Профессор равнодушно посмотрел на него и так же равнодушно ответил:
      -- Россию.
      Вот тут бы мне встать и уйти. Но я не ушел.
      -- Значит ли это, что ты согласен с нами работать? -- спросил Егоров.
      -- Пожалуй, да.
      -- Это не ответ.
      -- Да.
      -- Прекрасно, -- слегка оживился Профессор. -- Я все-таки не ошибся в вас. Когда мы примем окончательное решение, подполковник введет вас в курс дела. А нам сейчас остается обсудить последний вопрос. Размер вашего гонорара. Мы предлагаем вам за эту работу десять тысяч долларов. Плюс
      расходы по факту.
      -- Пятьдесят, -- сказал Пастухов.
      -- А не подавишься? -- изумился Егоров.
      Пастухов обернулся к нему:
      -- Будешь хамить, заставлю порезать.
      -- Не понимаю, -- проговорил Профессор. -- Что означает ваша фраза?
      -- Это из анекдота, -- объяснил Пастухов. -- Новый русский приходит в магазин и просит взвесить десять граммов сыру. Продавщица спрашивает: "А не подавишься?" Он ей и отвечает: "Будешь хамить -- заставлю порезать".
      -- Это смешной анекдот, -- согласился Профессор. -- Но сейчас не самое подходящее время для шуток.
      -- А я не шутил. Вы назвали свою цену, я свою.
      -- Ваша цена не соответствует работе.
      -- Мне придется рисковать жизнью. Потому что вычислить киллера - это одно дело. А обезвредить -- совсем другое.
      -- Я склонен согласиться, -- подумав, сказал Профессор. -- Вы правы. За риск нужно платить. Десять тысяч -- аванс, остальное после выполнения задания. Продиктуете подполковнику реквизиты вашего банка.
      -- Никаких авансов. Все сразу, наличными и вперед.
      -- А теперь ты хамишь, -- заметил Егоров.
      -- Нет. Это был тоже небольшой тест. Мне хотелось понять, как вы сами оцениваете сложность задания. И связанный с ним риск.
      -- И что вы поняли?
      -- Что я мог бы запросить вдвое больше. И вы бы согласились.
      -- Вы намерены это сделать? -- уточнил Профессор.
      -- Нет. Я назвал свои условия. Если вы их принимаете, будем считать, что контракт заключен.
      -- Окончательное решение мы примем чуть позже. Но думаю, мы согласимся на ваши условия.
      -- Тогда у меня только один вопрос. А если ваша оценка ситуации не соответствует действительности и киллер вообще не появится в городе?
      Профессор и подполковник Егоров переглянулись.
      -- Скажите ему, -- разрешил Профессор.
      И Егоров сказал:
      -- Он уже появился. И сделал первый выстрел.
      V
      Вот так. Появился. И уже сделал первый выстрел. И нужно защитить красного кандидата. И для этого некие представители некой правительственной структуры, предпочитающие оставаться неизвестными, платят пятьдесят тысяч баксов. И даже были готовы заплатить вдвое больше.
      Давно мне не вешали на уши столько лапши.
      Но понял я это гораздо позже. А тогда, закончив обсуждение деталей, попрощался с Профессором и подполковником Егоровым, вывел свой джип с территории госпиталя и медленно поехал по асфальтовой дороге, связывавшей госпиталь с Минским шоссе, поглядывая на панель японского магнитофона. Красный светодиод горел, цифры на дисплее медленно сменяли одна другую. Значит, запись шла.
      Я подавил желание сразу включить звук. Уж если я догадался оставить "жучка" в кресле, на котором сидел, беседуя с Профессором и Егоровым, нельзя было исключать, что такой же чип воткнули и в салон моего "террано", пока он стоял перед парадным входом в госпиталь. Впрочем, этот богатый комплекс за высоким бетонным забором был скорее не госпиталем, а закрытым санаторием или реабилитационным центром для узкого круга лиц. Для очень узкого. Проходя по застланным ковровыми дорожками коридорам и уютным холлам, я не увидел ни одного раненого в коляске или на костылях. Вообще никого не
      увидел.
      Через полкилометра я заметил съезд с шоссе, продрался по старой грунтовке и спрятал "террано" в еловом подлеске. А сам вернулся поближе к дороге. Минут через двадцать в сторону Москвы просвистела темно-серая
      "Ауди-А8" с затемненными стеклами и милицейскими мигалками на крыше. Я записал номер и вернулся к своей машине.
      Ну, посмотрим, с кем мы имели дело.
      Я снял боковую обшивку багажника и извлек небольшую "соньку". Детектор для обнаружения чипов. Крайне необходимый инструмент для деревенского столяра. Как ни странно, нуль-эффект. Быть такого не может. Или может? Я включил магнитолу и начал понемногу прибавлять звук. Ага, запищало. Все-таки
      запищало. Значит, "голосовик": чип, дающий импульс лишь при определенном уровне громкости. Я обнаружил его под передней панелью. Неслабо. Не чета моему. На какое же расстояние эта таблетка может подавать сигнал? На десять километров? На сто?
