1

Аэропорт Ньюарка. Таксист высадил ее на тротуаре, и машина растворилось в транспортном потоке, наводнявшем пространство вокруг терминалов. Она проводила машину взглядом. Огромный зеленый рюкзак, стоявший у ее ног, весил чуть ли не больше ее самой. Поморщившись, она подняла его и вскинула себе на плечи. Миновала двери терминала номер один, прошла по залу и спустилась на несколько ступенек. Лестница справа спиралью уходила вверх. Сгибаясь под тяжестью рюкзака, она поднялась по ступенькам и решительно двинулась по коридору. Остановилась у бара, освещенного оранжевым светом, и через стекло заглянула внутрь. Возле стойки с десяток мужчин потягивали пиво, бурно обсуждая результаты матчей, которые транслировались по телевизору, висящему у них над головами. Толкнув деревянную дверь с круглым окошком-иллюминатором, она вошла и окинула взглядом красные и зеленые столики. И увидела его: он сидел в глубине зала, у самого окна. Перед ним на столе лежала газета, а он, опершись подбородком о правую руку, левой что-то рисовал карандашом на бумажной скатерти.

Его глаза, невидимые ей, были обращены к бетонному полю, расчерченному желтыми линиями разметки, куда неспешно выруливали самолеты, готовившиеся к разбегу перед взлетом. Поколебавшись, она двинулась по проходу справа, чтобы подойти к нему незаметно. Проскользнув мимо гудящего холодильника, быстро и бесшумно подошла вплотную к ожидавшему ее молодому человеку и, коснувшись затылка, легонько взъерошила ему волосы. На бумажной скатерти красовался ее портрет.

~ Я заставила тебя ждать? — спросила она.

— Брось, ты почти вовремя. Вот скоро ты действительно заставишь себя ждать…

— Давно сидишь?

— Понятия не имею. Ты такая красивая! Да садись же! Улыбнувшись, она посмотрела на часы:

— Через час я улетаю.

— Сделаю все, чтобы ты опоздала! Чтобы никогда не попала на этот чертов рейс!

— Тогда я отчаливаю отсюда через две минуты, —пообещала она и села.

— Ладно, обещаю, больше не буду. Смотри, что я тебе принес.

Он достал черный пластиковый пакет, положил на стол и пальцем пододвинул к ней. Она наклонила голову набок, в свойственной ей манере спрашивая: «Что это?» Прекрасно понимая ее мимику, он ответил глазами: «Открой». В пакете лежал маленький фотоальбом.

Он открыл его. Первая черно-белая фотография: лицом к лицу, положив руки друг другу на плечи, стоят два двухлетних малыша.

— Самый старый наш снимок, который я сумел отыскать, — пояснил он.

Перевернул лист и продолжил комментарий:

— Вот на этой мы с тобой в Новый год, не помню какой, но нам тут и десяти еще нет, это точно. По-моему,

это тот год, когда я подарил тебе медальон.

Сьюзен расстегнула пуговичку на блузке и достала висящий на цепочке медальон с изображением святой Терезы, с которым никогда не расставалась. Перевернув еще несколько страниц, Сьюзен перебила Филиппа:

— А тут нам по тринадцать, это в саду твоих родителей. Я только что тебя поцеловала, и не только губами,

а языком, и ты мне сказал: «Какая гадость!» Это был наш первый поцелуй. А вот здесь мы двумя годами поз

же, и тут уже я сочла отвратительным твое предложение спать вместе.

На следующей странице Филипп снова перехватил инициативу:

— Зато год спустя, после вот этой вечеринки, если память мне не изменяет, ты уже вовсе не считала это

отвратительным.

Каждый квадратик глянцевой бумаги хранил в себе частичку их общего детства. Сьюзен остановила Филиппа:

— Ты проскочил целых полгода. Разве нет фотографий с похорон моих родителей? А ведь именно тогда, как мне кажется, я сочла тебя страшно сексуальным!

— Ну и шутки же у тебя, Сьюзен!

— А я не шучу. Да, тогда я почувствовала, что ты сильней меня, и это очень меня поддержало. Знаешь, я никогда не забуду…

— Перестань…

— …что это ты сходил и принес мамино обручальное кольцо во время бдения.

— Ладно, может, сменим тему?

— По-моему, это ты ежегодно напоминал мне о печальной дате. И на целую неделю становился таким внимательным, заботливым и предупредительным в каждую годовщину несчастного случая.

— Давай поговорим о чем-то другом?

— Валяй, переворачивай страницу, будем стариться дальше.

Он замер и посмотрел на нее потемневшими глазами. Улыбнувшись, она продолжила:

— Я знала, что это эгоизм с моей стороны — позволять тебе провожать меня.

— Сьюзен, зачем ты это делаешь?

— Чтобы мечта стала реальностью. Я не хочу закончить как мои родители, Филипп. Всю свою жизнь они только и делали, что выплачивали кредиты. Чего ради? Чтобы погибнуть, впечатав в дерево классную тачку, которую только что купили? Вся их жизнь уместилась в две секунды вечерних новостей, которые я смотрела по отличному, правда, еще не оплаченному, телеку. Я никого и ни за что не осуждаю, Филипп, но я хочу другого, и, заботясь о людях, я чувствую себя живой.

Он растерянно глядел на нее, восхищаясь ее решимостью. После несчастного случая она изменилась, словно ее годы пронеслись галопом, как карты, которые для быстроты сдают по две. Сьюзен уже не выглядела на свои двадцать один — разве что когда улыбалась.

Правда, улыбалась она часто. Закончив начальный цикл в колледже и получив диплом гуманитарного училища, она вступила в Корпус Мира, гуманитарную организацию, отправляющую молодежь в бедствующие страны для оказания помощи.

Менее чем через час она на два долгих года улетит в Гондурас. За несколько тысяч километров от Нью-Йорка, по другую сторону экватора.

