Айра Левин

Ребенок Розмари

Часть первая

Глава 1

Розмари и Гай Вудхаузы подписали наконец договор об аренде пятикомнатной квартиры в белой многоэтажке на Первой авеню, как вдруг позвонила миссис Кортес: освободились четыре комнаты в Брэмфорде. Брэмфордом назывался огромный, старый черный дом, подлинный лабиринт просторных помещений, славных своими каминами и викторианскими интерьерами. В очередь на квартиру в Брэмфорде Розмари и Гай встали сразу после свадьбы и, прежде чем сдаться, долго ждали.

Прижимая телефон к груди, Гай сообщил новость Розмари. Та, чуть не плача, простонала: “О нет!”

– Поздно, – сказал Гай в телефонную трубку. – Мы вчера подписали договор на аренду.

Розмари схватила мужа за руку:

– А нельзя отказаться? Что-нибудь сказать?

– Минутку, миссис Кортес. – Гай вновь опустил трубку. – Что сказать?

Розмари смутилась и беспомощно подняла руки.

– Не знаю. Правду. Что у нас появился шанс поселиться в Брэмфорде.

– Зайка, – ответил Гай, – им это безразлично.

– Ты что-нибудьпридумаешь, Гай. Давай просто посмотрим. Скажи, что мы придем посмотреть. Ну пожалуйста. Пока она не повесила трубку.

– Мы подписали договор, Ро; у нас руки связаны.

– Ну пожалуйста! Она сейчас даст отбой! – жалобно прохныкала Розмари. Она попыталась отнять у Гая телефонную трубку, которую тот прижимал к груди, и поднести к его губам.

Гай рассмеялся – и покорился.

– Миссис Кортес? Кажется, мы еще сможем отказаться, потому что собственно договор не подписывали. Не было бланков, и мы подписали только письменное согласие. Нельзя ли взглянуть на квартиру?

Миссис Кортес дала указания: прийти в Брэмфорд между одиннадцатью и одиннадцатью тридцатью, отыскать мистера Микласа или Джерома и сказать, что она прислала их посмотреть квартиру 7Е. А потом позвонить ей. И она назвала номер.

– Видишь, как ты умеешь все устроить? – сказала Розмари, надевая подследники и желтые туфли. – Ты классно умеешь врать.

Гай, глядя в зеркало, сказал:

– О Господи, прыщ.

– Не выдавливай.

– Не забывай, там всего четыре комнаты. Детской нет.

– Лучше четыре комнаты в Брэмфорде, – ответила Розмари, – чем целый этаж в... в этой белой тюрьме.

– Вчера она тебе нравилась.

– Да, нравилась. Но не слишком. Могу поспорить, его и проектировщик не любил! Сделаем из гостиной столовую, и тогда у нас будет прекрасная детская... если будет.

– Будет, и скоро, – успокоил Гай. Он водил электрической бритвой по верхней губе, глядя своему отражению в глаза, большие и карие. Розмари накинула желтое платье и застегнула молнию на спине.

Все это происходило в однокомнатной холостяцкой квартирке Гая (виды Парижа и Вероны на стенах, большая кровать и длинная, узкая, как железнодорожный вагон, кухня).

Был вторник, третье августа.

* * *

Мистер Миклас оказался маленьким и проворным; у него недоставало пальцев на обеих руках, что делало рукопожатие неудобным, но, очевидно, не для него.

– А, так вы актер! – мистер Миклас вызвал лифт. – Актеры нас любят. – И он назвал четверых жильцов Брэмфорда, сплошь громкие имена. – Я мог вас в чем-нибудь видеть?

– Сейчас прикинем, – ответил Гай. – Недавно я играл в “Гамлете”, верно, Роз? А после ставили “Наждачную бумагу”...

– Он шутит, – перебила Розмари. – Он играл в “Лютере” и в “Никто нелюбит альбатроса”, а еще в целой куче телесериалов и рекламных роликов.

– Прибыльное занятие, а? – спросил мистер Миклас. – Я имею в виду рекламу.

– Да, – подтвердила Розмари, а Гай добавил:

– Вдобавок требующее большого артистического мастерства.

Розмари умоляюще взглянула на мужа; тот ответил невинным взглядом, а потом через голову мистера Микласа состроил насмешливую вампирскую гримасу.

Лифтом с дубовыми панелями и сверкающими медными поручнями управлял одетый в форменную куртку чернокожий парень с застывшей улыбкой.

– Седьмой, – распорядился мистер Миклас и продолжал, обращаясь к Розмари и Гаю: – В квартире четыре комнаты, две ванных и пять встроенных шкафов. Сначала дом состоял из оченьбольших квартир – в самой скромной было девять комнат, – но впоследствии почти все их переделали в четырех-, пяти– и шестикомнатные. Четыре комнаты 7Е были частью десятикомнатной квартиры. От исходной планировки остались кухня и главная ванная – огромная, сами увидите. Главная спальня преобразована в гостиную, вторая осталась спальней, а две комнаты для прислуги объединены и могут служить столовой или опять-таки спальней. У вас есть дети?

– Обязательно будут, – ответила Розмари.

– Тогда получится превосходная детская, с просторной ванной и встроенным шкафом. Квартира предназначалась для молодой пары вроде вас.

Лифт остановился. Темнокожий лифтер, улыбаясь, подал кабину чуть вверх, потом вниз, чтобы она стала вровень с полом, открыл внутреннюю медную дверь и откатил наружную. Мистер Миклас посторонился, Розмари и Гай вышли – и очутились в тускло освещенном коридоре с темно-зелеными стенами и таким же ковром. Рабочий, стоявший у резной зеленой двери с номером 7Б, взглянул на них и вернулся к своему занятию: он вставлял в отверстие дверной глазок.

Мистер Миклас повел их по коротким зеленым коридорам направо, потом налево; идя следом, Розмари и Гай увидели сперва потертые обои (в одном месте они отставали от стены и заворачивались кверху), потом перегоревшую лампу в стеклянном абажуре и заплату на темно-зеленом ковре. Гай взглянул на Розмари: “Заплатанный ковер?” Она отвела взгляд и радостно улыбнулась: “Мне нравится, все нравится!”

– Предыдущая жилица, миссис Гардения, – не оборачиваясь, сообщил мистер Миклас, – несколько дней назад умерла, и в квартире еще ничего не меняли. Ее сын просил передать тем, кто придет смотреть жилье, что ковры, кондиционер и кое-что из мебели продается, очень дешево. – Он свернул в очередной коридор, оклеенный более новыми обоями в зеленую и золотую полоску.

– Она умерла здесь? – опешила Розмари. – Конечно, я не...

– Нет-нет, в больнице, – успокоил ее мистер Миклас. – Несколько недель пролежала без сознания. Глубокая старуха. Так и отдала богу душу, не приходя в себя. Хотел бы я умереть так же, когда придет мой час. К концу жизни она обеднела: сама готовила себе еду, ходила в дешевые магазины... А была одной из первых женщин-адвокатов в штате Нью-Йорк.

Они поднялись по лестнице, вышли в новый коридор и слева увидели дверь с номером 7Е – без резных украшений и более узкую, чем те, мимо которых прошли. Мистер Миклас нажал перламутровую кнопку звонка (над ней белыми буквами на черном пластике стояло “Л. Гардения”), повернул ключ в замке и, несмотря на отсутствие пальцев, ловко нажал на ручку и открыл дверь.

– Прошу! – и, подавшись вперед, привстав на цыпочки, мистер Миклас широко распахнул ее перед Гаем и Розмари.

* * *

Комнаты располагались по обе стороны узкого центрального коридора, начинавшегося от входной двери. Первой справа оказалась кухня. Заглянув туда, Розмари не сумела сдержать счастливый смех – пожалуй, в этой кухне целиком поместилась бы их нынешняя квартирка. Шестиконфорочная газовая плита с двумя духовками, огромный холодильник, монументальная раковина; десятки шкафчиков, окно с видом на Седьмую авеню, высоченныйпотолок... Если убрать стол миссис Гардения, стулья и перевязанные стопки “Форчун” и “Музыкальной Америки”, сюда отлично вписывался чудесный, цвета слоновой кости с белым кухонный уголок, который Розмари видела в последнем номере журнала по домоводству.

Напротив кухни располагалась столовая (или вторая спальня), которую миссис Гардения, очевидно, использовала в качестве комбинации кабинета и оранжереи. На полках под выключенными флуоресцентными лампами стояли сотни умирающих и мертвых растеньиц, и среди них – шведское бюро, заваленное книгами и бумагами. Прекрасное бюро, широкое, блестящее, старинное. Розмари оставила Гая и мистера Микласа разговаривать у двери и подошла поближе, перешагнув через полку с увядшими бурыми побегами. Такие столы она видела в витринах антикварных магазинов; коснувшись бюро, Розмари задумалась, нет ли его в перечне вещей, которые можно дешево купить. На розовато-лиловой бумаге красивым почерком было написано: “...мнеказалось, это просто невинное времяпрепровождение. Но я больше не могуучаствовать...”Розмари поняла, что без спроса вторгается в чужую жизнь, и оглянулась на мистера Микласа – тот как раз отвернулся от Гая.

