней и сказал:

– Позвольте ваши коробки.

– Они не тяжелые, – ответила она. – Спасибо.

Он улыбнулся. Улыбка обворожительная... Во весь рот. На щеках ямочки, глаза сверкают.

Она улыбнулась в ответ, взглянула на индикаторы. Б и 15...

– Что там еще? – спросил этот очень молодой мужчина и направился к контрольным мониторам, мерцающим на стене вестибюля, выложенной мраморными плитками. За кадками с зелеными растениями...

Вошел швейцар, здоровяк, по имени Терри, в серой униформе, удивительно краснощекий. Когда была здесь последний раз, прощаясь, дала ему десять долларов. Он, взглянув на нее смущенно, сказал:

– Простите меня, что дверь вам не открыл.

– Ничего страшного, – ответила она.

– На пятнадцатом опять лифт держат, – сказал молодой человек.

Терри кивнул в сторону мониторов:

– Гофманы эти... – Наклонился, прищурился и ткнул в кнопку. Не отнимая пальца, давил и давил. Обернулся к ней: – Дмитрий только что подогнал вторую машину. Опять загружает.

– Не скоро, наверное, спустятся, – сказала она. – Надумали, должно быть, перекусить.

Молодой человек направился к двери на черную лестницу:

– Выясню, что там.

– Копуши... – откликнулась она, глянув на него поверх коробок.

По улице неслась полицейская машина с сиреной, мигая красно-белыми вспышками. Терри – уже наготове! – распахнул дверь настежь: в вестибюль вбегал любитель бега трусцой в хлопчатобумажном костюме с капюшоном.

– Спускаются, – сказал молодой человек, вернувшись. – Вы переезжаете в наш дом?

– Да, – ответила она. – В двадцатую Б.

– Я из тринадцатой А, – сказал он. – Пит Хендерсон.

– Очень приятно, – ответила она, улыбаясь ему из-за коробок. – Кэй Норрис.

В стороне бегун продолжал бег на месте, время от времени поглядывая на нее. Она перехватила его взгляд.

Он стал смотреть на рабочего. Тот по-прежнему что-то там выравнивал, постукивая. Бегуну лет сорок, подумала она. Запавшие щеки, выпирающие скулы, песочного цвета усы...

– Вы откуда к нам сюда?

– Бэнк-стрит, – ответила она. – Это в Гринвич-Виллидж.

Створки лифта разъехались в стороны. Из кабины выскочил ризеншнауцер на поводке и заскользил лапами по мрамору – женщина в голубом брючном костюме из хлопчатобумажной ткани в рубчик удерживала пса. Была она в темных очках с зеркальными стеклами и белой косынке. Мужчина, возникший следом за ней, был в таких же точно очках, в куртке военного образца, слаксах и бейсбольной шапочке. Догнал женщину. Они сплели пальцы рук и потащились за шнауцером на выход.

Она вошла в кабину лифта, обитую коричневой кожей, повернулась. Пит Хендерсон нажал кнопки 13 и 20, взглянув на нее. Она улыбнулась. Кивнул бегуну. Тот, нажав кнопку 9, тоже кивнул и повернулся к ним спиной. Вдоль позвоночника на серой ткани тренировочного костюма проступали темные пятна. Над дверью, в рамочке, мелькали цифры этажей. Перевела взгляд на видеокамеру в углу кабины. Нахмурилась... Конечно, эта аппаратура, возможно, вещь необходимая – кто застрял? почему? – но, с другой стороны, вызывает беспокойство – тебя видят, за тобой следят...

Кабина остановилась. Створки разошлись. Холл на девятом ничем не отличается от того, что на двадцатом, и на другом тоже: видела мельком. Везде – стол от "Парсона", зеркало в позолоченной оправе на стене в черно-белую шашечку, коричневый ковер. Мужчина в капюшоне пошел направо, в квартиру А... Створки захлопнулись.

– Окрестности знаю прилично, – сказал Пит Хендерсон, – если потребуется информация, прошу...

– Супермаркет напротив ничего? – спросила она.

– Вполне, – ответил он, – есть еще один, рядом. Слоуновский на Лексингтон. Там дешевле.

Кабина остановилась. Возник холл на тринадцатом. Ковер – коричневый, шашечка – черно-белая.

– Рада нашему знакомству, – сказала она.

Он повернулся, вытянув руку, ухватился за край створки и улыбнулся свой обворожительной улыбкой.

– С приездом! – сказал он. – Надеюсь, житье-бытье в этом доме вам понравится.

Он продолжал улыбаться и не давал захлопнуться створкам.

Она сказала:

– Мои коробки тяжелеют с каждой минутой.

– Увлекся! Извините.

Убрал руку. Створки поехали навстречу друг другу.

– До свиданья, – сказал он.

– До свиданья, – ответила она. Створки захлопнулись.

Она улыбнулась.

Приятный... подумала она, этот Пит Хендерсон.

Двадцать семь. Перебор... Явный.

* * *

Когда ушли грузчики, и мусор улетел в мусоропровод, расположенный на лестничной клетке, она умылась, налила себе стакан диет-пепси и подвергла свое новое жилище критическому разбору. В мягком свете угасающего дня вся ее мебель – смесь современной и викторианской – смотрелась вполне сносно. Она ожидала худшего. Если кое-что заменить, купив что-нибудь этакое в стиле "Арт деко", чтобы люстры хотя бы не казались такими неуместными, выбросить коробки, расставить книги по полкам, развесить картины, повесить шторы – эта квартира будет, безусловно, лучше, чем старая. А какой потрясающий вид из окон! А кухня с ванной? Да здравствует "благословенный покой"! И никаких мемуарных сожалений – вот так! Жаль, конечно, что нет камина. Его будет не хватать. И ей, да и кисуле тоже. Фелис, бывало, только услышит звякание экрана – сразу тут как тут.

Позвонила своей подруге Рокси, спросила, не забрать ли киску вечером, но та работала и не захотела менять свои планы. Сказала, что сама завтра принесет Фелиску и поможет распаковать вещи. Могут вместе поужинать так как Флетчер в отъезде. Фелиска же в полном порядке.

Позвонила на работу, поговорила с Сарой. Звонил тот, заходил этот... Словом, дел не так уж и много. И вообще они могут подождать понедельника, решила она. Сводка погоды обещает дивный уик-энд "бабьего лета". А для пятницы день очень даже спокойный. Сказала Саре, чтобы та шла домой.

Не сходить ли за продуктами прежде, чем начнет разбирать коробки? Для начала распаковала автоответчик, подключила к телефонному аппарату на письменно столе. Проверила: работали. Нашла джемпер цвета спелой кукурузы, натянула поверх батника, поправила прическу. Вот помада, вот румяна... Чуть-чуть не помешает! Кошелек и ключи от квартиры положила в карман джинсов.

На семнадцатом в лифт вошел высокий лысоватый мужчина в двойке. Кивнули друг другу. Он хотел нажать "вестибюль", то есть "В", но, увидев, что кнопка светится, отдернул руку и попятился. На восьмом вошла женщина в темно-зеленом – коренастая, с тяжелой челюстью, волосы иссиня-черные, прямые, челка скобой. Оглядела Кэй с ног до головы. На ресницах у самой недельный запас туши, на веках – серебристо-голубые тени. Повернулась лицом к дверям. Туфли на высоком каблуке и сумка – из змеиной кожи, наряд – тоже дорогой. Духов, тяжелых и терпких, вылила на себя никак не меньше полфлакона.

В вестибюле увидела Дмитрия. Стоит поодаль, справа, – кулачищи на бедрах, – нагнув лохматую голову. Направилась к нему, буквально пробиваясь через густую завесу духов женщины в зеленом – та шла в швейцарскую за почтой.

Дмитрий поднял голову. Она поблагодарила его за помощь и за то, что переезд прошел как по маслу. Накануне, правда, отблагодарила, дав вдвое больше, чем швейцару.

– Рад за вас, – сказал он, улыбаясь и надувая щеки-яблоки. – Надеюсь, все – как вы хотели, мись Норрис?

– Все прекрасно, – заверила она. Посмотрела на новые мраморные плитки на полу. – Хорошо получилось.

Он покачал головой:

– Не совсем... Управляющий скажет, что отличаются по тону. Вставка-то светлее. Скажет, что нехорошо, – вздохнул он.

– Не думаю, – возразила она. – Почти невозможно отличить.

– Так считаете? – взглянул на нее потемневшими глазами.

– Уверена, – сказала она. – Еще раз спасибо за все.

– Рад за вас, мись Норрис. Если что, не стесняйтесь. Всегда к вашим услугам.

Она подошла к двери, толкнула ее. Высокий мужчина, с которым спускалась вместе в лифте, стоял под навесом, а швейцар – раньше она его не видела – свистел в свисток, жестом обозначая, куда следует подъехать такси. Она, придержав дверь, не отпускала ее, пока седовласый мужчина в хлопчатобумажной блузе а-ля Бетховен, подойдя, не ухватился за край, глянув на нее. Улыбнулась ему и направилась на угол Девяносто второй улицы и Мэдисон-авеню.

"Стойте" поменялось на "Идите" именно тогда, когда подошла к толпе людей на перекрестке. Перешла на противоположную сторону Мэдисон и двинулась по тротуару в обратном направлении. Ресторан "Сарабетс"... Отель "Уэльс"... Еще один ресторан "Остров" – двери настежь по случаю хорошей погоды. "Патрик Мэрфи"... Супермаркет. Вошла внутрь.

В узких проходах между полками, забитыми до самого потолка всякой всячиной, отыскала все, что собиралась купить, – кошачьи консервы и подстилки, йогурт и соки, чистящие и моющие средства. Цены выше, чем в Гринвич-Вилидже, но она это предвидела. Ее сороковые, решила, станут десятилетием потворства своим желаниям. Покатила коляску к прилавку с мороженым, ваяла упаковку шоколадного.

Толкая коляску с покупками, направилась к той из двух работающих касс, где очередь короче. Мужчина в бетховенской блузе – в руках корзина – поравнялся с ней у самой кассы. Лет около шестидесяти, решила она. Седые волосы в художественном беспорядке, серую блузу можно с натяжкой тоже назвать седой – на полинявшей от времени, когда-то лиловой, ткани белесые полосы. Лицо... Тоже седое, в смысле – цвет лица серый. В корзине – кусок туалетного мыла и несколько банок сардин.

– Прошу, – бросил он, пропуская ее впереди себя, будто ему торопиться некуда. Весь его облик, однако, говорил о том, что в потенции предпочел бы везде быть первым.

– После вас, – сказала она. – Вы подошли раньше. – Спасибо, – ответил он, становясь перед ней, в то время как она откатила коляску чуть назад. Он слегка повернулся, посмотрел на нее. Она отметила, как оживились его глаза, словно бы даже вспыхнули, и еще то, что она выше его ростом.

– С сегодняшнего дня вы в нашем доме, я прав? – обратился он к ней. Голос сиплый, с хрипотцой.

Она кивнула.

– Сэм Эйл, – сказал он. – Как говорится, добро пожаловать... В наш тринадцатый с двумя нулями. Дивный год выдался, просто убийственный...

Она улыбнулась.

– Кэй Норрис, – сказала, размышляя о том, где могла слышать его имя и фамилию, возможно, где-то читала о нем.

– На днях вы выходили из такси с картиной, – сказал он, двигаясь вдоль прилавка перед кассой. – Случайно не Хоппер?

– К сожалению, нет, – ответила она, подталкивая коляску следом за ним. – Это Цвик. Но Хоппера боготворит.

– Хорошая картина, – заметил он. – Во всяком случае, из окна третьего этажа. Я обитаю в третьей Б.

– Вы художник?

– К сожалению, нет, – ответил он, отворачиваясь и подталкивая корзину по прилавку в сторону контролера. Она подкатила коляску к концу прилавка и достала покупки, а Сэм Эйл – где же она о нем слышала? – уже расплачивался за свое мыло и сардины.

Он ждал ее у выхода с пластиковой – "Благодарим за покупку" – сумкой в руках, пока контролер укладывал ее покупки. Получилось целых две сумки.

Они вышли на улицу. Небо стало фиолетовым. Уже горели фонари. Вовсю безумствовал трафик. Пешеходы штурмовали тротуары.

Он сказал:

– Думаю, женщина, терпеливо ожидавшая со своими коробками у лифта, когда соизволят спуститься вниз "копуши", в состоянии донести сама свои сумки до дома, я прав?

Она улыбнулась и ответила:

– В данный момент правы.

– Ну и слава Богу!

Дошли до угла. Она бросила взгляд на свою – отныне! – башню под номером 1300. Фиолетовое небо отражалось в двух шеренгах окон, карабкающихся вверх по узкому фасаду. Быстро нашла свое окно. Под самой крышей, в правой шеренге... Ее окно, собственное.

– Чертовщина какая-то, а не дом. Будто соринка в глаз попала, прав я? – проскрежетал Сэм Эйл.

– Соседи, должно быть, не в восторге, – заметила она.

– Воевали... несколько лет.

Профиль Сэма Эйла... Носу досталось изрядно! Вероятно, еще в молодые годы. Щека со шрамом, который не скрывает и щетина. Они стояли на перекрестке, ожидая "разрешающей" команды. Она сказала:

– Не могу вспомнить, но мне знакомы ваше имя и фамилия.

– Известный ракалия... – прохрипел он, кинув взгляд на светящееся табло. – Могли и слышать. Когда-то, давным-давно, работал на телевидении. "Золотой век телевидения"... Оно еще черно-белое, а я – в то время режиссер – делал передачи из Нью-Йорка живьем. – Он взглянул на нее. – Полагаю, слышали обо мне, когда играли погремушками в своем манеже.

– Представьте, мне не разрешали смотреть телевизор до шестнадцати лет. Мои родители – учителя. Они словесники.

– Уверяю вас, не много потеряли, – заметил он. – "Кукла, Мишутка" – куда ни шло. Остальное – так себе, Впрочем, с нынешними шедеврами даже сравнивать не буду.

"Идите" вспыхнуло на табло. Все пошли, они тоже.

– Вспомнила, – сказал она, улыбнувшись. – Вы ставили пьесу, в которой главную роль играла Теа Маршалл.

Он запнулся, затормозил... Уставился на нее. Она тоже остановилась.

– Я видела пленку с записью в музее радио и телевидения, – сказала она. – В прошлом году. Между прочим, мне много раз говорили, что я на нее похожа. – Они стояли на проезжей части. Пешеходы обходили их, торопясь пересечь широченное авеню. – А мы рискуем расстаться с жизнью! – заметила она.

Зашагали...

А вы действительно очень похожи на нее, – сказал он. – Даже голос.

– Сама я так не считаю, – возразила она. – Ну только если чуточку, самую малость. – Они уже шли по тротуару как вдруг она остановилась и посмотрела на него. – Оказывается, вы поэтому шли за мной...

Он кивнул. Седая его грива взметнулась.

– Не переживайте. Я вам не собираюсь мозолить глаза, – заметил. – Просто хотел рассмотреть вас получше. Наверно, думаете любовь... Единственная и неповторимая. Нет. Просто она... мы работали вместе... несколько фильмов.

Подошли к дому. Не доходя до подъезда, она спросила:

– Почему она умерла?

– Перелом шейных позвонков... Упала с лестницы.

Она вздохнула, покачала головой.

Швейцар заторопился. Распахнул двери. Был он высокий, костлявый, средних лет, в очках.

– Давай, Уолт! – сказал Сэм Эйл.

Уолт взял у нее сумки. Она представилась.

– Кое-что у Фельдмана надо купить, – сказал Сэм Эйл. – Тогда в музее какую пленку видели?

– Что-то там в бунгало, на пляже... – ответила она. – С Полом Ньюменом, – добавила: – Ему там, кажется, лет двадцать.

– "Плененный Наутилус"...

– Совершенно верно.

Он кивнул.

– Это по пьесе Теда Мозеля "Стальной час". Она там неплохо сыграла.

– Великолепно! Вообще все хорошо играют. Фильм растрогал меня до слез. Режиссерская работа тоже прекрасная.

– Спасибо, – сказал он. Улыбнулся ей. – До свиданья. – Повернулся и зашагал прочь.

– До свиданья, – сказала она вслед, провожая его взглядом.

Энергичная походка... Выцветшая блуза, джинсы, черные теннисные туфли. Видимо, понадобилось что-то для дома, для хозяйства. Магазинчик "Тысяча мелочей" – через дом от их "щепки"…

Ну что ж!.. А ей – в свою новую квартиру. Уолт в серой униформе стоял, навалившись на дверь, широко распахнутую. Смотрел на нее. Обе ее сумки в одной руке.

– Извините меня, – сказала она. Прошла мимо него в вестибюль и сразу к левому лифту – кабина внизу, створки распахнуты. На ходу достала кошелек.

Он занес сумки в лифт, поставил на пол рядом с дверями.

– Спасибо вам, – сказала она, улыбнулась и протянула руку.

Он – длинный, лицо в глубоких морщинах, в стеклах очков отражаются огоньки – взял ее руку.

– Благодарю вас, мисс Норрис.

Вот это баритон! И не подумаешь, глядя на его в общем-то хилую конструкцию...

– Приятно, что вы теперь в нашем доме. – Отпустил ее руку, отступив назад.

– Спасибо, Уолт. Я тоже рада, – сказала она и нажала кнопку 20.

Створки сомкнулись.

Подняв голову, смотрела на мелькающие цифры-этажи.

Сэм Эйл... Интересный человек. Занятный... Шестьдесят пять. Не меньше.

Позвонила предкам. Поговорила с Бобом и Кассом. Сообщила, что уже перебралась в новую квартиру и что все в лучшем виде. Постояла у окна. Смотрела на россыпь мерцающих окон небоскребов у реки и ела клубничный йогурт. Внизу – поток машин. Машинки малюсенькие, словно игрушечные. Сдвинула к центру створки окна – несколько сантиметров справа, столько же слева. Гул трафика... Шум большого города. Не раздражает! Даже приятно. На старой квартире, между прочим, – вечное рычание, урчание, потому что третий этаж. Безусловно, никакого сравнения!..

Перемыла посуду. Вставила в портативный проигрыватель кассету – Джон Гилгуд читает "Домби и сын". Отчего это так не по себе? Нужно все-таки заняться делом! Пошла в спальню и стала распаковывать коробки.

Кэй Норрис с ее медно-карими глазами – думал, что зеленые, но такие даже приятнее – так вот, Кэй Норрис с ее кожей... какая же у нее кожа? – с ее кожей-сливками, с собольими волосами, даже она, Кэй Норрис, "грудки и ватничек, попочка и джинсики", развешивающая на Распялках платьица, складывающая аккуратно свои вещи по ящичкам, наскучила до чертиков. Джон Гилгуд шпарит "Домби и сына"... Ну, это вообще!

"2" оставляем, звук на "1" убираем...

Отпивая по глотку джин с тоником, он прошелся взглядом по мониторам, покачиваясь вправо-влево на вращающемся кресле.

Грусть-тоска! Кого-то черт унес на целый вечер, кого-то "бабье лето" выгнало из дома на весь уик-энд. А эти домоседы?.. Кто на кухне, кто в ящик уткнулся, кто читает.

Грюны... Никак не могут договориться, подавать ли друг другу сигналы, когда сядут за бридж. Так-так! Картишки намечаются... Дейзи – против, Глен – за. Остановка за малым... Ждут Фрэнка и его невесту.

Руби возится с "Поляроидом" – делает Джинджер, кадр за кадром.

Марк явился с цветочками. Трогательно!.. Но до ночи еще далеко.

Тип из Йошивары накрывает журнальный столик на двоих. Кэй?.. На корточках... Расставляет свои туфельки в стенном шкафу. Оба копошатся. Каждый в своем культурном слое. Дивно!..

Послушал разговор Стефана с кочегаром из Цинцинатти. Ответил на объявление. Молодец!.. Лиз несет свою мать на все корки...

Ого! Кажется, удача. В вестибюле появился д-р Пальм. Отвесил поклон Джону. Идет к лифтам... А это как понимать? А как же развлечения в пятницу вечером, или "вылазки на природу" по случаю "бабьего лета"? Кому-то срочно понадобился. Нине, может? Интересно. Возможно, Мишель жаждет общения с ним? Похоже, этот врач – ходок, или вообще вариант позабористей.

А Кэй все никак с обувью не расстанется... Вывел офис Пальма на "1", усилил звук, поднялся с кресла. Потянулся. Спина, черт возьми, затекла! Пошел на кухню. Поставил пустой стакан на прилавок – и в ванну.

Постоял, подумал... Яркая женщина!

Спокойно! Главное – спокойствие. Спустил воду в унитазе.

Вернулся на кухню. Взбодриться, конечно, не мешает. Только на этот раз джина поменьше, тоника побольше. Д-р Пальм начал функционировать... Заскрипело кресло. Клацнула крышка в кассетнике... хрясь! хрясь!.. распечатал новую кассету... вложил в пазы... захлопнул крышку. Джин с тоником – отличная штука! Размешал черенком вилки, выглянул в окошечко – она на "2", стоит у туалетного столика, телефонная трубка прижата к уху. Ах ты, черт! Швырнув вилку в раковину с немытой посудой – бегом назад. Врубил звук на "2", подключился к телефонному разговору, опустился в кресло.

– ...в задницу, к чертовой матери! – Мужик, похоже, выходит на финишную прямую. Убавил звук. – ...что, нельзя поговорить где-нибудь в тиши и в уюте? Невмоготу и это, что ли?..

На часах было 9.53, когда она положила трубку. Легла на кровать, на спину, сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, моргнула, еще раз... Еще, еще... Положив руку на лоб, смотрела на саму себя в миниатюре и парящую вместе со светильником над краем кровати, там где ноги.

...Бог с тобой, малыш.

Что было, то было... и нет ничего. Наконец-то!

Так она еще долго лежала. Потом дотянулась до туалетного столика, собрала влажные бумажные салфетки. Встала, побрела в ванну. Бросила салфетки в унитаз. Подошла к раковине, открыла кран с холодной водой. Ополоснула лицо, глаза. Взяла кусок туалетного мыла, намылила лицо, умылась.

Посмотрела на свое отражение в зеркале, вытерлась полотенцем.

...Ну и что? Пора бы успокоиться.

...И вообще хватит сегодня трудиться.

Она позвонила Рокси и пообщалась с автоответчиком.

– Ничего особенного, – сказала в трубку. – Завтра звякну, все расскажу. Обживаюсь понемногу. Пока!

Сменила Диккенса с Гилгудом на Сеговию с гитарой. Застелила кровать. Веселенький комплект – желтый, в цветочек. Как говорится, ни разу не одеванный. Пахнет свежестью.

Пошла на кухню. Ублажила себя шоколадным мороженым. Вкусно!.. Из-под мойки вытащила губку, состав для мытья раковин, пошла в ванную.

Яростно скребла гигантскую ванну. Хлопья пены выпархивали на бортик, когда, вытянувшись во весь рост, в наклон, орудовала губкой. Гибкий душ на шланге – произведение искусства, все тот же "Арт деко". Зажав струю ладонью, смыла с крутых черных боков ванны пену, гнала ее в сверкающий слив.

Теплой водой смыла пену на запястья и стала наполнять ванну. Взяла "Витобат". Плеснула совсем чуть-чуть изумрудной жидкости под струю из крана, а сколько ароматизированной пены! Пузырится, поднимается... Потолочный светильник запотел, стало сказочно красиво. Приглушенные отблески на черном стекле и на черном фарфоре.

Она разделась в спальне. Выключила свет, подняла жалюзи. В Сентрал-парке горят фонари. Мерцают во мгле... А там, где тьма-тьмущая, там – озеро...

Повернула винт на раме окна, ухватившись обеими руками за край, окантованный бронзой, сдвинула в сторону раму – совсем чуть-чуть подалась она, сантиметров на тридцать. Пазы – на уровне коленей – либо не отлажены, либо раму перекосило.

Ветерок коснулся обнаженного тела мягкой лапой – служба погоды не обманула, обещая потепление...

Готические башенки здания Музея еврейской культуры – шпили, наверно, достигают уровня четырнадцатого этажа их дома? – виднелись чуть дальше, за парком, отчетливо выделялись, подсвеченные светом окон соседнего с музеем здания.

Там, внизу, – совсем как кукольный, домик... Она улыбнулась.

Высоты она не боялась. Ее офис в "Диадеме" и вовсе на сорок восьмом этаже. Одна стена целиком из стекла от пола до потолка.

В который раз – а сегодня в особенности! – ему захотелось задать самому себе трепку. Хотел же сменить колер в ванных! Ну, если не белые, то хотя бы серые... Любой иной, но светлый тон. Когда покупал здание, сразу подумал об этом, но, как выяснилось, комплекты черного цвета были уже заказаны, да и полковник заверил, что "Такай 2/3", только что появившийся на рынке, схватывает объект четко даже при зажженной спичке. Ну и потом – пришлось бы объяснять Эдгару и фирме, зачем ему понадобилось выкидывать двадцать тысяч долларов ради того, чтобы поменять черное не белое. Они и так считают его шизанутым. Действительно, устанешь объяснять! И вот он теперь имеет черный вариант. А все Барри Бек со своими идеями... Элегантно, мол, и классный дизайн.

Сиди теперь и напрягайся. Элеганс по первому разряду – среди черноты, да еще и запотело все. И пены до черта!..

Впрочем...

Поставил яркость на "максимум". Вовсе никакой контрастности, в аккурат все сравнялось – хуже, чем в кино. Хорошо хоть сама красивая. Похоже, отдыхает. Лежит себе в пене и все. Голова – на бортике ванны, в уголке, у самой стены, медно-карие глаза закрыты. Время от времени из хлопьев пены показываются ноги, в противоположном углу. Иногда только пальцы. Пена шевелится... Наверно, руками водит по животу, по бедрам. Расслабляется... Необходимо, конечно. И день такой длинный с этим переездом, и этот ее Джефф, чудила, добавил эмоций с обратным знаком.

Посмотрела на него – не на него! На свое отражение в светильнике. Дважды. Первый раз улыбнулась и помахала рукой. Он буквально подскочил в кресле. Помахал ей и сказал: "Кэй, будь!" Отпил джина с тоником. Третий стакан, между прочим, заканчивается...

Во второй раз она, глядя на него, покачала головой из стороны в сторону.

Он врубил ее на обоих экранах, а доктора Пальма с Хьюго решил записывать на пленку. Туда-сюда смотреть утомительно и отвлекаешься. Роки накануне уехал на свадьбу племянника в Чикаго, так что есть возможность полностью переключить свое внимание на эту милую Кэй.

Не полностью, конечно. Позже нужно будет посмотреть, что там у Роки в квартире. Джин с тоником – баста! Допьет и на сегодня хватит. На полном серьезе! Надо же, наконец, составить расписание этих дежурств и решить – параноик он или нет.

Из пены показалась рука. Ладошка помассировала горло и шею сбоку. Образовалась полынья – вода блестит как стекло. Даже сверкает. Звуки какие-то... Вентиляционная вытяжка, что ли? Гитара постанывает... Сеговия? Похоже, он.

Она нахмурилась. Думает, наверно, об этом своем Джеффе. Вероятней всего. Два года, два года тянуть лямку с таким типом... Уму непостижимо! А сам-то он? Взять хоть Бабетту, или Лоран. Да и другие тоже. Куча Дерьма, вот и все. Господи, Кэй!..

Он откинулся на спинку кресла, раскачиваясь вправо-влево. Пошарил ногой под консолью. Зацепил кожаный пуфик, выдвинул его, скрестил на нем ноги. Пошевелил босыми ступнями. Смотрел на нее, отхлебывая из стакана. Поставил стакан на колени – мокрое донышко скользнуло по волоскам.

Он разделся тогда же, когда и она.

Смотрел на нее, посасывал ледышку. На одном экране – она, на другом – тоже она... Две, стало быть.

Красивая, восхитительная...

...Гитарный перебор, запах хвои, шуршат лопающиеся гроздья пены, теплая вода – такая ласковая... и сама она вся шелковистая.

Но отчего так неспокойно?

Такое чувство, будто кто-то посылает ей сигналы. Странный вибр внутри весь день. Джефф? Нет, это было еще до него. Она весь день какая-то взвинченная, сама не своя.

Сэм Эйл? Может, виной всему его пронзительный взгляд? Остановился посреди мостовой – глаза, как у безумца... Выдумал, будто у него с Теа Маршалл были всего лишь профессиональные отношения? По законам жанра, готического романа или, скажем, триллера, определенно солгал...

Но вот живет в этом доме №1300 на Мэдисон-авеню – совсем странно. Все эти ребята в блузах и джинсах – так сказать, вся режиссура прошлых лет – обитают в муниципальных домах Вест-Сайда, Гринвич-Вилиджа или Сохо. В своей компании – актеры, художники, писатели... Каким ветром занесло его в этот новехонький небоскреб в Ист-Сайде? Когда перестал подвизаться в режиссуре? И почему?

А этот Пит Хендерсон, он чем занимается? В пятницу, в аккурат в рабочее время, ходит себе по магазинам, покупает продукты...

Может, работает вечерами, на дому, возможно, что и в отпуске. Можно допустить, в лотерею выиграл. Ладно, это его проблемы. Вообще он, конечно, ничего себе – улыбка просто обжигает, глаза ясные и голубые-голубые и цвет волос необыкновенный – рыжевато-каштановый. Вот если бы эти волны-сигналы исходили от него, ничего удивительного – молодой и совершенно неотразимый. В редакции есть такие мальчики, младшие редакторы...

Если бы он был лет на пятнадцать постарше. Или хотя бы на десять...

А тот, бегун в капюшоне? Бег на месте у лифта... Не сходя с места в буквальном смысле, сразу зацепился за нее глазом. Может, он такой импульсивный, посылает ей сигналы? Вообще он ничего... Скулы обтянуты, пшеничные усы. Курите сигареты Мальборо! Это про него. Либо женат, либо гомосексуалист. Третьего не дано.

Да, еще этот Уолт. Когда протянула ему чаевые... Глаза все-таки у него абсолютно пустые.

А тот блондин, который грузчик... Ее-то сигналы он сразу прочувствовал!

Она ворохнулась под сугробом пены.

Одиночество, пожалуй, всему виной. На новом месте – одна-одинешенька. Ни Фелис, ни одной живой души! Этажом ниже, рядом – все чужие. "В. Трависано" – на табличке квартиры 20А... Виктор? Виктория?

Она вынырнула, села, откинулась назад, вытянув руки по бортикам ванной. Взглянула на сверкающий потолочный светильник. В центре его, словно в загадочном темном глазе, – миниатюра, крошечная фигура. И тоже сидит...

Она сдула пену с груди. Сначала с левой, потом с правой. Упругие соски сразу почувствовали – холодно... Еще раз глянула на темноволосую женщину. Сидит, тоже подняла ногу...

Пальцами ступни коснулась замечательно блестящей штуковины в стиле "Арт деко" на конце гибкого шланга.

Медленно сползла в воду. Пена разомкнулась.

Может быть... быть может?.. Нужно просто снять напряжение...

Он сумел подгадать – они кончили вместе.

Восторг полнейший...

Это было – о-о-о-у!..

Одна нога на пуфике, другая – на полу, сам он старался унять учащенное дыхание. В горсти – бумажные салфетки, где он весь – целиком...

Какое-то время, не двигаясь и выравнивая дыхание, смотрел на нее. С ней то же самое... в воде. На поверхности клочья пены. На одном экране – она, на другом – она же. Обе, отвернувшись к стене, демонстрируют профиль Теа Маршалл. Глаза прикрыты веками. Красавица вдвойне... Двойная – можно и так! – красавица.

...Не следует идти у нее на поводу... Никогда больше!

...Это уж точно! Не предполагал, что так получится.

Вот так вот ... случилось. Ладно, пусть! Допускать этого нельзя ... и точка.

Он-то знает!

Вспомнить хотя бы Наоми...

Он встал, обтерся салфетками. Кэй?.. Пришла в себя. Обе сидели по пояс в воде и орудовали мылом под мышками.

Пошел в ванну, бросил салфетки в черный унитаз, спустил воду. Покачал головой и вздохнул.

Полный сюр – сидеть в кресле, ловить каждое ее движение и маяться.

Не кино же, в самом деле, – живая она, настоящая, милая.

Глава третья

В гриль-зале ресторана "Четыре времени года" – от пола до потолка этажа три будет – стены обшиты деревянными панелями с фактурой, кажется, "птичий глаз"; жалюзи на гигантских окнах закрыты. Редакторы, издатели – словом, все, кто в обеденное время в центр не ездит – общаться предпочитают здесь, либо друг с другом, либо со своими – а иногда и с чужими – обожаемыми писателями. В полдень на этой огромнейшей сцене – жалюзи вполне могут служить задником – мужчины в темных костюмах, дамы в нарядах самой разнообразной цветовой гаммы располагаются за столиками либо попарно, либо вчетвером. Естественно, застолье – у кого лучше, у кого совсем хорошо, кто – на переднем плане, кто – на втором, но настрой у всех одинаковый. Сидят и клюют товарищей своих, как стопроцентные хичкоковские птицы. Кто с кем, почему и зачем, кто есть кто и что почем... Эта выглядит – хуже некуда, тот что-то там удачно приобрел, этот куда-то собирается... Юркие официанты снуют с подносами. Что ни блюдо – то произведение искусства, порции для птиц – огромные – клевать устанешь!

Расположившись на диванчике, за столиком, весьма престижном – как бы на переднем плане, – Кэй заметила за одним из столиков второго плана выпирающие скулы и пшеничные усы. Она видела только профиль мужчины, но и скулы, и усы показались знакомыми. Похож на бегуна из девятой А... Правда, она его видела мельком, и прошла уже целая неделя, и сейчас сидит метрах в десяти от нее. Вместе с ним за столиком – мужчина, седой как лунь. Знает его! Редактор. Вот только фамилию не помнит и где работает в данный момент. О своем госте, обладателе бороды, Джеке Муллигане, она знает все, или почти все.

Написал шестнадцать романов в жанре триллера. Под псевдонимом. Четыре последних бестселлера редактировала она. Очень увлекается витиеватостью стиля – приходится буквально продираться сквозь словесные джунгли, отсекая излишние метафоры, крепко-накрепко переплетенные с придаточными обстоятельства образа действия... зеленое месиво какое-то – ни одного четкого листика или веточки. А вообще-то она – в "Рэндом", и он за ней, она – в "Путэн", он тоже. Теперь вот "Диадема". Ведь книгу издать – все равно что в шашки играть.

И вдруг он удостоился внимания прессы и стал знаменитостью. То и дело подходят к столику: "Жми дальше, Джек!" или: – "Наконец-то справедливость восторжествовала".

"Ах, да что вы..." или "Вовсе нет", а сам сияет. Месяц назад, а может, несколько раньше, произошло вот что.

Против него было выдвинуто обвинение, а затем снято. "За компьютерный вирус"... Практически неотслеживаемый, этот вирус нанес удар под дых одному солидному журналу, когда из его банка данных исчезли все имена собственные, фамилии, вообще слова, содержащие буквы "f" и "у". До этого на его страницах была помещена аннотация одного критика на его книгу "Ванессин любовник". Изобиловавшая целым букетом цитат, публикация ненароком дезавуировала интригу романа. Муллиган послал редактору гневное – на четырех страницах! – послание по факсу, ну и, конечно, сыскался "огорченный" читатель. Тиснули его слезный – как так можно? теперь и читать неинтересно! – вой.

Пока журнал зализывал раны, друзья Муллигана вникали внимательнейшим образом в его телефонные звонки типа "поклянись, что никому не скажешь!" Между прочим, три его сына, компьютерщики, насобачившись, стали классными хакерами – работали в области искусственного интеллекта и охраны программного обеспечения. Ну, а в это время журнал зевнул все эти "f" и "у", и автор той самой беззаботной аннотации исчез навеки из памяти более чем половины коммерческих компьютеров, до той поры хорошо знавших его, доверявших ему, одним словом – носились с ним. Представителям из офиса окружного прокурора и ФБР Муллиган, тем не менее, клялся и божился – конечно, Поль, Вейс, Ривкинд и другие подтвердили – нет! нет! и нет! Мол, только так, языком чесал, дескать, не худо было бы и все такое... но он сам против вандализма и вообще. Его горящий глаз видели все на экране ТВ – последовательно в трех передачах: "Жизнь и пятидневка", "Текущие события" и "Вечерний соблазн", в которых речь шла об антивирусной защите.

Развязка этой истории – пока журнал и критик приходили в себя – имела, как и следовало ожидать, элементарный "хэппи-энд": "Ванессиного любовника" рвали из рук, а муллигановский посредник заломил совершенно убойный аванс за авторский план – два абзаца всего-то! – романа "Маргаритин отчим". Слабенькая надежда слегка снизить сумму аванса возлагалась на Кэй – шеф с радостью санкционировал представительские на угощение Муллигана в "Четырех временах года".

– Вы случайно не знакомы вон с тем седым мужчиной? – спросила она, когда их, наконец, оставили в покое. – Работал, кажется, в "Эссандесе". Не могу вспомнить ни фамилии, ни того, где он сейчас.

Джек подергал мочку уха, обернулся, скользнул глазом по стенам, потолку, повернулся к ней.

– За тем столиком, припоминаю, у Билла Эйзенбуда случился инфаркт, – сказал он. – Ах, какой был человек! Жаль, искренне жаль. Летом, в семьдесят третьем, мы с ним соседствовали в Вайнярде. Нет, пожалуй, в семьдесят четвертом. У нас там был славный домик, с совершенно потрясающей верандой. Весь увитый вистерией...

Она переспросила:

– Ну, так знаете вы его или нет?

– Все-таки в семьдесят третьем, – сказал он. – В семьдесят четвертом я был в Южной Америке. – Он покачал головой. – Нет, не знаю. А вот Шир – интересный человек. Не собирается ли писать новую книгу?

Говорил, что нет, хотя вряд ли. Деньгам любит счет, Однажды мы взяли такси. Я, когда доехал до места, уходя протянул ему пять долларов, – на счетчике было что-то около семи. Так он – отсчитал мне сдачу с точность до сотых...

Подошел официант, спросил, что будут пить, принял заказ и ушел.

– Шир? – переспросила она. – Тот, что с седым? Он взглянул на нее.

– Я почему-то думал, вы видели "Вечерний соблазн".

– Видела, и что?

– Уж не хотите ли сказать, что на вашей древней портативке? Неужели не завели себе новый?

– А разве он принимал участие?

– Не мужик, а сплошной мрак, – заметил Джек. – Написал книгу о компьютерах. Мол, из-за этих компьютеров человечество подвергается всякого рода несчастьям.

– Хьюберт Шир... Конечно же! Вспомнила. Кажется, в отношении вас он занял непримиримую позицию.

Джек хмыкнул.

– Уж будто бы... – сказал он. – Вот в такси он был тогда великолепен. Все извинялся и, похоже, искренне за какой-то юношеский максимализм. Дескать, затащили его на передачу в последнюю минуту, кто-то там отказался. Будто бы телевидение на дух не выносит, хотя на самом деле Коппель предпринял титанические усилия, чтобы его остановить, когда он вошел в раж. Да и книгу-то он написал сто лет назад.

– Знаете, он живет в доме, куда я переехала.

– Вот как? А впрочем, он собирался перебраться на Мэдисон.

Стали изучать меню.

Она подняла глаза и увидела, что Хьюберт Шир смотрит на нее. Сидит и улыбается. Щеки и лоб пылают. Редкие блондинистые волосы топорщатся, как и его усы.

Она тоже улыбнулась, кивнула.

Он кивнул в ответ и еще сильнее залился румянцем.

Принесли напитки. Ей минеральную "Перрье" и сок лайма, Джеку – "Гленлайвит".

Заказали еду. Запеченную телятину и лососину на вертеле.

Джек приподнял бокал:

– За "Маргаритиного отчима". Она свой:

– За кредитоспособность "Диадемы".

– Дай Бог нашему теленку волка съесть, – заметил он.

Поговорили о нашумевшем бестселлере. Довольно удачный, но не в струю. Обсудили дела-делишки в Вашингтоне. Неинтересное начало сезона на Бродвее.

Подошел седой мужчина. Улыбнулся. Хьюберт Шир, опираясь на палку, маячил поодаль.

– Кэй, – сказал он. – Я Мартин Шугармэн. Помните?

– Мартин! – воскликнула она. – Рада вас видеть. Наклонившись, он поцеловал ее в щеку.

– Великолепно выглядите.

– Вы тоже, – сказала она. – Познакомьтесь, пожалуйста. Это Джек Муллиган. Джек, это – Мартин Шугармэн.

– Весьма рад, – сказал Шугармэн, сотрясая руку Джека обеими руками и долго не отпуская. – Ну, вы молодец! Давно пора было расквитаться с ними.

– Ах, все суета и прах, – ответил Джек, просияв.

Прихромал Хьюберт Шир. Просто с малиновым цветом лица. Рыжие твидовые брюки, коричневая рубашка, галстук цвета ржавчины. Серые глаза под песочного цвета бровями поблескивают. Возбужден, но пытается это скрыть. Опирается на палку, стоит, улыбается...

– Кэй, это – Хьюберт Шир, – сказал Мартин Шугармэн. – Только что подписал с нами договор на новую книгу. Хьюберт, познакомьтесь – Кэй Норрис.

– Поздравляю, – сказала она. Улыбнулась и протянула руку.

Он пожал ее руку ладонью – горячей и влажной – левой руки.

– Спасибо. Мы соседи.

– Я знаю, – сказала она.

Серые глаза распахнулись. Отпустив ее ладонь, пожал руку Джеку.

– Хелло, – сказал он.

– Хелло, – сказал Джек. – Что это с вами приключилось?

– Перелом лодыжки, – ответил Шир. – Позавчера. – Улыбнулся ей. – Авария на велосипеде. Отправился сделать копии плана книги и вот. Наверное, Господь делает мне знак, как думаете?

– Вам сопутствует удача. Может, такой? – сказала она.

Он улыбнулся. Шугармэн рассмеялся.

– Я-то думал, у вас с книгами – все, – заметил Джек.

– И я так думал, – ответил Шир. – Но Мартин позвонил после передачи на другой день. Весьма вдохновил меня своей идеей. – Серые глаза метнулись в ее сторону. – Телевидение, – сказал он. – Полный анализ способов манипулирования обществом с точки зрения прошлого опыта и, безусловно, с учетом того, что ожидает нас в будущем. Словом, все об этом всевидящем оке – начиная от мыльных опер и кончая слежкой, в том числе и о том, как и в какой степени всякого рода "наблюдения" влияют на международные отношения. Я даже собираюсь...

– Роки! – сказал Шугармэн.

Шир взглянул на нее, на него. Пошел красными пятнами, улыбнулся.

– Ничего не слышу, ничего не знаю... – улыбнулась и она.

– Уж, пожалуйста, – сказал Шугармэн. – Пока лучше не обсуждать. Это лишь наметки.

– Интересная тема, – заметил Джек. – Продолжение той вашей книги?

