Кент нашел контору, в ней человека, показавшего «теремок» Лючии, – в точности такой же, как и все другие. Он оказался заперт. Кент стучал-стучал, никто не открыл. Прошла женщина с ведром, спросила:
      – Вы кого ищете? Люську? Ее нету.
      «Люську»?… Впрочем, здесь она, конечно, может именоваться и Люськой…
      – Вы не знаете, – спросил женщину с ведром, – когда она вернется?
      – В обеденный перерыв придет, – ответила женщина. – Она сегодня рядом работает. Можете пойти сейчас к ней, здесь недалеко, трубу приваривают…
      Она объяснила, как пройти, – оказалось действительно рядом, с полкилометра, в поле. Кент издали увидел нескольких рабочих, склонившихся над люком канализационного колодца. С замиранием сердца подошел к ним, думая найти среди них женщину. Наконец сообразил, что она, наверное, в колодце. Спросил:
      – Скажите, где сейчас Лючия? – и тут же поправился: – Люська…
      – Люська! – крикнул в люк один из рабочих. – Тут к тебе…
      – Сейчас! – послышался хрипловатый голос.
      Минут через пять из люка вылезла крупная женщина с широкой недоброй физиономией, в брезентовых штанах и куртке, со сварочным аппаратом в руках. Боже мой!..
      – Э-э… вы Лючия? – спросил Кент, заикаясь.
      – Что еще за Лючия? – недоуменно спросила женщина прокуренным голосом.
      – Видите ли, я… как бы это сказать… я с вами переписывался. Я – Феликс!..
      Глаза ее широко раскрылись. Она удивленно смотрела на Кента.
      – Неужто?! – вскричала обрадованно. – Мужики! – обратилась к рабочим. – На сегодня баста! Скажите там прорабу что хотите, но ко мне родственничек приехал…
      Она бросила аппарат и протянула Кенту здоровенную лапу. Вот так богиня!
      Идеалы – вещь хорошая, но встречаются они, видимо, довольно редко. Поэтому лучше уж стремиться к реальному и мечтать о доступном, имея о нем собственное представление и не веря представлениям других. Сама себе она, может, и казалась такой, какой ей хотелось себя видеть. Наверное, и Кент кажется себе красавцем, но неизвестно, что думает об этом она?
      Кент изобразил на лице улыбку и выдавил из себя какие-то приветливые слова, уместные при встрече «родственных душ». Они пришли в «теремок», и, не стесняясь его присутствия, Лючия-Люська начала стаскивать с себя брезентовую оболочку. Извинившись, он отвернулся, чтобы дать ей возможность переодеться.
      «Самое лучшее сейчас – видеть ваши глаза», – вспомнились ему строки из ее письма. «А для меня самое лучшее было бы сейчас дать отсюда тягу!» – подумал он…
      – А вы точно такой, каким я вас представляла, – было первое, что она сказала, когда Кент повернулся к ней.
      В «теремке» из меблировки, кроме кровати, ящика, похожего на шкаф, стола и стула, не было ничего. Она переоделась в ситцевое платье с чересчур вызывающим разрезом. У нее были рыжие волосы, большой рот, синие глаза с белесыми ресницами, вдобавок еще и курносая. Широкие бедра, крупные ступни, она чуть-чуть хромала.
      – Знаешь, Феликс, мне нравится твое имя. Оно настоящее? – спросила она.
      – Если хочешь, – буркнул Кент, – можешь называть меня Гарри…
      «Ежели ты можешь назваться Лючией, – подумал он зло, – почему я не могу быть Гарри, или Бернардино, или даже Риголетто?…»
      – Гарри, – она с легкостью приняла новое имя, – прежде чем будем говорить о делах и планах на будущее, давай сходим к морю. День-то какой!..
      День был действительно достоин похвалы.
      Они отправились к морю. Разумеется, не на курортный пляж; для местного населения здесь имелся отдельный, недалеко от турбазы. Купающихся было мало. Кент разделся. Купаться в ноябре – мечта! Люська-Лючия не изъявила желания искупаться, уселась на гравии, обхватив руками колени. Кент – он уж не помнил впервые за сколько лет – вошел в морскую воду.
