— Программа, которая позволяет общаться в режиме онлайн. Сейчас я попробую загрузить ее на ваш компьютер, и мы посмотрим, находится ли пресловутый Сфинкс на линии.
      Журналистка, очевидно, гораздо лучше меня разбиралась во всех этих вещах: Я смотрел, как она работает, стараясь не поддаваться усталости. В Нью-Йорке я редко ложился раньше трех-четырех ночи, но после недельного пребывания во Франции начинала сказываться разница во времени.
      Софи вновь надела очки, скачала программу, установила ее, вошла в ICQ и набрала номер загадочного Сфинкса.
      В маленьком окошке появился ник, но с пометкой «отсутствует».
      — Его нет на линии, — объяснила мне журналистка. — Но можно оставить ему сообщение.
      Я согласился. Она набрала следующий текст: «Журналистка. Ищу информацию о ”Бильдерберге”. Спасибо за ответ».
      — Годится?
      — Ну, на мой взгляд, это уж слишком прямо, хотя мне нравится. Завтра посмотрим, — сказал я, стараясь подавить зевоту. — Надеюсь, он с нами свяжется.
      — Да, завтра посмотрим, — согласилась Софи, выключая компьютер.
      — Я обязательно должен побывать в доме отца. Надо забрать его заметки. И еще мой мотоцикл.
      — А, так этот огромный мотоцикл, который стоял перед домом, ваш? — удивилась она.
      Я кивнул, и она расхохоталась.
      — Ладно, завтра разберемся со всем этим, — сказал я с усмешкой, хотя ее реакция меня немного задела. — В худшем случае, если этот Сфинкс нам не ответит, мы обратимся к моему другу. Он франкмасон и собаку съел на всей этой бредятине о тайных обществах. Возможно, от него будет больше толку.
      — Друг-франкмасон? Ага. Но «Бильдерберг» не тайное общество…
      — Это мне уже ясно, — возразил я, — но мой друг не только связан с тайным обществом, он еще и депутат… Если и есть среди моих знакомых тот, кто способен раздобыть информацию о такого рода вещах, так это точно он! И он объяснит нам, где искать. Я ему завтра позвоню.
      — Депутат-франкмасон? Великолепно! — с улыбкой воскликнула журналистка. — Всегда нужно иметь друга-механика, друга-сантехника и друга-депутата-франкмасона.
      Я безнадежно покачал головой.
      — Ладно, отпускаю вас спать, Дамьен. Моя спальня рядом. Ванная напротив вашей комнаты.
      Она впервые назвала меня по имени. Я решил ответить тем же.
      — Спасибо, Софи. Спасибо за все. Первый, кто проснется, разбудит другого?
      — Договорились. Спокойной ночи, мсье байкер!
      Она исчезла, и я рухнул на постель, не дав себе труда раздеться. День был долгим. Очень долгим. Да и вся неделя была богаче на события, чем иной год. Ссадина на лбу все еще болела, поэтому заснул я не сразу, но глубоким сном.
 
      Я проснулся внезапно, когда журналистка громко постучалась в дверь. Она ворвалась в мою спальню с крайне взволнованным видом:
      — Вы не слышали пожарной сирены? Вставайте скорее! Горит дом вашего отца!
      Голова у меня еще болела, и я, конечно, спал лишь половину того времени, которое требовалось моему организму, — тем не менее поднялся я почти мгновенно.
      Через двадцать минут, проехав через весь город, проскочив несколько раз на красный свет и по меньшей мере дважды сделав запрещенные повороты, мы выскочили из «Ауди» у дома моего отца, где суетились пожарные и толпились зеваки. В пути мы не обменялись ни единым словом, испытывая сходные чувства тревоги, ярости и страха. Не считая того, что от спортивного стиля вождения журналистки меня бросало в пот…
      Над домами поднимался дым, и его клубы в ясном небе как будто несли какую-то угрозу. Казалось, все жители городка сбежались в этот узкий переулок. Слышался невнятный гомон изумленных и испуганных людей. Вращались фонари пожарных машин, отбрасывая голубые блики на толпу и стены домов.
