БАЛТА МНИТ СЕБЯ ПОБЕДИТЕЛЕМ

Предчувствие внушало Фригг, что пора спешить домой. Издали, подъезжая к городку, она с отчаянием увидела, что над ним все небо было залито заревом пожара и что весь городок пылает в огне. Вокруг него горели и многие хутора керлей. Сторожевые огни были все зажжены.

– Корабельщики! – крикнула девушка. – Вскиньте весла, навалитесь, гребите скорее. Видите что у нас дома делается.

Вокруг городка происходила общая свалка. Сражались на берегу. Сражались на воде. Одни струги бежали вверх по реке. Другие их преследовали, осыпая друг друга градом стрел.

– Будем сражаться и мы! – воскликнула мужественная девушка. – Стрелять в разбойников! Фредегунда, подай мне лук и бери свой. Готы князя Нордериха, смелей на грабителей. Не давать им пощады!

С соседних двух лодок понесся рой острых, оперенных стрел. К счастью, никто не был ранен. Зарево пожара недостаточно освещало местность, чтобы можно было верно прицеливаться. Но на приблизившихся лодках Фригг с ужасом увидела готские одежды и готское вооружение.

– Разбойники! На кого напали? – крикнул кормщик с лодки Фригг.

Ответом был новый град стрел и возглас:

– Люди царя Дидериха и князя Гелимера! Бейте Нордериховских собак!

На городок напали не иноплеменники, не степные хищники, а свои готы, племени известного Дидериха.

Напавшие на Фригг две лодки настолько приблизились, что стрелы пролетали большей частью над самыми головами корабельщиков. Одному сбросили с головы шапку, другому стрела вонзилась в плечо. Но кормщик круто повернул и быстро удалился на веслах от преследователей. Стрелки же послали им еще стрел, поразивших несколько из их людей. В это же время подошла большая лодка. На ней был кормщиком Фастил, узнавший свою молодую хозяйку.

– Это ты, благороднейшая? – окликнул он ее.

– Я! Что случилось?

– Пересаживайся скорее ко мне. У меня безопаснее. Вооруженных людей и гребцов у меня больше, и лодка быстроходная.

Фригг и ее служанка перешли на подошедшую лодку. Продолжая отстреливаться, они скоро добрались до хутора, стоящего несколько выше городка. Он был окружен кустарниками, в которых скрывались защитники, не подпускавшие никого из нападающих. Городок они сожгли, но приближение помощи с северных хуторов заставило сообразить, что они малочисленны и что возмездие их ждет. Они садились на лодки и бежали вверх по реке, только позаботившись, чтоб в городке ни одно здание не осталось целым.

Впрочем и это было не хлопотливо. Соломенные крыши, скирды хлеба, деревянные заборы, сеновалы – все слилось в одном громадном костре.

Войдя на хутор, Фригг застала мать в слезах.

– Страшная кара богов, – сказала Аласвинта. – Ночью негаданно подошла снизу лодка и остановилась за кустами. Менее чем через час загорелись у нас амбары, потом скирды хлеба. Когда запылало все, стали быстро подходить лодка за лодкой с вооруженными людьми. Ворвались в городок нежданно. Или измена была? Но я этому не верю. Кто у нас может быть изменником? Или же, что вернее, заранее забрались люди с первой лодки, незамеченные прокрались в городок и впустили своих, когда мы тушили пожар. Это не воинское, а разбойничье дело. Наши дрались уже в городке и выгнали грабителей. Но у нас все сгорело. Сколько у них кораблей, ты видела? Они бегут вверх по реке. Твой отец и братья отправились их преследовать. Все хуторяне сходятся. Им приказано собраться в отряд и идти вверх вдоль реки. Отец хочет дойти до пределов князя Гелимера и потребовать у него ответа за содеянное его людьми. Ни с ним, ни подавно с царем Дидерихом никогда никаких столкновений не было. Никаких требований они не предъявляли. Нападение, сделанное их именем, – нападение разбойничье. Или они должны наказать виновных, или мы на них войной пойдем.

– Но у пленных не узнали ли что-нибудь? – спросила девушка.

