- Еще бы! Ты сказал тогда, что Лан ждет ребенка.
      - Так вот, через несколько дней меня взяли на улице. Я думал случайно. Но потом понял: кто-то выдал. Сначала водили на допросы. Потом трибунал, приговор: смертная казнь через повешение. Но мне устроили побег, и я перебрался в освобожденные районы. Первое время получал весточки от Лан, от тебя...
      - Ну как же, - оживился Шон, - прекрасно помню. Лан передавала свои письма через меня. А я еще подшучивал над ней и говорил, что по правилам конспирации не положено вести любовную переписку. Ух, и злилась же она на меня!
      - А потом пришло последнее письмо от Лан, - продолжал Хоанг. - Совсем короткое - всего несколько слов. Она писала, что у нас родился сын и что ты погиб в перестрелке с полицией на ее глазах. Если бы ты знал, как я переживал! Даже рождение Виена не обрадовало меня. Ведь я тебя любил больше, чем остальных братьев. Помнишь?
      - Конечно помню, - задумчиво отозвался Шон. - Ты всегда заступался за меня перед отцом. Хотя попадало мне всегда за дело.
      - Это верно, - согласился Хоанг. - Ты доставлял ему немало огорчений своими выходками.
      - Да, я заставил тогда всех вас поволноваться. Помнишь, я заявил, что буду артистом, и убежал из дому с бродячей труппой? А как собирался стать богачом и завел дружбу с сыном хромого Тюнга - помнишь? Он держал ткацкую фабрику.
      - Помню, - кивнул Хоанг. - Помню, как он чуть не затащил тебя в бойскауты националистов, да ты вовремя опомнился. Мы все ужасно переживали за тебя. Особенно отец. Он так боялся, что ты окажешься в другом лагере. А я его успокаивал и говорил, что это у тебя - возрастные заскоки и что ты обязательно станешь настоящим человеком. Так оно и получилось. Прошло время, ты угомонился и избрал единственно верный путь.
      - И все благодаря тебе. Сколько сил ты потратил, чтобы образумить меня!
      - Как давно это было! К счастью, Лан ошиблась, и я снова вижу тебя. Я до сих пор не могу поверить...
      - Лан не ошиблась, Хоанг, - снова стал серьезным Шон. - Считай, что я выбрался с того света.
      - Значит, действительно все было так, как она написала?
      - Да. Все было именно так.
      Шон поднялся, подошел к столу и бросил в небольшой чайник щепотку зеленого чая. Залив чай кипятком из термоса, он вернулся на место.
      - Лан не ошиблась, - повторил он. - В тот день она должна была передать мне очередную информацию для центра. Я ждал ее в условленном месте и вдруг заметил, что за мной следят. Лан была уже в нескольких шагах от меня. Я побежал, чтобы они не успели заметить, кто должен ко мне подойти. Они бросились за мной. Я думал, что смогу оторваться, но наперерез бежали еще трое. Я выхватил пистолет, начал стрелять. Потом что-то обожгло спину, все начало вертеться перед глазами. Очнулся в доме у каких-то людей на окраине Сайгона. Они сказали, что неделю назад меня вынес из морга сторож. Случайно заметил, что я жив. Всю неделю я пролежал у них без сознания, а потом провалялся еще месяц. Они нашли доктора, который вытащил из меня три пули. А четвертая до сих пор сидит где-то под лопаткой - так ноет порой, сил нет. Когда я уже окончательно поправился, пробрался в Сайгон, нашел одного из наших - Кама. Не знаю, помнишь ли ты его. Кам сказал, что в городе были аресты и что почти вся наша группа разгромлена. Только через полгода удалось установить связь с подпольем. Потом - снова провал, семь лет тюрьмы, побег. И опять подпольная работа в Вунгтау, Кантхо и, наконец, здесь, в Сайгоне.
      - Кам... Имя знакомое, а лицо вспомнить не могу.
      - Да я тоже уже забыл всех в лицо. Видишь, даже тебя не узнал, грустно улыбнулся Шон. - Как мало нас осталось. И как много товарищей мы потеряли.