      — Я же вам говорил, не надо было оставлять дом без присмотра, — со вздохом произнес я, захлопнув дверцу.
      Мы кое-как протиснулись к садовой решетке. Огонь был почти потушен, но пожарные не хотели впускать нас. Достав паспорт и водительские права, чтобы удостоверить свою личность, я схватил одного из них за руку.
      — Подвал! — сказал я ему, показывая документы. — Нужно вынести все бумаги из подвала!
      Пожарный пожал плечами:
      — Я очень удивлюсь, если в вашем подвале хоть что-то уцелело! Полыхнуло-то именно оттуда, мсье!
      Я с отчаянием взглянул на Софи, и час спустя мы вместе отправились в жандармерию, где нам пришлось провести большую часть дня.
      Я никогда не любил бывать в таких местах. Фараоны — что полицейские, что жандармы — обладают необыкновенной способностью внушить вам чувство вины, даже если вам не в чем себя упрекнуть. Они бросают на вас пронзительные взгляды, делают красноречивые паузы, словно уличая в преступлении, и стучат по клавиатуре компьютера так, словно это будет продолжаться вечность. Я всегда их боялся, и визит в жандармерию был для меня такой же невыносимой мукой, как больничный запах после смерти матери.
      Сначала мы рассказали нашу историю одному из жандармов, тот велел нам подождать и исчез в лабиринте коридоров с серо-голубыми стенами. Потом за нами явился второй и, проводив нас в свой кабинет, жестом пригласил садиться. Высокий и крепкий, краснощекий, с блестящими глазами и провансальским выговором, он выглядел скорее симпатичным, но при этом был все-таки жандармом…
      — Ну, — сказал он, усаживаясь за свой компьютер, — сейчас я вкратце обрисую вам ситуацию. Сегодня утром нам позвонили из оперативного управления с сообщением о пожаре в вашем доме. Прокурор поставлен в известность, и сейчас на месте работает следственная бригада департамента, которой предстоит определить наличие или отсутствие преступного умысла. Но могу сказать вам от себя лично, что мы склоняемся к версии поджога, поскольку обнаружены следы легковоспламеняющейся жидкости типа уайт-спирит.
      — Понятно…
      Для меня было очевидным, что пожар возник вследствие преступного умысла, и я страшно боялся показать, что мне это известно.
      — Местная бригада будет вести параллельное расследование. Сейчас мы опрашиваем тех, кто оказался на месте в числе первых, а именно пожарных и очевидцев. В ходе следствия нам придется допросить и вас. Мы будем держать вас в курсе. Вы намерены пока остаться здесь?
      — Еще не знаю, — ответил я, пожав плечами.
      Он кивнул и отвернулся к экрану монитора. Когда он создал файл для протокола, мы с Софи рассказали ему обо всем, что произошло со вчерашнего дня, обойдя только одну деталь — тайну моего отца. Мы объяснили, что Софи была подругой отца (в конце концов, именно в этом качестве она мне и представилась), что она приехала сразу после того, как я подвергся нападению, и что мы до сих не обратились в полицию из-за того… из-за того, что решили сначала заняться моей раной, да и беглецы ничего в доме не взяли, поэтому нам показалось, что все это не слишком серьезно…
      Наспех составленная нами версия событий, конечно, не принадлежала к числу самых правдоподобных, но в этот момент раздался телефонный звонок, частично подтвердивший нашу искренность: соседи видели двух поджигателей, двух людей в черном, скрывшихся на машине, номер которой им не удалось полностью разобрать.
      — Ну, дело движется, — доверительно сообщил нам жандарм. — Мы обратимся к национальной картотеке водительских удостоверений и, возможно, сумеем установить личности двух беглецов. К сожалению, мсье Лувель, нам уже сегодня придется открыть следствие по факту преступления.
      — Почему вы сказали к сожалению?
      — Потому что это означает, что вам на несколько дней придется задержаться в Горде.
      — Надолго?
      — Следствие по факту преступления занимает минимум неделю.
      Я быстро взглянул на Софи.