      Если по дороге на пляж он ломал голову над тем, о каких делах, о каких планах на будущее собирается говорить Лючия, то теперь, умей он хорошо плавать, уплыл бы, кажется, за горизонт. Что за блаженство барахтаться в морской воде! А, черт с ней, с этой Лючией! Разве только из-за нее он рвался сюда?…
      В течение суток, которые Кент прожил в «теремке», продолжалась ожесточенная борьба за его свободу, на которую Люська-Лючия обрушилась с яростью тигрицы. Борьба велась, с одной стороны, в стремлении доказать необходимость соединения двух родственных душ, а с другой – в стремлении отрицать родственность этих душ. Люське-Лючии нельзя было отказать в силе, страстности, изобретательности, в уме, наконец, хотя и невозможно было понять, в какую сторону он направлен. Она была похожа на автомобиль без тормозов. Так показалось Кенту, особенно после того, как он поинтересовался причиной гибели летчика-испытателя с детьми.
      – Здесь много загадочного, – сказала она мрачно. – Для меня самой много неясного. Но то, что я написала тебе, – вранье в третьем варианте…
      – Что значит – в «третьем варианте»? – удивился Кент.
      – Другим известно, например, что они, Юра и дети, погибли в железнодорожной катастрофе. А некоторым, что он был горным инженером и что беда случилась в шах* те… У тебя – воздушный вариант…
      – А еще варианты будут?
      – Наверное. Не люблю одну и ту же версию…
      Она взглянула на него, пожалуй, даже грустно.
      – Ты не обижайся, – сказала виновато, – что не так все, как тебе представлялось… Я ведь тоже хотела бы иметь кого-нибудь, кто понимал бы меня… Кто тут меня понимает! Кому я нужна как человек? Люська-сварщица… переспать годится, а на большее ни у кого души не найдешь…
      Позже, в самолете, Кент много думал о ней. Купила все-таки ему билет – не хотела, а купила. А как уговаривала остаться, даже упрекнула в трусости… Его, Кента, бежавшего из Сибири! Обозвала трусом, который-де удирает от бабы… Но билет все же купила.
      И Кент – снова в облаках. Он очень сожалел, что бурная фантазия Лючии не соответствовала ее внешности: какая любовь получилась бы!..

      Итак, мы снова в облаках, мы оба – я и мой незадачливый герой. Куда мы летим? В Москву? Мне-то можно туда – я там прописан, проживал, имел там жену и даже две квартиры. Но что было делать в Москве Кенту, когда и хорошим-то людям там тесновато? Ведь у него там, кроме меня, никого не было, а я понятия не имел, где бы я его там пристроил и к кому… Лететь же домой одному несолоно хлебавши, то есть не устроив дальнейшую судьбу Кента, означало признать невозможность создания романа с такими непривлекательными, как Кент, персонажами. Во всяком случае, имея их на ролях главных героев. Тогда что же – вернуть аванс, полученный за роман? Я бы и вернул, кабы знал, где взять теперь эти деньги…
      Правда, у меня в Москве имелся приятель-философ, который обожает работать с личностями, подобными Кенту. Можно было бы подсунуть Кента ему. Но как? Ведь Кент находится на нелегальном положении. Станислав, конечно, взял бы его в оборот. Он, как мне известно, сумел вправить мозги многим и почище, чем Кент. У него объяснение жизни и ее проявлений построено нестандартно, живо, убедительно. Вот кто, мне кажется, проштудировал всю мировую философию от Сократа до Маркса и Ленина. И, если бы я сумел свести своего героя со Стасем, я бы здорово обогатил мое повествование интересным Поединком различных мироощущений, вернее, ощущения, с одной стороны, и сознательного убеждения – с другой.
