по два двадцать. Да где она была, эта колбаса? В Москве, куда со всей России высаживались продовольственные десанты?
      Чья бы корова мычала!
      И эту суку я должен защитить от покушения. И даже, если нужно будет, себя подставить. Ну, подписался!
      Не без труда дослушал я Антонюка, хоть и говорил он вроде бы дельные вещи: про бардак в акционировании порта, про разбазаривание госсобственности, про воровство и взяточничество на таможне. Говори, говори. Хотел бы я посмотреть, что ты сам будешь делать, когда станешь губернатором.
      Если станешь.
      Последним на телестарт вышел нынешний губернатор, Валентин Иванович Хомутов. Лет пятидесяти с небольшим. Высокий, худощавый, с темными мешками под глазами. Из строителей, раньше был начальником какого-то крупного
      треста. Хомутова я тоже слушал раза три на предвыборных митингах и собраниях. Слушал, конечно, не очень внимательно, потому что, как и на митингах Антонюка, занимался своим основным делом -- контролировал обстановку со стороны. Но, в общем, программу его знал. Если вынести за скобки все общие слова, что и сделал в начале "круглого стола" Эдуард
      Чемоданов, оставался комплекс чисто хозяйственных мероприятий: то же акционирование торгового и рыбного порта, коммунальная реформа, реорганизация налоговой службы. Мне трудно о его программе судить, в этих делах я мало что понимаю. Но одно понял совершенно четко: не выиграть ему
      этих выборов. Это был вымотанный, затравленный, затраханный человек, который дотягивал свой воз до места с единственной мыслью -- скорей бы все это кончилось. На собраниях, где я его видел, он был гораздо активней. Сам, правда, говорил не очень много, гораздо больше говорил о нем какой-то энергичный функционер НДР по фамилии Павлов, доверенное лицо Хомутова. Но и сам Хомутов дельно отвечал на вопросы, даже незатейливо и довольно удачно шутил. В общем, производил приятное впечатление. Что это, интересно, с ним случилось?
      По тому, как переглядывались другие участники "круглого стола" и как хмурился Эдуард Чемоданов, я понял, что и для них это состояние губернатора было неожиданным.
      Двадцать три процента. Сколько же у него останется после этого выступления?
      Во второй части передачи были ответы кандидатов на вопросы будущих избирателей. Причем вопросы были сняты на пленку заранее. В порту, в цехах вагоностроительного и судоремонтного заводов, на улицах. Задержка зарплаты, развал производства, нищенские пенсии. Обычные нынешние дела.
      Антонюк было взмыл орлом, но Эдуард Чемоданов довольно жестко напомнил, что кандидаты должны говорить не о причинах этих бед, а о путях, которые они предлагают для выхода из кризиса. "Яблочник" снова занудил про инфраструктуру, Антонюк с жириновцем про справедливое перераспределение, а
      Хомутов вообще не стал отвечать, заметив, что он уже все сказал, излагая свою программу. Не думаю, что это прибавило ему очков.
      Когда с ответами на вопросы было покончено, Эдуард Чемоданов дал каждому из кандидатов по три минуты, чтобы повторить основные положения своих предвыборных программ. Они и повторили. Губернатор -- словно бы через силу. Антонюк и кандидат от ЛДПР -- вдохновенно. А вот "яблочник" преподнес
      небольшой сюрприз. Он сказал, что использует свои три минуты для того, чтобы напомнить телезрителям о человеке, который сегодня по праву присутствовал бы на этом "круглом столе", если бы не стал жертвой политического убийства, чудовищного по своей бессмысленности и жестокости.
      -- Я говорю о кандидате от "Социально-экологического союза" Николае Ивановиче Комарове. Он был вдумчивым ученым, прекрасным педагогом и мужественным, кристальной честности человеком. И хотя наши взгляды по многим проблемам расходились, я считаю его смерть огромной потерей для нашей
      молодой демократии. Благодарю за внимание.
      После сорокаминутного перерыва, заполненного выпуском городских новостей, рекламными роликами и музыкальными клипами, Эдуард Чемоданов объявил результаты экспресс-опроса.
