Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Записки Серого Волка

ModernLib.Net / Современная проза / Леви Ахто / Записки Серого Волка - Чтение (стр. 1)
Автор: Леви Ахто
Жанр: Современная проза

 

 


Ахто Леви

ЗАПИСКИ СЕРОГО ВОЛКА

Повесть

Предисловие

Автор этой книги Леви Ахтович Липпу, взявший себе псевдоним «Ахто Леви», не собирался быть писателем и вряд ли помышлял, когда писал свои «Записки Серого Волка», что увидит их напечатанными.

Мальчик-эстонец с острова Саарема начал вести дневник своих мальчишеских приключений с той непосредственностью, какая бывает только в детской игре. Записывая, он словно продолжал для себя эту игру. Сперва она была обычной, как у всех ребят, с шутливыми прозваньями, с тайнами и секретами. Ему досталось прозвище Серый Волк. Но вот в компанию ребят затесались более опытные подростки. Началось с грабежа из музея, поскольку по ходу игры надо было раздобыть оружие. Народ говорит: «лиха беда начало»… Ступень за ступенью мальчик катится вниз, от детского грабежа к профессиональному воровству, а время вокруг, среда вокруг ничем не удерживают, не остерегают его. Время смутное – белогвардейская Эстония, немецкая оккупация. Серый Волк чисто по-волчьи превращается в «бегуна», страстно любящего быть на свободе, – на свободе от законов, решетки тюрем. Вся жизнь его превращается в цепь случайных проступков, преступлений и бегств. От бегства из нацистской Германии, где он попадает в фашистскую молодежную организацию «Гитлерюгенд», до тюрем, лагерей, карцеров, драк, убийства в самозащите и нового бегства, и новых тюрем, лагерей, карцеров и – опять бегств, бегств почти фантастических, когда этот бегун по-волчьи пролезает в оконный пролом размером с форточку. А наказанья растут и накапливаются, растет и копится профессиональный навык «отпетого» человека, пропащего, которому, казалось бы, нет возврата назад…

Но во все это время, время стремительного падения вниз, сохранилась у Серого Волка одна детская привычка: разговор с бумагой. Он цепляется за нее с удивительным упорством, держится за нее, словно за нить из прошлого, исходную нить, способную сохранить для него тайную надежду выхода, спасенья из лабиринта.

Не сразу дается умение говорить с бумагой. Она лежит перед тобой, белая. Ты перед ней – черный. Рука твоя в грязи, в мерзости, в крови, но рука сохраняет силу передачи, она снова и снова доверяет бумаге все, что произошло с человеком. Из года в год. Из тетради в тетрадь. Не хвастая, не умаляя, не самооправдываясь, не фальшивя, не придумывая, а именно так, как оно было. Рука сперва принадлежит мальчику, потом юнцу, потом мужчине.

И еще что-то постоянное, как ниточка, сквозь весь неслыханный калейдоскоп отчаянной, окаянной жизни, происходит с бегуном: он ухитряется сохранять бумагу, жалкие истрепанные тетради, переписываемые начисто десятки раз круглым, детским почерком, когда бумага уже перестает «терпеть» от ветхости. Зарывает их в песок и при первой возможности опять вырывает, дает на сохранение чужим людям, и чужие люди оказываются преданными, они сохраняют тетрадки. В этом постоянстве дневниковых записей, в неистребимом желании сберечь их, как свою драгоценность, сказывается одна из глубочайших человеческих особенностей: стремление к фиксации правды, хотя бы наедине с собой, хотя бы только для себя, как инстинктивно стремишься к чистоте, к мытью рук, к воздуху из открытой форточки… Сперва – это постоянство, жажда записывать и сохранять записи кажется инертным и стоящим на одном месте занятием, ставшим привычкой. Но стремление к фиксации правды обладает свойством, которое не сразу замечает человек. Обнаженная, честная правда о себе невольно тянется к суду над собой, к постепенному, все более четкому разделу понятий хорошего и дурного. Это происходит не скоро. Это похоже на то, как идет поезд в длинном, многокилометровом туннеле. Сперва, от времени до времени, черноту ночи прорезывают яркие вспышки огня – это очередные электрические фонари на пути; они подобны встречам, событиям, чувствам, на мгновенье прорезающим ночь его страшной жизни. За ними опять ночь. Но вот десять, двадцать, тридцать минут, и вместо очередной желтой вспышки на стены туннеля просачивается что-то слабое, серое, скользящее, но не уходящее, оно крепнет, ползет, светлеет и вдруг – светлая белизна дня, свет прочный, свет, нужный глазу, – поезд вышел из туннеля в день. Голос юнца на бумаге становится все более зрелым, все более крепким. Юнец становится человеком, и человек раскрывается.

