Гай тоже был занят и, подобно другим женатым мужчинам, уходил из дому почти ежедневно. Миновал День Труда, и педагог Гая по голосу вернулся в город; Гай работал с ним по утрам, а во второй половине дня ходил пробоваться на роли в театральных постановках и коммерческой рекламе. За завтраком он раздраженно читал театральную страницу: буквально всеукатили на гастроли с “Небоскребом”, или с “Брысь, кошка!”, или с“Невозможными годами жарких сентябрей”; только он торчал в Нью-Йорке со своим анацином. Но Розмари знала, что очень скоро Гай получит хорошую роль, и спокойно ставила перед ним кофе, а сама читала другие разделы газеты.

Детская пока оставалась кабинетом с беловатыми стенами и мебелью, оставшейся от прежней хозяйки. Позже появятся бело-желтые обои, чистые и свежие. Образец этих обоев Розмари спрятала в “Пикассо Пикассо” вместе с рекламой Сакса и эскизами колыбели и бюро.

Она поделилась своим счастьем с братом, Брайаном. Никто другой в семье за нее не порадовался бы, все – родители, братья, сестры – были настроены враждебно и не хотели простить ей: а) что она вышла замуж за протестанта, б) не венчалась в церкви и в) в итоге получила свекровь, дважды разведенную и живущую в Монреале с мужем-евреем.

Она приготовила для Гая цыпленка маренго и vitello tonnato^[1], испекла слоеный торт мокко и полную миску сдобного печенья.

* * *

Минни Кастивет они услышали раньше, чем увидели; через стену в спальне доносился ее голос – хриплый голос уроженки Среднего Запада. “Роман, иди спать! Уже двадцать минут двенадцатого!” И через пять минут: “Роман! Прихвати с собой настойку на корне!”

– Не знал, что сериал “Папаша и мамаша Кеттл” еще снимают, – усмехнулся Гай, и Розмари неуверенно рассмеялась. Она была на девять лет моложе Гая и понимала не все из того, что он говорил.

Они познакомились с приятной пожилой парой, Гулдами из 7F, и с говорившими с немецким акцентом Брунами из 7C и их сыном Вальтером, с улыбкой кивали Келлогам (7G), мистеру Стайну (7H), и господам Дюбину и Дивору (7B). (Розмари очень быстро узнала имена всех соседей по табличкам у дверных звонков и из почты, которую оставляли на коврике у двери; она без зазрения совести читала адреса.) Кэппы из 7D, невидимки, не получающие ни писем, ни газет, вероятно, уехали на лето; а Кастиветов из 7A нельзя было увидеть, но можно было услышать (“Роман! Где Терри?”), как, впрочем, и других отшельников и жильцов, выходящих в самое необычное время дня. Дверь Кастиветов находилась прямо напротив лифта, почту на коврике легко было разглядеть. Эта пара получала авиапочту из удивительного множества самых разных мест: из шотландского Ховика, из французского Лангеака, из бразильской Витории, из австралийского Сесснока. Они выписывали “Лайф” и “Лук”.

И ни следа сестер Тренч, Адриана Маркато, Кита Кеннеди, Перл Эймс или их современных последователей. Дюбин и Дивор оказались гомосексуалистами; все остальные производили впечатление совершенно обычных людей.

Среднезападный говор слышался почти каждый вечер – из соседнего помещения, которое, как поняли Розмари и Гай, когда-то вместе с их жильем составляло одну огромную квартиру. “Невозможно быть уверенным на сто процентов!” – возражал женский голос. И еще: “Если хочешь знать моемнение, ей вообще ничего не следует говорить; вот что!”

Однажды в субботу вечером к Кастиветам пришли гости; разговаривало и пело больше десяти человек. Гай легко уснул, но Розмари не спала до начала третьего, слушая немузыкальное пение и звуки флейты и кларнета за стеной.

* * *

Розмари вспоминала предостережение Хатча и чувствовала тревогу, лишь когда примерно раз в четыре дня спускалась с грязным бельем в подвал. Служебный лифт и сам по себе вызывал беспокойство – он был маленький, без лифтера и постоянно вздрагивал и скрипел. Подвал же производил странное впечатление: там в когда-то выбеленных кирпичных коридорах звучали отдаленные шаги и хлопали невидимые двери, а под лампами в проволочных сетках стояли выброшенные холодильники.