      Губернатор потерял два процента. Было двадцать три, стало двадцать один. Ну, не так много, мог больше.
      Антонюк прибавил три процента. Было двадцать восемь, стало тридцать один.
      Жириновец остался при своих двенадцати процентах.
      А что же "Яблоко"? Было девять процентов. А стало? Ух ты! Семнадцать. Вот это да. Плюс восемь. Почти вдвое.
      Эдуард Чемоданов пожелал успеха всем кандидатам, напомнил, что после нынешней полуночи всякая предвыборная агитация, согласно закону, запрещается, и призвал избирателей к активности.
      "Голосуйте сердцем".
      "Выбирай, а то..."
      Я выключил телевизор.
      Плюс восемь. Это как же понимать? Что могло дать "яблочнику" такой скачок?
      Во всяком случае, не его программа. Во-первых, в городе ее знали: и афишки по всем тумбам расклеены, и в газетах о ней было, и на собраниях он выступал. Во-вторых, на "круглом столе" излагал он ее так, что в студии все мухи передохли бы, если бы они там водились. Значит, остается что -- его слова о Комарове?
      А если бы их произнес Антонюк? Или сокол Жириновского?
      Да ну, у них язык бы сломался сказать: "для нашей молодой демократии". А просто по-человечески выразить сожаление не догадались. И губернатор не догадался. А мог бы. Эти восемь процентов ему бы очень не помешали. Или ему уже все до феньки?
      Что же из этого вытекает? Только одно: демократы могут идти отдыхать, не дожидаясь даже первого тура выборов. А подполковник Егоров может забирать свою команду и возвращаться в Москву. Не нужна красному кандидату Антонюку
      никакая охрана.
      Не будет на него покушения.
      Незачем.
      С улицы донесся приглушенный бой курантов с башни "Миша-маленький". Так переименовали жители города К. один из немногих сохранившихся памятников старины -- замковую башню "Klein Bar". Город сдал ее в долгосрочную аренду какому-то российско-германскому СП, внизу устроили шикарную прусскую пивную (ее тут же окрестили "Берлогой"), отреставрировали башню и заодно восстановили куранты, молчавшие больше полувека.
      Полночь.
      Я подошел к окну. Мой номер был на двенадцатом этаже. Далеко внизу расплывались пятна уличных фонарей, возвращая российской город К. в его глубокое ганзейское прошлое.
      Туман.
      И тут раздался телефонный звонок.
      -- Привет, рейнджер! -- услышал я голос подполковника Егорова. --Телевизор смотрел?
      -- Смотрел.
      -- В десять утра спустись в холл. Заеду.
      -- Понял.
      Я положил трубку и еще немного постоял у окна.
      Туман.
      II
      Утро выдалось пасмурным, тихим. Не смытый ветром туман осел тяжелыми водяными каплями на крышах и голых ветках, залил низины парным молоком весеннего половодья. В нем плыли дома и подворья предместий, черный ельник на всхолмьях; обнаруживали себя розоватым свечением затопленные туманом заросли краснотала.
      Дорога была обсажена столетними липами с полутораметровыми в обхвате стволами, и наш темно-синий "фольксваген-пассат" летел по этой аллее, как по тоннелю, а когда посадки закончились, шоссе словно бы зависло молом над
      мелководным заливом.
      Подполковник Егоров держал под сотню, но не потому, что спешил, а просто эта скорость, похоже, была для него привычной, соответствовала его внутреннему ритму. Дорога была пустынной, редко-редко навстречу проходила легковушка с прицепом -- то ли местный крестьянин на базар припозднился, то ли дачник вез домой урожай картошки. Но регулярно, каждые
      пятнадцать -- двадцать секунд, Егоров бросал взгляд в зеркало заднего вида -- немножко не так, как делают это обычно водители. А так, как профессионалы проверяют, нет ли сзади хвоста.