В «отпетой», загубленной душе прорезывается росток настоящей человечности. Еще только росток, но он уже тянется туда, где может найти питание, свет и солнце. Сперва это любовь к женщине, еще и не осознанная, как любовь; потом боль от ее утраты. В людях вокруг, в членах своей, случайно подобравшейся из таких же, как он, преступников, лагерной бригады ищет он это веяние подлинного бытия, проблески человека. Ищет во всем живом, что его окружает, – в прирученной мыши, в прирученном воробье. Он пережил уже опыт любви, знает, что дар не остается без отдачи и движенье души – без ответа:

«Если ты мышь обласкал и она тебя полюбила, в бороде твоей жила, если ты воробья выкормил – он тебя полюбил, от тебя улетать не хотел, ты полюбишь и человека, и он тебе тем же ответит…»

Незаметно для себя он открывает читателю свое великое приобретение за долгие годы тюрьмы: уменье терпеть, или, вернее, упорствовать во взятой линии поведения. Приручить людей не так легко, как мышь или воробья. Но способ тот же: повторять и повторять действие добром, невзирая ни на какой отпор.

Замечательны страницы, где рассказывается, как в самой трудной камере для озверелых бандитов, где пол заплеван и никто не хочет убирать грязь за собой, он молча начинает работу уборщика и поломойки. Над ним издеваются. Вымоет – на вымытый пол со всех сторон снова летят плевки. Он опять моет. Так длится долго. Но не до бесконечности. Упорство вышибает душевные пробки. Зверь в человеке отступает. Кто-то не вынес, встал. За ним – другой. Плевки прекратились. Люди включились в уборку…

Вот таким упорством самоотдачи полны записки второй части. Они предельно искренни, в них нет ни намека на ту условность, с какой рождается искусство слова. Но сила их выразительности так велика, что не всякому искусству помериться с ней. Это – человеческий документ.

За последнее время у нас в моду вошло писать о «местах заключения». Пишут по-всякому – с критикой и без критики, с сердечным уменьем находить всюду искорку человечности, как находил их издавна простой народ в арестанте, и с холодным гневом осуждения страшной лагерной действительности. Почти каждая книга, написанная на эту тему, отдает дань и целительной роли труда в заключении. Но до сих пор мне просто не пришлось увидеть в этих книгах – или хотя бы почувствовать – разницу между действием труда на уголовника в новых, социалистических условиях и в условиях старого мира. Труд был в них изображен «вообще» как абстрактно целительный, сам по себе, в своем процессе, в сумме движений, направленных на практический результат. Но труд, может быть, больше, чем любое другое действие человека, есть особое, всегда общественное явление; он не может не быть окрашен качественно, теми красками своего общества, которые, как узор на знамени, цвет на флаге, связаны с характером социального строя своей страны. И вот главное, что привлекает в дневниках Серого Волка, что представляет для нас наибольший интерес в них, – это яркое, ясное, убедительное впечатление особенности труда в нашей стране, как нового в своем качественном различии от труда в стране капитализма и от абстрактного труда вообще. Автор, конечно, совсем не думал подчеркивать эту разницу. Возможно, он и сам ничего о ней не знал. За долгие годы в тюрьмах он, правда, научился мыслить и приобрел умение обобщать, но его обобщенья еще очень наивны, почти детски по своему примитивизму. Показать значение и роль нашего труда сумел не он сам, а та бесхитростная наглядность, та фиксация правды, которая двигала его пером подчас независимо от авторского сознания.