Именно здесь не так давно нашли завернутое в газету тело младенца, вспоминала Розмари. Чей это был ребенок и как он умер? Кто его нашел? Разыскали ли и наказали ли того, кто его бросил? Надо бы пойти в библиотеку и почитать старые газеты, на которые ссылался Хатч... но тогда происшествие станет еще более реальным и страшным. Было бы невыносимо знать, где лежал ребенок, а может быть, и ходить мимо этого места в прачечную и потом обратно к лифту. Розмари сочла частичное неведение благом. Будь проклят Хатч с его добрыми намерениями!

Из прачечной вышла бы отличная тюрьма: сырые кирпичные стены, лампочки в проволочных сетках, десятки глубоких двойных раковин в отгороженных сеткой кабинках. Здесь стояли стиральные и сушильные машины, куда нужно было бросать монеты, а в кабинках – такие же машины, но принадлежащие жильцам. Розмари приходила сюда в уикэнды или после пяти; в рабочие дни до пяти здесь гладили и болтали стайки негритянок. Когда она входила, все сразу замолкали. Розмари улыбалась и старалась вести себя незаметно, но женщины упорно молчали, и ей делалось неловко; негритянки действовали на нее угнетающе.

Однажды (они с Гаем жили в Брэмфорде уже две недели) в четверть шестого Розмари сидела в подвале, читала “Нью-йоркер” и ждала, когда нужно будет добавить смягчитель в воду для полоскания. Неожиданно появилась девушка примерно ее возраста – темноволосая, с тонким, как камея, лицом; Розмари вдруг сообразила: да это же Анна-Мария Альбергетти! На девушке были белые сандалии, черные шорты и абрикосовая шелковая блузка, в руках – пластиковая корзина с бельем. Кивнув Розмари и больше не взглянув на нее, девушка подошла к одной из кабинок, открыла ее и начала перекладывать белье в машину.

Насколько Розмари было известно, Анна-Мария Альбергетти в Брэмфорде не жила, однако она вполне могла забежать к кому-нибудь в гости и вызваться помочь по хозяйству. Но более внимательный взгляд убедил Розмари в том, что она ошиблась: у девушки был чересчур длинный и острый нос. Нашлись и другие, не столь заметные, отличия в чертах лица и фигуре. Сходство тем не менее было замечательное – но вдруг Розмари обнаружила, что девушка вопросительно смотрит на нее; машину она уже заполнила и закрыла.

– Простите, – смутилась Розмари, – я приняла вас за Анну-Марию Альбергетти, потому и засмотрелась. Простите.

Девушка покраснела, улыбнулась и потупилась.

– Не извиняйтесь, – ответила она. – Это часто бывает. Я еще в школу бегала, когда меня все стали принимать за Анну-Марию. Она тогда впервые появилась в “Вот идет конюх”. – Девушка, по-прежнему румяная от смущения, серьезно посмотрела на Розмари. – Сама я никакого сходства не вижу. Я, конечно, тоже итальянка, но по видуникакого сходства нет.

– Есть, и очень большое, – возразила Розмари.

– Наверное, – ответила девушка. – Мне все об этом говорят. Но я сама его не вижу. А жаль, ей-богу.

– Вы с ней знакомы? – спросила Розмари.

– Нет.

– Вы так сказали “Анна-Мария”, что я подумала...

– Да нет, просто я ее так называю. Наверно, потому, что все время о ней слышу. – Она вытерла ладони о шорты, подошла и с улыбкой протянула руку. – Я Терри Джиноффрио и сама выговариваю свое имечко с трудом, так что не ломайте зря язык.

Розмари улыбнулась в ответ и пожала ей руку.

– А я Розмари Вудхауз. Мы здесь недавно. А вы давно?

– Да я не то чтобы настоящая жиличка, – ответила девушка. – Просто живу у мистера и миссис Кастивет с седьмого этажа. Что-то вроде гостьи – с июня. А вы здесь давно?