      С той минуты, как мы встретились в холле гостиницы и обменялись ничего не значащими "Привет, как дела", он не сказал ни слова -- ни куда мы едем, ни зачем. Рулил, покуривал, переключал кнопки на магнитоле, когда
      незатейливая попса сменялась трепотней диск-жокеев. А сам я не спрашивал ни о чем. Придет время -- скажет. Лишь машинально, тоже скорей по привычке, чем по необходимости, отмечал, что сначала мы ехали на запад, а потом взяли на
      север и держим вдоль побережья: справа от шоссе было лесисто, сосны, а слева просторней, сосны реже и ниже, дюны. Мелькали названия поселков и указатели поворотов: безликие Приморские, Светлые, Зеленогорские. Наверняка в прошлом какие-нибудь Раушендорфы и Грюневальды.
      Через час пятьдесят Егоров свернул на узкую асфальтовую дорогу, обозначенную табличкой "PRIVAT" и разъяснением по-русски: "Частные владения. Въезд запрещен". Километра через два этот асфальт привел к просторной
      усадьбе на берегу моря. Бетонный забор метра в три с колючкой поверху, два сторожа в штатском со сворой служебных немецких овчарок на вахте, стальной щит ворот с электроприводом. Внутри пара двухэтажных корпусов, похожих на санаторные; какие-то кирпичные боксы, котельная, капитальный пирс, уходящий далеко в море. Тройка яхт класса "Дракон", еще несколько штук помельче.
      Все это напоминало бы яхт-клуб, если бы не сторожевик у причала и не два вертолета в дальнем конце усадьбы, прикрытые маскировочной сеткой.
      Это был не яхт-клуб. Это была база отдыха. Или, как сейчас говорят, реабилитационно-восстановительный центр. Силы здесь восстанавливают. И я уже догадывался кто.
      На вахте Егорова знали. "Пассат" покружил по вымощенным красной кирпичной крошкой дорожкам и остановился возле одного из санаторных корпусов с плоской пристройкой, напоминающей школьные спортзалы.
      -- Приехали.
      Егоров вылез из машины и потянулся, разминаясь после дороги. Его кожаная, подбитая мехом курточка разошлась, открыв моему нескромному взору черную рукоять пистолета Макарова, торчащую из наплечной кобуры.
      -- Чувствуешь запах? Балтика. Любишь Балтику, рейнджер?
      -- Понятия не имею. Никогда об этом не думал.
      -- А я люблю. Ни с чем не сравнить. Все южные лужи воняют. А Балтика дышит. Свободно. Чисто. Слышишь? Как любимая женщина!
      Сравнение не показалось мне удачным, но для Егорова в нем был, вероятно, какой-то смысл. Во всяком случае, судя по тому, как он оглядывал, чуть щурясь, туманное мелководье, по которому шли и шли к берегу длинные плоские волны, здесь он чувствовал себя свободно, спокойно. Дома. С его лица даже исчезла привычная насмешливость, которую ему придавала изломанная шрамом бровь.
      И тут до меня дошло. Ну конечно же. Никакой он не подполковник. Капитан второго ранга. Кавторанг.
      -- Пошли, познакомлю тебя с ребятами, -- кивнул он. -- Они сегодня отдыхают.
      -- Зачем? -- спросил я. -- Я их и так знаю.
      -- Пусть и они с тобой познакомятся.
      -- Зачем?
      -- Ну как? Ты все-таки считаешься их начальником.
      Я промолчал.
      -- Подчиненные должны знать своего начальника. Не так, что ли? - не без некоторого раздражения привел Егоров решающий аргумент.
      У меня на этот счет были свои соображения, но я не стал спорить. Лишь попросил:
      -- Не нужно называть меня рейнджером.
      -- Неужели обиделся?
      -- Нет. Не хочу, чтобы меня расшифровали.
      -- По такой-то зацепочке? -- удивился Егоров. -- Это кто ж такой умный?
      -- Вы привыкли иметь дело с дураками? Какой же дурак, интересно, едва не раскроил вам череп?
      Он машинально потер шрамик на брови и кивнул:
      -- Убедил. Как мне тебя звать?
      -- Сергеем.
      -- Договорились. Серега. Годится?
      -- Годится, кавторанг.
      Он нахмурился:
      -- А вот этого не надо. Не надо этого. Не спрашиваю, как ты это вычислил...