Какая же это разница?

Полвека нашего нового общества на земле выявили множество сторон действительности, хороших и дурных, порожденных новыми структурными принципами и качеством их конкретного исполнения в жизни. Но при всех ошибках и просчетах незыблемо осталось одно: система новых нравственных критериев, новых нравственных категорий, со времени Ленина прочно вошедших в народное сознание и в психику народа нашей страны. Один из этих нравственных критериев говорит о труде, как о деле доблести и славы в условиях нашего общества. Это сознание труда как доблести и чести из года в год воспитывало в советском человеке чувство самоуважения, поскольку он – трудящийся. Для наглядности сравните это воспитанное пятью десятилетиями ощущение достоинства, некое возносящее, внутренне удовлетворенное состояние человека в труде, с тем разделением, бытующим в огромном количестве английской беллетристики между «уоркмен», «трэдсмен» (людьми, обязательного труда не знающими)… Но вернемся к Серому Волку. Тюрьма, разумеется, всегда тюрьма. Это не дом отдыха. Но какая бы она ни была, человек в ней может не потерять чувства своего собственного достоинства и может его потерять. В книге ярко показаны самые страшные, до предела озверелые люди, бандиты и убийцы, выражающие свою ненависть отказом от участия в работе. Это своего рода саботажники. Они дуются в козла, спекулируют, дерутся, сквернословят, рассказывают друг другу всякие пакости. Они как бы возносят себя и свое поведение над издевательски ими поносимыми другими заключенными, выходящими на работу. Но постепенно этот условный «сравнительный график» меняется. В «отчаянных» – в их действии, поведении, наглости – сквозь отчаянность начинают проступать отчаяние, чувство тупика, стены, бесперспективности. Они слабеют не только физически, а и нравственно. У заключенных, выходящих на работу, наоборот, под влиянием медленно действующего сознанья труда – труда как доблести и славы в нашей стране, – воспитывается самоуважение, растет чувство коллектива. Очень хороши страницы книги, где Серый Волк описывает сращивание своей случайной бригады в трудовой коллектив на лесоразработках.

Выше я уже писала, что обнаженная, честная правда о себе невольно приводит человека к суду над собой.

Но суд над собой не только субъективен. Он неизбежно связан с нравственными критериями, выкованными эпохой и ее общественными отношениями. И вот, читая бесхитростные, но такие яркие страницы человека, далекого от всякой политики, почти не знающего основ того строя, где он живет, вы видите, как суд, которым он судит себя, проникнут новыми, советскими критериями, великим ленинским нравственным началом.

Хотим мы или не хотим, умеем или не умеем видеть это новое нравственное начало, – оно пронизывает нашу совесть и, как воск в сотах, скрепляет, строит, воздвигает на земле тип нового человека. Автор записок нигде не был предумышлен, он не помышлял об «агитации», ни единым словом не приукрашивал жестокую действительность, в которой жил, но читатель чувствует, что «клочки земли», на которые падали душевные зерна его, земля, где укрепилось и произросло его человеческое «я», могли быть только нашей советской землей, – новой землей социализма.

В этом, мне думается, и заключается главное достоинство книги, предлагаемой сейчас вниманию читателя. Достоинство – и огромное отличие от многих других книг, описывающих наши тюрьмы и лагеря и людей в тюрьмах и лагерях так, как если бы за стенами и проволокой их лежала бы пустота пустыни или – еще хуже – старая, лживая структура общества с частной собственностью и эксплуатацией человеческого труда.