– Нет, – с улыбкой сказала Розмари, – но наша квартира – следующая за вашей и когда-то была ее частью.

– О, так вы – та пара, что въехала в квартиру старой леди, – сказала девушка. – Миссис... ну, той старушки, что умерла!

– Гардения.

– Верно. Они с Кастиветами дружили. Она выращивала травы и приносила миссис Кастивет для кухни.

Розмари кивнула.

– Когда мы в первый раз осматривали квартиру, – вспомнила она, – одна комната была сплошь заставлена растениями.

– Теперь, когда она умерла, – сказала Терри, – миссис Кастивет устроила маленькую теплицу на кухне и сама выращивает травы.

– Прошу прощения, – мне нужно добавить смягчитель. – Розмари поднялась и достала из корзины для белья бутылочку со смягчителем.

– А знаете, на кого вы похожи? – спросила Терри; Розмари, отвинчивая пробку, ответила:

– Нет. На кого?

– На Лори Пайпер.

Розмари рассмеялась.

– Ну нет. Хотя забавно: до того, как мы поженились, мой муж встречался с Лори Пайпер.

– Правда? В Голливуде?

– Нет, здесь. – Розмари налила смягчитель в крышечку. Терри открыла дверцу машины, Розмари поблагодарила и вылила смягчитель в барабан.

– Так ваш муж актер? – спросила Терри.

Завинчивая крышку, Розмари довольно кивнула.

– Честно? А как его зовут?

– Гай Вудхауз, – ответила Розмари. – Он играл в “Лютере” и в “Никтоне любит альбатроса”. И часто выступает по телевидению.

– Здорово! Я смотрю телевизор с утра до вечера, – сказала Терри. – Ручаюсь, я его видела! – Где-то в подвале зазвенело разбитое стекло – бутылка или окно. – Ух ты!

Розмари поежилась и с опаской посмотрела на дверь.

– Терпеть не могу этот подвал.

– Я тоже, – созналась Терри. – Хорошо, что вы здесь. Одна я бы сейчас напугалась до чертиков.

– Наверное, рассыльный уронил бутылку, – предположила Розмари.

В ответ Терри сказала:

– Послушайте, мы могли бы ходить сюда вместе. Ваша квартира возле служебного лифта, верно? Я по пути могла бы звонить вам в дверь, и мы спускались бы сюда вдвоем. А можно сперва звонить по внутреннему телефону.

– Это было бы замечательно, – обрадовалась Розмари. – Ужасно не люблю ходить сюда одна.

Терри радостно расхохоталась; казалось, она подыскивает слова. Наконец она проговорила сквозь смех:

– У меня есть талисман, который, может быть, поможет нам обеим! – Отогнув воротник блузки, она вытащила серебряную цепочку и показала Розмари серебряный филигранный шарик чуть меньше дюйма в диаметре.

– Какая прелесть! – ахнула Розмари.

– Правда? Мне его позавчера дала миссис Кастивет. Ему триста лет. А то, что внутри, она вырастила в своей теплице. Это талисман, он должен приносить удачу.

Розмари внимательно разглядывала талисман, который Терри держала кончиками пальцев. Шарик был заполнен зеленовато-коричневым губчатым веществом, которое выдавливалось через отверстия филиграни. Горький запах заставил Розмари отшатнуться.

Терри снова рассмеялась.

– Запах мне не мешает. Надеюсь, талисман подействует!

– Прекрасная вещь, – заметила Розмари. – Никогда ничего подобного не видела.

– Из Европы, – пояснила Терри. Прислонившись бедром к машине, она восхищенно поворачивала шарик. – Кастиветы – самые удивительные люди на свете. Они подобрали меня на улице – буквально; я свалилась на Восьмой авеню, они привели меня сюда и приняли, как мать и отец. Или, пожалуй, как дедушка и бабушка.

– Вы были больны? – спросила Розмари.

– Это мягко сказано, – усмехнулась Терри. – Я умирала с голода, принимала наркотики и делала еще много такого, чего теперь стыжусь; когда я начинаю об этом думать, меня тошнит. Мистер и миссис Кастивет совершенно перевоспитали меня. Они отучили меня от наркотиков, накормили, дали чистую одежду; им для меня ничего не жалко. Кормят меня здоровой пищей и витаминами; меня даже регулярно осматривает врач! А все потому, что они бездетные. Я для них как дочь, которой у них никогда не было, понимаете?