– В общем, да, – сказал Шир. – Увлекла до такой степени, что даже японский одолел. Через неделю отправляюсь в Японию. Не помешает получше ознакомиться с производством этой аппаратуры. Побываю на заводах, возьму интервью у производственников, дизайнеров.

– Судьба, рок, как вам угодно, – сказал Шугармэн. – Утром посетила меня эта мысль, а вечером – он на телевидении. Думаю – вот он, он и напишет. Ага! Оказывается и Джонни здесь, – он дотронулся до плеча Шира. – Спускайся вниз, Роки, а я тебя догоню.

Шир взглянул на нее.

– Вы на велосипеде катаетесь? – спросил он.

– Да, – ответила она. – Но у меня нет велосипеда.

– Теперь и у меня тоже, – сказал он, улыбнувшись. – В парке можно взять напрокат, на лодочной станции. Можно я навещу вас, когда вернусь?

– Буду рада, – ответила она. – Желаю удачной поездки.

– Благодарю вас, – сказал он, улыбаясь. Вспыхнул до корней волос.

Он простился с Джеком и захромал на выход.

Шугармэн наклонился к ней.

– Чрезвычайно интересный человек, – сказал он. – Такие неожиданные зигзаги мышления, смелые выводы. Вы читали его книгу "Червь в яблоке"?

– Нет, – ответила она. – Но хотела бы.

– Сегодня же пришлю вам. До конца рабочего дня, – сказал он. – Между прочим, он попросил представить его вам. Если, конечно, эта информация для вас интересна. Ему сорок три. Разведен. А вообще, отличный малый... А я как раз собирался подойти, поздороваться. Рад, что встретил вас, Кэй. Рад был познакомиться с вами, Джек, и еще раз поздравляю, – сказал он и отошел от столика.

Она помахала рукой Джонни, который, увидев ее, давно уже делал знаки.

– Почему Роки? – спросил Джек, орудуя ножом и вилкой, расправляясь с телятиной.

– Упорный, – ответила она. – По-моему, вполне подходит к Хьюберту.

Обернувшись, она смотрела сквозь золотистое стекло вслед. Шир медленно спускался по левой стороне лестницы, держась левой рукой за перила.

Его спина... Золотисто-коричневая... Вот его уже и не видно.

Она сняла размеры окон и отправилась к "Блюмингдейлу", в отдел драпировочных тканей. Заказала шторы. Из белого шелка – в гостиную, ситцевые в полоску – белую и зеленую – в спальню. Заглянула и в мебельный отдел. Купила совершенно потрясающую вещь – пробковую пластину на красивой хромированной лапе-подвеске. Только у Блюма и можно купить такое...

В спортклубе "Вертикаль" до седьмого пота крутила педали тренажера – для ног хорошо, для брюшного пресса, и вообще.

Когда вышла на своем этаже из лифта, услышала отчаянное мяуканье Фелис. В холле, между прочим, целое стадо рыжих чемоданов. К собственной двери не подойти, а в квартире А дверь настежь. В прихожей – никого, а в глубине, в кухне, – молодая женщина в белом пальто резко бросала в телефонную трубку:

– А я говорю нет! Да, именно так. Это и имела в виду!

Увидев Кэй, вскинула руку, как бы приветствуя. Пальцы унизаны кольцами. Закатив глаза, простонала, одновременно повела плечами, давая понять Кэй, что вот, мол, навязались на том конце провода на ее голову. Совершенно потрясающая фигура. Манекенщица, наверно. Тоненькая, лет двадцать, прямые белокурые волосы – по плечам. Пальто, перехваченное поясом, именно это, белое, Кэй видела в журнале мод Elle.

– Да имела я вас обоих! – рявкнула соседка и трахнула аппарат о стену. – Минуточку! Сейчас уволоку свои чемоданы, – сказала она, подходя к двери. Распахнула до упора, подтолкнула коленом чемодан, фиксируя дверь. – Ваш кот, извините, совершенно ошалел. Запахи Индии, полагаю, для него в диковинку, – сказала она, имея в виду свои желто-розовые чемоданы. – Вы когда сюда приехали?

– Неделю назад, – ответила Кэй, отступая к двери, выходившей на лестницу.

– Выпустите кота, умоляю, – сказала В. Трависано, мило улыбнувшись. – Совсем извелся, бедняга. Я тоже кошатница.

– Он – это она. – Кэй поставила на пол свою сумку, рядом – блюмингдейльскую пластиковую с покупками. Отперла замок и отворила дверь.

Фелис вылетела пулей. Неожиданно крадучись пошла по ковру к чемодану, нюхая воздух. Ходила потом вокруг и все нюхала, нюхала...

– Ах, какая прелесть! Обожаю пятнистых. Как ее зовут?

– Фелис.

– Очаровательно! Фелис... А я Вайда Трависано.

– Тоже красиво. Та рассмеялась:

– Ну, мерси вам. Я сама придумала.

– А я – Кэй Норрис.

– Очаровательно!

– Спасибо за это моим родителям. – Кэй взяла на руки Фелис. Та просто была сама не своя от этой Индии.

Вайда Трависано втащила к себе последний чемодан.

– Какое счастье, что теперь вы здесь вместо этих несчастных Кестенбаумов, – сказал она. Стояла, улыбаясь, в проеме дверей в белом пальто из Elle, оперевшись буквально сверкающей рукой о косяк и скрестив ноги в белых сапогах. – Вы ничего не знаете про Кестенбаумов? – спросила она.

– Фелис, прекрати! Нет, – ответила Кэй. – Нет, не слышала.

– Довольно интересная парочка, – сказала Вайда. – Он – американец, а она – кореянка. Красивая такая. Вполне могла бы стать манекенщицей. Ничего не рассказывали о себе. Развлекались напропалую, скажу я вам. А потом у него, понимаете, развился РС – рассеянный склероз, так? – и он начал таять на глазах. А она – представляете! – возила его в инвалидном кресле. Сердце просто разрывалось. Настроение из-за всего этого – никуда, депрессия. Понимаете? Уехали, наконец, в Калифорнию. Говорили, где-то там этот склероз лечат, что ли. Ерунда, конечно, вряд ли и там бы ему помогли. Она, понимая это, слезами заливалась. И так несколько месяцев. Бесплатно ничего не бывает. Денег сколько надо, а их страховки – мизер, конечно. Слава Богу, откуда-то потом пришли деньги. Если возникнет желание поболтать, заходите. Пробуду здесь до девятого ноября, а потом... – Зазвонил телефон. – Вот зараза! Собираюсь в солнечную Португалию. Ну, пока! – Перед тем как захлопнуть дверь, помахала рукой Фелис. – Бай-бай, Фелис! – Закрыла дверь. Телефон надрывался.

Фелис соскочила на ковер. Ходила вокруг отпечатков, оставленных чемоданами, принюхиваясь. Явно возбужденная.

Пришел Дмитрий. В гостиной стал сверлить дырки в стене, смежной с кухней, чтобы потом навесить книжные толки Она еще раньше пометила крестиками, где следовало вбить костыли.

Принесла пробковую доску. Показала Фелиске, для какой надобности – провела передними кошачьими лапами несколько раз по пробке. Восторг полный!..

Роксиного "Сокола" повесила в прихожей. Рокси и Цвик – порознь выглядели значительно лучше. Пока расставляла книги, слушала Клэр Блум. Та читала "К маяку".

Позвонила предкам, поблагодарила за вазу в стиле "Арт деко". Отлично будет смотреться на новом журнальном столике – вот-вот его доставят. Отец попросил сказать Бобу, чтобы тот звонил им почаще. Сразу, как обычно, возникли разногласия.

Прочитала четыре главы из книги Хьюберта Шира "Червяк в яблоке". Позвонила Рокси:

– Несмотря на то, что книга тяжеловата, он все-таки хороший писатель.

– Про что там? Фабула какая?

– Никакой, – ответила она, лежа на кровати и теребя Фелисино ушко. – Мы договорились покататься на велосипедах по парку, когда вернется из поездки. Своего рода свидание, понимаешь? Не знаю, сколько он там пробудет. В этой Японии. Улетает на этой неделе.

– Звучит весьма загадочно.

– В общем, да, – сказала она, разглядывая в люстре Фелис, свою обожаемую кису. – В книге нет никакого сюжета, но он славный, а книга потрясающая.

Потом, стоя перед зеркалом в спальне, прикладывала к себе зимние платья. В восторг не пришла...

Стопка книг на верхней полке... Забралась на стремянку.

На кухне, под мойкой, задрав голову, застыла Фелис.

Кто бы мог подумать, что в огромном городе, где тысячи ресторанов, она и редактор этого Роки – как там его зовут? – могут встретиться в обеденный перерыв. Немыслимо, невероятно... Если бы ресторан "Четыре времени года" не стал прибежищем для писателей, редакторов и прочей пишущей братии, он бы там не появился. Классный ресторан... Все – туда! Стейны предложили именно там родителям Лесли отметить серебряную свадьбу. Вайда и Лорен таскают туда своих ребят. Нет, это просто совпадение, какие в жизни – просто на каждом шагу!

Конечно, то, что ей нравится Роки, – нелепость и больше ничего. Впрочем, если учесть, что у них много общего, – нормальный ход.

Не может он делать вид, что ему все это без разницы.

Не может и дожидаться, когда Роки в восемь ровно по Осака явится через неделю после этого вторника в компанию "Такай", войдет в демонстрационный зал и... начнется показ достижений науки и техники. Проспектов всяких наволокут. Нормально, конечно!.. Любой производственник лез бы из кожи вон, стараясь показать свой товар лицом, а уж о япошках, доках в делах бизнеса, и говорить нечего.

Ладно. Главное – спокойствие. Думать надо, думать. И без паники! Т-а-а-к! Сейчас воскресенье, вечер... Нет, уже понедельник – утро. Рейс Роки – из "Кеннеди", в пятницу утром... В одиннадцать.

Думать, думать...

Велосипедик-то не удался... Неудача? Это – как сказать... Следует взглянуть на это дельце с позитивной стороны. Ходит теперь этот Роки с палочкой. Нога в гипсе. Хромает по своей 9А.

* * *

Обычно один день в неделю она работала дома – в четверг или в среду – в зависимости от назначенных деловых свиданий и всяких производственных встреч. И в такой домашний день – Сарины телефонные звонки строго лимитировались! – она успевала сделать столько же, сколько за два дня работы в офисе. Работала она дома и вечерами, и в уик-энды – по три-четыре часа, читала рукописи по утрам в постели от шести до восьми утра каждый день.

На этой неделе домашний день пришелся на вторник, на двадцать четвертое октября, на тот день, который метеопрогнозы всех каналов телевидения объявили самым-самым этого расчудесного времени года. Цифирь подтверждалась наблюдениями за глубиной бездонного бирюзового неба, пламенеющей листвой и запрокинутыми лицами – в Сентрал-парке на прогулке все – от мала до велика.

И вот она сидит в такое самое-самое утро и обозревает из окна желто-красный парк и лазурное озеро. Вернее, бросает время от времени взгляды через левое плечо, находясь в процессе редактирования рукописи, пускай, Даже очень интересной, то есть именно такой, когда работа в радость. Особенно для девушки из провинции...

Повернулась к окну, надела очки. Долго провожала взглядом косяк диких гусей, летящих в небесной лазури. Потом, выглянув, наблюдала – поднялись гуси с воды и устремились к тем, что плыли в вышине.

Сняв очки, стала читать.

Делала пометки.

Вздохнула, когда зашелестели бумажные листы, – окно осталось приоткрытым.

Высунулась – фрамуга сдвинута всего сантиметров на тридцать пять – сорок. На ней темно-красная водолазка, сверху – ирландский шерстяной пуловер, "адидасы". Фелис разлеглась посередине кровати – лежит и не сводит глаз с хозяйки.

Кэй шла по гаревой дорожке, огибавшей озеро, огороженное провислой цепью. Небо голубое-голубое, листья на деревьях и желто-золотые, и огненно-красные. Воздух необыкновенный, люди нарядные. А белочки – такие храбрые... Жаль, арахисовые орешки не захватила! Птицы порхают. Она пребывала в восторженном состоянии души. Ничего подобного не могла припомнить за последние два года. Два? Семь, пожалуй, или даже восемь...

Повернула налево – Сэм Эйл навстречу. Она его сразу увидела среди многих пешеходов. Не обращает никакого внимания – как и другие – на стрелки, указывающие направление терренкура. Похоже, и он в восторге – размахивает руками, седые волосы взъерошены, щурится на блестящую гладь воды справа. Она сбавила шаг – он почти рядом, – посмотрела на него искоса...

– Сэм! – окликнула она.

Остановился. Взгляд метнулся на нее. Какой-то бегун обежал его стороной. Она сошла с дорожки на обочину.

– Кэй, – подсказала она, – Норрис.

Он улыбнулся.

– Салют! – Стоял, улыбающийся – трое мужчин обошли его стороной – в легкой обуви, с обнаженными руками, оттопырив локти.

Шагнул в сторону. Подошел. Она – в джинсах, черных тапочках. Молния серой легкой ветровки застегнута. Выглядывает воротничок из красной фланели.

– Потрясающий денек! – сказал он, потирая руки.

– Великолепный, правда?

– Еще какой!

– Хочется все время идти, идти – не останавливаться. Пойдемте по стрелам. Это не опасно.

– Стрелам? – переспросил он, идя за ней по дорожке.

– Видите, стрелы нарисованы. Они указывают направление.

– Куда вы так летите? – подал он голос за ее спиной, чуть слева. – Я предпочитаю получать от прогулки удовольствие.

Она сбавила темп. Улыбнулась ему, когда он поравнялся с ней. Лицо со следами былых схваток выглядело вполне для его шестидесяти шести. В телепередаче "Золотой век телевидения" показывали его в те годы – восторженный вундеркинд с темными волнистыми волосами. А глаза уже и тогда были окружены тенями.

Глянув на нее, он улыбнулся:

– В книгоиздательской деятельности на сегодня объявлен выходной?

– Иногда беру домашний день и работаю дома, – ответила она.

– Понял.

– Не совсем удачный выбрала день. То есть, получилось как раз наоборот... А откуда вы знаете, что я работаю в издательстве?

Он замедлил шаг, пропуская коляску с малышом. Во рту у ребенка пустышка. Девушка в дубленой курточке, на голове наушники – двадцати точно нет – толкала коляску, слушая что-то там по транзистору.

Догнал Кэй.

– Проходил мимо грузовика в день, когда вы переезжали, – ответил он. – Картонные коробки в основном с фирменным знаком "Диадемы".

– Ах, вот оно что, – протянула она.

– Письменный стол-бюро на роликах и с крышкой – потрясающий. Сколько ему годков?

– Восемьдесят, может, восемьдесят пять.

– И что вы там, в "Диадеме", делаете?

– Я редактор, – ответила она. – Внимание! Видите стрелу? Нам туда.

– Бог мой! Эти стрелы невозможно увидеть. Намалевали, должно быть, при президенте Маккинли и ни разу не подновили. Думаю, никто не придерживается этих указателей. Пусть каждый идет, кому куда нравится.

– Я, вообще, имею в виду, совсем не то, что вы, – сказала она, когда мимо промчались бегуны. – Они все-таки для чего-то существуют. Никто ведь и не настаивает, чтобы придерживаться этих указателей.

– Само собой, – заметил он, отступая за ее спину, чтобы дать дорогу двум монахиням.

По дорожке для верховой езды, справа от нее, шла гнедая лошадь. Всадник – мужчина в клетчатом пиджаке, черных сапогах и бриджах. Сэм пошел слева.

– Ну и денек! – сказал он.

– Выходной для режиссеров?

– Будни пенсионеров. Взгляните-ка вперед...

Она посмотрела туда, где поблескивали – сплошь белое и стальное! – башни зданий мэрии и Эмпайр-стейтс на фоне бирюзы неба.

– Фантастика! – воскликнула она.

– Это вам не Канзас, дорогая.

Взглянула на него искоса:

– При чем здесь Канзас?

Он улыбнулся.

– Не при чем, – сказал он. – Просто у вас выговор особый.

– Этого не может быть. У меня нет акцента. Специально занималась.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я – медиум, так сказать, обладаю способностью к сверхчувственному восприятию.

Впереди чего-то снимали телевизионщики. Пришлось сделать крюк.

– Вы упускаете из виду, – возобновил он разговор, когда опять пошли по дорожке, забирая влево, – что я режиссер. Ухо тренированное. – Он щелкнул пальцами по мочке. – Для непрофессионала – да, у вас нет акцента. Но в словах "хорошо" и "холодно" – ваше "х" с особым придыханием.

– Этого не может быть, – сказала она.

– Чуточка чуточная, самая малость, – сказал он, улыбнувшись. – Правда. Только очень одаренный профи в состоянии уловить. – Он отступил назад, давая дорогу рабочему парка в коричневой униформе. Тот толкал впереди себя тачку, доверху заполненную темной золой.

Поравнявшись с ней, он пошел рядом. Она сказала:

– Я нашла вас в книге "Золотой век телевидения", которую мы издали несколько лет назад.

– Потрясающее название, – сказал он. – Кто его придумал? Надеюсь, не вы?

– Очень хорошее название, – сказала она. – Сразу понятно, о чем идет речь, и на хорошем английском языке.

– Много там про меня направили?

– Не я над ней работала.

Они приближались к павильону на южной стороне озера. Опять обогнали бегуны. Повальная страсть к бегу трусцой, подумала она.

– Итак, книга вас потрясла?

– Чрезвычайно, – ответила. – И озадачила.

– Это вы насчет того, что моя карьера закончилась? Все просто. Стал алкоголиком, теперь вот вылечился.

– Простите, – сказала она, взглянув на него. – Рада, что сейчас все в порядке. Но я не это имела в виду, хотя... извините, кажется, я не должна об этом говорить. Уверена, что и вам не захочется.

– На букву "Т" и на букву "М"?

Она вздохнула, потом кивнула:

– Том Микс. Любимица публики, чего уж там!

Она улыбнулась.

– Вы, похоже, связываете нас вместе, – заметил Сэм.

– Да, – сказала она. – Она играла более, чем в двадцати пьесах, которые вы поставили.

– Особенно ее любили в "Стали" и "Крафте".

– У вас тоже есть заслуги. Две награды от Союза режиссеров и Эмми. И вдруг через год после ее смерти ваша карьера заканчивается.

– Какого сорта книги редактируете? – спросил он. – Жаркие поцелуи на фоне замков?

– Иногда, – ответила она.

– Так вот. Одно к другому не имеет никакого отношения, – сказал он. – Мы не виделись с ней до этого два или три года. Наши пути разошлись во многих отношениях. Я работал на побережье, снимал фильмы – по одному в неделю. Она – здесь, в мыльных операх.

Они пересекли террасу перед каменным павильоном. Миновали фонтаны. Там было особенно многолюдно. На скамейках, закинув ноги на спинки, развалясь отдыхали все кому не лень. Прошли мимо... Позади осталась группа подростков в красных спортивных формах. С ними тренер, тоже в красном.

– Если хотите правду, – сказал Сэм, – она была не очень хорошая актриса.

– Я это заметила.

– И как человек – тоже. Тщеславная и алчная. Зоологическая эгоистка. Злая, даже злобная. Невнимательная к окружающим. Мелкотравчатая, я бы сказал. Я сходил по ней с ума.

– Почему же тогда?..

– Я сказал "сходил с ума". Кто может это объяснить? – он посмотрел куда-то вдаль и вздохнул. – Было великолепное утро. Телестудия. Народу полно. И вот...

Мимо промчались те самые подростки в красных костюмах. Бежали по одному и парами.

– Вы нигде не работаете?

– Иногда. Даю уроки. Мастерство актера, режиссура...

– А в этом доме давно живете?

– С самого начала, – ответил он. – Три года.

Они продолжали шагать.

Опять обогнали любители бега трусцой. Промчались подростки в красном.

– Если у вас возникает желание выяснить подробнее, могу добавить: благотворительность не обошла меня стороной.

– С какой стати я должна это выяснять? Вы говорите что-то не то. Каждый волен жить, где хочет. Прекрасный дом, один из лучших в городе.

– Фонд Карнеги – вот в чем дело, – сказал он. – Должен ли я рассказывать вам устав и программу фонда? Поддержка нуждающихся, имеющих отношение к искусству. Оплачивают квартиру, плюс пособие. А дом, кстати, идеально расположен. – Он улыбнулся ей. – На Девяносто третьей улице, прямо за углом – лечебный центр Смитера. Я там находился, когда дом еще строился. – Он посторонился, пропуская двух бегунов. Мужчина и мальчик. У одного на майке – "Слепой", у другого – "Поводырь". Крупными буквами.

Они вышли к эспланаде Девяностой улицы. Спустились по широким булыжным ступеням. Телевизионщики стояли в сторонке, наводя камеру на пешеходов, задирающих головы, чтобы полюбоваться яркой листвой деревьев.

– Ах как мило! – воскликнула она. – Нас покажут в новостях в шесть часов. Вот уж завтра на работе позубоскалят!

– Неужели я так плох?

– Прекрасно знаете, что я имею в виду.

– Не впадайте в панику, – сказал он. – Из любого положения всегда есть выход.

Они прошли мимо телевизионщика – тот направил на них камеру, при этом вскинул вверх руку.

Пересекли Пятую авеню. Пошли вдоль Девяностой улицы, мимо чугунного узорчатого забора, отгораживающего сад музея Купера-Хьюитта.

– Раньше в этом здании был дом ветеранов, основанный Эндрю Карнеги, – сказал он.

– Не знала этого, – заметила она, глядя на особняк из кирпича и камня. Архитектурный стиль а-ля Андреа Палладио...

– Это место поэтому называется Карнеги-Хилл. Когда он купил этот дом, здесь была ферма. Его сталелитейная компания позже стала знаменитой "Юнайтед Стейтс Стил". Я провел столько "стальных часов" на этой территории, что чувствую себя здесь, как дома. А вот в том доме жил Роберт Чемберс.

– Знакомое имя...

– А это тот сексуальный маньяк, что девочку в парке задушил...

– Какой ужас!

– У нас тут очень разные люди живут.

Они завернули за угол и вышли на Мэдисон-авеню.

– Прежнее телевидение, наверно, совсем не похоже на нынешнее, – сказала она. – Думаю, большая разница.

– И еще какая! – заметил он. – Раньше все делалось в прямом эфире. Ни видеозаписи, никаких пересъемок. Каждый показ – премьера. Неполадки, нехватка реквизита, но все живо, захватывающе. Актеры выкладывались на полную катушку. Декорации рисовали серой краской – где темнее, где светлее. Цветного телевидения тогда еще и в помине не было.

– Почему бы вам не написать мемуары? Или хотя бы надиктовать их на пленку? Ведь это же так интересно!..

– Мои мемуары? – он улыбнулся.

– Да, – сказала она. – Подумайте над этим. Вы знакомы с Хьюбертом Широм? Он живет в нашем доме, в квартире 9А.

Он покачал головой.

– Писатель, – сказала она, – хороший, причем. Пишет книгу про телевидение. Ему будет интересно поговорить с вами. Я вас познакомлю. Вы все-таки подумайте о том, чтобы что-то сделать самому. Уверена: книгу раскупят в момент. Можно основательно разработать тему, не хотите – пишите в развлекательном, легком жанре. Это вам определенно удастся. Что удобнее, за то и беритесь.

Он улыбнулся.

– Я подумаю над этим, – сказал он. – Кофе хотите? – кивнул в сторону кафе "Лачуга Джексона".

– Давайте в другой раз. Можно? – спросила она. – Мне еще нужно в банк зайти и вернуться на работу.

Они пересекли Девяносто первую улицу. Она сняла солнечные очки.

– Я рада, что встретила вас, – сказала, протягивая руку.

– Я тоже, – сказал он, пожимая ее. Улыбнулся.

– Подумайте о моем предложении. Я говорю это не из желания сделать комплимент.

– О'кей! Подумаю, – сказал он. Повернулся и зашагал. Потом вернулся: – Послушайте, я пошутил по поводу вашего акцента. Просто на днях зашел в швейцарскую и прочитал обратный адрес на конверте. Норрисы... Уичита...

Она улыбнулась:

– Спасибо, что сказали.

– Вы время не зря потратили – никакого акцента, даже намека. – Он улыбнулся ей и ушел.

Она надела очки, постояла, дожидаясь, когда можно будет перейти улицу. Приподнялась на носках, улыбаясь. Какое небо! Такое бирюзовое...

* * *

В среду на пресс-конференции она представляла три книги – обсуждался вопрос маркетинга. Представители, занимающиеся продажей, отобрали две, третью не одобрили, но и высказались не так резко, как ожидала она и другие из редакторского отдела.

После этого провела целый час у Сакса – купила красное платье из шелка и еще кое-что по мелочи из белья.

Вечером долго разговаривала по телефону. Сначала с Бобом, потом с Мэгги Хантер. Та позвонила из аэропорта "Кенеди". Летела в Лондон – оказалось достаточно времени между рейсами, чтобы в течение целого часа они вспоминали Сиракузы. Потом она брила ноги, слушая Клэр Блюм. Та читала последнюю часть "К маяку". Фелис, облизывая себя, совершала свой кошачий туалет.

Весь четверг она работала с женщиной из Ньюарка. Первая книга... Довольно остроумная научная фантастика. Страниц двести. Потом пошла на прием к "Уорнеру". Вечер был посвящен выходу в свет биографии Екатерины Великой. Наверху, в "Чайной комнате", все – без исключения – пили шампанское, закусывали блинами с икрой.

Подъехала на такси к дому, открыла дверь... Вспышки, микрофоны...

– Вы живете в этом доме? – кинулась к ней женщина.

– Знали вы Хьюберта Шира? – спросил мужчина.

– Вам известно, что этот дом называют Небоскребом ужасов? – Еще одна женщина.

Уолт, оттесняя их, вел ее к подъезду. "Эй, ты толкнул меня!"

"Вы видели, он меня толкнул?" – "Швейцар безмозглый!" – неслось им вслед.

Уолт, плотно приотворив дверь, поглядывал на них через стеклянную дверь.

– Шакалы! – сказал своим баритоном. – Что здесь было! Будто в зоопарке во время кормления зверей. Повезло вам, что припозднились.

– Хьюберт Шир?

Обернулся, взглянул на нее через очки. Кивнул. Отвел взгляд. Отступив, приоткрыл дверь, выпуская людей. Закрыл дверь.

– Что случилось? – спросила она.

Он вздохнул, снял очки. Посмотрел на нее. Карие его глаза повлажнели. Белый как мел...

– Упал в душевой кабине, – сказал он. – Нога-то у него была в гипсе. Ну и натянул на нее пластмассовый пакет, чтобы не намочить. Поскользнулся, упало, ударился головой...

– Насмерть? – спросила она.

Он кивнул, открыл дверь мужчине.

– Господи, что же это! – сказал тот, войдя в вестибюль.

Уолт закрыл дверь, глянул на нее.

– Вы были знакомы с ним, мисс Норрис? – спросил он.

Она кивнула.

– Вы бы сели. Не желаете?

Она не ответила.

Он усадил ее на диване рядом с блоком мониторов. Взял из ее рук папку, когда она садилась. Надел очки. Стоял, прижимая папку к себе обеими руками. Наклонился к ней.

– Кто-то из его офиса пришел сюда и обнаружил, – сказал он. – Звонили, звонили, а он не отвечает... какая-то встреча была назначена, а он не явился.

– Когда это случилось? – спросила она, глядя на него.

Вздохнул. Отвел взгляд. Покачал головой.

– Не знают пока. – Посмотрел на нее. Моргнул. – Он лежал на полу, под душем... Вода горяченная... Точно не могут сказать. Последний раз его видел кто-то поздно вечером в понедельник.

– О! Боже! – выдохнула она.

Глава четвертая

Конечно, позвонил Эдгар.

– Надо же, какая ужасная судьба!

– Не говори! – заметил он, приглушая звук телевизора, стоявшего напротив кровати, метрах в пяти. – Пару раз поднимался вместе с ним в лифте. Произвел впечатление благополучного человека. Приятный такой. – Положив на прикроватную тумбочку пульт дистанционного управления, взял кружку. Зажав телефонную трубку между плечом и ухом, подпихнул под спину подушки.

– Плохо, что в новостях откомментировали хуже некуда.

– Уляжется. Время – великий лекарь, – сказал он, усаживаясь поудобней. – Вспомни Рафаэля. Поговорили и забыли. – Отпил кофе из кружки.

– Здесь совсем другое дело. Во-первых, уже пятый несчастный случай. Во-вторых, он довольно-таки известный писатель, не какой-то хозяйственник. Боюсь, поубавится желающих селиться в нашем доме... Не хочется напоминать, но придется. Предупреждал я, говорил – не стоит сдавать квартиры в наем, помнишь? Если бы послушался тогда, запродал бы квартиры частным собственникам, можно было бы теперь не волноваться. Хотя, конечно, все относительно.

– Прав, ты прав, – заметил он, не сводя глаз с экрана, где крутили коммерческую рекламу какого-то моющего средства. – Жаль, что не послушал тебя. – Отхлебнул кофе.

– Думаю, прессу ты уже видел.

– Да нет, – сказал он. – Еще в койке валяюсь – вчера поздно лег. – Он поставил кружку на тумбочку, взял пульт дистанционного управления.

– Посмотри "Пост". На первой полосе крупными буквами – "Небоскреб ужасов", рядом фотография дома. "Ужасный небоскреб" – это в "Ньюс". От перестановки слов смысл не меняется. И тоже наш дом, как говорится, – во весь рост. "Таймс" вообще расставил акценты: "Писатель – пятая жертва высотки в Ист-Сайде". Завтра, полагаю, будет еще хлестче.

– Уляжется... Успокоятся, – сказал он, переключая одну за другой программы, – На этот раз пошумят подольше, только и всего.

– Телефоны звонят, не переставая. "Кто во главе корпорации?" "Что там думают по этому поводу?"

– Так!.. Ну и что думают?

– Предлагаю, и, кстати, все меня поддерживают – необходимо срочно кого-то кинуть на это дело, чтобы повлиять на общественное мнение.

– Зачем это? – спросил он, щелкая кнопками на пульте. – Пресс-конференция и все такое? Так это только подольет масла в огонь.

– Нет-нет, ни в коем случае! Наоборот... Нужно немедленно переключить внимание средств массовой информации на что-то другое, чтобы сбить накал.

– Мысль... – сказал он, привстав. – А как это можно сделать? Есть что-нибудь?

– Есть пара кандидатур. Зарабатывают ломовые бабки, а налоги не платят. Думаю, сможем натравить на них налоговую инспекцию.

– Гениально, Эдга! Инспекцию надо вздрючить, – сказал он. – Господи, в каком обществе мы живем!

– Да, я рад, что ты – за.

– А как же! Ну ладно, хоп! – Он положил трубку на рычаг. Улыбнулся. Выключил телевизор. Резко отбросив одеяло, встал на пол.

Подойдя к окну, сдвинул раму влево. Вдохнул полной грудью свежий воздух. Поднимаясь на носки, задержал дыхание и, выдыхая, начал колотить себя в грудь кулаками.

Ну и, конечно, позвонил Алекс.

– Как услышал в новостях, так дар речи потерял. Слушай, а ты его знала?

– Нет, – ответила она.

– В твоем доме полный комплект – и самоубийств, и перебор с кокаи...

– Работаю я, Алекс, – оборвала она его.

– Пардон! Решил отметиться и узнать, как ты, что делаешь.

– Я – прекрасно, – сказала она, – связки чеснока висят на окнах и распятия под рукой...

– Не понял.

– Проехали.

Рокси тоже позвонила:

– Господи, какая жалость...

И ее "выключила" довольно быстро:

– Знак судьбы. У него было все не так, как у всех.

Вайда Трависано пожаловала собственной персоной, позвонив в дверь. Вошла "вся из себя" – мейкап, благоухающая, бледно-розовый маникюр. Туалет совершенно потрясающий – цвета слоновой кости атласное платье с искусной вышивкой. Застежка на спине – "бранденбуры": петли и пуговки, величиной с горошину, из атласа. Невозможная застежка! Уже сломала ноготь... Она теребила ворот – платье застегнуто наполовину.

Она попросила Вайду пройти на кухню – включила флюоресцентную подсветку. Склонившись, стала просовывать горошины-пуговки в узкие петли. Вайда стояла, обозревая ногти. Фелис обнюхала Вайдины ноги в чулках. Та похлопала кошку по спине тыльной стороной ладони. Фелис, выгнув спину дугой, продолжила рыбное пиршество.

– Изящная вышивка... Индия?

– Китай. Ах ты, черт! У вас есть маникюрный клей?

– К сожалению, нет! – Застегнула пуговку. – Куда вы сегодня?

– В "Плазу". Там ужин. Прием, в общем. Одно плохо – всяких речей до черта! Губернатор пожалует. Ужасно, правда? Это я про Шира. Разговаривала с ним один раз в лифте. Несколько месяцев назад. Представляете: купил какое-то огромное растение на Третьей авеню. Праздник улицы там был. – Она вздохнула. – Как подумаю, что он лежал там и варился в кипятке. Не мои слова – по Пятому каналу сказал этот – как его? – ну тот, с новостями, так и сказал "варился". – Повернула белокурую головку – прическа волосок к волоску. – Ой! Случайно, он не был вашим другом или кем там еще?

– Нет, не был, – улыбнулась Кэй, застегивая пуговку.

– Бедняга...

Фелис отправилась в прихожую, расположилась там и стала умывать лапкой мордочку.

– А я была знакома с Наоми Сингер, – сказала Вайда, рассматривая надломленный ноготь.

Кэй застегнула пуговку, искоса взглянула на Вайду.

– Мы вместе ходили в Еврейский центр на Лексингтон, – сказала Вайда. – Пару раз. Там курсы насчет того, как отбиваться, если нападут. Вы там были?

– Да. Несколько раз на концерте. Слушала музыку.

– У них деятельность на все случаи жизни. Еврейский – это только так, а вообще все ходят, кто хочет.

– Она, должно быть, была несчастна, – сказала Кэй.

– Да вроде нет. По ней, бывало, и не скажешь. Впрочем, у несчастных как раз ничего и не поймешь. Живая такая была. Конечно, внешне. На вас похожа, между прочим. Темные волосы, овал лица такой же. Однако не такая красивая, как вы. Нет! Вы и ростом повыше. "Я из Б-а-а-а-с-тона". Это она про себя. А вы откуда?

– Из Уичиты.

– А я отовсюду, – сказала Вайда. – Мой папашка генерал-майор ВВС.

Застегнув пуговку, Кэй спросила:

– В "Таймсе" не сообщалось, что было в записке?

– В "Посте" было, но вкратце, – сказала Вайда. – Депрессия у нее была. Буквально на любую тему. Окружающая среда, расизм... Что еще? Ах, да – ядерное оружие. Был у нее какой-то чувак в Бостоне. Она с ним, правда, порвала. Написала и о нем – упомянула. – Вайда вздохнула. – Дмитрий тогда чуть концы не отдал.

– Что вы хотите этим сказать?

– Она чуть было его не прихлопнула, – объяснила Вайда. – Он в тот момент начищал эти... как их? Ну медные палки, которыми крепится навес этот, крыльцо что ли... Тогда он был портье, а Рафаэль – хозяйственник... Она шмякнулась буквально рядом с ним. Вообразите – он весь в крови... Неделю целую приходил в себя в Диснейленде. Жену и ребятенка тоже с ним отправили. Все расходы оплатили.

– И то хорошо, – заметила Кэй, застегнув еще одну пуговку.

– Повезло! Они тут не особенно раскошеливаются. Да и черт с ними, лишь бы этот "падеж людей" прекратился. Ну кто, скажите, сюда поедет? – Она покачала головой, вздохнула. – "Небоскреб ужасов"... Спятить можно! Я прямо чувствую себя, как Джеми Ли в фильме Кертиса.

Кэй застегнула самую верхнюю пуговицу.

– О'кей, Джеми Ли, – сказала она, делая шаг назад, – привет губернатору! Вы его, уверена, сразите наповал и сразу.

На столе в швейцарской среди прочей корреспонденции, полученной для жильцов, лежал пакет и для нее, в элегантной упаковке. На наклейке каллиграфическим почерком: "Викториана, Ист-Сайд, Восемьдесят девятая улица". Посылка – величиной с коробку из-под туфель, довольно тяжелая. Art Nouveau – еще одна изящная наклейка. Она гадала – кто же это, что там? – пока поднималась в лифте с типом с козлиной бородкой до двенадцатого, дальше с японской парочкой до шестнадцатого.

Вопрос "Кто?" разрешился сразу же, как только прочитала послание. Норман и Джун. Почерк Нормана – крупный и круглый. На веленовом листке, с эмблемой "Диадемы" написано: "Ясного неба, ярких звезд, удачи во всем. Любим тебя. Норман и Джун".

"Что?" оказалось внутри упаковки из двух слоев темно-синей бумаги, свернутой в трубку и обмотанной клейкой лентой. Телескоп, старинный, из латуни. Две выдвижные секции – полметра в длину, если раздвинуть. "Либерти Белл", Синклер, 1893 год – это клеймо.

Ощутив себя Ахавом, она сразу же приступила к обзору местности. Вверх по реке буксир тащит баржу, вниз – белая яхточка скользит. По мосту Триборо катятся автомашины. Окна небоскребов... Хм-м!.. Оказывается, не одна она такая – у некоторых, перед окнами, тоже телескопы, только на треногах.

Долго она так стояла. Фелис, конечно, сразу на подоконник и стала тереться о коленки... Мурлыкает.

С Рокси и Флетчером съездила на блошиный рынок в районе Двадцать шестой улицы. Купила пару оловянных подсвечников. В "Энни-холле" и "Манхэттене", китайском ресторанчике, – такие же.

Читала вполне приличную рукопись. В парикмахерской постриглась и слегка изменила оттенок волос. Во "Временах года" обедала с Флоренс Лири Уинтроп. На том месте, где в прошлый раз сидел Шир, – обедал какой-то мужчина.

Потом принимала участие в производственном совещании.

Домашний день пришелся на среду. Было грустно и моросило. Парк стал совершенно бурым. Озеро лежало огромным оловянным блюдом. Дождь сыпал на шиферные башенки Еврейского музея, на потемневший сад, на крыши соседних старинных зданий из песчаника. В такой день приятно сидеть дома, даже если приходится утюжить рукопись Флоренс – странички испещрены стрелочками, пометками, сделанными ее причудливым почерком.

А стирку затеять и вовсе подходящее занятие, подумала она, прочитав, как Сусанна, прежде чем бросить куртку Дерека в стиральную машину, оттирала засохшие пятна крови. В такой день стиральные автоматы в домовой прачечной все свободны. На часах – 3.25. Пусть Сусанна достирывает и не беспокоится. Взяла корзину, набитую грязным бельем из кладовки. Вошла Фелис. Стояла и смотрела, что это хозяйка еще придумала, что это она делает. Кухонные полотенца, банные, всякие мелочи – все в корзину. Сверху – коробку "Тайда". Из кружки с мордашкой Микки Мауса достала монетки, 25 центов каждая, для стиральной машины.

Когда она вошла в прачечную – сплошь белый кафель, – прижимая к себе корзину с бельем и пачкой стирального порошка, Пит – как его? – с рыжевато-каштановой шевелюрой обернулся. Он стоял рядом с сушильным автоматом, напротив входной двери, и смотрел на нее.

– Привет, – сказала она. Подошла к краю прилавка у свободного стирального автомата, водрузила корзину... Соседний автомат работал – горели красные лампочки, слышалось гудение, какое-то жужжание. Рядом – бельевая корзина, но пустая.

– Привет, – сказал он. Голос отразился от кафеля. – Как поживаете?

– Отлично, – ответила она, пожалев, что не привела себя в порядок. Сколько ему? Двадцать семь? Н-да... – А вы?

– Неплохо, – сказал Пит... Хендерсон... – Ну как, устроились окончательно?

– Более-менее. – Она улыбнулась в ответ на его сногсшибательную улыбку.

Одет в зеленую футболку, конечно, в джинсах. Она повернулась к стиральным машинам, подняла крышки бункеров. Вынула фильтры. – Классное оборудование! В этом доме все по последнему слову науки и техники.

– Сначала собирались продавать квартиры, потом передумали, – заметил он, повернувшись к сушилке.

– Тогда мне крупно повезло, – сказала она.

– Мне тоже.

Поставив коробку с порошком рядом с корзиной, начала вынимать вещи. Цветное – к цветному, белое – к белому.

– Почему передумали?

– Спрос упал... – Не понимаю, для чего же тогда делали такие капиталовложения. А вы знаете, кто владелец дома?

– Понятия не имею. Знаю, что чеки об оплате направляются к Макивой-Кортез. – Вдох-выдох. В помещении, выложенном плиткой, получилось достаточно громко. – Веселенькое начало у вашего новоселья.

– И не говорите...

– Репортеры просто озверели. Нормальные с виду люди, но такого понакрутили. Налетели, как акулы. Просто сериал какой-то в духе Джеймса Бонда.

– Он хотел книгу написать о телевидении, – сказала она, положив пару джинсов к цветному. – О том, какие возможности у телевидения и каким образом оно влияет на нашу жизнь. Думаю, написал бы и об акульих замашках.

– Вы были знакомы? – спросил он, обернувшись.

Она, стараясь отцепить носовой платок от пуговицы батника, ответила:

– Шапочно! Нас только накануне познакомили.

– Тема действительно интересная, – сказал он. – Я, например, вырос не отходя от ящика, как говорится. Теперь предпочитаю видак. Кстати, он, наверно, собирался и об этом писать? Видеоаппаратура и все такое.

– Думаю, да, – ответила она. – В детали не вдавался. Да и беседовали мы всего минуту, может, две. Так, в общих чертах...

– Вам, думаю, было бы интересно с ним общаться, – сказал он.

– Безусловно, – заметила она. – Даже очень, – добавила, кидая батник в одну машину, а носовой платок – в другую.

– Пару раз перекинулся с ним общими фразами. О погоде... Знаете, где встречи в основном происходят – в лифте. Зато его книгу о компьютерах прочитал внимательно.

– Я тоже, – сказала она, оборачиваясь. – Ну и как она вам, его книга?

Он помолчал. Нахмурился.

– В общем, ничего. Написана профессионально, но почему-то раздражала, когда читал. – Он взглянул на нее. – Я сам компьютерщик. Вот такие дела! Не вижу причин, чтобы заходиться по этому поводу. Машины есть машины. Обработка данных, причем быстро. Вот и все. А его книга – клиника. Паранойя, я бы сказал.

– Скажете тоже! Какой же он параноик? В этой технике определенная опасность безусловно есть.

– Не знаю, но, по-моему, у него в этом плане перебор.

Она повернулась к машине. Достала из корзины постельное белье – желтое в цветочек. Загрузила в бункер с белым.

– Вы где работаете? – спросила она.