На берегах залива в Пуэрто-Кастилье, да и в Пуэр-то-Кортесе тоже, все, кто собирались заночевать под открытым небом, отказались от этой идеи. К концу дня поднялся ветер и дул все сильнее и сильнее. Никто не беспокоился. Не в первый и не в последний раз надвигался тропический ураган. Жители привыкли к ливням, частым в этом сезоне. Казалось, день угас несколько раньше, и птицы скрылись кто куда — верный знак грядущей непогоды. Ближе к полуночи взметнулись в воздух клубы песка, повиснув над землей темной тучей. Волны стремительно нарастали, заглушая крики людей, закреплявших лодки у причалов.

Небо рассекали вспышки молний, а кипящая белой пеной вода опасно кренила и раскачивала понтоны. Под натиском волн суда с треском стукались друг о друга. В 2 часа 15 минут тридцатипятиметровое грузовое судно «Сан-Андреа» оказалось выброшенным на рифы, в его борту по всей длине образовалась пробоина, и оно затонуло за восемь минут. В это же время в Эль-Голасоне, маленьком аэропорту

Ла-Сейбы, серебристо-серый DC3, стоявший возле ангара, внезапно взлетел и приземлился у башни контроля за полетами. Пилота на борту самолета не было. Оба пропеллера погнулись, а корпус разломился пополам. Несколькими минутами позже перевернулся набок грузовик-цистерна, и от искры вспыхнуло горючее.

Филипп накрыл рукой руку Сьюзен, перевернул и погладил ее ладонь.

— Я буду очень по тебе скучать, Сьюзен.

— Я тоже… очень.

— Я горжусь тобой, хотя мне и не нравится, что ты вот так меня бросаешь.

— Замолчи, мы ведь договорились, что не будет никакого нытья.

— Не требуй невозможного!

Склонившись друг к другу, они почувствовали, как грусть расставания примешивается к счастью девятнадцатилетней дружбы, вместившей в себя почти всю их жизнь.

— Ты будешь давать о себе знать? — спросил он тоном маленького мальчика.

—Нет!

— Будешь мне писать?

— Как по-твоему, могу я получить мороженое? Обернувшись, он позвал официанта. Тот подошел,

и Филипп попросил принести два шарика ванильного мороженого, посыпанных миндалем, политых жидким шоколадом и карамелью. Именно такое мороженое предпочитала Сьюзен, она было самым ее любимым. Сьюзен взглянула ему в глаза:

— А ты?

— Напишу, как только у меня будет твой адрес.

— Я не об этом. Ты решил, чем будешь заниматься?

— Два года в «Купер Юнион»[3], а потом попытаюсь сделать карьеру в каком-нибудь крупном рекламном агентстве.

— Значит, решения ты не поменял? Какую же глупость я сказала! Ты же никогда не меняешь своих решений!

— А ты? Разве ты меняешь свои?

— Ты не поехал бы со мной, предложи я тебе, потому что это не твой путь. А я не останусь здесь, потому что это не моя жизнь. Так что прекрати этот цирк.

Сьюзен с явным удовольствием поглощала мороженое и время от времени скармливала ложечку Филиппу, который покорно его проглатывал. Она поскребла по дну креманки, подбирая остатки ореховой крошки. Большие часы на противоположной стене показывали пять — наступал вечер осеннего дня. Повисла странная тишина. Сьюзен смотрела в окно, прижавшись носом к стеклу, потом оторвалась от него, перегнулась через стол, обвила руками шею Филиппа и выдохнула ему в ухо:

— Знаешь, а я боюсь.

Филипп чуть отодвинул ее от себя, чтобы лучше видеть лицо,и ответил:

— Я тоже.

В три часа ночи в Пуэрто-Лемпире первая девятиметровая волна смела дамбу, попавшуюся ей на пути, и обрушила на порт тонны песка и камней, практически его уничтожив. Металлический кран согнулся под напором ветра, его стрела упала и проломила обшивку контейнеровоза «Рио Платано», который тут же погрузился в бушующие воды. Еще какое-то время между волнами мелькал его устремленный к небу нос. Чуть позже судно навсегда исчезло в темной бездне. В этих краях ежегодно выпадает больше трех метров осадков, и те, кому удалось пережить первые шквалы Фифи, укрывшись в глубине континента, погибли в пучине разбуженных рек, вышедших из берегов и сметавших все на своем пути. Все поселения долины исчезли с лица земли, затопленные беснующимися потоками, влекущими за собой вырванные с корнем деревья, обломки мостов, дорог и домов. В районе Лимона деревушки, угнездившиеся на склонах гор Амапалы, Пьедры-Блан-ки, Бискуампо-Гранде, Ла-Хиги и Капиро, водою смыло вниз, в уже затопленные долины. Немногие уцелевшие люди, сумевшие ухватиться за устоявшие деревья, погибли в течение последующих часов. В 2 часа 25 минут третья волна всей своей мощью обрушилась на департамент с символичным названием «Атлантида», начисто срезав часть побережья своим одиннадцатиметровым лезвием. Миллионы тонн воды устремились к Ла-Сейбе и Теле, пробивая себе путь по узким улочкам, теснота которых лишь добавляла напору силы. Дома, стоявшие на берегу, дрогнули первыми: их фундамент на глазах размывало водой, и они обрушивались один за другим. Шифер с крыш сначала взмывал вверх, а потом стремительно падал на землю, надвое рассекая тела первых жертв природной катастрофы.

Глаза Филиппа скользнули к ее грудям, столь соблазнительным своей округлостью. Заметив его взгляд, Сьюзен расстегнула пуговку блузки и снова достала золотой медальон.

— Но я ничем не рискую, ведь у меня есть твой талисман, и я с ним не расстаюсь. Один раз он уже спас меня. Благодаря ему я не села тогда в машину с родителями.

— Ты мне это уже сто раз говорила. Будь любезна, не говори об этом перед полетом, ладно?

— Как бы то ни было, — сказала она, убирая медальон, — пока он здесь, со мной ничего не случится.