      По и это для меня чревато последствиями: ведь тогда бы пришлось скоро закончить роман, и он вышел бы непозволительно коротким: все кончилось бы тем, что Кенту в результате знакомства со Стасем пришлось бы пойти в милицию с повинной…
      Впрочем, как сказать… Может, Стась и то не справился бы с Кентом… Стась, безусловно, силен в философии и подходы к своим подопечным найти умеет, но ведь трудность заключается в том, что Кент сроду ничего не читал, кроме романов про шпионов. Его можно было убедить в чем бы то ни было или личным примером, или великодушным отношением лично к нему, чтоб он поверил в действительность добра. Словесное убеждение на него действует плохо…
      Могут спросить: откуда я все это знаю, могут сказать, что мои соображения о его нравственных качествах выдуманы так же, как и он сам, и, следовательно, особой цены не имеют…
      В свое оправдание могу еще раз напомнить, что Кент не совсем выдуман, как уже однажды объяснил, потому что совсем из ничего что-либо создать трудно. О Феликсе мне кое-что рассказывала Маргарита Самохвалова из Кишинева. Меня можно упрекнуть в плохой памяти – я не запомнил всего ею рассказанного.
      Вслушиваясь в убаюкивающий рокот моторов самолета, я размышлял о создавшейся ситуации и больше самого Кента сожалел, что письмо Лючии и заключенные в нем признания не соответствовали ее внешности, – какая бы получилась красивая любовь!.. Теперь героиню я потерял, а с героем не знаю, что предпринять. Плохо, плохо, что я оказался не в состоянии приписать Лючии недостающие достоинства и продолжить повествование без сучка и задоринки, так, чтобы читатель прочитал роман не отрываясь!..
      Здесь мои мысли в вернулись к Маргарите Самохваловой – ведь именно она-то и обладала необходимой мне для продолжения романа внешностью! О да! Марго была просто Королевой красоты.
      Вот и пришла идея: не отвезти ли мне Кента к ней, тем более что в моем воображении он родился из ее рассказа, С!! ею порожден…
      Как это сделать? Ну, это легко. Здесь-то мне и дозволено воспользоваться авторской властью. Я просто-напросто уступаю ему свое кресло здесь, в самолете, а сам усядусь сзади и буду за ним наблюдать. Нам вдвоем у Маргариты делать, пожалуй, нечего. Я там буду скорее всего лишним. Но полететь с ним имеет смысл: следя издали за ходом событий, я, возможно, вспомню все, что мне рассказывала о Феликсе Королева красоты.
      …Итак, Кент летит в Кишинев к Маргарите, адрес которой ему «на всякий, особо крайний, случай» дал тот же Ландыш. Причем Ландыш предупредил, что "Маргарита, хотя ей и можно во всем доверяться, особа сложная, образованная, требующая деликатного обращения. Ландыш, дав Кенту адрес, просил его не злоупотреблять гостеприимством Королевы. Ничего больше о ней, а также о своих с ней отношениях он не сказал…
      Ну нет, злоупотреблять гостеприимством, если больше некуда деваться, все же приходится, пусть Ландыш его простит! Ведь он должен понимать, как трудно организовать сносное существование в таком положении. В былые времена, все знают, за деньги можно было везде удобно устроиться. Теперь деньги мало значат, к тому же их нет.
      «Махнуть бы за границу», – мрачно размышлял Кент. – Но что он там станет делать? Это только в заграничном кино всякие авантюристы, гангстеры, Жан Габены и прочие бегут из тюрем и летят из Рима в Париж, из Парижа – в Лондон… Опять же, чтобы там быть авантюристом, надо там и родиться, и вырасти, и учиться, на худой конец и в тюрьмах посидеть…
      Ему приходилось слышать рассказы лихих ребят, которые, попадая в колонию, симулировали сумасшествие: головой о стенку, пена изо рта. Затем – сумасшедший дом, затем – через забор психиатрички, затем – через границу, а там дружелюбные хлопцы из мафии и, пожалуйста, – кури героин, нюхай кокаин, колись морфием, ходи в публичный дом, катайся на «шевроле» – делай, что душа хочет…
      Все это хорошо. Но существует еще граница, которая наверняка крепко охраняется. Можно запросто в другом качестве вернуться в колонию нюхать… парашу, а не кокаин. Перспектива не слишком бодрящая!..