– А стол сын миссис Гардения не продает?

– Не знаю, – пожал плечами мистер Миклас. – Но могу спросить.

– Какой красивый, – восхитился Гай.

Розмари кивнула:

– Да, правда? – и с улыбкой оглядела стены и окна. Комната почти идеально подходила для детской, как она ее себе представляла. Темноватая – окна выходят в узкий дворик, – но бело-желтые обои добавят света. Ванная маленькая, но удобная, а шкаф, уставленный растениями в горшках, которые как будто бы чувствуют себя неплохо, очень хорош.

Они направились к двери, и Гай спросил:

– А что это?

– В основном травы, – ответила Розмари. – Мята, базилик... Не знаю, для чего они.

Дальше по коридору слева был стенной шкаф для одежды гостей, а справа широкая арка вела в гостиную: друг против друга – два больших окна со стеклами ромбической формы и низкими, широкими подоконниками-сиденьями; в правой стене небольшой камин с белой мраморной полкой, левая закрыта высокими книжными стеллажами из дуба.

– О, Гай, – выдохнула Розмари, хватая мужа за руку. Гай уклончиво промычал: – Ммм, – но ответил на пожатие. Их догнал мистер Миклас.

– Камин, разумеется, работает, – небрежно бросил он.

Затем они осмотрели спальню (двенадцать на восемнадцать футов, окна выходят в тот же узкий двор, что и окна столовой-второй спальни-детской). За гостиной – большая ванная, полная белых труб и медных вентилей, ручек и кранов.

– Замечательная квартира! – воскликнула Розмари, вернувшись в гостиную. Она раскинула руки, словно хотела обнять все это великолепие. – Мне нравится!

– Так она пытается уговорить вас снизить арендную плату, – заметил Гай.

Мистер Миклас улыбнулся.

– Будь наша воля, мы бы еще накинули. Я имею в виду, сверх пятнадцатипроцентной надбавки. Такие квартиры, полные очарования и индивидуальности, в наши дни редки, как зубы у цыпленка. А новые... – Он умолк, уставясь на палисандровый письменный стол в глубине коридора. – Странно. За этим столом – стенной шкаф. Определенно. Таких шкафов пять: два в спальне, один во второй спальне и два в коридоре, вот там и здесь. – И он подошел к столу.

Гай привстал на цыпочки и сказал:

– Вы правы. Я вижу края двери.

– Она его передвинула, – заметила Розмари. – Стол. Он раньше стоял здесь. – Она указала на еле различимый прямоугольный контур у двери спальни и на четыре глубокие вмятины в бордовом ковре. Еле заметные царапины вели от них туда, где сейчас у стены стоял стол.

– Помогите мне, пожалуйста, – обратился мистер Миклас к Гаю.

Вдвоем они с трудом вернули стол на прежнее место.

– Теперь я понимаю, почему старушка потеряла сознание, – отдуваясь, пропыхтел Гай.

– Она не могла управиться сама, – возразил мистер Миклас, – ей было восемьдесят девять лет.

Розмари с сомнением смотрела на освобожденную дверь шкафа.

– А нам можно ее открывать? Может, это должен сделать ее сын?

Стол точно встал в четыре вмятины. Мистер Миклас потер беспалые ладони.

– Я имею право показывать квартиру. – Он подошел к дверце и распахнул ее. Шкаф был почти пуст; в одном углу стоял пылесос, в другом – три или четыре широкие доски. На верхней полке – стопка синих и зеленых купальных полотенец.

– Тот, кого она тут закрыла, выбрался, – сказал Гай.

Мистер Миклас заметил:

– Должно быть, ей просто не нужны были пять шкафов.

– Но зачем запирать пылесос и полотенца? – удивилась Розмари.

Мистер Миклас пожал плечами.

– Вряд ли мы когда-нибудь это узнаем. Возможно, на склоне лет она впала в маразм. – Он улыбнулся. – Вам еще что-нибудь показать или рассказать?

– Да, – ответила Розмари. – Как обстоят дела со стиркой? Внизу есть стиральные машины?

* * *

Поблагодарив мистера Микласа, который проводил их до выхода, они не спеша зашагали по Седьмой авеню.

– Эта квартира дешевле той, – начала Розмари, стараясь говорить так, словно практические соображения для нее важнее всего.

– В ней на одну комнату меньше, зайка, – возразил Гай.

Розмари некоторое время шла молча, потом сказала:

– Здесь район лучше.

– О, да, – согласился Гай. – Отсюда я пешком могу дойти до любого театра.

Приободрившись, Розмари забыла о практических соображениях.

– О, Гай, давай возьмем ее! Пожалуйста! Ну пожалуйста! Такая чудесная квартира! Просто она о ней ни сколечки не заботилась, эта старая миссис Гардения. Гостиную можно сделать... можно сделать красивой, и теплой, и – ох, Гай, пожалуйста, давай снимем эту квартиру, ладно?

– Конечно, – улыбнулся Гай. – Если сможем отказаться от той.

Розмари радостно схватила его за руку.

– Сможем! – воскликнула она. – Ты что-нибудь придумаешь, я уверена!

Из застекленной телефонной будки Гай позвонил миссис Кортес, а Розмари снаружи старалась по губам прочесть, что он говорит. Миссис Кортес сказала, что дает им время до трех часов; если до тех пор они не позвонят, она даст знать следующим в списке.

Они отправились в “Русскую чайную” и заказали “кровавую Мэри” и сэндвичи с курицей на черном хлебе.

– Можно сказать, что я должна лечь в больницу, – предложила Розмари.

Но этот довод не показался им убедительным и неопровержимым. Взамен Гай сочинил целую байку: их труппа со спектаклем “Давай похвастайся” уезжает на четырехмесячные гастроли во Вьетнам и на Дальний Восток по линии ООВОС (Объединенной организации обслуживания вооруженных сил). Исполнитель роли Алана сломал ногу, и если он, Гай, отлично знающий текст, его не заменит, отъезд придется отложить по крайней мере на две недели. А это нехорошо, ведь там ребята ведут бои с коммунистами. А его жене придется на время уехать к родителям в Омаху...

Он дважды прорепетировал свой рассказ и направился к автомату.

Держа под столом руку с суеверно скрещенными пальцами, Розмари маленькими глоточками пила коктейль. Она думала о квартире на Первой авеню, куда ей так не хотелось перебираться, и мысленно перечисляла ее достоинства: сверкающая новая кухня, посудомоечная машина, вид на Ист-Ривер, центральное отопление...

Официантка принесла сэндвичи.

Мимо прошла беременная в обтягивающем синем платье. Розмари проводила ее взглядом. Должно быть, месяцев пять-шесть... Беременная весело болтала с другой женщиной, постарше, у которой руки были заняты пакетами, – наверное, со своей матерью.

Кто-то помахал ей рукой – рыжеволосая девушка, которая появилась в Си-Би-Эс за несколько недель до того, как уволилась Розмари. Розмари помахала в ответ. Девушка что-то сказала, а когда Розмари не поняла, повторила. Мужчина, сидевший напротив девушки, повернулся и тоже посмотрел на Розмари – человек с восковым изможденным лицом.

Но тут вернулся Гай, веселый и красивый, сдерживая улыбку, которая пробивалась на лице.

– Да? – спросила Розмари, едва он сел напротив нее.

– Да, – ответил он. – Аренда отменена; задаток нам вернут. Я должен отыскать лейтенанта Хартмана из войск связи. Миссис Кортес ждет нас в два.

– Ты ей звонил?

– Да.

Неожиданно рядом оказалась рыжеволосая девушка, раскрасневшаяся, с блестящими глазами.

– Я говорю, замужество тебе к лицу, ты прекрасно выглядишь, – сказала она.

Розмари попыталась вспомнить, как зовут рыжую, рассмеялась и ответила:

– Спасибо. А у нас праздник. Только что сняли квартиру в Брэмфорде!

– В Брэме? – переспросила девушка. – Я от него тащусь! Если решите сдать ее на время, помните, я первая на очереди! Там такие горгульи!

Глава 2

Как ни странно, Хатч принялся их отговаривать, утверждая, что Брэмфорд – “опасная зона”.

В июне 1962 года, впервые оказавшись в Нью-Йорке, Розмари поселилась в южной части Лексингтон-авеню вместе с девушкой из Омахи и еще двумя из Атланты. Хатч жил в соседней квартире, и хотя он отказался стать стопроцентной заменой отца, к чему стремились девушки (он уже вырастил двух дочерей, и с него довольно, спасибо), тем не менее в чрезвычайных случаях – например, однажды ночью, когда кто-то забрался на пожарную лестницу, и в другой раз, когда Джинни едва не задохнулась, – всегда приходил на помощь. Звали его Эдвард Хатчинс, он был родом из Англии, и ему было пятьдесят четыре года. Под тремя разными псевдонимами он писал три серии приключенческих книг для мальчиков.