– Я свободный художник, если угодно. Консультирую разные компании, большей частью финансовые. Пишу игры, которые неплохо реализуются на рынке. – Захлопнул дверцу сушильного аппарата. – А вы?

– Я редактор, – ответила она. – Работаю в издательстве "Диадема".

– Пожевать не хотите? Сладости, например? – Идя автомату в дальнем углу помещения, оглянулся через плечо.

– Нет, благодарю вас, – она улыбнулась. Повернувшись к корзине, достала кухонные полотенца, разные салфетки.

Бросил в автомат монетку. Раздался щелчок.

– Тут и для кошки кое-что найдется. Это, чтобы вы знали.

– Чудесно. Не знала, – сказала она, открывая коробку "Тайда".

– И собачкам. Но вот для попугаев нет ничего. Хотя бы зернышко. – Машина клацнула, что-то выпало из автомата в лунку.

Она сыпала порошок сверху на цветное белье, потом оглянулась. Он подходил к ней, на ходу отрывая край от пакета.

Улыбаясь, сказал:

– На днях видел, как вы покупали у Мэрфи кошачьи подстилки. А если точнее, в субботу утром.

– О-о-о-о, – протянула она.

– Был не один, поэтому не мог подойти к вам, засвидетельствовать свое почтение.

Она улыбнулась. Повернулась к машине, добавила "Тайда".

Он облокотился на урчащую машину – через две от нее.

– Кот или кошка? – Кошка, – ответила она. Он доставал из пакетика хрустящие бисквиты.

– А вы откуда родом? – спросила она, насыпая порошок в бункер с белым бельем.

– Из Питсбурга, – ответил он. – Здесь живу уже пять лет. Имею в виду Нью-Йорк. Из них три года в этом доме. – Протянул пакет, сверля ее голубыми глазами.

– Нет-нет, спасибо, – улыбнулась она и закрыла коробку с "Тайдом", утопив носик внутрь. Повернулась к нему спиной, положила коробку с порошком в корзину.

– Я из Уичиты, – сказала она. – Здесь уже... о, Господи!.. восемнадцать лет.

– Я сразу понял, что вы со среднего Запада, – сказал он. – Манера разговора. Слушать вас приятно...

Взглянула на него. Стоит и поглощает крошечные печеньица...

– Спасибо, – ответила она.

Вставив фильтры на место, захлопнула крышки.

– Самое время надевать противогазы, – произнес он вполголоса за ее спиной.

"Джорджио"... Она сразу поняла, что он имел в виду. Обернулась.

Женщина с восьмого, коренастая и с челкой, стояла в дверях, под видеокамерой. На ней были темные очки, на Шее – янтарные бусы, сама в черном платье с длинными рукавами. За ее спиной мужчина вкатывал велосипед в один из лифтов.

Они поздоровались с женщиной с челкой. Та направилась к автоматам. Высоченные каблуки черных туфель цокали по виниловому покрытию, а ее "Джорджио" забивал и "Тайд" и жавель. Пит повел носом, улыбнулся.

Она тоже улыбнулась, опуская монетки в прорезь стиральной машины. Он пошел к сушильным аппаратам. Монетки, между тем, провалились, машина вздрогнула, заурчала.

Она вставила в специальную рамочку дискету с программой, подождала, пока вспыхнули нужные кнопки.

Вошла еще одна женщина. Фыркая и поводя носом, направилась к той машине, у которой только что стоял Пит. Черноволосая толстушка в красной блузке и фиолетовой юбке. Коричневые манжеты. Сняла корзину с машины, открыла крышку.

– Вы в самое время, машина только что остановилась.

– Чего? – женщина повернулась в ее сторону.

– Только... что... остановилась... – сказала она. – Сейчас... – взмахнула рукой. – Все... все...

– Ah, si[1] – сказала женщина, улыбаясь и открывая бункер. Стала вынимать влажное белье и складывать в корзину. – Si, veintecinco minutas[2] – сказала она. – Exactemente. Vientecinco minutes[3].

– Двадцать пять, – сказала Кэй. – Si.

– Спасибо.

Нажала кнопку. В машинах закрутились барабаны. Стирка началась. Взяла с собой коробку с порошком.

– Это еще не все, – сказал Пит, следуя за ней с, корзиной выстиранного белья. Обвел взглядом холл.

Она тоже посмотрела по сторонам. "Джорджио". Победив порошок и жавель, наконец, уехала в лифте.

– Впечатление такое, будто с парфюмерной фабрики к ней подвели шланг, – сказал Пит, когда они вышли в холл.

– "Джорджио", – сказала она. – Этим все сказано. Нажала кнопку между лифтами. Цифра "2" стала буквой "Н", "4" поменялась на "5".

Дверь с лестницы, справа от лифта, распахнулась и вошел Терри. В мокром дождевике. Улыбнулся им и зашагал в прачечную. Из комнаты, где хранились велосипеды, вышел мужчина в насквозь промокшем желтом пончо и в пробковом шлеме. Закрыв дверь на задвижку, кивнула.

Она тоже кивнула ему.

– Все еще поливает? – спросил у него Пит.

– Вообще разошелся. Сильнее, чем раньше, – ответил мужчина. Был он в теле, на вид чуть больше тридцати лет.

Створки левого лифта поехали в стороны.

– Прошу, – сказал Пит, пропуская ее вперед. – Мне тринадцатый. – Она нажала "20" и "13". Мужчина в пончо – "16".

Кабина лифта остановилась в вестибюле. Вошла пожилая, круглолицая женщина в темно-синей шляпе и плаще. Кивнула, отвернулась, нажала "10".

Поднимались молча. Женщина вышла.

– Рад был увидеть вас, – сказал Пит, улыбнувшись, когда кабина остановилась на тринадцатом.

– Я тоже, – сказала она, улыбнувшись в ответ. Мужчина в пончо вышел на шестнадцатом. Она стала подниматься одна.

Когда "19" над дверями поменялся на "20", достала ключи.

* * *

В пятницу она принимала у себя друзей. Кое-кого из "Диадемы" и Рокси с Флетчером. Все расхваливали квартиру, Фелис и Роксиного "Сокола". По очереди смотрели в телескоп, пили водку, содовую и белое вино, обсуждали ближневосточный кризис, планы на весну.

– Красивая люстра, – сказала Джун, когда приступили к ужину, расположившись в гостиной с курицей, салатом и бокалами вина. – Твоя?

Все разом вскинули – десять или даже двенадцать – головы к потолку и стали обозревать светильник. И она в том числе.

– Собственность этого дома, – сказала она, восседая на подушках, рядом с журнальным столиком. – Здесь все по последнему слову науки и техники. Раньше планировали запродать квартиры в частную собственность, но таинственный владелец дома решил сдавать их в аренду. Никто не знает, кто он такой. Якобы домом владеет какая-то юридическая фирма с офисом в центре, а он прячется за нее. Возможно, владелец бяка порядочная, но для меня просто добрый Дед Мороз.

– Курица у тебя отменно получается, – сказал Норман.

– У меня... Ха-ха! Пошла и купила у Питака.

– Но кто-то все-таки должен знать, кто он, этот тип, – сказал Гэри.

Она сделала глоток вина.

– Все операции осуществляются через посредников, а те всегда имеют дело только с юристами.

– Неудивительно! – заметила Тамико. – Кому охота раскрываться при такой убийственной рекламе.

– Мы говорили о том, что было в самом начале, – возразила она.

– В самом начале дом был куплен у Барри Бека, – сказала Джун. – Я, например, и подумать не могла, что буду сидеть здесь. А ты, Норман? Помнишь, как мы боролись против постройки этого дома?

– Мы ведь члены общества "Сивитас", – сказал Норман. – Наша организация принимает все меры, чтобы уберечь территорию от подобных построек. На месте этой "щепки" стояли два славных особняка. Битву мы тогда проиграли, но войну выиграли, по крайней мере против таких вот домов. Запретили строительство этих дылд. Правда, спустя месяц после того, как для этого уже был отгрохан фундамент.

– Дом, конечно, первоклассный, – сказал Стюарт. – Люди ходят, двигаются, шумят, и ни одного звука. Будто в доме и двери не хлопают. Вот у меня, там, где я арендую квартиру, слышно, как кладут телефонную трубку.

– Все равно странно! Построить дом для частников, да еще с такими затратами, а потом взять и перерешить, пустив его под аренду, – заметила Тамико.

– Я сама удивляюсь, – сказала Кэй, наполняя бокалы. – Поговорила как-то с Жозефиной Хардинг из расчетного – она вкладывает свои средства в недвижимость, – та объяснила, что в этой части Манхэттена совершенно невыгодно иметь дома, сдающиеся в аренду. Такая тенденция удерживается уже много лет. Словом, позвонила я даме, которая показывала мне квартиру. Она-то мне и рассказала, что ребята из фирмы считают владельца дома занудой, и что он определенно мужского пола, потому что они называют его "сукин сын". Фелис! – прикрикнула она. – Куда? Брысь!.. Он их загонял с разного рода усовершенствованиями, и еще не каждому сдает квартиры. Самых перспективных в смысле оплаты почему-то прокатывает. Флетчер, съешь еще кусочек! Ведет себя так, будто сам живет в этом доме. В трехкомнатной квартире! Это со своими-то миллионами? Венди, почему вино не пьешь?

– Это ровным счетом ничего не значит, – заметил Стюарт. – Здесь он, возможно, заземлился, а живет, где вздумается. Может, у него всяких разных жилищ с полдюжины...

– Я тоже так считаю, – сказала она, наливая вино в Вендин бокал, – но та женщина дала понять, что от него одни беспокойства, стало быть, он живет постоянно здесь.

– Барри Бек, наверно, знаком с ним, – заметила Джун.

– И подрядчик, видимо, тоже. Некий Микеланджело. Бек продал дом, когда строительство еще не было завершено.

– Давайте сменим пластинку. Я этим больше интересоваться не стану. – Сказала она, подливая вина в бокал Гэри. – По-моему, он просто "ку-ку" и пусть дальше обнимается со своей собственностью, а я ему весьма признательна. Берите курицу, умоляю!

Он сидел и смотрел на экран. Покачивал головой, даже пригорюнился слегка.

Попытался даже рассмеяться.

Юмор никогда не помешает.

Так-так! А она, стало быть, дареному коню смотрит в зубы, да еще и справки наводит. А ее боссы кидают ей идеи насчет Микеланджело...

Зануда и сукин сын, оказывается.

Ха-ха-ха!

...Слава Богу, к десерту дело приблизилось. Внесла блюдо с клубничным муссом, поставила на столик.

Может, его когда-нибудь застукают?

А почему нет? Вполне возможно. Позвонят однажды в Дверь и спросят: "Извините за беспокойство, но не могли бы вы уделить пару минут? Есть к вам несколько вопросов. Что вы думаете по поводу смертельных случаев в этом доме?"

Чушь, конечно! Спокойствие прежде всего, и без вибра. Она сама сказала, что больше этим не интересуется.

А Микеланджело давно уже в Бимини, на Багамах. Удит рыбу и трахает новую, молодую жену. Надежный. Скажем, папа римский поинтересуется – чей дом? – ни в жизнь не расколется. Тут все тип-топ!

Встал, налил себе имбирного пива. У него тоже есть курица. Кто желает?

Сидел, ужинал, смотрел. Пьют растворимый, без кофеина. Поглощают клубничный мусс. Ахи! Охи! Сплошной восторг. Хорошо, пусть она радуется.

У Вайды тоже посиделки. И у Стренгерсонов.

Крис рассказывает последние новости Салли.

Кэй выходит провожать распрекрасного Нормана и Джун.

Все-таки не мешает успокоиться. Волноваться вредно.

Что там она про собственность вещала? Оставила, кажется, за ним право на личную жизнь. Так надо понимать.

– Извините, не мог прийти раньше, до гостей, – сказал Дмитрий.

– Ничего страшного, – сказала она, идя вместе с ним в спальню. – Брысь, Фелис! Кому говорю? Брысь!

– Вчера в бойлерной случилось прямо-таки наводнение, – сказал Дмитрий, встряхивая спрэй.

– Только этого и не хватало! – Заметила она.

– Починили! Быстро высохнет. О-хо-хо! Славный нынче денек.

Он поставил спрэй на подоконник, рядом с письменным столом, ухватился обеими руками за край правой панели и стал с силой толкать влево. Удалось сдвинуть панель всего сантиметров на десять. Проделал то же самое с левой панелью.

– Без проблем решим проблему, – сказал Дмитрий.

Она поежилась, когда струя холодного воздуха хлынула в приоткрытое окно. Дмитрий, в серой рубашке и заношенных до блеска коричневых брюках, фукал пену в пазы. Интересно, когда стоит вот так близко у окна, вспоминает ли, как летела вниз Наоми Сингер, которая чуть его не убила? Вообще идиотизм какой-то. Уж если надумала, прыгала бы из окна спальни, что ли.

Он все нажимал на клапан спрэя, водил составом по пазам.

– Это что? – спросила она.

– Силикон, – ответил он, продолжая смазывать пазы уже с изнанки.

Фелис вспрыгнула на подоконник, высунулась из окна, выгнула спину. Белый, с черной отметиной на конце, хвост заходил ходуном. Дмитрий поставил спрэй и прикрыл створку.

Подойдя к подоконнику, она погладила кошку по спинке.

– Нет, Фелис, нельзя...

Взяла ее, приподняла, перевернув брюшком. Склонившись, посмотрела в кошачьи зеленые глаза.

– Не-ль-зя, не-т, – повторила нараспев. – Мы не будем выпадать из окон этого дома. Фр-р-р! Не-бу-дем... Усвоила? – Фелис смотрела на нее, она – на Дмитрия.

Он и бровью не повел. Двигал вправо-влево то одну панель, то другую. Она отошла от окна. Кошка разлеглась на плече. Поцеловала ее в мордочку, погладила спинку. Сказала:

– Я слышала, что хозяин этого дома зануда. Фелис замурлыкала.

Дмитрий опять попрыскал из спрэя.

– Миллза я знаю, – сказал он, – владельца нет.

– Миллза?

– Мистера Миллза, управляющего. Вы знакомы с ним? – темные глаза глянули на нее.

– Получила от него уведомление, – сказала она. – Ну и как, понравилась ему мраморная заплатка? В вестибюле.

– Да, – сказал Дмитрий неожиданно на русском языке. – На удивление! С этим все в порядке. – Он поставил спрэй на пол. Повозил панель вправо-влево. – Ну вот, теперь порядок!

– Как это вы все ловко проделали! – сказала она. Фелис замурлыкала в полный голос. Поглаживая ее, смотрела, как он проверял панели.

– Дмитрий, что хочу спросить. Это управляющий заставляет вас быть таким внимательным к просьбам жильцов?

Он кивнул.

– Да, – сказал по-русски. – Она...

– Женщина?

– Вы.

– Я?

Он кивнул. Поставил спрэй.

– Когда вы подписали договор.

Он потянул панель, погонял в пазах.

– Когда я подписала договор?

Он еще раз проверил скольжение панелей.

– Вы не знакомы с мистером Миллзом? – спросил Дмитрий.

– Нет, – ответила она. Он пожал плечами:

– Мне он сказал: "Смотри, чтобы у нее все было в порядке. Отнесись со всем вниманием".

Взял спрэй, снова встряхнул.

Она сняла Фелис с плеча, спустила на ковер, взглянула на него.

– Вы уверены, что речь шла обо мне?

– Мисс Норрис, – сказал он, нажимая на клапан и добавляя силикона во внешние пазы, – переезжает в двадцатую Б. Чтобы у нее был полный порядок. Максимум внимания.

– Может, он обо всех проявляет такую заботу?

Дмитрий покачал головой:

– Никогда, ни о ком, только про вас.

– Ничего не понимаю...

Убедившись, что в спальне панели двигаются как по маслу, Дмитрий направился в гостиную.

И там отрегулировал окно.

Она, как обычно, протянула чаевые, но он попятился, сжимая в руках спрэй и повторяя:

– Нет, нет, пожалуйста, нет, спасибо, нет...

Она не настаивала.

Когда он ушел, стала заканчивать уборку.

Зазвонил телефон. Венди... поблагодарила за приятный вечер. Еще поболтали. О том, что Джун стала лучше выглядеть, что у Тамико и Гэри – флирт не флирт, роман не роман, но что-то в этом роде.

Еще звонок. Тамико... с ней поговорили про Стюарта и про Венди.

Джун тоже не заставила себя ждать. Опять обычный треп пошел. Потом она сказала:

– Джун, знаешь, хочу выяснить, кто владелец этого дома. Разузнай телефон директора строительной фирмы, можно подрядчика. А лучше оба.

– Хорошо. Думаю, в "Сивитасе" знают все.

– В понедельник собираюсь позвонить управляющему, – сказала она. – Но он в одном офисе с той женщиной, которая мне показывала квартиру, так что, думаю, знает не больше ее. Что касается юристов, думаю, они не в курсе. Позвоню тебе еще раз в понедельник. Жди моего звонка.

– А с чего это ты вдруг? Рассказала про разговор с Дмитрием.

– Интересное кино! Почти как в "Хозяине Лидии".

– "Хозяине Оливии", – поправила она. – У Лидии был врач. "Врач Лидии".

– Без разницы. Не хочешь завтра вечерком поиграть в скрэббл[4]? Говорят, будет дождь. Поль собирается прийти.

Вопрос оставили открытым.

Ну, Дмитрий, удружил...

Впрочем. Дмитрий тут ни при чем. Сам велел Эдгару проявить о ней экстразаботу. Ну, идиот! Будто кто-то собирается здесь ее обижать или с лестницы сталкивать.

Пора принимать меры. Хочешь – не хочешь. Во всяком случае, не дожидаясь понедельника.

Эдгар, конечно, каменная стена. Барри Бек – вообще ничего не знает. А она тем временем свяжется по телефону с Домиником Микеланджело. Неизвестно еще, будет ли он изображать "великого немого", а то возьмет и клюнет на ее рулады. У него не заржавеет, тот еще гусь.

Когда-нибудь была она на ТВ?

Похоже, была. Бойко так вещала в прачечной.

Увидит его на видеопленке в постоянном контакте со стаканом? Ну и что? В наши дни все со стаканом...

А вдруг удивится – Микеланджело, в сорок лет, и на пенсии живет на Бимини.

Завтра будет поздно. Меры нужно принимать сегодня. Завтра, возможно, отправится играть в этот скрэббл и вполне может остаться там на ужин.

С одной стороны, он этого хотел. Точно знал. Прекрасно знал даже – почему. Зачем иначе вести наблюдения за потугами д-ра Пальма в течение трех лет, если после этого не научиться разбираться хотя бы в себе самом.

Выбора она ему не оставила. Увидит на экране – раструбит направо и налево. Такую шуструю не купишь! А с ним все будет покончено. Обвинят, что и сердечный приступ Брендана его рук дело. Впрочем, делом больше, делом меньше – не играет роли.

И вообще – это уже не паранойя, это меры предосторожности.

Он предельно хладнокровен. Обдумал все, со всех сторон, пока она убирала квартиру и ходила в магазин. Дейзин папаша, из самого Вашингтона, рассказывает про изнанку ближневосточного кризиса, а Дейзи и Гленн и уши развесили. Черт с ним, с кризисом! И записывать его ни к чему!

Решил, с чего начать и как приступить к делу, обдумал все до мельчайших подробностей, до самых незначительных деталей. Главное – спокойствие.

Пошел в магазин. И самому не мешает чего-нибудь купить в дом. Торопясь шел по Мэдисон, надеясь, что не столкнется с ней лоб в лоб.

Видел, как она вышла из магазина, как зашла в дом.

Опять сидела за письменным столом, все над той же самой рукописью, что и всю неделю.

Он поставил бутылку в холодильник.

Наблюдал за ней, ждал.

Позвонил в 5.08. У нее и у него на часах было именно столько, когда она закончила редактировать коротенький текст на странице перед следующей главой. Фелис спала, свернувшись клубком посередине кровати. Они обе у него на "1". На "2" – никого и ничего.

Она повернулась лицом к телефону, стоявшему на том краю стола, что ближе к окну, в тот самый момент, когда назвал себя. Он не видел выражения ее лица. Сразу продолжил разговор, чтобы не дать ей возможности заговорить.

– Извините, что беспокою, – сказал он, – но мне необходимо поговорить с вами. По телефону как-то не с руки. Это имеет отношение к дому. Не могу ли я встретиться с вами? Разговор на пару минут, не больше.

– Прямо сейчас? – спросила она, повернувшись на стуле и сдвинув очки с переносицы на темя. Фелис проснулась, вскочила, выгнула спину дугой. Посмотрела на свою кошку.

– Могу к вам подняться?

Она подвинулась к кровати, не вставая со стула. Фелис направилась к ней, грациозно переставляя лапы.

– Минут через десять.

Фелис прыгнула со всего маху к ней на колени.

– Ай! – вскрикнула она, отшатнувшись. – Кошка прыгнула на меня.

Улыбнувшись, он заметил:

– Прямо, как в джунглях. У вас там, наверху, я имею в виду. Спасибо.

Оба положили трубки на рычаги.

Он перевел дыхание. Глубокий вдох. Выдох... Уф-ф-ф-ф!

Раскачиваясь в кресле, смотрел на экран. Она сняла очки, положила на письменный стол, погладила Фелис.

– М-да, – сказала громко. – Интересно...

– Не то слово! – хмыкнул он.

Она выключила свет, закрыла полированную крышку стола. Встала. Спустила Фелис на ковер. Подошла к шкафу, расстегивая батник.

Переодевается ради него. Уже неплохо!

Взглянул на свои замызганные джинсы.

Не мешает и ему переодеться...

Глава пятая

Она надела черные джинсы, бежевую водолазку и черные спортивные туфли без каблуков.

Провела щеткой по волосам, помадой – по губам, наложила румяна. Проделала все это, не переставая думать о том, что именно он хочет рассказать про дом и почему об этом нельзя поговорить по телефону. Может быть, тут что-то связанное со смертями. Вряд ли! Вспоминать об этом никому не доставляет удовольствия. Мурлыкая мелодию из "Солнечной долины", выключила свет в ванной, включила в прихожей, в гостиной и даже бра над столом.

Дмитриев силикон оказался составом со стойким запахом. Она подошла к окну и сдвинула панель. Та легко откатилась. Пришлось потянуть назад, оставив всего сантиметров десять. Какой молодец этот Дмитрий! Небо совсем темное, внизу все те же малюсенькие, будто игрушечные, машины, – трафик хоть и не такой яростный, как среди недели, но все-таки. Машины все катят и катят, иногда замирают – в розовато-золотистых отблесках уличных фонарей.

Прислушиваясь к звукам лифта, она вернулась в спальню. Там тоже чуть-чуть сдвинула створку. Левую. Холодная струя воздуха нагнала ее в прихожей. Фелис поглядывала на нее из кухни – стоя на задних лапах, передними царапала пробковую пластину.

– Ну, какая у меня умная коша! – сказала она, завернув по пути на кухню.

Достала из шкафа коробку с угощением для кошки. Коробку поставила на место. Из холодильника выудила вкусный кусочек для себя и крошечный помидор из салата. Съела его, сполоснула пальцы, вытерлась кухонным полотенцем.

Пошла в гостиную. На журнальном столике выровняла стопку книг, поправила вазу. Подняла жалюзи, надежно закрепила их.

Стояла у окна, смотрела на длинный грузовик, на крытый фургон, который, нарушая правила, свернул на Девяносто вторую улицу. На розовато-золотистой крыше отчетливо видны были буквы "ГО". Фургон перегородил улицу, начались гудки, сирены... Фелис мяукнула.

Стояла потом перед дверями и мяукала. Не кошка, а трубный глас какой-то.

Звонок раздался, как только подошла к двери. Посмотрела в глазок, повернула ключ в замке, распахнула дверь.

– Прошу, – сказала она, улыбнувшись и протянув руку.

– Ну вот и я, – сказал Пит, пожимая ее ладонь и улыбаясь.

Вошел. Ярко-желтый пуловер поверх белой рубашки, коричневые брюки со складкой, острой как бритва, новенькие белые туфли. Фелис обнюхала их. Он наклонился, погладил кошку.

– Ага! Вот и знаменитая киска-железный коготок, – сказал он, потрепав ее по загривку. – Ах ты, милашка... – Фелис задрала оранжево-белую голову, зажмурила глаза, когда почесал за ушком. – Сколько ей?

– Пошел четвертый, – сказала она. Улыбаясь, прикрыла дверь.

– Как зовут?

– Фелис.

Голубые глаза глянули на нее.

– Почти Феликс, да?

– Почти, – улыбнулась она ему. – Вы второй человек за прошедшие двадцать четыре часа, кто удивился, услышав, как ее зовут. Остальные просто не замечают.

– Вот как? – он с улыбкой смотрел на кошку, а та терлась головой о его руку.

– Вчера у меня были гости, и один, кто видел ее год назад, сказал то же самое.

– Нет, правда. У вашей кошки необыкновенное имя.

– На испанском языке это означает "счастливая", – сказала она. – Я даже не думала об этом, когда придумывала ей имя.

– Ну да, конечно же – сказал он, выпрямляясь. – Feliz. А это что? Грандиозная картина!

– Художник – моя лучшая подруга.

– Вот как? На любительскую живопись не похоже...

– Она – профессионал. Выставлялась. Здесь и в Торонто. Роксана Арвольд...

– Изящная манера письма, – сказал он. – Перья особенно тонко выписаны, хотя ощущение, что это хищная птица не покидает ни на миг.

– Представьте, Рокси именно такого эффекта и добивалась – сказала она, покосившись на гостя.

Он обернулся, окинул взглядом гостиную.

– Прелестно. Обставили со вкусом. Сочетание цветов – потрясающее.

– Еще не все доставили, – заметил она, идя следом за ним и Фелис.

Он остановился перед Цвиком:

– Тоже прекрасная вещь. Что-то есть от Хоппера. Еще один друг?

– Нет. Художественная выставка в Вашингтоне. Оглядел комнату.

– Мило! Очень мило, – сказал он. – Посмотрел на софу. – Это какой цвет?

– Абрикосовый... – ответила она, настораживаясь.

– Абрикосовый, – повторил он, кинув взгляд на обивку. – Потрясающе!

Она улыбнулась.

– Когда-то, возможно, заслуживала похвал, пока Фелис не появилась. Нужно будет перетянуть. Теперь у нее есть пробковая доска. Понимаете, у меня такое чувство: как только я в лифт, так она сюда – точить коготки.

– Похоже, вы правы. Кошка есть кошка. Попробуй отучи ее от того, к чему привыкла, – сказал он наклонясь, чтобы почесать Фелис за ушком. Та, не переставая, терлась головой о его ногу.

– Подумать только! – воскликнул он, подходя к окну. – Есть все-таки разница между тринадцатым и двадцатым этажами. Фантастика! – Высунулся, стоя у правой панели. – Из моего окна видна крыша "Уэльса" и отнюдь не парадная сторона вон того здания.

– Осторожно! – сказала она, подойдя к окну. – Теперь панели легко скользят. Утром Дмитрий смазал пазы.

– Там, впереди, Бруклин или Квинз?

– Квинз, – ответила она, стоя у левой панели. Присвистнул.

– Потрясающий вид! – сказал он, погладив Фелис. Она уже разгуливала по подоконнику.

Они стояли и смотрела на мерцающие окна небоскребов за рекой, на огоньки мостов, отражавшиеся на глади воды, на зарево вечернего города, простиравшегося далеко за горизонт. На небе вспыхивали звездочки, некоторые из них – белые и красные – скользили по небосклону.

– Там – аэропорт Кеннеди, – сказал он.

Она спросила:

– О чем вы хотели поговорить?

Он повернулся к ней, задержал дыхание, в голубых глазах вспыхнула тревога.

– Чувствую себя виноватым, – сказал он. – В тот день, когда мы встретились в прачечной, вы спросили, не знаю ли я, кто владелец этого дома. А я ответил, что не знаю. Может быть, вам по-прежнему интересно, почему в дом столько вгрохано денег, а владелец предпочитает сдавать квартиры внаем, вместо того, чтобы продавать их. Похоже, вы из тех, кто не оставляет загадки нерешенными, – пожал плечами. – Вот я и подумал, для чего вам отвлекаться от работы и ломать голову над тем, что не представляет проблемы.

– Вы знаете, кто владелец дома?

Он кивнул.

– Кто? – спросила она.

Он коснулся ладонью своей груди, обтянутой канареечным джемпером, потом ткнул в себя пальцем.

– Я, – сказал он. – Это мой дом.

Она взглянула на него.

– Я рос и воспитывался неподалеку отсюда, – сказал он. – Мои предки имели апартаменты на Парк-авеню и дом в Питсбурге. И... виллу на Палм-Бич...

Он вздохнул, улыбаясь.

– Когда мне стукнуло двадцать один, унаследовал кучу бабок, – сказал он. – Всегда мечтал поселиться именно в этом районе, ну и вот. Пять лет прошло. – Кэй, послушайте... ничего, если я буду вас так называть?

Кивнув, ответила:

– Пожалуйста...

– Не возражаете, если прикрою окно? Боюсь сквозняков.

– Конечно, – ответила она. – И, ради Бога, садитесь, что же это мы стоим?

Он прикрыл створки окна.

Она опустилась на край софы, подобрав под себя ногу.

Он сел на стул, стоявший сбоку от нее. Поддернув брюки на коленях, уселся поудобней – нога на ногу.

Фелис свернулась клубком на подушке, рядом с батареей, расположенной под подоконником. Поглядывала на них зелеными глазами.

– Итак, как уже сказал, – продолжил он начатый разговор, оперевшись локтем на колено, скрестил руки, наклонившись в ее сторону, – поселился я за парком, на шестом этаже. Смотрю: начали сносить старые дома. Два дома убрали, вырыли фундамент, залили бетон. И вдруг я подумал: а почему бы мне не стать владельцем многоквартирного дома, жить в нем, потому что мне было очень хорошо когда-то в доме №1186. Мы там жили, в большом здании. Огромный двор, с шикарным въездом, знаете?

Она кивнула.

– Словом, крупная недвижимость – хорошее вложение средств, правда? Так и Дональд Трамп начинал. – Он улыбнулся. – В общем, распорядился, чтобы мои юристы купили дом. Отказался от идеи продавать квартиры по вполне понятной причине. Представьте, поселяется какой-нибудь развеселый тип – попойки, компашки... И все! И никуда от него не денешься. Я нашел выход из положения. Никто не знает, что я владелец. Никто не бегает ко мне с жалобами, служащие в доме не лижут мне задницу. Простите, ради Бога, за грубое выражение.

– Вы здесь живете постоянно, круглый год?

Он кивнул.

– Моя страсть – компьютеры. Всякие яхты, особняки – это не мое. Конечно, когда-нибудь придется расширяться. Бассейн не исключен, биллиардная и все такое, а пока меня устраивают апартаменты в этом доме. Живу-поживаю тихонько, никого не беспокою.

– Я бы на вашем месте заняла весь верхний этаж, – заметила она, улыбнувшись.

– А зачем? Я же компьютерщик. Днем и ночью у монитора. Поверьте, красоты обозревать некогда, и потом – никто не хочет жить на тринадцатом. Вы будете удивлены, если я скажу, что большинство людей ужасно суеверны.

– Особенно теперь, – сказала она.

Он кивнул:

– Именно! Она сказала:

– Вам это уж совсем ни к чему. Наверное, теперь убавится число желающих поселиться в вашем доме.

Он повел плечами:

– Не думаю, чтобы очень. Со временем сгладится.

Она улыбнулась ему.

– Вы правы, конечно, – сказала она. – Я все-таки пыталась навести справки. Потолковала с миссис Макивой на другой день после нашего с вами разговора.

– Вот как?

– Да. Зациклилась, что ли...

– Стоит ли? Конечно, мне нравится такое упорство. Я его сразу почувствовал. Впрочем, повторяюсь.

Улыбнулись друг другу.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросила она.

– С удовольствием. Если можно, джин с тоником.

– А если водки?

– Годится, – бросил он и огляделся. – А у вас много книг. Какие из них вы редактировали?

Она поднялась с места, но задержалась.

– Пит, – сказала, оборачиваясь – Дмитрий сообщил, будто ему было велено проявлять ко мне повышенное внимание после того, как я подписала контракт. Почему, не знаете? – Она смотрела на него.

Он перевел дыхание, переменил позу, опершись локтями на колени, наклонился вперед.

– Молодец Дмитрий, заслужил благодарность, – сказал Пит. Повернувшись, взглянул на нее. Кивнул. – Когда вы пришли смотреть квартиру, я находился в швейцарской. Вы меня поразили.

– Поразила? – переспросила она, улыбнувшись.

– Вы когда-нибудь слышали о телезвезде по имени Теа Маршалл?

Она взглянула на него.

Он выпрямился. Посмотрел на нее, голубые глаза сверкнули.

– Господи, что это я? – воскликнул он. – Конечно! Только сейчас дошло. Безусловно, слышали, и не раз. Вам, наверно, говорили, что вы на нее похожи. Только сейчас осознал это. – Он встал со стула, покачал головой, улыбнулся. – Конечно же! – Подошел к ней. – Скажите, говорили? Понимаю, что немногие. Говорили?

– Иногда, – ответила она.

– У вас и голос такой же, как у нее. И вот когда я вас увидел, буквально потерял покой. Вы, наверно, заметили. Пальм говорит, что от этого никуда не денешься, этому все подвержены. Эдипов комплекс... Она моя мать. Теа Маршалл.

Он кивнул в подтверждение своих слов и улыбнулся:

– Моя мать, – кивнул. – Теа Маршалл, – прищурился. – Однажды слышал, как Пальм в лифте развивал эту тему. Он живет во второй А. Психиатр, причем хороший. Консультирует в госпитале "Маунт Синай".

Она посмотрела на него. Выкинув два пальца, сказала:

– Две водки с тоником... Пошла на кухню. Почти не дышала. Достала стаканы.

Он подошел к проему в стене, просунул голову, облокотился на стойку. Смотрел, как она кидает кубики льда в стаканы.

– Она была грандиозная актриса, – сказал он. – Все крупнейшие шоу "Золотого века" шли с ее участием. "Час Юнайтед Стейтс Стил", "Крафтовый театр", "Драмтеатр Филко", "Студия номер один"... В Музее радио и телевидения три видеозаписи телефильмов с ее участием. Пол Ньюмен, вместе с ней, в двух из них. Привет, Фелис!

Фелис мяукнула. Подошла к миске с водой, стала лакать. Она плеснула водки на кубики льда.

– "В поисках будущего", можно сказать, – мое детство, – заметил он. – В то время постановочная группа спектаклей перебралась на восточное побережье. Отец был против – не отпустил ее, поэтому она вынуждена была выступать в "мыльных операх" – "Путеводный свет" и "В поисках будущего". Адский труд... Репетиции утром, запись, подготовка программы на следующий день. Приезжает домой и снова – зубрежка сценария, репетиции... И так до бесконечности! Практически я ее не видел, кроме как по телевизору. Фантастическая была актриса! Сама жизнь... Год – "Путеводный свет", и шесть лет – "В поисках будущего".

Она долила водку тоником.

– А ваш отец, чем он занимался?

– Он был председателем совета директоров корпорации "Юнайтед Стейтс Стил".

Она взглянул на него. Он улыбнулся.

– Догадываюсь, о чем подумали, – сказал, – что он использовал свое влияние, чтобы проталкивать ее на ведущие роли. Нет! Он не делал этого. Ни в "Часе Юнайтед Стейтс Стил", ни в "Крафтовом театре". Большинство акций "Крафта" тоже ему принадлежали. Что касалось ее карьеры, он был щепетилен. Упаси Бог вмешиваться! Она придерживалась такой же политики. Да это и не нужно было – Теа Маршалл великолепно играла.

Она нарезала лайм ломтиками. Спросила:

– У вас есть брат или сестра?

– Нет. А у вас?

– Брат. Моложе меня. – Фелис стала точить когти о пробку, поглядывая на нее.

– Хорошая коша! Умная коша! – сказала она и повернулась к шкафчику.

– Напрасно вы сейчас даете ей лакомство, не за что! – сказал он. – Пусть она по-настоящему когти поточит. Видите, ждет вашей реакции. Притворщица!..

Придерживая дверцу, Кэй посмотрела на него, на Фелис. Та по-прежнему стояла на задних лапах, вцепившись когтями передних лап в пластину – все внимание на хозяйке.

– Похоже, вы правы, – сказала она, закрывая дверцу.

– Простите меня, Фелис! – сказал он. Фелис посмотрела на него. На нее. На него. Они прыснули.

Фелис перестала терзать пробку, пошла в прихожую. Хвост с черной отметиной на конце – трубой.

– Ого! Кажется, я нажил себе врага, – сказал он.

– Ничего, забудет, – заметила она, улыбаясь. – Вы правы, она меня дурачит. Такая хитрющая бестия.

Подала ему стакан в окошечко.

– Спасибо, – он приподнял стакан. – Ваше здоровье!

– Взаимно, – ответила она.

Они улыбнулись друг другу и пригубили напиток. Повернувшись, она пошла к двери, сказала на ходу:

– То, что Сэм Эйл живет в этом доме, нельзя считать совпадением. По крайней мере я так думаю.

Раздался звук разбитого стекла. Водка с тоником, лайм, лед – все оказалось на полу. Она остановилась.

– Идиот! Какой же я медведь!

– Не огорчайтесь, – сказала она. Поставила свой стакан и пошла за бумажными полотенцами. – Вы второй человек, сделавший то же самое за минувшие сутки.

Намок край ковра и отвороты брючин. Оба, наклонившись, собирали осколки стекла, промокали лужу на паркете. Подошла Фелис. Стояла и смотрела.

– Стакан вот ваш раскокал, – сказал он.

– За квартиру недоплачу в следующем месяце – куплю новый, – отозвалась она.

Он улыбнулся.

– Вы правильно подумали про Сэма Эйла, – сказал он, возя бумажным полотенцем по паркету. – То, что он здесь живет, действительно, не совпадение. А вы с ним друзья?

– Всего лишь знакомые, – ответила она. – У Мэрфи, в очереди в кассу, заговорил со мной. В день переезда пошла в супермаркет, и он там что-то покупал.

– А я, между прочим, так и думал, что рано или поздно познакомитесь.

– Не знаю, как насчет рано, – сказала она, – но вы, случайно, не поэтому ли тоже оказались в числе здешних моих первых знакомств?

Он улыбнулся.

– Один-ноль в вашу пользу, – откомментировал он, подобрав осколок стекла с пола. – Ряд факторов обусловили его проживание в этом доме, и я не хотел бы развивать эту тему дальше.

– Между прочим, он рассказал, что раньше пил запоем, потом вылечился, – сказал она. – И еще про фонд.

Он взглянул на нее.

– Фонд "Карнеги-Хилл", – сказала она. – Точное название не помню, но вы, должно быть, знаете. Фонд оказывает ему поддержку.

– И все это он вам успел поведать у Мэрфи?

– Мы еще вместе гуляли в парке.

– Вот оно что! Это уже кое-что-о-о! – протянул он. Пол, между тем, вытерли почти досуха.

– В таком разе я могу ничего не скрывать, – заметил он.

Собрав мокрую бумагу, зашагали на кухню. С пластиковым мешком для мусора на черную лестницу отправился он. Мешок полетел в мусоропровод, а она в это время приготовила новую порцию.

Вернулись в гостиную.

Расположились на софе. Сидели – каждый, подобрав под себя ногу, – смотрели друг на друга. Сдвинули стаканы – чин! чин! – улыбнулись друг другу.

Он сделал глоток, другой. Глядя на стакан, сказал:

– Думаю, между ними была связь. Против него я ничего не имею. Если она была с ним счастлива – прекрасно! Мой папочка получил то, что заслужил. Поганый мужик он был, между прочим. Даже бабник – для него много.

Вздохнул... Она заметила это, отпила из своего стакана.

– После ее смерти, – продолжал он, – Сэм, как сквозь землю провалился. Ни слуху, ни духу целых десять лет. Да вы и сами знаете, – так сказать, никакого вклада в искусство. Уже дом купил, когда до меня дошли слухи о нем. Однажды узнаю – в студии "Новая школа" читает курс "Режиссура в Золотой век телевидения". Естественно, иду, слушаю. Это было нечто, доложу я вам. Не скажу, чтобы в дребадан, но пьян он был прилично. С трудом держался на ногах, перескакивая с пятого на десятое, под конец вообще забыл, с чего начал...

Она вздохнула, покачала головой.

– Я, конечно, навел справки. Оказалось, обитает в какой-то занюханной дыре на Бликер-стрит, преподает актерское мастерство. Его отовсюду поперли, и вот он оказался здесь. В общем, мрак! Естественно, соображаю, что деньги не возьмет, если узнает, что они отцовские. Поручаю своим юристам организовать фонд. Проделать все это было несложно. Находят одного типа, тот от имени фонда входит с ним в контакт. Смитеровский лечебный центр – это само собой. Тем более, что рядом – прямо за углом. Когда дом был готов, фонд изъявил желание оплачивать его квартиру.

– Великодушно, по-доброму вы поступили тогда, да и теперь вам не откажешь в благородстве, – сказала она.

Он повел плечами.

– Лучшие работы Теа Маршалл – его режиссура. Я понимал: она непременно помогла бы ему, даже если бы между ними ничего не было. И, как я уже сказал, против него я ничего не имею, даже если он был ее любовником.

– Может, кто другой и имел бы, но вы, определенно – нет.

Улыбнулись оба. Отпили по глотку.

– Вот такие дела, – сказал он. – А мы с вами отклонились от темы, которую я хотел бы еще раз обозначить – я владелец этого дома. Так что можете, не отвлекаясь, заниматься полностью своим любимым делом. Позвольте покаяться еще в одном смертном грехе. Наврал я вам про вашу киску. Знал, знал я, мерзавец такой, из бумаг, что вы въезжаете с живностью. И у Мэрфи в субботу утром меня не было вовсе. Подумал: раз вы делали покупки, наверняка и подстилки прихватили.

Она улыбнулась.

– В догадливости вам никак нельзя отказать, – сказала она. – Хорошо, вы прощены. С удовольствием извиняю обе ваши неправды.

Чокнулись стаканами, отхлебнули по глотку.

Фелис прыгнула на софу – приземлилась точно между ними. Потопталась по абрикосовому бархату, обнюхивая его пальцы – мусор выбрасывал, а руки не помыл... Он погладил кошачью мордашку.

– Я счастлив! Все меня простили, – улыбнулся он.

Она взглянула на него и сказала:

– А вас не беспокоит мысль, что могу рассказать о вашей тайне соседям?

– Нет, – ответил он. Покачал головой. – Вы этого не сделаете. Вы будете... вы согласны с тем, что у каждого могут быть свои маленькие тайны.

– Откуда вы знаете?

Он повел плечами.

– Знаю и все. – Его голубые глаза вспыхнули, когда посмотрел на нее. – Такая уж вы, такая... – сказал он.

– Угадал?

Она кивнула.

– Да, – ответила. – Угадали.

Молча выпили.