– Пленных не брали, – отвечала Аласвинта. – Твой отец так разгневался на неожиданное нападение, что приказал всех колоть и резать без пощады.

– Если есть время, мать, то отмени это распоряжение и вели захватить, кого удастся. Если он того стоит, его после казнить можно.

Аласвинта последовала совету дочери. Нападение было уже обращено в бегство, и люди Нордериха их преследовали и рекой на ладьях, и вдоль берега конными и пешими отрядами, постоянно усиливавшимися присоединением хуторян с северных поселков. Но раненых в кустах подобрали несколько человек. Тяжело изувеченных прикончили, двух получивших незначительные повреждения привели к жене вождя. Один оказался гот, другой перс.

– Кто вами предводительствовал? – спросил оставленный Нордерихом для начальствования над охраной хутора Книва.

– Предводительствовал молодой Респа, тысячник князя Гелимера! – отвечал гот. – Пришли мы в город Тану на пяти кораблях для закупки товаров для нашей земли. В городе встретили готов нашего же племени. Они корабельщики и слуги благородного Балты.

– Балты! – воскликнула Фригг. – Он в городе! Он ведь, говорят, очень болен был.

– Он и теперь болен, но участвовал в походе. Правая рука у него на перевязи и, кажется, высохла, ходит он, опираясь на палку, а лицо обвязано полотном. Но он все время был среди сражавшихся и давал указания для действий. Вел он себя как храбрый витязь, хотя и не сходил с лодки.

– Не он ли приказал Респе идти на нас? – спросила Аласвинта.

– Не знаю, княгиня. Респа и Балта часто виделись в городе. Уходя, мы не знали, куда идем. Одна лодка ушла вперед. На ней был Балта. Мы подошли, когда городок уже почти сгорел.

– Значит Балта нас поджег! – воскликнула Фригг. – Неужели боги не пошлют ему постыдную смерть за такие дела!

– В городок он, вероятно, не входил! – объяснил гот. – Он хромает, и нога его обвязана в колене и ниже. Я говорил, что он с палкой ходит. Ему пролезть тайным ходом невозможно. Перелезли через насыпь и частокол его корабельщики или греки, привычные к дальним плаваниям по морям.

– У вас греки были? – спросил Книва.

– И греки, и персы, – отвечал пленник. – Вот тебе и тут перс стоит.

С персом пришлось объясняться через переводчика.

– Нас наняли! – объяснил он. – Наши корабли стояли у пристани, а караваны с грузом еще не приходили. Много было кораблей и наших, и греческих, и из других городов. На наши корабли стал ходить Амилкар из Сидона. Хороший купец. Мы его давно знаем. Сказал нам, что у готов война будет, что дальний царь на ближнего князя разгневался за то, что он его царем не почитает. За один набег он нам выдал от имени готского царя по три мины на корабль, и весь грабеж нам обещал. Только не в обиду будь сказано, грабить-то у вас оказалось нечего.

– И ты об этом очень сожалеешь? – насмешливо спросила Аласвинта.

– Как хочешь, благородная! – отвечал, не смущаясь, перс. – Мы, корабельщики, живем чем можем. Товар доставить – довезем в исправности. А прикажут город разрушить, и это сделаем по приказу, и камня не оставим. Не то, что солому пожечь. Это дело самое легкое. А у вас соломы-то больше всего и было.

– Теперь, по милости твоего Амилкара, – сказал Книва, – ты в петле ногами поболтаешь.

– На то воля богов! – смиренно произнес перс. – Еще говорил нам Амилкар, что здешний князь персов не любит, а дружит с богатыми евреями. Подосланные им сарматы помешали недавно нашим с кровопийцами как должно расправиться.

«Я знаю теперь, кто этого сидонца подослал!» – подумала про себя Фригг, но громко она только спросила:

– А еще ничего Амилкар не говорил?

– Помнится – ничего! Надеялись мы, правда, найти на твоих хуторах евреев, спасшихся от погрома из города со всем имуществом.

– Значит, на грабеж очень рассчитывали? – спросила презрительно Фригг.