Розмари он помогал и по-иному. Дома она была младшей из шести детей; старшие рано обзавелись собственными семьями и жили поблизости от родителей. В Омахе остались сердитый, подозрительный отец, молчаливая мать и недовольные братья и сестры (только самый младший из них, Брайан, у которого были проблемы с выпивкой, сказал: “Иди, Рози, и поступай, как хочешь”, и протянул ей полиэтиленовый мешочек с восемьюдесятью пятью долларами). В Нью-Йорке Розмари постоянно чувствовала себя эгоисткой, ее терзало чувство вины, и Хатч успокаивал ее крепким чаем и беседами о родителях и детях и их обязанностях по отношению друг к другу. Она задавала ему вопросы, немыслимые в католической школе; он устроил ее на вечерние курсы философии в Нью-Йоркском университете.

– Я еще сделаю герцогиню из цветочницы, – пообещал он, и у Розмари хватило ума ответить:

– Ну да!

Теперь примерно раз в месяц Розмари и Гай обедали с Хатчем – либо у себя, либо, когда была его очередь угощать, в ресторане. Гай считал Хатча скучноватым, но держался с ним с неизменной сердечностью: жена Хатча оказалась двоюродной сестрой Теренса Раттигана, драматурга, и Раттиган с Хатчем переписывались. А Гай хорошо усвоил: связи, даже самые второстепенные, в театре очень важны.

Во вторник, посмотрев квартиру, Розмари и Гай обедали с Хатчем у “Клюба”, в немецком ресторанчике на Двадцать третьей улице. (Миссис Кортес попросила их указать поручителей, и одним из трех они назвали Хатча. Он уже получил ее письмо и ответил на него.)

– Мне очень хотелось написать, что вы наркоманы и неряхи, – сознался он, – или еще что-нибудь столь же неприемлемое для управляющей жилым домом.

Они спросили почему.

– Не знаю, в курсе ли вы, – ответил Хатч, намазывая булочку маслом, – но в начале века за Брэмфордом закрепилась дурная слава. – Он взглянул на них (широкое блестящее лицо, живые голубые глаза, редкие пряди волос тщательно зачесаны набок, на лысину), понял, что они ничего не знают, и продолжал: – Кроме Айседоры Дункан и Теодора Драйзера в Брэмфорде проживало немало гораздо менее привлекательных личностей. Именно там сестры Тренч проделывали свои маленькие эксперименты с диетой и устраивал приемы Кит Кеннеди. Могу назвать еще Адриана Маркато и Перл Эймс.

– Что за сестры Тренч? – спросил Гай, а Розмари добавила:

– И кто такой Адриан Маркато?

– Сестры Тренч, – ответил Хатч, – это парочка настоящих викторианских леди, которые оказались людоедками. Они сварили и съели с десяток ребятишек, в том числе собственную племянницу.

– Какая прелесть, – поморщился Гай.

Хатч повернулся к Розмари.

– Адриан Маркато занимался колдовством. В восьмидесятых-девяностых годах он наделал немало шума, объявив, что сумел вызвать самого Сатану. В качестве доказательства он предъявлял клочки шерсти и обрезки когтей, и, видимо, ему поверили; во всяком случае, в вестибюле Брэмфорда на него напала толпа. Он чудом спасся.

– Вы шутите, – сказала Розмари.

– Я совершенно серьезен. Через несколько лет случилось дело Кита Кеннеди, и к двадцатым годам дом наполовину опустел.

Гай сказал:

– Я слышал о Ките Кеннеди и Перл Эймс, но я не знал, что и Адриан Маркато жил в этом доме.

– И еще эти сестры, – вздрогнув, добавила Розмари.

– Только вторая мировая война и нехватка жилья помогли вновь заполнить Брэмфорд, – продолжал Хатч, – и теперь он отчасти вернул себе престиж старинного жилого дома. Но в двадцатые годы его называли Черный Брэмфорд, и разумные люди его сторонились... Даме – дыню, пожалуйста.

Официант подал напитки. Розмари вопросительно посмотрела на Гая; тот наморщил лоб и незаметно покачал головой: “Пустяки, не давай ему запугать тебя”.

Официант отошел.

– На протяжении многих лет, – развивал тему Хатч, – Брэмфорд гораздо чаще, чем другие дома, становился ареной страшных или трагических событий. И не все они достояние далекого прошлого. В пятьдесят девятом году в подвале нашли мертвого младенца, завернутого в одеяло.

Розмари сказала:

– Ну... такое время от времени случается в любом доме.

– Время от времени... – повторил Хатч. – Дело, однако, в том, что в Брэмфорде это случается гораздо чаще. Есть и менее заметные отклонения от нормы. Например, в Брэмфорде происходит значительно больше самоубийств, чем в других таких же больших и старых домах.

– В чем же причина, Хатч? – спросил Гай, напуская на себя серьезный и озабоченный вид. – Должно же быть какое-то объяснение.

Хатч некоторое время смотрел на него.

– Не знаю, – ответил он. – Может быть, слава сестер Тренч попросту привлекла Адриана Маркато, а его слава – Кита Кеннеди, и постепенно дом стал местом сбора людей... склонных к определенному типу поведения. Или, возможно, причина в чем-то, чего мы еще не знаем... что-нибудь с магнитными полями и электронами... что-то, способное сделать место зловещим. Однако я твердо знаю вот что: Брэмфорд в этом смысле не уникален. В Лондоне на Прейд-стрит стоял дом, где на протяжении шестидесяти лет произошло пять жестоких убийств. Они никак не были связаны между собой, убийцы не состояли в родстве со своими жертвами, и преступления совершались не ради лунного камня или мальтийского сокола. Однако на протяжении шестидесяти лет в доме произошло пять убийств. В маленьком доме с магазинчиком на первом этаже и с жилой квартирой на втором. В 1954 году дом снесли – без всяких видимых причин, насколько мне известно, потому что участок остался незастроенным.

Розмари погрузила ложку в дыню.

– Наверное, есть и хорошие дома. Дома, где влюбляются, женятся и заводят детей.

– И становятся звездами, – подхватил Гай.

– Наверное, – согласился Хатч. – Но о них никогда не слышишь. Сами знаете, добрая слава лежит, а дурная бежит. – Он улыбнулся Розмари и Гаю. – Я бы хотел, чтобы вы поискали хороший дом вместо Брэмфорда.

Ложка с дыней остановилась на полпути ко рту Розмари.

– Вы правда стараетесь нас отговорить?

– Лапушка, – усмехнулся Хатч, – у меня на сегодня было назначено свидание с очаровательной женщиной. Я отказался от него, только чтобы увидеть вас и сказать то, что сказал. Я действительно стараюсь отговорить вас.

– Господи, Хатч... – начал Гай.

– Я не утверждаю, что в Брэмфорде вас непременно съедят старые девы, или скинут вам на голову пианино, или вы обратитесь в камень, – перебил Хатч. – Я просто говорю, что перечисленные мной факты следует учитывать наряду с низкой квартплатой и работающим камином. В доме слишком высок уровень неприятных происшествий. Зачем сознательно рисковать? Отправляйтесь в “Дакоту” или в “Осборн”, и вас тоже окружит великолепие девятнадцатого столетия.

– “Дакота” – кооператив, – ответила Розмари, – а “Осборн” собираются снести.

– А вы не сгущаете краски, Хатч? – спросил Гай. – Были ли в последние годы другие “неприятные происшествия”? Помимо найденного в подвале ребенка?

– Прошлой зимой убили лифтера, – ответил Хатч. – Но за столом говорить об этом не стоит. Я сегодня был в библиотеке и битых три часа просматривал “Таймс индекс” и микрофильмы. Хотите, расскажу еще?

Розмари взглянула на Гая. Он положил вилку и вытер губы.

– Глупости, – сказал он. – Ну, хорошо, в доме произошло много неприятного. Но это не значит, что впереди обязательно новые неприятности. Не понимаю, почему Брэмфорд опаснее других домов в городе. Можно подбрасывать монету, и пять раз подряд выпадет орел – но это вовсе не означает, что орел тут же выпадет еще пять раз или что эта монета отличается от других монет. Простое совпадение, вот и все.

– Если бы действительночто-то было не так, – заметила Розмари, – Брэмфорд, наверное, снесли бы? Как тот дом в Лондоне?

– Дом в Лондоне, – ответил Хатч, – принадлежал семье последней жертвы. Брэмфорд – собственность соседней церкви.

– Вот видите, – сказал Гай, закуривая, – у нас будет божественная защита.

– До сих пор она не действовала, – возразил Хатч.

Официант убрал тарелки.

Розмари сказала:

– Я не знала, что дом принадлежит церкви.

На что Гай ответил:

– Ей принадлежит весь город, зайка.

– А вы не заглядывали в “Вайоминг”? – спросил Хатч. – По-моему, он в том же квартале.

– Хатч, – протянула Розмари, – мы испробовали все. И нет ничего, абсолютноничего, кроме новыхдомов, с аккуратными квадратными комнатами, совершенно одинаковыми, и с телекамерами в лифтах.