Медальон был символом их духовного родства. Однажды летом они решили стать назваными братом и сестрой. Эта идея подверглась всестороннему изучению. Понабрав в библиотеке книжек об индейцах, перечитав их все на переменах в школе, они нашли единственно верный способ действий. Нужно было смешать кровь, а значит, сделать где-нибудь надрез. Сьюзен позаимствовала у отца из стола охотничий нож, и они спрятались в шалаше Филиппа. Филипп протянул палец, зажмурив глаза, но, когда Сьюзен поднесла нож, у него все равно закружилась голова. Поскольку самой Сьюзен тоже было не по себе, оба снова погрузились в учебники апачей, пытаясь отыскать какое-либо другое решение поставленной задачи. «Подношение какого-либо священного предмета в подарок подтверждает вечную связь двух душ», утверждалось на странице 236.

Уточнив значение слова «подношение», они единодушно выбрали этот вариант. На торжественной церемонии, во время которой прозвучали избранные стихи ирокезов и сиу, Филипп надел свой крестильный медальон на шею Сьюзен. С тех пор Сьюзен никогда с ним не расставалась, ни разу не уступив требованиям матери снимать медальон хотя бы на ночь.

Сьюзен улыбнулась, на ее щеках появились ямочки.

— Поднесешь мне рюкзак? Он весит тонну, а мне нужно переодеться, не то я от жары подохну, когда прилечу на место.

— Но ты и так в одной майке!

Она уже встала и тащила его за руку, жестом попросив бармена оставить столик за ними. Тот согласно кивнул: зал был практически пуст. Филипп поставил рюкзак у дверей туалета. Сьюзен повернулась к нему.

~ Зайдешь? Я же говорила, что он тяжелый.

— Зашел бы охотно, но туалет, кажется, женский?

— Ну и что? Ты теперь боишься подглядывать за

мной в туалете? Войти тебе кажется сложнее, чем смотреть через перегородку, как в лицее, или через замочную скважину ванной, как у тебя дома? Заходи, не стесняйся!

Она потянула его за собой, и ему ничего не оставалось, как подчиниться. За дверью Филипп с облегчением вздохнул: здесь была только одна кабинка. Сьюзен, ухватившись за его плечо, сняла туфлю и прицелилась в лампочку на потолке. Она попала в нее с первой же попытки: с сухим треском лампочка разлетелась вдребезги. В полумраке, при свете одинокого неонового светильника над зеркалом, Сьюзен прислонилась к раковине, обняла Филиппа и приникла губами к его губам. Прервав на мгновение свой бесподобный поцелуй, она с жаром прошептала ему на ухо слова, от которых у Филиппа по всему позвоночнику прошла дрожь.

— Я надела твой медальон еще до того, как мои груди начали расти, и мне бы хотелось, чтобы твоя кожа

подольше хранила о них память. Я уезжаю, но не хочу,чтоб ты забыл меня за время моего отсутствия, не хо

чу, чтоб ты достался другой.

— Ты, однако, максималистка!

Она заперла дверь.

— Не говори ничего, ласкай меня, — шептала Сьюзен. — Хочу посмотреть, чему ты научился…

Прошло довольно много времени, прежде чем они вернулись за свой столик под испытующим взглядом бармена, протиравшего стаканы.

Филипп снова взял в руки ладонь Сьюзен, но ему показалось, что девушка уже где-то далеко.

На севере, в устье долины Сулы, селевые потоки сметали все на своем пути, несясь вперед с оглушающим грохотом. В ревущем потоке грязи мелькали автомобили, туши скота, обломки домов, а иногда и изуродованные человеческие тела. Ничто не могло устоять перед этим напором: столбы электропередачи, грузовики, мосты, заводы — все уносила с собой неудержимая сила. В считанные часы цветущая долина превратилась в озеро.

Годы спустя старожилы рассказывали, что именно красота окружающего пейзажа заставила Фифи задержаться здесь на целых два дня. Два дня, лишившие жизни десять тысяч человек, мужчин, женщин, детей; два дня, оставившие без пищи и крова шестьсот тысяч человек. За сорок восемь часов маленькая страна размером со штат Нью-Йорк, втиснутая между Никарагуа, Сальвадором и Гватемалой, была сметена силой, равной трем атомным бомбам.

— Сьюзен, сколько ты там пробудешь?

— Мне в самом деле пора идти. Ты останешься здесь?

Филипп молча поднялся, бросив на столик доллар. Выйдя в коридор, Сьюзен прижалась лицом к стеклу и поглядела на пустые стулья, на которых они только что сидели. Пытаясь справиться с охватившими ее чувствами, она заговорила быстро-быстро:

— Ну вот, когда я вернусь через два года, ты будешь ждать меня здесь, и мы с тобой тут встретимся как бы тайком. Я расскажу тебе обо всем, чем занималась все это время, и ты тоже расскажешь мне о том, что делал. И мы усядемся за этот самый столик, потому что он будет наш. И если я стану Флоренс Найтингейл современности, а ты — знаменитым художником, то в будущем над этим столиком будет красоваться медная табличка с нашими именами.

У зала отлета она сообщила, что не станет оборачиваться, потому что не желает помнить его унылую физиономию, а хочет сохранить в памяти его улыбку. Она также не желала замечать отсутствие своих родителей среди провожающих… Щадя ее чувства, отец и мать Филиппа решили не приезжать в аэропорт. Филипп обнял ее, прошептав: «Береги себя». Сьюзен крепко прижалась к нему, словно надеялась увезти с собой аромат его тела и оставить ему свой. Отдав билет стюардессе, она в последний раз обняла Филиппа и надула щеки, чтобы он запомнил это клоунское выражение ее лица. А потом помчалась по ступенькам вниз, пробежала по летному полю, взлетела по трапу и исчезла в чреве самолета.