      Скажи сейчас кто-нибудь, что ему даруют свободу, если он согласится честно работать, он бы, пожалуй, не отказался. Все-таки такое предложение показало бы, что и он достоин какого-то доверия и уважения как личность, имеющая смелость и ловкость, проявленные в таком трудном походе: «Сибирь – Пицунда». Во всяком случае, это совсем другое, чем в колонии, где его агитируют, суют в руки топор и дирижируют им, как будто он настолько туп, что не может обойтись без дирижеров…
      Он, конечно, понимал, что жить, совсем ничего не делая, невозможно, но всегда, пусть даже бессознательно, искал для себя право на особое отношение к жизни, искал для себя исключение из общего порядка. Но разве такое реально? Увы… Кто станет искать компромисса с с ним и его мировоззрением?
      Поэтому – долой прошлое!
      Он должен стать выше обстоятельств, которым подчинялся раньше. У него не должно быть прошлого, у негр только будущее, всегда будущее или… ничего!
      Бережно, как грудного ребенка, опустил самолет Кента на одесский аэродром.
      На автовокзале – огромные очереди у касс. Добравшись на трамвае до окраины города, вышел на шоссе, ведущее в Кишинев. А вот и «газик» едет! Кент «проголосовал». «Газик» остановился. За рулем – хмурый парень лет двадцати пяти.
      – В Молдавию?
      – Залезай.
      Кент устроился рядом с ним. Парень не то чтобы хмурый – вроде бы обозленный. Брюнет, с круглым добродушным лицом, под носом тоненькая ниточка усиков, на верхнем резце фикса (коронка).
      – Сколько дашь? Сошлись на пятерке.
      Ехали молча. Потом парень ни с того ни с сего и, в сущности, ни к кому не обращаясь, сказал с какой-то решимостью:
      – Да ладно! – и махнул рукой. Повернулся к Кенту: – Закурим, что ли… Как звать?
      – Леонард, – сказал Кент, немного подумав, – можно Ленька…
      – Валентин, – представился водитель.
      Закурили из его пачки.
      – Откуда сам?
      – Откинулся от «хозяина», – уклончиво ответил Кент.
      – Хочешь в Молдавии пристроиться? Оно и правильно, здесь народ – простофиля.
      Валентин рассказал, что живет в Бендерах, но скоро переселяется в Подмосковье, в Красково. Меняется.
      – Не знаешь, где там улица Суворова?
      Кент признался, что в некоторых городах знает, а вот в Краскове… не бывал.
      Поначалу хмурый этот парень оживился и стал совать свой нос во все щели личной жизни Кента, что было тому не по душе. Переключил парня на другую волну – поинтересовался, какой город тот обрадовал своим первым криком. Оказывается – Одессу… После этого – о чем же еще! – стали говорить о женщинах.
      – Я вот с Нинкой едва объяснился, – рассказывал Валентин, мимоходом узнав, что Кент чуть было не плюхнулся в расставленные Лючией сети, – едва потом от нее отделался! Они хорошо смотрятся, когда строят тебе глазки, но когда ты у них на крючке…
      Он тяжелым выдохом выпустил из себя облако дыма в ветровое стекло. Ниночка была, оказывается, поварихой в столовой, и это было ее единственным достоинством.
      – Идешь с ней в кино, – продолжал Валентин, – шагает рядом и молчит, как рыба. Целый день рта не раскрывает, а если и открывает… так лучше бы закрыла!..
      Валентин болтал, а Кент его не слушал, лишь делал вид, что внимательно слушает. Он раздумывал над собственными проблемами.