Фелис прикорнула у его колен. Он теребил ее оранжевое ушко. Гладил по голове, приговаривая:

– Ах ты, кисуля, какая ты прелесть...

– А вы не хотите есть? – вдруг всполошилась она. – Холодильник забит всякими вкусными вещами. Курица с эстрагоном, салат, совершенно неподражаемый клубничный мусс...

– Суперграндиозно! А у меня... А у меня есть бутылка шампанского. "Дом Периньон"... Джеймс Бонд просто заходился от этого божественного напитка. Ну как? Бегу вниз и тут же возвращаюсь... А?

– А кто против? – улыбнулась она.

* * *

– Алекс на шестнадцать лет старше меня. Он читает историю архитектуры в Нью-йоркском университете. Когда мы с ним познакомились, он преподавал в Сиракузах. Я тогда училась на втором курсе.

– Сделать погорячее?

– Да, пожалуйста.

Он освободил руку, наощупь отыскал кран, повернул вентиль.

– А поженились мы, когда мне было двадцать девять, – сказала она. – Ну вот, совсем другое дело. Я люблю, когда горячая вода... А Джефф на двенадцать лет старше меня, так что в моих отношениях с мужчинами все время присутствовали родительские чувства. – Она прикоснулась губами к его горлу, когда он слизнул языком капли воды с ее лба.

– Слава тебе, Господи! Наконец-то у тебя теперь ровня, – сказал он, и они разразились громким хохотом. Целовались ж смеялись, целовались и смеялись...

Поцелуй...

– О, Боже! – Приникли друг к другу, целовались нежно и ласково.

– Нам пора в Книгу рекордов Гиннесса...

– Не торопись...

– Подожди, одну-единственную секундочку...

Она освободила руку, на ощупь отыскала кран, сделала воду погорячее.

Часть вторая

Глава шестая

В офис она вплывала, она неспешно шествовала, она улыбалась. Всем сказала "здравствуйте", – и Гэри, и Карлосу, и Джин, и Саре. Она замечательно делала вид, будто не провела столько потрясающих часов в объятиях чувственного, чувствительного, чувствующего – было у нее так? нет, не было! – 26-летнего мужчины весь субботний вечер, субботне-воскресную ночь и весь воскресный день. Рокси, да... Рокси будет знать.

В половине одиннадцатого заглянула к Джун. Короткий разговор. Как поиграли в скрэббл? Идиотские номера телефонов узнавать не надо. Произошло недоразумение. Разговаривала с управляющим. Хозяйственник в доме плохо знает английский. Было велено всем без исключения жильцам оказывать внимание, он не так понял. Владелец же дома – хочет афиширует свое обладание небоскребом, хочет – нет: его право, его личное дело. Прямо как "Хозяин Оливии"... Ну, в жизни все по-другому... В общем, спасибо и тысяча извинений.

Лгать пришлось... В этом нет ничего хорошего, потому что Джун такая славная. Святая ложь, ложь во спасение? Все равно неприятно. Ну хорошо, если стала бы рассказывать, каким образом узнала, кто владелец дома – совсем бы запуталась, и тогда пришлось бы выложить все.

Рокси – близкая подруга. Ей она все сообщила по телефону еще вчера вечером.

– Глаза у него голубые и необыкновенные, в смысле – взгляд. Ей-богу, видит меня насквозь... Ты только подумай – одного раза было достаточно, чтобы понять твоего "Сокола". Кстати, он в восторге от картины. Ухватил суть мгновенно, понимаешь, изложил ее именно в твоей интерпретации и абсолютно твоими же словами. Фелис... даже ее очаровал! Чувствующий, необыкновенно тонкий человек, даже не верится, что такое возможно. С ним так легко, он просто прелесть. Я, похоже, свела его с ума...

Рассказал, кто его мать, отец, что богат, но деньги в жизни не главное – сам стирает в самообслужке, говорит, квартира обставлена постольку-поскольку, и все вверх дном...

Отношения? Как получится. Во всяком случае, не долгоиграющие, все-таки тринадцать лет разницы... Она так решила. Она, конечно. Почему? Для его же пользы: должны же быть у него дети. Впрочем, и для ее пользы тоже. Словом, для обоих. В идеале – самый приемлемый вариант.

Рокси радовалась за нее, соглашалась во всем, согласилась, вернее.

А д-р Пальм, как отнесется к этому он? подумала она. Наверно, одобрит. Пит привыкнет к их отношениям, сам скажет, что проходит курс. Бедный малыш, не мудрено, что в кусках – мать свою только и видел, что по телевидению. Разве могло быть иначе?

Врач... в лифте... про Эдипов комплекс?.. Задумалась. Сколько это по времени, между вестибюлем и вторым этажом? Подслушал, говорит, разговор. Хм-м! Маловероятно. Один случай на миллион?

Вернулась в свой офис. В стенах его стеклянной прозрачности почувствовала непреодолимое желание позвонить туда, на Карнеги-Хилл. Всего одно слово. Просто услышать, он есть, он – на самом деле.

Нет! Надоедать она не станет. Он там, в своей гостиной, с компьютерами, с гостиничным уютом, пишет очередную программу.

И ей пора за работу!.. Вызвала по внутреннему телефону Сару, велела принести "ежедневник".

Он сидел у экрана. Ну, как там Сэм?

Сидит, тюкает двумя пальцами на допотопной пишмашинке. Из Таксона, стало быть, приволок. Наследство от брата. Стопка бумаги, не то словарь, не то справочник – сбоку. Расположился за столом в гостиной всерьез и надолго. Бинокуляры, бетховенская блуза... Тюк-тюк!.. Остановка. Тюк-тюк!.. Мочку уха подергал. В книгу заглянул. Никак въехать не может. Это точно!

Выходная ария? Или что-нибудь посерьезней?

Презерватив сморщенный... Ишь ты! В очереди, в кассу... Не успела появиться, уже пристроился. Начнем старую песенку сызнова?..

Оказывается, еще и парк был. И когда же эта прогулка имела место быть? Случайная встреча или свидание? Что поведал он ей? А она ему? Привет! Привет! Хорошая погода? Конечно, нет...

В то самое утро? Когда Роки был уже в откидке, а сам он дрых до полудня, а она, за своим письменным столом, рассыпалась Саре, какой чудесный парк на излете лета? Экстазировала, а сама не знала, что...

А сам он, получается, хочет все знать? Ай-ай-ай! Просто некрасиво.

Ну, гуляли в парке. Ну, встретились. Когда, как? Что говорили? Имеет это хоть какое-нибудь значение? Отнюдь... И даже вовсе!

Суровая жизнь, Сэмми! Всех не загребешь... Радуйся, что жив. Повезло тебе крупно, что не Эйб поехал рыдать на твоих похоронах, заметь, на твоих... Могло быть иначе, а тебе и невдомек!..

А что там поделывают остальные? Бета шмонает вещички Алисы. Не вдохновляет...

Д-р Пальм и Мишель – ничего нового. Лиза занимается аэробикой.

Ну, а теперь посмотрим про самих себя. У нее в квартире. Она на нем. А ничего...

Нет, она, конечно, в этом деле – класс! В сравнении с ней Наоми просто фригидна.

Быстро прокрутил пленку вперед. Шепот, легкое дыхание, разговоры, хождение по квартире туда-сюда – это не вдохновляет, это скучно.

Стоп! Вот оно. Еще раз про любовь!.. Начало, поцелуи, поцелуи, сцепление тел, сплетение рук...

Позвонить ей? Может, не стоит беспокоить?

Она должна, должна чувствовать то же самое, что и он.

Он: убрал звук. Позвонил в городскую справочную, спросил, как позвонить в "Диадему". Трубку сняла Сара.

– Хелло, это Питер Хендерсон. Можно попросить мисс Норрис, если не занята? По личному делу.

– Минуточку.

Ага!.. Вот это класс! Она и он выполняют позу, нет – фигуру, нет – вариант "69".

– Это я... – сказала она.

– Это я... – сказал он, улыбаясь, не отводя глаз с экрана. – Извини, что беспокою, просто решил убедиться, что ты есть на свете, настоящая, всамделишная.

А спустя несколько дней – утром выйдя из своей квартиры, столкнулась с Вайдой, в цветастом кимоно, в окружении розовых чемоданов, отбывающую на месяц в Португалию и как будто опечаленную в этой связи – сделала открытие (спускалась в лифте с белобрысыми супругами с четырнадцатого, с козлобородым типом с двенадцатого и с черно-белой парочкой с седьмого), что Пит в курсе того, кто чем занимается, кто сколько получает, кому сколько лет, кто женат, кто замужем, другую разную информацию – причем, знания эти выходят за рамки сведений, сообщаемых самими жильцами при подписании контрактов.

Сидели они вечером в "Лачуге Джексона", поглощали гамбургеры и чипсы. Было около десяти вечера.

Она вскользь бросила: мол, забавно было бы знать, с кем это она спускалась утром в лифте.

Он сидел в это время с набитым ртом. Прожевал. Из огромной кружки отхлебнул пива. Она с удовольствием приступила к сосискам.

Он вытер губы салфеткой.

– Я бы не сказал, что кое-что знать о других, – забавно, Знание основных данных дает определенное удовлетворение. Каждый о своем соседе хочет знать все. Защитный инстинкт самой примитивной части мозга. Что-то вроде шипения Фелис, – Он потянулся к тарелке с чипсами.

– Этот инстинкт лучше всего проявляется в каком-нибудь городке типа Уичита, Вот я, например, знаю все про соседей на Элеонор-лейн, даже про их предков. – Она тоже взяла чипсы.

Он прожевал, не торопясь; проглотил.

– Задавай вопросы – отвечу с удовольствием.

– Не предполагала, что получу от тебя такое предложение. Ну хотя бы Вайда Трависано, моя соседка.

Он улыбнулся.

– По документам – манекенщица, – сказал он. – Мой юрист полагает, что она высокооплачиваемая "выездная", А ты как считаешь?

– Или-или. Возможно, и то, и другое. Надеюсь, уточнишь это ради меня. Как это случилось, что одобрил ее кандидатуру? Ничего не имею против, конечно. Мила, но если твой юрист такого мнения...

Он взял кружку, выпил пива.

– А мне нравится такой компот. В округе, в домах, сдаваемых в аренду, кого только нет. Все-таки интересно! И потом, согласись, встречаться даже в лифте со всякими выпендрялами – не Бог весть, как приятно.

– Согласна. Резон есть.

– Вот-вот! Но ты не юрист. Это они, "законники", считают меня ненормальным, с причудами.

Она улыбнулась. Пожала плечами.

– Пусть считают. Это их проблемы, – сказала она. Помолчали. Пожевали, Пообщались коленями.

– А скажи мне, что такое Джонсоны?

– Джонсоны? Квартира 12Б. Почти не живут. Редко появляются. Месяц-два за год, пожалуй, наберется. Наполовину британцы и еще кто-то там. Он юрист. Прошу прощения, – барристер. Она... Чего же она-то делает? А ничего! По магазинам таскается. Каждый раз – тьма пакетов, сумок и т.д.

Мимо окон прошла дама "Джорджио", При ней огромная немецкая овчарка. Женщина постояла, пока собака обнюхивала тумбу.

– А что делает эта? – спросила она, улыбаясь.

– У нее бюро путешествий, – ответил он и тоже улыбнулся. – Где-то на Лексингтон, Не замужем. – Он опять потянулся за чипсами, Она покосилась на женщину с овчаркой.

Мне кажется, что она гермафродит, Он улыбнулся, смешал чипсы с кетчупом. – Похожа! – сказал он, прожевывая кроваво-красные от кетчупа чипсы. Сделал знак официантке.

Она приняла участие в обеде, устроенном организацией "Женщины в средствах массовой информации". Встреча состоялась в Гарвардском клубе. Все в один голос заявили, что лучше она никогда не выглядела. То же самое сказали и в клубе "Вертикаль".

Возила Фелис на прививки к ветеринару Монси на Бэнк-стрит, заходила там же в супермаркет, в книжную лавку. Все сказали, что лучше она никогда не выглядела.

Катались в паре на велосипедах. Готовили спагетти с соусом из "даров моря".

Вчетвером, то есть Рокси с Флетчером и они, ездили в Сохо. Пит со знанием дела обсуждал с Рокси тонкости мастерства художников, с Флетчером – перспективы финансирования из федерального бюджета научно-исследовательских работ в медицине. Рассказал анекдот, от которого они пришли в полный восторг. Время от времени бросал на нее влюбленные взгляды.

– Ну, что я говорила? – сказала она, когда они с Рокси зашли в туалет.

– Послушай, – отозвалась та, поднявшись на цыпочки перед зеркалом над раковиной, чтобы подрисовать глаза, – если он богат и в сексуальном плане вы подходите друг другу, не раздумывай, бери его живьем!

– Рокси...

– Стеффи старше Майка на пятнадцать лет, а посмотри, как живут! Счастливы. Так что хватай его!

Однажды вечером, когда уже пора было ложиться спать, – а он остался у нее, – она сказала, что некий издательский посредник пригласил ее на обед на следующий день во "Времена года".

– Теа Маршалл возила меня туда, когда мне исполнилось десять лет, – сказал он. Они лежали, как две ложки – одна в другой – в коробке. Он сжимал ее груди ладонями, прислонившись щекой к ее волосам, – Вообрази, что я тогда чувствовал. Мы сидели рядом с фонтаном. Официанты и метрдотели – все буквально стелились, смотрели на нас, как на деву Марию с младенцем Иисусом Христом. Теперь там, по-моему, собираются только книжники?

– Только обедают. И то в гриле.

– Припоминаю. Кто-то мне об этой моде рассказывал. Фелис потопталась в ногах, поверх одеяла, устраиваясь поудобней.

Легонько побарабанив пальцами по тыльной стороне его ладоней, она сказала:

– Ты всегда называешь ее Теа Маршалл, – его руки дрогнули, – и никогда "мамой".

Он потерся щекой о ее плечо.

– В мыслях она, прежде всего – актриса. Поэтому так и называю, – сказал он. – Она любила, когда к ней относились, как к кинозвезде, а не как к чьей-то матери. И родила меня, потому что отец хотел иметь сына. По иронии судьбы, осталась для меня обожаемой, очаровательной молодой мамочкой, которая все делала правильно. Фильм "В поисках будущего"... Помню – день за днем потрясающее, захватывающее шоу. Я – в школе тогда учился – после уроков хватаю такси и домой, чтобы не пропустить. Тогда еще не было видаков.

Она дотянулась до его ладоней губами, поцеловала. – Дорогой, я хочу, чтобы ты знал – мне ты можешь рассказывать все.

Он лежал тихо, почти не шевелясь. Спросил:

– Что ты имеешь в виду?

Она повернулась. Он объятий не разжал. Приникла к нему. Он внимательно смотрел на нее в полумраке. Поцеловав его в кончик носа, она сказала:

– Мой милый, маленький, разве есть что-то, о чем ты не можешь мне рассказать?

Он смотрел на нее.

– Я считаю, нет ничего постыдного в том, что касается тебя, – продолжала она. – Я все пойму. Ты это знай.

– Слушай, о чем это ты?

– Доктор Пальм... – сказала она.

Он проглотил комок в горле:

– Пальм?

Она кивнула:

– Ты что... считаешь... я лечусь у него?

– А разве нет? – спросила она.

Посмотрев на нее внимательно, покачал головой.

– Нет, – ответил он. – Я в его услугах не нуждаюсь. Ни раньше, ни сейчас. И ни в чьих других. Почему ты так решила? Однажды тебе рассказал про то, что услышал в лифте. Поэтому?

Она кивнула:

– Мне показалось странным, что он говорил в лифте про Эдипов комплекс, там был еще кто-то. А ты услыхал.

Он улыбнулся. Перевел дыхание.

– Но так было на самом деле, – сказал он. Улыбка во весь рот. – В жизни случаются невероятные совпадения.

Она прижалась к нему, уткнулась лицом в его плечо. Засмеялись легко и спокойно.

– Ах, дорогой мой, не сердись. Прости! Ничего другого я в виду не имела. Поверь мне! Господи, какая же я... Это послужит мне уроком. Я была совершенно уверена...

Они целовались, прижимаясь друг к другу. Фелис соскочила с кровати.

Он смеялся, обнимая ее. Задержав дыхание, выдохнул с шумом.

– Господи, Кэй! А я никак в толк не мог взять, о чем это ты?

Они катались на катере вокруг Манхэттена.

Она ерошила его волосы.

Он вручил ей подарок от "Тиффани", завернутый в голубую бумагу цвета его глаз. Филигранной работы сердце на цепочке. Большое золотое сердце. Изумительно выполнено.

Она ему – два килограмма желейных мармеладин, ароматных, вкусных и ярких-ярких. "Душистый горошек".

Позвонил Сэм:

– Как поживаете?

– Прекрасно. А как вы?

– О'кей. Уезжал в Аризону. Брат скончался.

– Примите мои соболезнования.

– Н-да, вот так. Что поделываете? Какое несчастье с вашим приятелем, Широм. Поневоле начнешь задумываться, не роковой ли этот дом?

– Вряд ли, – заметила она.

– Послушайте, а я, пока был в отъезде, все размышлял над тем, что вы сказали. Я о мемуарах. Решил, отчего не попытаться. Объединю оба принципа: развлекая – поучать и поучая – развлекать. Веселенькая будет книжица, а?

– Прекрасно, Сэм! Просто очень хорошо, – сказала она. – Рада. Правда. Уверена, получится. Ах, как здорово.

– Спасибо на добром слове. А я тоже надеюсь. Кое-что уже набросал. Как это у вас там называется? Глава номер один, так? Не хотите взглянуть?

Она вздохнула.

– Знаете, я ведь имею дело в основном с беллетристикой. Вроде бы не по профилю. Хорошо, присылайте, верней, оставьте в швейцарской. Я покажу другому редактору. Думаю, он отнесется с полной ответственностью и даст объективную оценку.

– О'кей... Спасибо. Годится. Буду вам весьма признателен. В каком виде? На машинке?

– Да. Через два интервала и, пожалуйста, чтобы не слепой шрифт.

Она сообщила об этом Питу, как только тот появился у нее. Он пришел поздно. Сказал, что неполадки в программе. Пришлось повозиться...

– Интересно получится, должно быть, – откомментировал он новость, опускаясь рядом на край кровати.

Она уже лежала.

– Возможно, узнаю в конце концов, что там было между ним и Теа Маршалл.

Он стал развязывать шнурок на сникере. Фелис мешала, играла со шнурком, решив, что с ней забавляются.

– У меня создалось впечатление, что отношения были. Особого сорта, что ли. "Не могу жить без тебя, а я – с тобой" – вот такой, кажется, вариант. Думается, Сэм расположен говорить о ней весьма нелицеприятно.

Он, передернув плечами, взглянул на нее:

– Вот-вот! И поэтому ты хочешь отдать это другому редактору?

– Не поэтому, – заметила она. – Я, как тебе известно, редактирую художественную литературу.

– Это была твоя идея, – сказал он, сняв, наконец, обувь. – Я считал, что ты изъявишь желание редактировать и его книгу.

Собрав страницы рукописи, которую она читала перед его приходом, сложила в папку.

– Мальчик мой, – сказала она, покачав головой, – я бы и хотела, но только если была бы хоть наполовину уверена, что там все нормально. Теперь, когда мне известно о твоей роли в его судьбе и об этом фонде, в то время как он ничего не знает, не думаю, что я могу быть объективной. Отношения между редактором и автором должны быть искренними и чистосердечными, особенно с таким, который требует бережного отношения к тексту из главы в главу. – Отложила папку в сторону. – И еще потому, Думаю, могут возникнуть сложности, если он коснется того, что ранит тебя.

Он смотрел на нее. Она напряглась. Улыбнулась ему, протянула руку, погладила по щеке.

– Все это не суть важно, мой маленький, – сказала она. – И знать бы его не знала, если бы ты не поселил его в этом доме. Разве нет?

Он кивнул.

– Пора спать. Раздевайся и ложись, – сказала она и улыбнулась.

Сэм оставил внизу, в швейцарской, конверт. Двенадцать страниц на машинке, перегнутых пополам. Машинистка из него, конечно, ни к черту! Это по форме, зато по содержанию – блеск! Нью-Йорк... Тридцатые годы... Сэму – восемь лет, Эйбу – двенадцать... В Бронксе – дядя Морис, актер. Вдохновитель – с одной стороны, и организатор – с другой. Начало творческой деятельности в составе постановочной группы спектакля "Стойте слева".

Стиль немного напоминает Е. Л. Доктороффа...

Она отдала главу на прочтение Стюарту.

Одного он никак предугадать не мог – влюбился в нее. Да что там, – полюбил!

А ведь можно было предвидеть!

Милая, искренняя, трогательная, шикарная. И вообще Теа Маршалл. Все это было известно с самого начала, с того самого первого дня. Конечно, теперь они – ближе некуда, и она все та же... Но и в мыслях не было, что так зацепит его.

И вот, пожалуйста! Сидит, смотрит на нее. Влюблен как мальчишка. И все рушится, разваливается...

Она – в очках, ноги на журнальном столике – читает рукопись. Агент по распространению просто взял за горло. И хоть бы вещь стоящая, а то конфликт на сексуальной почве.

Он про всю эту муру мог такого порассказать, на выбор... Фил и Лесли, Марк, Вайда, Фишеры, Гофманы... Вообще о многом, не только о сексуальных разногласиях. Права она тогда была, говоря, что нехорошо цепляться за каждое услышанное слово и держать в тайне секреты, которыми нельзя поделиться. Не есть хорошо, стало быть? Отвратительно, Кэй, дорогая... Возьмем Наоми. Если уж она, у которой не было и половины ума и тонкости, присущих Кэй, запеленговала его, не случится ли рано или поздно того же самого и с Кэй, несмотря на все меры предосторожности, которые он предпринимает? Разве он застрахован от прокола, который возможен в любую минуту? И как тогда выходить из положения? И что дальше, дальше-то что?

Она обернулась к нему, взглянула через очки.

– Что? Случилось что-нибудь?

– Ровным счетом ничего, – ответил он, улыбаясь. – Сижу, смотрю на тебя. Приятно. Пардон за штамп – глаз отдыхает.

– Если не нравится, не читай. Я не настаиваю и даже не обижусь.

– Потрясающая, – сказал он и взял в руки открытую книгу. – Сцена на пароходе необыкновенно впечатляет.

Обменялись улыбками. Она кивнула на дверь, посмеиваясь, сказала:

– Иди-ка ты к себе! Поработай над программой, и я напрягусь в одиночестве.

Заложив книгу закладкой, он сказал:

– Возьму с собой. – Наклонился – она сняла очки – поцеловал. – Я люблю тебя.

Она целовала его, ласково гладила по щеке. Он поцеловал ее, встал, обойдя тахту, направился в прихожую.

– Спокойной ночи, Фелис! Где ты там?

Смотря вслед, сказала:

– Пит, одну минуту. – Отложив в сторону рукопись, встала с кровати.

Он задержался у дверей.

Она подошла к нему, заглянула в глаза.

– Одна из наших редакторов, Венди Венчелер, кажется, я рассказывала тебе про нее...

Он кивнул.

– По случаю Дня благодарения она устраивает ужин. Понимаешь, там кому-то делали серьезную операцию по пересадке, их еще не выписывают. В общем, они домой еще не скоро попадут. Не хочешь пойти со мной? Конечно, поздновато тебе об этом говорю... нужно было сразу сказать. Знаешь...

Он отвел взгляд и задержал дыхание. Зажав книгу под мышкой, положил руки ей на плечи.

– Кэй, с тобой куда угодно, – сказал он. – Спасибо за приглашение. Действительно тронут. Но вот какая штука – мои двоюродные из Питтсбурга... Понимаешь, обещал к ним заглянуть. Каждый год прокатываю их. Неловко еще раз отказывать, сказал, что приеду обязательно.

– Понимаю.

– Извини, так получилось.

– О'кей, – сказала она. – Доведись до меня, я бы так долго тебя ждать не стала.

Он поцеловал ее, прижав к себе. Прошелся взглядом по ее фигуре.

– Хм-м...

– Иди-иди, – сказала она. – Нам обоим не помешает отвлечься. Завтра увидимся.

Они поцеловались.

Он отворил дверь и вышел в холл.

Она стояла и смотрела, как он подошел к двери, ведшей на лестничную клетку, толкнул ее. Когда дверь закрылась, помахал. Через волнистое стекло было видно хорошо.

Она закрыла за собой дверь, повернула головку замка. Наклонилась, взяла на руки Фелис. Посмотрела той в глаза.

– Двоюродные? – спросила вслух.

* * *

– Я что-нибудь не то сказала?

– Нет. Все о'кей.

– Может, не так что-то сделала?

– Нет-нет, – ответил он. – Ты не при чем, все дело во мне. Поверь. – Он закрыл глаза.

Она поцеловала его в губы, ладонями откинула назад его волосы.

– Это связано с твоей работой?

– Нет, – сказал он. – В общем, да. Хотя нет...

– Послушай, милый, уж не такая я безнадежная серость, что касается компьютеров.

– Дорогая, прошу тебя. Давай помолчим. Хорошо? Ш-ш-ш...

Она целовала его губы, веки. Закрыла глаза. Он вошел в нее. Жесткий и напряженный.

Она заключила договор с одним писателем и купила костюм.

Он не позвонил. Решила: на этот раз она выждет.

В "Вертикали" до умопомрачения крутила педали. Довольно удачно выступала на производственном совещании редакторов. Была на вечеринке. Придя домой, – сразу же к автоответчику. Не звонил...

Пекла пирог. С тыквой. Фелис уставилась, ни разу не моргнув.

Утром в День благодарения позвонила родителям. Там были – Боб и Касс, дядя Тед. Все счастливы, кроме их обожаемой детки в клетке!.. Разговор оказался сносным – слава Богу, никаких вопросов о друзьях мужского пола, никаких споров и дискуссий. Ждут на Рождество. Она тоже ждет – не дождется.

Индейка получилась сухая, зато гарнир – пальчики оближешь. За столом полно знакомых, незнакомых – тоже. А он что, где? В питтсбургском особняке, что ли? За чахлым столом? Или, может, один, в обнимку с компьютером – а еда холоднющая... Бр-р! Черт с ним... Подошел обходительный ортопед – из Вендиной команды – она этого старца мигом отшила, неизвестно за что. Пирог нанес всем сокрушительный удар. Придя домой, опять к телефону. Автоответчик не порадовал – он не позвонил.

Пятница выдалась в полном соответствии с настроением – сплошная тоска! Серое небо, тронутая сединой природа. Заплатила по счетам, правда, по некоторым. Дала работу пылесосу. Застелила свежим бельем постель. Взяла телескоп. Увлекательное занятие!.. На озере чайки, на дорожке все бегают... Две бегуньи средних лет... Хм-м!.. Ударяют друг друга по плечу... Одна показала ладонь, другая жестикулирует пальцами... Обе в голубых спортивных костюмах. Какая жалость! Понимала бы язык глухонемых, знала бы о чем они говорят. Фелис, потоптавшись на подоконнике, пристроилась у колена.

Попробовала поработать. Сколько изысков всяких в биографии Дороти Паркер. Долой! Чем меньше, тем лучше. А он, что он сейчас делает?

Свернувшись калачиком на тахте, смотрела телевизор. Мыльные оперы. "Жизнь дается один раз"... "Больница общего типа..." Актрисы, довольно миловидные, не все, но некоторые... Наверное, своим детям уделяют до статочно внимания и времени... Будем надеяться! Звонок... Рокси на проводе. Пусть та поговорит, а она помолчит для разнообразия... Как дела? Отлично... Просто превосходно... Статус кво! Работы по горло.

Съела йогурт, приняла ванну.

В субботу все повторилось сначала. Телевизор – на место, в угол, еще разок прошлась пылесосом, вытерла пыль, сходила за продуктами, расположилась за письменным столом. Три недели прошло с тех пор, как у них все началось. Потерла пальцем подаренное сердце и... за работу. Переключилась полностью. Слава Богу, что чистый экземпляр...

Телефон зазвонил, когда заканчивала редактировать последнюю страницу главы. 4,54 было на часах. Смотрела на аппарат, но трубку не брала. Звони, звони!..

– Алло, – сказала она, подняв, наконец, трубку.

– Привет!

Сняла очки.

– Привет.

– Как прошел День благодарения?

– Калорийно, – ответила она. – Шучу, конечно. А у тебя?

– Никак! Я все придумал. Праздновал труса, если угодно, перед пучиной нашей страсти. Теперь сожалею.

– Я тоже.

– Люблю тебя, Кэй.

– Пит, Господи... – она закрыла глаза, задержав дыхание, – я тебя люблю, люблю тебя... очень...

– Милая моя... я так скучал. Нам есть о чем поговорить. Не телефонный это разговор. Видишь, я повторяюсь...

– Две водки с тоником... Поднимаешься?

– Нет. Спускайся ты ко мне. Не против?

– Совсем наоборот. Прямо сейчас?

– Прямо сейчас. Сможешь?

– Минут через пятнадцать.

– Ты мою берлогу не узнаешь. Вылизал, выскреб в твою честь.

Глава седьмая

Опять поговорить... Хорошо! Когда-никогда, а объясниться надо. Беспокоит, должно быть, разница лет. Она приняла душ и... потрясающий вид. Все равно – тридцать пять... Двадцать не дашь. Белые слаксы, лодочки без каблука, персиковый пуловер, сердечко на цепочке. Телефонный звонок... Ну кто еще? Флоренс Лири Уинтрол. Совсем некстати. Так и есть! Хочет обсудить кое-что, снять одно, добавить другое. Пять минут ушло. Договорились встретиться в понедельник. Она переключила телефон на автоответчик, взяла ключи. Сполоснула кошачьи миски. Вот – еда, вот – вода! Пока, Фелис! Пока, киса! Скоро увидимся.

Лифты... Один на пятнадцатом, другой на шестом. Оба пошли вниз. Ну, что ж! И она вниз, но пешком. Спускалась по лестнице. Темп... Вихрь... Особенно на поворотах, на лестничных клетках, тускло освещенных флюоресцентной подсветкой. Ее шаги гулко разносились в сером железобетонном колодце. Возрастная разница... конечно, об этом. Что же еще? Не рассеянный склероз, не кансер, то бишь рак, или что-то еще – в этом роковом доме всего можно ожидать... Тринадцатый... Наконец-то!

Он суетился на кухне. Рубашка в клетку, джинсы... Дверь настежь... Битлз поют: "Хей, Джуд!" Обернулся. Улыбнулся. Не улыбка, а взрыв, обвал... Чувств, радости!

– Две водки и тоник, – говорит он и вытирает руки кухонным полотенцем на крючке. – Прошу прощения, мисс, ваши данные. Проверка документов.

Поцелуи, поцелуи, поцелуи... "Хей Джуд!" закончилась, диск-жокей наговорился вволю, началась новая композиция. "Элеонора Ригби"...

Она пошла в гостиную, на ходу поправляя прическу. Жалюзи опущены. В потолок бьет свет из плафонов на хромированных рогах торшера, а с потолка свет – вниз. Почти стерильная чистота, если не принимать в расчет разбросанную одежду. Диван – светло-коричневая кожа – почти по центру. Напротив – телевизор, чуть левее от ТВ – стереопроигрыватель. Мило, очень даже! По правой стене – письменный стол с компьютером. Обеденный стол со стульями у кухонного оконца. Светло-коричневое, белое и хромированно-сверкающее... желтые и оранжевые подушки, красные огоньки стерео, черный телевизор.

– Грандиозно! – сказала она. – Ты прав. Ничего не узнаю.

– То-то! Выкинул тонну барахла, – сказал он, подходя с двумя бокалами к дивану. Кубики льда ударялись о тонкие стенки – стекло тоненько позвякивало. – Пришлось обзавестись посудой.

Она стояла у низкого книжного шкафа, рядом с письменным столом. Технические книги и проспекты. Издательства "Карнеги-Меллон" в основном. "Червь в яблоке" – среди них.

Битлз закончили пение, потому что он выключил стерео.

Она, улыбаясь, подошла к нему.

Рука в руке, опустились на мягкий кожаный диван, сдвинув колени и бокалы.

Потягивая напиток, улыбались глазами друг другу. Поставили бокалы на плексигласовое покрытие какой-то штуковины. По идее, журнальный столик...

Он, задержав ее руки в своих, заглянул в глаза.

– Первое, что хочу сказать, я тебя люблю. – Наклонился, поцеловал ее. – Поэтому я и говорю это. Помни всегда, прошу тебя. Не пройдет и четверти часа, как ты рассердишься, и даже очень. Не перебивай, я знаю, что говорю. Помни, я тебя люблю. Однажды ты сказала, что могу тебе сказать все. Ловлю тебя на слове.

– У тебя жена и дети... – сказала она. – А я будто бы собираюсь увести тебя.

– Нет! Не то, – покачал он головой. – Совсем не то. – Задержав дыхание, наклонил голову.

Она не сводила с него взгляда.

– Второе, что хочу сказать, – обманывал я тебя, лгал. – Вскинув голову, взглянул на нее. – Я все время врал, грубо говоря. Ну, например... – Задержал дыхание. – Никакой я не программист, – сказал он. – Имею в виду мою профессию. Умею писать программы, игры – занимался этим, когда учился в университете. А то, что свободный художник и выполняю заказы компаний – вранье, и больше ничего.

– И дом не тебе принадлежит...

– Нет, с домом все в порядке, – сказал он. – Все, что говорил про мою семью, про деньги – правда. Кэй, прошу, отнесись к тому, что говорю, с пониманием. – В глазах вспыхнул огонь, руки сжали ее ладони. – Предположим, я тебе говорю, что имею дела с наркотиками... Нет-нет, это я к примеру. Предположим. Что бы ты сказала? Только честно. Если бы я вот так признался чистосердечно.

Она посмотрела на него.

– Ну? Что бы ты мне сказала? Знаешь, есть такой прием прогнозирования событий: "Что будет... если..." Только честно!

– Я бы сказала: "Сию же минуту прекрати. Это плохо, это преступно, безумие. Моли Бога, что под счастливой звездой родился, что не за решеткой". Вот что бы я сказала...

– Так, хорошо. Предположим, я перестал. И что дальше?

– Что ты имеешь в виду под "что дальше?"?

– Ты, что сделаешь ты, если я завязываю с наркотиками?

Она перевела дыхание.

– Я попытаюсь помочь тебе обрести какую-то узаконенную профессию. Попытаюсь понять и разобраться, почему отважился на такой неумный и рискованный шаг. Сделаю все, чтобы ты не вернулся к этому вновь.

– А скажи, ты могла бы донести на меня?

– Конечно, нет, – сказала она. – Что за дурацкий вопрос! Не забывай, я тоже тебя люблю.

Он кивнул. Наклонился к ней, поцеловал. Она отстранилась от него, отняла руки.

– Пит, дорогой мой, прошу тебя, не терзай меня. В чем дело?

– Сейчас узнаешь, – сказал он.

Включил перемотку, телевизор и видеоплейер.

– Показ с рассказом? – спросила она.

– Почти.

Загорелся экран телевизора – площадка для игры в гольф, мяч катится к лунке. Упал. Аплодисменты. Экран погас, вспыхнул красный глаз видеоплейера.

Она взяла бокал.

– Я бы хотела все-таки... – сказала она.

На экране появилась гостиная. Изображение черно-белое. Вид сверху. По комнате расхаживает мужчина, собирает листы бумаги – они шуршат; грязную посуду – она гремит.

Она поставила стакан. Уставилась на экран.

Это же он, Пит...

И комната та, где она в гостях в данный момент. Он собирает пустые стаканы с плексигласового столика. Поднял голову. Смотрит на потолок. Улыбается. "Привет, Кэй!" Посылает воздушный поцелуй.

Она обернулась, посмотрела на него. Его голубые глаза смотрят на нее в упор.

– Привет, Кэй! – говорит он. Посылает воздушный поцелуй...

Она посмотрела на люстру, на ее хромированную – "Арт деко"! – вставку в центре. Перевела взгляд на него.

– Не понимаю... Ничего не понимаю, – говорит она.

– Между этажами находятся видеокамеры, – сказал он. Положил в сторону пульт дистанционного управления. Телевизор выключился. – А световоды – в штанге люстры.

Она взглянула на него искоса.

– Для чего это? Ты что, в ЦРУ работаешь? Или в ФБР?

– Ни то, ни другое! Но они "промышляют" именно таким образом. "Такай"... Японская аппаратура – лучшая в мире. Полковник один... Когда-то работал в ЦРУ. Вот он и помогал мне в установке системы, обеспечивал техническую сторону...

Она смотрела на него не мигая.

– Системы? – переспросила. Он кивнул.

– Именно так, Кэй. Сложная система, должен сказать. Все люстры в доме, до единой, имеют вывод на видеокамеры. И твои, в том числе.

Она смотрела на него, не отводя взгляда.

– Я следил за тобой с самого первого дня, как ты переехала, – сказал он. – И слышал все, что ты говорила. Подслушивал твои телефонные разговоры. Так сказать, оба конца на проводе. Вот почему я такой "чувствующий" и "тонкий".

Она уставилась на него.

– Говорил, что разгневаешься? Говорил... Я нарушил твое право на личную жизнь. В каком-то смысле, все равно что изнасиловал. Но если бы я этого не делал, ты бы не сидела сейчас на этом месте, мы бы не испытали столько восхитительных мгновений. Разве я не прав? Я знаю о тебе все, как никто другой. Разве это плохо? Даже если и использовал кое-какие сведения?

Она молча смотрела на него.

– Я хотел прекратить наши отношения, но не смог, – сказал он. – Что-то чрезвычайное важное вошло в мою жизнь. Люблю я тебя, Кэй. Очень... Я не мог допустить, чтобы ложь отравляла наши отношения. Мы одно целое. Должны все знать друг о друге. Разве настоящая любовь может иметь секреты, тайны друг от друга? – Он повел плечами и улыбнулся. – Итак... я в твоих руках... можешь донести на меня... можешь утопить меня, если захочешь...

Она смотрела на него и молчала.

Посмотрела на бокал. Взяла его. Рука подрагивала.

Отпила... Льдинки колотились о стеклянные стенки.

Он смотрел на нее, отошел в сторону, передвинул пульт дистанционки.

Она проглотила комок в горле. Поставила бокал. Посмотрела на него.

– Подобным образом ты наблюдаешь за каждым?

Он кивнул.

– Путеводный свет? – спросила она. – В поисках будущего?

Кивнул. На щеках вспыхнул румянец. Улыбнулся.

– В реакции тебе не откажешь, – сказал он. – А у меня на это годы ушли. Собственно, с этого все и началось. Ну, а теперь, конечно, сидение перед экраном приобрело для меня несколько другой интерес.

Она покачала головой.

– Не понимаю... – посмотрела на мертвый экран телевизора. – Как? Как ты... – сделала жест руками.

Он встал.

– Пойдем со мной. Покажу кое-что, – сказал. – Далеко ходить не надо. В соседней квартире. – Он наклонился над столиком, взял свой бокал, сделал глоток.

– В соседней квартире?

Поставив бокал, провел по губам тыльной стороной ладони.

– Квартира 13Б – моя, – сказал он. – Про Джонсонов я наплел. – Он пошел к дверям. Остановился.

Она смотрела на него, широко раскрыв глаза. Поднялась, опираясь рукой о спинку дивана. Вышла следом за ним из квартиры. Медленно шла через холл.

Он повернул ключ в двери тринадцатой Б, распахнул, пропуская ее вперед.

– Отчего не взглянуть, как здесь, если знаешь, как там.

Кухня как кухня. В холле яркий свит – кое-что разглядеть и в кухне можно. Через проем-оконце падает какой-то зеленоватый отблеск. Прихожая – бледно-салатовая. В гостиной с потолка свисает лампа под зеленым абажуром. Во всю стену будто гигантское морское чудище, панцирь – серо-зеленый, покоится на чем-то рыжем, неровном, с закруглениями и изгибами.

Телевизионные экраны. Целая стена! В несколько рядов. В несколько рядов. В середине – два огромных. Есть экранчики и совсем крошечные, с зеленоватым свечением. Подходишь ближе – свечение словно бы раздается в стороны, ярче горит.

Он, за ее спиной, забавлялся с реостатом.

На изогнутой светло-коричневой консоли – масса кнопок и рычажков.

Черное кресло... Перед консолью.

Она отступила назад. Стояла и смотрела на ряды – с полдюжины, пожалуй! – экранов. Над каждым неяркие индикаторы, высвечивающие – 4А, 5А, 6А... По другую сторону гигантских экранов – 6Б, 7Б, 86...

Он подошел к левой панели на консоли. Повернулся к ней лицом. Стоял, опершись рукой на закругленный край, смотрел на нее.

– По три камеры на квартиру, – сказал он. – Кроме вот этой. Плюс камеры безопасности – вестибюль, лифты и так далее. Всего сто тридцать. Могу любую вывести на центральные экраны. Искажение корректируется электронной аппаратурой. Для глаза совершенно незаметно.

Повернув голову, она посмотрела на него.

– Три? – спросила она.

– Ну да! Все три люстры.

Она смотрела на него и молчала.

– Может, несколько непристойно, грубовато, – сказал он, – но впервые эта идея в общих чертах сформировалась, когда мне было десять или одиннадцать. Ничего конкретного, воображение, фантазии... И вот, когда начали возводить здание, я вдруг осознал, что могу эту идею осуществить, ни минуты не сомневался, подключать ли к системе ванны. Ванны имели решающее значение в осуществлении плана. Потрясающий источник информации, такие задушевные беседы и все такое...

Она продолжала смотреть на него, с трудом переводя дыхание.

– А ты не "осознал" попутно, что это самое... самое чудовищное, безобразнейшее, преступное нарушение прав человека, личности? Про себя я уже не говорю. – Обхватив себя руками, подалась к нему. – Хотя и вообразить... Господи!.. Говорить о любви, а в то же время... Боже, не могу даже...

– Люблю, я тебя люблю, – сказал он, шагнув к ней.

– Презирать по сути всех и каждого, – продолжала она. – Что тебе все эти люди сделали? Это отвратительно! Каждый живет своей жизнью, а ты...

– Ну и пусть себе живут, им никто не мешает...

– Не в этом дело! – вскрикнула Кэй.

– В этом, – сказал он, подойдя к ней. – Тебе что, нанесло непоправимый урон мое наблюдение за тобой?

– Ты мне сделал больно. Только что...

– Это потому, что ты теперь знаешь об этом. Послушай, – он обнял ее за плечи, – давай не будем дискутировать. Я предвидел твою реакцию. Закрываю тему. Все! Если мне следует выбирать... если я должен решить... ты... или это, я говорю: "Ты!" С этим покончено!

– О себе лучше подумай, – сказала она. – Ты преступил закон, и не один, а несколько. Если другие жильцы узнают, предстанешь перед судом, останешься без гроша, неважно сколько у тебя денег сейчас.