      - Да, - задумчиво согласился Хоанг. - Потеряли мы многих.
      Шон поднялся и подошел к столу. Поставив чайник и две маленькие керамические чашечки на деревянный поднос, он пошел назад, к топчану.
      - И самая большая потеря для меня, - сказал он, - это гибель Лан. Столько лет прошло, а я никак не могу привыкнуть к мысли, что ее нет в живых.
      - Лан?! - брови Хоанга удивленно поползли кверху. - Да что ты, Шон! Она жива. Жива!
      Шон словно споткнулся о невидимую стену и остолбенело уставился на Хоанга, держа поднос в руках:
      - Как - жива? Мне... мне сказали, что ее... в пятьдесят третьем... Ты это серьезно?
      - Ну конечно же! - весело воскликнул Хоанг.
      - И вы... все эти годы были вместе?
      - К сожалению, нет, - вздохнул Хоанг. - С тех пор я не видел ни ее, ни сына.
      - Тогда... откуда тебе известно, что?..
      - Лием сказал, - снова повеселел Хоанг. - Помнишь Лиема?.. Он учился со мной в одном классе.
      - Хм. - Шон собрал морщины на лбу. - Нет, не помню.
      - Ну, неважно. Потом мы вместе партизанили, а сейчас... - Хоанг вдруг рассмеялся. - Да что ты стоишь как столб с этим подносом. Сядь, я тебе все расскажу.
      Шон послушно опустился на топчан, продолжая держать поднос. Хоанг взял его из рук брата и поставил около себя.
      - Ну так вот. Лием сейчас работает в центре. Мы с ним встречались перед моим приездом сюда. Он-то и сказал мне, что Лан жива и что я увижу ее в Сайгоне.
      - И ты видел ее?
      - Нет еще. Но завтра или послезавтра увижу. И сына, наверное, тоже. За несколько дней столько встреч! Лием, ты, Лан, сын. Просто не верится!
      Шон поднялся и направился к двери походкой человека, который потерял что-то и теперь безуспешно пытается найти потерянную вещь. Потом он вернулся к столу.
      - Ты чего? - удивился Хоанг.
      - Сейчас, сейчас, - пробормотал Шон. - У меня где-то был рисовый самогон. Это нужно отметить. Такое событие... такое... Ничего не соображаю. Подожди, где же он? Ах, да, здесь.
      Шон открыл створки старенького, обшарпанного буфета и вытащил оттуда запыленную бутылку, в которой торчала тряпка вместо пробки.
      - А где же рюмки? - рассеянно спросил он сам себя. - Ох, у меня рюмок-то и нет. Ну, ничего. Выпьем из пиал. Черт возьми, где же они?
      Шон отыскал наконец пиалы, стоявшие на столе перед его носом, налил в них самогон.
      - Выпьем, Хоанг. За Лан и за тебя. За то, что счастье снова вернулось к вам. И пусть оно сделало долгий путь. Теперь все позади.
      Они выпили самогон до дна. Хоанг закурил сигарету, а Шон достал из-за топчана бамбуковый кальян*, поджег табак и забулькал, с шумом втягивая в себя дым.
      _______________
      * Во Вьетнаме такие кальяны очень популярны. В толстую
      бамбуковую трубку, закупоренную с одного конца, наливается вода для
      охлаждения дыма. В патрончик, вставленный посередине трубки,
      насыпается табак. Этот табак, который называют лаосским табаком,
      настолько крепок, что одной-двух затяжек курильщику хватает на
      несколько часов.
      - Увижусь с Лан, с Виеном, - мечтательно произнес Хоанг, - а потом мы встретимся все вместе. Я представляю себе лицо Лан, когда она увидит тебя. Вот будет потеха.
      - А где ты ее увидишь? - спросил Шон. - И чем она сейчас занимается?
      - Чем занимается? - улыбаясь, переспросил Хоанг. - Чем может заниматься Лан? Конечно, тем же, чем и мы.
      - Слушай! - Шон хлопнул себя рукой по лбу. - Я только сейчас вспомнил, что ты направлен к нам центром. Узнал тебя, и все сразу выскочило из головы. Разболтался, расчувствовался, стал вспоминать молодость, самогон достал. Видел бы командир группы - ох, и досталось бы мне.