      — Главное, чтобы вы арестовали виновных, — сказала она, словно желая успокоить жандарма.
      — Разумеется. Но сначала я должен ради проформы задать вам несколько вопросов. Сомневаюсь, что вы в этом замешаны, поэтому надолго я вас не задержу. Мсье Лувель, вы единственный наследник вашего покойного отца? — спросил жандарм.
      — Да.
      — Хорошо.
      Не отрывая глаз от экрана, он то и дело снимал и надевал очки.
      — Вы приехали сюда в связи с домом, это так?
      — Именно так.
      — Что-то я здесь не понимаю. Вы ведь никогда не видели это дом?
      — Нет. Я живу в Нью-Йорке.
      — В Нью-Йорке? Я полагал, что вы приехали из Парижа…
      — Нет, в Париже находится квартирамоего отца.
      — Ах, вот в чем дело! Значит, я ошибся.
      Он поморщился и с большим трудом исправил на экране компьютера неправильно заполненную графу.
      — В их системах вечно все меняется! Клянусь вам, скоро надо будет заканчивать курсы по информатике, чтобы составить самый обычный протокол!
      — Да уж, — отозвался я, стараясь скрыть иронию за улыбкой притворного сочувствия.
      — Ну вот, эта графа исправлена. Итак, я спрашивал: не заметили ли вы чего-нибудь необычного в доме вашего отца?
      Я деликатно кашлянул, прочищая горло, что непременно насторожило бы детектор лжи.
      — Нет, ничего особенного.
      — Совсем ничего?
      — Ничего, — повторил я.
      Он медленно покачал головой, потер нос, затем осведомился:
      — У вашего покойного отца были какие-либо ценные вещи?
      — Нет, в сущности, нет, во всяком случае, в Гарде. Все картины остались в Париже. Были какие-то книги, мебель… У него не было даже телевизора.
      — По вашему мнению, ничего не было украдено?
      — Вчера нет. Сегодня не знаю, дом сгорел дотла… Трудно сказать. Особенно когда смотришь снаружи.
      — Ну да, конечно. А те двое, что напали на вас… вы не могли бы описать их внешность?
      Его коллега уже дважды спрашивал меня об этом, и я постарался ничем не выдать своего волнения.
      — Нет. Я не видел их лиц. Это были высокие, крепкие мужчины. В черных плащах, как злодеи в американских фильмах, и машина у них тоже была черная. Полагаю, «Вольво», в этом я почти уверен.
      — Хорошо. Ваши соседи видели, как беглецы сели в машину. Мы уточним, была ли это «Вольво». У вашего отца имелись враги? Те, кто желал ему зла?
      — Мне об этом ничего не известно.
      — Никаких ссор в кругу знакомых, в семье?
      — Нет.
      — А с вами?
      — Тоже нет. Я живу в Нью-Йорке больше десяти лет. Я даже не знал о существовании этого дома…
      — Хорошо. Для начала хватит.
      Он распечатал протокол, чтобы я поставил подпись.
      — Позже мне, конечно, придется задать вам и другие вопросы. Вечером я позвоню вам и скажу, открываем ли мы следствие по факту преступления. Решение примет прокурор. Я смогу связаться с вами по номеру этого мобильного телефона?
      — Да.
      Я молча прочел врученный мне протокол, затем подписал его.
      — В любом случае было бы весьма любезно с вашей стороны задержаться в Горде на несколько дней, — торжественно объявил жандарм в завершение беседы, словно шериф, который просит Джона Уэйна не покидать город. — Пока я не имею права принуждать вас к этому, но будьте добры предупредить меня в случае отъезда.
      — Обязательно, — сказал я и торопливо поднялся, поскольку мне не терпелось уйти. — Я вам позвоню.
      — Хорошо. И будьте готовы к тому, что ваш страховщик будет изрядно донимать вас, — добавил жандарм с усмешкой. — Несчастный случай с вашим отцом, нападение на вас, сгоревший дом и все прочее… Вряд ли это все его обрадует.