– Вот-вот! Это я имел в виду, когда сказал, что начнешь меня топить. – Он перевел дыхание, взглянув на нее. – Прости, что ранил твои чувства. Но... Ни разу я не увидел, чтобы ты делала что-то не то, я любовался тобой. Ни разу ты не сказала ни единой пошлости, глупости...

– А ты видел, как Хьюберт Шир упал? – спросила она.

– Нет, не видел, – ответил он. – Не мог я этого видеть. Душевая кабина не попадает под обзор. Угол обозрения другой. И потом отблеск от стекла в двери, все черное кругом... Плохо видно. Взгляни! – Он подошел к креслу, сел, склонился над консолью.

– Ни за что! – сказала она.

Оглянулся, посмотрел на нее. Зеленый отблеск скользнул по его волосам.

– Мою ванну покажу, – сказал он. – Не его же!

– Ты же сказал, что все...

Он встал, взглянул на нее.

– Вот что! Я за ним вообще не подглядывал. – На экранах ворохнулись зеленые сполохи. – Книжки он все больше мусолил. А то, что свет в ванной, ну так что? Уехал куда-то, забыл выключить. Такое сплошь и рядом со всеми. – Перевел дыхание. – Билли Веббера смерть видел. Не скрою. Это когда он принял убойную дозу наркотика. Были с ним тогда две девицы. Поэтому в общем-то и смотрел. Как забился в конвульсиях – они сразу "скорую"... А когда Наоми Сингер сиганула, меня дома не было. Да и когда Бреннан Коннохай отдал концы, тоже отсутствовал. А наверху, где Рафаэль погиб, мой хозяйственник до Дмитрия, – там вообще камеры не установлены.

– Значит, ты и Сэма пасешь?

– Наблюдаю, – сказал он. – Старина, конечно же, не в курсе. Между прочим, я не только ему помогаю. Я тут многим пришел на помощь в трудную минуту. То из фонда денег подкину, то перевод пришлю кому-нибудь по почте. Сплошные трагедии... Такого наслушаешься! Племяннику Мэгги Гофман потребовалась пересадка печени. Он из Шреверпорта. Мать у него – изумительная женщина – мужественная, одинокая и... на нуле. Подкинул деньжат. Две недели назад. Кестенбаумам тоже. Они жили в твоей квартире.

Она покачала головой:

– Нехорошо все это. – Взглянула на него. – Отвратительно!

– Сказал же. Все. Больше не буду. – Он обнял ее за талию, улыбнулся. – Мамочка сказала "нельзя", и я снова паинька. Да? – Поцеловал в щеку. – Выбросить на помойку я не могу, – он кивнул в сторону консоли. – Запаришься объяснять – откуда это, но мы сделаем вот что. Врезаем новый замок, и я отдаю тебе ключи. Кстати, в квартире есть потайная дверь, в стене, за шкафами. Видишь, какое доверие тебе оказывают! Сама бы ты ни за что не догадалась. Ставим замок с числовым кодом. И все! Я займусь программированием, а может, закончу диссертацию.

Она взглянула на него.

– Ну и как? Это мое занятие похлестче наркотиков? – спросил он.

– Ты действительно принял решение?

– Про замки, что ли? Конечно. Я же уже сказал. Ты для меня – все!

Их глазах встретились. Он ее обнял, притянул к себе. И поцелуи, поцелуи...

Она прижалась к нему. Вздохнула. Покачала головой. Глянула через его плечо на экран.

– А Пальм? Его тоже? – спросила он.

– Тоже, – ответил он. – Наврал я тебе тогда и про него, с три короба.

– Господи!.. – она не отводила взгляда с вспыхивающего, зеленоватого экрана. – Запредел, сюр... – сказала она. – Люди обращаются к врачу за помощью, а ты...

– Заладила! Они же не знают об этом. Не зна-ют!..

Она смотрела на экраны.

– И все эти три года ты занимался этим?

– Именно! Самое захватывающее занятие, Кэй. – Этот мой дом – дом, где разбиваются сердца, где драма соседствует с комедией, и секс, и ожидание, и крушение надежд, – мои университеты.

Она провела ладонью по его щеке.

– Мыльные оперы...

– Жизнь, Кэй! Сама жизнь. Господь Бог – величайший режиссер мыльных опер человечества! А я наблюдаю лишь фрагментик этой гениальной постановки, Ни актрис, ни актеров, ни режиссеров. Ни тебе писателей, ни редакторов. Никакого маркетинга, наконец. Все, как есть на самом деле. Ты вот все книги читаешь... Напридумывают про нашу жизнь, накалякают всякого...

– Сукин ты сын, – сказала она, выскальзывая из его объятий. – Хочешь меня на этом подловить?

– Ну перестань, ну будет! – сказал он, обнимая ее. – Вот сама понаблюдаешь... И трех лет не надо, часок-другой...

Она, оттолкнув его, направилась в прихожую.

– Завтра же новые замки!

– Завтра?

– Да, завтра, – сказала она, открывая дверь. – Слесаря работают, к твоему сведению, и по воскресеньям. – Она вышла в холл. – Господи!.. – сказала.

Подойдя к зеркалу, поправила волосы. Он вышел следом за ней из квартиры; захлопнул дверь; толкнув, убедился, что замок защелкнулся.

– Ну ты и штучка! – сказала она. – Не знаю, как вас теперь называть... Мистер Откровенный, мистер Сдавшийся на милость... возвели вы "замочную скважину" до захватывающих высот. Как подумаю, что прослушивал все телефонные разговоры... Про "откровения ванны", я уж не говорю...

– Ну, прости, ну ладно!.. Ну хочешь встану на колени? Хочу показать тебе нечто совершенно потрясающее.

– Благодарю! Показал уже, – сказала она, теребя ворот пуловера. – Боже милостивый, а ведь это все денег стоит.

– Вымолвить страшно, – улыбнулся он. – На лапу, взятки и все такое, без учета стоимости здания, – более шести миллионов.

Она кинула взгляд на его отражение в зеркале.

– С ума сойти! Да ты вообще преступник, – сказала она.

– Сам домик перевалил за десятку, – сказал он. – А сколько стоит аппаратура!

– Тем хуже! – сказала она. – И тем не менее считай, что отныне это за семью печатями в смысле – под замком. Хотя бы легче на душе будет. – Она повернулась и пошла к лифту. Нажала кнопку. – Пожалуйста, не включай меня сегодня.

– Не буду, – сказал он, вскинув руку, как в детстве, когда давал честное скаутское.

– Да и других тоже! – добавила она.

– Ты уж очень сурова! Все-таки суббота... Последний вечерок, идет?

Обменялись взглядами.

– Вот что! – сказала она. – Я передумала. Давай-ка теперь я на тебя посмотрю. Иди, включи там, что надо. Побудешь на моем месте.

Он – улыбка от уха до уха – направился в 13А.

– И нечего радоваться! Вот уж я на тебя полюбуюсь...

– С точки зрения закона, это еще бабушка надвое сказала. – Он лежал в своей любимой позе – "ложка к ложке", – обхватив ладонями ее груди, касаясь щекой ее волос. – Особенно, если учесть, что видеокамеры не находятся непосредственно в арендуемом жилище. Тут я дока. Парочка из 10Б – это Американский союз гражданских свобод.

– Ты ненормальный, – сказала она. – Шпионишь за АСГС?

– Поэтому только и позволил им здесь поселиться, – сказал он. – Подумал: вот где я правового ума наберусь. И оказался прав. Они такие тонкости знают! Отменные юристы, надо отдать им должное.

– Спокойной ночи, Пит, – сказала она.

– Спокойной ночи, Кэй. – Поцеловал ее в шею, сжал ладонями груди.

Придвинулся к ней совсем близко. Лежали и не двигались.

Фелис потопталась по их ногам, прикрытым одеялом, и тоже улеглась.

– Между прочим, – сказал он, – этот дом третий по счету, в котором мудровал тот полковник. Он еще один отель неслабо начинил.

– Здесь, в Нью-Йорке? – спросила она.

– Не распространялся.

– Скажите, пожалуйста! Оказывается, соблюдает этические нормы. Ну-ну!..

– В отеле, например, суперкомпьютерное наблюдение. Об этом он рассказал. Если в номере мертвая тишина – комнаты не высвечиваются. Ну, а если комар пролетел – пожалуйста. Не выводя изображение на экран, можно определить, двое там или всего один. Мне такие изыски ни к чему.

– Ну да! Здесь живут простые смертные, – заметила она.

Помолчали.

– Ладно, – сказал он. – Минут тридцать – сорок посмотрим, и я вызываю слесаря. Никаких ванн. Никакого Сэма. Если, конечно, проблема в этом.

– Спокойной ночи, Пит. Заметь – спокойной... Помолчали...

– Ты пойми, – не унимался он, – это не слежка, это сопоставление различных ситуаций. Аудиовизуальный метод наблюдения, если угодно. Дом контрастов и гармонии... Иногда кажется, что я играю на органе. На органе человеческих душ.

– Может, успокоишься все-таки? Спать давно пора.

– Спокойной ночи, – сказал он. Поцеловал около ушка.

Помолчали...

Сверху, по потолку, что-то с силой бабахнуло.

– Господи! Что они там делают?

– Не ожидал от тебя такого вопроса.

– Чтоб ты пропал! – Он чмокнул ее в шею.

Глава восьмая

– Полчаса и ни минутой больше, – сказала она.

Он повернул (ключ в замке тринадцатой Б, отворил дверь, пропуская ее вперед, щелкнул выключателем.

– Прошу! Полагаю, здесь все в порядке, – сказал, придерживая дверь. – Ну если только не залетели на своих самолетах веселые гуляки после уик-энда.

– Ну да! Из теплых краев прямо сюда продлить очарование, – сказала она, входя в прихожую.

– А что? Вполне! На исходе дивный воскресный день... Не забывай, многие уезжали на День благодарения, а сейчас возвращаются домой.

Она стояла в полумраке гостиной. Пошарив рукой по стене, включила верхний свет. Лампа под зеленым колпаком вспыхнула, осветив светло-коричневую консоль и серые экраны.

– Сейчас стул принесу... – сказал он.

Она стояла и внимательно осматривала стену сплошь из мерцающих зеленоватых выпуклостей. Экраны, экраны, экраны... Шесть рядов над консолью, до самого потолка – справа один над двумя огромными экранами, что в самом центре, еще один – над ними, и шесть рядов – слева. Тускло мерцают индикаторы – сверху в середине. "2", "3"... "11" – слева, "12", "13"... "21" – справа. А – наверху, Б – внизу.

Подошла ближе. Сунула руки в карманы джинсов.

Его кресло с вогнутой спинкой перед ней. Стояла и смотрела на консоль. Множество всяких тумблеров, рукояток, кнопок с маркировками – для каждого экрана своя. На центральном пульте – ручка с набалдашниками, переключатели... В глубине – утопленные в светло-коричневую панель из пластика – два видеоплейера. Встроенные электронные часы – на индикаторе высвечивают голубым 12.55, телефон, отрывной блокнот на магните. Глубокая миска с мармеладом. Цветной пат. Те самые.

За спиной – звук прикрываемой двери...

Она посмотрела на жемчужно-размытое отражение на центральных экранах, то есть на "1" и "2"... Приближается, со стулом, слева.

– Ты меня записывал на видеопленку? – спросила, оборачиваясь.

Он поставил рядом с ней стул, обтянутый белой кожей, из обеденного гарнитура, ухватился за высокую спинку, взглянул на нее.

– Да. В первый вечер. Ты принимала ванну. Но почти ничего не видно. Темно, как ночью. И нас обоих. Тогда, в субботу...

Она отвела взгляд.

– Лгун ты! – сказала она.

– Ну почему же? Пошел за шампанским, включил аппаратуру... – Улыбнулся. – Такой торжественный момент. Самое время запечатлеть. Разве нет? Только не проси меня стереть запись. Пленка хранится в тайнике, и, думаю, когда будем старичками, с удовольствием вспомним молодость. Тем более, что мы с тобой, полагаю, единственная пара в мире с записью первой встречи, близкого знакомства, так сказать.

Взглянула на него. Задержала дыхание.

– Вот в этом не сомневаюсь, – сказала она, отворачиваясь.

Он подвинул ее стул ближе к экранам, наклонился, поцеловал в голову.

Приглушил свет зеленой лампы.

– У меня здесь есть содовая. Вообще все, – сказал он. – Что-нибудь хочешь? – Она, покачав головой, потерла тыльную сторону ладони.

Он сел в кресло, подкатился к консоли. Что-то нажал. Вспыхнул красный огонек. В глубине квартиры послышалось жужжание.

Она прислонилась к прямой высокой спинке стула, закинула нога на ногу, сложила руки.

– Подожди минутку, – сказал он. – Сейчас отмотаю ванный вариант и берлогу Сэма.

В мертвенно-бледном свечении экранов – его руки. Прошелся правой по пульту – что-то нажимал, щелкал тумблерами, ближними к ней.

– Что это жужжит? – спросила она.

– Источник питания. – Рука опять побежала по каким-то клавишам. – Он понижает напряжение и выпрямляет его. Если поставить свой источник для каждого экрана – будет такая жарища, а шум – с ума сойдешь. У меня всего один, огромный, там, в глубине квартиры. Хочешь, могу двери закрыть, если раздражает.

– Ничего, потерпим, – сказала она. Смотрела на его профиль. – Если переключить твои усилия и всю эту технику на что-нибудь стоящее, представляешь, что будет?

– Дай только срок, – сказал он. – Идеями полна голова. О'кей... – он повернулся, щелкнул тумблером. – Поехали! Вот он, настоящий "Золотой век телевидения"!

Экраны вспыхнули и замерцали. Голубовато-белые – по обе стороны, по всем рядам. Третий ряд снизу остался темным и самый нижний, за исключением тех экранов, что под двумя большими, – вход в здание, вестибюль, швейцарская, оба лифта.

– Ну, где там наша Фелис? – сказал он, нажав какие-то кнопки.

На центральных экранах четко обозначились ее гостиная, ее спальня.

– Господи! – воскликнула она.

Он опять ткнул пальцем в какие-то кнопки на консоли.

Ее мебель, ее ковры с орнаментом, экземпляры газеты "Таймс", разбросанные по полу спальни... Ее книги, горшки с растениями, безделушки...

– Надо привыкнуть... чтобы видеть все в перспективе, – сказал он. – А вот и киска. Привет, Фелис!

Фелис важно шествовала на правом экране вдоль кровати, шурша газетами. Подошла к окну и переместилась на самый верх экрана. Вспрыгнула на подоконник. Разлеглась на солнышке. Подняла заднюю лапку и облизала ее.

Кэй улыбнулась.

– Ах ты, черт! Совсем забыл, – сказал он. – Подождем до трех. А? Сейчас у Руби начнется интереснейший сеанс. Руби Клупейда – эта, с цистерной духов. – Нажал на кнопку перед ней, потом перед собой. – Мадам спиритизмом увлекается. – На левом экране появилась Джорджио в темном восточном кафтане. Поставила стул к круглому столу. – При ней пасется медиум. Обдирает ее как липку. Вот уже несколько месяцев, – сказал он. – Я видел, как он в ванной "штудировал" свои ученые записки. А она, заподозрив кое-что, пригласила эксперта. Договорились, будто тот деловой партнер ее отца. Отец отдал богу душу, а она, стало быть, с ней общается...

– Мебель красивая, – заметила она. – Семнадцатый век, эпоха Джеймса I.

– Фамильные сокровища, – сказал он. – Ее мамуля хочет эту мебель отсудить. Руби забрала их по нахалке, видите ли...

– Все-таки она не гермафродитка.

– Нет, она – нет, – улыбнулся он, настраивая мониторы. – Я тогда удивился, когда ты так подумала. Сначала спросила про Вайду, потом сразу про нее. Так вот Вайда-то как раз...

– Да ты что!

– Двуполая она, – сказал он. – Лечилась гормонами, когда дошло дело до операции – передумала. В течение целого года ведет бой со своим любовником по этому поводу. А вообще никогда не догадаешься, что... Ого! Джей и Лиза... Интересно! – Он нажимал на кнопки. – Фишеры, из 4А... Она трахается с его шефом, а ее сестрица подцепила этого шефа на прошлой неделе. Сейчас разборка достигла апогея.

В гостиной Фишеров – аудиовидеотехника в избытке! На правом экране – привлекательная темноволосая женщина. Поднималась с ней однажды в лифте. Стоит в пижаме и смотрит в окно. Мужчина – тоже в пижаме – крутит ручки у телевизора.

– Какая дивная погода! – сказала Лиза Фишер.

– Иди гуляй! – отозвался Джей Фишер. – Позвони Бену – мне, как ты понимаешь, все равно.

– Господи! – воскликнула Лиза. – Если ты опять хочешь затеять...

На левом экране мужчина с козлиной бородкой, с двенадцатого уселся в гостиной за письменный стол. Комната почти без мебели. Поднял трубку. Звонит кому-то.

– Дэвид Хенинкэмп, – рассказывал Пит, пока Фишеры выясняли отношения. – Экс-священник. Теперь подвизается в рекламе. Небольшое агентство, но процветает. Из-за женщины оставил церковь, а та его бросила.

Они послушали его разговор с клиентом. Объяснял, почему отсылает счет.

Фишеры все дебатировали.

– Какая четкость! А? – сказал он, протягивая конфеты.

Кивнув, взяла несколько.

– "Такай"... – продолжал объяснять он. – Япония! Лучшее, что есть в мире на сегодняшний день.

Поставил миску с конфетами на полочку с часами. Уже 1.07. Взял горсть.

Потом были Шверингеры на "1", Фишеры – по-прежнему на "2". Звук он то понижал, то, наоборот, усиливал.

– А я говорю, не в деньгах счастье, – сказал Стефан на "1", заглянув на кухню. – Все упирается в сроки. Ты хоть знаешь, сколько потребуется времени, чтобы отыскать то, что требуется?

– Кстати, который час? – спросила она.

Он отодвинул миску. ...3.02.

– Как время бежит! – сказал он.

– Да, можно лишь сожалеть...

Он снял звук. Повернулся в кресле к ней.

– Сегодня ничего особенного... Нет никого – вот в чем дело. Пальм где-то бродит. Секс будто вовсе в природе не существует.

– Ерунда какая-то! Даже не предполагала.

– Ничего, через пару часиков начнется, не оторвешься. – Народ на подходе.

Она подвинулась к нему, наклонилась, взяла его руки в свои.

– Пити, это нехорошо! Не имеет значения – интересно, неинтересно, захватывает, не захватывает... И потом... если кто-то узнает, представляешь, что будет. Вся твоя жизнь насмарку. Наша с тобой... Взглянули друг на друга.

– Не следует этого делать. Не только из-за нас, – сказала она, – ради тебя самого.

Он вздохнул, кивнул.

– Да-да, конечно... Высвободил свои руки.

Повернулся к консоли, выдвинул ящик, вытащил телефонный справочник. Положив тяжеленный фолиант на колени, повернулся к ней. Вздохнул, взглянув на нее.

Она не сводила с него взгляда.

Пролистнув страницы – в голубовато-белом свечении с экранов желтые страницы казались зелеными – нашел "Слесарные работы".

– С ума сойти! Вон их сколько, – сказал, шурша страницами.

– А ты хочешь вызвать кого-то из этих? – спросила она. – Разве нельзя поручить Терри?

Он взглянул на нее:

– Скажи, что нужно починить замок в 13А, а потом попросишь слесаря заглянуть сюда.

– А я как-то и не подумал об этом...

– Да врешь ты все...

Он опять вскинул руку на скаутский манер.

– Клянусь, Кэй, не вру. Честное слово, увлекся. Хотел, чтобы и ты посмотрела... – Наклонился к ней. – Послушай, – сказал он, – а зачем менять замок? Зафиксируем дверь, чтобы ее было невозможно открыть снаружи. Подсунем под дверь щепку или еще чего-нибудь. А цифровая комбинация в замке за шкафами будет исключительно под твоим командованием. Тот же самый эффект. – Он улыбнулся ей. – Можем придумать такую игру: если я отгадаю комбинацию, ты меняешь замок.

Она сидела, смотрела на него. Покачала головой.

– Нет, – сказала. – Я передумала. Быть все время при тебе заботливой мамочкой я не собираюсь. Такие отношения меня как-то не устраивают. Ты, Пит, взрослый человек. Должен сам отвечать за свои действия. Прекрасно знаешь, что думаю по этому поводу. Если хочешь, чтобы наши отношения продолжались, сам займись замками.

Он вздохнул:

– Честность – лучшая политика?

– Да, именно так.

Он еще раз вздохнул, захлопнул справочник. Повернулся и положил книгу на консоль.

– Права, конечно. – Оборачиваясь к ней, улыбнулся. – И вправду собираешься из меня сделать человека. – Взял ее руки в свои, склонившись, поцеловал. Сидел, смотрел на нее – голубые глаза в голубовато-белом мерцании совсем голубые. – Исправлюсь... Кое-что обдумываю, кое к чему уже приступил. Тут вот какое дело: нужно бы еще понаблюдать за парочкой пальмовских клиентов и квартирой 11Б – там две особы. Еще Островы... Они над тобой. Не могу вот так сразу прекратить. Обещаю, в скором времени – все.

– Надеюсь, Пит, – сказала она. – Так хочу, чтобы ты бросил это занятие.

Они приникли друг к другу, поцеловались.

– А что касается тебя – никогда. Только воочию, – сказал он, отворачиваясь и высвобождая руку. Опять начал что-то переключать, щелкая тумблерами. Монитор на 20Б, предпоследний в нижнем ряду погас. Он улыбнулся. – Ты и Сэм – вне моего обозрения. Обожаю симметрию.

Она посмотрела на темные экраны в нижних левых рядах. На 8Б заметила движение.

– Медиум появился, – сказал он. Дотронулся до кнопок.

Взявшись за руки, смотрели на большие экраны. Руби встречала гостя. Плотного вида мужчина в темной паре вошел в гостиную. А Джей, в пальто, орал что-то Лизе. Та разговаривала по телефону, заткнув пальцем другое ухо.

– Ну-ка, сделай звук! – сказала Кэй. – На одну минутку.

Первое, что она сделала в понедельник утром, позвонила в юротдел. Вейн был уже на месте. Спросила, как там Сэнди и детишки. Все в порядке, все здоровы...

– Слушай, справочка требуется о нашем законодательстве в случае посягательства на личную жизнь, – сказала она. – Конкретная ситуация: один субъект монтирует видеокамеру с целью слежки в квартире, которую сдает в аренду в установленном порядке – контракт и все такое. И еще деталь – здесь, в Нью-Йорке.

– Съемщик не подозревает, что у него в квартире видеокамера?

– Да, – повторила она. – Телефон тоже прослушивается. У меня в рукописи как раз такой вот сюжетец. Автор намекает, что по закону репрессивные санкции не очень четкие. Прав ли он, и если да, то все-таки есть ли какая-то определенность в этом вопросе?

– Не могу ответить с лету: не моя область, но для тебя с удовольствием выясню. А пока могу сказать, что запись телефонного разговора, если не санкционирована – бывают такие случаи, – федеральное преступление, наказывается в каждом штате по-разному.

– Я так и думала, – сказала она.

– А может, даже и государственное. Выясню про видеокамеру – сообщу. Думаю, не займет много времени.

– Да, что хочу добавить – видеокамера за пределами квартиры, – сказала она. – Там световод вмонтирован через потолочную люстру.

– Это что, связано с чем-то специальным, какое-то мероприятие?

– Нет, – ответила она. – Банальное подглядывание, пошлое любопытство.

– Ага! Героин что ли?

– Как это вы догадались?

Она попросила Сару принять Флоренс Лири Уинтроп и ни с кем не соединять, кроме Вейна.

Целых полчаса мариновала Флоренс. Потом раздался звонок.

– Вейн?

– Твой писатель прав. Нет специальных криминальных законов – ни федеральных, ни государственных – в отношении электронного видеонаблюдения, как такового. В общем, хозяину грозит гражданское дело, даже не уголовное, если съемщик узнает об этом. Несанкционированное подслушивание и запись телефонного разговора – это криминал, конечно. Пять лет... Да и то может войти в противоречие с государственным законом о "подглядывании". По которому вообще дают копейки, так сказать.

– Что же это такое? Я поражена, – сказала она.

– Я, признаться, тоже. Может, есть какие-нибудь тонкости, не знаю. По этому вопросу посоветовал бы обратиться в АСГС.

Она поблагодарила его, извинилась перед Флоренс.

– Ну, говорил же тебе, – сказал Пит вечером, улыбаясь. – Эти мои юристы все знают, а когда они дома – ну прямо как на коллоквиуме...

– За несанкционированное телефонное прослушивание, кстати, пять годков.

– Знаю, – сказал он.

Они сидели в "Табльдоте", небольшом ресторанчике, на Девяносто второй улице. Несколько парочек. Столиков всего восемь. Стоят в одну линию, вдоль витрины-окна. Обычный шум и звон посуды. Их посадили в углу, за круглым столиком. Сидели, касаясь друг друга коленями. В бокалах – белое вино. Сидят, смакуют, намазывают маслом хлеб.

– Не смогу я уничтожить проводку. Пришлось бы потолки ломать. Собственно, все равно никто не обнаружит. Да я и не записываю разговоры. Вот, например, сегодня и вовсе ничего не смотрел. В понедельник днем делать нечего. Вечером, когда все дома, – другое дело.

– И что же ты делал целый день? – спросила она.

– Вынашиваю одну идею, прикидывал на компьютере. Пока ничего не скажу – кое-что следует отшлифовать. Ничего, что пока умолчу? Думаю, понимаешь.

– Конечно, – сказала она. – Ты же не на допросе, а я не прокурор. Спросила исключительно для того, чтобы узнать, как день провел. Полагаю, трудно отвыкнуть от привычного занятия. Я, например, все думаю об этом. Действительно, гипноз какой-то.

– Вот-вот! Жизнь все это, не придумано. Поэтому, – сказал он, – например, в кино, на экране, видишь автомобильную катастрофу – горы лома, трупов! – и хоть бы что, а если такое на улице, на твоих глазах, – совсем другое дело.

– И потом, никогда не знаешь, что будет дальше, – сказала она.

– Это да! Это, пожалуй, самое главное, – сказал он. – Полная непредсказуемость. И никаких повторов...

Она вздохнула, отпила из бокала.

– Все так! Но если бы только не полное непотребство с нашей стороны. Гадко...

– Ты говоришь так, потому что тебе вбит в голову стереотип – неприлично, неэтично и все такое, – сказал он. – Хотя в принципе никто же от этого не страдает. Держу пари, среди присутствующих вряд ли нашелся бы хоть один, кто отказался взглянуть.

Она посмотрела на него.

– Все? Сняли тему. Больше ни разу, ни одной минуты, – сказала она.

– Знаю, все знаю. Сказал же! Сегодня даже не включал. А у Пальма самый интересный из его пациентов именно в понедельник.

Подошел официант, поставил перед ними викторианские тарелки с едой. Красиво! Жареная рыба-меч, лосось на пару.

Вкусно очень! Ели с удовольствием.

Он рассказывал ей про пациентов Пальма.

Двое с семнадцатого – длинные, как жерди, – вошли с улицы. Один из официантов узнал их, посадил за свободный столик, через два от них.

– Колсы из семнадцатой А, – сказал он, понизив голос. – Самые сексуально озабоченные в нашем доме.

– А мы нет?

– Мы? Да ты что! Мы на пятом, может, на шестом месте.

– И рвемся в первые ряды...

По пути домой, на углу, зашли в корейскую лавочку, разукрашенную множеством цветов. Купили апельсиновый сок и яблоки для нее, молоко, виноград и кофе для него. У дверей, снаружи, топтался какой-то оборванец – в руках бумажный стаканчик. Бросил ему сдачу.

Перешли Девяносто вторую улицу, дошли до угла, подождали у светофора. Смотрели на возвышающуюся башню дома, розового в лучах вечернего солнца. Окна в два ряда. Поблескивают стекла, сверкают блики...

– Странное чувство, – сказала она, беря его за руку. – За окнами люди со своими заботами...

– Я тоже об этом подумал. Вот сейчас и мы придем домой...

– Конечно, у всех все то же самое. Улыбнулись друг другу. Поцеловались.

Перешли на противоположную сторону Мэдисон-авеню.

Уолт, в зимней униформе, стоял в дверях, придерживая створку.

– Привет, Уолт, – сказали оба.

– Мисс Норрис, мистер Хендерсон...

Когда шли по вестибюлю, он сказал ей на ухо:

– Крутит любовь с Денизой Смит из пятой Б.

– Он?

– А ты что думала? – нажал кнопку. Они увидели, как Уолт засуетился снаружи, распахивая дверь подъехавшего такси. – А знаешь, что их соединило? Его голос. Когда-то пел в Сити-опере. В хоре, правда. Он и Руби гужевались целый год, потом он порвал с ней. Она все время его накалывала.

В вестибюле появилась черно-белая пара с покупками на Рождество. Пластиковые сумки от "Лорда и Тейлора". Раскланялись, улыбнулись.

Пит сказал:

– Рождественская страда?..

– Уже пора... – улыбнулся мужчина. Лифт номер один распахнул створки. Поднимались молча.

Когда на седьмом этаже те вышли, он сказал:

– Бил и Кэрол Вэгнолл. Весьма интересная парочка.

– Похоже, что так, – сказала она.

Вышли на тринадцатом, чтобы занести его покупки.

– Ну как? Немножко поглядим?

– Пит, – сказала она, – ты же знаешь, что будет, если...

Посмотрели друг на друга. Она сказала:

– Понимаешь, не буду отрицать, хотелось бы взглянуть, но...

– Никто же не знает!

Она покачала головой.

– Господи! – сказала.

– Да ладно! – сказал он. – Сейчас придем, засечем время. Я же сказал, что все, что заканчиваю. Смотрим не больше часа. Шестьдесят минут всего-то. Будильник врубим. Ну чего ты?

– Ну хорошо, – вздохнула она. – Но только час. Засекли время. Через час часы заверещат...

В спортклубе "Вертикаль" до седьмого пота крутили педали на велотренажерах, накачивали мускулы ног. Плавали в бассейне.

С Рокси и Флетчером смотрели на Бродвее хит сезона. Ничего особенного, но Рокси и Флетчеру понравилось. Рокси предложила зайти к ним, выпить что-нибудь и поболтать. Они отказались.

Проще простого – эти всякие кнопки, тумблеры. Пятилетний ребенок и то разберется. Нажимаешь вверху кнопку 10а. Чтобы вывести гостиную десятой, например, на большой экран, пожалуйста, жми "1", в центре панели. Анна Стангерсон зажимает уши ладонями... Ее маман читает "лекцию" на предмет подорожания жизни.

В течение нескольких минут смотрели, не отрываясь, на "2". Грюны, совершенно голые, в кровати, с книгой и калькулятором, высчитывают оптимально точное время для совокупления. Решили, что Дейзи должна забеременеть.

Она выбрала для себя левый экран "1", он, стало быть, – правый "2". Сидели, нажимали кнопки в поисках контрастов и гармонии...

Нажали тут, переключили там... Словом, играли в четыре руки на органе человеческих душ.

Она стояла в своем кабинете. Сложив на груди руки, смотрела в окно. Далеко внизу – машины, машины, машины... Сыплет мелкий дождь. Глянцевое ожерелье – этот бесконечный поток машин. Сбрызнутые водой бусины... Вздохнув, взглянула на дом напротив. Женщина у окна отвела взгляд.

– Кэй, – сказала Сара, – что-нибудь случилось? Вижу, что-то вас гнетет...

Оборачиваясь, улыбалась.

– А что может случиться? – сказала она. – Все одно и то же. Бомжи, наркоманы, преступность, государственный долг...

В свой домашний день решила взглянуть, как там у д-ра Пальма. Спустилась вниз. Перед консолью стоят уже два кресла с выгнутыми спинками.

– Понимаешь, у него несколько сюжетов, – сказал Пит.

Они смотрели Пальма вот в таком порядке:

д-р Пальм и Нина...

и Дик...

и Джоанна.

"Диадема" устраивала soiree dansante[5] для организации «Волонтеры Америки за грамотность» в зале «Челесте Бартос», в помещении библиотеки на Сорок второй улице. В такси, когда выехали на Пятую авеню, она – в искусственных мехах, в алом бархатном платье, расшитом блестками, – сказала:

– Не удивляйся, если заметишь наглые взгляды, могут быть и реплики. Мне это знакомо. Старики, в общем-то, отвратительный народец, особенно если видят женщину ничего себе. Появляется что-то звериное. Так и норовят боднуть соперника рогами...

– Успокойся! – заметил он. – Теперь обычное дело когда женщина значительно старше мужчины. Таких альянсов сколько угодно. Возьми хоть твоих Бабетту и Алэна.

– Слава Богу, это и ребенку понятно, – сказала она.

– Успокойся и расслабься. Все будет хорошо. Уверяю тебя.

Она, отворачиваясь к окну, заметила:

– Конечно, для тебя...

Неожиданно затормозили. Грандиозная пробка... В Рокфеллеровском центре – елка до небес.

Дивное представилось зрелище. Дух захватывает. Такси, между тем, не ехало, а ползло. Кругом огни, огоньки, сверкание, сияние. Площадь – сказочное царство. Неземные ангелы трубят в позолоченные трубы...

Когда вошли наконец в вестибюль массивного здания с колоннами, она взяла его за руку.

– Пойдем туда... – сказала, потащив к убеленной сединами супружеской паре, стоявшей в одной из очередей в раздевалке. – Познакомьтесь, – улыбнулась она. – Питер Хендерсон. Пит, а это – Джун дель Веккио и Норман дель Веккио.

– Очень приятно! – сказала Джун, протягивая руку и улыбаясь.

– Будем знакомы, – улыбнулся Норман, пожимая руку Пита.

– Рад знакомству, – сказал Пит. – Кэй рассказывала, что вы активные члены "Сивитаса". Отец тоже состоял в этом обществе. Полагаю, вы его знали. Джон Хендерсон...

– "Юнайтед Стейтс Стил"? – спросил Норман.

– Да, – ответил Пит.

– Знали, конечно, знали, – сказал Норман и улыбнулся ему.

– Как говорят французы, шармер... – заметила Джун. – У вас его глаза и улыбка.

– Умел вести дела! – добавил Норман. – Если бы не он, вряд ли нам удавалось бы заполучить деньги от строительных корпораций, против которых воюем...

– Гляди в оба, Кэй! – сказала Джун. – Если Питер из того же самого материала, что и его папочка...

Она улыбнулась.

– Спасибо, что предупредила!

– В какой области подвизаетесь, Питер? – спросил Норман.

– Компьютеры, программы... – ответил он. – Собираюсь менять род деятельности.

– Не могли бы заглянуть к нам, что-то у нас с компьютерной бухгалтерией непорядок. Бог знает, какая путаница. Джим, подойди сюда, познакомься с Питером Хендерсоном. Это сын нашего старинного приятеля...

Сначала был коктейль в "Астор-холле". Все было на уровне.

Стюарт одобрил то, что написал Сэм.

– Ну спасибо тебе! Правда, рад. Обожаю такой компот, – сказал он. – На следующей неделе придет к нам. Если сладимся, дам ему аванс, небольшая сумма, но все-таки...

– Чудесно! Я рада, – сказала она.

– Блеск! – заметил Пит.

– Вы с ним тоже знакомы, Пит? – спросил Стюарт.

– Шапочное знакомство. Иногда встречаемся в лифте. Здравствуйте и до свидания... – ответил Пит. – Живем в одном доме, соседствуем, так сказать.

Венди, улыбнувшись, спросила:

– Уж не вы ли тот таинственный владелец?

– Уж не я, – ответил он и улыбнулся Кэй. – Не вычислили пока, но кое-кого подразумеваем. Живет у нас пара классных юристов. Муж и жена...

Купольный зал "Челеста Бартос" совершенно потрясал. Стальные ребра высоко над головой расцвечены электрическими лампочками. Фантастический космический корабль... Вспомнился Герберт Уэллс. Розовые огоньки на самом верху, сиреневые – книзу. И под этим загадочно мерцающим куполом – столы, накрытые для ужина. Казались они алыми, сиреневыми, фиолетовыми... Приборы – белое и золотое. И цветы... Всюду. И на столах. Розовые и сиреневые. Высокие розовые свечи в подсвечниках. Джаз-банд, небольшой... Квартет. Красивая музыка. Сондхейл... Коул Портер...

Разговоры, разговоры... В основном – движение в городе безобразное: машины скоро переберутся на тротуары; городская инфраструктура ни к черту! Японцы – неужели их так много? – заполонили все вокруг; а еда? не знаешь, что глотаешь, и вообще жизнь дорожает с каждым днем, вероятно потому, что не является предметом первой необходимости...

После корнуэльской[6] курицы Норман вдруг сказал:

– Кэй, потанцуем?

Она улыбнулась Питу, поднялась и ушла с Норманом. Пока танцевали, раскланивались направо и налево со знакомыми. Под хит "Давай сделаем это" танцевали, соблюдая дистанцию в прямом смысле.

– А он, похоже, хорошо обо всем информирован, – сказал Норман. – Весьма эмоционален.

– Думаешь?

– Надеюсь, не такой любвеобильный, как его отец. Тот был женат четыре раза. Только на актрисах. Слушай, а...

Народу на танцплощадке – не протолкнуться. Отошли к краю.

– Да, так что? – спросила она.

– Одна из них погибла, упав с лестницы, – сказал Норман. – У них был дуплекс[7]. Пит ее сын?

– Да, – сказала она. – Его мать – Теа Маршалл.

– Винтовая лестница. С мраморными ступенями. Ходили слухи...

– Слухи? – она улыбнулась Питу. Он, танцуя с Джун, оказался неподалеку, подмигнул ей из-за партнершиных пышных локонов, тронутых сединой.

– Приветствую вас, – бросил Норман кому-то. – Слухов всегда хоть отбавляй, а тогда, когда Она погибла, пересудам не было конца. Сколько же это лет прошло, дай Бог память? Десять? Нет, пожалуй, двенадцать, даже тринадцать. Тогда у них прием был в самом разгаре, когда это случилось. Она с чемоданами спускалась по лестнице, ну и вот... На самолет торопилась. Вдруг надумала Рождество встретить в кругу своей семьи. Бывает такое в жизни – не знаешь, что сделаешь в следующую минуту. Я, конечно, рассказываю со слов Хендерсона, ее мужа. Она родом откуда-то из Канады. Но... но когда от удара раскрылся один из чемоданов, там оказались купальники, летние платья...

– А не совершить ли нам "чейнч"? – произнес Пит. Джун, улыбающаяся, лукаво взглянула на них, опираясь на его руку.

– Можно, – ответил Норман, отпустив Кэй и обнимая Джун. – Честная сделка, между прочим, – добавил Норман весело.

Пит, положив руку ей на талию, улыбнулся.

– Какие мы сегодня галантные, – сказала Джун, когда Норман повел ее, прокладывая путь среди плавно двигающихся пар.

– Купальники и летние платья... Это он про что? – спросил Пит, прижав ее к себе, делая па с поворотом на 360°.

Она взглянула на него. Красивый... Бабочка, голубые глаза смотрят в упор.

– Так прозвучало. Я не ошибаюсь?

– Понятия не имею. Я не слушала его.

– Кто кого успокаивает на сей раз? – спросил он.

Они танцевали. Звучала композиция "Любить так легко". Прелестная музыка под стеклянным куполом, со стальными ребрами. Сиреневый полумрак, переходящий в алый.

Глава девятая

Она отчетливо представляла ту картину. Ужасно!.. Воображение рисовало сцену в апартаментах, где, по всей вероятности, он мог и не присутствовать. Рождество, гости, вечер в самом разгаре...

Подумала об этом, потому что Лиза упаковала чемодан на "1". А Мэгги? Мэгги, бедняжка, распаковывает свой на "2". Хм-м... Ну скоро он там в своей 13А? Ну слава Богу! Поднимается этот мужчина от Джолли Чэн на лифте номер один вместе с Филом и Маколиффом. Сейчас заплатит и придет.

...Купальники и летние платья – а были ли они? Может, их и не было? – предполагают Калифорнию... А Калифорния – это Сэм.

А вниз, по лестнице? Напрашивается Джон Хендерсон...

Такие триллеры, всякие готические романы она отредактировала в большом количестве. В невыдуманных ситуациях, в жизни, роковые падения с лестницы случаются тоже... И с мраморных, винтовых – в том числе.

Кстати, на Палм-бич у них был вилла. Может быть, Теа Маршалл надумала туда? А Джон всем сказал, что она – в родительский дом. Все-таки Рождество, праздник...

Конечно, торопилась в Палм-Бич, а то зачем бы ей купальники и летние платья...

Открылась дверь, она повернулась на крутящемся кресле. Пит вошел в прихожую. В руке – крафтовая сумка с продуктами. Улыбнулся. У Джона Хендерсона, говорят, тоже такая была улыбка. Его сын... Сын Джона.

– Итак, что хочешь посмотреть в самом начале? – спросил он, закрывая дверь.

– На твое усмотрение, дорогой – ответила она, улыбаясь ему.

И он улыбнулся, глядя поверх ее головы на экраны.

– Так-так! Дамский роман продолжается. "Повесть о двух чемоданах"... Говорил я тебе, что она вернется? – Он пошел на кухню. В голубовато-белые сумерки гостиной хлынул свет через проем-оконце.

Она повернулась лицом к экранам. Лиза пыталась закрыть замки чемодана. Мэгги убирала свой на антресоли.

Качнувшись в кресле, встала, пошла к нему. Он выкладывал на стойку продукты. Обернулся.

– Не беспокойся, лапа. Я все сделаю, – сказал он.

– Помогу тебе. Размяться не помешает, – ответила она, перекладывая тарелки из сушилки на стойку, ближе к нему.

– Какой запах! – сказала она. – Наверное, вкусно.

– Почему не пишут, что там внутри? – сказал он, снимая крышку с банки.

Она достал вилки, столовые ложки. Положила рядом с тарелками.

– История с чемоданами напомнила мне кое о чем, – сказала она. – Норман рассказал о падении с лестницы твоей мамы.

Он обернулся, взглянул на нее:

– Был что ли там?

– Нет. Он слышал об этом. Сэм мне рассказывал, но я не знала, что это случилось дома. – Она дотронулась до его руки. – А ты был там в это время? – спросила она.

Кивнул:

– Попрощалась со мной, а через две минуты... Она поморщилась, сжала его руку.

– Нет-нет, я не видел, – сказал он. – Был в своей комнате. – Он улыбнулся. – В это время по телевизору показывали "Ангелы Чарли". – Продолжал улыбаться. – И вдруг внизу гробовая тишина. Гостей было человек тридцать или сорок. И вдруг тихо-тихо... – Он перевел дыхание. Снял наконец крышку с банки. – По-моему, это креветки с рисом, в остром соусе.

Она стояла рядом с ним, держала за руку выше локтя, на него не смотрела.

– А куда она уезжала?

– К бабушке с дедушкой, – ответил он. – В Новую Шотландию, это в Канаде. Была там?