Розмари кивнула.

– Вначале я думала, что все это делается не без задней мысли, – продолжала Терри. – Что есть тайная причина – что-то, связанное с сексом, чего хотят они оба, или он, или она. Но они мне и впрямь как дедушка и бабушка. Ничего такого. Попозже они меня отправят в школу для секретарш, и, честное слово, я не подведу. Я всего три года училась в школе, но это ничего. – И она спрятала шарик под блузку.

Розмари сказала:

– Приятно знать, что есть такие люди, особенно когда слышишь о всеобщей апатии и о том, как все боятся брать на себя ответственность.

– Таких, как мистер и миссис Кастивет, немного, – согласилась Терри, – если бы не они, я бы сейчас была на том свете. Правда-правда. На том свете или в тюрьме.

– А у вас нет семьи, которая вам бы помогала?

– Брат во флоте. Чем меньше о немговорить, тем лучше.

Розмари переложила выстиранное белье в сушильную машину и стала ждать Терри. Они болтали о небольшой роли Гая в “Другом мире”(“Конечно, я его помню! Так вы замужем за ним?”), о прошлом Брэмфорда (Терри ничего о нем не знала), и о предстоящем визите Папы в Нью-Йорк. Терри, как и Розмари, была католичкой, но не соблюдала обряды; однако ей очень хотелось достать билет на папскую мессу, которую будут служить на стадионе “Янки”. Когда и ее белье отстиралось и отправилось в сушилку, Розмари и Терри вместе поднялись служебным лифтом на седьмой этаж. Розмари пригласила Терри посмотреть квартиру, но Терри попросила повременить: Кастиветы обедали в шесть, и ей не хотелось опаздывать. Она сказала, что позвонит Розмари по внутреннему телефону и они вместе спустятся в подвал за высохшим бельем.

Гай оказался дома, у телевизора. Он ел картофельные чипсы и смотрел фильм с Грейс Келли.

– Вот уж кто одет как картинка, – заметил он.

Розмари рассказала ему о Терри и Кастиветах и о том, что Терри запомнила его в “Другом мире”. Гай посмеялся, но ему было приятно. Он побаивался, как бы роль в новой комедии, на которую он сегодня пробовался, досталась не ему, а Дональду Баумгарту.

– Боже правый, – вздохнул он. – Что за имя – Дональд Баумгарт? – Самого Гая, до того, как он взял псевдоним, звали Шерман Пиден.

В восемь вечера Розмари и Терри забрали высохшее белье, и Терри пошла к Розмари, чтобы познакомиться с Гаем и посмотреть квартиру. Она краснела и робела перед Гаем, отчего тот вдруг принялся сыпать цветистыми комплиментами, приносить пепельницы и зажигать спички. Терри никогда прежде не бывала в этой квартире; незадолго до ее появления в Брэмфорде у миссис Кастивет с миссис Гардения вышла небольшая размолвка, а вскоре миссис Гардения впала в кому да так и не пришла в себя.

– Симпатичненькая квартирка, – похвалила Терри.

– Будет, – ответила Розмари. – Мы еще и половины не сделали.

– Есть! – воскликнул Гай, щелкнув пальцами. Он с торжеством указал на Терри. – Анна-Мария Альбергетти!

Глава 4

Хатч прислал подарок – ведерко для льда: высокое, тикового дерева, с яркими оранжевыми полосами. Розмари тут же позвонила ему и поблагодарила. Хатч видел квартиру после ухода маляров, но до переезда. Розмари объяснила, что стулья прибудут через неделю, а диван – через месяц.

– Ради Бога, не думайте пока о гостях, – сказал Хатч. – Расскажите, как дела.

Розмари рассказала, перечислив все радостные подробности.

– И соседи у нас самые обычные, – сказала она. – Есть, конечно, и необычные, но тоже обыкновенные – парочка голубых. Напротив нас живет пожилая чета, Гулды, они выращивают персидских кошек где-то в Пенсильвании. Предлагали нам котеночка.