– У тебя, говорили, скрывается сармат, злой колдун, который продался евреям и колдует для них, нам на погибель.

– Понимаешь ли, мать, – воскликнула девушка, – все это сплетение клеветы!

– Вот грекам, – продолжал перс, – тот же Амилкар говорил о красавицах княжнах, которых князь Гелимер приказал привести под его светлые очи.

– Каких княжнах? – спросил Книва.

– Про то не ведаю, благороднейший! Говорили мне только греки, что на одном их корабле женское помещение устроено и отделано с большой роскошью. На этот корабль, кроме греков-корабельщиков, село и несколько готов.

– Не ясно ли тебе, мать, – спросила Фригг, – к чему клонилось все это предприятие? Книва! Кончай с этими разбойниками. Нечего больше у них спрашивать.

Пленные были отведены к ограде хутора и повешены на двух деревьях. Оставшись одна с матерью, Фригг бросилась с рыданиями к ней на шею.

– Это все дела Балты. Он хотел меня силой похитить и для этого не постоял за тем, чтобы уничтожить все наше достояние. Мать! Я должна у тебя и отца прощение просить. Я вам солгала. Тогда, помнишь, меня изранил не команский разбойник, а Балта в припадке ревности и неистового чувства, которое он называет любовью ко мне!

– Неужели! – всплеснула руками Аласвинта. – Я его знала за бешеную собаку, но не знала за подлеца. Смерть ему! Попадись он нам только в руки!

Фригг рассказала матери во всех подробностях безобразное похождение Балты в дубовой роще. Аласвинта не сдерживала громких возгласов негодования и клялась, что негодяй должен за эти злодеяния поплатиться жизнью. Он ведь первый нарушил мир, царивший между готскими племенами. Истязание и смерть – единственное возмездие, достойное его подлых дел.

В следующие дни Книва окапывался на хуторе и окружал его частоколом. Крепость получалась плохая и тесная. За неимением лучшего, можно было и в ней отстояться некоторое время. Но не подходило подкрепление от хуторян. Все они бросились в погоню за врагами. Многие же хутора, особенно находящиеся по реке, были сожжены, а жители их все перебиты. Ясно было, что незначительное княжество Нордериха разорено в конец, а горячность вождя, бросившегося преследовать своих обидчиков, окончательно все погубила.

Несчастная Аласвинта, видевшая уже много набегов и стычек с неприятелем, призвала на совет старого опытного воина Книву.

– Мы в пустыне! – сказала она ему. – Вокруг нас своих никого. Что нам делать? Нам помощь нужна. Теперь надо ждать такого же нападения. А пока муж не вернется, я с места не сойду. Лучше, с дочерью вместе и со всеми вами, умрем.

– Это и мы все решили! – отвечал ей Книва. – Умрем, но не сдадимся. А сил у нас не то что мало – их вовсе нет. Нас с десятью кораблями можно уничтожить. Мой совет тебе, благородная, послать гонцов в Тану и в Пантикапею. Проси помощи у царя босфорского. Он в ней не откажет. Но проси, кроме того, Валерия Сульпиция немедленно прислать своих воинов.

Аласвинта так и решила поступить. В тот же вечер были отправлены гонцы в Пантикапею и Тану.

Не прошло недели, как Валерий со своими воинами занял хуторок и расположился вокруг него укрепленным лагерем.

Прошла после того еще неделя. Известий от Нордериха не было. Не было и угрожающих признаков близкого нападения. Вечером, после ужина, римский вождь сидел у властительниц разрушенного городка Амала. Долгое отсутствие новостей и его тревожило. Он понимал, что здесь, между равными силами двух племен одного народа, борьба разыгралась не на шутку. Но теперь можно было быть более спокойными. У него достаточно силы, чтобы дать отпор дерзкому нашествию. В готовности царя Савромата остановить всякое покушение на его границы нельзя было сомневаться. Приход его войска был только вопросом времени. Утешив женщин как мог, Валерий старался их развлечь, рассказывая о своих юношеских годах, когда, вместе с другом своим Марком Кокцием Нервой, он бывал при блестящем, но развратном дворе цезаря Нерона. Распущенность нравов римского двора приводила в ужас честные сердца Аласвинты и Фригг. Их удивляло, что Рим, владыка мира, мог дойти до такого падения нравов.