– Нет, не была, – ответила она.

– Я тоже, – сказал он. – Умела она отбояриваться: они к нам приезжали много раз, а мы к ним ни разу.

Она поцеловала его в ухо, выскользнув из объятий, достала из коробки бумажные салфетки. Он выкладывал ложкой рис с креветками на тарелки.

– Выпьешь что-нибудь? – спросила она.

– Если только пива, – ответил он, складывая губы трубочкой.

– Отличная мысль, – сказала она и положила на поднос вилки. Подошла к холодильнику, открыла его, спросила: – От чего умер твой отец?

– Рак костного мозга, – сказал он. – А когда ты с Норманом разговаривала? Тогда, на вечере?

Взяв две банки с пивом, она локтем толкнула дверь холодильника.

– Нет, – сказала она. – Вчера. Заходил ко мне в офис. Ты произвел на него впечатление.

– Рассказывай! – заметил он. – Мои капиталы произвели, это да.

– И ты, и капиталы. Согласен?

Она достала стаканы. Вместе с банками поставила на поднос. Он водрузил на него тарелки с едой.

Была суббота. А если точнее – субботний вечер. Они сидели у экранов до двух ночи.

– Ну и вечерок! – сказала она, обернувшись к нему. Она сидела у него на коленях. Обнялись, поцеловались. Он сделал два полных оборота на крутящемся кресле – затяжной получился поцелуй.

– Рядовая суббота, – заметил он.

Она встала, потянулась, позевала. Он скользнул ладонью по ее спине, повернулся, выдвинул ящик.

– Надо Стейнов поставить на запись, – сказал он. – Вдруг Спригстин заявится.

– Не думаю, – заметила она, застегивая пуговицы на батнике. – Согласись, что он, этот Марк, – порядочное дерьмо.

– Владимир Горовиц как-то заходил, – сказал он, сдирая тонкую пластиковую пленку с новой кассеты. – Записал. Правда, Лесли болтала много.

– А у тебя много записей? – спросила она, собирая с консоли тарелки и бумажные салфетки.

– Не очень, – ответил он, разрывая упаковку и вынимая кассету из футляра. – Первый год, да и второй сколько-то, записывал почти все. Целый ящик накопил. Понимаешь, на мониторах столько всего, что записи и смотреть некогда. – Он зарядил кассету в правый видеоплейер. – Теперь записываю только то, что из ряда... – Он нажал кнопки.

– Стало быть, мы из ряда, – сказала она, смахивая смятой салфеткой рис и крошки шоколадного торта с консоли в тарелку.

– А то нет? – улыбнулся он. – И вот еще Спрингстин, тоже вполне вероятно.

Он выключил все, оставив только видеозапись и на мониторе гостиную Стейнов.

Они навели порядок в кухне; когда уходили, он захватил пластиковый пакет с мусором.

* * *

До совещания в среду, она пару рукописей только и успела что просмотреть, поэтому пока шло обсуждение, удалось поработать. Обычно она более вдумчиво работала над рукописями, поэтому потом заставила себя спуститься на свой сорок восьмой, чтобы разобраться – перефразируя известную сентенцию, – где деревья, когда их не видно за лесом...

В приемной сидел Сэм. Его пальто лежало на соседнем стуле. Он взглянул на нее поверх своих половинчатых очков, – дальнозоркий, стало быть! – заулыбался, встал в полный рост. Выглядел вполне – вельветовый костюм, рубашка в клетку, темный галстук, седая голова только что побывала в руках хорошего парикмахера.

– Привет! – сказал он. Снял очки и отложил в сторону "Книжное обозрение".

– А, Сэм! Здравствуйте, здравствуйте. – Она подошла к нему. – Стюарт говорил, что вы должны придти.

– Поздравьте меня, – заскрежетал он, сотрясая ее руку и улыбаясь. – Отныне я автор "Диадемы".

– Поздравляю! Это великолепно, – сказала она, обнимая его. – Поздравляю нас обоих.

Он смотрел на нее с доброжелательной усмешкой. Бледный рубец на зардевшейся щеке обозначился резче, да и перебитый нос стал более наглядным.

– Сижу жду. Он готовит договор. Выдадут аванс. Часть сейчас, при подписании, часть – как дойду до половины.

– Уверена была, что ему понравится, – сказала она.

– А я собирался разыскивать вас здесь, чтобы поблагодарить.

Она потащила его к себе в офис. Сара мигом – крепчайший кофе. Они пристроились у окна на стульях, попавших сюда случайно из кафе.

Он смотрел сквозь оконное стекло на стены из стекла здания напротив.

– Вознесение на небеса, – заметил он. Улыбаясь, она помешивала ложечкой в чашке. Сэм отпил глоток.

– От Стюарта снисхождения не жди. Большой, спец в киноделах!

– Именно поэтому я ему вашу рукопись рекомендовала, – сказала она. – И еще потому, что он отличный редактор, и с ним у нас считаются.

– Я весьма благодарен вам, – сказал он. – Это так много для меня значит. Думаю, ошибку допустил, что брал деньги у фонда. Понимаете, что я хочу сказать. – Он медленно отпил кофе из чашки с синей трехзубчатой короной. – Такие подачки способствуют лености души, ума и потаканию своим слабостям. Можешь ничего не делать, а с голоду не умрешь. Теперь же, безотносительно, буду ли я писать в дальнейшем, возникло чувство самоутверждения. Я даже лекции читаю с большим подъемом. – Он улыбнулся ей. – Даже видения посещают, будто снова участвую в "ток-шоу", режиссура и все такое.

Она улыбнулась.

– Прекрасно все это, – сказала. – Думаю, все так и будет!

Кофе... Он – глоток, она – глоточек.

– Договорились с ним и о сроках. Представлю рукопись весной, – сказал он. – Еще страниц восемьдесят написал.

– Все это хорошо, а что же мне попросить взамен?

– Ну-ка! Выполняю любую просьбу...

– Вопрос у меня к вам, так сказать, личного свойства.

– Прошу...

– Тогда, когда Теа Маршалл погибла, она не к вам ехала?

Отшатнулся, глаза пронзительно взглянули на нее.

– Господи, откуда вы это взяли?

– Ну может, она ехала к вам на работу?

– Нет, нет... – сказал он. – Определенно нет. Я просил ее об этом несколько недель до этого, но наша беседа закончилась тем, что она спустила на меня собак. – Он вздохнул, заглянул в чашку. – У нас всегда так было в течение двадцати лет. То ничего-ничего, а то – хуже некуда. Было у нее несколько мужей, а потом появился этот богач, от которого она не хотела уходить. Не скрывала этого по крайней мере. Росла она в бедности и боялась умереть в нищете. Понимала, что я тоже не вариант, я тогда уже пил. А ее муженек был уже председатель совета директоров "Юнайтед Стейтс Стил", а насчет выпить – ни-ни! И у нее с карьерой было все в порядке. – Он сидел прямо. Покачал головой. – Нет, не рисковая она была женщина. И ехала она домой. Подтверждено документально. Она из Новой Шотландии. Ее родители были рыбаками. – Он отпил кофе.

Она внимательно смотрела на него.

– Ходили слухи, что у нее в чемодане были вещи для значительно более теплой погоды.

Он взглянул на нее.

– При падении с лестницы раскрылся один из чемоданов... – сказала она.

– Кто это вам сказал?

– Человек, который вращался в их кругах, или вообще близкий им.

Он опустил чашку, держа ее в ладонях. Поставил на столик.

Сидел, смотрел вдаль.

– Ах, какой же я осел... – произнес он. Подергал себя за мочку уха. Посмотрел на нее. – А знаете, сходится... Ее муж решил напустить на меня мафию, думаю, либо нашел мои к ней письма, может, сама что-нибудь рассказала.

– Мафию? – спросила она. Он кивнул.

– Один мой знакомый, со связями в уголовном мире, предупредил меня об этом. Я ему не поверил. И получил вот это. – Он ткнул пальцем в нос, дотронулся до шрама на щеке. – И решил я, что пора отправляться в путешествие. На этом, в основном, закончилась моя карьера. – Он посмотрел куда-то... мимо нее. – Ах, я кретин, – сказал он. – Считал, что он, конечно, пережал, но если она решила уйти от него и ехала ко мне...

Она смотрела на него. Взглянув на нее, он улыбнулся.

– Думаю, что слухи имеют под собой основание. Пожалуйста, если узнаете что-то совершенно противоположное, не говорите мне об этом.

Она улыбнулась:

– Принято.

– Вещи в чемодане и летние платья...

– Считайте, я ваш вечный должник, – сказал он. Она спросила, где он путешествовал. Кофе, наконец, допили. После этого рассказал ей об общине в штате Нью-Мексико, где обитал целых четыре года, и о том, что подумывает, не посвятить ли этому целую главу. Сказал, что до их пор не знает, как назвать книгу.

– Послушайте, – сказал он, когда они поднялись. – В следующую пятницу, двадцать второго, хочу вечеринку организовать. Не хотите ли прийти? Стюарт собирается быть.

– Я домой уезжаю двадцать третьего, – сказала она. – Рано утром. Думаю, на часок все-таки смогу заглянуть.

– Хорошо, – сказал он, когда шли к двери. – Часиков в восемь заходите. Можете придти с приятелем, если хотите. – Улыбнулся ей. – На днях видел вас... вместе... на углу. Целовались вы с ним... Вот что значит жить на третьем этаже и глазеть в окно!.. Так и любопытной Варварой стать недолго.

– Да уж, действительно. Доведись до каждого...

– Передайте, что у него хороший вкус. Жаль Наоми... Как ее? Сингер?

Она остановилась на пороге, глядя на него.

– Ну, та девушка, что выпрыгнула из окна, – сказал он. – Женщина, имею в виду.

Она внимательно смотрела на него.

– Ого! – сказал он. – Кажется, я выболтал секрет? Однажды видел их вместе. Если чего-то, но... не целовались. В "Лачуге Джексона"...

Он взял свое пальто с вешалки. Попрощался с Сарой. Повернулся к ней.

– Жду вас двадцать второго, – сказал он, пожимая ее руку. – Будет без церемоний. Безработные актеры...

– Уверена, что будет славно, – сказала она, улыбаясь.

Она смотрела на видеокамеру. Повернув голову, взглянула на Дианины каштановые волосы с отросшими более темными корнями, перевела взгляд на рамочку, в которой мелькали цифры этажей. Доехала до двадцатого.

Телефон зазвонил, как только повесила пальто в шкаф. Взяв на руки Фелис, положила ее на плечо, поцеловала, погладила. Включила свет на кухне. Взяла трубку до третьего звонка, чтобы не успел включиться автоответчик.

– Алло, – сказала она.

– Лапа, что-нибудь случилось?

– Тебе лучше знать, – сказала она. – Расскажи, например, о Наоми Сингер.

Фелис замурлыкала, она погладила ее, поцеловала в пушистый бочок.

– Не вполне понимаю, что ты имеешь в виду.

– Наоми Сингер, – сказала она. – Ты что, уже забыл ее? Ей лет тридцать, думаю. Работала на Тринадцатом канале. – Погладила Фелис.

– Кэй, о чем ты?

– Сэм сегодня заходил в издательство, – сказала она. – Просил сказать тебе, восхищен твоим вкусом, что касается женщин. – Повела плечом, приподняла, Фелис соскочила на пол. – Он вас видел вместе, – сказала, по-прежнему стоя. – В "Лачуге Джексона". – Переложила трубку к левому уху.

– О, Господи! Ну и что? Однажды ходили вместе на воскресный джазовый концерт в церкви Всех святых. На обратном пути решили перекусить. Думаешь, у меня с ней было что-то, что нужно держать в тайне? Ничего, лапа, не было. Пару раз выходил с ней. Всего-то! На тот концерт, и еще один раз, до этого. Ну, а кладбище не в счет.

– Почему ты никогда не рассказывал мне об этом? – спросила она.

– А нечего! Ты же не будешь распространяться о каждом, с кем ела сосиски? Физически мы подходили друг другу, но с тобой и сравнивать нельзя. Работала на телевидении. Ну заговорил как-то с ней в швейцарской, пригласил к "Хэнратти" пару раз выпить. Но... все пустое! Она была какая-то пришибленная и абсолютно замкнутая.

– Вайда говорила, что наоборот, весьма общительная, – сказала она, наблюдая, как Фелис, стоя на задних лапах, передними драла пробковую пластину.

– Возможно, с Вайдой и была, а со мной – нет. Однажды, спустя несколько недель после нашего знакомства, это было в воскресенье, зашла ко мне и пригласила на концерт. Я подумал, а почему нет. День выдался отличный, можно было и пойти. Настрой у нее был на нуле и никаких флюидов. Вот и все. А несколько недель спустя...

Она сказала:

– Все равно тебе следовало рассказать мне об этом. Не могу взять в толк, почему хотя бы не упомянул.

– Ну что ты на меня набросилась? Я что, наврал? Ты же не спрашивала. Послушай, Кэй, не люблю я говорить на такие темы. Возможно, нужно было отнестись к ней повнимательней, выслушать. Я кое-что заметил. Мог бы, наверное, как-то встряхнуть ее.

Она вздохнула:

– Ну, тут уж твоей вины нет и упрекать себя не за что...

– Знаю, но вот на такие размышления натолкнула меня ее гибель. Поэтому, наверное, не хочу ворошить все, что связано с ней. Если Сэм хочет тебя просветить, кто с кем и как и что, могу рассказать о его уроках мастерства, где сценки...

– Прошу тебя, Пит, – сказала она. – Не хочу я ничего знать.

Наклонившись, взяла миску с водой – Фелис уже приготовилась лакать, – подошла к раковине, выплеснула.

– А я вообще плюю на этого Сэма. Ишь ты! Захотел вбить клин между нами...

Тыльной стороной ладони она передвинула рычажок на кране.

– А это к делу не относится, – сказала, ополаскивая миску.

– Все, что ты сказала, звучит так, будто этот старец ревнует и настроен враждебно ко мне.

– Он пригласил нас к себе на вечеринку, – сказала она, наливая в миску свежую воду. – Он видел, как мы целовались на углу. Стюарт заключил с ним договор на книгу.

– Ты ему сказала, кто я?

– Конечно, нет, – ответила она, наклоняясь и ставя миску на пол. – Но он и сам может узнать. Начнет писать о твоей матери и наткнется. Стюарт или Норман могут в разговоре с ним сказать, что я общаюсь с ее сыном. Лучше бы ты сам ему сказал об этом. Ведь вовсе необязательно, что он догадается про фонд. – Она погладила кошкину голову. Та лакала воду. – А если и да, то не вижу причин для тревоги. Узнает – тем лучше.

– Спустись ко мне. Обсудим. Вайда вернулась. Сделала операцию. Лиза, похоже, собирает посиделки.

– Пит, дорогой, – сказала она. Закрыла кран. – Я не смогу сегодня смотреть наше кино. Столько работы накопилось – читать, читать и читать...

– Не сердишься на меня?

– Нет-нет, – сказала она, сбрасывая туфли. – Правда, милый. Сама не люблю душераздирающие сцены. День был трудный. Производственное совещание, и я там выглядела не так, как хотелось бы. Увидимся позже. Ты как?

– Спрашиваешь! Люблю, тебя, лапа.

– И я тебя люблю, – сказала она. – У тебя там есть еда?

– Полно. Ну хорошо, позже, так позже.

Сказали, что целуют друг друга. Положили трубки.

* * *

Она сидела, смотрела на текст, а сама думала, не сочинил ли он очередную ложь. Мастер на этот счет, конечно. Все так правдоподобно, без запинки...

Ну а если его отношения с Наоми Сингер вовсе не "пустое", если было что-то между ними? Приглашал ли он и ее в 13Б? Попалась ли и она на этот крючок? Крючок... Именно это слово. Зацепилась ли глазом за кусочек жизни, на которую взирает Господь...

Вот, например, сейчас... Видит ли он, что она сидит и тупо смотрит в рукопись? Интересно, конечно! Работает ли она или погружена в свои мысли? А он щелкает, должно быть, переключателями, нажимает кнопки. Она, конечно, на "1" и на "2"?

Перевернула страницу.

Вот так и становятся параноиками...

А эти – как их? – фантастические видаки – "Такай" – "Сакай" – "Банзай"... Скоро будет заглядывать через ее плечо в рукопись. Неудивительно, что Хьюберт Шир собирался отправиться в Японию...

Подумала о том, что сказала ему, мол, не любит душераздирающие сцены...

А сама что читает? Очередное убийство... Ребята, вы совсем чокнулись! Передышку какую-нибудь все же дали бы читателям...

Прочитала дюжину страниц. На бланке "Диадемы" синим карандашом написала: "Не для нас". Отложила рукопись в сторону.

Почувствовала непреодолимое желание взглянуть на люстру. Помассировала вместо этого шею, взяла другую рукопись.

Семейный конфликт... Не такой бурный, как у Гофманов или Маклиффов, но вполне вероятно, что и такое бывает. Хорошо написано, интересно... Зазвонил телефон.

Посмотрела на аппарат. Взяла трубку после второго звонка.

– Алло, – сказала она.

– Хочешь сказать, что сама собственной персоной? Нет, правда? Это не автоответчик? Видит Бог, не могу поверить...

– Здравствуй, Рокси! – сказала она. – Сама слушаю тебя, своими собственными ушами.

– Могу представить! Ну как там твой Голубоглазый?

– Превосходно! – сказала она. Подумала: слушает, наверное...

– Догадайся, у кого будет выставка в галерее на Грин-стрит в апреле?

– Господи, Рокси! Потрясающе! Поздравляю. Ну, рассказывай.

Рокси так и сделала. И все подряд – о том, что матушка Флетчера стукнулась на машине, о планах на Рождество, о фильме, который видели.

– А ты как? – спросила, наконец.

– Превосходно! – сказала Кэй. – Ужасно отстаю с работой...

– Ну расскажи что-нибудь. Ах, да ладно. Ну пока. В воскресенье идем кататься на коньках, не хотите с нами?

– Спрошу Пита, потом позвоню. Пока. Флетчеру привет. – Положила трубку.

Села читать. Массировала шею. Приняла душ.

За стеклом, запотевшим, увидела тень. Открылась дверь и вошел он, совершенно нагой. Улыбнулся.

– Сюрприз, – сказал он. Встал под душ вместе с ней, обнял. – Господи, как только терпишь? Кипяток... У-у-у, сварюсь сейчас... – говорил, пританцовывая.

Она задержала дыхание.

– Не сходи с ума! Душ принимаю я...

– Прости, – он прижался к ней, поцеловал в щеку. – Чуточку подглядывал за тобой. Увидал, что пошла в душ, подумал: "Чего смотрю, чего сижу, могу ведь пойти к ней". Не мог сдержать себя.

Она сказала:

– Я так и знала, что следишь за мной.

– Я знаю, что ты знаешь, что я знаю... – заметил он. Улыбнулся. – Лапа, не было ничего серьезного.

Она отвела взгляд, отвернулась. Он повернул ее голову, лицом к себе.

– Не вру, лапа! – сказал он. – Правда. Пару раз выходил с ней и все. Если было бы что серьезное, я бы сказал. Не имею права сердиться на твои вопросы. Врал я тебе прилично, конечно. Правду говорю, клянусь. – Он поцеловал ее, прижал к себе.

Стояли так и ласкали друг друга под душем.

Подумать только! Не знала, что у него есть ключ от квартиры, а могла бы догадаться. Когда жильцы меняют замки, у Дмитрия всегда на хранении дубликат. Так что ему ничто не мешает войти в любое время.

Первое, что она сделала в понедельник, позвонила в отдел публикаций. Тамико была на месте.

– Здравствуй, дорогая! Нужна твоя помощь, – сказала она. – Не сможешь сделать для меня подборку об этих смертях в моем доме? Последняя – в конце октября. Хьюберт Шир...

– У нас есть данные. Сама знаешь, что подписываемся на клипы из прессы. Ты проверяла?

– Не думала об этом, – сказала она. – Не пользуюсь даже.

– 1300, Мэдисон-авеню. Так?

– Да.

– Подберу. Если ничего не обнаружу, позвоню в "Таймс". Мне это нетрудно. Ни то, ни другое.

– Спасибо, большое спасибо, – сказала она.

– Кстати, кое-что слышала про тебя и Прекрасного принца. Это правда?

– Мы друзья, – ответила она.

Когда назначенный на 10.30 ушел, Сара принесла конверт – 9 х 12 – с подборкой, поступившей из отдела публикаций.

Распечатки сложены на манер "аккордеона". Сантиметра полтора толщиной...

Она, не особо вчитываясь, пробежала текст о выступлениях общественности против решения Барри Бека построить двадцатиодноэтажный дом под номером 1300, по Мэдисон-авеню. Тут было все – и "Сивитас", и соседи с Карнеги-Хилла, и массовые собрания в церкви. Словом, борьба, длившаяся три года, составила половину от толщины тетрадочки.

Она внимательно прочитала все, что касалось смерти, последовавшей от отравления наркотиком. Уильям Г. Веббер, эксперт по безопасности, 27 лет, проживал в доме N 1300 по Мэдисон-авеню.

Далее следовали документы, подтверждающие заключение. Передозировка кокаина... Занимался наркобизнесом и сам употреблял. Перепутал, похоже, товар. По счастью, две его подружки приняли меньше.

Она торопилась на совещание по маркетингу, назначенное на 11.00. Обсуждались четыре книжки: две – художки, две – нет. Предстояло отобрать нужные, для публикации в бюллетене бестселлеров, выходившем но субботам. Потом Джун пригласила ее на обед: "...и Питера тоже, или кого хочет", на субботу, 6 января. Она поблагодарила, сказала, что, вполне вероятно, придет с Питом.

Угощала британского распространителя в "Перигоре". Велела Саре тщательно фиксировать все звонки. И, наконец, села читать материалы о Наоми Сингер. Самоубийство... Выбросилась из окна своей квартиры на пятнадцатом этаже дома N 1300 по Мэдисон-авеню. Справка включала также сведения о сердечном приступе у съемщика Брендана Коннахэя, 54 года... Про Уильяма Г. Веббера, 27 лет, она уже читала.

Наоми Сингер... 31 год. Работала на ТВ. Помощник режиссера в программе "События в мире". Во вторник утром позвонила, сказала, что заболела, а около полудня выбросилась из окна гостиной своей квартиры. Родилась в Бостоне, окончила университетский колледж в Уэллесли, в Нью-Йорк переехала за три месяца до гибели.

Оставила письмо – лист бумаги, исписанный ее рукой, – в котором сообщала, что у нее "депрессия по поводу событий, происходящих в мире и в ее личной жизни...", что "просит прощения у родных и друзей". В ее истории болезни – никакого намека на психическое заболевание или приверженность к наркотикам. Друзья и коллеги Наоми Сингер – 31 год, покончила жизнь самоубийством, выбросившись из окна дома N 1300 по Мэдисон-авеню – были потрясены. Некая Барбара Энн Авакян свидетельствовала: "Несмотря на то, что Наоми принимала близко к сердцу все, что касалось вопросов сохранения окружающей среды, также прав человека, она была жизнеутверждающей личностью. За тот небольшой отрезок времени, который проработала на Тринадцатом канале, приобрела много друзей, трудилась с увлечением, в последнее время с огромным энтузиазмом работала над документальным фильмом о бездомных. Совершенно невозможно понять, почему решилась на такой страшный поступок".

Внимательно ознакомилась и с документами, касающимися смерти Рафаэля Ортиса, 30 лет, заместителя управляющего по хозяйству дома N 1300 по Медисон-авеню, последовавшей после "травмы головы", а так же потери руки в результате несчастного случая, происшедшего в машинном отделении лифтов. Во вторник утром, как обычно, он проверял механизмы. Производственные травмы подобного рода происходят очень редко – о такой, как эта, вообще не слыхивали – и в основном они связаны с употреблением наркотиков или алкоголя. Приблизительно такими словами пресс-секретарь корпорации, производящей лифты, пояснил отношение к происшедшему. Смерть Ортиса была четвертой по счету в этом доме за сравнительно короткий отрезок времени – менее двух лет. Остались беременная жена и двое детей.

Вскрытие показало, что Рафаэль Ортис – 30 лет, голова практически оторвана механизмом лифтов в доме N 1300 по Мэдисон-авеню – в момент гибели был абсолютно трезв, и следов наркотиков не обнаружено.

Прокурор Эдгар П. Вурхис, представлявший корпорацию "1300, Мэдисон-авеню", отказался комментировать скоропалительную выплату десяти миллионов долларов вдове покойного Рафаэля Ортиса, 30 лет, еще до вынесения приговора по делу, возбужденному против владельцев небоскреба в верхнем Ист-Сайде...

Прочитала она материалы, касающиеся смерти Хьюберта Шира, 43 лет, обнаруженного без признаков жизни в душевой кабине своей квартиры в доме N 1300 по Мэдисон-авеню.

В который раз перечитала все статьи, написанные о его книге "Червь в яблоке". Узнала, что он преподавал в Колумбии, Вьетнаме, в Чикагском университете, что у него есть братья и живы родители.

Нашла комментарий следствию Мартина Шугармэна. Вот что он написал: "Работал над проблемой – magnum opusаналитический подход к феномену телевидения, как такового, в трех измерениях – настоящего, прошедшего и будущего. Смерть X. Шира большая потеря не только для тех, кто знал его лично, но и для общества, которому, несомненно, принес бы огромную пользу".

Вскрытие Хьюберта Шира – 43 лет – показало, что он захлебнулся водой, лежа без сознания – ударился головой в момент падения – на полу душевой кабины. На правой ноге – была в гипсе по поводу перелома лодыжки, последовавшего при падении с велосипеда, – обнаружен пластиковый мешок. Смерть произошла, по всей видимости, в ночь с 23 на 24 октября и стала пятой по счету за последние три года в доме №1300 по Мэдисон-авеню, так называемом "Небоскребе ужасов".

Она сложила распечатку по изгибам, в гармошку, сверху положила свои ладони. Сидела, тихонько барабаня пальцами по бумаге.

Пришло на ум, что за время своего редакторства прочитала десятки готических романов и триллеров...

Роковые падения в реальной жизни случаются нисколько не реже, еще и похлестче, чем в романах, но о падении в душе говорить не приходится: на такое натолкнулась впервые.

Письмо, написанное Наоми Сингер от руки – текст во всю длину машинописного листа, – вряд ли можно подделать.

Так, можно или нельзя?..

Она сидела и смотрела на свои руки – пальцы выбивали дробь по "гармошке" распечатки.

Позвонила по внутреннему телефону Саре и попросила связать с Мартином Шугармэном.

Сидела, теребила края бумажной гармошки...

Сплошной готический роман, если угодно – триллер.

– Приветствую вас, Кэй!

– Взаимно. Как вы?

– Вполне. Благодарю. Поздравляю, вы там на седьмом небе. Ну как?

– Сносно. Грех жаловаться. Мартин, я только что просмотрела материалы, касающиеся гибели Хьюберта Шира...

– Так-так! Ну и...

: – Вы случайно не в курсе, собирался ли он в Японии нанести визит фирме под названием "Такай", может, "Сакай"? Словом, фирма производит видеотехнику. Конкретно – видеокамеры наблюдения. Слышала, что эта фирма самая-самая на сегодняшний день.

– Вообще программа его пребывания у меня. И все другие бумаги. Подбираю в данный момент другого автора по этой теме. А в чем, собственно, проблема, дорогая Кэй?

Она перевела дыхание.

– Просмотрела всю подборку относительно пяти смертельных случаев в доме, в котором живу сама и жил Шир. Садись и пиши книгу... Надеюсь, вы меня понимаете. Ну так вот, не посмотрите ли в списке встреч, есть там эта фирма или нет? Буду вам весьма признательна.

– Вопроса нет. Не кладите трубку...

Она выпрямилась, обернулась, взглянула в окно. Стены из стекла... Огни, огонечки, огоньки... Готические романы, триллеры, триллеры...

– Кэй! Секретарь принесла документацию. Подумал, сколько вы всякого начитались, редактируя, честное слово, начинаю понимать направление ваших мыслей. По-моему, вы собираетесь не то дерево рубить. Это я про смерть Роки...

– Это почему же?

– Да потому, что когда он поскользнулся и упал, то стукнулся головой о смеситель. Потерял сознание. Так как упал на колени, то, естественно, лежал таким горбатым кулем – голова вниз, лицом в воде, захлебнулся и утонул. Утонул... Да!.. Так что не задумывайтесь слишком, мой вам совет. Тем более, что вмятина на его голове соответствует по форме вентилю смесителя. Это, скажу я вам, весьма внушительная штуковина. Да вы и сами знаете – у вас такой же душ. Стукнуть его насильно об эту железяку головой так, чтобы дух вылетел – силы требуются. Поверьте мне – он был весьма крепок физически, несмотря на травмированную ногу. И у него там никого не было, в смысле – к нему никто не заходил в тот вечер, и замки в порядке, то есть никакого взлома и все такое... – Пока он это говорил, слышно было, что шелестит бумагами. – Кэй, повторите название фирмы, пожалуйста.

– "Такай", "Сакай"... Что-то в этом роде...

– Такай – Сакай... Да, компания "Такай"... передаю по буквам – Том, Анна, Кэй, Анна, Йорк... В Осаке. Встреча назначена на вторник, 31 октября, в восемь утра. Восемь утра... Ничего себе!.. Ну, япошки!.. Неудивительно, что такие успехи. Приписочка здесь есть. Его рука. "Кам. выc. разр." Видеокамеры высокой разрешающей способности... Так это будет, правильно? И вот еще – "Употр. ж. пом."

Она сказала:

– Употребление в жилых помещениях...

– Похоже, так. А почему вас интересует эта компания?

Она молчала.

– Кэй?

– Сложно объяснять, – сказала она. – Спасибо, Мартин.

– Вы меня хорошо поняли? Типичный несчастный случай, и ничего другого.

– Поняла, – ответила она.

– Мои приветы Норману и Джун. Хорошо?

– Хорошо, Мартин, – сказала она. – Еще раз спасибо. Пока!

Положила трубку.

Ну все! Теперь он абсолютно убежден, что у нее не все дома.

И сама, кстати, начала сомневаться в своей психической полноценности.

Хромированный смеситель в стиле "Арт деко"... Ну и что? Будто нельзя взять и снять из любого душа в этом доме N 1300 по Мэдисон-авеню. Да обыкновенной отверткой можно это сделать. А потом проволокой прикрутить к какой-нибудь монтировке, или даже к бейсбольной бите...

Пит, Пити, ее маленький, ее любимый, неужели это он?..

Бред!.. Не такой он, нет.

Соврать – да, это он пожалуйста. И ничего удивительного! С актрисой мамой, с советом директоров корпорации вместо папы. Сочинить, соврать, придумать... Кто хоть раз не привирал?..

Но убить!.. Убивать... это...

Глава десятая

Они сидели перед экранами и "наблюдали"... Вагнеллов, Бейкеров, Островых, типа из фирмы "Йошивара" и его гостей.

Она время от времени бросала взгляды на него – так сказать, "наблюдала" за ним, как он "наблюдает"... Он посмотрел на нее. Она улыбнулась. Сказала:

– Я бы хотела посмотреть знаешь про кого?

– Про кого?

– Про нас.

Он буквально расплылся.

– Ого! А я уж решил, что ты так никогда и не отважишься. – Наклонился к ней, поцеловал. – Будет сделано!

Крутанулся в кресле, встал и пошел в прихожую.

Она тоже стала раскачиваться – вправо-влево, влево-вправо, – ударяясь своим креслом о его. Видела – из прихожей пошел к кладовке. Вспыхнул свет... Идет, пробирается между коробками и всякими ящиками... Повернул налево... И, пожалуйста, пропал...

А экраны на что? Она повернулась к консоли, дотянувшись, нажала кнопку 13А – в середине – и кнопочку, чтобы вывести изображение на "2".

Ага!.. Идет по экрану "2", в полумраке... Уже в правой нижней части экрана. В спальне... Включает свет. Закрывает дверь. Поворачивается к стене, нагибается у простенка между дверью и первой секцией двери – типа "аккордеон" – встроенного шкафа. Делает движение, как если бы что-то поднимал...

Голова и плечи мешают увидеть, что именно.

Встал, повернулся. В руках – темный футляр с кассетой.

Она нажала какую-то кнопку, вывела изображение "2". Правая рука дрожала. Пришлось унимать дрожь, обхватив правую руку левой. На экране появились Грюны. Играют в бридж с двумя мужчинами...

Прошлась глазом по мониторам. Денис с Ким в гостиной 5Б – вывела их на "1".

– ...ничего себе работа, за пятьсот баксов ишачить не собираюсь! – сказал Денис и швырнул салфетку на стол, встал и подошел к окну. – Думаешь, я законченный идиот?

– Начинается опять... – сказала она, увидев, что он вернулся с кассетой.

– Денис, ты хоть бы раз в жизни пошевелил мозгами! – в сердцах бросила Ким, наливая сливки в кофе.

Он сел в кресло, повернулся к консоли, достал видеокассету из черного футляра.

– Ты бы мог и четыре, и пять тысяч зарабатывать, – сказала Ким. – И даже гораздо больше. И при этом еще и налоги не платить. Можно я выкурю клевую сигаретку?

Они посмотрели Дениса с Ким, Бейкеров, Коулсов...

Потом он нажал кнопку на правом видеоплейере, вставил кассету, нажал еще какие-то кнопки, щелкнул тумблером в центре панели.

Они смотрели на себя по "2".

– Господи, какая я толстая! – сказала она.

– Понимала бы! – отозвался он. – Ты что надо!

– О Боже, мальчик мой, мне так хорошо с тобой!..

Это она сама... Там... лежит навзничь поперек кровати... А он?.. А он кладет голову на ее грудь и сжимает рукой другую...

Он взял ее руку, она встала с кресла, не отводя взгляда с экрана, устроилась у него на коленях.

Теперь они наблюдали, что там дальше у Кэй и Пита.

Она решила взять домашний день в пятницу. В общем-то не собиралась, но вдруг почувствовала, что устала – всю неделю приходилось подниматься ни свет ни заря.

– После обеда хочу прошвырнуться в город, – сказал он, облокотившись на кухонный прилавок и заглядывая в микроволновую печь, где румянились ароматные сдобные булочки. Фелис, взгромоздившись на его спину, принюхивалась к содержимому шкафчика.

– Очень хорошо, – сказала она, наливая кофе. – Я хоть поработаю. Столько накопилось. А куда конкретно?

– В центр смотаюсь, – сказал он, улыбаясь. – Рождество на носу, а у меня, как говорится, еще и конь не валялся.

Он помог ей вымыть посуду, прибрать кухню. В дверях обнял ее, поцеловал.

– Позвони перед уходом, – сказала она. Он улыбнулся:

– Люблю тебя!

– И я тебя, Пит, – сказала, заглянув в глаза. Поцеловались.

Она позвонила Саре, попросила отменить некоторые встречи, извиниться, назначить новые.

– У вас все в порядке? Здоровы?

– Вполне, – ответила она. – Поработать надо. Оказывается, накопилось, больше, чем предполагала.

Не будет же она ей говорить, что, кажется, спятила окончательно...

Про рождественские подарки и подумать некогда.

Она села за письменный стол и стала читать. Фелис спала на кровати.

Он позвонил в 1.37.

– Ну как, продвигается?

– Все о'кей, – ответила коротко. – Определенно наверстаю.

– Плохие новости. Алэна уволили...

– Ах ты, черт! Вот сволочи...

– Весь отдел махнули.

– Ну, а он что?

– А ничего... Бабетта, правда, в истерике. Ну, я пошел. К пяти буду.

– Слушай, Пит, а нельзя мне посмотреть, когда настанет час "йогурта"?

– Ну вот, здравствуйте!.. Оставлю ключ за зеркалом, в холле.

– Ничего, что без тебя? Страшно захотелось...

– Справишься?

– Думаю, да.

– Ну пока! Целую.

– Люблю тебя.

– И я. Целую.

Она положила трубку.

Сидела и смотрела на страницу рукописи.

Что бы такое купить ему в подарок? Может, что-нибудь для дома, для семьи, как говорится? Картину, офорт, графику... Совершенно голые стены.

Несколько минут почитала, потом выключила настольную лампу, поставила телефон на автоответчик. Встала, пошла в ванну, умылась. Взяла с собой ключи.

Сказала Фелиске, что скоро будет.

На тринадцатый опять пошла пешком.

Если все, абсолютно все, принять во внимание, ничего плохого она не делает. Сдвинула нижний угол зеркала в позолоченной оправе чуть в сторону по черно-белой, в шашечку, стене. Ключ выпал, и она его не поймала... Круглая бородка ключа с лету ткнулась в полированную поверхность столика под зеркалом, оставив щербинку в форме полумесяца. Она послюнявила указательный палец, потерла лак. Зазубринка осталась.

Повернула ключ в замке квартиры 13Б, отворила дверь, вошла.

Включила свет в прихожей, потом захлопнула дверь. Ключ положила в карман. Обвела взглядом серые экраны на стене гостиной, кухню, посмотрела на полураскрытые двери темной ванны и сумеречной комнаты в глубине.

Подошла к той, дальней, двери и распахнула ее. Сквозь узкие щели, образованные полосками жалюзи, проскальзывали солнечные блики, освещавшие огромный верстак с инструментами, несколько мониторов и источник питания – конура для собаки средних размеров! – в углу, рядом с окном. Какой-то станок, коробки, ящики, всякий хлам.

Вот они – двери типа "аккордеон"... Раздвинула. Вошла внутрь и, когда открыла фанерную дверь, увидела спальню – бежевое и голубое! – и много-много солнца! Жалюзи подняты, створки окна с обеих сторон сдвинуты совсем немного – сантиметров на пять или около того. Повсюду его одежда. П-и-ит? – позвала нараспев. Подошла к дверям.

Выглянула в прихожую. Знакомый рыже-коричневый кожаный диван... виднеется в гостиной. И голубое небо. И над домом, и над парком...

Закрыла дверь. Вернулась к стене со шкафами, присела на корточки.

Паркет как паркет. Потрогала. Паркетины гладкие, хорошо подогнаны. Она их дергала, толкала – ни одна не сдвинулась, не скрипнула даже.

Хм-м! Может, плинтус вынимается? Тот, что в углу... Сантиметров восемь, может, десять в ширину, длина – полметра будет. Она ухватилась за него и стала тянуть. Ну хоть бы сдвинулся! И главное – видна едва заметная – с волосок! – трещина, отделяющая плинтус от белой стены. Она надавливала то на один конец плинтуса, то на другой.

Припомнила, как он, наклонившись, будто бы что-то приподнимал. Потащила плинтус вверх. Он сначала заскользил – взору открылись железные пазы, спрятанные в коробке входной двери и в крайней филенке шкафа – а потом выскочил. Прямо перед собой увидела ручку из серого металла, потянула на себя – вытащился широкий, полый железный ящик. В нем – в количестве сотенные и пятисотенные долларовые купюры: пять пачек, обернутых бумажной лентой – три с сотенными и две с пятисотенными. Коричневая шкатулка, из кожи, – размером с коробку из-под сигар, конверты из плотной дорогой бумаги. Кассеты.

Три черных футляра – стопочкой, друг на друге.

Взяла тот, что сверху. На наклейке, по ребру, чернилами выведено – "К".

Внизу – "Р". Роки?..

Четыре кассеты – в нижнем отделении: "Н", "Н2", "НЗ", "Б".

"Б"? А это кто? О, Господи, Вильям Г. Веббер, 27 лет!.. Вильям это же Билли. "Б", стало быть.

Она стояла на коленях и смотрела на футляры с кассетами. Держала в руках и не сводила с них глаз.

Мелькнула мысль: может, она тоже "ку-ку"?

Если учесть, что пятница – начало уик-энда, да еще накануне Рождества, так и быть – сверх положенной нормы двадцать минут накинуть можно. Такси катило по Семьдесят второй улице, а на часах было уже 1.55.

А что за машину-то он взял? Ба, да ведь это "чекер", реликтовый "кэб"! Стало быть, можно откинуться на сиденье назад и вытянуть ноги на скамеечку. Прелестно! Едешь, развалясь, и слушаешь радио. Опоздает, конечно, но подождут...

Сначала в галерею "Пейс". Там для него оставили двух Хопперов. Выберет на свой вкус... Потом к "Тиффани".

* * *

Улыбнулся. Сложил на груди руки.

Она, наверное, уже там, у него, смотрит... А чертовски приятно, когда любимый человек любит то же самое, что и ты. А?..

И вообразить, представить себе просто было невозможно, чтобы у него появилась вдруг женщина, вместе с которой он может предаваться своему любимейшему занятию и которая разделяет это его увлечение? Женщина, которая сама совершенство и такая милая. Как хорошо, что не побоялся, рискнул показать. Вздохнул полной грудью. Счастливейший он из счастливейших...

А в тот вечер – Сэм, этот подонок, удружил! – чуть не загремел... Ну и момент был, действительно "страшная минута" – ни с того, ни с сего спросила о Наоми. Жуть! Мороз по коже...

Слава Богу, сумел убедить, что скрывать ему нечего! Вчера вечером окончательно закрепились их отношения. Разве нет? Откровенность – когда сорваны все покровы – самое оно! Сама попросила показать, как они тогда делали это...

Прогресс!.. И вчера... и сегодня... Сама вызвалась.

Он вдруг выпрямился, подтянул ноги, застыл. Будто ледяным холодом обдало...

Повернул голову направо. Рядом катит лимузин. В открытом окне морда добермана. Смотрит на него – лапы на сверкающем черном лаке.

А что налево? Проезжают мимо Музея Генри Клея Фрика, промышленника и филантропа...

Могла она сообразить и вывести его на экран, когда вчера пошел за видеокассетой?

Могла, конечно же, могла... Ну, кретин!..

Стоп! Уж не потому ли приспичило смотреть в его отсутствие? Догадалась, что у него с Наоми было подобное, и вообще обо всем? Точно! Решила, что он и тогда записывал и что хранит кассеты вместе? Похоже, так!

Домашний день вдруг в пятницу? Да ведь у него в отрывном блокноте – на консоли, на самом видном месте! – адрес, даты, время встречи. Специально не записал "Галерея Пейс", чтобы не догадалась, какой подарок надумал купить ей к Рождеству.

Дурак, идиот... Пару минут назад был на верху блаженства. Счастливый из счастливейших... Параноик и дурак! Теперь уж сомневаться не приходится.

Он смотрел прямо перед собой. Подался вперед. Вглядывался сквозь закопченную пластиковую перегородку, отделявшую его от водителя, и через лобовое стекло на бегущие впереди машины. Текли они, как лава, в четыре ряда по Пятой авеню. Рычали, фырчали, гудели... Такси, автобусы...

– Господи! – сказал он. – Что же это за бардак за такой!

– Конец недели! Все как с цепи сорвались! – откомментировал водитель.

Задержав дыхание, с шумом выдохнул, покачал головой.

– Чертов город какой! А? Откинулся на спинку сиденья. Опять вытянул ноги.