– Неужели это так ужасно? – улыбнулся Хатч.

– Да, – ответила Розмари, а Гай сказал:

– Мы уже решили было поселиться в таком доме, но отказались, когда подвернулся вариант с Брэмфордом.

Хатч некоторое время смотрел на них, потом откинулся на спинку стула и хлопнул ладонями по столу.

– Хватит, – объявил он. – Буду заниматься своими делами, как и следовало с самого начала. Разжигайте огонь в своем исправном камине! Я вам подарю дверную щеколду и отныне буду держать рот на замке. Простите дурака.

Розмари улыбнулась:

– Щеколда на двери уже есть. Есть еще цепочка и глазок.

– Не забывайте ими пользоваться, – ответил Хатч. – И не разгуливайте по коридорам, знакомясь со всеми подряд. Вы не в Айове.

– В Омахе.

Официант принес второе.

* * *

В понедельник Розмари и Гай подписали договор на двухгодичную аренду квартиры 7Е в Брэмфорде, вручили миссис Кортес чек на пятьсот восемьдесят три доллара (месячная плата за квартиру и охрану), и узнали, что, если они хотят въехать до первого сентября, то квартира будет готова к концу недели, а маляры придут восемнадцатого, в среду.

В тот же понедельник, ближе к вечеру, им позвонил Мартин Гардения, сын предыдущей обитательницы 7Е. Они договорились встретиться с ним в квартире во вторник, в восемь вечера. Явившись в назначенное время, они увидели высокого мужчину лет шестидесяти, с добродушными открытыми манерами. Он показал вещи, которые хотел бы продать, и назвал заманчиво низкую цену. Розмари и Гай совещались, смотрели – и купили два кондиционера, туалетный столик розового дерева с резной скамеечкой, персидский ковер из гостиной, а также железную подставку для дров для камина, каминные экраны и различные инструменты. Шведское бюро миссис Гардения, к сожалению, не продавалось. Пока Гай выписывал чек и налеплял на новые приобретения ярлычки, чтобы их ненароком не вывезли, Розмари купленной утром рулеткой вымеряла гостиную и спальню.

В марте Гай снимался в дневном телесериале“Другой мир”. Теперь его персонаж вернулся на три дня, и до конца недели Гай был занят. Розмари просмотрела папку с различными планировками и украшениями, которые собирала с окончания школы, нашла две подходящих для их квартиры и, руководствуясь ими, отправилась по магазинам с Джоан Джеллико, девушкой из Атланты, с которой они когда-то вместе снимали квартиру. У Джоан нашлась визитная карточка декоратора, которая открыла им доступ в оптовые магазины и на выставки. Розмари смотрела, делала зарисовки, чтобы обсудить их позже с Гаем, спешила с образцами обоев и тканей домой, чтобы не пропустить “Другой мир”, и снова убегала – за продуктами к обеду. Она пропускала занятия в классе скульптуры и с радостью отменила визит к дантисту.

В пятницу вечером квартира принадлежала им – пустота высоких потолков, незнакомая темнота, в которую они вошли с лампой и покупками, гулкое эхо в дальней комнате. Они включили своикондиционеры, восхищались своимиковрами и столиком Розмари; радовались своейванной, дверным ручкам, петлям на окнах, лепнине на потолке, полам, печи, холодильнику, окнам и виду из них. Они поели на ковре и составили планы расстановки мебели во всех четырех комнатах. Гай измерял, а Розмари чертила. Потом, вернувшись на ковер, они погасили лампу, разделись и любили друг друга в ночном отсвете из незанавешенных окон.

– Тшшш! – прошептал потом Гай, широко раскрыв глаза от страха. – Я слышу... это жуют сестры Тренч!

Розмари стукнула его по макушке.

Они купили диван и большую кровать, кухонный стол и две тумбочки в спальню. Позвонили в компанию электроснабжения и в телефонную компанию, в магазины, малярам и обойщикам.

Маляры пришли восемнадцатого, в среду; они шпаклевали, грунтовали, штукатурили и красили и двадцатого, в пятницу, ушли. Остались стены, цветом очень напоминающие образцы Розмари. Пришел ворчливый обойщик и оклеил спальню.

Они звонили в магазины, и рабочим, и матери Гая в Монреаль. Купили шкафчик, и обеденный стол, и телевизор, и новые тарелки, и столовые приборы. Они были бодры и полны энергии. В 1964 году Гай снялся в рекламе таблеток “Анацин”, и эти ролики по-прежнему шли в эфире; это дало ему восемнадцать тысяч долларов и продолжало приносить ежемесячный доход.

Они повесили шторы, выложили бумагой полки, отправили в стирку ковер и настелили в коридоре линолеум. Им включили телефон, с тремя розетками по квартире. Они заплатили по счетам и оставили на почте извещение.

В пятницу, 27 августа, они переехали. Джоан и Дик Джеллико подарили им большой комнатный цветок в горшке, а агент Гая – маленький. Хатч прислал телеграмму: “Брэмфорд из плохого станет хорошим домом, когдана одной из его дверей появится надпись “Р. и Г. Вудхаузы”.

Глава 3

Розмари радостно погрузилась в хлопоты. Она купила и повесила гардины, отыскала викторианскую стеклянную лампу для гостиной, развесила на кухонной стене горшки с растениями. Ее вдруг осенило, что четыре доски в коридорном шкафу – попросту полки, которые устанавливаются на боковых выступах. Она застелила их льняной плотной бумагой и, когда Гай вернулся домой, продемонстрировала ему шкаф, заполненный аккуратно сложенным бельем. Она нашла на Шестой авеню супермаркет, а на Пятьдесят пятой улице – китайскую прачечную, куда решила сдавать сорочки Гая и простыни.

Гай тоже был занят и, подобно другим женатым мужчинам, уходил из дому почти ежедневно. Миновал День Труда, и педагог Гая по голосу вернулся в город; Гай работал с ним по утрам, а во второй половине дня ходил пробоваться на роли в театральных постановках и коммерческой рекламе. За завтраком он раздраженно читал театральную страницу: буквально всеукатили на гастроли с “Небоскребом”, или с “Брысь, кошка!”, или с“Невозможными годами жарких сентябрей”; только он торчал в Нью-Йорке со своим анацином. Но Розмари знала, что очень скоро Гай получит хорошую роль, и спокойно ставила перед ним кофе, а сама читала другие разделы газеты.

Детская пока оставалась кабинетом с беловатыми стенами и мебелью, оставшейся от прежней хозяйки. Позже появятся бело-желтые обои, чистые и свежие. Образец этих обоев Розмари спрятала в “Пикассо Пикассо” вместе с рекламой Сакса и эскизами колыбели и бюро.

Она поделилась своим счастьем с братом, Брайаном. Никто другой в семье за нее не порадовался бы, все – родители, братья, сестры – были настроены враждебно и не хотели простить ей: а) что она вышла замуж за протестанта, б) не венчалась в церкви и в) в итоге получила свекровь, дважды разведенную и живущую в Монреале с мужем-евреем.

Она приготовила для Гая цыпленка маренго и vitello tonnato^[1], испекла слоеный торт мокко и полную миску сдобного печенья.

* * *

Минни Кастивет они услышали раньше, чем увидели; через стену в спальне доносился ее голос – хриплый голос уроженки Среднего Запада. “Роман, иди спать! Уже двадцать минут двенадцатого!” И через пять минут: “Роман! Прихвати с собой настойку на корне!”

– Не знал, что сериал “Папаша и мамаша Кеттл” еще снимают, – усмехнулся Гай, и Розмари неуверенно рассмеялась. Она была на девять лет моложе Гая и понимала не все из того, что он говорил.

Они познакомились с приятной пожилой парой, Гулдами из 7F, и с говорившими с немецким акцентом Брунами из 7C и их сыном Вальтером, с улыбкой кивали Келлогам (7G), мистеру Стайну (7H), и господам Дюбину и Дивору (7B). (Розмари очень быстро узнала имена всех соседей по табличкам у дверных звонков и из почты, которую оставляли на коврике у двери; она без зазрения совести читала адреса.) Кэппы из 7D, невидимки, не получающие ни писем, ни газет, вероятно, уехали на лето; а Кастиветов из 7A нельзя было увидеть, но можно было услышать (“Роман! Где Терри?”), как, впрочем, и других отшельников и жильцов, выходящих в самое необычное время дня. Дверь Кастиветов находилась прямо напротив лифта, почту на коврике легко было разглядеть. Эта пара получала авиапочту из удивительного множества самых разных мест: из шотландского Ховика, из французского Лангеака, из бразильской Витории, из австралийского Сесснока. Они выписывали “Лайф” и “Лук”.

И ни следа сестер Тренч, Адриана Маркато, Кита Кеннеди, Перл Эймс или их современных последователей. Дюбин и Дивор оказались гомосексуалистами; все остальные производили впечатление совершенно обычных людей.

Среднезападный говор слышался почти каждый вечер – из соседнего помещения, которое, как поняли Розмари и Гай, когда-то вместе с их жильем составляло одну огромную квартиру. “Невозможно быть уверенным на сто процентов!” – возражал женский голос. И еще: “Если хочешь знать моемнение, ей вообще ничего не следует говорить; вот что!”