      — Правда? Сам-то я рад до смерти…
      Во взгляде его отразилось нечто похожее на жалость, всего на секунду, затем он вновь углубился в свои бумаги.
      Мы с Софи поспешно вышли из здания жандармерии и сели в «Ауди», которую припарковали на стоянке наших друзей в синей униформе. Оба мы были несколько взвинчены. Нам пришлось вновь пересечь весь городок, чтобы добраться до дома моего отца. Зеваки еще не разошлись, пожарные также пока оставались на месте, и я стремительно выскочил из машины, чтобы не упустить того парня, с которым разговаривал утром.
      — Нет никаких шансов, что в подвале уцелели хоть какие-нибудь документы? — с мольбой воззвал я к нему.
      — Я бы сильно удивился, мсье. Даже если какие-то клочки спаслись от огня, вряд ли они избежали пожарных шлангов, если вы понимаете, о чем я говорю…
      Я очень хорошопонимал, о чем он говорит.
      — Можно мне зайти посмотреть? — рискнул спросить я, несмело показав пальцем на подвал.
      — Да вы что? Там все раскалено, да и полиция сейчас все опечатает для следствия. Радуйтесь, что это всего лишь бумажки, что жертв нет…
      — Угу, всего лишь бумажки, — повторил я, жалобно взглянув на Софи.
      По мере того как утренние события отодвигались все дальше, первоначальные паника и смятение медленно обращались в нечто похожее на ужас. Я постепенно осознавал серьезность ситуации. Мало того, что отец погиб в автокатастрофе, которая, судя по всему, отнюдь не была несчастным случаем, но и дом его вполне сознательно подожгли, причем начали с подвала, где он производил все свои изыскания. А ведь для нас с журналисткой этот подвал был главным источником затеянного нами расследования. Я понятия не имел, какую тайну раскрыл отец, но теперь у меня не оставалось сомнений: ставка в этой игре была ужасной… Во всяком случае, кое-кто еще, кроме отца, так думал.
      — Ладно! Давайте-ка перекусим, мы ничего не ели с самого утра! — предложила Софи, взяв меня за руку.
      — Вы не против, если я поеду за вами на мотоцикле? — глупо спросил я. — Если оставить его здесь, бог знает что с ним произойдет…
      Она улыбнулась:
      — «Харлей» в моем саду? Угу. Вот почему вы такой печальный и ранимый… Да ладно! Я шучу. Поступайте как знаете с вашей железякой, лапочка!
      Она направилась к машине, а я с виноватым видом поплелся к «Электре». Надевая шлем, я разглядел в толпе человека, который пристально смотрел на меня. Я уже видел его, когда мы приехали на место пожара. Он понял, что я его заметил, но не отвел взгляда. Словно хотел, чтобы я обратил на него внимание.
      Это был седовласый мужчина лет шестидесяти, и, поднявшись на цыпочки, я приметил под его курткой белый воротничок. Священник.
      Пожарная машина тронулась с места, толпа подалась назад, и я перестал видеть человека, который следил за мной секундой раньше. Я стал искать его взглядом в толпе, но он исчез.
      Решив плюнуть на него, я завел мотоцикл, чтобы догнать журналистку, которая направлялась к машине, стоявшей в конце улицы. Она села за руль, и я поехал следом. В пути, слегка убаюканный басовитым жужжанием двухцилиндрового двигателя, я спрашивал себя, куда все это нас заведет. У меня не было уверенности, что я хочу понять. Хочу узнать. Ясно было только одно: несмотря на безумие последних дней, несмотря на растущий во мне страх и несмотря на очевидную опасность, я уже давно не чувствовал себя так хорошо в обществе женщины.
 
      С моим другом Франсуа Шевалье я познакомился на первом году обучения на подготовительных курсах «Эколь Нормаль». Наша любовь к Александру Дюма и Умберто Эко, ненависть к Жан-Полю Сартру и Алену Роб-Грийе, страсть к ирландским пабам и фильмам Терри Джиллиана, общий и разнообразный культурный досуг — все это вывело нас на одну дорогу, совсем не соблазнявшую наших однокашников, и надолго скрепило нашу дружбу.