Стал рассматривать свои кроссовки фирмы "Рибок". То носы обозревал, то задники...

Теребил кисти длинного шерстяного шарфа, слушал легкий эфирный треп по приемнику.

Внутри же – лед, снег, айсберг...

А как смотрела, что именно нажимает, когда вставлял в видак кассету!

Сейчас, в данный момент, что там обозревает? "НЗ"?..

Заблажили автомобильные сирены. Движение встало, остановилось, замерло...

– А давайте-ка срежем через Сентрал-парк, как? – спросил водитель.

Она нажала на клавишу перемотки. Прогнала кусок. Ага! На экране возникла ванна... У двери в душевую кабину – прислонена та самая палка, с которой Шир тогда хромал. На верху экрана кто-то... Исчез этот некто...

Она нажала "стоп". Перемотала.

Снова включила.

В ванной никого... У двери в душевую – палка. Шум падающей воды... Ног в джинсах... идут по прихожей, слева направо.

Вернулся назад. Пригнулся. Это же Пит!..

Наклонился, будто шарит по полу, обронив монетку. Полосатая футболка...

Она смотрела на него... Ну, иди, иди, куда шел... Ну, ну!.. Пригнулся. Выпрямился. Сделал шаг в сторону. Пропал из виду...

Она продолжала смотреть. В ванной никого... Никак не могла рассмотреть, что из себя представлял небольшой предмет, который он положил на черный пол в метре или двух от дверей, рядом с ковриком. Что бы это ни было, – ясно одно: он разгуливал по квартире Хьюберта Шира. Пройдет несколько минут и он убьет его...

Пит. Ее мальчик, ее любовь...

Она закрыла глаза.

Открыла. Дверь в душевую отворилась... Рука Шира... высунулась, сняла с крючка банное полотенце.

Прогнала в темпе кусок пленки. Выходит из душевой, прихрамывая... Обмотан полотенцем. Приподнимает ногу... Нога в чем-то глянцевом... Берет палку, перекладывает ее в правую руку. Шаг вперед, еще один... Становится на коврик... Голова наклонена. Наклоняется через палку, выставив левую ногу, глянцевая нога выбрасывается вперед, левая рука вытягивается в сторону пола. Поворачивает голову к дверному проему, в это время Пит обеими руками, размахнувшись, опускает вниз нечто сверкнувшее, похожее на дубинку.

Она услышала звук удара, закрыла глаза, замерла...

Сжав кулаки, кусала зубами костяшки.

Он... убил... и тех... других! Вероятно, почему-то должен был это сделать. Шира испугался, потому что тот мог сопоставить кое-какие факты, сделать выводы.

Открыла глаза. Мерцающие голубовато-белые экраны мониторов слева. Крис и Салли, Пэм, Джей, Лоран. На кушетке у Пальма мужчина, которого видит впервые.

Набрала побольше воздуха.

Посмотрела на экран "2". Он склонился над головой и плечами Шира, широко расставив ноги. Шир лежит лицом вниз. Вокруг головы какие-то блики... Под головой какая-то сверкающая посудина... Боже! Он же держит его голову в воде...

Она вскочила, выключила, вытащила кассету из видеоплейера.

Положила рядом с футляром.

Взглянула на консоль. Валяются с полдюжины всяких других кассет.

На часах – 2.06. Есть еще время посмотреть, что там на "НЗ" и "Б". Он по Пятьдесят седьмой едва ли еще добрался.

Нет! Может вернуться в любую минуту – любит преподносить неожиданные сюрпризы. В готических романах и триллерах всегда так: по той или иной причине время встречи укорачивается, так как живем в эпоху НТР: все такое хрупкое, поломки на каждом шагу. Пусть полицейские крутят кассеты "НЗ" и "Б"... Все остальные она сейчас заберет, и отсюда куда-нибудь подальше... Вообще скорее из этого дома!.. Напишет какую-нибудь чепуховину типа "Ушла, скоро буду". Ничего не должен заподозрить. Возникнет паника, страх... Придумает тогда что-нибудь похлестче.

Сумасшедший он... Должно быть, душевнобольной. Клиника, патология... Социопат. И весь его шарм, и юмор, и любовь, которую ей дарил, – и любит ее, да! – соседствуют с дичайшим недугом. И ради чего убивал!.. Чтобы эти видеокамеры никто не рассекретил? Ничего себе игрушечка, стоимость в шесть миллионов! Ее мальчик играет в такие игры... А она? быстренько тоже приладилась...

Наклонив голову, сжала ее руками.

Села. Откинула волосы назад обеими руками, задержала дыхание.

Посмотрела на кассеты.

Повернувшись вправо, оттолкнула его кресло. Открыла нижний ящик, собрала кассеты в футляр. Семь получилось.

Подменила кассеты в двух футлярах, лихорадочно соображая, что напишет в записке, и где в этом районе полицейский участок. О его аресте, о сумасшествии, которое начнется в средствах массовой информации, всяких заголовках – один круче другого! – о полчищах микрофонов, о публичном позоре она не думала. "К" и "К2" – обе эти кассеты никто, конечно, никогда не увидит, тем более в полиции. Возьмет их, спрячет где-нибудь, потом уничтожит. Взяла фломастер, пометила новые футляры, где пока будет храниться их "любовь".

Футляры из тайника с совершенно другими кассетами – сию же минуту на место! Прихожая – кладовка – стенной шкаф – спальня... Она автоматом выдавала четкую реакцию.

Наклонившись, положила в металлический ящик футляры... Все "Н" и один "Б" на нижнюю полку, все "К" и один "Р" на верхнюю. Кожаная шкатулка, конверты, миллионерские доллары пачками... Кстати, а что в шкатулке? Открыла. Золотые монеты... Каждая – в отдельном гнездышке. Захлопнула. Теперь нужно аккуратно задвинуть ящик, вставить плинтус в пазы, опустить вниз, чтобы плотно соприкасался с паркетом...

Она выпрямилась, открыла дверь, прижала ее к стене. Стояла и думала о том, что тьма-тьмущая его денег, о которых вслух никогда не упоминалось, сыграла свою роль, как бы смягчив ее реакцию, заставили смотреть в полглаза на вещи, которые, безусловно, – не существуй это богатство, – оценила бы иначе.

Вышла, прикрыла двери-аккордеон в спальне, захлопнула фанерную дверь, захлопнула "аккордеон" в кладовке.

Через прихожую прошла в гостиную, подошла к консоли. Положила криминальные кассеты в чужие футляры. Подвинула блокнот, взяла ручку. Смотрела, нахмурившись, на желто-цыплячий листочек. Напишет, что срочное совещание, вызвали, так как ее присутствие необходимо. Неправдоподобно...

Подняла голову, задумалась, чтобы такое придумать, сочинить более нейтральное... и увидела его на мониторе лифта номер два. Его пальто, его шарф с кистями... Поднимается... В кабине вместе с ним какая-то женщина. Она застыла. Вывела его на "2". Экран не зажегся. Так растерялась, что забыла включить?

Стоял в лифте, вроде бы, сам не свой. Массировал ладонью шею. Пальто нараспашку. Стенгерсоновская прислуга подошла к дверям. Ей выходить... На десятом.

Она положила на консоль фломастер, открыла нижний ящик справа, пошвыряла подтасованные кассеты, перемешала с остальными. Закрыла ящик, поставила кресла – рядом друг с другом. Блокнотик желтенький – на место, д-ра Пальма – на "1", звук – на полную катушку. Пошла было в прихожую, но вернулась. Наклонившись над консолью, захлопнула гнездо видеоплейера и выключила. Скорей в прихожую!.. Распахнула дверь, когда он выходил из лифта.

– Что случилось? – спросила она.

Он поморщился, массируя шею сзади.

– Понимаешь, такси, в котором ехал, попало в аварию, – сказал. Голос дрогнул.

– О, Господи! А ты как? С тобой все в порядке? – Шагнула к нему.

– Не знаю еще. – Как только захлопнулись створки, пошел ей навстречу. – Думаю, да. Вообще меня швырнуло неслабо. Теперь, думаю, машины уже растащили. – Поморщился.

– А что с шеей? Больно? – спросила она.

– Немножко, – сказал он.

Повернула его. Он снял шарф, она массировала его шею.

– У тебя руки дрожат, – заметил он. Она сказала:

– Увидела тебя в лифте и сразу почувствовала, что-то случилось. Тем более, так быстро вернулся. Что все-таки случилось?

– Да один давал задний, выезжая с парковки не глядя, а мы в него с маху воткнулись. На Пятой, рядом с Семьдесят девятой. Таксист из Нью-Джерси... Ну, там с авариями – полный порядок. Такси – "чекер", сама понимаешь. – Он потрогал ногу, с шумом вдохнул воздух.

– Как неприятно! – сказала она, принимаясь снова за его шею – мяла, щипала.

– "Мерседес" жалко. Новенькая машинка была...

– А там? В ней есть пострадавшие?

– Сзади женщина сидела. Нога – всмятку.

– Тебе тоже нужно врачу показаться. Пусть проверят.

Он повернулся к ней:

– Если к утру не пройдет, обязательно.

– Пешком шел?

Он кивнул.

Взглянули друг на друга. Она дотронулась до полы его пальто.

– Бедненький! – сказала. Улыбнулась. Обняла его. Он прижал ее к себе.

– Посидеть бы где-нибудь, переждать, – сказал он. – А я решил домой.

– Ну и правильно!

Улыбнулись друг другу. Поцеловались.

Пошли в 13Б. Он закрыл дверь.

– Йогурт уже прикончила? – спросил, снимая пальто. Опять поморщился.

– Вот видишь, тебе больно! – сказала она, помогая снять пальто. – Нет. Только что спустилась сюда. Только ты ушел – Норман позвонил. Нужно будет отлучиться ненадолго.

– И отложить нельзя? – спросил он, оборачиваясь и беря из ее рук пальто.

– Собиралась оставить послание для тебя, – ответила она. – Энн Тайлер придет к нему в четыре. Хочет, чтобы и я была. У нее что-то на работе не ладится.

– Хорошо, если удастся ей помочь, – сказал он, потирая плечо, обтянутое свитером.

– Хорошо бы, – заметила она. – Норман думает, что получится. Он и Джун хорошо знакомы с ней. – Пошла на кухню.

– Принеси и мне, киса.

Открыла холодильник.

– Лимонный или черничный? – спросила она.

– Черничный. У Пальма новый пациент...

– Знаю. – Взяла два йогурта, локтем захлопнула дверь холодильника. Взяла ложки, салфетки.

Когда вошла, он сидел в своем кресле – телефонная трубка прижата к уху.

Улыбнулся ей, когда поставила перед ним картонку с йогуртом.

– Это Питер Хендерсон, – сказал он в трубку. – Вы меня ждали в два... Совершенно верно!

Она села в кресло, положила ложки и салфетки на консоль, стала смотреть на большие экраны.

– Попал в аварию по дороге к вам, – говорил он, прижимая трубку к уху плечом. – Тряхнуло немного. В понедельник можно? В это же время?

Сняли крышечки у йогуртов, не сводя глаз с экранов.

– Ну если, как говорите, это сущий пустяк, зачем ко мне пожаловали? – спросил д-р Пальм.

– Линда настояла, – сказал мужчина на кушетке.

– В понедельник не получится?.. А когда? Устраивает вполне. Даже лучше. Прошу прощения за сегодняшнюю мою неаккуратность. До свидания.

Сделал пометку в блокнотике.

– Там продаются картины на шелку, – сказал ей. Она присвистнула.

Они расправились с йогуртами, не отрывая взгляда от экранов. Посмотрели Пальма, Лоран, Джей и Гофманов.

– Ну ладно, мне пора идти, – сказала она и встала. Собрала картонки из-под йогурта, ложки, салфетки, крышечки. – Считаешь, у тебя ничего страшного?

– Нормально, – сказал он и убрал руку с шеи, продолжая смотреть на экраны.

– А глаза, все в порядке?

Он кивнул.

– Вернусь часикам к шести, – сказала она, – если не завалимся куда-нибудь выпить по рюмке. – Она наклонилась, поцеловала его в голову. Он обернулся. Последовал поцелуй в губы.

Пошла на кухню, картонки и салфетки выбросила в мусорный пакет, сполоснула ложки, положила их с сушилку.

Пошла в прихожую, открыла дверь.

– Ключ забыла, – сказала она.

– Пусть будет у тебя, киса, – сказал он, повернувшись вместе с креслом. – Это запасной.

Она посмотрела на него, не вынимая руку из кармана. Сидит перед голубовато-белыми экранами, в полумраке. Лампа под зеленым – почти лазурным, как море, – колпаком...

– Мерси, – сказала она. – Теперь у нас по ключу у каждого. А то у тебя есть от моей квартиры, а у меня не было.

– Давно хотел соблюсти равновесие, – сказал он. – Послал воздушный поцелуй. – Ну давай! Надеюсь, все будет хорошо.

– Ну, спасибо, – чмокнула губами, изобразив поцелуй. – На твоем месте я бы полежала в горячей ванне, – сказала она. – Прогрей свои "старые" раны, да подольше.

– Мысль, – сказал он. – Так и сделаю, вот только досмотрю, как Джей отреагирует.

Улыбнулись друг другу. Она открыла дверь и вышла. Закрыла дверь за собой.

Подошла к лифту. Нажала кнопку. Перевела дыхание.

Неужели опять врет? Не вернулся ли домой, потому что испугался, что оставил ее одну? Но тогда зачем оставил ей ключ и не забрал его сейчас? Чемпиону по вранью придумать любое объяснение – пара пустяков...

Все-таки вернулся какой-то не такой, возбужденный, что ли... Должно быть, действительно, прибежал к своей мамочке, как маленький мальчишка. "Бобо" – поцеловать, подуть... Слава Богу, не стала смотреть дальше. Вовремя все положила на место и с ящиком за плинтусом справилась. Кассеты, компроматные, пусть полежат там, где лежат. Вряд ли будет видак смотреть...

То, что поехал в художественную галерею, сомнений не вызывает. На Пятьдесят седьмой улице – самые модные. Наверное, хотел купить ей Хоппера или Мэгритта. Вздохнув, покачала головой.

В лифте глянула в камеру и улыбнулась.

Правильно сделала, что оставалась предельно спокойной и вела себя так, будто торопится на встречу с Норманом и Энн Тайлер. Если, конечно, он что-то заподозрил... Во всяком случае, если наблюдал за ней, – заметить что-то необычное не мог. Звонок "911" отпадал напрочь. Прежде чем там ответили, он бы уже входил в квартиру. Ну и тогда бы понеслось!.. А вот этого она меньше всего хочет: не выносит оскорблений.

Фелис начала тереться о щиколотку прежде, чем она повернула головку замка.

– Кисуля, это я пришла, – сказала, беря кошку на руки.

Поцеловала кошачий нос, положила ее на плечо. Пока шла в спальню, гладила свою кисулю. Подмигивал красный глаз автоответчика... Если вывел ее сейчас на экраны, определенно видит.

Спихнув Фелис на кровать, пошла к письменному столу. Что на индикаторе? Был один звонок. Она нажала кнопку перемотки, моля Бога, чтобы это оказалась не Сара. Ляпнет, чего не нужно – будет дело!

Женский голос... Диспетчер от "Блумингдейла". Дирекция магазина приносит свои извинения – кофейный столик будет доставлен только через две недели...

Она включила приемник, подошла к окну. Парк уже совсем бурый. А небо просто свинцовое. Фелис, конечно же, тут, как тут! Трется о колени... Почесала кошачью голову за ушком. Пожалуйста, вам!.. Хоть не включай последние известия. Перестрелка в метро... Подходя к встроенному шкафу, на ходу расстегивала клетчатую ковбойку. Двери-аккордеоны, привет!..

Выбрала бледно-голубое шерстяное платье. Хоть в пир, хоть в мир, хоть в добрые люди... В смысле – для Энн Тайлер хорошо, а для полиции – и вовсе в аккурат. Разложив платье на кровати, прогнала Фелис. Колготки – в ящике, слипы – на полке. Так! Еще бы лифчик отыскался... Вот он!

Полагается принять душ...

Заметит или нет? Странно, конечно, если она на этот раз обойдется без душа... Вечно полощется под душем.

Поди узнай, вывел он ее на экраны, или нет...

Может, проверяет соответствие кассет футлярам, в которых те находятся? Вряд ли... Не будет же он вынимать кассеты из футляров. А если да? Ну тогда, когда она будет спускаться вниз, возьмет и остановит лифт на тринадцатом...

Она разделась. Хм-м! В восточной Пенсильвании снежный покров от десяти, до двадцати сантиметров. Диктор обещает снежные заносы... Перебьемся!.. Выключила приемник.

Пошла в ванну. Натянула на голову пластиковую шапочку. Фелис яростно скребла в ящике подстилки.

Она, прислонившись к двери душевой кабины, повернула краны на смесителе в стиле "Арт деко". Ничего себе, элегантный... убивец... Интересно, в какой квартире он откручивал? В 13А, в 13Б? На пленке блестел прямо как сейчас. В полиции разберутся... Микроскопические частицы, малюсенькие такие, наверняка остались.

Подставила руку под струю. Холодрыга!.. Сделала погорячей...

Встала в черный стеклянный поддон, прикрыла дверь.

Мылась в темпе. Несказанно повезло, что докопалась... Пита любила, любит, ненавидит, жалеет! – этот ее Пит нанес страшенный удар Ширу и утопил того вот на таком же полу...

Сколько же это он времени возился, чтобы все подогнать под версию несчастного случая, убрать следы? Между прочим, это все на кассете... И все это происходило в ночь, накануне ее восхитительной прогулки в парке... Тогда она наткнулась на Сэма, и они потом кружили вокруг озера. Вот уж он совершенно будет потрясен, когда все узнает! А что это там, за запотевшей дверью? Словно тень мелькнула?

Она провела ладонью по стеклу... В ванне – никого.

Богатое у нее, однако, воображение...

Постояла под бьющей струей. Успокаивает все-таки хороший душ. Собирается, стало быть, она на свидание с Норманом и Энн Тайлер. Ну и с Джун, конечно...

Открыв дверь, сняла с крючка полотенце.

Вытерлась, сняла шапочку, повесила ее на смеситель и вышла из кабины. У ее коврика, слава Богу, ничего не лежит...

Стоя перед умывальником и глядя в зеркало – светильник у нее за спиной, на него смотреть она никак не может – вытерлась досуха.

Сразу пошла в спальню, села на кровать и стала одевать колготки. Встала, провела ладонями от щиколотки до бедра, подтянула на талии. Надела лифчик, поправила грудь. Подошла к окну, поправила бретельку.

Стояла, смотрела на серое небо, поправляя лифчик. Снег, стало быть, нагрянет днями. Ну что ж, это хорошо. Озеро нахмурилось. Бр-р! Ветер, должно быть. А бегуны все трусят... по дорожке со стрелами.

Нужно задернуть шторы... Ситцевые полотнища, белые с зеленым, заскользили по краю подоконника, правда, одно зацепилось – что там? ах, да, телескоп! – и встретились.

Она пошла в ванну и наложила на лицо грим. Немножко совсем, самую малость... Может, нужно было сказать, что идет к Рокси помогать расставлять мебель...

Подумала, какой кошмар ожидает впереди – суд, ненасытное, прожорливое племя, масс-медиа. Ведь и ее куснут. Обязательно!.. Старуха связалась с младенцем – подумать только!.. Лицемеры... Начнут сочувствие выдавать... И мужчины, и уж, конечно, женщины. А за ее спиной улыбочки, ухмылки... Поговорить бы с Рокси, взять и сказать: Рокси, дорогая моя, у меня проблема из проблем: Пит – убийца. Услышала вопли сирен. Откуда-то с Мэдисон – все громче и громче.

Прямо-таки какофония какая-то, визг, кваканье, рычание моторов...

Пошла в гостиную, на ходу проводя щеткой по волосам. Подошла к окну. Стояла близко к подоконнику, ухватившись рукой за середину фрамужной бронзовой окантовки, прислонившись лбом к оконному стеклу.

Внизу – красные сигнальные огни, пожарные машины перед отелем "Уэльс". Суетятся крошечные фигурки...

Она пристально разглядывала фасад отеля, крышу – ни дыма, ни огня.

Ложная тревога, скорее всего, кстати, отвлечет его внимание.

Задернула шторы. Белые, из шелка половинки мягко скользнули по краю подоконника и сомкнулись.

Отошла от окна, прошлась по своей гостиной, зашла на кухню. Кап-кап! Кап-кап!.. Подвернула кран. Пошла в ванну.

Поправляя перед зеркалом прическу, подумала: события в этом доме – чем не сюжет для книги?.. А то все: "Кризис жанра! Кризис жанра!" Теперь "Диадема" может всех за пояс заткнуть... Она – хочет этого, не хочет – главное действующее лицо фантасмагорической композиции. А одно из имен, что у всех на слуху, хорошо бы соблазнить сюжетом... Н-да!..

Но, как у каждого предмета, или события, здесь есть свои плюсы...

Вернулась в спальню. Взяла в руки нижнюю юбку. Зазвонил телефон. Взяла трубку второго аппарата, что на тумбочке у кровати.

– Алло, – сказала она, собираясь особо с Сарой не рассусоливать.

– Давно не виделись, – протянул он.

Она сказала:

– Не говори! Что-то там на Мэдисон?

– Ложная тревога...

– Как ты?

– Кэй... ты никуда не пойдешь... никому не будешь звонить... Поняла?

Стояла, вцепившись в телефонную трубку. Сказала:

– Ничего не поняла. О чем ты?

– Ах, киса, прошу тебя!.. Ведь знаешь... Кассеты, киса. Ну-ка, послушай...

Она помолчала, прижимая трубку к уху. Услышала, как Фелис мурлыкает... Она обвела взглядом комнату. Шторы... дверь... Не видела Фелис с тех пор, как... Ну да! Перед тем, как принять душ...

Задержала дыхание. Поворачиваясь, опустилась на край кровати.

– Пит, не трогай ее, – сказала она.

– Лежит на коленях, а я почесываю за ушком скальпелем. Знаешь, что это? Штуковина такая, острая на конце, как бритва. Наклейки удобно снимать. Оранжевое ушко... раз... и нет его! Два, и белого ушка тоже как не бывало...

– Пит, умоля-я-я-ю... – протянула она.

– Ну что ты, что ты! Успокойся... Будешь делать то, что скажу – не трону ее. Мне требуется время, чтобы все обмозговать.

– Хорошо, – сказала она. – Понимаю. Времени в твоем распоряжении сколько угодно.

Она обернулась, посмотрела на люстру.

– Только не делай ей больно, – сказала. – Ты же любишь ее! Я знаю.

Смотрела на хромированный зрачок светильника, в котором отражалась она сама – странное отражение: кровать падает с потолка, она каким-то чудом сидит на ней, вниз головой, с белой трубкой в руках.

– Если ты попытаешься наябедничать на меня, обещаю – ей будет очень больно.

– У тебя масса времени. Думай сколько хочешь, – сказала она люстре.

– В полицию собралась... Задержись я на пять минут, сирены выли бы сейчас по иному поводу, так я понимаю.

– Нет! Я, правда, не знаю, что делать, – сказала она. – Хотелось просто пойти побродить, прийти в себя, подумать, зная, что на улице никто не будет подсматривать за мной.

– Нехорошо, Кэй! Я же не наивняк... В полицию собралась с кассетами... Иначе для чего бы цапать их.

– Я хотела там, у тебя их спрятать, – сказала она. – Не знала, что делать, правда. Хотела поговорить с тобой, услышать от тебя, почему ты сделал то, что сделал, попытаться понять... но испугалась. Подумала, что те кассеты обеспечат мне какую-то безопасность, поэтому и взяла их.

– Будешь делать, что скажу, иначе Фелис несдобровать. Я знаю, какие кассеты ты ставила и что именно тебя интересовало. Ты их не перемотала. Вот так! Сама понимаешь, я настроен решительно. Все ясно?

– Да, – ответила она люстре. – Сделаю, как скажешь.

– Требуется время подумать. Оденься и садись работать, если хочешь. Но на кровать. Так я тебя лучше вижу. Будет звонить телефон, трубку не бери. Подключи автоответчик. Разговаривать будешь только со мной. Уяснила?

– Да, – сказала она.

– Как там с автоответчиком? Слышно, кто звонит, в смысле – чей голос?

– Да, – сказала она.

– Позже поговорим еще. Мне это потребуется. Надень джинсы или что там у тебя.

– А ты на самом деле попал в аварию? – спросила она.

– Нет, конечно. Озарение снизошло, понимаешь ли... Подумал, шустрая ты очень. А знаешь, куда ехал? Хоппера хотел тебе купить... Ну и как?

– Не сердись на меня, – сказала она люстре.

– Это почему же? Ты же вторглась в мою личную жизнь, разве нет? Прыжки и гримасы жизни, не правда ли? Теперь мы с тобой на равных, более или менее. Давай одевайся. И помни – до телефона не дотрагиваться, пока не услышишь, что звоню я. С кровати без моего разрешения не вставай. Одним словом, не делай волну и не раскачивай лодку. Я с тебя глаз не свожу.

...На равных... Более или менее...

С той лишь разницей, что на его счету несколько убийств. И Фелис, и скальпель... Если не врет опять, кончено.

Да нет! Вряд ли... Взять и так с Широм расправиться!.. Кошка какая-то... сущий пустяк...

Она вздрогнула. Подумает, его боится... Впрочем, может же содрогнуться, читая рукопись? Тоже страсти... Конечно, может. Самое главное – спокойствие, нужно взять себя в руки.

Сказал же, хочет позже поговорить. Авось обдумает все... Может, ситуация и разрешится мирным путем – Фелис уцелеет, она сама, и ему никакого вреда. Не может он и ее убить... Еще один несчастный случай? Еще одно самоубийство? Слишком мало времени прошло после гибели Шира... Не отважится. И потом – даже если убьет... Он – ее любовник. Подозревать в первую очередь будут его, и вот тут-то и раскроется, кто владелец дома. Придут к нему, в 13Б, а там – экраны, мониторы... И начнется!.. Убийства, наверняка, раскроются. Разве он этого не понимает? Ну, допустим, наймет какого-нибудь суперадвоката, суперзащитника, ну, признают его невменяемым...

Черт возьми! А если он невменяемый, то тогда и думать не думает, что будет, если убьет ее...

Та-а-к! Если она сейчас возьмет и выбежит из квартиры... Перехватит. Хоть в лифте, хоть на лестнице... Ну, а если позвонить в полицию, или, скажем, стулом в окно запустить?.. Примчится в тот же миг. Ключ у него есть.

Фелис мурлычет на его коленях...

Ну что ты будешь делать!.. Пожалуй, вот что... следует четко соответствовать его замыслу, подыграть, быть изощреннее, что ли...

Как это там, в готических романах?

Он смотрел на экран. Читает... Ах, ах! Артистка... Наверняка примется уговаривать отправиться вдвоем, – может, еще и под ручку? – в девятнадцатый полицейский участок. Иди, мол, чистосердечно признавайся, что не в себе, что помешанный...

И чего ей-то надо, куда вяжется? Ну было у них что-то. И что с того? Было, и нет ничего. Раздухарилась...

Думает, небось, что он сидит и голову ломает, что ему делать. Как же! Решил сразу же.

Не оставила его "киса" ему никакого выбора...

Так! Ну, и как поступить в этом случае?

Самоубийство отпадает, несчастный случай тоже: Роки не ко времени подверстался... Убьет он ее, допустим... Полиция начнет раскручивать убийство, и он – пожалуйста, вам! – подозреваемый N 1. Всегда трясут в первую очередь друга сердечного или муженька. "Папуля, как там тебе, на том свете? По делу муженька трясут, а?" Н-да!.. Докопаются, непременно. И вот уж, тогда...

Минуточку! А если...

...полиция споткнется... если кто-то другой убил... Кто бы это мог быть?

Что там слева? Ну-ка!..

Он нажал верхнюю кнопку ЗБ – вывел изображение на "1".

Фелис выгнулась, начала шипеть. Отпустил ее. Спрыгнув на пол, та пошла по комнате. Шла и принюхивалась.

Скальпель положил на консоль, взял горсть пата.

Откинувшись, жевал конфетки, не отводя взгляда с экранов.

Сэм – на "1", она – на "2".

И минуты не прошло, как появился вариант. В общих чертах, конечно. Предстояло отработать детали.

Возникли две проблемы. Первая – можно ли вечером оставить ее без присмотра минут на пятнадцать, когда Сэм уйдет в театр? Театрал!.. Куда там... Вторая – каким образом усыпить ее бдительность, чтоб успокоилась, не рыпалась, оставаясь под контролем до следующего вечера, когда все будет кончено?

Решит эти вопросы – тогда спасен. И главное, чтобы все было чисто отработано. Убьет двух зайцев одним ударом...

Сидел и глаз не спускал с обоих.

Сэм на "1" – шпарит на своей портативке. Кэй – на "2" – переворачивает страницы.

Часть третья

Глава одиннадцатая

Она закрыла рукопись. Сняла очки, посмотрела на люстру. Сказала:

– Пойду на кухню, выпью кофе.

Сидела и смотрела на светильник.

Опустила глаза, посмотрела на рукопись. Зазвонил телефон. Взглянула на часы: 4.22.

Положила очки на столик, рукопись на полочку внизу. Третий звонок... Щелчок... Сработал автоответчик на письменном столе.

– Слушаю вас! – раздался ее голос. – Подойти не могу, занята. После гудка говорите. Позвоню, как только освобожусь. Спасибо.

Автоответчик пискнул.

– Это я, – раздался его голос.

Взяла трубку.

– Кофе могу выпить?

– Подожди, пока отключится автоответчик. Вздохнула. Сидела и переводила взгляд со штор на письменный стол, со стола на люстру. На крошечную фигурку, с трубой около уха в центре светильника. Б-и-и-п!..

– Можешь выпить кофе. Не клади трубку на аппарат. Пусть лежит на кровати. Кухню я не вижу, но зато холл на двадцатом – в поле зрения. Если позвонишь по внутреннему – увижу, как Терри возьмет трубку. Как только он скажет: "Да, мисс Норрис", Фелис получит то, что обещал. Если он...

– Успокойся! – сказала она. – Я наберу воды в ванне. Полагаю, это мне разрешается.

– Хочешь кофе, иди и пей, только внутренний телефон не трогай. Вот и все.

– И не собиралась, – заметила она.

– Ну давай! Приятного аппетита.

Она положила трубку на кровать, поднялась.

Пошла на кухню. Включила свет. Стояла и смотрела, как накаляются флюоресцентные лампы, на кошачьи миски в углу, на пробковую пластину на стене.

Вот он, внутренний телефон... Только руку протянуть.

Налила в чайник воды, поставила на плиту. Пламя до упора – пусть закидает быстрей!.. Взяла чашку. Большая чашка, скорее кружка... "К" на самой середине – коричневая буква на белом фоне. Зачерпнула из банки растворимый кофе.

Стояла и смотрела на струйку пара из носика чайника.

Взглянула на поднос с ножами. Каких только нет у нее ножей!..

Вернулась в спальню, решила пить кофе там. Взяла трубку, села на край кровати, поднесла трубку к уху.

– Я тоже решил выпить кофе.

– Какая прелесть! – ответила она. – Как в лучших домах! Легкая беседа за чашечкой кофе. – Сделала глоток.

– Киса, ты уж извини! Требуется время, чтобы принять решение. Черт знает что!.. Не знаю, что и предпринять.

Она переменила позу, подогнула под себя ногу. Посмотрела на люстру. Покачала головой. Вздохнула.

– Господи, Пит... – сказала она. – За что ты Шира? Боялся, что раскопает про видеокамеры? – Взглянула на люстру. – Поэтому? Пит-и-и-и, да?

Вдох-выдох, потом ответил:

– Да... Он собирался навестить "Такай". У них, в демонстрационном, безусловно, увидел бы наши камеры и уж тогда смикитил бы, что к чему. Естественно, сделал бы свои "умные" выводы... и пошло-поехало...

Она сказала:

– И тогда, думаешь, раскрутили бы те случаи?

Сидела, смотрела на люстру – в одной руке кружка с кофе, в другой – трубка.

– Не вижу необходимости в продолжении этой темы. У тебя будет возможность высказаться на суде.

Отпила из кружки. Бросила взгляд на светильник.

– Пити, – сказала она, – ты же сам знаешь, что закончились твои забавы. Рано или поздно все бы открылось, и чем позже, тем было бы хуже...

– Уговариваешь меня пойти с повинной...

– Да, думаю, в этом есть смысл, – сказала она. – Это тебе зачтется. Чистосердечное признание, сам знаешь, всегда учитывается. Наймешь самых искушенных адвокатов"… Они-то уж выложатся!.. И вообще умеют схватить прессу за горло...

– Ну да, ну да! Паблисити будет в порядке! И как тебе это все представляется?

Она вздохнула, пожала плечами.

– Все равно – это самое разумное в твоем положении, – сказала Кей. – Единственно приемлемый вариант. – Она отпила кофе, поглядывая на люстру.

– А может, сигануть из окна?

– Не смей! Не говори так, мой маленький, – сказала она, подавшись вперед и покачав головой. – Ты все это натворил из-за этих видеокамер, правда? Ну скажи, правда? – Она не отводила взгляда от люстры.

– Да...

Она сказала:

– Мой маленький, я уверена, что, принимая во внимание, кто была твоя мама и все остальное, хороший адвокат... сумеет аргументировать – убедит суд... в твоей... что у тебя не в порядке нервная система.

– В психушку хочешь меня упрятать? На всю оставшуюся жизнь, да?

– Почему на всю жизнь? Если явишься с повинной – пару, тройку лет. Ты молод – вся жизнь впереди. И останешься жив. Не выдумывай там... Выбрось из головы, слышишь? Это просто глупо.

– Может, ты и права! Надо обдумать. Нелегко принимать такое решение.

– Конечно! Я все понимаю, – сказала она. – Подумай. Я вовсе не имею в виду, что это нужно сделать сегодня же. – Она улыбнулась. – Может, принесешь Фелис? Наверное, голодает у тебя.

– Нет, пусть побудет у меня. Ты там не очень напрягайся – я привык сам принимать решения.

– Очень хорошо, – сказала она. – Я и это понимаю.

– У меня еды для твоей кошки навалом. Мячик есть. Играет... Обнюхивает все углы. В душе бумажные салфетки положил...

– Как бы в кладовке не поранилась!

– Дверь закрыта, Кэй, не беспокойся. Хорошо? Ничего с ней не случится, если будешь умница. Поняла?

– О'кей! – сказала она люстре. Кивнула.

– Тебе вовсе не обязательно сидеть на кровати. Не подходи к телефонам, к окнам, к дверям, – вот и все пока. Позже позвоню еще. Трубочку снимай только когда убедишься, что звоню я.

Щелчок. Зуммер...

Она обернулась, положила трубку.

Сидела и смотрела в кружку.

Начался снегопад. В вестибюле все отряхивают снег. На плечах целые сугробы.

Сэм напяливает пальто на рыбьем меху. Кэй на своем абрикосовом диванчике облокотилась на правый подлокотник, забравшись с ногами и выставив джинсовые колени. Босые ступни прикрыты диванной подушкой. Покусывает дужку очков. Рукопись читала-читала – теперь вот в сторону отложила.

Сварганил какую-то еду – и к экранам. "Путь к сердцу мужчины лежит через желудок..."

Все верно!

Сидел, жевал, не сводил взгляда с экранов.

Сэм... Появился в вестибюле. Пешком спускался. Прикрыв дверь на черную лестницу, потопал по ковровой дорожке на выход. Уолт у парадных дверей... Что-то сказал ему, уходя.

Кэй дотянулась до журнального столика, положила очки. Посмотрела на него. Острые у нее колени... Вздохнула.

– Позвони мне, – сказала она. – Надеюсь, не забыл мой номер?

Сидит глаз с него не сводит... Снял трубку, нажал кнопку повтора и "1".

Бип, бип, бип! Кто-то на линии... У нее раздался звонок. Потянулась, поднесла руку к аппарату, взглянула на него...

Задержал дыхание. Включил прослушивающее устройство... Она резко выпрямилась, когда зазвонил телефон. Стала теребить пуговку. Всегда бы так!.. Все чувства на лице, а то уткнется в сторону...

– Слушаю вас, подойти не могу, занята... И т. д...

Освещенность тоже в порядке. Бип!..

– Привет. Это Рокси. Где ты там?

Она откинулась на спинку дивана, повернула голову в сторону прихожей.

– Катание на катке откладывается. Флетчер отбывает в Атланту. А вы как, намерены? Позвони. Бай-бай. Целую. – Автоответчик пикнул.

Она посмотрела на него.

– Пит, ну где ты?

Он поднял трубку, нажал кнопку повтора.

Она наклонила голову и застыла.

Телефон зазвонил.

Выпрямилась, оперлась на подлокотник. Вытянула ноги, скрестив в щиколотках. Опять принялась терзать пуговицу. "Слушаю вас" и все остальное... Джинсы на ней вкрутую. Бедра, ляжки, мыс между...

Стоп!..

– Это я!

Потянулась к аппарату, подняла трубку, откинулась...

Оба молчали. Она все теребила пуговицу, вытянувшись на викторианском диванчике, скрестив ноги в щиколотках, держа телефонную трубку в руках.

Бип!..

– Привет, – сказала она, глядя на него.

– Привет, – сказал он, глядя на экран. Вздохнула.

– Я все думаю, как будет дальше. Газеты, телевидение... Оборзевшие корреспонденты. Не день, не два, может, несколько месяцев. Потом суд и вся длинная, как жизнь, процедура разбирательства. И ухмылочки, и смешки за моей спиной... Нашим в издательстве такой сюжетец – самое оно! Из твоей жизни вычеркнуты лучшие годы... – Она вздохнула. – Чем больше думаю, тем ужаснее картина... – Взглянула на него.

Он внимательно наблюдал за ней.

– Мой маленький, – сказала она, – у меня есть идея, которая может облегчить ситуацию.

– Интересно! Ну и в чем ее смысл?

– Смотри, не свались с кресла, – сказала она. – Ты, конечно, удивишься, но, думаю, нам нужно это обсудить.

– Крепко сижу. Давай...

– А если мы поженимся? – сказала она. Взглянул на нее. Ну и ну!.. Смотрит на него.

– Удивила! Вот уж сюрприз, так сюрприз...

– Мне это дает кое-что, – сказала она. – Избавит хотя бы от противного чувства, что должна свидетельствовать на суде. Правда ведь? А потом – ты же не тот убийца, который убивает ради убийства. Делал это, потому что боялся, что будешь раскрыт, то есть защищался. Есть в наличии побудительный мотив, так сказать. По крайней мере я все понимаю. Если в чем-то не права, опровергни...

Глядя на нее, сказал:

– Да нет, возразить нечего. Продолжай...

– Само собой, – сказала она, – оговариваю два условия. Первое – ты немедленно демонтируешь всю систему, и никаких сеансов. Согласись, нет ничего тайного, что не стало бы явным.

– Так! А второе?

– Я еще не сформулировала, но, Пит, разве мы не подходим друг другу? Господи, ведь это такая редкость, когда двое находят друг друга!.. Нам было хорошо вдвоем... и днем, и ночью... Ты – это ты! Не могу я так просто отказаться от тебя. Заглянула в свою душу и говорю тебе с полной ответственностью. Не думай, пожалуйста, что я за рай с милым в шалаше. Деньги, конечно, кое-то значат. Давай купим огромную квартиру с видом на парк, пусть у нас будет прислуга из трех человек. Вот, в принципе, мое второе условие. – Она улыбнулась. – Ну, что скажешь?

Он сказал:

– Потрясающе звучит! Остается убедить меня, что не вешаешь лапшу на уши. Допустим, мы выходим из дома, а ты – в крик. Полиция! Караул! И все такое!

Она вздохнула, по-прежнему теребя пуговицу.

– Ну ты, конечно, этот вариант исключить не можешь, – заметила она. – Первая моя реакция была почти такая. Придумать что-нибудь, как угодно сообщить обо всем в полицию... Ах, Пит, чем больше думаю об этом, тем больший ужас ощущаю в связи с предстоящим судом, всей этой возней в прессе. И твои лучшие годы потеряны... Ради чего? Что сделано, то сделано... Вспять события не повернешь. Я должна была сказать тебе это. – Она вздохнула, покачала головой. – Нет, дорогой, я тебя не обманываю. Не все женщины актрисы. Подумай о том, что я сказала, ладно? Ну и еще – возможно, вместо детей, разведем кошек.

– Ну, это только плюс, – сказал он.

Она переменила позу, согнув ногу в колене. Посмотрела на него, прижав трубку к щеке.

– А что ты хотел приобрести? – спросила она. – Этюд?

– Картину, – сказал он, наблюдая за ней. – Две оставили, чтобы я выбрал.

Она вздохнула, покачав головой.

– Я тоже хотела купить картину. Для тебя, – сказала она, не переставая крутить пуговицу. – Или какую-нибудь особенную фотоработу...

Он наблюдал за ней.

– У тебя есть еда? – спросил он.

– Я на диете, – ответила она.

– Фелис доела креветки с раковым соусом.

– С ума сойти! Ты ее испортишь.

– Дрыхнет под консолью, – сказал он. – В обнимку с пуфиком.

Она улыбнулась. Потерла шею. Прищурилась.

– Ой-ой-ой! – сказала. – Как я устала от всего этого. Будто воз везла.

Он сказал:

– Прими ванну, расслабься...

Она взглянула на люстру, улыбнулась:

– Пожалуй, так и сделаю.

– А позже опять побеседуем.

– О'кей, – сказала она.

Он не сводил глаз с экрана. Одновременно положили трубки.

Пока она суетилась в ванне, он успел многое.

Перечитав записку, заменил "любовник" на "жеребец". Сложив листок, положил в боковой карман. Ванна наполнялась... Пена пузырилась, вспучивалась.

Он выдвинул ящик слева, достал коробку с пластиковыми перчатками. Вытащил пару. Положил в левый карман. Достал ключи из правого, положил обратно.

Она поставила кассету с Сеговией. Из приемника в спальне послышался гитарный перебор.

Он видел, как она раздевалась.

На него не смотрела. Ни единого взгляда.

Вела себя так, будто никто ее не видит, будто вовсе некому смотреть на нее в уютной спаленке.

Как в первые дни. Только тогда она не подозревала, а теперь наверняка... знает...

Такая уверенная в нем...

И в себе тоже?..

А может она действительно не врет? Или все же пудрит ему мозги? Вместе со своими довольно недурственными титьками?

Газетенки зададут ей перцу за связь с "малолеткой"... А почему нет? Будут напрягаться, подсчитывая его денежки. Любая, мол, клюнет...

Ну ладно, хватит всей этой мути. Пора!..

Он взял новую кассету, содрал упаковку, вставил в видеоплейер, включил на запись. Она вошла в ванну, запахивая полы атласного халата. Стояла, смотрела на него, рука на выключателе. Светильник погас.