Однажды в субботу вечером к Кастиветам пришли гости; разговаривало и пело больше десяти человек. Гай легко уснул, но Розмари не спала до начала третьего, слушая немузыкальное пение и звуки флейты и кларнета за стеной.

* * *

Розмари вспоминала предостережение Хатча и чувствовала тревогу, лишь когда примерно раз в четыре дня спускалась с грязным бельем в подвал. Служебный лифт и сам по себе вызывал беспокойство – он был маленький, без лифтера и постоянно вздрагивал и скрипел. Подвал же производил странное впечатление: там в когда-то выбеленных кирпичных коридорах звучали отдаленные шаги и хлопали невидимые двери, а под лампами в проволочных сетках стояли выброшенные холодильники.

Именно здесь не так давно нашли завернутое в газету тело младенца, вспоминала Розмари. Чей это был ребенок и как он умер? Кто его нашел? Разыскали ли и наказали ли того, кто его бросил? Надо бы пойти в библиотеку и почитать старые газеты, на которые ссылался Хатч... но тогда происшествие станет еще более реальным и страшным. Было бы невыносимо знать, где лежал ребенок, а может быть, и ходить мимо этого места в прачечную и потом обратно к лифту. Розмари сочла частичное неведение благом. Будь проклят Хатч с его добрыми намерениями!

Из прачечной вышла бы отличная тюрьма: сырые кирпичные стены, лампочки в проволочных сетках, десятки глубоких двойных раковин в отгороженных сеткой кабинках. Здесь стояли стиральные и сушильные машины, куда нужно было бросать монеты, а в кабинках – такие же машины, но принадлежащие жильцам. Розмари приходила сюда в уикэнды или после пяти; в рабочие дни до пяти здесь гладили и болтали стайки негритянок. Когда она входила, все сразу замолкали. Розмари улыбалась и старалась вести себя незаметно, но женщины упорно молчали, и ей делалось неловко; негритянки действовали на нее угнетающе.

Однажды (они с Гаем жили в Брэмфорде уже две недели) в четверть шестого Розмари сидела в подвале, читала “Нью-йоркер” и ждала, когда нужно будет добавить смягчитель в воду для полоскания. Неожиданно появилась девушка примерно ее возраста – темноволосая, с тонким, как камея, лицом; Розмари вдруг сообразила: да это же Анна-Мария Альбергетти! На девушке были белые сандалии, черные шорты и абрикосовая шелковая блузка, в руках – пластиковая корзина с бельем. Кивнув Розмари и больше не взглянув на нее, девушка подошла к одной из кабинок, открыла ее и начала перекладывать белье в машину.

Насколько Розмари было известно, Анна-Мария Альбергетти в Брэмфорде не жила, однако она вполне могла забежать к кому-нибудь в гости и вызваться помочь по хозяйству. Но более внимательный взгляд убедил Розмари в том, что она ошиблась: у девушки был чересчур длинный и острый нос. Нашлись и другие, не столь заметные, отличия в чертах лица и фигуре. Сходство тем не менее было замечательное – но вдруг Розмари обнаружила, что девушка вопросительно смотрит на нее; машину она уже заполнила и закрыла.

– Простите, – смутилась Розмари, – я приняла вас за Анну-Марию Альбергетти, потому и засмотрелась. Простите.

Девушка покраснела, улыбнулась и потупилась.

– Не извиняйтесь, – ответила она. – Это часто бывает. Я еще в школу бегала, когда меня все стали принимать за Анну-Марию. Она тогда впервые появилась в “Вот идет конюх”. – Девушка, по-прежнему румяная от смущения, серьезно посмотрела на Розмари. – Сама я никакого сходства не вижу. Я, конечно, тоже итальянка, но по видуникакого сходства нет.

– Есть, и очень большое, – возразила Розмари.

– Наверное, – ответила девушка. – Мне все об этом говорят. Но я сама его не вижу. А жаль, ей-богу.

– Вы с ней знакомы? – спросила Розмари.

– Нет.

– Вы так сказали “Анна-Мария”, что я подумала...

– Да нет, просто я ее так называю. Наверно, потому, что все время о ней слышу. – Она вытерла ладони о шорты, подошла и с улыбкой протянула руку. – Я Терри Джиноффрио и сама выговариваю свое имечко с трудом, так что не ломайте зря язык.

Розмари улыбнулась в ответ и пожала ей руку.

– А я Розмари Вудхауз. Мы здесь недавно. А вы давно?

– Да я не то чтобы настоящая жиличка, – ответила девушка. – Просто живу у мистера и миссис Кастивет с седьмого этажа. Что-то вроде гостьи – с июня. А вы здесь давно?

– Нет, – с улыбкой сказала Розмари, – но наша квартира – следующая за вашей и когда-то была ее частью.

– О, так вы – та пара, что въехала в квартиру старой леди, – сказала девушка. – Миссис... ну, той старушки, что умерла!

– Гардения.

– Верно. Они с Кастиветами дружили. Она выращивала травы и приносила миссис Кастивет для кухни.

Розмари кивнула.

– Когда мы в первый раз осматривали квартиру, – вспомнила она, – одна комната была сплошь заставлена растениями.

– Теперь, когда она умерла, – сказала Терри, – миссис Кастивет устроила маленькую теплицу на кухне и сама выращивает травы.

– Прошу прощения, – мне нужно добавить смягчитель. – Розмари поднялась и достала из корзины для белья бутылочку со смягчителем.

– А знаете, на кого вы похожи? – спросила Терри; Розмари, отвинчивая пробку, ответила:

– Нет. На кого?

– На Лори Пайпер.

Розмари рассмеялась.

– Ну нет. Хотя забавно: до того, как мы поженились, мой муж встречался с Лори Пайпер.

– Правда? В Голливуде?

– Нет, здесь. – Розмари налила смягчитель в крышечку. Терри открыла дверцу машины, Розмари поблагодарила и вылила смягчитель в барабан.

– Так ваш муж актер? – спросила Терри.

Завинчивая крышку, Розмари довольно кивнула.

– Честно? А как его зовут?

– Гай Вудхауз, – ответила Розмари. – Он играл в “Лютере” и в “Никтоне любит альбатроса”. И часто выступает по телевидению.

– Здорово! Я смотрю телевизор с утра до вечера, – сказала Терри. – Ручаюсь, я его видела! – Где-то в подвале зазвенело разбитое стекло – бутылка или окно. – Ух ты!

Розмари поежилась и с опаской посмотрела на дверь.

– Терпеть не могу этот подвал.

– Я тоже, – созналась Терри. – Хорошо, что вы здесь. Одна я бы сейчас напугалась до чертиков.

– Наверное, рассыльный уронил бутылку, – предположила Розмари.

В ответ Терри сказала:

– Послушайте, мы могли бы ходить сюда вместе. Ваша квартира возле служебного лифта, верно? Я по пути могла бы звонить вам в дверь, и мы спускались бы сюда вдвоем. А можно сперва звонить по внутреннему телефону.

– Это было бы замечательно, – обрадовалась Розмари. – Ужасно не люблю ходить сюда одна.

Терри радостно расхохоталась; казалось, она подыскивает слова. Наконец она проговорила сквозь смех:

– У меня есть талисман, который, может быть, поможет нам обеим! – Отогнув воротник блузки, она вытащила серебряную цепочку и показала Розмари серебряный филигранный шарик чуть меньше дюйма в диаметре.

– Какая прелесть! – ахнула Розмари.

– Правда? Мне его позавчера дала миссис Кастивет. Ему триста лет. А то, что внутри, она вырастила в своей теплице. Это талисман, он должен приносить удачу.

Розмари внимательно разглядывала талисман, который Терри держала кончиками пальцев. Шарик был заполнен зеленовато-коричневым губчатым веществом, которое выдавливалось через отверстия филиграни. Горький запах заставил Розмари отшатнуться.

Терри снова рассмеялась.

– Запах мне не мешает. Надеюсь, талисман подействует!

– Прекрасная вещь, – заметила Розмари. – Никогда ничего подобного не видела.

– Из Европы, – пояснила Терри. Прислонившись бедром к машине, она восхищенно поворачивала шарик. – Кастиветы – самые удивительные люди на свете. Они подобрали меня на улице – буквально; я свалилась на Восьмой авеню, они привели меня сюда и приняли, как мать и отец. Или, пожалуй, как дедушка и бабушка.

– Вы были больны? – спросила Розмари.

– Это мягко сказано, – усмехнулась Терри. – Я умирала с голода, принимала наркотики и делала еще много такого, чего теперь стыжусь; когда я начинаю об этом думать, меня тошнит. Мистер и миссис Кастивет совершенно перевоспитали меня. Они отучили меня от наркотиков, накормили, дали чистую одежду; им для меня ничего не жалко. Кормят меня здоровой пищей и витаминами; меня даже регулярно осматривает врач! А все потому, что они бездетные. Я для них как дочь, которой у них никогда не было, понимаете?