Филипп вернулся в бар и уселся за тот же столик. Двигатели «Дугласа» заработали, выплевывая клубы серого дыма. Лопасти пропеллеров разок крутанулись против часовой стрелки, затем дважды медленно провернулись в обратном направлении и стали невидимыми. Самолет развернулся, вырулил на взлетную полосу, вышел к месту старта и замер, готовясь к разгону. Растущая вдоль полосы трава низко склонилась, словно бы отвечая на приветствия самолета. Стекла бара завибрировали, когда двигатели заработали на полную мощь, закрылки напоследок махнули провожающим, и двухмоторный самолет начал разбег. Быстро набирая скорость, он вскоре поравнялся с Филиппом, и юноша увидел, как поднялся хвост и шасси оторвались от земли. DC3 быстро набрал высоту, лег на правое крыло и исчез за тонкой пеленой облаков.

Филипп некоторое время не сводил глаз с неба, затем перевел взгляд на пустой стул, где несколько минут назад сидела она. И его охватило чувство глубокого одиночества. Он встал и пошел прочь, засунув руки в карманы.

2

Письма от Сьюзен приходили по одному в неделю, он отвечал на них в тот же вечер. Иногда он получал ответ на свои вопросы прежде, чем успевал их задать. На двадцатой параллели люди собирались с духом, и в катастрофических условиях страна пыталась восстановить порядок. Сьюзен и ее товарищи разбили первый лагерь для беженцев. Они устроили его в долине Сулы, между горами Сан-Идельфонсо и Кабасерас-де-Нако. В январе они провели кампанию вакцинации. Сьюзен на стареньком грузовике колесила по дорогам, раздавая продовольствие, мешки семян и медикаменты. А когда не сидела за рулем «доджа», то занималась благоустройством базового лагеря. Первым они возвели здание диспансера, а затем административный корпус. В десяти землянках уже жили тридцать семей. К концу февраля поселок Сьюзен, разместившийся на трех улочках, насчитывал два здания, двадцать одну мазанку и двести жителей, две трети которых наконец-то снова обрели крышу над головой. Остальные спали пока в палатках. Там, где образовалось что-то вроде центральной площади, начали возводить школу. Каждое утро, проглотив кукурузную лепешку, Сьюзен отправлялась на склад — в деревянный сарай, который закончили строить к Рождеству, — загружала свой грузовик и собиралась в путь. Пока Хуан заводил ключом мотор, тот принимался чихать, и Сьюзен приходилось выпускать руль из рук, потому что от тряски они начинали ныть, и терпеливо ждать, пока разогреются цилиндры и клапаны будут работать ритмично.

Хуану еще не исполнилось восемнадцати. Он родился в Пуэрто-Кортесе, родителей своих не помнил. В девять лет он жил в порту, в одиннадцать с половиной поднимал сети на рыболовецком судне. В тринадцать пришел в долину, и с тех пор его здесь все знали. Подросток с повадками взрослого мужчины заприметил «белую сеньору», как только та вышла из автобуса, прибывшего из Сулы, и тут же увязался за ней. Сьюзен сперва приняла его за побирушку, но он не нищенствовал, для этого он был слишком горд. Хуан жил тем, что выполнял всякую посильную работу за пищу и кров во время ливней. Он чинил крыши, красил стены, ковал лошадей, перегонял стада, переносил на плечах всякую поклажу, чистил хлевы и риги. Если нужно было завести светло-голубой «додж», погрузить в него ящики, проехаться в кузове, чтобы помочь в поездке, Хуан был тут как тут, едва завидев выражение лица Сьюзен, означавшее «мне нужна помощь». С ноября-месяца она каждое утро брала с собой две кукурузные лепешки, к которым иногда прибавляла плитку шоколада, и они вместе завтракали, прежде чем отправиться в путь. Даже при самых оптимистических прогнозах нового урожая следовало ждать еще целый сезон, а разрушенные дороги не позволяли развозить по стране скоропортящееся продовольствие. Так что приходилось довольствоваться так называемыми продуктами первой необходимости, которые воспринимались жителями как пища богов. В поездках по опустошенным деревням присутствие Хуана в кузове придавало Сьюзен уверенности, тем более что повсюду на их пути царила траурная тишина.

Их встретили с большим недоверием. Шум мотора оповестил об их приближении, и жители деревушки столпились вдоль дороги, следя за медленным продвижением «доджа», у которого при каждом вираже натужно ревела коробка передач. На последнем повороте перед вожделенной целью на дорогу внезапно выскочили двое мужчин и с двух сторон вспрыгнули на подножки, направив мачете внутрь кабины. От неожиданности Сьюзен со всей силы нажала на тормоза, и машина чуть было не улетела в пропасть.

Сьюзен в бешенстве вылетела из кабины, забыв про испуг. Она так резко открыла дверцу, что один из мужчин полетел на землю. Глаза ее метали молнии. Уперев руки в бока, она от души его обругала. Крестьянин обалдело поднялся с земли, не понимая ни слова из того, что орала ему в лицо женщина с белой кожей, но в том, что сеньора Бланка пылала гневом, сомнений не было. Вылез и Хуан, он держался куда спокойнее и постарался разъяснить собравшимся причину их появления. После некоторого колебания один из добровольных охранников поднял левую руку, и к ним приблизилось около десятка деревенских. Они принялись спорить, страсти явно накалялись. Тогда Сьюзен взобралась на капот и хладнокровно велела Хуану давить на клаксон. Улыбнувшись, юноша подчинился. Крестьяне, голоса которых перекрыло гудение машины, мало-помалу замолчали. Все повернулись к Сьюзен. И тогда на лучшем своем испанском она обратилась к тому, кого сочла главным:

— Я привезла одеяла, продукты и медикаменты. Либо вы поможете мне все это выгрузить, либо я пускаю машину под откос и возвращаюсь домой пешком!

Из толпы вышла женщина и, перекрестившись, встала перед машиной. Сьюзен прикинула, как бы ей слезть не вывихнув при этом ногу. Женщина протянула ей руку, а следом за ней и один из мужчин. Сквозь толпу Сьюзен пробралась к кузову, где стоял Хуан. Горцы медленно расступались, давая ей пройти. Хуан запрыгнул в кузов, и они вместе откинули борт. Под молчаливыми взорами жителей Сьюзен подняла стопку одеял и швырнула на землю. Никто не шевельнулся.