Ну и что теперь, улыбается? Подошла к ванне. Завернула краны. Подошла к раковине, заколола волосы. Халат распахнулся. В зеркале она – нагая...

Он взглянул на мониторы ЗБ, ЗА. Придурочная Сусанна в гостиной – поднос с едой на коленях. Все внимание ящику.

Прошелся взглядом по мониторам – ничего важного!..

Ну, а она что? Скинула халат, подняла ногу, погрузила ступню в пену...

Опять он за старое?..

Сколько там натикало? Взглянул на часы на запястье, и на те, что на консоли. 7.50. Повернулся, пошел в прихожую. Посмотрел в глазок, открыл дверь, вышел из квартиры. Захлопнул дверь.

Толкнул дверь на лестницу. На площадке сумеречно. На флюоресцирующем индикаторе – черным – 13.

Стоял – рука на перилах, – посматривая в лестничный пролет.

Ну, киса! Какова? Какую залепуху сочинила... Думает, он полный кретин... Ошибаешься, милая.

Торопиться надо! Темп... Вихрь... Вниз, по лестнице.

Он распахнул все три пары створок двери типа "аккордеон". Отошел в сторону, стоял и обозревал одежду в шкафу. Обувь на полу, чемоданы... На верхних полках – коробки, сумки, пачки бумаги.

"У меня есть кое-что в шкафу, – сказал как-то Сэм в минуту откровенности, спустя несколько недель после своего переезда. – Ревнивый муж как-то раз задумал меня сдать мафии. В общем-то ничего страшного не получилось! Ревнивый вдовец... Ее и в живых-то уж не было. Актриса одна... Юморили мы с ней на сцене. Тем не менее я за то, чтобы запретить эти штуковины".

Он все время помнил об этих словах.

И нашел "штуковину" после второй попытки – в сумке на молнии. Завернута в белое полотенце, из мотеля. Пахнет машинным маслом. "Беретта"... сверкающая, стальная, автоматическая, "Made in USA" – на рукоятке. Две обоймы с патронами. Одна полная. Во второй – двух пуль не хватает.

Взвесил "беретту" на ладони, обтянутой пластиковой перчаткой. Ничего, посмертный привет от старика в своем роде... Сунул пистолет за пояс джинсов, натянул свитер поверх, прихлопнул ладонью. Полную обойму положил в левый карман. Закрыл сумку с полотенцем и неполной обоймой, поставил обратно в шкаф, на полку. Когда вернется с письмом, положит его рядом с пишущей машинкой, молнию расстегнет...

Закрыл двери-аккордеон, ближнюю к прихожей створку оставил приоткрытой, как и было.

Сидя в гостиной за столом, взглянул на часы – 7.57. Проглядывал последние страницы в пухлой стопке напечатанной рукописи. Не читал, нет. Изучал шрифт. Среди словесного месива несколько раз наткнулся на "Теа". Ладно! Он это потом заберет... Никто не хватится.

Некоторые буквы темнее других. Бьет в основном по "б", "н", "ш"... Текст уже готов. Вставил листок пишущей бумаги в допотопный "Ремингтон".

Пальцами, в пластике, бил по черным, круглым клавишам. Даже сгорбился, как тот. С четвертой попытки неплохо получилось:

"Тому, кого касается.

Кэй Норрис кое-что мне обещала, но обещания не сдержала. Дал шанс, еще один, чтобы бросила своего жеребца. Если вы сейчас читаете это, значит, она отказалась. То, что обещал ей я, выполняю.

С. Э."

С этим листком пошел к книжным полкам, наклонился, вытащил одну из толстых книг, положил на самую нижнюю полку. "Классики немого экрана"... Вложил письмо между страницами, на правой – Паулина – или кто-там – привязана к железнодорожным рельсам. Положил книгу на место.

Потирая руки, взглянул на часы – 8.06. Прошло всего шестнадцать минут, как ушел из дома. Сделал здесь все. Она там со своим Сеговией, с пеной – около получаса.

Перегнул несколько раз записку, забрал черновики, положил в карман. Закрыл машинку футляром. Положил словарь на стопку бумаги, лампу и стул поставил на место, причем лампу выключил.

Постоял в прихожей – одна рука на выключателе, другая на "беретте" за поясом, под свитером. Обвел взглядом комнату. Мебель – черт те что! На экране и то выглядит лучше.

Выключил свет, пошел к двери, посмотрел в глазок.

Подождал. У дверей ЗА стоял мужчина.

Дверь открылась. Сусанна взяла счета, что-то сказала и захлопнула дверь.

Не выходил, пока мужчина ждал лифта.

Торопливо спускался вниз, на ходу стягивая перчатки. Было 8.11.

Он нажал кнопку лифта, спустился вниз, вошел в прачечную. Денис и Алэн – у стирального автомата – обернулись. Кивнул им и к автоматам.

Денис и Алэн? Чего это они? Вышли по одному, пока кидал монетки в автомат. Взял картофельные чипсы, кошачью еду какую-то, заторопился к лифту номер два – тот стоял с открытыми створками.

Поехал на тринадцатый.

Вошел к себе.

Она все еще была в ванне, в хлопьях пены – голова на бортике, глаза закрыты.

Он сел в кресло, стал смотреть на экран. Вытащил "беретту", положил на консоль.

Сидел и наблюдал.

Фелис прыгнула на консоль. Понюхала пистолет. Перешагнула, обнюхала скальпель. Тронула его лапой, тот упал. Он наклонился, подобрал.

– Ну спасибо тебе! – сказал.

Открыл картофельные чипсы и картонку с кошачьей едой. Она подошла, понюхала. Он швырнул ее еду на пол через плечо. Фелис соскочила с консоли.

Он усилил немного яркость.

Снова стал смотреть на экран, убрав скальпель в ящик.

Выпрямился, продолжая наблюдение, пошарил ступней под консолью, выудил пуфик.

– Это я! – сказал он.

Она взяла трубку, зажала ее между ухом и плечом. Сидела на кровати в пижаме, скрестив ноги, и ела мороженое. Зачерпнула ложку, протянула ему, улыбнулась.

Бип!..

– Нет, спасибо, – сказал он. – У меня водка с тоником. – Он встряхнул стакан, кубики льда ударились о стекло и звякнули. Сделал глоток.

Она съела еще ложку мороженого, взглянула на него.

Спросила:

– Празднуем?

– Не знаю еще, – ответил он, наблюдая за ней. – Требуется время подумать. Завтра утром скажу.

Она, доедая мороженое, сказала:

– Такая ночь и зря проходит. Он улыбнулся и сказал:

– Я так не считаю. Утром поговорим. Она посмотрела на него.

– Я тебя люблю, мой мальчик, – сказала. – Не делай глупостей.

– Ты тоже, – сказал он.

Утром он сказал, что требуется время подумать.

– Да что тут думать?

– А то, что я до сих пор считаю – ты меня дурачишь. Вот почему.

– Ну нет же! Нет! – сказала она, лежа на спине, глядя на люстру и перебирая пальцами шнур, лежавший в ложбине грудей.

– Стало быть, веришь мне. Давай доживем до вечера. Принесу Фелис, живую и здоровую. Обещаю. Должен поговорить с моим адвокатом кое о чем. Надо его еще отловить, а это тоже работенка: он в Вейле, в Колорадо.

Она сказала:

– Я хочу пойти в магазин. Куплю что-нибудь.

– Завтра сходишь. Сегодня снег идет. Все дома сидят.

– Хочу позвонить Рокси, Венди...

– Звони, только не говори лишнего.

– Я не хочу, чтобы ты слушал.

– Тогда подожди до завтра.

Она положила трубку, села. Скорчила гримасу, показала люстре язык.

Встала с кровати, подошла к окну, двумя руками потянула шнур, раздвигая шторы.

Стояла, сложив на груди руки, смотрела на падающие хлопья снега, на белый парк, на покрытую белым одеялом крышу с готическими башенками, белый садик.

Совершенно голый подоконник... Только телескоп.

– Здравствуйте, мистер Эйл – сказал он. – Это Пит Хендерсон. Я приятель Кэй Норрис. В следующую пятницу зайдем к вам на вечеринку.

– Ах, да, да, – подтвердил Сэм. Он на "1". Стоит рядом со столом в гостиной, трубка у щеки. – Мы разговаривали в лифте.

– Правильно. Живу в тринадцатой А, – сказал он. – Я почему вам звоню? Вчера вечером узнал, что сегодня у Кэй день рождения.

– Да что вы говорите!

– Ее подруга Рокси и я решили устроить ей сюрприз. Одним словом, тоже вечеринку. – Он смотрел, как она пылесосила спальню на "2". – Часиков в девять, – сказал. – У нее, человек десять – двенадцать, не больше. Если вы придете, она будет рада. Я знаю.

– С удовольствием приду, – ответил Сэм. – Спасибо.

– Квартира двадцать Б, – добавил он. – И если можно, приходите к девяти. Наша с Рокси тактика и стратегия, так сказать.

– Буду ровно в девять, – сказал Сэм.

– Спасибо, – ответил он. – Ну, до встречи!

– Спасибо и вам, – сказал Сэм. – Приятно будет побеседовать о чем-нибудь, кроме погоды.

– И то верно! – заметил он. – Двадцать Б, в девять вечера.

Положили трубки.

Перевел дыхание.

Погладил Фелис. Та дремала у него на коленях.

Видел, как Сэм стал кому-то звонить.

Раздался телефонный звонок.

– Привет, Джерри! Это Сэм, – сказал он. – Не смогу я. Надеюсь, не очень нарушу ваши планы. Может, Милт сможет? Посмотри там. – Он повесил трубку.

Подошел к окну.

Стоял, смотрел, как по авеню катилась снегочистка, подгребавшая кучи снега к машинам, припаркованным на противоположной стороне. Дивно!.. Явятся владельцы, вот уж порадуются.

Что бы ей подарить? Не слишком дорогое, но что-то очень личное, остроумное, и чтобы этот сосунок Пит Хендерсон не напрягался со своей проницательностью.

Хендерсон? Что-то знакомое...

Конечно же!.. Муж Теа – Хендерсон. А ведь ее сына звали, кажется, Питер? Да...

Но, с другой стороны, – Питер Хендерсон не такая уж и редкость, вполне частое сочетание.

Хотя по возрасту... Ее сыну сейчас должно быть столько же. И мастью схож... У Джона Хендерсона и глаза голубые, и волосы каштановые с рыжеватым отливом.

Подумать только! Какое совпадение... Сын Теа... с женщиной... похожей на нее. Кэй очень похожа, на Наоми Сингер не очень...

Может ли быть такое? И знает ли Кэй об этом? Не Пит ли Хендерсон рассказал ей про купальные костюмы и летние платья?

Обязательно поговорит с ней об этом, как только закончится празднество по поводу дня ее рождения.

Глава двенадцатая

Она стояла рядом с журнальным столиком и смотрела на люстру.

– Хорошего понемножку! – сказала своему перевернутому изображению в теннисных туфлях, джинсах и бордовой водолазке. – Озвереть можно! Уже восемь с половиной. Клаустрофобия начинается. Пойдем и съедим что-нибудь. Сосиски, хотя бы. И, пожалуйста, не звони, пока... – она замолчала, повернув голову на звук отпираемой двери.

Вошел Пит. Фелис – на руках – озирается и мяукает.

– Привет, – сказал он, опуская кошку на пол. Она закрыла глаза, перевела дыхание.

Когда снова открыла, Фелис уже шествовала на кухню.

– Постой, глупышка! – сказала, идя за кошкой следом.

Фелис остановилась, повернулась, посмотрела на нее. Она нагнулась, взяла Фелис на руки, положила на плечо, потерлась щекой о пушистую спину, поцеловала. Фелис выгибалась и ластиться не хотела.

В кухне спрыгнула на пол.

– Когда кормил ее последний раз? – спросила она, включая свет.

– Да чего-то ела.

– Кошачьи консервы будешь, глупыша моя? – Открыв шкаф, достала банку. Фелис замяукала. – Потерпи немножко! – сказала, доставая из ящика консервный нож. Взглянула на него, когда появился в дверях. – Ну что? – спросила она.

– Ничего, – он улыбнулся, огляделся.

Руки в карманах джинсов. Поверх светло-голубой рубашки – просторный зеленоватого цвета твидовый пиджак. Застегнут на среднюю пуговицу.

– Почти как на моей кухне, – сказал он.

В мойке гора немытой посуды. На прилавке – банки, коробки. На лотке с ножами – кухонное полотенце.

– Хочешь верь, хочешь нет, – сказала она, открывая банку, – последние тридцать часов я о порядке не думала. Хороший у тебя пиджак.

– Старье, – заметил он.

– Разговаривал со своим адвокатом? – Она наклонилась, вываливая содержимое банки в кошачью миску. Фелис стояла, ждала.

Взглянула на него. Он покачал головой.

– Ну и что ты решил? – спросила она, выскребая ложкой содержимое банки.

– Ну не в кухне же объясняться будем!

Она бросила банку в пакет для мусора, ложку – в мойку.

– Может, сходим в "Лачугу Джексона"? Съедим что-нибудь. Я просто обалдела от этого заточения.

Он сказал:

– Сходим, только сначала поговорим. О'кей?

Она сполоснула кошачью миску из-под воды, налила свежей, поставила на пол.

Подошла к нему, поцеловала.

– Что-нибудь выпьешь? – спросила она.

Он покачал головой. Поцеловал ее.

Пошли в гостиную, сцепив пальцы рук. Расцепили, подойдя к диванчику. Она села, он подошел к окну. Отогнул пальцем край шторы.

– Опять снег, – произнес он.

– Я бы все-таки с удовольствием пошла куда-нибудь, – сказала она.

Сидела, смотрела на него, опершись на правый подлокотник, поджав под себя ногу, положив кисть руки на колено.

Он подошел к другому краю дивана, стоял рядом с журнальным столиком, смотрел на нее. Перевел дыхание.

– Киса, – сказал он, – все бы отдал, если бы смог поверить тебе. Вот что! Понимаю прекрасно, что ты никогда не сможешь забыть про убитых, особенно когда один из них твой знакомый, пусть даже не столь близкий.

Она сидела и смотрела на него.

– Ты недооцениваешь, как много значишь для меня и какой ужас в душе моей, как только подумаю о той шумихе, которая поднимется. Я разве говорю, что буду безоблачно счастлива и никогда не вспомню? – Она передернула плечами. – То, что я предлагаю, лучший выход из положения и для тебя, и для меня, хотя, не спорю, я проявляю эгоизм. Конечно, если ты не собираешься жениться на ком-то моложе меня.

– Ах, перестань! – сказал он. Сел на самый край стула рядом с диваном. Покачал головой. – Ты просто боялась, что я сигану из окна, и хотела, чтобы вернул тебе Фелис. – Та ходила у его ног по ковру – хвост трубой.

– Хорошая девочка, умница моя, – сказал он ей. – Я ее кое-чему учил.

Они смотрели на нее. Та подошла к окну, разлеглась на подушке под подоконником. Лизала лапу и терла мордочку.

– Рад был такой гостье, – договорил Пит. Посмотрели друг на друга.

Она сказала:

– Что я могу сделать, чтобы ты поверил?

– Ничего ты не сможешь.

Расстегнув пиджак, он опустил руки между колен. Сидел и смотрел на нее. Она сказала:

– Хочешь пойти с повинной?

– И провести всю мою жизнь в психушке? Если, конечно, мне это выгорит, другими словами, повезет?

– Всю твою жизнь... Вовсе нет, – сказала она.

– Телевизор только днем и то в отведенное время... – Он улыбнулся. – Препираясь с шизиками, какой канал включить. Ну уж нет! – Покачав головой, опустил ее вниз, взъерошил волосы.

Она сидела, положив руки на колено, смотрела на него.

– Знаешь, Пит, – сказала она, – если со мной что случится... даже если это будет выглядеть, как несчастный случай или даже самоубийство или еще что – теперь, после смерти Шира...

– Знаю, – сказал он. – Подозревать будут меня. Подозреваемый номер один...

Она наклонилась к нему.

– Милый, послушай меня, – сказала, – хороший адвокат сумеет скостить срок, ты будешь выключен из нормальной жизни на более короткий промежуток времени. Ты же понимаешь, тебе многое зачтется. Деньги, что давал людям, – в том числе. И главное то, что сам заявишь. Это большой плюс в твою пользу. Я знаю, что все будет хорошо. Правда, милый.

Он поднял голову, посмотрел на нее. Она сказала:

– Не так уж все ужасно... – улыбнулась. – Женщины всех возрастов будут слать тебе признания в любви...

Он сказал:

– Сэм сюда придет. Она взглянула на него. Он сунул руку в карман.

– Эта штука, – сказал он, – ему принадлежит. Мой отец решил уничтожить его после того, как погибла моя мама. Вот он и приобрел эту "беретту". Калибр – 9мм.

Она уставилась на пистолет из вороненой стали у него в руке.

– Это будет убийство-самоубийство, – сказал он.

– Сэм звонит тебе постоянно, выясняет всякие глупости, пристает. Ничего важного, конечно. Не думаю, чтобы ты упоминала о нем кому-то, кроме меня. – Он положил руку на бедро. Дуло пистолета смотрело в пол.

– Кажется, он не так понял то, что ты рассказывала ему в тот раз в парке. И вообще решил, что тебе не следует со мной встречаться. Старики – такие ревнивые, просто ужас. Найдут потом письмо неподалеку от его машинки. Я печатал вчера вечером, пока ты принимала ванну. – Он улыбнулся. – Ну не все время, конечно. Понадобилось на это дело минут двадцать – двадцать пять.

Она спросила:

– Почему это он сюда придет?

– На вечеринку, – ответил он. – У тебя сегодня день рождения. – Взглянул на свои часы, опустил руку с пистолетом между коленями. Пальцами поглаживал рукоятку. – Забавная история, – сказал он. – Он – единственный человек, с которым я собирался свести счеты. Вот почему я вытащил его сюда. Собирался следить за ним все время, пока не представится удобный момент. Теа – моя мама – уезжала тогда к нему, хотела жить с ним, когда... Они тогда ссорились, до приема, она и отец. Она не упала с лестницы, а он столкнул ее. Я видел сам. – Перевел дыхание. – В ее гибели виноваты и отец, и Сэм, – сказал он. – А тут на моем пути появился Билли Веббер. А потом умер Брендан Коннахэй. Так что Сэм получил новую отсрочку. И новую квартиру. – Улыбнулся. – А эти его уроки актерского мастерства... Это, конечно, нечто!.. То еще мастерство. Рассказывать не буду. – Он поднял пистолет, взвел курок, прицелился в нее. – У тебя там под подушкой нож? – спросил.

Она сидела и не спускала с него глаз.

– Прелестно просто! Он тебе не пригодится. Давай, не торопясь, достань, возьми двумя пальцами, не пытайся швырнуть в меня, положи на столик. Прямо сейчас, не откладывая.

Она пошарила рукой сзади, под подушкой, вытащила нож – черного цвета черенок зажат между большим и указательным пальцами – с широким лезвием, в длину двадцать пять сантиметров, с заостренным концом. Взялась за черенок двумя пальцами другой руки и положила на столик.

Села прямо, скрестив руки. Смотрела на него и на пистолет, направленный на нее.

Он опустил его.

– Или ты, или я, Кэй, – сказал он. Взглянул на часы.

– Во сколько же гости? – спросила она.

– В девять, – сказал он.

– А если не придет?

– Придет. Куда денется, – сказал он. – Звонил в струнный квартет, в котором играет, сказал, что не будет сегодня. И подарок тебе купил. Когда я уходил, брюки отпаривал.

– Скажи, а что тебе сделал Билли Веббер? – спросила она.

– Обнаружил, что телефонные разговоры прослушиваются. Меня шантажировал.

– А каким образом он это выявил? – Она положила руки на колени.

Он улыбнулся.

– С наркотиками был завязан, поэтому буквально чокнулся, не прослушивают ли его разговоры по телефону, – сказал он, – Пригласил однажды какого-то технаря, спеца по жучкам и прочим штукам. Его прибор, конечно, выдал положительный сигнал. Я сам чуть не рехнулся в тот момент. Дом только-только начал заселяться, нервы на пределе, все эти люстры и прочее.

– Ну и что ты сделал? – спросила она.

– Свинтился в ту же секунду к нему. Он жил в 6А. Сказал, что я владелец и что запеленговал его детектор. Пришлось объяснить, что баловался с телефонами любопытства ради. В общем, мы поладили. – Он продолжал сидеть, опустив руки между колен – пистолет дулом вниз. – Всучил ему на первый раз, помнится, две штуки, – сказал он. – Знал, что он шурует с наркотиками, и помалкивал. Он был в курсе моего прослушивания и тоже молчал. А потом ему понадобились деньги, большие суммы. Шантажисты требуют, как правило, ломовые бабки, не стесняясь. И однажды, когда его не было дома, я – к нему, сделал все там, что надо. Это-то как раз несложно... – вздохнул, взглянул на часы. – Рафаэль, завхоз мой, – этот вообще сам себя подставил. Комедия какая-то... Спектакль "Странная парочка". Любопытство его сгубило. Однажды, когда меня не было, проник в 13Б. Не знал, конечно, что я в курсе и что слежу за ним. Однажды сидит он за консолью, а я захожу...

– И снова шантаж, что ли? – спросила она.

– Да так, немножко, – ответил он. – Двести баксов в неделю. Тут дело в другом – пристрастился, скажем, как ты к этим сеансам. По четыре-пять часов в день и ночи прихватывал – пару раз в неделю обязательно. Смотрел все без разбора, запустил дела, и я ничего не мог поделать. А потом надумал, не притащить ли свою жену, и начал канючить. Но это было уже слишком. Затем и детишек своих захотелось бы приспособить... – Вздохнул, пожал плечами. – Его мадам, миссис Ортиз, неслабый кусок поимела, – сказал он.

– Я знаю, – заметила она, не сводя с него глаз. Сидела, сложив руки на коленях.

– Ты что же, интересовалась всем этим? Она кивнула.

Кивнул и он.

– Понятно, – сказал он.

– А Наоми тоже проявила интерес? – спросила она. Он покачал головой. Взглянул на нее:

– Нет, она не видела, – сказал. – Была чем-то похожа на тебя. Такая же либералка – до дрожи в коленях. А уж если где-то нарушены права человека – прямо в слезы. Я ей не рассказывал – сама догадалась. По Тринадцатому каналу шла передача "Новинки" об электронном наблюдении, да и я допустил несколько грубых промахов. – Он взглянул на часы. – Например, продемонстрировал странную для нее осведомленность на предмет местонахождения подставок под тарелки. А насчет постели... Ну что сказать? Несколько раз было. Неделю, может, чуть больше была любовь. Она была сверхзажата – разница лет ее удручала. – Он улыбнулся. – Семь лет. Мне было двадцать четыре, ей – тридцать один.

– Хотела обнародовать свое открытие? – спросила она.

Он кивнул.

– Заставил ее написать то письмо?

– Нет. Сам написал, – сказал он, улыбнувшись. – Скопировал ее почерк – обвел шариковой ручкой буквы в одной из ее записных книжек. Потом сделал ксерокс. Экземпляр получился четкий. Ну, а потом – упорство и усидчивость. Пятьдесят проб, пока не получилось письмо, которое ни у кого не вызвало подозрений. Времени у меня было навалом. Перевел Гринпису сто тысяч долларов, за это она дала мне месяц форы, чтобы за этот срок демонтировал все мониторы. – Он взглянул на часы.

Она сказала:

– Думаю, вначале ты... – Он встал, направил на нее пистолет.

– Пойдем в холл, – сказал он. – Кричать бесполезно – Вайды нет, Фила тоже. – Он постучал носком ботинка по ковру. – Внизу, у Островых, – вечеринка, гости. Тоже не услышат. Поэтому я и назначил столь позднее свидание.

Она продолжала сидеть, смотрела на него.

– Пожалуйста, прошу тебя... – сказала.

Он наклонился к ней.

– Другого варианта не вижу, поверь мне. Не спал всю ночь, стараясь найти выход. Ты – как Роки Шир... Даже если поклянешься, я тебе не поверю. Давай, пора! – Вскинув пистолет, жестом дал понять, чтобы поднималась.

Она перестала дышать, бросилась к столику, схватила нож, швырнула ему в голову, когда он наклонился, метнулась к нему в гигантском прыжке. Стул – задели спинку, то ли он, то ли она – отлетел в сторону и, падая, сбил их с ног. Фелис мяукнула и убежала.

Катались по ковру... Она – наверху! – схватила запястье руки с пистолетом. Он – другой рукой сжимал ее горло – с силой оттолкнул ее. Она, вцепившись в запястье, не отпускала руку – он перекатился через нее. Вскочил, сжимая пистолет в руке. Стоял и тяжело дышал. Она – на коленях – опиралась о журнальный столик. Рука у горла"

– Могу и здесь, – сказал он. – Так и быть, придется доработать сценарий.

Она швырнула тяжелый том "Художник Ренэ Мэгритт" – попала в мошонку. Он согнулся. Она кинулась, уцепилась за запястье уже двумя руками. А он, изогнувшись, с силой вывернул руку – она внизу, он сверху – придавив ее плечо к полу. Урчал, рычал, хрипел... и – кулаком! с маху! – лупил по другому плечу. Она вырвала "беретту" – изловчившись, вскочила, подбежала к окну. Держала пистолет обеими руками, прицеливаясь в него, пока он, выгнувшись и выставив плечо, массировал руку. Голубые глаза, не мигая, смотрели на нее. Фелис стояла в проеме-оконце и, не переставая, мяукала.

Тяжело дыша, они смотрели друг на друга.

– Доводилось стрелять в тире, когда жила в Сиракузах, – сказала она. – Встань там, у стены.

Не сводя с нее взгляда, сделал шаг в сторону.

– Кэй, – сказал он.

– Давай, иди, – сказала она, сжимая "беретту" обеими руками, держа палец на курке. – И, пожалуйста, не единого слова! Не желаю больше слышать тебя.

Он стоял и не шевелился.

– А как насчет последнего "прости"? – спросил он. Повернулся и побежал.

Она подняла пистолет, следя за ним в прицел. Бежишь, беги! Он удирал не в холл, а через прихожую – в спальню. Захлопнул дверь.

Она опустила "беретту".

Посмотрела на закрытую дверь.

Бросилась вдогонку.

Остановилась. По ногам пахнуло холодом.

Из-под двери выдуло снежинки. Они таяли – будто кто-то воду расплескал.

Она прикрыла веки, задержала дыхание.

Толкнула дверь – ну и ветрище!.. Сильнее, отлетела к стене.

В спальне шторы и легкие занавески – парусами. Вздымаются, хлопают... Неяркий свет настольной лампы. Левая створка окна сдвинута... ветер воет, снег метет и темным-темно за окном.

Она стояла, смотрела прямо перед собой, не двигалась. В горле – спазм, ком. Глотнула воздуха.

Прислонившись к притолоке, закрыла глаза. В безвольно повисшей руке, – пистолет.

Сделала глубокий вдох. Выдохнула. Вошла в комнату. Положила "беретту" на кровать. Стояла, потирая руки выше локтя. На глаза навернулись слезы.

Костяшками пальцев вытерла уголки глаз, подошла к окну. Отбросив край шторы в сторону, вытянула руки. Ухватившись за окантовку фрамуги двумя руками – какая холодная эта бронза! – чуть высунулась из окна. Дует ветер, снег кружится, а внизу... все белым-бело. Ветер вдруг утих. Распахнулись двери-аккордеон... Она резко обернулась. Он подошел, схватил ее и вытолкнул из окна.

Глава тринадцатая

Штора хлестнула по руке – она успела схватить край и повисла, а когда ухватилась двумя руками, стала раскачиваться. Висела за окном, в горсти – ситец штор, муслин легких занавесок, в воздухе. Ударялась плечом о кирпичную стену, подошвы скользили по стеклу. Она смотрела на него, а он – выглянул! – на нее. Штора натянулась. Взглянула наверх. Там, изнутри, карниз, шнуры, крючки, сборки...

Крайний крючок уже сорвался, следующий... уже несколько... Она подтянулась, ухватилась за внешний металлический рельс паза одной рукой, потом другой, Старалась коленями нащупать какой-нибудь выступ в стене, подтянулась на руках, перебирая пальцами. По спине гулял ветер, штору вдуло в окно, громко хлопнула дверь.

– Дьявольщина! – сказал он, выглянув. Покачал головой. Лицо исказилось. – Кошмар какой-то!

Она висела за окном, ухватившись за металлический рельс паза и смотрела на него.

– Не могу я! – орал как резаный. – Не могу! О себе я должен думать, о себе! – Отошел от окна.

Она карабкалась, обдирая колени об острые подтеки застывшего цементного раствора, соскальзывая то и дело – стена мокрая и скользкая. Нестерпимая боль в руках, пальцах. Пальцами левой все время пыталась дотянуться до оконной панели. Всего-то несколько сантиметров... Если бы ухватиться покрепче за раму, тогда можно было бы все-таки попробовать вскарабкаться по кирпичам. И главное – не думать, что висит за окном двадцатого этажа, и что ветер и снег, и что окно не на фасаде проклятой этой "щепки". Спина совершенно окоченела... Она вздрогнула. Медленно переставляя влево пальцы по мокрому и обжигающе-холодному рельсу паза, помогая коленями и бедрами, она, стараясь не смотреть вниз, пыталась дотянуться до отодвинутой створки. В спортклубе "Вертикаль"...

– В общем такой вариант меня тоже устраивает.

Она посмотрела на него.

Он сидел на подоконнике, сбоку, поглядывая на нее искоса, сквозь хлопья несущегося вниз снега. Глянцевые, в пластиковых перчатках, руки поглаживали "беретту".

– Ты дралась с ним, ну, боролась – если угодно. Потом он затащил тебя сюда, вытолкнул из окна, а сам застрелился. Через четыре минуты появится... Молю Бога, чтобы не опоздал. – Сунул пистолет во внутренний карман пиджака, поежился на ветру. – Между прочим, именно его не мешало бы вышвырнуть из окна.

Она зацепилась скрюченными пальцами за панель, подтянулась на руках – боль страшенная! – правым коленом – ничего не чувствует! – попыталась зацепиться за бороздку между кирпичами. Левое колено нашло опору. Упираясь обоими в стену, перехватила пальцами правой руки рельс с внутренней стороны паза.

Он встал, взял телескоп – руки в перчатках – за узкий конец. Нагнулся, широким концом надавил на средний и безымянный пальцы.

– Я тебя никогда не забуду, – крикнул против ветра. – Буду крутить кассеты и смотреть – нашу последнюю ночь, тот вечер, когда ты переехала в мой дом. Качество этой записи, конечно, дрянь, Особо – наше начало в тот субботний вечер. Шесть недель миновало, почти минута в минуту. – Улыбаясь, наклонился, надавил на пальцы телескопом – не очень сильно, чтобы не осталось следов. – Испытали всю полноту страсти, не правда ли? Видит Бог, не хотел я, чтобы был такой конец. Пока жив, вечно буду смотреть наши кадры. Брысь, Фелис! Пошла вон!

Фелис шла по подоконнику.

– Кому говорю? Брысь!

Фелис остановилась, посмотрела на него. Двинулась дальше. Обнюхала пальцы, вцепившиеся в край панели.

Выгнулась дугой, зашипела, ощерилась, мех поднялся дыбом.

Он выпрямился.

– Убирайся! – крикнул он. – Мама занята. Не видишь – падает.

Фелис обнюхала пальцы, прижатые телескопом, зашипела. Сделала еще пару шажков, высунула голову за панель, фыркнула, отряхивая снег. Заглянула вниз, увидела там лицо... смотрит на нее...

Попятилась, обнюхала пальцы еще раз.

Повернулась, зашипела, ощерилась. Пятилась по подоконнику и шипела.

– Чего расшипелась? – сказал он. – Успокойся. Твой папа с тобой.

Фелис посмотрела на него, заворчала, глаза сузились. Заурчала, оскалилась, бока втянула, хвост напрягся, вытянулся стрелой.

– Не заходись, Фелис! – сказал он и ткнул ее телескопом в бок. – А то дождешься... и ты...

Она вырвалась из его рук, с каким-то рычанием метнулась на него, впилась зубами в нос, пропоров веки когтями, вонзила их в глаза. Телескоп покатился на пол, когда Пит отдирал ее от себя. Падая навзничь, он кричал. Крик приглушенный – Фелис висела мертвой хваткой.

* * *

В холле двадцатого этажа – ни единого звука. Он еще в лифте, до того как вышел из кабины, посмотрел на часы. Было ровно девять. Руки, как и положено, когда несут подарок, согнуты под прямым углом.

Когда Пит Хендерсон говорил о стратегии и тактике, что он имел в виду? Что хотел этим сказать? Подошел к зеркалу. Полный порядок... Глаза красные, как у кролика. Видок тот еще!.. Поправил воротник пиджака, чтобы спрятать мятую рубашку. Зачем, спрашивается. Через минуту будет все то же самое...

Он подошел к двери квартиры 20Б. Прислушался. Тишина... Нажал кнопку звонка. Внутри раздался трезвон.

Стоял, смотрел на украшенную лентами коробку из магазина "Антикварный кукольный дом". Подарок – вполне. Безобидные...

Крик какой-то изнутри...

Повернул круглую ручку. Не заперто...

Приоткрыл дверь. В прихожей – свет.

– Хелло, – крикнул он. – Хозяева дома?

Булькающий стон... Из спальни.

Распахнул дверь. Хм-м!.. На кухне беспорядок, а он считал, что она аккуратистка. Птица какая-то... Орел, что ли? Может, ястреб. Парит между кухней и ванной. Дверь в спальню закрыта.

– Хелло, – позвал он, входя в прихожую. Положил коробку на полку викторианской вешалки с кособокой мраморной доской. К ногам упал нож. От неожиданности он отскочил в сторону.

Остро наточенный обыкновенный кухонный нож. Лезвие сантиметров пятнадцать-шестнадцать, черенок – черный.

Поднял. Посмотрел. Положил рядом с коробкой.

Подошел к двери спальни. Холодрыга, однако, у нее там!.. По ногам – поземка. Постучал.

– Кэй, – позвал он. – Это я, Сэм Эйл. Как вы там, все нормально?

Стон...

Приоткрыл дверь, и сразу ударил ветер. И кошка... вылетела пулей. Оранжевая с белым... И с красным. Помчалась в гостиную. Хвост с черной отметиной на конце – трубой.

Он распахнул дверь и застыл. Сердце упало.

Мужчина с окровавленным лицом сидел на полу, прислонясь к кровати. Он стонал, протягивая окровавленные руки. Пит Хендерсон... Там, где глаза, – темно-красные провалы. Точь-в-точь Эдип, вернее, актер в роли Эдипа в финальной сцене. Наполовину сорванная с крючков драпировка, вся перекрученная, полощется на ветру за окном. Господи! Матерь Божия! Кто там карабкается за окном? Темноволосая голова... Смотрит на него. Черт с ним, с Питом Хендерсоном... В два прыжка достиг окна, опустился на колено. Сердце бухало в ребра, дыхание рвалось. Ухватившись за ремень, обхватил другой рукой – мокрая водолазка, сама вся ледяная, дрожит – подтянул ее на подоконник. Она повалилась набок, сморщилась от боли. Изодранные на коленях джинсы – в крови.

– Господи! – сказал он. – Боже мой!

За спиной стонал Хендерсон.

Он помог ей сесть, спустил ноги в комнату. Закрыл окно, задвинув панель и повернув винт. Расстегнул пиджак.

– Сейчас вызову "скорую", – заорал во все горло. – Одну секунду...

– Я не глухой, – заметил Хендерсон.

Она сидела на подоконнике и тяжело дышала. Ее колотило. Смотрела на Хендерсона, скрестив руки и сунув несгибающиеся пальцы рук под мышки. Мокрые волосы спутаны, губы – цвета синьки. Обернулась, посмотрела на него, когда набрасывал на плечи свой пиджак. Спросила:

– А Фелис? Кошка моя?

– Убежала в гостиную, – сказал он. Разжав руки, оттолкнулась от подоконника.

– Душ, – сказала она.

Он помог ей встать.

– Господи, что же это? Что все это значит? – спросил Сэм.

Поддерживая, он повел ее прямо по занавеске, конец которой лежал теперь на полу. Она сотрясалась, дышала неровно. Стонал Хендерсон. Она шла, стараясь держаться ближе к шкафам, смотрела прямо перед собой. Он придерживал ее за талию одной рукой, положив другую на плечо своего пиджака.

Она сказала:

– Он хотел... убить... вас и меня...

– За что? Почему?

– Он убил всех тех, – сказала она. – Дом напичкан аппаратурой – подслушивающие устройства, видеокамеры. Все видел, все слышал.

– Ничего себе!

Она сняла его пиджак, подойдя к двери.

– Он владелец этого дома, – сказала она. – Вон там телефон. Будьте осторожны – у него ваш пистолет, – добавила, отдавая пиджак. – Он сын Теа Маршалл.

– Я догадался. Видеокамеры... Вот оно что! Понятно...

Она пошла в ванну. Включила свет. Закрыла дверь. Заперла на задвижку. Ухватившись за смеситель в стиле "Арт деко", повернула кран.

Стояла под душем, смотрела на ободранные колени, ладони, пальцы. Потом долго массировала руки. Повернула кран, сделала погорячей. А потом стояла, обхватив себя руками, и глотала слезы.

Когда они вышли из патрульной машины у подъезда "Небоскреба ужасов", было что-то около двух на часах Сэма. По обе стороны навеса сияли галогенные лампы на треногах, на парковке в два ряда фургоны, из-за угла Девяносто второй улицы выворачивал еще один. Черного цвета камеры – на плечах у телевизионщиков – вытаращились на них как по команде. Сэм расталкивал их направо и налево, шел, вскинув руки с оттопыренным указательным пальцем. Уолт, размахивая лопатой, пригрозил.

Они вошли в вестибюль, где более двадцати жильцов делились последними новостями радио и высказывали желание присутствовать на предстоящем сногсшибательном процессе.

– Неужели дом прослушивался? – спросила Вайда.

– Да, – ответила она. Дмитрий добавил:

– Он и Рафаэля убил, и всех других.

– Бренди Коннахэй умер своей собственной смертью, – уточнила она.

– Они забрали кассеты, – сказал Стефан. – Мы что, все там?

Она кивнула.

– Он лишился зрения? – спросил кто-то.

– Да, – ответил Сэм.

Подойдя к лифту, повернулся, поднял руки и сказал:

– Ребята, мы дали показания в полицейском участке. Завтра утром обо всем узнаете из газет. Не хочу, чтобы вы подумали, будто не разделяю вашего волнения, но, поверьте, у нас была тяжелая ночь, особенно у мисс Норрис. Питер Хендерсон находится в клинике "Метрополитен". Он под надзором полиции. Больше за вами никто не следит. Если есть вопросы, обращайтесь к мистеру Райту, детективу Девятнадцатого участка. Он человек вежливый и обходительный. Благодарю за внимание.

Они вошли в кабину правого лифта и уехали.

Она сварила крепчайший кофе. Сидели на абрикосовом диванчике, пили кофе, разговаривали. Фелис спала, свернувшись клубком у нее на коленях.

Сэм сказал:

– Похоже, зверюга станет самой знаменитой кошкой страны. Пора ей дать интервью Моррису из "Девяти жизней".

Она отпила пару глотков из кружки.

– Большой кайф поимеют от этой встречи оба, – ответила коротко.

Он улыбнулся. Не сводил с нее глаз. Отпил кофе. Взглянул на люстру.

– Невероятно, – сказал он. – Психопатия, сумасшествие на почве ТВ. Думаю, это неизбежно. Не один он – рано или поздно еще кто-нибудь спятит.

– А он и так не единственный, – заметила она. – Есть в Нью-Йорке отель, где то же самое. И еще два каких-то жилых дома. По крайней мере он так утверждал. Сэм, – она взглянула на него, – между прочим я никогда не смотрела, верней не видела вас там. Поставила такое условие в самом начале – никаких ванн и никакого Сэма.

– Приятно слышать, – сказал он.

– Вы даже не представляете, насколько это... гипнотизирует, – сказала она. – Просто невозможно оторваться. Все время что-то происходит, и даже самые прозаические вещи оказываются интересными, потому что – сама жизнь: никогда не знаешь, что будет дальше.

Отхлебнули кофе. Она сказала:

– Мне нужно спуститься туда, в его квартиру. Там спрятаны кассеты – думаю, они их не нашли. Хочу их уничтожить. Есть и еще. Они им понадобятся, хотя, возможно, он их стер. Впрочем, вряд ли – вчера ему было не до этого.

– Моих уже, наверно, нет.

– Нет так нет, – сказала она. – Я сейчас туда, в квартиру 13Б. Не хотите со мной?

Обменялись взглядами.

– Просто взглянуть, – сказала она. – Не подсматривать, нет.

– Разве квартира не опечатана?

– Пустяки. Приклеили какую-то полосочку. У меня есть ключ. Не беспокойтесь – объясню детективу Райту, что там делала и почему, даже если не найду кассеты. Уверена, он меня поймет. Если нет, беру на себя всю ответственность.

Он подергал мочку уха.

– Ну, в таком случае, – сказал он, – мне следует пойти. Взгляну, на всякий случай, вдруг потом займусь постановкой мини-сериалов.

– Что вы хотите сказать, говоря "на всякий случай"? – спросила она, наклоняясь и ставя кружку на столик. – Мы же все-таки должны внести свою лепту. – Она взяла Фелис на руки, встала, повернулась и сморщилась от боли. – О, Господи! Как болят колени!

– Представляю! – сказал он, не сводя с нее глаз. Встал и тоже поморщился.

Она положила Фелис на диванную подушку. Наклонилась, поцеловала ее в голову.

– Хорошая коша! – сказала она. – Какая умная коша! – поцеловала кошачий нос. – Отныне и вовек для тебя самый отборный тунец.

Фелис скатилась с подушки на абрикосовый бархат, замурлыкала – глаза закрыты, усы подрагивают. Они пошли в прихожую. Она сказала:

– Держу пари, сейчас в каждой квартире обсуждают в подробностях случившееся.

Он открыл дверь, придержал, пропуская ее вперед.

– Любопытно взглянуть, хотя бы мельком, – сказал он, идя за ней следом.

Примечания

1

– А, да исп.

2

– Да, двадцать пять минут (исп.).

3

– Точность какая. Двадцать пять минут (исп.).

4

Scrabble (англ.) – настольная игра в угадывание слов. Играют от двух до четырех игроков. Используются фишки с буквенными и числовыми значениями. Представляет собой среднее между составлением анаграмм и отгадыванием кроссвордов.

5

Раут, ужин с танцами. По протоколу полагается быть в вечерних туалетах, мужчинам – в галстуке-бабочке, женщинам – в длинных платьях.

6

Выращиваются в Великобритании. Путем скрещивания выводят породу специально для приготовления жаркого.

7

Duplex (англ.) – квартира, расположенная на двух этажах.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12