– Не все одинаковы и у нас, – заступился за своих сограждан Сульпиций. – Назову вам того же моего друга Нерву. Он старше меня лет на пять[11], но мы из одного города Нарпия в Умбрий и учились в Риме у тех же философов. Нерва был юноша даровитый. Музы его полюбили. Сложенные им стихотворения нередко напоминают божественного Виргилия. Нерон сам писал стихи и полюбил Марка Кокция. Заодно расположился он и ко мне и осыпал нас милостями. Нерву он часто звал: «мой Тибулл» – вспоминая о великом стихотворце славного века Августа. Припоминаю и стихи дорогого моего Марка. Он всегда чист и честен в мыслях; любит до страсти природу, поля, леса, горы и море. Часто он грустен, но и в грусти находит наслаждение. Любит женщину, но глубоко чтит в ней человека. Таковы были встарь и Виргилий, и Тибулл. Мог ли быть такой человек, как Нерва, у места при дворе Нерона, где царило вино и бесстыдство? И все же Нерва сохранил свободу мыслей и свободу действий. Он не участвовал ни в одном из безобразных пиршеств, не был ни на одном из кровных представлений в цирке, где погибали сотни беззащитных, убиваемых гладиаторами и растерзываемых дикими дверями. Он продолжал изучать философию древности и в древних законах наших предков искал причину славы старинного Капитолия. Много вечером провели мы вместе, мечтая о лучшем будущем для Рима. Нерон злился на нас, но терпел, и кончил тем, что перестал обращать на нас внимание. Тем не менее цезарь Гальба счел нас приверженцами падшего императора и отправил Нерву в Галлию, меня в Сирию. Когда Веспассиан был избран консулом, власть с ним разделил и Нерва, но император Веспассиан оказался тяжелым по нраву человеком. Он был скуп, суров и часто несправедлив, не понимая в других людях тех чувств и страстей, которых не было в нем самом. С ним Нерва не поладил и удалился от него, хотя и без ссоры. Император Тит царствовал слишком короткое время и не успел вспомнить о Нерве, которого искренне любил. Домициан, ныне царствующий, никого кроме себя не любит, а людей с сердцем и волей – боится. Таким образом человек, такой как Марк Кокций, пробыв два года консулом, опять вернулся в Галлию к своему войску и много лет живет со своими соратниками далеко от родины. Я так же сделался почти азиатом, прожив долго сперва в Сирии, потом на Босфоре. Но верьте, будь в Риме не один Нерон, а десятки их, Рим будет жить, пока будут живы истинные римляне, с сердцем и душой. А такой Рим будет всегда другом и покровителем соседних народов. Не притеснять их будет он, а только научит следовать славным преданиям древнего Рима.

В это время вошел гонец, запыленный, с грустным и потрясенным видом.

– Благороднейшая! – заговорил он, и слезы выступили у него на глазах. – Горе нам! Славный Нордерих и сыновья его погибли в бою против полчищ Дидериха. Мы осиротели, Вражьи войска идут на нас, чтобы окончательно разорить наши жилища.

Вдова и дочь готского вождя залились слезами. Сульпиций стоял перед ними молча, понимая, что никакими речами в таком горе утешить нельзя. Он обратился к гонцу:

– Расскажи, как дело было!

– Гнались мы за разрушителями нашего городка успешно. Они быстро уходили от нас, лишь изредка отстреливаясь. Падали наши, но пало много и их. Свернули они в реку, именуемую у готов Тронг-Тана, а у сарматов Донец. Мы несколько отстали от них. Но благородный Нордерих решил преследовать врагов до их селений. К нам подоспела подмога от наших северных хуторян. Мы шли вперед все вдоль реки. Встретившиеся нам рыболовы известили нас, что у Соленых озер собралась рать великая готов, не их племени и не нашего, а дальнего, идущие с запада. Мы догадались, что это должны быть люди Дидериха. Но около ста стадий от Соленых озер попали мы в густой лес. Там сидели наши недруги, и передовые отряды наши были перебиты. От Соленых озер скакали другие готские всадники, которые окружили нас кольцом. Сражение продолжалось целые сутки, день и ночь. Нордерих, доблестный воин, и сыновья его сражались как львы. Но на каждого из наших приходилось по пяти врагов. Несчастные князья наши были изрублены у нас на глазах. Но это еще не конец великой скорби.