      -- Была зацепочка.
      -- Какая?
      -- Маленькая. Вроде рейнджера.
      -- Ну и зануда ты, Серега!
      -- Зануда, Санек, -- согласился я. -- Потому до сих пор и жив.
      -- Санек, -- повторил Егоров, будто пробуя слово на вкус. -- Санек. Давно меня так не называли. Ладно, пусть будет Санек.
      Он открыл дверь в пристройку.
      -- Пошли!..
      Как я и думал, это был просторный спортивный зал. Но в отличие от школьного нашпигован он был всем, что только придумали люди для истязания собственной плоти. О назначении некоторых тренажеров я не смог даже
      догадаться. Зал был рассчитан человек на сорок, но работали в нем всего пятеро. Всех их я знал, это были ребята из охраны красного кандидата Антонюка. Народ серьезный, лет по тридцать и даже старше. Только один, маленький, барахтавшийся на татами с грузным спарринг-партнером, был
      помоложе, лет двадцати пяти. Двое таскали железо, третий лупил макивару. Работали, чувствовалось, в охотку. В зале стоял острый запах горячего мужского пота. Я и сам не отказался бы размяться после ходячей, сидячей и лежачей жизни, но Егоров привел меня сюда не для этого.
      Он трижды хлопнул в ладоши, как тренер, требующий внимания. Ребята побросали свои дела и обернулись к нам.
      -- Все ко мне! -- приказал Егоров. -- Познакомьтесь со своим начальником.
      Четверо пошли, одергивая кимоно и вытирая полотенцами потные лица и шеи. А маленький вдруг пару раз подпрыгнул на месте, как тугой баскетбольный мяч, и издал резкое, как крик чайки, "Йеа!".
      -- Миня! -- прикрикнул Егоров, но маленький уже летел на меня, будто выпущенный из арбалета, мелькали руки-ноги во фляках, доли секунды оставались до момента, когда моя шея будет в захвате его ног и хрустнут вывернутые позвонки.
      Коронный номер одного моего знакомого, бывшего лейтенанта спецназа Олега Мухина по кличке Муха.
      Хорошая, конечно, вещь атмосфера офицерской казармы и особенно тренировочного лагеря, где тебя постоянно проверяют по форме 20. Но вблизи это не так уж и романтично, как кажется в воспоминаниях. Все-таки довольно утомительно все время быть в напряге. И не по делу, а так, традиции ради.
      Отвык я от этого. И не намерен был привыкать. Поэтому сделал перекат через спину, единственный способ уйти от захвата, а между делом слегка врезал Мине по яйцам. А когда он шмякнулся на пол, отскочив от шведской стенки, возле которой мы стояли, присел возле него на корточки, взял за плечо (есть там такая болевая точечка) и попросил:
      -- Не нужно больше так делать, Миня, ладно? Не будешь?
      -- С-сука! -- промычал Миня.
      -- Не сука, а голубчик, -- поправил я в традициях тех самых курсантских тренировочных лагерей. Может, конечно, не везде, но у нас это выражение было в ходу.
      И поскольку Мине в этот момент было не до пионерских обещаний, вместо него ответил один из четверых, постарше:
      -- Не будет. Здравия желаем, начальник. Давно нам хотелось на тебя посмотреть. Капитан-лейтенант Козлов, -- представился он, пожимая мне руку.
      -- Отставить! -- приказал Егоров. -- Вы охранники из частного агентства, а не капитаны и лейтенанты!
      -- Понято. Тогда просто Гена.
      -- Здорово, Гена, -- ответил я и представился в свою очередь: --Серега.
      Назвались и остальные: Костик, Толян, Борис. А с Миней я уже был знаком. И он со мной тоже.
      -- А где шестой? -- спросил я.
      -- Какой шестой? -- удивился Егоров.
      -- Смуглый, с приплюснутым носом, лет тридцати. Работал на дальних подходах.
      Ребята с искренним, как показалось мне, недоумением переглянулись. Егоров покачал головой:
      -- Не врубаюсь, о ком ты. Это не наш. Нас здесь всего шестеро. Ребята и я. Смуглый, говоришь?