Мариэтта Шагинян


Записки Серого Волка

Моей названной матери Вере Ионовне Франчук

Тетрадь первая

<p>Год 1943</p>

Абрука – это пиратский остров. Пираты не живут там, а привозят на остров награбленные драгоценности, золото и прячут. Остров весь покрыт диким лесом, в котором обитают страшные, выше человеческого роста, птицы с длинными, как у журавлей, клювами. Птицы эти хищные, питаются мелкими лесными зверюшками, но больше всего они любят человеческое мясо, которым их балуют пираты. Пираты убивают на острове пленных и отдают птицам трупы. Зато стоит какому-нибудь чужому кораблю бросить якорь в маленькой бухте у острова, как на берегу собираются таинственные птицы – встречать пришельцев. Когда лодки пристают к берегу, птицы своими страшными клювами убивают всех, кто не успеет спастись бегством. Абрука – страшный остров. Редко кто оттуда живым возвращается. И остров этот очень далеко, в стороне от больших морских путей. Ближе всего к нему лежит путь тех кораблей, что ходят на дальний архипелаг Рухну. Говорят, однажды на один из таких кораблей напали пираты, захватили дочь губернатора Рухну, и больше о ней никто не слышал. Она наверняка в плену у пиратов, потому что очень красива, и, конечно, ее они не убили.

Я уже давно слышал об этом острове – рассказывали моряки. А я о нем рассказал Черной Пантере, то есть Свену, и мы решили снарядить туда экспедицию. Капитаном экспедиции буду я, моим помощником – Свен. Только нужно раздобыть оружие и никому не открывать эту тайну.

* * *

Отец отлупил меня сегодня узким ремнем. Он все чаще стал за него браться. А что я делаю?.. Раньше он в таких случаях обходился широким. Подумаешь, не был в школе… Свен и вовсе не ходит, и никто его за это не бьет. Я его спросил, чего это он не ходит. Свен говорит: «Надоело гимны разучивать. Не успел один как следует выучить – учи «Интернационал», выучил этот – теперь учи «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес». Ерунда, просто у него отца нет, а мама его не бьет.

Я бы пошел сегодня в школу, но вчера еле выклянчил у Красной Лисы – Вальдура книгу «Виннетоу» на один день, ну и читал в логове. Мое логово в трюме старой-старой яхты, которая больше никогда не выйдет в море. Она стоит в камышах, недалеко от нашего дома. Вся заросла мхом и водорослями. Здесь мои книги и тетради, оружие и пожелтевший череп кошки с маленькими клыками. На нашей улице у всех ребят есть клички, и если назовешь кого-нибудь по имени – получишь в морду. Все нахватали кличек пострашнее и всех хищных зверей разобрали. Мне только Серый Волк достался. Я сперва был Красным Волком (такие в прериях водятся), но у нас уже есть Красная Лиса, поэтому я решил быть не Красным, а обыкновенным Серым Волком.

Сегодня домой не пойду, буду спать в логове. У меня здесь старый мамин половик и кусок одеяла. Это моя постель. Можно набрать мха и изготовить мягкую постель, но надо привыкать на твердом: Виннетоу – вождь индейский – спал на голой земле и никогда не болел. Потому что был закаленный с детства. А домой пойду тогда, когда отец уйдет в казарму. Хлеб у меня есть, вода – тоже.

* * *

Где взять оружие? Настоящее оружие: пистолеты, мечи, шпаги. Мы с Черной Пантерой думали-думали и решили посоветоваться с Красной Лисой. Вальдур, то есть Красная Лиса, явился на сходку к большому камню около старой пристани с солидной шишкой на лбу. Он долго отнекивался, потом признался, что шишка – от Пумы. Пума – это Эрик. Он сосед Красной Лисы, и они очень дружны, поэтому оба постоянно ходят в синяках. Пуму вообще-то следует когда-нибудь проучить, он не наш и якшается с другой компанией. Взяли клятву с Красной Лисы и рассказали ему про остров. Он сразу придумал, где взять оружие: в музее.