      В следующем году я вполне логично продолжил обучение, тогда как Франсуа сменил курс, увлекшись политологией, и надо сказать, добился в этой сфере куда больших успехов, чем я в «Эколь Нормаль». Но связи друг с другом мы не теряли, и за год до моего отъезда в Соединенные Штаты Франсуа зашел ко мне, чтобы сообщить о своем вступлении в ложу «Великий Восток». Он хотел, чтобы я сделал то же самое, и что-то во мне побуждало ответить согласием, но тогда меня больше всего тревожила болезнь матери, да и сама мысль о принадлежности к некой группе мне претила. Хотя меня привлекали изначальные принципы франкмасонства, я отклонил предложение друга, но одобрил его решение. Все последующие годы я разрывался между сожалением и гордостью за свой отказ. Сожаление объяснялось тем, что мне всегда не хватало мужества сделать какой-то философский или даже политический выбор, гордость была вызвана надеждой, что я сохранил некое подобие свободомыслия. Вдобавок, несмотря на уважение к масонским идеям, я не слишком доверял тому, что могли с ними сделать люди. На это Франсуа мог бы ответить, что лучший способ усовершенствовать масонские ложи — состоять в них! Разумеется. Впрочем, сходным образом он рассуждал и о политике.
      Действительно, когда мы последний раз встретились перед моим отъездом из Франции, он сообщил о своем решении начать политическую карьеру, естественно, в рядах Леворадикальной партии. Через несколько лет, преодолев все обычные ступени, он стал муниципальным советником, мэром, затем депутатом департамента Иль-де-Франс.
      За одиннадцать лет, проведенных в Нью-Йорке, не было месяца, чтобы Франсуа не прислал мне письма. Я был не столь обязателен, но дружеские чувства мои к нему отнюдь не ослабели.
      Где-то у меня хранится экземпляр «Алисы в Стране чудес», подаренный мне Франсуа. Великолепное издание с первыми иллюстрациями Джона Теннила. Я преподнес ему точно такую же книгу — как символ нашей дружбы. И мы оба написали друг другу посвящение. Из любимой нами старой музыкальной комедии 50-х годов «Увольнительная в город» с Джином Келли и Стенли Доненом мы позаимствовали идею о встрече через тридцать лет — у лицея Шапталь, с книгой Льюиса Кэрролла в руках. Зарок мальчишеский, спору нет, но такой значимый для нас. Неужели мы уже тогда знали, что жизнь всегда разлучает даже самых верных друзей? Тридцать лет еще не прошло. Я сохранил свой экземпляр «Алисы в Стране чудес». И в назначенный день я приду к лицею Шапталь, что бы ни случилось.
      В общем, я позвонил бы столь верному другу и без всякого повода, просто чтобы пригласить его пропустить вместе стаканчик, но обстоятельства сложились так, как они сложились, поэтому тем же вечером, как и было решено накануне, я набрал номер депутата, чтобы попросить его о помощи. Последовательно преодолев все бюрократические препоны, отделяющие законодателей от простых граждан, я наконец услышал на другом конце провода голос Франсуа.
      Я даже не известил Шевалье о своем возвращении во Францию, равно как и о смерти отца, так что рассказывать свою историю начал с изрядным смущением. Он проявил полное понимание, и я чуть не расплакался. Расставание со страной отца обрекло меня на разлуку с братской душой, подаренной мне жизнью, и я проклинал потерянное время. Почему я не приложил никаких усилий, чтобы чаще видеться с Франсуа? Какой чудовищный эгоизм удерживал меня вдали от него? Сможем ли мы наверстать упущенные годы, возобновить наши долгие беседы, вечерние вылазки в кино, споры о книгах за кружкой пива на террасе кафе?
      Но сумел бы я видеться с ним чаще теперь, когда он был депутатом? Услышав его голос, я понял, до какой степени стал одинок. Бывает одиночество такого рода, что сознавать его начинаешь только после полученного тобой удара. У меня было странное ощущение, что я стою у края пропасти. Но спиной к ней. Лишь от меня зависело не рухнуть вниз.