— Да что с ними такое, черт подери?!

— Сеньора, — вмешался Хуан, — то, что вы привезли, для этих людей просто бесценно. Они ждут, когда вы скажете, что хотите взамен, и знают, что им нечего вам предложить.

— Ну так скажи им: единственное, что от них требуется, это помочь выгрузить барахло!

— Не все так просто.

— И что же делать, чтобы стало просто?

— Наденьте вашу повязку Корпуса Мира, поднимите одно из одеял, которые кинули на землю, пойдите и набросьте его на плечи той женщине, что перекрестилась.

Накинув плед на плечи женщине, Сьюзен пристально поглядела той в глаза и проговорила по-испански:

— Я привезла вам то, что вам давным-давно должны были доставить. Простите, что приехала так поздно.

Женщина — ее звали Тереза — обняла ее и расцеловала. Воодушевленные мужчины кинулись к грузовику и мигом его опустошили. Хуана и Сьюзен пригласили на совместную трапезу с обитателями деревни. С наступлением ночи крестьяне разожгли большой костер и приготовили угощение.

Во время ужина к Сьюзен сзади подкрался мальчуган. Почувствовав его присутствие, она обернулась с улыбкой, но мальчишка тут же убежал. Чуть позже он появился снова и подошел чуть ближе. Сьюзен ему подмигнула, и он снова удрал. Так повторялось еще несколько раз, пока наконец он не подошел вплотную. Сьюзен смотрела на него не говоря ни слова. Из-под вековой грязи, покрывавшей его мордашку, на нее глядели изумительно красивые агатовые глаза.

Сьюзен протянула малышу руку ладонью вверх. Глаза ребенка некоторое время перебегали с ее лица на руку и обратно, потом он застенчиво ухватил ее за палец. Знаком он повелел ей хранить молчание, и она почувствовала, как маленькая ручка куда-то ее тянет. Сьюзен встала и позволила повести себя по темным узким проходам между домами. Мальчик остановился возле плетеной изгороди, прижал палец к губам, призывая не шуметь, и потянул руку Сьюзен вниз, показывая, что ей нужно присесть на корточки. Потом показал на дырку в плетне и припал к ней глазами, подавая пример Сьюзен. Как только он отодвинулся, Сьюзен наклонилась посмотреть, что же толкнуло мальца собрать все свое мужество и притащить ее сюда.

Письмо от Филиппа она получила много позже. Хотя написал он его задолго до того, как получил ее послание.

В глубине долины Сьюзен заметила первые проблески рассвета, продирающиеся сквозь ночной мрак. Вскоре дорога засверкала под солнечными лучами, напоминая нескончаемую ленту, опоясывающую бескрайние пастбища, еще влажные от росы. В бледном небе появились первые птицы. Сьюзен потянулась. Ломило поясницу, она глубоко вздохнула. Спустившись вниз, прошлепала босиком по земле к раковине. Погрев руки над угольками, еще тлеющими в очаге, она взяла деревянную коробку с полки, которую смастерил для нее Хуан, и насыпала кофе в турку. Добавила воды и поставила турку на решетку над угольками.

Пока варился кофе, она чистила зубы, заодно разглядывая свою физиономию в маленьком зеркальце, висящем на гвозде. Состроив рожицу своему отражению,она пригладила рукой взъерошенные волосы. Затем стянула с плеча футболку и принялась изучать след укуса паука.

— Вот пакость-то!

Она влезла на полати и, стоя на карачках, стала энергично перетряхивать свое лежбище в поисках агрессора. Шум закипевшей воды заставил ее бросить это занятие и спуститься вниз. Обмотав руку тряпочкой, она взялась за турку, плеснула черной жидкости в чашку, прихватила со стола банан и отправилась завтракать на свежий воздух. Усевшись на ступеньках, поднесла чашку к губам, взглядом уносясь за горизонт. Потерла лодыжку и вдруг вздрогнула. Вскочила, подбежала к письменному столу и схватила шариковую ручку.

Субботний день подходил к концу, на улицах было многолюдно. Филипп расположился на террасе кафе, намереваясь закончить эскиз. Он заказал чашку черного кофе — эспрессо в те годы еще не перебрался через Атлантику. Провожая рассеянным взглядом молоденькую блондинку, переходившую улицу по направлению к кинотеатру, он неожиданно поймал себя на мысли сходить в кино. Расплатившись, встал. Два часа спустя он уже выходил из кинозала. Июльский вечер баловал город роскошным закатом. На перекрестке Филипп привычно поприветствовал почтовый ящик, подумал было присоединиться к друзьям в бистро на Мерсер-стрит, но решил пойти домой.

Сунув плоский ключ в замочную скважину, он поискал единственно верное положение, которое отпирало замок, и толкнул тяжелую деревянную дверь подъезда. Щелкнул выключателем, тусклая желтая лампочка осветила узкий коридор. Из почтового ящика торчал уголок голубого конверта. Схватив его, Филипп торопливо взбежал по лестнице. Когда он плюхнулся на диван, листок бумаги был уже развернут.

Роландо узнал грузовик сразу, как только машина начала взбираться по серпантину вверх, узнал еще внизу, в долине. Оставил работу, уселся на камень и не спускал с машины глаз все пять часов, пока та ползла в гору. Он прождал долгих три месяца. Он постоянно думал, жива ли еще малышка и что несет ему летящая в вышине птица — весть о смерти или же, наоборот, надежду? С течением времени он все чаще превращал самые обыденные вещи в знамения, поддаваясь капризной воле предсказаний, то добрых, то злых, по настроению.