      - Мы же живые люди, - возразил Хоанг. - Не каждый день встречаешь родного брата, которого считаешь погибшим. Я и сам забыл о том, что ты связной группы.
      - Ну, ладно, - Шон отставил бутылку с самогоном в сторону. Вспомнили прошлое, старых знакомых. Теперь давай о делах. Ты приехал, чтобы заменить Диня, насколько я понимаю?
      - Да, временно.
      - Ясно. Сегодня я предупрежу командира группы, и завтра ты встретишься со всеми. Собираемся мы обычно у Зунга. Он держит небольшую чайную - там удобное место для встреч.
      - Что ж, у Зунга так у Зунга. Поведешь меня к нему ты?
      - Да. Завтра в половине шестого жди меня там же, где и сегодня. А теперь подожди - я посмотрю, все ли спокойно на улице.
      Хоанг заказал еще одну рюмку "куантро", выкурил уже три сигареты, а Лан все не появлялась. Ему стоило больших трудов сдержать волнение, охватившее его еще на улице, когда он только подходил к особняку. Хоанг много раз мысленно рисовал себе встречу с женой и сыном, но шли годы, и он постепенно привыкал к тому, что встреча эта никогда не состоится. Он и сейчас еще не очень верил, что увидит свою Лан.
      Хоанг снова подозвал официанта:
      - Мне говорили, что хозяйка особняка гадает. Это правда? Я хотел бы узнать свою судьбу.
      Официант вежливо выслушал Хоанга. Да, в этом доме когда-то гадали. Госпожа Фам Тху, прежняя владелица особняка. Она прекрасно гадала. К сожалению, господин немного опоздал. Сейчас особняк принадлежит господину Шау. Господин Шау недавно приобрел его. Кажется, у какого-то родственника госпожи Фам Тху. Чуть ли даже не у сына. Что? Нет, госпожа Фам Тху не уехала. Ее убили. Точнее, задушили. Совсем недавно, пятнадцатого января. Это было ужасно. Какие-то неизвестные люди. Говорят, что вьетконговцы. Да больше и некому. Все так переживали. Клиенты очень уважали госпожу Фам Тху. На похоронах было столько народу. Ее похоронили в Дакао - там есть буддийское кладбище неподалеку от пагоды Небесного владыки. Все случилось так неожиданно, так внезапно...
      "Так неожиданно, так внезапно. Так неожиданно, так внезапно. Так внезапно... Точнее, задушили. Да больше и некому. У какого-то родственника госпожи Фам Тху. В Дакао..."
      - С вас полторы тысячи пиастров. Нет, нет, не пятнадцать тысяч, а всего полторы тысячи. Господин, наверное, не расслышал.
      "Я хотел бы узнать свою судьбу, свою судьбу, свою судьбу..."
      Тет!*
      _______________
      * Т е т - вьетнамский Новый год по лунному календарю, который
      празднуется в конце января - начале февраля.
      Забудьте все разочарования, горечь обид, несчастья!
      Пусть под крыши ваших домов вместе с веселым треском праздничных петард и тонким ароматом золотистых лепестков дикой груши войдет радость!
      Тет!
      Оглушительный вопль ликования, которым потомки вьетов в канун всеобщего обновления природы и всего живого на земле провозглашают свою веру в жизнь, свою жажду счастья и благоденствия!
      Тет!
      Забудьте все разочарования, горечь обид, несчастья! Веселитесь, встречайте новую весну!
      Хоанг шел ссутулясь и опустив голову. Он брел, сам не зная, куда и зачем. Иглой буравили голову строчки из Нгуен Зу*:
      Друг с другом не сблизясь, мы разошлись
      в предрассветную стынь.
      Мы в ней не успели друг друга узнать...
      _______________
      * Вьетнамский поэт конца XVIII - начала XIX века.
      "Как же так, Лан? Как могло случиться, что ты не уберегла себя? Милая, родная Лан! Я не видел тебя целую вечность, но я знал, что ты существуешь, я верил в нашу встречу, и это помогало мне пройти сквозь столько невзгод! А теперь? Как быть теперь?"