      -- Да. Лет тридцати, с приплюснутым носом, -- повторил я. -- Не со сломанным, как у бывших боксеров, а просто слегка приплюснутым.
      -- Это кто-то не из наших, -- повторил Егоров так убедительно, что я ему поверил бы, если бы не засек пару раз контакт этого смуглого с Егоровым. Контакт был быстрый и носил явно деловой характер. Я ожидал от Егорова простодушных предположений, не является ли этот таинственный шестой тем
      самым киллером, которого мы пытаемся вычислить, -- и это было бы вполне естественно. Но Егоров, видно, так растерялся от неожиданности, что счел за благо перевести разговор на другую тему.
      -- А теперь послушаем, как оценивает вашу работу в охране специалист, -- предложил он. -- У него было время понаблюдать за вами со стороны.
      Я пожал плечами:
      -- Какой из меня специалист! А насчет работы... Вы сами ее оценили.
      -- Кто? -- не понял Гена.
      -- Ты, Гена.
      -- Когда это я ее оценил?
      -- Только что. Когда сказал, что вам давно хотелось на меня посмотреть. У вас была эта возможность. На двух митингах Антонюка и на четырех его встречах в залах. Усы я не наклеивал, в задних рядах не прятался. Так что, если бы я был киллером, вашего подопечного уже бы похоронили.
      -- А как бы ушел? -- не без запальчивости спросил очухавшийся Миня.
      -- Это проблемы киллера, а не охраны.
      Ребята переглянулись. Такой подход к теме был для них,
      судя по всему, неожиданным. Они, по-моему, даже расстроились. Я решил, что стоит их успокоить.
      -- Не берите в голову. Все в порядке, ребята. Меня Саша Егоров пас. И плотно. Он бы не дал мне выстрелить. Верно, Санек?
      Они снова переглянулись, на этот раз с недоумением, и уставились на Егорова, ожидая, как он отреагирует на мою фамильярность.
      -- Все свободны, -- хмуро объявил Егоров. -- Отдыхайте. Завтра начнется запарка.
      И они отправились отдыхать -- к своему железу, татами и макиваре, а мы с Егоровым прошли в другой конец базы, спустились по лестнице в подвал какого-то склада или хозблока и оказались в подземном тире.
      Тир был небольшой, всего с пятью постами и двадцатипятиметровой дистанцией, но оборудован качественно: с автоматикой для мишеней, стендом для пристрелки стволов, фирменными наушниками и всем остальным. И, судя по запаху, не простаивал без дела. Несмотря на вентиляцию, все же чувствовалась пороховая гарь. Причем не застарелая, а свежая, будто здесь всего час назад работали. Волнующий запах, пробуждающий воспоминания. Запах из моего
      курсантского и офицерского прошлого.
      Егоров ненадолго отлучился куда-то и вернулся с двумя небольшими свертками. В одном оказалась подмышечная пистолетная кобура, новенькая, из желтой свиной кожи, в другом -- ТТ, знаменитый "тульский Токарева", в венгерском варианте "Токагипт-58" под 9-миллиметровый парабеллумовский патрон. "Тэтэшник" был б.у., но выглядел прилично, с невытертым рифлением на светло-коричневой пластмассовой рукоятке. Только маленькая царапинка на стволе.
      -- Твой, -- сказал Егоров, выкладывая пистолет на дубовый барьер. --Проверь. Можешь пристрелять, если хочешь.
      Я повертел ТТ в руках и положил на место.
      -- Имеешь что-нибудь против "тэтэшника"? -- поинтересовался Егоров. --Дал бы "длинную девятку", да нету. Чем богаты.
      Против ТТ я ничего не имел. Некоторые пренебрегали, предпочитали "Макарова". И зря. Надежная машинка. Простая и точная. Недаром -- где-то я об этом читал -- он был в чести в подразделениях американского OSS --Управления Стратегических Служб, предшественника ЦРУ. Он и нынче был популярен в определенных кругах. У братвы -- потому что стоил недорого. И в спецслужбах узкого профиля (а бывают ли, интересно, спецслужбы широкого профиля?) -- потому что за минувшие с его рождения десятилетия их столько наклепали, что выяснить происхождение ствола, даже зная номер, было
      практически невозможно.