– Кошки линяют, – заметил Хатч.

– Есть еще одна пара, с которой мы пока не знакомы. Они приняли в дом девушку-наркоманку, полностью вылечили ее и теперь определили в школу секретарш.

– Вы словно переселились на ферму Солнечного ручья, – усмехнулся Хатч. – Рад за вас.

– Правда, подвал тут страшноватый, – говорила Розмари. – Каждый раз, спускаясь туда, я вас проклинаю.

– При чем тут я?

– Это все ваши рассказы.

– Если вы о том, что я пишу, так я и сам себя проклинаю. А если о том, что я вам рассказал, то с таким же правом можете проклинать пожарную тревогу за пожар или метеобюро за тайфун.

Розмари, устыдившись, ответила:

– Ну, теперь будет не так плохо. Девушка, о которой я говорила, хочет ходить туда со мной.

Хатч ответил:

– Очевидно, как я и предсказывал, вы хорошо повлияли на дом, и он перестал быть комнатой ужасов. Пользуйтесь ведерком для льда и передайте привет Гаю.

* * *

Появились Кэппы из квартиры 7D – дородная пара, лет тридцати с небольшим, с любопытной двухлетней дочерью Лайзой.

– Как тебя зовут? – спросила Лайза, сидя в своей коляске. – Ты уже скушала яишенку? А капитана Кранча скушала?

– Меня зовут Розмари, – ответила Розмари. – Яичницу я уже съела, но я никогдане слышалао капитане Кранче. Кто это такой?

* * *

Вечером в пятницу 17-го сентября Розмари и Гай отправились на предварительный прогон пьесы “Миссис Дэлли”, а оттуда – к фотографу Ди Бертильону на вечеринку, которую тот устраивал у себя в студии на Западной Сорок восьмой улице. Гай с Бертильоном поспорили из-за политики актерской ассоциации по органичению приема иностранных актеров (Гай считал, что это правильно, а Бертильон не соглашался), и хотя спор быстро захлебнулся в потоке шуток и сплетен, вскоре, около часа, Гай увел Розмари домой.

Ночь была тихая и теплая, и они пошли пешком; подходя к темной громаде Брэмфорда, они увидели на тротуаре перед домом человек двадцать, обступивших полукругом припаркованный автомобиль. Рядом ждали две полицейские машины с красными мигалками.

Предчувствуя недоброе, Розмари и Гай взялись за руки и ускорили шаг. Автомобили притормаживали, в Брэмфорде открывались окна, между головами горгулий забелели лица. Из дома вышел Тоби, ночной дежурный, с коричневым одеялом в руках. Полицейский повернулся к нему и взял одеяло.

Крыша машины – фольксвагена – прогнулась, ветровое стекло разлетелось на миллион осколков.

– Насмерть, – сказал кто-то, а другой добавил:

– Я посмотрел вверх и подумал, что летит какая-то большая птица, вроде орла.

Розмари и Гай встали на цыпочки и вытянули шеи, стараясь заглянуть в круг.

– Отойдите, – сказал полицейский из середины.

Толпа расступилась, кто-то попятился. На тротуаре лежала Терри, глядя в небо одним глазом. Половина ее лица превратилась в красное месиво. Терри накрыли одеялом, и оно сразу покраснело сперва в одном месте, потом в другом.

Розмари отвернулась и зажмурилась, бессознательно перекрестившись правой рукой. Она плотно сжала губы, опасаясь, что ее вырвет.

Гай моргнул и присвистнул.

– О Боже, – сказал он. – О Господи!

Полицейский попросил его отойти.

– Мы ее знали, – сказал Гай.

Другой полицейский повернулся и спросил:

– Как ее зовут?

– Терри.

– А фамилия? – Полицейскому было лет сорок, на лбу его проступила испарина. У него были красивые голубые глаза с густыми черными ресницами.

Гай сказал:

– Ро, как ее фамилия? Терри кто?

Розмари открыла глаза и сглотнула.

– Не помню, – ответила она. – Что-то итальянское, на Дж. Длинная фамилия. Она смеялась, что ей самой не выговорить.