Сьюзен на каждом повороте трижды нажимала на клаксон. Роландо решил, что это хороший знак, длинный гудок означал бы самое плохое, но три коротких —наверно, это добрая весть. Он достал из-за отворота манжета коричневую пачку «Паладинес». Эти сигареты были намного дороже «Дорадос», которые он обычно курил. Из коричневой пачки обычно он позволял себе в день одну-единственную сигарету, которую выкуривал после ужина. Роландо прикурил. Глубоко затянувшись, он почувствовал, как легкие заполнились дымом и влажным воздухом, напоенным ароматами земли и хвои. В алевшем кончике сигареты едва слышно потрескивал табак. Нынче днем вылетит вся пачка.

Нужно набраться терпения, ведь они только к вечеру минуют перевал.

Все жители столпились у дороги на въезде в деревушку. На этот раз никто не осмелился залезть на подножку. Сьюзен притормозила, и люди обступили грузовичок. Девушка выключила двигатель, вылезла из кабины и обвела глазами собравшихся, с достоинством выдерживая направленные на нее взгляды. Хуан держался позади нее и тоже гордо тянул шею, стараясь придать себе значимости. Роландо шел прямо на них. Окурок он отбросил в сторону.

Сьюзен глубоко вздохнула и направилась к кузову. Толпа замерла, не сводя с нее глаз. Роландо подошел ближе — само спокойствие, ни тени эмоций на неподвижном лице. Сьюзен отдернула полог, Хуан опустил бортик, открыв взору присутствующих девочку, которую они привезли обратно в деревню. Ножка у девочки была одна, но она широко раскинула ручонки навстречу тому, кто спас ей жизнь. Роландо запрыгнул в кузов, поднял ее на руки и что-то прошептал на ушко, вызвав у малышки улыбку. Спустившись, он поставил ее на землю и присел рядом с ней, чтобы она могла опереться ему на плечо. На мгновение повисла тишина, и тут же последовал взрыв эмоций — мужчины, радостно вопя, принялись кидать в воздух шляпы. Сьюзен опустила голову, она не хотела, чтобы кто-то увидел ее лицо сейчас, когда она так уязвима. Хуан схватил ее за руку.

— Оставь меня, — буркнула она. Но он лишь крепче сжал ее руку.

— Спасибо тебе за них.

Роландо передал малышку одной из женщин и подошел к Сьюзен. Протянув руку, он взял ее за подбородок и властно спросил Хуана:

— Как ее зовут?

Хуан пристально оглядел статного мужчину и, выдержав паузу, ответил:

— Внизу, в долине, ее зовут сеньора Бланка.

Роландо решительным шагом подошел к нему и положил тяжелые руки ему на плечи. Морщины в уголках его глаз стали глубже, а губы раздвинулись в широченной белозубой улыбке.

— Госпожа Бланка! — воскликнул он. — Роландо

Альварес будет называть ее госпожой!

И увлек Хуана за собой по каменистой тропинке, ведущей в деревню. Нынче вечером вся деревня будет пить гуахо.

Вслед за вторым Рождеством, проведенным друг без друга, пришел январь нового, 1976 года. Сьюзен все праздники вкалывала как проклятая. Филипп, чувствуя себя особенно одиноко, написал ей пять писем за время между Днем Благодарения и новогодней ночью, но не отправил ни одного.

В ночь на 4 января в Гватемале произошло чудовищное землетрясение, погибло двадцать пять тысяч человек. Сьюзен приложила все старания, чтобы поехать туда с гуманитарной помощью, но ржавые колеса административного аппарата отказались поворачиваться в нужную сторону, и ей пришлось смириться. 25 марта в Аргентине свергли режим Перона, генерал Хорхе Рафаэль Видела арестовал Исабель Перон. У этой части мира появился шанс на лучшее. В Голливуде из гнезда кукушки на плечи Джека Николсона выпал «Оскар». 4 июля Америка дружным хором отпраздновала двухсотлетний юбилей независимости. Через несколько дней в сотнях тысяч километров от Земли «Викинг» сел на Марсе и отправил первые снимки красной планеты. 28 июля еще одно землетрясение зашкалило за 8 баллов по шкале Рихтера. Ровно в 3 часа 45 минут китайский город Таншань был стерт с лица земли. В нем жили миллион шестьсот тысяч человек. В ту же ночь в шахте к югу от Пекина засыпало сорок тысяч шахтеров. На развалинах мегаполиса шесть миллионов жителей, лишившихся в одночасье крова, остались на улице под проливными дождями. Китаю предстояло носить траур по семистам пятидесяти тысячам человек. А на следующий день самолет Сьюзен приземлился в Ньюарке.

Филипп ушел из агентства пораньше. По дороге он зашел в цветочную лавку и выбрал любимые Сьюзен красные розы и белые лилии. Потом заглянул в бакалею, купил полотняную скатерть, продуктов, чтобы приготовить хороший ужин, шесть маленьких бутылочек кока-колы (Сьюзен не любила пить из больших бутылок), всевозможных сладостей на десерт и большой кулек карамели с клубникой, которую Сью могла поглощать тоннами. Нагруженный по уши, он добрался до мастерской. Выдвинул письменный стол на середину, накрыл его скатертью, расставил тарелки и бокалы, сто раз удостоверившись, что тарелки стоят точно друг напротив друга, приборы лежат симметрично, бокалы выстроены ровно. Он высыпал конфеты в пиалу и поставил их на подоконник. Потом обрезал цветы и составил два букета. Красные розы он поместил в спальне на ночном столике справа от постели. Потом сменил постельное белье, поставил еще один стакан на полочку в крошечной ванной и тщательнейшим образом отмыл все краны, раковину и сам душ. Стояла уже глухая ночь, когда Филипп в последний раз обошел «свои владения», желая удостовериться, что все у него в порядке. Но наведенный порядок показался ему «слишком стерильным», и он стал прикидывать, что и куда передвинуть, чтобы комната казалась жилой. Поужинал он пакетиком чипсов, сжевав их над корзиной для бумаг, умылся в раковине на кухне и улегся спать на диване. Спалось ему плохо, он просыпался каждый час. Едва забрезжил рассвет, он был уже на ногах и спешил на автобус, который должен был довезти его до аэропорта в Ньюарке.