– Что же еще! – воскликнула Аласвинта. – Говори!

– Много наших храбрецов было избито, хотя и врагам дорого досталась победа. Но раз узнали о славной кончине князя и его сыновей, немногие бросились вперед, чтобы отомстить за него. Многие же прекратили бой и с победителями отошли к Соленым озерам, где был стан князя Гелимера. На другой день собрались на народный совет. Большинство решило, что не зачем возвращаться к устьям Таны, где все пожжено и разорено. Небольшая кучка верных села на ладьи и вниз по рекам возвращается домой на старое пепелище. Большая же часть наших признали власть царя Дидериха и остались на его службе.

– Презренные негодяи! – воскликнула с горечью Аласвинта. – Остается мне только умереть.

– Не умирай, мать! – сказала, нежно обнимая ее, Фригг. – Не велика честь царствовать над подлыми предателями. Соберем верных и будем отстаивать каждую пядь земли. Если это нам не удастся, то широка земля у богов. С преданными нам людьми найдем, где жить, и оснуем новое царство, более славное, чем прежнее наше княжество.

КНЯЖНА И ВОЖДЬ НА ЩИТЕ

На другой день к вечеру пришло из города войско под начальством самого Агафодора. Он объявил, что скоро должен последовать и другой такой же отряд из Пантикапеи с одним из лучших вождей. В следующую ночь стали приходить и беглецы с Соленых озер. О сражении рассказывали они самые грустные подробности, а измена товарищей вызывала в сердцах их ожесточенное негодование. Все клялись в верности княгине и княжне. О Балте сообщили, что в боях он не участвовал и оставался на своей лодке, причем ранен не был. Но пустившись в такой дальний поход до полного излечения ран, от усталости и волнения он так заболел, что его лодка еще до конца боя ушла вверх по реке. Говорили, что он одержим страшнейшей и весьма опасной горячкой и что его жизнь в большой опасности.

Вожди собрались на совет. Но не было сомнения, что победители придут сами или пришлют каких-нибудь степных хищников для разорения края. Сил ратных, чтобы дать им отпор, было достаточно. Но важнее было наказать дерзких пришельцев и идти им навстречу, хотя бы до Соленых озер. В случае же победы над грабителями и доброй добычи от них, легко было отстроиться на более удобных местах. На следующий день все готские хутора пылали в огне, а римляне и босфорцы двигались навстречу неприятелю. Только небольшой отряд сопровождал женщин до города. Раненые, а так же Аласвинта с Фригг и несколькими служанками отправились вниз по реке.

Фритт выждала первого случая, когда мать ее отправилась в город. Она оделась в мужское платье, туго скрутила свои длинные волосы и уложила их в сетку, какие часто носили готские воины, и пошла к дому бень-Охозия. Она нашла Вадима почти здоровым. Он уже свободно ходил, почти не прихрамывая, только слегка опираясь на трость. Свежий румянец юности сменил мертвенную бледность, покрывавшую его лицо во время болезни. Он уже все знал о случившемся. Она бросилась ему на шею и горько заплакала, осыпая его поцелуями.

– Дорогая, – сказал он, – как я рвался к тебе. Но Люций Валерий обещал прислать мне гонца, когда достоверно узнает, где я могу тебя найти. Он же меня известил, чтоб я тебя ждал в городе. Не сегодня – завтра я могу сесть на коня. Я отомщу за твоего отца и братьев. Пусть оставшиеся верными твоей матери готы изберут меня своим вождем. Я завоюю тебе больше того, что было у твоих родителей, а после победы сложу власть перед избранником твоего сердца Амелунгом, которому ты протянешь свою княжескую руку.