Розмари кивнула.

– Вначале я думала, что все это делается не без задней мысли, – продолжала Терри. – Что есть тайная причина – что-то, связанное с сексом, чего хотят они оба, или он, или она. Но они мне и впрямь как дедушка и бабушка. Ничего такого. Попозже они меня отправят в школу для секретарш, и, честное слово, я не подведу. Я всего три года училась в школе, но это ничего. – И она спрятала шарик под блузку.

Розмари сказала:

– Приятно знать, что есть такие люди, особенно когда слышишь о всеобщей апатии и о том, как все боятся брать на себя ответственность.

– Таких, как мистер и миссис Кастивет, немного, – согласилась Терри, – если бы не они, я бы сейчас была на том свете. Правда-правда. На том свете или в тюрьме.

– А у вас нет семьи, которая вам бы помогала?

– Брат во флоте. Чем меньше о немговорить, тем лучше.

Розмари переложила выстиранное белье в сушильную машину и стала ждать Терри. Они болтали о небольшой роли Гая в “Другом мире”(“Конечно, я его помню! Так вы замужем за ним?”), о прошлом Брэмфорда (Терри ничего о нем не знала), и о предстоящем визите Папы в Нью-Йорк. Терри, как и Розмари, была католичкой, но не соблюдала обряды; однако ей очень хотелось достать билет на папскую мессу, которую будут служить на стадионе “Янки”. Когда и ее белье отстиралось и отправилось в сушилку, Розмари и Терри вместе поднялись служебным лифтом на седьмой этаж. Розмари пригласила Терри посмотреть квартиру, но Терри попросила повременить: Кастиветы обедали в шесть, и ей не хотелось опаздывать. Она сказала, что позвонит Розмари по внутреннему телефону и они вместе спустятся в подвал за высохшим бельем.

Гай оказался дома, у телевизора. Он ел картофельные чипсы и смотрел фильм с Грейс Келли.

– Вот уж кто одет как картинка, – заметил он.

Розмари рассказала ему о Терри и Кастиветах и о том, что Терри запомнила его в “Другом мире”. Гай посмеялся, но ему было приятно. Он побаивался, как бы роль в новой комедии, на которую он сегодня пробовался, досталась не ему, а Дональду Баумгарту.

– Боже правый, – вздохнул он. – Что за имя – Дональд Баумгарт? – Самого Гая, до того, как он взял псевдоним, звали Шерман Пиден.

В восемь вечера Розмари и Терри забрали высохшее белье, и Терри пошла к Розмари, чтобы познакомиться с Гаем и посмотреть квартиру. Она краснела и робела перед Гаем, отчего тот вдруг принялся сыпать цветистыми комплиментами, приносить пепельницы и зажигать спички. Терри никогда прежде не бывала в этой квартире; незадолго до ее появления в Брэмфорде у миссис Кастивет с миссис Гардения вышла небольшая размолвка, а вскоре миссис Гардения впала в кому да так и не пришла в себя.

– Симпатичненькая квартирка, – похвалила Терри.

– Будет, – ответила Розмари. – Мы еще и половины не сделали.

– Есть! – воскликнул Гай, щелкнув пальцами. Он с торжеством указал на Терри. – Анна-Мария Альбергетти!

Глава 4

Хатч прислал подарок – ведерко для льда: высокое, тикового дерева, с яркими оранжевыми полосами. Розмари тут же позвонила ему и поблагодарила. Хатч видел квартиру после ухода маляров, но до переезда. Розмари объяснила, что стулья прибудут через неделю, а диван – через месяц.

– Ради Бога, не думайте пока о гостях, – сказал Хатч. – Расскажите, как дела.

Розмари рассказала, перечислив все радостные подробности.

– И соседи у нас самые обычные, – сказала она. – Есть, конечно, и необычные, но тоже обыкновенные – парочка голубых. Напротив нас живет пожилая чета, Гулды, они выращивают персидских кошек где-то в Пенсильвании. Предлагали нам котеночка.

– Кошки линяют, – заметил Хатч.

– Есть еще одна пара, с которой мы пока не знакомы. Они приняли в дом девушку-наркоманку, полностью вылечили ее и теперь определили в школу секретарш.

– Вы словно переселились на ферму Солнечного ручья, – усмехнулся Хатч. – Рад за вас.

– Правда, подвал тут страшноватый, – говорила Розмари. – Каждый раз, спускаясь туда, я вас проклинаю.

– При чем тут я?

– Это все ваши рассказы.

– Если вы о том, что я пишу, так я и сам себя проклинаю. А если о том, что я вам рассказал, то с таким же правом можете проклинать пожарную тревогу за пожар или метеобюро за тайфун.

Розмари, устыдившись, ответила:

– Ну, теперь будет не так плохо. Девушка, о которой я говорила, хочет ходить туда со мной.

Хатч ответил:

– Очевидно, как я и предсказывал, вы хорошо повлияли на дом, и он перестал быть комнатой ужасов. Пользуйтесь ведерком для льда и передайте привет Гаю.

* * *

Появились Кэппы из квартиры 7D – дородная пара, лет тридцати с небольшим, с любопытной двухлетней дочерью Лайзой.

– Как тебя зовут? – спросила Лайза, сидя в своей коляске. – Ты уже скушала яишенку? А капитана Кранча скушала?

– Меня зовут Розмари, – ответила Розмари. – Яичницу я уже съела, но я никогдане слышалао капитане Кранче. Кто это такой?

* * *

Вечером в пятницу 17-го сентября Розмари и Гай отправились на предварительный прогон пьесы “Миссис Дэлли”, а оттуда – к фотографу Ди Бертильону на вечеринку, которую тот устраивал у себя в студии на Западной Сорок восьмой улице. Гай с Бертильоном поспорили из-за политики актерской ассоциации по органичению приема иностранных актеров (Гай считал, что это правильно, а Бертильон не соглашался), и хотя спор быстро захлебнулся в потоке шуток и сплетен, вскоре, около часа, Гай увел Розмари домой.

Ночь была тихая и теплая, и они пошли пешком; подходя к темной громаде Брэмфорда, они увидели на тротуаре перед домом человек двадцать, обступивших полукругом припаркованный автомобиль. Рядом ждали две полицейские машины с красными мигалками.

Предчувствуя недоброе, Розмари и Гай взялись за руки и ускорили шаг. Автомобили притормаживали, в Брэмфорде открывались окна, между головами горгулий забелели лица. Из дома вышел Тоби, ночной дежурный, с коричневым одеялом в руках. Полицейский повернулся к нему и взял одеяло.

Крыша машины – фольксвагена – прогнулась, ветровое стекло разлетелось на миллион осколков.

– Насмерть, – сказал кто-то, а другой добавил:

– Я посмотрел вверх и подумал, что летит какая-то большая птица, вроде орла.

Розмари и Гай встали на цыпочки и вытянули шеи, стараясь заглянуть в круг.

– Отойдите, – сказал полицейский из середины.

Толпа расступилась, кто-то попятился. На тротуаре лежала Терри, глядя в небо одним глазом. Половина ее лица превратилась в красное месиво. Терри накрыли одеялом, и оно сразу покраснело сперва в одном месте, потом в другом.

Розмари отвернулась и зажмурилась, бессознательно перекрестившись правой рукой. Она плотно сжала губы, опасаясь, что ее вырвет.

Гай моргнул и присвистнул.

– О Боже, – сказал он. – О Господи!

Полицейский попросил его отойти.

– Мы ее знали, – сказал Гай.

Другой полицейский повернулся и спросил:

– Как ее зовут?

– Терри.

– А фамилия? – Полицейскому было лет сорок, на лбу его проступила испарина. У него были красивые голубые глаза с густыми черными ресницами.

Гай сказал:

– Ро, как ее фамилия? Терри кто?

Розмари открыла глаза и сглотнула.

– Не помню, – ответила она. – Что-то итальянское, на Дж. Длинная фамилия. Она смеялась, что ей самой не выговорить.

Гай сказал синеглазому полицейскому:

– Она жила у Кастиветов, в квартире 7А.

– Это мы уже знаем, – ответил полицейский.

Подошел второй полицейский со светло-желтым листком из записной книжки в руке. За ним стоял мистер Миклас, с поджатыми губами, в плаще поверх пижамы.

– Все ясно, – сказал полицейский синеглазому и протянул ему желтый листок. – Приклеила к окну пластырем, чтобы не унесло.

– Есть там кто-нибудь?

Второй покачал головой.

Синеглазый полицейский прочитал то, что было написано на листке, задумчиво цедя воздух сквозь зубы.

– Тереза Джиноффрио, – сказал он.

Он произнес это на итальянский манер. Розмари кивнула.

Гай сказал:

– В среду вечером никак нельзя было подумать, что у нее в голове мрачные мысли.

– Только мрачные, – отозвался полицейский, открывая папку для бумаг. Он вложил туда листок; желтая полоска виднелась снаружи.

– Вы ее знали? – спросил мистер Миклас у Розмари.

– Немного, – ответила она.