Музей находится в старой крепости. Это настоящая крепость древних рыцарей-крестоносцев. Мы знаем тайные ходы в крепость, так что можем туда войти в любое время, когда захотим. Обычно крепость открыта только по воскресеньям, когда распахиваются большие железные двери и специальные люди ходят с посетителями, все им показывают, объясняют. Это вовсе не интересно. Когда сам – это да. Крепость большущая, страшная. Много темных помещений, тайных ходов. В ней есть тюрьма и церковь, есть камеры пыток и глубокие колодцы, куда бросали живых людей. Есть львиные пещеры, они начинаются из-под самых пашен и уходят глубоко в землю. На дне этих пещер жили когда-то медведи или львы, и к ним сверху бросали осужденных. В пещере и сейчас видны истлевшие кости, может, человеческие. Конечно, человеческие.

Музей – три большие комнаты на третьем этаже. Чего там только нет: фигурки разные из гипса, и картины, и тряпье… И рыцарский железный мундир там есть. А оружия – вдоволь! Пистолеты, сабли, кривые турецкие мечи – все, что хочешь. Да, Красная Лиса прав. Там есть чем поживиться.

В музей ведут две двери. Одна большая, через нее входят посетители и вообще все. Другая дверь маленькая, заложена картинами и гипсовыми фигурками. Ею никогда не пользуются, через нее-то мы и проникнем в музей. Нужно подобрать ключи или изготовить отмычки, которыми «работал» парень из романа «Банда Желтого Дьявола». Это я взял на себя. Черной Пантере и Красной Лисе поручил захватить корабль. Это проще всего, можно стащить любую плоскодонку со старой пристани Тори. Ну, еще нужны весла.

* * *

Приехал отец и увез маму в больницу. Он теперь будет жить дома, пока не вернется мама. С одной стороны, это хорошо: он повесил на стене пистолет, и интересно, когда он его чистит. С другой стороны – совсем плохо: надо все время сидеть дома и от школы теперь не отвертишься. С мамой просто: утром вместо школы иду в логово. А когда все идут из школы – я домой, был, говорю, в школе. Мама всему верит. Отец же все проверит, пойдет узнает у учителя и тогда…

Лейно спросил у него, почему это мама стала такая толстая. Лейно – мой братик, он еще только в первом классе. Отец сказал – потому что у нас теперь будет еще один братик, а может, и сестренка. Я понял, а Лейно нет, и заволновался. Отец его успокоил, сказал, что мама будет снова тонкая, когда придет домой.

К нам теперь каждый день приходят офицеры – эстонские, немецкие тоже. Сидят в зале и пьют коньяк. Отец им играет на аккордеоне, и все поют. Мне и Лейно они иногда приносят конфеты или шоколад, но самое интересное, когда они рассказывают про войну. У них у всех, кроме отца, много крестов еще за Польшу. Скоро все они, и отец тоже, пойдут на Восточный фронт. Тогда и отец получит орден или, может, Железный крест. Скорей бы пришла из больницы мама – у меня уже много разных ключей и отмычек, вполне можно идти в крепость за оружием.

* * *

На острове Абрука, должно быть, есть клад. Приезжал с Рухну капитан Андрес, и я у него кое-что вынюхал.

Был когда-то давно известный пират Себастьян дель Корридос, испанец. У него был фрегат с двенадцатью пушками и двумя мачтами. Это был самый быстроходный корабль тех времен. Называли его «Черный Альбатрос». Всюду поспевал дель Корридос на своем летучем корабле, и восемнадцать лет дрожали перед бесстрашным разбойником все честные мореходы. Восемнадцать лет он успешно грабил, а потом решил обосноваться на острове Абрука и давно запрятал там все свои сокровища. Но в океане его настиг штиль. Ветры стихли, паруса бессильно повисли на мачте, и «Черный Альбатрос» стал средь океана. Пришла ночь. А наутро, когда при восходе солнца подул ветер, пираты с ужасом увидели, что к ним приближается большой британский корабль с тридцатью пушками на борту.

Но капитана Себастьяна дель Корридоса не испугал неожиданный враг. Суровая жизнь научила храброго пирата мгновенно принимать решение. На мачте «Альбатроса» взвился флаг – сигнал бедствия. Когда с военного корабля спросили, что случилось на «Альбатросе», ему ответили, что на палубе чума. К сожалению, командир британца оказался подозрительным и решил это проверить. Едва шлюпка с британца подошла к «Альбатросу», парусник дель Корридоса внезапно рванулся вперед и, опрокинув шлюпку с несчастными английскими моряками, помчался прочь.