      Я поинтересовался:
      -- Зачем он мне?
      -- Даешь! -- удивился Егоров. -- Начальник охраны без пушки. Это как?
      -- Ходил же без пушки. И ничего.
      -- А теперь возможно "чего". Вот разрешение на ствол. А это - твоя официальная ксива. Как говаривали когда-то в здешних краях: аусвайс.
      Он выложил на барьер тощую красную книжицу, вроде комсомольского билета, с золотым тиснением "КПРФ" на обложке и гербовую бумагу с печатями. Я просмотрел документы. Разрешение на ношение и хранение огнестрельного оружия было выдано московской милицией. Содержание книжицы гласило, что гр-н Пастухов С.С. является начальником охраны кандидата в губернаторы гр-на Антонюка Л.А.
      -- Я все еще начальник охраны Антонюка?
      -- А почему нет? -- не понял Егоров. -- Есть вопросы?
      -- Поднакопилось.
      -- На что смогу -- отвечу, -- пообещал он.
      Я укрепил "тэтэшник" на стенде и отстрелял обойму. В хороших руках была пушка. Не знаю в чьих, но в хороших. Я перезарядил пистолет и спросил:
      -- А где глушитель?
      -- Ну, Серега! То вообще брать не хотел, теперь глушитель требуешь. Нет для него глушителя. И не было никогда. Зачем тебе?
      -- Мало ли.
      -- Мало ли что?
      -- Мало ли все. Знать бы.
      -- Ладно, пошли обедать. Потом поговорим.
      Мы вышли из тира. Туман исчез. В насыщенных рассеянным светом облаках скользило неяркое солнце.
      Сосны. Дюны. Бесконечные плоские волны, с легким шипением набегающие на песок.
      Егоров с удовольствием огляделся:
      -- Балтика!..
      III
      -- Давай свои вопросы.
      -- Чья это база?
      -- Проехали. Следующий.
      -- Зачем ты меня сюда привез?
      -- Не вопрос. Познакомить с ребятами.
      -- Зачем ты меня им засветил?
      -- Чтобы знали в лицо и не пристрелили в случае чего. Теперь ясно?
      -- Почему в охрану Антонюка набраны люди, которые понятия не имеют об этой работе?
      -- Они не хуже, чем охрана губернатора.
      -- Они лучше. Но это не ответ.
      -- Это мои люди. Ответ?
      -- Кто такой смуглый?
      -- Выбрось из головы. Тебе показалось.
      -- Зачем ты меня пасешь?
      -- Проехали.
      -- Зачем меня пасет этот смуглый?
      -- Про него я тебе уже все сказал.
      -- Какие сигареты ты куришь?
      -- Это имеет значение?
      -- Ни малейшего.
      -- Для чего же спросил?
      -- Чтобы получить ответ. Хоть один.
      -- Считаешь, не получил?
      -- Пока нет.
      -- "Кэмэл".
      -- Теперь получил. Один.
      Егоров ткнул сигарету в пепельницу и внимательно на меня посмотрел. Как всегда, словно бы насмешливо -- из-за излома брови. Но в этот раз насмешливость можно было не брать в расчет. Это была форма. А содержание его взгляда было другим. Я не сразу понял каким. Потом понял. Отсутствующим. Вот так он на меня и посмотрел -- внимательно-отсутствующим взглядом. Как будто мысленно был где-то совсем в другом месте, и ему понадобилось некоторое время, чтобы вернуться в реальность, в которой за просторным, во всю стену, окном не в лад покачивались мачты "Драконов" и терся бортом о причальные
      сваи серый сторожевик.
      Мы сидели в небольшом холле на втором этаже одного из санаторных блоков, в цоколе которого располагалась столовая. Правильней сказать --уютное, оформленное в прибалтийском стиле кафе. Только столы были длинные,
      каждый человек на десять. И официанток не было. Каждый подходил к стойке, набирал что хотел, наливал борщ из фарфоровых супниц и располагался за столом. Скатерти, хорошая посуда, мельхиоровые приборы, эти супницы.