Гай сказал синеглазому полицейскому:

– Она жила у Кастиветов, в квартире 7А.

– Это мы уже знаем, – ответил полицейский.

Подошел второй полицейский со светло-желтым листком из записной книжки в руке. За ним стоял мистер Миклас, с поджатыми губами, в плаще поверх пижамы.

– Все ясно, – сказал полицейский синеглазому и протянул ему желтый листок. – Приклеила к окну пластырем, чтобы не унесло.

– Есть там кто-нибудь?

Второй покачал головой.

Синеглазый полицейский прочитал то, что было написано на листке, задумчиво цедя воздух сквозь зубы.

– Тереза Джиноффрио, – сказал он.

Он произнес это на итальянский манер. Розмари кивнула.

Гай сказал:

– В среду вечером никак нельзя было подумать, что у нее в голове мрачные мысли.

– Только мрачные, – отозвался полицейский, открывая папку для бумаг. Он вложил туда листок; желтая полоска виднелась снаружи.

– Вы ее знали? – спросил мистер Миклас у Розмари.

– Немного, – ответила она.

– Ну, конечно, – сказал мистер Миклас, – вы ведь тоже с седьмого.

Гай обратился к Розмари:

– Идем, зайка. Пошли наверх.

Полицейский спросил:

– Вы не знаете, где нам найти Кастиветов?

– Нет, – ответил Гай. – Мы с ними не знакомы.

– Обычно они в это время дома, – сказала Розмари. – Мы их слышим через стену. У нас общая стена в спальнях.

Гай обнял Розмари за плечи.

– Пошли, зайка, – повторил он. Они кивнули полицейскому и мистеру Микласу и направились к дому.

– А вот и они, – вдруг сказал мистер Миклас. Розмари и Гай остановились и обернулись. Со стороны центра, оттуда же, откуда и они, приближались рослая, ширококостная седая женщина и высокий, худой, сутулый мужчина.

– Кастиветы? – спросила Розмари. Мистер Миклас кивнул.

Миссис Кастивет была в светло-синем платье и белых перчатках, с белой сумочкой, в белых туфлях и шляпе. Она, как нянька, держала мужа за руку. А он был ослепителен в своем многоцветном полосатом пиджаке и розовом галстуке, в красных брюках и серой широкополой шляпе с розовой лентой. Ему было лет семьдесят пять или больше; ей – шестьдесят восемь или девять. Они шли с выражением живого интереса на лицах, дружелюбно и вопросительно улыбаясь. Полицейский направился к ним, и их улыбки растаяли. Миссис Кастивет тревожно сказала что-то; мистер Кастивет нахмурился и покачал головой. У него был широкий рот с розовыми, словно напомаженными губами; щеки бледные, как мел; маленькие глаза сверкали в глубоких глазницах. У его жены – крупный нос и отвислая, мясистая нижняя губа ворчуньи. На цепочке, спускавшейся из-за простых перламутровых сережек, висели очки в розовой оправе.

Полицейский спросил:

– Вы Кастиветы с седьмого этажа?

– Да, – сухо ответил мистер Кастивет таким тоном, что поневоле прислушаешься.

– У вас проживает молодая женщина по имени Тереза Джиноффрио?

– Да, – подтвердил мистер Кастивет. – А в чем дело? Несчастный случай?

– Приготовьтесь услышать плохую новость, – сказал полицейский. Он выждал, посмотрел на Кастиветов и добавил: – Мисс Джиноффрио мертва. Покончила с собой. – Он ткнул пальцем себе за плечо. – Выбросилась из окна.

Они смотрели на него с неизменившимся выражением, как будто он еще ничего не сказал; затем миссис Кастивет наклонилась, взглянула на одеяло в алых пятнах, выпрямилась и посмотрела полицейскому в глаза.

– Этого не может быть, – заявила она громким голосом уроженки Среднего Запада, каким приказывала “Роман-принеси-мне-настойки-из-корня”. – Это ошибка. Там лежит кто-то другой.

Полицейский, не отворачиваясь от нее, сказал:

– Арти, дай им посмотреть.

Миссис Кастивет прошла мимо него, поджав губы.

Мистер Кастивет остался.