      В отличие от Автора, знакомого с Маргаритой, Кент о ней ничего не знал, кроме скудных сведений, полученных от Ландыша. Он думал-гадал о том, что собою представляет Маргарита, можно ли будет у нее хоть сколько-нибудь перекантоваться, или, может, здесь так повезет, что вообще удастся к ней прикадриться, так сказать, зацепиться наглухо…
      – …И эта тихоня чем вздумала поймать? – услышал он возмущенный голос Валентина, который, гоняя языком уже потухший окурок из одного угла рта в другой, продолжал травить про свою Нину. – Заявляет, что намерена произвести на свет от меня ребенка! Ничего другого не хочет… Нет-нет! – только ребенка от любимого человека, и тебе должно быть приятно, что ты и есть любимый человек… Нет, видали?! Раз, два – и ребенок!.. Растолковал ей, что она понятия не имеет, что такое быть кормящей матерью, как больно, когда с молоком вместе этот беззубый бандит вытянет из нее все соки и красоту. Убедил…
      Серая лента асфальта не спеша петляла, исчезая под передними колесами. Оторвавшись от нее, Кент увидел человека, бегущего через поле к шоссе. Отстав от него на приличное расстояние, спотыкаясь, бежал еще кто-то. Первый выбежал на дорогу и показал руками в небо, где в Данную минуту не было ничего примечательного.
      Валентин остановил «газик». Маленький, вспотевший, запыхавшийся хлюпик объяснил, что жутко спешит в Бендеры, что за доставку туда его особы даст пятнадцать рублей. Валентин присвистнул от удивления и помедлил секунду в надежде на прибавку. Но неразумно ждать, чтобы синичка упорхнула в небо. Взяли Хлюпика.
      Валентин тут же прилип со своим одесским любопытством к Хлюпику, который ерзал на заднем сиденье, будто его муравьи кусали. Но, не добившись от того толку, снова переключился на Кента.
      – Обстоятельства складываются не в мою пользу, – сказал он и сообщил подробности. Оказывается, у него было грустное объяснение с одесской автоинспекцией, хотя ничего особенного он не совершил – просто немного выпил, перепахал цветочную клумбу и врезался в киоск.
      – Подумаешь, инспектор! – ворчал Валентин. – Дали человеку палочку в руки, и он воображает, что может ею ковыряться в шоферской душе, как будто шофер не человек, а фальшивомонетчик и у него денег куры не клюют…
      – Закурить есть? – неожиданно спросил Хлюпик.
      Кент поинтересовался, как его зовут. Ответ был лаконичен:
      – Лимон!
      Валентин полюбопытствовал, почему он так нервничает. Хлюпик не ответил, плюнул в окно, попросил газануть, а не доезжая с километр до Бендер, высадить его. Эту просьбу Валентин исполнил. У города же их остановила милиция, и теперь заерзал на сиденье Кент… Проверяли документы. Кент протянул свою поддельную справку об освобождении. Придирчиво изучал человек в гражданском эту бумагу, попросил Кента снять берет. Но на справке – его фотография, бояться нечего. Человек смотрел на фото, на Кента и вернул справку. Видимо, они искали кого-то другого – несомненно Хлюпика…
      Когда въехали в Бендеры, Кент стал умолять Валентина доставить его в Кишинев, но тому не улыбалось ехать в Кишинев – без прав, на дребезжащем драндулете. Он привез Кента на автовокзал. Здесь через знакомую кассиршу достал ему без очереди билет до Кишинева.
      Вперед… к Королеве!

      В Кишинев прибыл к вечеру.
      Шестиэтажный дом, в котором жила Королева, выглядел вполне солидно. На шестой этаж Кент поднялся пешком – лифт не работал. На звонок открыла женщина безупречной внешности, ей можно было дать лет сорок. «Немного старовата, – прикинул Кент, – но в общем-то ничего, сойдет на время…»
      В результате обоюдной вежливой информации подтвердилось, что зовут ее действительно Маргаритой, а Кент на этот раз представился зачем-то Арнольдом. Знакомились в просторном коридоре большой коммунальной квартиры. Внешность у Королевы была на самом деле отвратительно классическая: тут тебе и ямочки на щеках, и родиночка, и черные глаза, и волосы – мечта парикмахера. К тому же тоненькая, изящная, да и к ногам не придерешься.