Девять часов утра. Самолет из Майами приземлится через два часа. В надежде, что Сьюзен прилетит первым рейсом, Филипп приехал заранее, застолбил «их» столик в баре, наклонив к нему стулья, и уселся возле стойки. Со своим нетерпением он пытался справиться, завязав разговор с барменом. Но тот был не из прислуги дорогих отелей, одетой в черные или белые смокинги и привыкшей с вниманием относиться к откровениям своих клиентов, а потому излияния Филиппа он рассеянно слушал в пол-уха. Между десятью и одиннадцатью часами Филипп сто раз порывался пойти встречать Сьюзен у дверей, но всякий раз удерживал себя на месте: она назначила ему свидание здесь, в баре, за этим столиком. В этом была вся Сьюзен, сложная, противоречивая. Она ненавидела напыщенность, но обожала символы. Когда самолет авиакомпании «Истерн Эйрлайнз» пролетел над полем, сердце Филиппа заколотилось, губы пересохли. Самолет приземлился, и он тут же понял, что на этом рейсе ее нет. Сидя у окна, он видел, как по трапу спускаются пассажиры, как они идут вдоль желтой линии к терминалу. Наверняка она прилетит первым рейсом после обеда, «это куда более логично». И тогда, чтобы отвлечься от предстоящего долгого ожидания, он стал рисовать. Прошел час. Сделав на больших листах наброски с семи клиентов, зашедших и вышедших из бара, он захлопнул альбом и подошел к стойке. — Возможно, я покажусь вам странным, но я жду друга, он сегодня должен вылететь из Майами. Следующий самолет прилетит только в семь вечера. Мне предстоит убить еще шесть часов, а у меня закончились грифели.

Бармен недоуменно взглянул на него, не прекращая протирать стаканы и ставить их на полку. Филипп продолжил свой монолог:

— Иногда час кажется вечностью! Бывает, день летит, ничего не успеваешь сделать, а бывает, смотришь то и дело на часы, и кажется, что они встали. Не могу ли я помочь вам? Вытирать стаканы или еще что-нибудь делать… Брать заказы у клиентов, к примеру, лишь бы убить время. А то я свихнусь!

Бармен поставил на место последний стакан, обвел взглядом пустой зал и небрежно поинтересовался, что Филипп желает заказать, придвинув ему какой-то бестселлер, извлеченный из-под стойки. Филипп прочел название: «Пожалуйста, тише… Пожалуйста!» Поблагодарив, он вернулся на свое место. В обед бар заполнился, и Филипп заставил себя заказать еду, скорее чтобы порадовать бармена, чем свой желудок, который ничего не просил. Он взял сэндвич и съел его, не прерывая чтения сборника новелл Реймонда Карве-ра. В два часа, когда заступившая на работу официантка налила ему …надцатую чашку кофе, он заказал кусочек торта, к которому так и не притронулся. Он по-прежнему читал первую новеллу. В три часа он заметил, что перечитывает битых десять минут одну и ту же страницу, в три тридцать — одну и ту же строчку. Тогда он закрыл книжку и вздохнул.

В «боинге», вылетевшем из Майами в Ньюарк, Сьюзен, прикрыв глаза, мысленно представляла себе оранжевые лампы бара, вспоминала блестящий паркет и дверь с иллюминатором, куда большим, чем тот, возле которого она задремала.

К четырем часам, восседая на табурете у стойки бара, Филипп уже вытирал стаканы, слушая сменившегося бармена, рассказывающего ему какие-то эпизоды своей бурной жизни. Филипп, вдохновленный испанским акцентом бармена, несколько раз переспросил, откуда тот родом, и тот опять и опять повторял, что родился он в Мексике и никогда не бывал в Гондурасе. В пять часов бар опять заполнился посетителями, и Филипп вернулся к своему столику. Все места были заняты, когда в бар вошла пожилая согбенная дама, на которую никто не обратил внимания. Филипп загородился альбомом, чтобы не встретиться с ней взглядом, но надолго его не хватило, чувство неловкости оказалось сильней. Оставив на столе альбом и всякие мелочи, он встал и подошел к стойке, возле которой стояла старушка. Пожилая леди искренне поблагодарила его и медленно проследовала за ним, чтобы сесть на предложенное место.

Филипп, слишком взволнованный, чтобы держать себя в руках, настоятельно попросил даму проследить, чтобы его место никто не занял, и отправился за ее заказом к стойке. В течение последующей четверти часа она предприняла попытку завязать вежливую беседу, Филипп не откликнулся. При второй ее попытке он вежливо, но твердо предложил ей пить свою минеральную воду. Лишь через тридцать ужасно медленных минут она наконец поднялась! Кивнув Филиппу, старушка двинулась к выходу. Филипп следил, как она медленно удаляется.

Глухой рокот моторов над головой вывел его из задумчивости. Он едва не пригнул голову, когда DC3 пролетел над крышей терминала. Летчик, заходя на посадку, наклонил самолет вправо. Потом самолет выровнялся, подбираясь к отведенной ему посадочной полосе. Показались шасси, замерцали огоньки на крыльях. Вскоре большой круглый нос самолета приподнялся, и хвостовое колесо коснулось грунта. Винты пропеллеров постепенно стали видимыми. Возле терминала DC3 развернулся, двигаясь к месту стоянки возле бара. Самолет, на котором прилетела Сьюзен, сел. Филипп сделал знак официанту, чтобы тот вытер столик. Когда первые пассажиры спустились по трапу, Филипп испугался, что интуиция его подвела.

На Сьюзен были потертые джинсы и мужская рубашка навыпуск. Она похудела, но казалась вполне в форме. Высокие скулы стали еще выше от широкой улыбки, когда она заметила Филиппа за стеклом. Ему понадобилось титаническое усилие, чтобы, исполняя ее волю, оставаться на месте. Как только Сьюзен вошла в помещение терминала, на некоторое время исчезнув из его поля зрения, он отвернулся от окна и заказал два шарика ванильного мороженого, политых жидким шоколадом с миндалем и карамелью.