– Я знал, что так будет, – сказал он. – Примерно каждые три недели ее охватывала глубокая депрессия. Я это заметил и сказал жене, но она ничего не хотела слушать. Она оптимистка и отказывается признавать, что не всегда бывает так, как ей хотелось бы.

Вернулась миссис Кастивет.

– Это еще не значит, что она покончила с собой, – заявила она. – Девочка была счастлива, с чего бы ей накладывать на себя руки? Должно быть, это несчастный случай. Наверно, она мыла окна и потеряла опору. Она всегда старалась нас удивить, все мыла, чистила, хлопотала...

– Но не в полночь же! – возразил мистер Кастивет.

– А что? – сердито фыркнула миссис Кастивет. – Может, и в полночь!

Полицейский достал из папки желтый листок и протянул ей.

Миссис Кастивет замялась, потом взяла листок и перевернула, чтобы прочесть. Мистер Кастивет наклонил голову, заглядывая ей через плечо, и тоже стал читать, шевеля тонкими губами.

– Это ее почерк? – спросил полицейский.

Миссис Кастивет кивнула. Мистер Кастивет сказал:

– Определенно. Да, точно.

Полицейский протянул руку, и миссис Кастивет вернула ему листок. Он сказал:

– Спасибо. Я прослежу, чтобы вам его вернули, когда мы закончим.

Она сняла очки, которые повисли на цепочке, и прикрыла глаза рукой в белой перчатке.

– Не могу поверить. Просто не могу поверить. Она была так счастлива. Все ее беды остались в прошлом. – Мистер Кастивет положил ей на плечо руку, посмотрел в землю и покачал головой.

– Вы знаете имена ее родственников? – спросил полицейский.

– У нее не было родственников, – ответила миссис Кастивет. – Одна как перст. Никого, кроме нас, у нее не было.

– А брат? – спросила Розмари.

Миссис Кастивет надела очки и посмотрела на нее. Мистер Кастивет оторвал взгляд от земли, его глубоко посаженные глаза блеснули из-под полей шляпы.

– А у нее был брат? – спросил полицейский.

– Она говорила, был, – ответила Розмари. – Моряк.

Полицейский посмотрел на Кастиветов.

– Для меня это новость, – сказала миссис Кастивет. – Для нас обоих.

Полицейский спросил Розмари:

– Вы не знаете, в каком он звании или где служит?

– Нет, – ответила она и добавила для Кастиветов: – Она говорила о нем вчера в прачечной. Меня зовут Розмари Вудхауз.

Гай добавил:

– Мы из седьмой Е.

– Я понимаю, что вы чувствуете, миссис Кастивет, – продолжала Розмари. – Она казалась такой счастливой и полной... надежд на будущее. И рассказывала удивительныевещи о вас и вашем супруге; она была так вам благодарна за помощь...

– Спасибо, – растрогалась миссис Кастивет, а мистер Кастивет добавил:

– Как мило, что вы об этом сказали. Так нам немного легче.

Полицейский спросил:

– Вы ничего не знаете о ее брате кроме того, что он моряк?

– Ничего, – ответила Розмари. – Кажется, она не очень его любила.

– С такой необычной фамилией, как Джиноффрио, его нетрудно будет отыскать, – заметил мистер Кастивет.

Гай снова обнял Розмари за плечи, и они пошли к дому.

– Я потрясена, и мне так горько, – сказала Розмари Кастиветам, а Гай добавил:

– Какая жалость. Это...

Миссис Кастивет сказала:

– Спасибо, – а мистер Кастивет сказал что-то длинно и с присвистом, из чего можно было понять только “ее последние дни”.

* * *

Они поднялись наверх (“Ах ты господи, – сказал ночной лифтер Диего. – Вот ведь! Ах ты господи!”), печально поглядели на дверь с табличкой 7А и по ветвящимся коридорам пошли к себе. Из своей двери, не снимая цепочки, выглянул мистер Келлог и спросил, что происходит внизу. Они рассказали.