      — Франсуа, — обещал я шепотом, — дай мне только выпутаться из этой безумной истории, и я обязательно приеду в Париж, чтобы воздать должное нашей дружбе.
      Каждая из пауз в разговоре была наполнена понятным нам обоим волнением. И множеством сожалений.
      — Хорошо, что я могу сделать для тебя? — спросил он, словно желая положить конец этому сентиментальному порыву, который становился уже тягостным…
      — Для начала дай мне номер твоего мобильного телефона, чтобы мне было легче связаться с тобой, старик, ведь мне придется звонить тебе чаще, чем способна вынести армия твоих помощников…
      Я жестом попросил Софи дать мне листок бумаги и вдруг заметил, что она смотрит на меня по-особому пристально. Словно сумев почувствовать волнение в моем голосе. Она протянула мне блокнот, и я записал номер, продиктованный Шевалье.
      — И мне нужно, чтобы ты раздобыл информацию о «Бильдерберге».
      — О «Бильдерберге»? — удивился он. — Какое отношение имеет «Бильдерберг» к твоему отцу?
      — Это я и хотел бы понять…
      Франсуа на мгновение задумался.
      — Возможно, это связано с его должностью в ЮНЕСКО, — предположил он.
      — Меня бы это очень удивило. Ты можешь уточнить, но я считаю это маловероятным. Как бы там ни было, сейчас мне нужны сведения самого общего характера. Сам я мало что сумел выяснить.
      — Откровенно говоря, я тоже мало что знаю. Кажется, это нечто вроде клуба богачей… Давай я позвоню тебе завтра, когда у меня появится информация. Согласен?
      — Конечно, — сказал я. — И постарайся разузнать, чем они заняты сейчас. Что делают, кому и какие дают поручения, когда состоится следующее собрание…
      — Ладно. Посмотрю, что можно найти. Как приятно слышать твой голос. Ты просто обязан навестить нас, перед тем как вернешься в Нью-Йорк
      — Ты ничего не сказал мне об Эстелле, — прервал я его, прежде чем он положил трубку. — Она ведь беременна, правда?
      Я как раз вспомнил, что он сообщил мне об этом в последнем письме. Франсуа уже очень давно был с Эстеллой. Они жили вместе еще до того, как я с ним познакомился! Это была в некотором роде идеальная пара, и даже в те времена я понимал, насколько мне далеко до них…
      — Да. На пятом месяце, — подтвердил он, явно удивленный тем, что я об этом помню. — Так не забудь побывать у нас до отъезда.
      — Обещаю.
      Поблагодарив его, я неохотно отключил телефон.
      По ходу разговора я делал заметки, и Софи читала их через мое плечо. Обернувшись, я увидел, что в руках у нее два стакана виски. Один она с улыбкой протянула мне.
      — Это для поднятия тонуса. Не сходить ли нам в ресторан? — спросила она.
      Я взглянул на нее. Склонив голову к плечу, она ожидала ответа. Поставила свой стакан на столик и закурила. Я взял стакан и отхлебнул немного виски.
      — Похоже, вас женщины в ресторан давно не приглашали?
      — Почему с вами все так сложно? — парировал я. — Поверьте, вы не первая, кто пригласил меня в ресторан.
      — Значит, принимаете приглашение?
      — Охотно, — с улыбкой ответил я, — но только приглашаю вас я. И давайте немного отъедем от Горда…
      — Ладно. Я бы предложила Авиньон, — сказала она.
      В этот момент мой телефон зазвонил. Я со вздохом возвел глаза к небу. Мобильник, казалось, вибрировал у меня в кармане. Софи огорченно взглянула на меня. Небольшая передышка, столь необходимая нам обоим, откладывалась. Когда же я вынул телефон из кармана, то понял, что дело обстоит еще хуже, чем мне представлялось.
      Я сразу узнал номер, высветившийся на экране телефона. Дэйв, мой агент. Разумеется, я уже совсем забыл об этой стороне своей жизни и скорчил гримасу, чем хотя бы позабавил Софи.
