2

Метрдотель посадил их за отгороженный столик в глубине ресторана. Сидя на банкетке, обтянутой красным дерматином, Джонатан никак не мог избавиться от напряжения и не притрагивался к еде.

— Ты странно себя ведёшь, — не выдержал с аппетитом жующий Питер.

— Разве я как-то себя веду?

— Ты всё время затягиваешь узел галстука.

— Ну и что?

— На тебе нет галстука!

Джонатан заметил, что у него дрожит правая рука, и спрятал её под стол.

— Ты веришь в судьбу? — обратился он к Питеру.

— Во всяком случае, этому антрекоту не избежать своей судьбы, если тебя это интересует.

— Я серьёзно!

— Серьёзно?

Питер наколол на вилку ломтик картошки, отправил его в рот и блаженно зажмурился.

— Есть рейс в двадцать два часа. Если ты поторопишься, то успеешь на него. — Питер прицелился вилкой в здоровенный кусок мяса. — Ты ужасно выглядишь!

Джонатан, все ещё не прикоснувшийся к своей тарелке, отломил кусочек хлеба и стал мять его пальцами. Сердце у него в груди все ещё отчаянно колотилось.

— Я сам займусь гостиничным счётом. Сматывайся!

Голос Питера вдруг показался Джонатану доно сящимся издалека.

— Что-то мне нехорошо… — пробормотал он, пытаясь прийти в себя.

— Женись на ней, и дело с концом! Вы с Анной начинаете меня утомлять.

— Ты не хочешь вернуться сегодня вечером вместе со мной?

Питер не расслышал в словах друга призыва о помощи и налил себе вина.

— Вообще-то я хотел воспользоваться этим ужином, чтобы рассказать тебе о своих трудностях, подумать вместе с тобой о том, как реагировать на эти непрестанно атакующие меня статейки. Хотел, чтобы ты изучил то, что я намерен выставить на продажу в следующий раз, а получается ужин на пару с антрекотом… Что ж, ничего не поделаешь. Его мне тоже не хочется оставлять недоеденным, холостяцкий вечер так холостяцкий вечер!

Немного поколебавшись, Джонатан встал и вынул из кармана пиджака бумажник.

— Ты на меня не сердишься?

Питер не позволил ему достать деньги.

— Даже не вздумай! Не хватало, чтобы ты платил за ужин, на котором не присутствуешь. Лучше позволь задать тебе один личный вопрос. Ответ останется между нами.

— Конечно!

Питер заговорщически указал на нетронутый кусок мяса посреди тарелки Джонатана.

— Не возражаешь?

Не дожидаясь ответа, он поменял тарелки местами и вонзил нож во второй по счёту антрекот.

— Убирайся! Не забудь обнять её за меня. Позвоню тебе завтра, когда приеду. Мне действительно нужна твоя помощь, самому мне не справиться.

Джонатан стиснул плечо друга. Это помогло ему восстановить хотя бы часть утраченного душевного равновесия. Питер поднял голову и внимательно на него посмотрел.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Да, просто немного устал, не беспокойся. Можешь на меня рассчитывать.

И он заспешил к выходу. Там было столько света, что он зажмурился. По его знаку привратник стал подзывать такси. Ослеплённый, неуклюжий, Джонатан смахивал на игрока, которому предательски изменила удача. Под козырёк въехало такси. Как только машина тронулась, он опустил стекло, чтобы глотнуть воздуха.

— Не повезло? — спросил водитель, наблюдавший за клиентом в зеркальце заднего вида.

Джонатан отрицательно помотал головой, закрыл глаза и упёрся затылком в подголовник. Уличные фонари чертили на его спрятанных под веками глазницах пунктирные полосы, заставляя вспоминать клочок картона, который в детстве он цеплял на спицы переднего колеса своего велосипеда. Воздух посвежел, и Джонатан облегчённо разомкнул веки.

За окном раскинулся пригородный пейзаж. Сейчас ему ничего не хотелось.

— Я съехал с автострады, там пробка из-за аварии, — сообщил водитель. Джонатан встретился с ним взглядом в прямоугольном зеркальце заднего вида. — У вас невыспавшийся вид. Много пировали?

— Много работал!

— В чем-нибудь обязательно перетрудишься!

— Скоро приедем? — поинтересовался Джонатан.

— Надеюсь, теперь уже скоро. Тут дорожные работы.

Впереди показались в сумерках оранжевые огни аэропорта. Такси остановилось перед входом для пассажиров «Континентал Эрлайн». Джонатан расплатился и вышел из белого «форда» с красными дверцами. Машина укатила.

У стойки регистрации ему сообщили, что все четыре места первого класса уже заняты, зато салон экономкласса почти пуст. Джонатан выбрал кресло у иллюминатора. В этот вечерний час поток авиапассажиров становился реже, поэтому он быстро прошёл контроль безопасности и зашагал по бесконечному коридору, ведущему в зал посадки.