Военный корабль дал залп. О спасении не могло быть и речи. Пираты отстреливались из единственной уцелевшей пушки, хотя знали, что гибель неминуема. Но дешево продавать свою жизнь они не собирались. Молодцы!

В плен попали всего тринадцать отважных пиратов вместе со своим капитаном. Раненых побросали за борт, жалости здесь не знали. Всех пленных повесили на мачте. Себастьяна дель Корридоса увезли в Англию, от него требовали, чтобы он указал, куда спрятал свои сокровища. Но старый пират не открыл своей тайны, и его повесили. Так погиб отважный корсар Себастьян дель Корридос, а его сокровища находятся на острове Абрука, и нам необходимо их добыть.

Настала зима. Выпал снег. Пришлось перебраться в зимнее логово. Оно у меня на чердаке. Так и не успели разыскать клад. Велло меня не понимает, смеется, говорит, что это все бред, мол, никакие пираты не стали бы жить на Абруке, на этом маленьком пятачке земли, недалеко от большого, прекрасного, покрытого лесами острова Сааремаа. Будто я этого сам не понимаю, но так неинтересно. Вот я хочу, чтобы были на Абруке непроходимые леса, и странные птицы, и пираты – так интересно, и все это действительно есть, все равно есть. Велло говорит, что это игра, он говорит, что если уж сбежать из дома, то на фронт, воевать, все равно с кем, можно на стороне русских – против немцев, – вот это настоящее приключение. Я согласен, это, конечно, здорово, но меня могут на фронт не принять – ни на чью сторону. Велло что, ему уже пятнадцать лет. А мне еще когда тринадцать будет, аж летом. Про музей я ему не сказал, опять станет смеяться. Мы уже с Красной Лисой побывали в крепости, разыскали ту маленькую дверь, только вес наши ключи не подошли. И отмычки тоже не подошли. Работали долго, Красная Лиса светил, а я работал. Потом я светил, а он работал. Попробовали выломать эту проклятую дверь, но она очень толстая. Так и ушли ни с чем. Но мы это дело не оставим, до весны времени много. Я обязательно сделаю подходящие отмычки. И тогда мы найдем клад капитана дель Корридоса. Он есть, его спрятали там, в лесах острова Абрука пираты. Они тоже есть.

Вернулась из больницы мама. Она опять стала тонкая. И сестренка теперь у нас есть. Зовут ее Кадри. Совсем крохотная, такая противная, все время кричит, и всегда мокрая. Мама заставляет нас с Лейно за ней смотреть, а мы не хотим и убегаем из дому – кто кого опередит. Отец и мама что-то стали ругаться, и отец почти не бывает дома. Он говорит, что его не отпускают из казармы. Но однажды вечером я пошел его искать, а в казарме сказали, что он каждый вечер уходит домой. А дома его нет. Неизвестно, где это он.

Сегодня ночью отец ударил маму. Я и Лейно спим в комнатке рядом с той, в которой спят мама, отец и Кадри. Мы проснулись сразу, когда услышали приглушенный крик мамы и плач Кадри. Ну почему отец так поступил с мамой? Мама хорошая, я ее люблю. А отец?.. Он ведь тоже хороший? Но… Теперь к нам никто не ходит из офицеров, кроме дяди Юхана. Он приносит продукты, играет с Кадри и Лейно. Я его не люблю, потому что и мама его не любит. Он какой-то вертлявый и все старается угодить отцу, хотя он капитан, а отец только фельдфебель. Дядя Юхан хитрый, а Лейно дурак – этого не понимает.