      Я вылетел из Нью-Йорка неделю назад и не прочел ни единой страницы из последних сценариев… Я с давних пор взял привычку опаздывать, но впервые спросил себя, закончу ли вообще свою работу, и Дэйв явно понял это по моему тону.
      — Дамьен, парни из Эйч-Би-Оу грозятся начать съемку без твоего одобрения!
      — Они не имеют права! — разъярился я.
      — В вашем сучьем контракте, Дамьен, предусмотрено, что его можно разорвать в случае, если вы не пришлете approval по истечении deadline!
      Дэйв редко бывал груб. Должно быть, он уже подозревал, что я завалю работу. И по поводу контракта он говорил сущую правду. Я знал это так же хорошо, как и он. С точки зрения гонораров Соединенные Штаты, быть может, рай для сценариста, но вот с защитой авторских прав в этой стране дело обстоит хуже некуда, и армия адвокатов, нанятых Эйч-Би-Оу, с легкостью отберет у меня мое детище, если я не сумею найти выхода из ситуации, которую сам же и создал… Хоть я и считался лояльным членом гильдии сценаристов и, следовательно, мог рассчитывать на какую-то защиту, задевать интересы продюсеров кабельного телевидения было слишком рискованно.
      — Я почти закончил, — соврал я, сощурив глаза. — В любом случае правка там небольшая. Скажи им, чтобы еще немного подождали… Поверь мне, я сильно продвинулся.
      — Мне нужно отослать хоть что-то сегодня вечером!— оборвал меня Дэйв. — Давай то, что у тебя есть, тогда я смогу уговорить их потерпеть.
      — Я тебе все пришлю завтра! — обещал я, прекрасно зная, что никак не смогу перечитать и исправить хоть что-нибудь. — Завтра, Дэйв! Абсолютно точно!
      Я поспешно отключил телефон, чтобы мой агент не услышал, как давится от смеха Софи.
      — Черт побери! — простонал я. — Вот незадача!
      — В Авиньон поедем в другой раз… — сказала она. — Сегодня вечером вам придется попотеть… Иначе у вас будут проблемы…
      — Вовсе нет! Мне нужно слегка проветриться… И в Авиньоне я никогда не бывал… Кажется, там есть какой-то необыкновенный мост!
      Софи не стала возражать, и вскоре мы уже отправились в город пап, где архитектура и изысканная кухня нас совершенно очаровали, не уменьшив, однако, чувства тревоги.
      Я испытал подлинное наслаждение эмигранта, надолго оторванного от родины. Красота Авиньона привела меня в восторг: город стоял на вершине горы, его мощные крепостные стены с зубцами и бойницами уступами спускались вниз. Дворец с его готическим великолепием, громадная площадь перед ним, лабиринт мощенных булыжником улиц, провансальские лавчонки в Часовом квартале…
      Мы нашли прибежище в небольшом ресторанчике на берегу Сорги, за рядами платанов, сквозь которые едва пробивался плеск колес водяных мельниц. Перед отъездом я уже принял порцию виски и решил, что больше не позволю себе ни капли спиртного. Должно быть, Софи поняла, что у меня сложные отношения с алкоголем, когда я заказал и жадно выпил два стакана газированной воды. Мы не стали затрагивать эту тему, но в ее глазах я увидел больше сочувствия, чем мне хотелось бы.
      — Отчего журналистика? — спросил я в надежде отвлечься от своих мыслей и еще потому, что мне хотелось узнать о ней побольше.
      — Это все Алан Дж. Пакула.
      — Простите?
      — Разве вы не видели фильм «Вся президентская рать» с Робертом Редфордом и Дастином Хоффманом?
      — Фильм об Уотергейте?
      — Да… Впервые я увидела этот фильм, когда мне было пятнадцать лет. Отец записал его на кассету. Мне так понравилось, что я сразу стала смотреть во второй раз. Потом он превратился для меня в культовый. Знаете, тот самый фильм,который смотришь тысячу раз.
      — Да, у меня это была «Великолепная семерка»! — со смехом признался я.