«Макдоннелл-Дуглас» с раскраской «Континентал Эрлайн» почти что упирался носом в стеклянную стену. Мальчуган, ждавший посадки вместе со своей мамой, помахал рукой лётчикам в кабине, командир корабля ответил ему. Спустя несколько минут дюжину прилетевших пассажиров проглотило жерло эскалатора. Стюардесса, закрывшая за ними дверь, объявила, что на борту лайнера уже идёт уборка, ждать осталось недолго.

И действительно, через считаные мгновения в её рации раздался негромкий треск, она выслушала сообщение и, наклонившись к микрофону, объявила начало посадки.

Самолёт вырвался из плотного облачного покрова, пронзая темноту серебристым лучом света. Джонатан откинул спинку кресла, надеясь обрести подобие комфорта, и попытался уснуть. Попытка не удалась. Он прижался носом к иллюминатору и уставился на проплывающие под крыльями гребни облаков.

Дом встретил его безмолвием. Джонатан заглянул в спальню. Постель стояла не разобранная, Анна была, видимо, наверху. Он направился в ванную. Тугие струи душа били его в лицо, потом растекались по телу. Он долго простоял под водой, прежде чем надеть халат и подняться на второй этаж. В мастерской было темно, единственным источником света была луна над стеклянной крышей. Анна прикорнула на диванчике. Он бесшумно приблизился к ней и надолго застыл, сторожа её сон. Потом опустился на колени, чтобы погладить её щеку. Она вздрогнула во сне. Он натянул ей на плечи серую шаль, которую она набросила себе на ноги, и попятился. Улёгшись в одиночестве посредине большой кровати, он скорчился под одеялом и под стук дождя по окну погрузился в глубокий сон.

В Бостон пришла снежная зима. Старый город, готовясь к Рождеству, искрился светом В промежутке между двумя поездками Джонатан вернулся домой, где его ждала Анна и разнообразные приготовления.

Анна готовила их свадьбу во всех мельчайших деталях, вплоть до выбора бумаги для приглашений, цветов для церкви, текстов, оглашаемых на церковной службе, еды на коктейле, предшествующем основному пиршеству, расстановки столов, учитывающей сложную иерархию бостонского света, платы музыкантам свадебного оркестра и подбора мелодий для разных этапов церемонии и последующего веселья. Джонатан, полный честного желания любить Анну, не отходил от неё, восхищённый её стремлением сделать эту свадьбу самой прекрасной из всех, какие только видел город спокон веку. Все их субботы посвящались походам по специализированным магазинам, все воскресенья — изучению каталогов и отобранных накануне образцов. Иногда в конце очередного уик-энда ему казалось, что излишне скрупулёзный выбор скатертей и букетов для свадебных столов украдёт у красоты церемонии больше, чем к ней добавит. С каждой проходящей неделей энтузиазма у него оставалось все меньше.

Весна выдалась ранней, рестораны старого порта уже выставили столики наружу, террасы протянулись до самого открытого рынка. Анна и Джонатан, трудившиеся с самого утра, отдыхали за огромным блюдом с дарами моря. Но и сейчас Анна не расставалась с блокнотом. Глядя, как она что-то подчёркивает на последней странице, Джонатан лелеял надежду, что является свидетелем долгожданного завершения затянувшихся приготовлений. Ещё четыре недели -и в этот самый час их союз скрепят священные узы законного брака.

— Три уик-энда полного отдыха придутся очень кстати, если мы намерены встретить день «Д» в полном сознании.

— Изволишь шутить? — откликнулась Анна, жуя ручку.

— Знаю, это твоя любимая ручка. За эти месяцы ты их сжевала штук двадцать. Не попробуешь ли для разнообразия устриц?

— Как тебе известно, Джонатан, у меня нет ни матери, ни отца, мне никто не поможет все организовать. Когда я на тебя смотрю, у меня порой появляется чувство, что я выхожу замуж без твоего участия.

— А у меня иногда возникает ощущение, что я женюсь на кольцах для салфеток!

Анна прожгла его взглядом, забрала свой блокнот, встала и ушла с ресторанной террасы. Джонатан не пытался её удержать. Он дождался, пока не в меру любопытные соседи по ресторану отвернутся, потом спокойно продолжил еду. Потом он использовал свободный вечер, чтобы побродить по огромному магазину музыкальных дисков, задержался в магазине, с витрины которого к нему тянул рукава толстый чёрный свитер. Гуляя по улицам старого города, он пробовал дозвониться по мобильному телефону Питеру, но ему всякий раз отвечал автоответчик. Пришлось оставить другу сообщение. Позже он остановился у цветочной лавки, составил букет из пурпурных роз и пешком возвратился домой.