Она подняла руку и зажала рот Вадиму.

– Не смей мне этого говорить. Не хотела я никого кроме тебя и прежде. Не хочу и теперь.

– Но простой воин не может быть князем у готов.

– Ты и будешь не князем, а вождем; а после побед и завоеваний никто не посмеет тебя попрекнуть в происхождении. Ведь и Амал был простой воин, а сделался царем всех готов.

– Мне не слава нужна, а твоя любовь! – воскликнул витязь. – Хотя и вещий Драгомир, и пророческие сны мне обещали славу великую. Подними друзей из сарматов, присоединяться к ним и некоторые евреи, которым распри с персами надоели; но из них возьму одних воинов. Торгашей мне не надо. Найду ратников и среди других племен. Не пройдет двух недель – выступим. Что бы ни сделали Агафодор с Сульпицием в царстве Дидериха, но я его разрушу и накажу всех негодных изменников. Еще Сатир с пантикапейцами идет к нам на подмогу. Война будет на славу, но я ее доведу до конца! – горячился Вадим.

Вошли Елеазар и Сара.

– О чем так горячо говорите, друзья мои? – спросил старый еврей.

– О войне, – отвечала Фригг. – Идем бить готов Дидериха, нарушителей мира и изменников против всего готского народа.

Сара побледнела, зашаталась и, сев на скамью, горько заплакала.

– И ты, Виллерих, идешь? – спросила она, рыдая. – Я думала...

Слезы ее душили, и она не могла более выговорить ни слова.

Фригг побежала, принесла воды и, сев рядом с ней, сказала:

– Милая Сара, выпей воды, успокойся и выслушай меня внимательно.

– Я думала, ты уверуешь, мой Бог будет твоим Богом! – продолжала всхлипывать еврейка, не обращая внимания ни на остолбеневшего отца, ни на тщетно пытавшегося ее успокоить товарища ее возлюбленного.

– Слушай же, Сара! – заговорила опять Фригг. – Была тайна, которая ввела тебя в заблуждение. Но тайна более не существует. Я тебе ее открою, и ты не плакать, а смеяться будешь!

– Неужели ты думаешь, что когда ты меня покинешь, смех не оставит меня навсегда, не сделается для меня невозможным! Останутся лишь горькие слезы. Я выплачу глаза свои до слепоты.

– Ничего этого, не будет! – властно сказала Фригг. – Я тебя люблю всей душой, как ты меня. Но послушай. Я такая же женщина, как и ты.

Сара взглянула на мнимого Виллериха безумными глазами.

– Ты, Виллерих, – женщина?

– Нет! Не Виллерих, а Фригг, дочь Нордериха, убитого в бою с воинами Дидериха.

– Княжна Фригг! – воскликнул не менее пораженный Елеазар.

– Да! Это я! – объявила готка. – Я люблю Вадима, и чтобы быть при нем во время его болезни, надела это платье и приняла не принадлежащее мне имя.

– Хвала Елоиму! – воскликнул Елеазар, поднимая руки к небу. – Сколько затруднений и опасностей устранилось.

Сара бросилась Фригг на шею.

– Милая, хорошая, – говорила она. – Позволь мне тебя любить, как сестру. Буду вечно молить Бога Авраама, Исаака и Иакова, да отстранит он от тебя все беды и напасти, и да благословит тебя и избранника сердца твоего, и потомков твоих, и народы, которые произойдут от славного вашего рода.

– Да будет так воистину и ныне, и во веки веков! – закрепил пожелания старый Елеазар.

Вадим и Фригг отправились вместе на корабль, где застали вернувшуюся Аласвинту. Она была поражена, увидя дочь свою в мужском наряде. Молодые люди объяснили ей о происшедшем и открыли все прежние тайны.

– Мы изгнанницы, лишенные всего! – сказала Аласвинта. – Не полагала я, что витязь благородный, именно в день несчастья, пожелает соединить свою судьбу с нашей. Придите, дети мои, в мои объятия, и боги вас да благословят.