      Лан! Когда Хоанг увидел ее впервые, красота девушки ошеломила его. Все было как во сне...
      Он стоял у пагоды, и вдруг за его спиной раздались слова пароля, произнесенные таким голосом, словно кто-то мягко дотронулся до струны данбау*. Хоанг обернулся. Перед ним стояла девушка в фиолетовом аозай** с разбросанными по нему крупными бледно-розовыми лотосами и ноне***, перехваченном под подбородком фиолетовой лентой. Черные густые волосы девушки ниспадали по ее тоненькой, изящной фигурке до пояса, а глаза, похожие на две спелые сливы, смотрели на Хоанга с детской доверчивостью и незащищенностью. И от одного этого взгляда у Хоанга пересохло в горле, а условный ответ напрочь выскочил из головы. Он промямлил что-то невразумительное, и девушка, пожав плечами, пошла дальше. И только когда она отдалилась на значительное расстояние, к Хоангу вернулась способность соображать. Он бросился вдогонку и на одном дыхании выпалил нужные слова. Девушка остановилась, удивленно посмотрела на него и вдруг расхохоталась...
      _______________
      * Вьетнамский национальный музыкальный инструмент с одной
      струной, имеющий весьма мелодичное звучание.
      ** Национальная женская одежда - длинная, ниже колен, шелковая
      туника с разрезами по бокам, под которую поддеваются белые шелковые
      брюки.
      *** Конусообразная шляпа, которую носят вьетнамки.
      "Лан, Лан! Что же мне теперь делать? Это так жестоко - жить, сознавая, что тебя больше нет".
      Через несколько дней после их первой встречи Хоанг, нарушив все законы конспирации (за что был сурово наказан руководством подполья), разузнал, где жила Лан, и пришел к ней домой. Отец Лан - крупный чиновник - выгнал "нахального учителишку", осмелившегося явиться в гости к его дочери. Папаша считал, что, во-первых, Лан должна сначала закончить университет, а потом заводить "любовные шашни", а во-вторых, она не может иметь ничего общего с человеком более низкого круга. Об участии Лан в подпольной деятельности родители, разумеется, не имели ни малейшего понятия.
      Хоанг и Лан встречались урывками, и лишь три года спустя, после смерти родителей Лан, они смогли быть вместе. Но их счастье продолжалось недолго - всего месяц. Однажды на улице Хоанг почувствовал, что за ним следят. Он сделал попытку уйти от "хвоста", юркнул в ближайший проходной двор и тут же понял, что это была не слежка, а охота за ним. Раздались свистки, и к нему устремились несколько полицейских и шпиков в штатском. Хоанг бросился на соседнюю параллельную улицу, но путь к отступлению был отрезан: видимо, полиция оцепила весь квартал. Его схватили, привели в полицейский участок, а затем отправили в охранку. Там его в течение двух недель водили на допросы, каждый день избивали, требуя назвать имена других членов подпольной группы. По нескольким неосторожно брошенным следователем фразам Хоанг понял, что выдан провокатором. Он стойко переносил допросы и пытки и страшился лишь одного - ареста Лан. Через две недели собравшийся на скорую руку трибунал приговорил его к смертной казни через повешение, но за день до казни товарищи устроили ему побег.
      Оказавшись на свободе, Хоанг с радостью узнал, что Лан охранка не тронула. Но о возвращении домой не могло быть и речи. Им устроили встречу на явочной квартире в одном из предместий Сайгона. Они провели вместе всю ночь, а на следующий день Хоанг ушел в освобожденные районы. Могли ли они тогда предполагать, что это будет последняя супружеская ночь в их жизни?
      Уже сражаясь в партизанском отряде, Хоанг неоднократно задумывался над причинами своего ареста, но ответа не находил.
      Если его взяли случайно, то откуда в охранке столь подробная информация о нем? А если Хоанга выдал провокатор, то почему остались на свободе Лан и другие члены их подпольной группы?