* * *

И все-таки мы сбежали с Велло насовсем. Пошли по льду через пролив Муху и пришли в порт Виртсу. Но здесь нас сцапала полиция и привезла обратно домой. Велло отлупил старший брат, а меня – отец. Когда я уходил из дому, его не было, но теперь он откуда-то взялся и, как только ушел полицейский, избил меня так, как давно не бил. Потом ему словно жалко стало, он сказал, что больше так бить не будет, что вообще не будет бить и чтобы я его простил. Но он сказал еще, что уходит от нас совсем, а почему – этого я сейчас не пойму, когда стану взрослым, тогда пойму. Он действительно взял чемодан, попрощался с Лейно, Кадри и, ничего не сказав маме, ушел.

Мама все это время плакала, а когда отец ушел, сказала:

– Ну вот, больше нет у вас отца. Одного приводят, другой – уходит, все уходят. Что же это такое? – И снова заплакала.

Почему все-таки он ушел?

* * *

Когда услышал свист, я понял, что это Красная Лиса меня ждет у сарая, и сказал Лейно, чтобы смотрел за Кадри. Лейно сперва не любил оставаться с Кадри, все старался увильнуть, но теперь привык – даже вроде нравится ему. Только и на улице ему хочется поиграть. Поэтому он всегда следит, чтобы я его не надул, а я это люблю, надувать. К тому же мне надо раздобыть оружие. Да, это свистел Красная Лиса. Мы пошли в крепость.

Чтобы попасть в замок, надо пройти через большой парк, подняться на высокие крепостные валы, откуда хорошо смотреть на море, спуститься во внутренние дворы, где расположены стадион и спортплощадки разные, затем подойти вплотную к замку и разыскать совсем маленькое, еле заметное, закрытое железным люком окно. Отодвигаем люк и лезем. Мы очутились на нижнем этаже замка. Серые сводчатые потолки, толстые каменные колонны. Но страшно-то как… Тихо, как в могиле. И запах словно могильный – удушливо воняет. Мы уже знаем, куда идти. Это в прошлый раз долго искали. Крадемся тихо, как настоящие индейцы, только слышу: тук-тук, тук-тук. Это сердце так колотится.

У нас большая связка ключей и отмычек. Работаем осторожно, к каждому шороху прислушиваемся. Уж не знаю, сколько прошло времени, пока наконец какая-то отмычка не открыла с треском замок. Настала решительная минута. Осторожно толкаю дверь, и вдруг – что это? В груди стало холодно. Что-то за дверью загрохотало, а потом еще грохот, и еще. Потом все стихло. Это мы гипсовые фигуры опрокинули и картины. Вошли в музей, кинулись туда, где под стеклом лежали пистолеты. Я схватил один, но Красная Лиса сказал, что это кремневый, допотопный, – я его бросил. Взял другой, похожий на наган. Потом выбрал еще один, очень красивый. И Свен тоже вооружился до зубов. Пошли к мечам, и я взял саблю. Только положил обратно: тяжелая очень и длинная тоже – неудобно. Вот маленький кинжал – в самый раз. Взял еще кривой турецкий ятаган. И Свен взял тоже ятаган. Потом – ходу. Уже стемнело, и никто не видел, как мы с кривыми турецкими мечами добирались до дома. Я все спрятал на чердаке, в зимнем логове. Скоро лето и тогда… поход на Абруку.

* * *

Встретил отца. Я был в кино, смотрел «Эшнабургского тигра» и вдруг увидел отца. Он стоял с какой-то женщиной. Мама как-то говорила соседке, я подслушал, что отца соблазнила «эта дрянь» или еще – «кошка драная». Я сразу понял, что это и есть та «кошка» и хотел дать от них деру, но отец меня увидел и позвал. Пришлось пойти с ними. Отец стал расспрашивать о Лейно и Кадри, а я все говорил: ничего. Когда пришли к ним, нас встретила девочка с красивыми синими глазами, и волосы у нее были красивые, и ушки тоже – маленькие такие, просвечивались. Ее зовут Лести. А маму ее – Лиль Кеза. Лиль – имя, Кеза – фамилия. Она, по-моему, некрасивая, моя мама лучше. Отец собирался, а меня с собой не позвал, сказал:

– А ты сиди, поиграй с Лести.