Несколько мгновений спустя Сьюзен прижалась лицом к иллюминатору и скорчила рожицу. Как только она вошла, Филипп поднялся. Заметив, что он устроился за тем же столиком, она улыбнулась. При ее кочевой жизни этот крошечный уютный уголок в недрах аэропорта приобретал определенную значимость. Она призналась себе в этом, еще когда летела на маленьком почтовом самолете из Пуэрто-Кортеса в Тегусигальпу.

Когда она толкнула дверь, Филипп вынудил себя остаться на месте, а не броситься к ней. Сьюзен бы это не понравилось. Миновав третий столик, она скинула свой тяжеленный рюкзак и бегом кинулась к Филиппу, обняла, прижалась лбом к его плечу и вдохнула знакомый запах. Он повернул ее лицо к себе и заглянул в глаза. Оба молчали. Официант, кашлянув, насмешливо поинтересовался у Филиппа:

— Не желаете добавить сверху капельку взбитых сливок?

Они сели. Сьюзен поглядела на мороженое, сунула в него палец и слизнула карамель.

— Я очень по тебе скучал! — сказал Филипп.

— А я нет! — саркастически бросила она. — Ну рассказывай, как дела?

— Потом. Дай на тебя наглядеться.

Она изменилась, возможно, другие ничего бы не заметили, но не Филипп. Щеки впали, а за улыбкой таилась печаль, он чувствовал ее, но не мог объяснить. Словно каждая трагедия, свидетелем которой она оказалась, наложила на нее свой отпечаток.

— Почему ты так на меня смотришь, Филипп?

— Потому что ты удивительная.

Взрыв ее хохота разнесся по всему бару. Двое посетителей обернулись. Сьюзен прижала ладонь ко рту:

— Прошу прощения!

— Не извиняйся. Ты такая красивая, когда смеешься. Там тебе доводилось иногда смеяться?

— Знаешь, самое невероятное, что это «там» только кажется у черта на рогах, а на самом деле это совсем близко. Лучше расскажи мне о себе, о Нью-Йорке.

Ему нравится жить на Манхэттене. Он получил заказ в рекламном агентстве, сделал свой первый рекламный щит. Эскизы понравились, и его уже пригласили на следующий проект. Особых денег это не приносило, но все-таки уже что-то конкретное. Когда Сьюзен спросила, доволен ли он жизнью, Филипп лишь пожал плечами. Он поинтересовался, довольна ли она приобретенным опытом, нашла ли то, что искала. Она словно бы и не услышала его и продолжала свои расспросы: а родители, как поживают его родители? Родители Филиппа подумывали продать дом в Монтклере и переселиться на западное побережье. Филипп весь год с ними не виделся, только на День Благодарения навещал. Он ночевал тогда в своей бывшей спальне, и ему было грустно. Он почувствовал вдруг, что отдаляется от родителей, впервые увидел, что они стареют, расстояние как будто оборвало нить времени и разрезало жизнь на череду выцветших картинок, где лица от раза к разу все больше менялись под влиянием жизненных перипетий.

— Когда люди живут вместе, — нарушил Филипп повисшее молчание, — они и не замечают, как меняются, а в конце концов теряют друг друга.

— Именно это, старичок, я тебе всегда и твердила. Жизнь вдвоем — штука опасная. Как по-твоему, я потолстела?

— Нет, мне кажется, наоборот. А к чему ты это?

— К нашему разговору. Я изменилась?

— Ты просто выглядишь усталой, Сьюзен, только и всего.

— Значит, изменилась!

— С каких пор тебя стала волновать твоя внешность?

— Да всякий раз, как я тебя вижу.

Она поглядела на остатки мороженого на дне креманки.

— Мне хочется чего-нибудь погорячее!

— Да что с тобой, Сьюзен?

— Должно быть, я нынче забыла принять мои таблетки-«веселушки»!

Она видела, что огорчила его, и уже жалела, что дала волю своему дурному настроению, но полагала, что их близость позволяет ей быть самой собой.

— Ты могла хотя бы сделать усилие!

— Ты о чем?

— Хотя бы притвориться, что рада меня видеть.

Она провела пальцем по его щеке.

— Ясен перец, я рада тебя видеть. Это не имеет никакого отношения к тебе.

— А в чем же дело?

— Трудно возвращаться на родину. Все кажется таким далеким от той жизни, какой я жила. Здесь есть все, ни в чем нет недостатка, а там нет ничего.

— Если у твоей соседки сломана нога, а у тебя только вывихнута лодыжка, твоя боль от этого меньше не станет. Попробуй быть чуть более эгоистичной, и тебе будет гораздо легче.

— Ух ты! Да ты становишься философом, старик!

Филипп резко встал, пошел к двери, вышел на минутку в коридор и тут же вернулся быстрым шагом. Наклонившись, он поцеловал Сьюзен в шею.

— Привет, я так рад тебя видеть!

— Можно узнать, что за игру ты затеял?

— Никакая это не игра! Я ждал тебя два года, у меня мозоль на пальце от писания писем, потому что письма были единственной возможностью хоть как-то участвовать в твоей жизни. И мне показалось, что наша встреча началась совсем не так, как я ее себе представлял, вот я и начал все сначала!

Сьюзен некоторое время смотрела на него, а потом расхохоталась.

— Ты все такой же чокнутый! И мне тебя очень не хватало!

— Ну так рассказывай!

— Сначала ты. Все-все о вашей жизни в Нью-Йорке!

— А как насчет горячего?

— Ты о чем?

— Ты сказала, что хочешь чего-нибудь погорячее. Чего именно?

— Я уже расхотела! Спасибо. Мороженое было отличной идеей.

Оба испытывали странное чувство, не смели в нем признаться и не очень хотели о нем говорить. Время не прошло для них даром, два года они жили в разном ритме. Привязанность осталась прежней, подводили слова. Но, может быть, они подводили потому, что разлука уже подвергла коррозии их глубокую, искреннюю привязанность, обозначив между ними дистанцию, измеряющуюся не только в километрах?