      Постепенно он перестал думать об этом, занятый другими делами. Первое время Хоанг получал весточки от Лан и своего младшего брата Шона. Последнее письмо от Лан принесло два известия: радостное и скорбное. Лан писала, что у нее родился мальчик, которого она назвала Виеном, и что брат Хоанга погиб в перестрелке с полицией на ее глазах.
      Хоанг остро переживал и потерю брата, и разлуку с женой и сыном. Еще через некоторое время он узнал, что их группа разгромлена. Связь с Лан окончательно оборвалась.
      Провоевав в джунглях лет пять, Хоанг получил задание перебраться в Хюэ, где вновь начал заниматься подпольной деятельностью под "крышей" бизнесмена.
      "Лан, милая Лан, как же случилось, что нам не суждено больше увидеться?"
      Хоанг не заметил, как прошла ночь. Утро застало его сидящим на берегу реки недалеко от города. Когда первые лучи солнца начали поглаживать водную поверхность, он поднялся и медленно побрел назад.
      Хоанг вышел из Национального музея, где он только что встретился со связником центра. Связник сообщил, что центр разрешил Хоангу попытаться установить контакт со Смелым на могиле Лан. Эта мысль появилась у Хоанга после того, как он узнал о провале запасной явки для Смелого. Через два дня после посещения особняка Лан он отправился туда и увидел, что окна и двери магазинчика, хозяин которого был связным, наглухо заколочены. По соседству располагалось кафе, и Хоанг узнал от словоохотливых завсегдатаев, что владельца магазина арестовала полиция по чьему-то доносу.
      Вот тогда-то и мелькнула у Хоанга мысль: а не догадается ли Смелый прийти на могилу Лан, чтобы оставить какой-нибудь знак, как-то сообщить о месте и времени встречи? Появляться на могиле Лан, разумеется, рискованно, и Смелый это наверняка понимает. Ведь убийство Лан, гибель ее связника и провал запасной явки нельзя считать случайными совпадениями. Значит, охранке стало что-то известно и она, возможно, охотится за Смелым. Но другой возможности восстановить с ним связь нет. Важно, чтобы Смелому пришла в голову та же мысль.
      ...У кладбищенских ворот рядком сидели нищие. Пары сотен пиастров оказалось достаточным для того, чтобы выяснить место захоронения богатой гадалки по имени Фам Тху, и Хоанг отправился в указанном направлении.
      Попетляв немного среди надгробий, а заодно убедившись, что кругом нет никого подозрительного, Хоанг подошел к свеженасыпанному прямоугольному холмику. Над холмиком высилась мраморная стела, надпись на которой сообщала, что здесь покоится прах госпожи Фам Тху - предсказательницы человеческих судеб.
      - Вот мы и встретились, моя Орхидея*, - беззвучно произнес Хоанг, чувствуя, как пустота и безысходность вновь заполняют все его существо.
      _______________
      * Имя Лан - по-вьетнамски означает Орхидея.
      Он молча смотрел на холмик, а мысли опять унеслись к далеким дням их непродолжительного счастья. Медленно перебирая в памяти события прошлых лет, Хоанг снова вспомнил свою первую встречу с Лан, короткие свидания, шутливую зависть друзей, "возмущавшихся" его везением, сдержанную ревность брата Шона, тоже влюбленного в Лан. Как давно это было! И было ли вообще?
      Хоанг позволил себе расслабиться всего на несколько минут, а потом стал медленно обходить могилу, внимательно осматривая каждый сантиметр надгробия. Догадался ли Смелый прийти сюда? Оставил ли что-нибудь для Хоанга? А что, собственно говоря, он смог бы оставить? Любое послание, понятное Хоангу, будет понятно и филерам. Значит, Смелый может только ждать сигнала от Хоанга. Опять же - какого? Хоанг попросил центр подумать об этом, но ответа пока не получил.
      Хоанг обошел могилу и вдруг сбоку, в самом низу мраморной стелы, увидел какие-то слова, торопливо нацарапанные острым предметом. Он нагнулся и прочел:
      Ты не придешь уже.
      А твой посланец?
      Мой талисман и место первой встречи,
      День пятый. Полдень.
      Пять лигатур*, зажатые в моей руке.