Несколько минут они сидели на краю кровати, пытаясь понять, почему Терри покончила с собой. И сошлись на том, что только если Кастиветы когда-нибудь расскажут им о содержании записки, они узнают, что же привело девушку к самоубийству, свидетелями которого они едва не стали. Гай заметил, что даже если они узнают содержание записки, все равно не поймут, в чем причина. Может, этого не понимала и сама Терри. Что-то привело ее к наркотикам, что-то – к смерти. Но что бы это ни было, сейчас поздно разбираться.

– Помнишь, что сказал Хатч? – спросила Розмари. – Что здесь чаще, чем в других домах, случаются самоубийства?

– Ну, Ро, – ответил Гай, – насчет “опасной зоны” все это вздор.

– Хатч в это верит.

– Ну что ж, все равно вздор.

– Представляю себе, что он скажет, когда узнает об этом.

– А ты не рассказывай, – посоветовал Гай. – В газетах он об этом точно не прочтет. – Утром началась забастовка нью-йоркских газетчиков, и ходили слухи, что она продлится месяц, если не больше.

Они разделись, приняли душ, возобновили прерванную игру в скрэббл, снова прервали ее, занялись любовью, потом нашли в холодильнике молоко и блюдо спагетти. Перед тем, как лечь (в половине третьего), Гай вспомнил, что нужно прослушать автоответчик, и обнаружил, что ему предлагают роль в рекламе белых игристых вин “Креста Бланка”.

Вскоре он уснул, но Розмари лежала рядом с ним без сна. Она видела разбитое лицо Терри и один ее глаз, уставленный в небо. Немного погодя она очутилась в “Пресвятой Деве”. Сестра Агнес грозила ей кулаком, лишая ее старшинства над ученицами, живущими на втором этаже. “Иногда я удивляюсь, как ты вообще стала старостой!” – негодовала она. Розмари разбудили гулкий удар за стеной и голос миссис Кастивет:

– И, пожалуйста, не повторяй мне, что сказала Лора-Луиза, мне это не интересно!

Розмари повернулась и накрыла голову подушкой.

Сестра Агнес пришла в ярость. Ее поросячьи глазки стали еще меньше, а ноздри раздулись, как всегда в минуты гнева. Теперь из-за Розмари придется заложить кирпичом все окна, а “Пресвятую Деву” снимут с прекрасных межшкольных соревнований, которые проводит “Уорлд Геральд”. “Если бы ты меня слушал, этого бы не случилось!” – хриплым голосом уроженки Среднего Запада уличила сестра Агнес. “Нужно продолжать, а не начинать все сначала”, – успокаивал дядюшка Майк, директор “Пресвятой Девы”, соединенной проходом с его мастерской в Южной Омахе. “Говорила я тебе, молчи, – продолжала сестра Агнес, сбавляя тон, но не сводя свирепых поросячьих глазок с Розмари. – Говорила, она не поймет! Объяснили бы потом!” (Розмари рассказала сестре Веронике о разбитых стеклах, и сестра Вероника сняла школу с соревнований; а если бы смолчала, никто бы не заметил, и школа заняла бы первое место. Но, что бы ни говорила сестра Агнес, рассказать нужно было. Католическая школа не должна выигрывать обманом.) “Кого угодно! Любую! – бушевала сестра Агнес. – Лишь бы молодая, здоровая и не девственница. Не обязательно было брать наркоманку из сточной канавы. Разве я не говорила об этом с самого начала? Любую. Была бы молодая, здоровая и не девственница”. Какая чушь, даже для дядюшки Майка; Розмари перевернулась на другой бок, и была суббота, и они с Брайаном, Эдди и Джин сидели за столиком кондитерской в “Орфеуме” и собирались посмотреть Гэри Купера и Патрицию Нил в “Источнике”,только не в кино, а в жизни.

Глава 5

Утром в следующий понедельник Розмари разбирала покупки. В дверь позвонили; в дверной глазок видна была миссис Кастивет, завитки седых волос выбивались из-под платка; она смотрела прямо вперед, словно ожидала щелчка фотоаппарата.

Розмари открыла дверь и сказала:

– Здравствуйте. Как поживаете?

Миссис Кастивет слабо улыбнулась.

– Неплохо, – ответила она. – Можно к вам на минутку?

– Да, конечно; заходите, пожалуйста. – Розмари отступила к стене и шире раскрыла дверь.