      Флотские дела. И бутылки без этикеток -- с белым и красным сухим вином.
      Обедали шумно, с завидным аппетитом, вполне естественным для молодых здоровых мужиков, от души поработавших в спортзале. На меня не то чтобы не
      обращали внимания, но словно бы предоставили самому себе. Хотя поглядывали с интересом. Особенно Миня. С Егоровым тоже держались свободно, но с заметной уважительностью. Примерно как флотские офицеры держатся за обеденным столом с капитаном. Так что Егоров не соврал, когда сказал о них: "Мои люди". Только вот про этого смуглого он не мог бы сказать: "Один из них". За этим общим столом он был бы неуместен, как волк в веселой собачьей стае.
      -- У меня тоже есть пара вопросов, на которые ты не ответишь, --проговорил наконец Егоров. -- Или рискнешь?
      Я кивнул:
      -- Попробую.
      -- Зачем ты ходил на митинги губернатора?
      -- Интересовался его программой.
      -- Зачем?
      -- Чтобы оценить его шансы.
      -- Твоя забота -- Антонюк, а не губернатор.
      -- Моя забота -- киллер. Если его не вычислить, Антонюка не уберечь.
      -- Ты три раза уходил от хвоста.
      -- Четыре.
      -- Да? Мне доложили -- три.
      -- Твои проблемы.
      -- С кем ты встречался?
      -- Ни с кем.
      -- Тогда зачем уходил?
      -- Проверить. Смогу ли уйти, если понадобится.
      -- Сможешь?
      -- От тебя смогу. От смуглого трудней. Но я постараюсь.
      -- Хвостов больше не будет.
      -- Да ну?
      -- Я тебе говорю.
      -- Зачем они были нужны?
      -- Страховка.
      -- А теперь спроси, какие сигареты я курю.
      -- Ты же не куришь.
      -- Правильно. Вот так бы я тебе и ответил. И в нашем разговоре это был бы не единственный честный ответ. По крайней мере, с моей стороны.
      На лице Егорова вновь появилось его обычное насмешливое выражение. Он похлопал меня по колену:
      -- Расслабься, Серега. И давай о деле. Завтра первый тур выборов. Пятьдесят процентов плюс один голос не наберет никто. Это, думаю, ты уже понял. Второй тур -- через две недели. Вот тут и разгорятся страсти.
      -- Какие страсти? -- удивился я. -- У Антонюка тридцать один процент. У губернатора двадцать один.
      -- Плохо считаешь, -- возразил Егоров. -- Во втором туре губернатор получит голоса "Яблока". Двадцать один и семнадцать. Тридцать восемь.
      -- А Антонюк -- голоса жириновцев. Тридцать один плюс двенадцать. Сорок три.
      -- Во-первых, пять процентов разницы -- мизер. Во-вторых, все эти рейтинги -- фуфло. Их нужно принимать с большой поправкой. На все. Даже на погоду. Заштормит Балтика -- на выборы вообще никто не придет.
      -- Избиратели Антонюка придут. Народ закаленный. И не забывай, что впереди -- седьмое ноября.
      -- Это неудачно совпало, -- согласился Егоров. -- Но все меры будут приняты. Погасят всю задолженность по пенсиям и зарплате. А это главное.
      -- А раньше нельзя было?
      -- Откуда мне знать? Что я -- Минфин? В общем, за две недели много чего может случиться.
      -- Губернатор все равно не выиграет. Он не хочет выигрывать.
      -- Ты тоже заметил? Похоже на то.
      -- Что с ним могло стрястись?
      -- Не наши проблемы. У нас дело простое -- засечь киллера.
      -- Очень простое, -- подтвердил я. -- Особенно, если его нет.
      -- Вот как? -- переспросил Егоров. -- Кто же убил Комарова?
      -- Это интересный вопрос. Даже очень.
      -- Твои действия?
      -- Я обязан докладывать?