      По ним свою судьбу узнаешь...
      _______________
      * Мелкая монета в старом Вьетнаме. Во времена колонизации ее
      заменил пиастр.
      Хоанг прочитал странное стихотворение еще раз, запоминая наизусть. Он не сомневался, что фразы, записанные в виде незарифмованной элегии, оставлены Смелым, и не мог не восхититься изобретательностью своего незнакомого коллеги. Смелый назначал встречу Хоангу каждый четверг* в двенадцать часов дня; для того чтобы Хоанг узнал его, он будет держать в руке пятипиастровую монету. А место встречи и опознавательный знак Хоанга зашифрованы в строчке "мой талисман и место первой встречи". Разгадать смысл этих слов было несложно, но сделать это мог, как представлялось Хоангу, только один человек: жена Смелого (если он был женат) либо женщина, которую он любит. Судя по всему, она находится в освобожденных районах, и Смелый рассчитывает, что Хоанг отправит "элегию" в центр для расшифровки. "Да, видимо, Смелый имеет в виду место, где он впервые встретился с какой-то женщиной, - еще раз сказал самому себе Хоанг, - а под талисманом подразумевает какой-то маленький подарок, сделанный ей. И этот "талисман" должен оказаться в моих руках".
      _______________
      * Во Вьетнаме дни недели не имеют названий, а обозначаются
      порядковыми номерами начиная с воскресенья. Таким образом, четверг
      это "пятый день".
      Легкие шаги сзади заставили Хоанга обернуться. К могиле подошел молодой человек. "Засада!" - Хоанг лихорадочно соображал, что предпринять. Молодой человек внимательно посмотрел на него и вдруг спросил:
      - Вы пришли сюда, потому что знали мою мать?
      У Хоанга моментально пересохло во рту, по телу пробежала дрожь. Ощущение, охватившее его, было странным. Он почувствовал радость, но не такую, как при долгожданной встрече с близким человеком, а радость сдержанную, настороженную, недоверчивую. Он ответил не сразу, а закурил, чтобы скрыть волнение. Он был не готов к такой встрече.
      - Когда-то, очень давно, - произнес наконец Хоанг, - эта женщина (он чуть было не назвал Лан ее настоящим именем, но вовремя спохватился) написала мне, что у нее родился сын. Мой сын.
      На лице молодого человека появилась растерянность:
      - Выходит... вы мой отец?
      - Выходит, что так, - усмехнулся Хоанг, уже успевший побороть в себе смятение первой минуты.
      Молодой человек провел рукой по лицу и тоже достал сигареты:
      - Я... я не знаю, что нужно говорить в таких случаях.
      - Я тоже, - признался Хоанг.
      Отец и сын одновременно повернулись к могиле и молча стали смотреть на нее. Каждый думал о своем. Так простояли они минут пятнадцать, пока совсем не стемнело.
      - Твое имя - Виен? - спросил Хоанг. - Так писала мне жена в своем последнем письме.
      - Да, - ответил молодой человек.
      - А мое - Хоанг. Вот мы и познакомились.
      Хоанг украдкой посмотрел на сына. Виен был похож на мать. Такие же тонкие черты лица, необычный для вьетнамца нос горбинкой, та же манера поджимать губы. От Хоанга Виену достались только глаза. Даже не сами глаза, а взгляд - из-под полуопущенных век, немного недоверчивый.
      - Тебе известно, как это случилось?
      - А разве вам это интересно? - вопросом на вопрос ответил Виен. - Вы с матерью расстались еще до моего рождения, насколько я понял. Разве это не достаточный срок для того, чтобы стать посторонними людьми? И вообще, почему вы вдруг вспомнили о ней? Вас заинтересовало наследство?
      Резкий тон сына, как ни странно, не обидел Хоанга. Даже наоборот обрадовал. В этой по-мальчишески не обдуманной прямоте угадывалось что-то человеческое, нефальшивое.
      - Наш брак не был зарегистрирован, - спокойно ответил он. - Так что за наследство можешь не волноваться. Я на него не претендую. А где тебя учили судить людей, не успев узнать их?
      Виен быстро посмотрел на отца и тут же отвел глаза в сторону.