– Ну, конечно, – сказал мистер Миклас, – вы ведь тоже с седьмого.

Гай обратился к Розмари:

– Идем, зайка. Пошли наверх.

Полицейский спросил:

– Вы не знаете, где нам найти Кастиветов?

– Нет, – ответил Гай. – Мы с ними не знакомы.

– Обычно они в это время дома, – сказала Розмари. – Мы их слышим через стену. У нас общая стена в спальнях.

Гай обнял Розмари за плечи.

– Пошли, зайка, – повторил он. Они кивнули полицейскому и мистеру Микласу и направились к дому.

– А вот и они, – вдруг сказал мистер Миклас. Розмари и Гай остановились и обернулись. Со стороны центра, оттуда же, откуда и они, приближались рослая, ширококостная седая женщина и высокий, худой, сутулый мужчина.

– Кастиветы? – спросила Розмари. Мистер Миклас кивнул.

Миссис Кастивет была в светло-синем платье и белых перчатках, с белой сумочкой, в белых туфлях и шляпе. Она, как нянька, держала мужа за руку. А он был ослепителен в своем многоцветном полосатом пиджаке и розовом галстуке, в красных брюках и серой широкополой шляпе с розовой лентой. Ему было лет семьдесят пять или больше; ей – шестьдесят восемь или девять. Они шли с выражением живого интереса на лицах, дружелюбно и вопросительно улыбаясь. Полицейский направился к ним, и их улыбки растаяли. Миссис Кастивет тревожно сказала что-то; мистер Кастивет нахмурился и покачал головой. У него был широкий рот с розовыми, словно напомаженными губами; щеки бледные, как мел; маленькие глаза сверкали в глубоких глазницах. У его жены – крупный нос и отвислая, мясистая нижняя губа ворчуньи. На цепочке, спускавшейся из-за простых перламутровых сережек, висели очки в розовой оправе.

Полицейский спросил:

– Вы Кастиветы с седьмого этажа?

– Да, – сухо ответил мистер Кастивет таким тоном, что поневоле прислушаешься.

– У вас проживает молодая женщина по имени Тереза Джиноффрио?

– Да, – подтвердил мистер Кастивет. – А в чем дело? Несчастный случай?

– Приготовьтесь услышать плохую новость, – сказал полицейский. Он выждал, посмотрел на Кастиветов и добавил: – Мисс Джиноффрио мертва. Покончила с собой. – Он ткнул пальцем себе за плечо. – Выбросилась из окна.

Они смотрели на него с неизменившимся выражением, как будто он еще ничего не сказал; затем миссис Кастивет наклонилась, взглянула на одеяло в алых пятнах, выпрямилась и посмотрела полицейскому в глаза.

– Этого не может быть, – заявила она громким голосом уроженки Среднего Запада, каким приказывала “Роман-принеси-мне-настойки-из-корня”. – Это ошибка. Там лежит кто-то другой.

Полицейский, не отворачиваясь от нее, сказал:

– Арти, дай им посмотреть.

Миссис Кастивет прошла мимо него, поджав губы.

Мистер Кастивет остался.

– Я знал, что так будет, – сказал он. – Примерно каждые три недели ее охватывала глубокая депрессия. Я это заметил и сказал жене, но она ничего не хотела слушать. Она оптимистка и отказывается признавать, что не всегда бывает так, как ей хотелось бы.

Вернулась миссис Кастивет.

– Это еще не значит, что она покончила с собой, – заявила она. – Девочка была счастлива, с чего бы ей накладывать на себя руки? Должно быть, это несчастный случай. Наверно, она мыла окна и потеряла опору. Она всегда старалась нас удивить, все мыла, чистила, хлопотала...

– Но не в полночь же! – возразил мистер Кастивет.

– А что? – сердито фыркнула миссис Кастивет. – Может, и в полночь!

Полицейский достал из папки желтый листок и протянул ей.

Миссис Кастивет замялась, потом взяла листок и перевернула, чтобы прочесть. Мистер Кастивет наклонил голову, заглядывая ей через плечо, и тоже стал читать, шевеля тонкими губами.

– Это ее почерк? – спросил полицейский.

Миссис Кастивет кивнула. Мистер Кастивет сказал:

– Определенно. Да, точно.

Полицейский протянул руку, и миссис Кастивет вернула ему листок. Он сказал:

– Спасибо. Я прослежу, чтобы вам его вернули, когда мы закончим.

Она сняла очки, которые повисли на цепочке, и прикрыла глаза рукой в белой перчатке.

– Не могу поверить. Просто не могу поверить. Она была так счастлива. Все ее беды остались в прошлом. – Мистер Кастивет положил ей на плечо руку, посмотрел в землю и покачал головой.

– Вы знаете имена ее родственников? – спросил полицейский.

– У нее не было родственников, – ответила миссис Кастивет. – Одна как перст. Никого, кроме нас, у нее не было.

– А брат? – спросила Розмари.

Миссис Кастивет надела очки и посмотрела на нее. Мистер Кастивет оторвал взгляд от земли, его глубоко посаженные глаза блеснули из-под полей шляпы.

– А у нее был брат? – спросил полицейский.

– Она говорила, был, – ответила Розмари. – Моряк.

Полицейский посмотрел на Кастиветов.

– Для меня это новость, – сказала миссис Кастивет. – Для нас обоих.

Полицейский спросил Розмари:

– Вы не знаете, в каком он звании или где служит?

– Нет, – ответила она и добавила для Кастиветов: – Она говорила о нем вчера в прачечной. Меня зовут Розмари Вудхауз.

Гай добавил:

– Мы из седьмой Е.

– Я понимаю, что вы чувствуете, миссис Кастивет, – продолжала Розмари. – Она казалась такой счастливой и полной... надежд на будущее. И рассказывала удивительныевещи о вас и вашем супруге; она была так вам благодарна за помощь...

– Спасибо, – растрогалась миссис Кастивет, а мистер Кастивет добавил:

– Как мило, что вы об этом сказали. Так нам немного легче.

Полицейский спросил:

– Вы ничего не знаете о ее брате кроме того, что он моряк?

– Ничего, – ответила Розмари. – Кажется, она не очень его любила.

– С такой необычной фамилией, как Джиноффрио, его нетрудно будет отыскать, – заметил мистер Кастивет.

Гай снова обнял Розмари за плечи, и они пошли к дому.

– Я потрясена, и мне так горько, – сказала Розмари Кастиветам, а Гай добавил:

– Какая жалость. Это...

Миссис Кастивет сказала:

– Спасибо, – а мистер Кастивет сказал что-то длинно и с присвистом, из чего можно было понять только “ее последние дни”.

* * *

Они поднялись наверх (“Ах ты господи, – сказал ночной лифтер Диего. – Вот ведь! Ах ты господи!”), печально поглядели на дверь с табличкой 7А и по ветвящимся коридорам пошли к себе. Из своей двери, не снимая цепочки, выглянул мистер Келлог и спросил, что происходит внизу. Они рассказали.

Несколько минут они сидели на краю кровати, пытаясь понять, почему Терри покончила с собой. И сошлись на том, что только если Кастиветы когда-нибудь расскажут им о содержании записки, они узнают, что же привело девушку к самоубийству, свидетелями которого они едва не стали. Гай заметил, что даже если они узнают содержание записки, все равно не поймут, в чем причина. Может, этого не понимала и сама Терри. Что-то привело ее к наркотикам, что-то – к смерти. Но что бы это ни было, сейчас поздно разбираться.

– Помнишь, что сказал Хатч? – спросила Розмари. – Что здесь чаще, чем в других домах, случаются самоубийства?

– Ну, Ро, – ответил Гай, – насчет “опасной зоны” все это вздор.

– Хатч в это верит.

– Ну что ж, все равно вздор.

– Представляю себе, что он скажет, когда узнает об этом.

– А ты не рассказывай, – посоветовал Гай. – В газетах он об этом точно не прочтет. – Утром началась забастовка нью-йоркских газетчиков, и ходили слухи, что она продлится месяц, если не больше.

Они разделись, приняли душ, возобновили прерванную игру в скрэббл, снова прервали ее, занялись любовью, потом нашли в холодильнике молоко и блюдо спагетти. Перед тем, как лечь (в половине третьего), Гай вспомнил, что нужно прослушать автоответчик, и обнаружил, что ему предлагают роль в рекламе белых игристых вин “Креста Бланка”.

Вскоре он уснул, но Розмари лежала рядом с ним без сна. Она видела разбитое лицо Терри и один ее глаз, уставленный в небо. Немного погодя она очутилась в “Пресвятой Деве”. Сестра Агнес грозила ей кулаком, лишая ее старшинства над ученицами, живущими на втором этаже. “Иногда я удивляюсь, как ты вообще стала старостой!” – негодовала она. Розмари разбудили гулкий удар за стеной и голос миссис Кастивет:

– И, пожалуйста, не повторяй мне, что сказала Лора-Луиза, мне это не интересно!

Розмари повернулась и накрыла голову подушкой.