      Пока Кент объяснял ей себя, свое отношение к Ландышу, пока они витали в области сомнений, догадок, предположений друг о друге, в дальнем конце коридора открылась дверь, из-за нее высунулась кудлатая голова, и Кент увидел круглые, как у совы, настороженные глаза. Потом откуда-то появился высокий седой старик со сверкавшим яростной ненавистью взглядом, он тут же пропал, как призрак, которого, может, и не было.
      – Мой папа, – прошептала Маргарита как-то зло. – Ничего уже не соображает. А этот, – она кивнула в сторону кудлатой головы, – Яков, сосед. Всегда смотрит, когда кто-нибудь приходит. Идемте!..
      Она открыла одну из дверей в коридоре, и они вошли з королевские покои. Кента ошарашило свирепое: «Мя-у-у-у».
      – Изабелла! – заворковала Королева. – Это хороший дядя…
      Изабеллой оказалась громадная белая кошка с наглой мордой. Кент быстро удостоверился, что за прелесть, когда эта тварь линяет. В большой комнате он увидел рояль и – бог его простит! – широкую манящую кровать. Ковры, мебель, книжные полки не произвели на него особого впечатления. Зато его внимание обратила на себя висевшая на стене галерея портретов знаменитых мужчин, которые рекламировались как лошади на ипподроме. В основном это были известные актеры и спортсмены. Наверное, женщине и на самом деле приятно, просыпаясь, останавливать взгляд на какой-нибудь знаменитой физиономии. Холодильник «Розенлев» также привлек внимание, а его содержимое с заграничными этикетками приятно взволновало. Когда Кент уселся было в удобное кресло, в нижнюю часть его кузова вонзились когти Изабеллы. Они испытывали друг к другу обоюдную неприязнь…
      Маргарита с любопытством расспрашивала про Ландыша – как он и что, старо ли выглядит, много ли осталось ему сидеть, есть ли у Ландыша еще друзья, получает ли он письма. Кент рассказывал, как мог, но скупо – об этом его попросил сам Ландыш.
      Королева сварила кофе, достала коньяк. Они курили и умничали. В основном Марго. Она дала понять, что много читала Мечникова, Шопенгауэра, Ницше, Андрея Белого. Кент с заинтересованным видом молча сосал сигарету. Затем она рассказала о своей работе. Можно было понять, что у нее полоса неудач, что ее часто стали критиковать в редакции. И Кент убедился – Ландыш не соврал насчет ее образованности. Во всяком случае, у него не было основания не поверить тому, что она музыкальный редактор на радио и что она имеет музыкальное образование. Нет, с такими бабами не заскучаешь!
      Опять зазвучали Шопенгауэр, Гёте, Шиллер, но они были Кенту до лампочки. Он наслаждался жизнью, проклиная шопенгауэров и кошку Изабеллу. Ему было ясно, где и чем это кончится. Да здравствует молдавский коньяк и постель на хороших рессорах! Он был молод, строен и знал, что женщинам нравится. Маргарита, хотя и присматривалась к нему с каким-то, на его взгляд, излишним любопытством, держалась в то же время довольно игриво.
      Любовь! Да при чем здесь любовь? Человек пришел из тайги. Может, ему в далеком будущем и нужна будет умная жена, но не теперь и не в первый день знакомства… Теперь, милая, будь не умной, а женщиной. Умной будь, став другом. Часто бывает, что женщиной ты останешься, так и не став другом, и, наоборот, став другом, перестанешь быть женщиной. И жизнь дает трещину!.. А здесь… Зачем было здесь думать о любви к человеку из леса?…
      …Следующее утро началось с бодрого пожелания доброго утра. Нежные пальцы осторожно пощекотали его ухо. Была половина одиннадцатого. О, как отличалось это пробуждение от подъема в колонии, когда от каждого удара молотка по рельсу мурашки пробегали по спине и каждый удар напоминал – дождь или снег, жара или стужа, ты должен идти и делать то, чего тебе делать не хочется, потому что от этого зависит очищение твоей души, изгнание из нее дьявола.