На другой день состоялось обручение, и старейшины готские соединили брачными узами Вадима и Фригг. Собрание всех готов, находящихся в Танаисе, провозгласило мужа княжны своей вождем их племени, и обоих вместе, обнявшихся, подняли на щит, в виду всего народа. До тех пор еще никогда не поднимали на щит ни женщин, ни воинов, чуждых роду Амала.

ЧАСТЬ 2. ЦАРЬ ВОДАН

ИСХОД АСОВ

Сборы заняли много времени. Желавших идти против готов царя Дидериха нашлось немало. Около нового вождя собрались все готы разоренного княжества, вернувшиеся после поражения у Соленых озер. За их преданность молодой княжне и ее мужу, боевые подвиги которого все не раз видели, можно было ручаться. Такие же верные ратники нашлись в большом числе среди степных сарматов, особенно из северо-восточных поселений. Недавно они потерпели от набегов команов и хонг-ниу, и поход мог поправить их дела. Евреев и финикийцев присоединилось не много. Были среди них люди, разоренные при последних распрях с персами, греками и другими иноплеменниками. В распрях и погромах финикиянам доставалось обыкновенно наравне с евреями, так как они тоже занимались торговлей и ростовщичеством. Нередко попадались они и в похищении инородческих детей для жертвоприношений Молоху. Обличенных перед судом высылали вниз Босфорского царства. В случае же, если подозреваемым удавалось оправдаться, следовал разгром финикийских домов, при котором нередко расходившаяся толпа набрасывалась и на еврейские жилища. К ним присоединились и другие, теснимые еврейским обществом, или изгнанные из него. Это были вступившие в брак с иноверками или подозреваемые в сношениях с египетскими, персидскими или славянскими волхвами и звездочетами. Еще более было самарян, которых евреи презирали и с которыми избегали общения. Несмотря на разнообразие причин, побудивших семитов оставить гостеприимные берега Дона – их было немного, не более трехсот человек. Зато в большом числе сбежались люди с Кавказа – адиги, акеане, сванеты, колхи, иверы, армяне, массагеты, саки, косоги, а так же закавказские гирканцы и парфяне. Много представителей этих племен бывало в Фанагории; иные заглядывали и в Пантикапею. Распространившийся слух о наборе большой рати для нашествия на дальние степи привлек их к Танаису, и все охотно шли на призыв молодого вождя. Это были все люди, привыкшие жить набегами и грабежом. Почти все имели прекрасных коней, стреляли из лука без промаха и были сильны и ловки; могли не утомляясь совершать дальние переходы и оставаться долго без пищи и сна. Многие корабельщики – греки и понтийцы – предлагали провезти по рекам всех пеших ратников, между тем как конные будут следовать вдоль берега.

Эта многочисленная и разноплеменная толпа не могла поместиться в городе. Кроме немногих, преимущественно начальствующих лиц, все пришельцы расположились станом большей частью вдоль реки, между разделением ее на два главные рукава, окружающие город, и тем местом, где отделяется от реки длинный, узкий и мелководный самый северный рукав. Здесь же стали и корабли, предназначенные для похода. Часть же стана вытянулась вдоль этого северного рукава, куда могли заходить только мелкие лодки.

Вадим ежедневно объезжал стан, осведомлялся о нуждах своих воинов, знакомился с их обычаями и подготавливал их к походу.

От Агафодора приезжали несколько раз гонцы. Война шла успешно. Готы Дидериха были оттеснены от Соленых озер, и война, была перенесена по ту сторону реки Лопани, в пределы царства Дидериха, более чем на тысячу стадиев к северу. Уже было разрушено два княжеских городка и разорено множество хуторов, но Дидерих все отступал к западу и не принимал общего сражения сосредоточенными силами.

Пора была двигаться в поход. Готы, тяготясь бездействием, уже учинили расправу над столь навредившим им финикиянином Амилькаром. В одно утро его нашли в роще распятым. Обнаженное тело его было с ног до головы вымазано медом и облеплено мухами и пчелами, поедавшими его живьем. Вадим выговорил подозреваемым в убийстве за самоуправство. В стане после этой казни не произошло никаких ссор, так как Амилькар был жестокий ростовщик.