      -- Угорел я от тебя, Серега. Говорить с тобой -- как вдоль кювета идти. Весь в репьях. Ничего ты не обязан. Это я обязан тебя прикрывать. И быть у тебя на подхвате. Что я и делаю. Держи. Ключи от "пассата". А это техпаспорт и доверенность.
      -- Зачем мне машина?
      -- Блядей катать. Антонюк будет в области выступать -- на автобусе за ним ездить? И еще. Зайди к нему. Он уже несколько раз спрашивал, где его начальник охраны.
      Тут уж я не выдержал:
      -- А по телевизору мне не нужно выступить? Чтобы меня каждая собака в городе знала?
      -- Твои дела. Не хочешь -- не ходи. Но согласись: выглядит странновато, что Антонюк с тобой не знаком. Не находишь?
      -- Ему не нужна охрана.
      -- Не умничай. Тебе не за то заплатили. Если с Антонюком что-нибудь случится, счет тебе будет выставлен по полной программе. Сам знаешь, как расторгаются такие контракты.
      -- Догадываюсь. Хотя в моей практике таких случаев не было.
      -- Таких случаев много и не бывает. Первый -- он же последний. У меня все. У тебя ко мне?
      -- У меня к тебе и не было ничего.
      -- Возвращайся в город. Связь через Гену. Больше мы с тобой не встретимся. По крайней мере, до конца операции.
      -- Мне будет очень тебя не хватать.
      -- Иди ты -- знаешь куда?
      -- Уже в пути.
      Поговорили, в общем. Да, жизнь быстротечна, но воспоминания сохраняют нам молодость. Как там еще? А, вот как: мертвые остаются молодыми.
      На следующий день, в воскресенье вечером, телеведущий Эдуард Чемоданов объявил предварительные результаты выборов. В них приняло участие более 60 процентов избирателей, имеющих право голоса. Следовательно, выборы
      можно было считать состоявшимися.
      Приглашенный Эдуардом Чемодановым в прямой эфир председатель областной избирательной комиссии ознакомил уважаемых телезрителей с последними данными, поступившими с участков, предупредив, что цифры эти не
      окончательные, но -- как показывает практика -- достаточно точно отражающие расстановку сил.
      Кандидату от ЛДПР отдали свои голоса 12 процентов жителей города и области, принявших участие в выборах. Опять при своих. "Яблоко" набрало 14,7 процента. Кандидат движения "Наш дом -- Россия", губернатор области Хомутов, получил 20,6 процента, а кандидат от КПРФ Антонюк ровно на 10 процентов
      больше -- 30,6.
      Несложный подсчет показывал, что если "Яблоко" отдаст свои голоса НДР, а соколы Жириновского перепорхнут на жердочку КПРФ, то отрыв Антонюка от Хомутова составит 7,3 процента.
      Хватит их ему для победы? Не факт. Особенно, если спешно подбросят бабок на погашение долгов по пенсиям и зарплате.
      Да, не факт. Что из этого вытекало? Только одно: пришла мне пора распрощаться с ролью стороннего наблюдателя.
      IV
      Офис Фонда социального развития, президентом которого был руководитель областной организации КПРФ и кандидат в губернаторы Лев Анатольевич Антонюк, располагался в здании бывшего Дома политического просвещения -- объемистой
      стекляшке, какие мне приходилось видеть везде, где случалось бывать. Даже в Грозном. Там, правда, от нее остались только осколки и покореженный фугасами каркас. Но в городе К. Дом политпросвета был пока цел. Один этаж занимал фонд Антонюка, на других гнездились разнообразные АО, ТОО, "лимитеды" и
      "интернейшнлы", а внизу сверкала золотом на черном Лабрадоре вывеска банка "Народный кредит" и кучковались охранники в черных костюмах и при галстуках, разводя ля-ля-тополя с голенастыми младшими менеджерами.
      Так что, если бы я был киллером, я не стал бы доставать "красного кандидата" Антонюка на его рабочем месте. Хлопотно, наскочит случайно какой-нибудь младший менеджер, визгу не оберешься. Я бы поинтересовался, где он живет.
      Я и поинтересовался.