      - Простите, - буркнул он. - Просто я подумал... Впрочем, неважно.
      - Я не обязан отчитываться перед тобой, но все же скажу: все эти годы я любил твою мать так же, как любил ее, когда мы были вместе. Думаю, что и она тоже... любила меня.
      - Тогда почему же вы?.. - Виен осекся.
      - Расстались и столько лет не виделись? Это долгая история. Долгая и сложная. Когда-нибудь я тебе расскажу. Но только не сегодня. А разве мать ничего не говорила обо мне?
      - Я не видел ее с четырех лет, - отозвался Виен.
      - Вот как? У кого же ты жил?
      - У ее дяди. Он скрывал от меня, что мать жива. Говорил, что она умерла. Не знаю, зачем ему это было нужно. И только месяц назад я узнал, что он обманывал меня. Дядя умер, и я поехал в Дананг на похороны. Там нашел письмо от матери в его бумагах. Она просила дядю ответить ей и дать мне ее адрес, чтобы мы могли хотя бы изредка видеться. После похорон я вернулся в Сайгон, думал, что увижу мать. И снова попал на похороны.
      - Так в последнее время ты жил один?
      - Да, - ответил Виен, снова закуривая сигарету. - Мы с дядей переехали в Дананг, когда мне было лет десять. После школы меня сразу же забрали в армию и отправили учиться в Штаты. Там я пробыл пять лет и получил назначение в Сайгон.
      Они медленно двинулись от могилы в сторону выхода.
      - А где ты служишь сейчас? - спросил Хоанг.
      - В управлении "Феникс".
      - "Феникс"? - переспросил Хоанг как можно более равнодушным тоном. Красиво звучит. Только мне это ни о чем не говорит.
      - Особые полицейские части. Занимаются выявлением и ликвидацией вьетконговской агентуры.
      - Ты говоришь о своей работе так открыто?
      - А почему я должен скрывать, где служу?
      - Ну... обычно сотрудники таких служб стараются не афишировать свою принадлежность к ним.
      - Филеры и осведомители - да. А я служу в канцелярии, хожу на службу в форме. Вьетконговцы прекрасно знают, где расположено управление, и при желании могут сфотографировать каждого, кто выходит из его дверей. Так что я не открыл вам никакого секрета.
      Хоангу показалось, что слова "филеры" и "осведомители" Виен произнес с оттенком презрения. А может, ему просто хотелось услышать такую интонацию в голосе сына? Но надеяться было не на что, и Хоанг прекрасно это понимал. Рядом с ним шел враг.
      - Ну и как, нравится работа?
      Виен усмехнулся:
      - Я не задумывался. Работа как работа. Во всяком случае, пользы от нее больше, чем от любой другой.
      - Почему?
      - Разве непонятно? - пожал плечами Виен. - Самое важное сейчас борьба с коммунистами. - И добавил: - Ненавижу их!
      Такого ответа и следовало ожидать от человека, который был офицером безопасности марионеточного режима. И все же словно кто-то по лицу ударил Хоанга. Хлестко, наотмашь.
      - Они тебе что-нибудь сделали?
      Виен резко остановился.
      - А вы что, симпатизируете им? - прищурившись, спросил он.
      - О, в тебе, кажется, заговорил профессиональный инстинкт, засмеялся Хоанг, выдержав настороженный взгляд сына. - Я бизнесмен, и политика меня не интересует. Но ты говоришь так, словно у тебя с ними личные счеты.
      - Да, у меня с ними личные счеты, - отчетливо и раздельно произнес Виен. - Они поломали мне всю жизнь.
      - Вот как?
      Виен скривил губы:
      - Да, именно так. Они поломали мне всю жизнь, - снова произнес он. Я хотел быть врачом. Хотел лечить людей, а не убивать их. Но меня забрали в армию, сделали жандармом. И все из-за красных. Сколько лет длится эта проклятая война, которую они начали? Что им нужно от нас? Упрятать всех нас в казармы и заставить жить по команде? По команде любить, по команде жениться, по команде выбирать профессию. О такой свободе они постоянно толкуют? Они убили мою мать. За что? Что она им сделала? Вот их свобода свобода убивать!