      — Я смотрела этот фильм по меньшей мере раз в неделю, — продолжала она. — И с тех пор, когда меня спрашивали, чем бы мне хотелось заняться после школы, я всегда отвечала, что хочу быть репортером «Вашингтон пост»!
      — А, так вы остались верны детской мечте! Я же хотел стать рок-звездой. Не удалось.
      Официант принес нам десерт. Софи закурила. Похоже, она высаживала за день пачки две. Наверное, из-за этого выглядела такой бледной. Но вообще-то ей это безумно шло. Было частью ее личности. Без этих кругов под глазами и белой кожи она не сумела бы приобрести восхитительный облик 50-х годов.
      — Знаете, чего мне больше всего не хватает в профессии журналиста?
      Я отрицательно покачал головой, продолжая поедать мороженое.
      — Треска пишущих машинок. Я обожаю этот звук. В фильме слышишь, как репортеры и секретарши стучат как бешеные на своих больших металлических машинах… и еще скрип валика, когда вытаскивают лист бумаги! Глупости, но мне так нравится. Теперь везде компьютеры, и эти звуки навсегда исчезли из редакций. К тому же люди все чаще работают в выгороженных клетушках.
      — Так печатайте на машинке!
      — Ну уж нет. Звук мне нравится, но работать на компьютере куда удобнее. И потом, такие люди, как я, сейчас не вылезают из Интернета.
      — Что ж, хоть в этом мы схожи: я сам не могу оторваться от экрана монитора и сижу за компьютером почти весь день.
      — Ваш агент думает иначе!
      — О нет, нет! Не говорите мне о нем! Я здесь для того, чтобы забыть его, помните об этом! Лучше расскажите мне о себе. Например, о ваших родителях…
      — Даже так? Это что же, допрос?
      Софи подняла брови и отодвинулась вместе со стулом, чтобы закинуть ногу за ногу.
      — Ну, вы же познакомились с моим отцом! А я даже не знаю, есть ли у вас семья. Я вообще ничего не знаю о вас!
      Она улыбнулась. Вновь придвинула стул, положила локти на стол, уперлась подбородком в собственные кулаки, посмотрела мне прямо в глаза. И приняла решение — удовлетворить мое любопытство. По крайней мере, частично.
      — Будь по-вашему. Так вот, я родилась в Париже. Единственный ребенок, как и вы. Мои родители оба на пенсии… Они потрясающие люди. Мне с ними очень повезло.
      — У меня была замечательная мать, поверьте…
      Она улыбнулась.
      — А чем они занимались прежде? — не отставал я.
      — Отец всю жизнь отдал системе национального образования, он преподавал филологические науки в выпускных классах и в университете. Именно он привил мне критический дух, как принято говорить. Летом у него был двухмесячный отпуск, и мы с ним побывали почти везде. Мама иногда присоединялась к нам на три недели, но все остальное время я проводила только с ним. Это было изумительно! Мы посетили Соединенные Штаты, Китай, Москву, даже Японию и Индию! Когда я думаю об этом, мне становится стыдно, ведь он меня так избаловал! Взамен он требовал одного — чтобы я вела бортовой журнал.
      — Занятно…
      — Каждое лето я заполняла тетрадь в сто страниц, описывая свои впечатления о стране, где мы побывали…
      — Вы сохранили эти тетради?
      — Конечно. Писала я отвратительно, но отец внимательно читал каждую страницу, и я страшно этим гордилась. Я уже воображала себя великим репортером…
      — А ваша мама?
      — Она была врачом. С ней мы общались меньше. Но это необыкновенная женщина. С очень сильным характером, очень мужественная, очень преданная…
      — В общем, детство у вас было идеальное?
      Она прервала свой рассказ и склонив голову к плечу, стала изучать меня, словно пытаясь что-то прочесть в моих глазах.
      — Идеальное? Да, может быть. Вы хотите сказать, что я барышня избалованная и испорченная?
      Я не смог сдержать улыбки.
      — Вовсе нет! Напротив, очень мало таких людей, которые понимают, чем они обязаны родителям. Это так… так трогательно. Мне даже захотелось познакомиться с ними!