Когда уходил, еще сказал:

– Приходи снова, в другой раз.

Лиль Кеза меня тут же начала расспрашивать, какие я люблю кушанья. А я все люблю, так и сказал ей. Она мне дала лепешку с медом и спросила, я маму очень люблю или не очень. Я сказал, что очень. Она сказала, что правильно, маму надо, мол, очень любить, мама хорошая. Потом она спросила, как у меня в школе дела. И я опять сказал: ничего. Не мог же я рассказать, что я в школе почти не бываю, а если и бываю – все списываю у Альберта и наверняка останусь на второй год в третьем классе. Лести уже в четвертом учится, она в другой школе.

Когда я уходил, Лиль спросила – люблю ли я книжки и какие. Я сказал, что люблю приключенческие. И она дала мне «Дон-Кихота». Я. эту книгу так и не прочитал – скучища. Рыцарь там какой-то дурак, на мельницу нападает, вечно в смешных положениях… Разве это рыцарь?! Шут гороховый. Нет, такие книги я не люблю. То ли дело: «Горбатый ковбой», или «Таинственный зов», или «Виннетоу», или «Голубое привидение». Еще интересные есть книги про Шерлока Холмса. И о пиратах. Это я понимаю – приключения.

Когда я сказал маме, что был у отца, она стала грустной. Потом решила:

– Ну что ж, если он тебе нужен – ходи к нему. Ведь он твой отец. – О Лиль она ничего не спросила, и я ничего не стал говорить. Как-то все нехорошо: у Лести не было отца – тоже ушел от них – теперь у нее чужой отец, а у нас – никакого. Может, и у нас потом будет чужой… Ну, тогда я сразу сбегу. А Лейно еще дурак, ему ничего.

* * *

Отец уехал на фронт. Провожали его Лести, Лиль Кеза, я и еще дядя Юхан. Мы стояли неподалеку от машин, и отец все время разговаривал с Лиль, а мы с Лести смотрели, как рассаживались в машинах солдаты. Машин было много, только отойдет одна, полная, подъезжает другая. Потом отец сказал Лиль: «Пора»,– и поцеловал ее и Лести. Затем взял меня руками за голову и тихо произнес: «Помогай маме». Лиль и Лести отвернулись от нас, и отец меня быстро поцеловал в лоб. Он полез в кабину, сел рядом с шофером. Машина тронулась. Если отца убьют на фронте, не будет тогда отца ни у меня, ни у Лести.

Уже весна, лед на море совсем растаял, меня оставили на второй год в третьем классе. Нехорошо, конечно. Достал «Тарзана», всего шесть книг. Уже прочитал первую, вторую, третью. Здорово! Но все-таки «Черный капитан» интереснее. Тарзан что, просто он очень сильный. Другое дело, когда ты пират – смелый, находчивый, ловкий. А так просто жить в джунглях и убивать всякое зверье… Но мальчишки с ума сходят из-за этого «Тарзана». Все деревья обломали, висят на ветках целыми стаями, как вороны.

Скоро отправимся на Абруку, за сокровищами капитана Себастьяна дель Корридоса.

…Назначаю отплытие из порта Тори. Команда – Красная Лиса и Черная Пантера, капитан – Серый Волк. Находимся в море двенадцать недель. Поднимается шторм. Корабль терпит крушение, команда бросается к шлюпкам и уходит в море. На погибающем корабле остается один капитан, то есть я. Капитан, как полагается, последним покидает корабль, на последней шлюпке, которую два дня безжалостно треплет ураган. Капитан едва жив. Когда ветер утихает, наступает штиль, и несколько дней неумолимо жжет капитана ослепительное южное солнце. Он целыми днями лежит на дне шлюпки, уставясь в синее, без единого облачка небо, ночами восхищаясь бесчисленными мириадами ярких звезд. Иногда над ним пролетают птицы, но он не знает, что это за птицы и куда летят. У него есть маленький бочонок с пресной водой и сухари.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14