В кухне Анна повязалась фартуком, подчёркивавшим её талию и приподнимавшим её декольтированную грудь. На букет, который Джонатан поставил на стол, она не обратила никакого внимания. Он взгромоздился на высокий табурет и стал с нежностью наблюдать за Анной, молча готовившей ужин. Её резкие движения выдавали холодную ярость.

— Прости, — сказал он наконец, — я не хотел тебя обидеть.

— Не прощу! Я хочу сделать эту церемонию незабываемой только для нас с тобой, я твоя женщина и я участвую в твоей карьере, представь себе! Не мне требуется внимание и уважение всех видных и состоятельных людей Восточного побережья. Вешая твои картины у себя в гостиных, они изъявляют желание любоваться на своих стенах отчасти и твоим успехом — Может, остановишь эту дурацкую пластинку? — не выдержал он. — Лучше ответь наконец, кто будет твоей свидетельницей? Давно пора решиться!

Он встал, обошёл кухонный стол и попробовал её обнять. Анна отпихнула его.

— Тебе должны завидовать, Джонатан, — не унималась она. — Для этого я крашусь, даже когда иду за покупками, для этого наш дом содержится в безупречной чистоте и порядке, а званые ужины здесь беспримерны! Топливо этой страны — зависть, так что не смей упрекать меня за излишнюю тягу к совершенству, просто я забочусь о твоём будущем.

— Я не торгую картинами, Анна, я их оцениваю, — проговорил Джонатан со вздохом. — Наплевать мне на то, что думают другие! Раз уж мы женимся, я должен сделать важное признание: твой макияж меня мало волнует, по утрам, любуясь тобой, когда ты ещё не проснулась, я нахожу тебя бесконечно красивее, чем когда ты прихорашиваешься вечером. Утром, в нашей уютной постели, я смотрю на тебя, небоясь, что за нами подглядит ещё кто-нибудь. Мне бы хотелось, чтобы с течением времени мы сближались все теснее, но в последние недели я вижу, наоборот, отчуждение.

Она поставила бутылку вина, которую уже взялась откупоривать, и внимательно на него посмотрела. Он встал у неё за спиной, его ладони заскользили по её спине, потом по бёдрам, пальцы развязали фартук. Анна немного посопротивлялась и смирилась.

Занималось холодное утро. Вчерашний спор утих ещё к ночи. Джонатан встал, собрал завтрак и отнёс поднос Анне. Они завтракали вместе, наслаждаясь ленью воскресного утра. Потом Анна поднялась в свою мастерскую, а Джонатан остался нежиться в кровати. Обедать они не стали и посвятили дневное время прогулке по улочкам старого порта. В четыре часа они наскоро перекусили в итальянском трактире, после чего долго изучали ассортимент видеоклуба на углу своей улицы.

На другом конце города из-под тяжёлого одеяла вылезла всклокоченная голова Питера. Свет дня долго трудился, чтобы прервать наконец его глубокий сон. Он потянулся, покосился на радиобудильник на ночном столике. Он провалялся в постели непозволительно долго. Последовали нескончаемые зевки, поиск ощупью под одеялом дистанционного пульта. Найдя пульт, он наугад ткнул кнопку. Телевизионный экран на противоположной стене зажёгся, и он принялся гулять по каналам. В нижнем углу экрана замигал конвертик — электронная почта!

Он переключился в режим чтения и увидел послание. Судя по «шапке», его только что отправил лондонский аукционный дом «Кристиз». На Восточном побережье США было 3 часа дня, а на противоположном берегу океана — уже 8 часов вечера.

— Они тоже не читали газету! — проворчал Питер.

Текст письма оказался слишком мелок. Питер ненавидел очки для чтения, которыми уже несколько месяцев был вынужден пользоваться. Не желая стариться, он предпочитал потешную лицевую гимнастику — серию гримас, якобы обостряющих зрение. От содержания письма он вытаращил глаза. Читая в третий раз подряд послание из Лондона, он поискал рукой телефон, потом набрал не глядя номер и напряжённо замер. На десятом гудке он разъединился и тут же набрал номер снова. После третьей безуспешной попытки он со злостью выдвинул ящик ночного столика и достал мобильный телефон, чтобы запросить срочную связь со службой бронирования мест авиакомпании «Бритиш Эруэйз». Зажав подбородком телефончик, он побрёл в гардеробную. Чтобы снять с верхней полки чемодан, пришлось встать на цыпочки. Он уже схватил чемодан за ручку, когда на него обрушилось сверху все содержимое полки, а там был настоящий склад дорожных сумок. Ответ службы бронирования прозвучал тогда, когда он с бранью выбирался из-под несчётных вешалок.