      – Там нет женщин? – спросила Марго, закуривая сигарету. – Как же вы там обходились?
      – Сновидениями, – ответил Кент.
      – Ужасно!..
      Они встали, и Кент отправился мыться в ванную. На двери туалета его рассмешило объявление: «воду спускать два раза». Потом – опять кофе, коньяк и умные разговоры, благо было воскресенье. Кент уже восхищался собственными тонкими манерами.
      Он все выжидал случая, чтоб поудобнее было спросить про Ландыша. Ему хотелось раскусить и понять их взаимоотношения, но она стала расспрашивать его о планах на будущее.
      А какие могли быть у Кента планы на будущее? Он стал распространяться о том, что чаще всего встречал невезучих, что и сам он из их числа.
      У Лючии возникали разговоры о планах на будущее, у этой тоже… Но что он знает о своем будущем?
      – А чего же ради ты убежал? – спросила Маргарита с любопытством. – Разве только чтобы навестить меня, чтобы передать привет от Ландыша? А как дальше будешь жить? Думаешь, не поймают?
      Нет, не станет он перед ней выворачиваться наизнанку. Еще никогда и никому не давал он расколоть своей души, а то пришлось бы рассказывать о скупой, даже жадной бабке, которая его выкормила, о нудном одиноком детстве и о фотографии матери, где она была снята юной красивой девушкой, – единственное его представление о ней. Пришлось бы, может быть, сказать и о том, что чаще всего он напевает ту песенку, где есть такие слова: «…Я так давно не видел маму…»
      «Мя-у-у!» – взгляды Кента и Изабеллы враждебно скрестились в немом поединке.
      Зазвонил телефон. Из реплик Марго Кент догадался, что звонит какая-то Соня… Марго сказала в трубку, что она не одна. Затем Кент услышал, к своему удивлению, что она как будто говорит о себе во множественном числе: «Мы придем». Когда же она положила трубку, Кент узнал, что «нас», стало быть его тоже, пригласила в гости к себе Соня. Королева начала наводить марафет.
      Что же получается? – размышлял Кент о своем положении в жизни. Она даже не поинтересовалась, хочет ли он в компанию или не хочет, удобно ли ему там щеголять своей жидкой и весьма подозрительной шевелюрой? Тащат, куда хотят, как собственность. Собачья жизнь! Но возражать не стал…
      На улице дождь лупил, как в тайге. Соня, к счастью, жила не слишком далеко – несколько кварталов ходу. Она была в брюках, на голове бигуди. Сразу следом, за ними пришла еще одна зрелого возраста девица. Все три красавицы топтались в санузле перед зеркалом.
      Вскоре прибыли и кавалеры. Один – сорокалетний коротыш в ковбойке и джинсах. Другой, блондинчик лет двадцати, сразу сумел оценить прочность дверного косяка, как он вообще дошел – загадка. Третий – полный самец неопределенного возраста, в белой рубашке при галстуке, лацкан пиджака украшал «поплавок».
      И вот уже царствуют на столе бутылка «Столичной» со свитою бутылок портвейна, окруженные состряпанными на скорую руку закусками.
      – Сплошная серость! – сказала Королева тихонько. Ее подруги старались изображать радостное оживление. А может, оно было настоящее?…
      – И такие смеют встречаться с культурными, знающими языки, образованными женщинами! – шипела Королева.
      Действительно, для культурных женщин, знающих языки, эти кавалеры были грубоваты. Хотя, размышлял Кент, с ними все же веселее общаться, чем с чужаками из тайги…
      Веселья не получилось. Пошептавшись в «вестибюле», красавицы позвали Кента проводить Ее Величество. У нее было испорчено настроение, и от этого она, увы, не похорошела.