Сестра Агнес пришла в ярость. Ее поросячьи глазки стали еще меньше, а ноздри раздулись, как всегда в минуты гнева. Теперь из-за Розмари придется заложить кирпичом все окна, а “Пресвятую Деву” снимут с прекрасных межшкольных соревнований, которые проводит “Уорлд Геральд”. “Если бы ты меня слушал, этого бы не случилось!” – хриплым голосом уроженки Среднего Запада уличила сестра Агнес. “Нужно продолжать, а не начинать все сначала”, – успокаивал дядюшка Майк, директор “Пресвятой Девы”, соединенной проходом с его мастерской в Южной Омахе. “Говорила я тебе, молчи, – продолжала сестра Агнес, сбавляя тон, но не сводя свирепых поросячьих глазок с Розмари. – Говорила, она не поймет! Объяснили бы потом!” (Розмари рассказала сестре Веронике о разбитых стеклах, и сестра Вероника сняла школу с соревнований; а если бы смолчала, никто бы не заметил, и школа заняла бы первое место. Но, что бы ни говорила сестра Агнес, рассказать нужно было. Католическая школа не должна выигрывать обманом.) “Кого угодно! Любую! – бушевала сестра Агнес. – Лишь бы молодая, здоровая и не девственница. Не обязательно было брать наркоманку из сточной канавы. Разве я не говорила об этом с самого начала? Любую. Была бы молодая, здоровая и не девственница”. Какая чушь, даже для дядюшки Майка; Розмари перевернулась на другой бок, и была суббота, и они с Брайаном, Эдди и Джин сидели за столиком кондитерской в “Орфеуме” и собирались посмотреть Гэри Купера и Патрицию Нил в “Источнике”,только не в кино, а в жизни.

Глава 5

Утром в следующий понедельник Розмари разбирала покупки. В дверь позвонили; в дверной глазок видна была миссис Кастивет, завитки седых волос выбивались из-под платка; она смотрела прямо вперед, словно ожидала щелчка фотоаппарата.

Розмари открыла дверь и сказала:

– Здравствуйте. Как поживаете?

Миссис Кастивет слабо улыбнулась.

– Неплохо, – ответила она. – Можно к вам на минутку?

– Да, конечно; заходите, пожалуйста. – Розмари отступила к стене и шире раскрыла дверь. Миссис Кастивет прошла мимо нее; потянуло слабым горьковатым запахом, тем самым, что издавал серебряный талисман Терри, заполненный зеленоватой губчатой массой. На миссис Кастивет были облегающие брюки, которые ей не следовало бы надевать: бедра у нее были массивные, в валиках жира. Брюки зеленые, а блузка синяя; из кармана брюк торчала ручка отвертки. Остановившись между кабинетом и кухней, миссис Кастивет надела свои очки на цепочке и улыбнулась Розмари. Розмари вспомнила сон, который видела дня два назад, – что-то насчет сестры Агнес, кричащей о заложенных кирпичом окнах; она отогнала эту мысль и улыбнулась, готовая внимательно выслушать миссис Кастивет.

– Я пришла поблагодарить вас, – начала миссис Кастивет, – за добрые слова. Тем вечером вы вспомнили, как бедняжка Терри призналась вам, что благодарна нам за наши хлопоты... Вы не представляете, каким это было утешением в ту минуту... мы оба испугались, что, может, это мы виноваты, мы подтолкнулиее к этому, хотя в записке совершенно ясно говорится, что она сделала это по собственной воле; но все равно приятно было услышать, что говорила Терри незадолго до смерти.

– Не стоит благодарности, – ответила Розмари. – Я только передала ее слова.

– Многим это и в голову бы не пришло, – заметила миссис Кастивет. – Многие просто прошли бы мимо, не желая тратить дыхание и силы. С годами вы поймете, что доброта в этом мире – большая редкость. Поэтому я благодарна вам, и Роман тоже. Роман – это мой муж. Спасибо.

Розмари, уступая, наклонила голову, улыбнулась и ответила:

– Не за что. Я рада, что помогла вам.

– Вчера утром Терри кремировали без похоронной церемонии, – продолжала миссис Кастивет. – Так она сама хотела. Теперь нужно забыть об этом и жить дальше. Это, несомненно, будет нелегко: нам очень нравилось, что Терри с нами; ведь у нас нет своих детей. А у вас?

– Пока нет, но будут, – ответила Розмари.

Миссис Кастивет заглянула в кухню.

– Как мило, – ахнула она, – как вы чудесно развесили кастрюли на стене. И как интересно поставили стол... а?

– Это было в журнале, – сказала Розмари.

– И покрасили прекрасно, – продолжала миссис Кастивет, оценивающе трогая дверной косяк. – Это за счет дома? Вы, должно быть, очень щедро расплатились с малярами: для нас они так не старались.

– Мы дали им всего по пять долларов каждому, – сказала Розмари.

– И все? – Миссис Кастивет повернулась и заглянула в кабинет. – Как мило, – воскликнула она, – салон с телевизором!

– Это временно, – объяснила Розмари. – Во всяком случае, я надеюсь, что временно. Здесь будет детская.

– Вы беременны? – миссис Кастивет взглянула на нее.

– Еще нет, – ответила Розмари, – но надеюсь забеременеть, как только мы устроимся.

– Замечательно, – сказала миссис Кастивет. – Вы молоды и здоровы; у вас должно быть много детей.

– Мы планируем троих. Хотите посмотреть остальные комнаты?

– Очень. Ужасно хочется увидеть, что вы сделали с квартирой. Я здесь бывала почти ежедневно. До вас здесь жила моя подруга.

– Знаю, – Розмари прошла вперед, чтобы показывать дорогу. – Терри мне рассказала.

– Правда? – отозвалась миссис Кастивет. – Похоже, вы с ней частенько болтали в прачечной?

– Всего один раз, – возразила Розмари.

Гостиная удивила миссис Кастивет.

– Боже! – сказала она. – Не могу поверить, как все изменилось! Стало гораздо светлее! А стул-то, стул! Как красиво!

– Его привезли в пятницу.

– Сколько же вы заплатили за такой стул?

Розмари неуверенно ответила:

– Не помню. Кажется, около двухсот долларов.

– Ничего, что я спрашиваю? – Миссис Кастивет щелкнула себя по носу. – Вот почему у меня такой длинный нос: сую его повсюду.

Розмари рассмеялась и ответила:

– Нет, нет, все в порядке. Я не возражаю.

Миссис Кастивет осмотрела гостиную, спальню и ванную, спросила, сколько взял сын миссис Гардения за ковер и туалетный столик, где они раздобыли ночники, сколько лет Розмари и на самом ли деле электрическая зубная щетка лучше обычной? Розмари поняла, что ей нравится откровенность этой старухи, ее громкий голос и прямые вопросы. И она предложила выпить кофе с печеньем.

– А чем занимается ваш муженек? – спросила миссис Кастивет, сидя на кухне и разглядывая цены на банках с супом и устрицами. Розмари, сворачивая салфетку, ответила. – Я так и знала! – воскликнула миссис Кастивет. – Я вчера сказала Роману: “Он такой красивый. Наверно, киноактер!” Знаете, в нашем доме уже живут три или четыре актера. А в каких фильмах он снимался?

– Не в фильмах, – ответила Розмари. – Он играл в двух пьесах, которые называются “Лютер” и “Никто не любит альбатроса”. И еще он много выступает по телевидению и радио.

Пить кофе решили на кухне. Миссис Кастивет не разрешила Розмари нарушать ради нее порядок в гостиной.

– Послушайте, Розмари, – сказала она, глотая одновременно кофе и печенье. – У меня как раз сейчас размораживается отличная вырезка, и большая часть ее пропадет, потому что нам с Романом всего не съесть. Почему бы вам с Гаем не поужинать у нас сегодня? Что скажете?

– Н-нет, мы не можем, – ответила Розмари.

– Конечно, можете. Что вам мешает?

– Да ничего. Но, думаю, вы не хотите...

– Вы нам очень поможете, если согласитесь, – уговаривала миссис Кастивет. Она понурила голову, потом выпрямилась и посмотрела на Розмари с неотразимой улыбкой. – Вчера вечером и в субботу у нас были друзья, но сегодня мы впервые останемся одни – с того вечера.

Розмари сочувственно подалась вперед.

– Если вы уверены, что мы вас не потревожим...

– Дорогая, если бы это было нам в тягость, я бы вас не упрашивала, – ответила миссис Кастивет. – Поверьте, я ужасная эгоистка.

Розмари улыбнулась.

– Терри мне говорила совсем другое.

– Что ж, – с довольной улыбкой отозвалась миссис Кастивет, – Терри не знала, о чем говорит.

– Нужно будет спросить у Гая, – сказала Розмари, – но вы можете на нас рассчитывать.

Миссис Кастивет обрадовалась:

– Послушайте, скажите ему, что я не приму отказа! Я хочу всем друзьям рассказать, с кем знакома!

Они пили кофе, ели печенье и говорили об достоинствах и недостатках карьеры актера, о новых телешоу и о том, какие они отвратительные, а также о продолжающейся забастовке газетчиков.