      - Откуда ты знаешь, что ее убили вьетконговцы?
      - Было расследование. Они всех убивают, кто не хочет их поддерживать. И если им поддаться, они всех нас перебьют. И поэтому их нужно уничтожать. Я буду им мстить - за себя, за мать.
      - Ну ладно, хватит о политике, - перебил сына Хоанг, которому каждое слово причиняло боль.
      - Вот-вот! - еще больше распалился Виен. - Если вьетконговцы нас сожрут, то из-за таких, как вы, нейтралистов.
      - Нейтрализм - это политика, - возразил Хоанг. - А я уже сказал, что политика меня не интересует.
      - Действительно, хватит о политике, - вдруг примирительно сказал Виен. - Расскажи лучше... Расскажите лучше о себе.
      - Тебе хочется назвать меня на "ты"? - потеплел Хоанг.
      - Каждому человеку нужен отец, - серьезно ответил Виен. - Особенно остро это ощущаешь, когда у тебя его не было с детства.
      - Тогда - прочь церемонии.
      - Попробую.
      И Виен улыбнулся отцу.
      Смятение, которое Хоанг испытал в первые минуты их встречи, вновь вернулось к нему. Да, его сын - враг. Но ведь это е г о с ы н! Это их с ы н - его и Лан! Пусть он - враг, но в нем есть что-то человеческое, порядочное. И Хоанг не может, не имеет права отступиться от него! Эта их первая встреча не должна быть единственной! Ведь он столько лет ждал ее! Нет, он обязан что-то сделать. Но что? Рассказать Виену о его матери, о том, как они вместе начинали борьбу? Рассказать, что суровые законы подпольной работы разлучили их с Лан не на год, не на два, а на целые двадцать лет? Рассказать, что отец Лан проклял свою дочь за то, что она стала революционеркой и что именно поэтому дядя отобрал у нее Виена? А Хоанг не сомневался, что четырехлетнего Виена разлучили с матерью именно из-за этого. Хоанг о многом мог бы рассказать своему сыну. О том, как шагал сотни километров по пыльным дорогам, пробирался по топким болотам, по непроходимым джунглям, изъеденный до язв москитами, изнывающий от жары и жажды. О том, как не ел, не спал по нескольку суток, как спасал под бомбами детей в деревеньке, где стоял их отряд.
      Да, Хоанг многое мог бы рассказать Виену. Увы, это было исключено. Во всяком случае, сейчас. Остается только ждать, присматриваться к нему, исподволь искать пути к глубинам его души, где, может быть, осталось еще что-то такое, что сможет их сблизить. Может быть...
      - Мне рассказывать особенно нечего, - задумчиво произнес Хоанг, стараясь отогнать от себя невеселые воспоминания. - После того как мы расстались с твоей матерью, я уехал в Лаос, открыл небольшой магазин. Десять лет назад вернулся, поселился в Хюэ. Я ведь родом оттуда.
      - А в Хюэ у тебя тоже магазин? - Виен уже окончательно перешел на "ты".
      - Да.
      - А чем ты торгуешь?
      - Продаю картины на лаке.
      - Сюда приехал ненадолго?
      - На месяц-полтора. Хочу расширить дело и перебраться в Сайгон.
      - Это было бы неплохо. Мы могли бы чаще видеться.
      - Конечно, - согласился Хоанг. - Одиночество - паршивая штука. Знаю по себе. У тебя ведь здесь тоже нет близких, насколько я понимаю.
      Виен отрицательно помотал головой.
      - Встречаешься с какой-нибудь девушкой?
      Виен замялся:
      - Как тебе сказать? В общем-то, да.
      - А кто она?
      - Студентка. Учится в пединституте. Живет с матерью. Мать держит галантерейную лавку.
      - Тоже без отца?
      - Да нет. Отец у нее есть. Но он с ними не живет. Она - метиска. Ее отец - американец.
      - Ну, сейчас это не редкость.
      - А Лан ужасно переживает. В детстве ее всегда дразнили, да и сейчас задевают. Но она очень хорошая девушка.