В шесть вечера рано почерневшее небо грозило городу ливнем. Раздувшиеся тучи походили формами на огромные сбившиеся в кучу цистерны, настолько пропитанные влагой, что казались прозрачными. Началось все с редких капель, с тонких серебристых струек в пыли, а кончилось хлещущими по асфальту потоками. Джонатан поспешно опустил оконную раму. В ненастье нет ничего лучше ленивого сидения перед телевизором. Он отправился в кухню, где извлёк из холодильника банки с итальянскими закусками — выбор Анны. Для разогревания жаркого из баклажанов потребовалось зажечь духовку. Он щедро посыпал блюдо пармезаном и снял со стены телефонную трубку с мыслью потревожить в мастерской Анну, как вдруг замигала лампочка внешнего вызова, потом раздался звонок.

— Куда ты запропастился? Я в десятый раз тебе набираю!

— Добрый вечер, Питер!

— Собирай свой чемоданчик. Встречаемся в аэропорту Логан, в зале посадки «Бритиш Эруэйз». Лондонский рейс, вылет в 12:15. Я забронировал два места.

— Предположим на минуточку, что сегодня не воскресенье, что я не на кухне, не готовлю ужин женщине, на которой через месяц женюсь, и не собираюсь снова смотреть с ней «Мышьяк и кружева»… В чём цель перелёта?

— Мне нравится, когда ты так говоришь. Можно подумать, что мы уже в Англии, — ответил Питер язвительным тоном.

— Конечно, старик, болтать с тобой одно удовольствие, но, пользуясь твоим излюбленным выражением, ты перебил мою увлекательную беседу с баклажанным жарким, поэтому, если не возражаешь…

— Я только что получил письмо из Лондона. Некий коллекционер выставляет на продажу пять картин одного мастера, кажется, это Владимир Рацкин… С чем, говоришь, у тебя там лазанья?

— Ты серьёзно?!

— Как-нибудь я тебя познакомлю с человеком, приславшим это письмо. Я больше не шучу, когда хожу к дантисту! Джонатан, либо продажу этих картин организуем мы, либо это сделают наши конкуренты. Решай сам, качество экспертизы на рынке бывает разным.

Джонатан зажмурился, машинально наматывая на палец телефонный шнур.

— Пять полотен Рацкина на аукционе в Лондоне? Это невозможно!

— Я не говорил, что их там продадут, я только сказал, что они будут выставлены. Если бы я сумел продать в Бостоне такую коллекцию, то моя карьера была бы спасена.

— Ты ошибаешься, Питер. Повторяю, пять картин выставляться не могут. Я знаю, где находятся все до единой работы Рацкина. Только четыре из них до сих пор остаются в неизвестных частных коллекциях.

Ты эксперт, — сказал Питер и насмешливо добавил: — Я не ошибался, когда, набирая твой номер, думал: эта история стоит блюда макарон. До скорого!

Джонатан услышал щелчок: Питер разъединился, даже не попрощавшись. Трубка заняла своё место на стене. Через несколько секунд Анна, слышавшая весь разговор, повесила трубку у себя в мастерской. Она положила кисть в баночку с водой, завернулась в пелерину, распустила волосы и спустилась по лестнице в кухню. Джонатан в задумчивости застыл рядом с телефоном. Когда Анна его окликнула, он вздрогнул.

— Кто это был?

— Питер.

— Как он поживает?

— Нормально.

Анна втянула запах шалфея, пропитавший кухню. Открыв дверцу духовки, она полюбовалась булькающими поджаристыми баклажанами на противне.

— Сейчас повеселимся! Я ставлю фильм и жду тебя в гостиной. Умираю с голода, а ты?

— Я тоже, — буркнул Джонатан почти уныло.

По пути Анна схватила за хвостик маленький артишок и отправила его в рот.

— Обожаю итальянскую кухню! — призналась она с полным ртом и, промокнув на губах оливковое масло, вышла.

Джонатан со вздохом достал из духовки раскалённый противень и осторожно переложил его содержимое на блюдо. Он приготовил только одну тарелку, обложив на ней баклажаны холодными закусками, а остальную еду — свою долю — убрал в холодильник. Потом откупорил бутылку кьянти и налил вино в изящный бокал на высокой ножке. На подносе появилась также чашка с мацареллой.

Анна уже устроилась на диване, напротив включённого плазменного экрана. Оставалось нажать на кнопку пульта DVD-проигрывателя — и начался фильм Фрэнка Капры.

— Принести твою тарелку? — предложила Анна ласково, когда Джонатан поставил ей на колени маленький поднос.

Вместо ответа он сел рядом с ней, взял её за руку и сокрушённо сознался, что поркинать с ней уже не успеет. Не давая ей времени на ответ, он поведал о причине звонка Питера и попросил прощения так ласково, как только был способен.