      Поразмыслив, я оставил ее на месте. Пусть будет. Незачем раньше времени настораживать моих контрагентов. Пусть думают, что контролируют обстановку. А там посмотрим.
      Пока я возился с детектором, светодиод на моем магнитофоне погас. Не померк, как бывает, когда слишком далеко удаляешься от передатчика, а выключился.
      Это могло значить только одно: что мой чип обнаружили. И уничтожили или блокировали. Я предусматривал эту возможность. Неприятная была возможность. Нехорошо подслушивать чужие разговоры. И главное, никаких сомнений в том, откуда в кабинете Профессора появился "жучок", не могло и возникнуть. Но теперь, когда я нашел и у себя такой же подарок, совесть моя успокоилась. Ну, квиты.
      Я извлек магнитофон из машины, отошел в сторонку, перемотал пленку и включил воспроизведение. Свой чип я активизировал только перед самым уходом. Во-первых, потому что разговор, который шел в моем присутствии, мне ни к
      чему было записывать. А главное -- из опасения, что "жучок" обнаружат при мне. И тут было бы полное "ай-яй-яй".
      С минуту в динамике стоял лишь шелест фона. Потом раздался голос подполковника Егорова:
      -- Лихо, Профессор. Я бы на такой блеф не решился. "Проводите нашего гостя". А если бы он ушел?
      -- Вы считаете, что я блефовал? -- прозвучал скрипучий голос Профессора.
      -- А нет?
      -- Вы циник, Егоров.
      -- Я практик.
      -- Ошибаетесь. Мы сегодня уже говорили об этом, но вы, вероятно, не поняли. Вы облечены высшим доверием. А значит, вы политик. Хотите того или нет. А политик должен верить в то, что делает. Иначе грош ему цена. И ни на какую серьезную карьеру он не может рассчитывать. Ваши впечатления?
      -- Крутой паренек. Пятьдесят штук снял -- и глазом не моргнул. Если у него такие гонорары, чьи же конфиденциальные поручения он выполнял? И какие?
      -- Незачем гадать. Важно другое. Это ложится в легенду. Наемник. А кто его нанимал и для чего -- второй вопрос. Когда он был в Японии?
      -- С седьмого по шестнадцатое октября. Вылетел в Токио прямым рейсом из Шереметьево-2. Вернулся через Осаку автомобильным паромом до Владивостока. Там погрузил купленную машину на платформу и сопровождал ее в рефрижераторе до Москвы. Договорился с водителями рефрижератора, "рефами". За бабки, конечно. Боялся, как бы тачку по пути не раздели. Так что все складывается как надо.
      -- Эти "рефы" смогут его опознать?
      -- Смогут, конечно. Но кто их будет искать и допрашивать?
      -- Ну, допустим. Сколько ему лет?
      -- Двадцать семь.
      -- Ощущение, что старше. Не внешне. По сути характера.
      -- Чечня. На войне люди быстро взрослеют.
      -- Вас что-то смущает?
      -- Кое-что. Честно сказать, если бы не Япония, я бы его заменил. Хоть это и очень сложно.
      -- В чем дело?
      -- Вчера я ездил в училище. Узнать у Нестерова, как наш фигурант отреагировал на предложение вернуться в армию.
      -- Как?
      -- Никак. Не согласился.
      -- Мы на это и не рассчитывали. Предложение свою роль сыграло. Психологическая подготовка на дальнем обводе. Что вас насторожило?
      -- Перед отъездом я разговорился с полковником Митюковым. Трепло и стукач. Он работал на Второе Главное управление КГБ.
      -- Воздержитесь, подполковник, от таких оценок. Он выполнял свой долг. Так, как его понимал.
      -- Слушаюсь, Профессор. Так вот, он рассказал, что Пастухов бой мне попросту сдал. На соревнованиях рейнджеров.
      -- Помню. Вы говорили про выстрел, который судья не засчитал.
      -- Он и первый этап сдал. Оказывается, на мишени был изображен милиционер в неправильно нарисованном мундире. С четырьмя пуговицами вместо трех. Поэтому он в него и выстрелил.
      -- Как он успел заметить?
      -- Выходит, успел. И второй этап -- тоже сдал. Сделал вид, что оступился. А когда выходил из кабинета Нестерова, не хромал.
      -- Что это значит?
      -- Вот я и думаю. Могут быть проблемы.
      Пауза.
      Голос Профессора:
      -- Заменяем?
      -- Очень сложно. До выборов меньше месяца. И главное -- Япония. Где мы найдем такое благоприятное сочетание обстоятельств?
      -- Вы отвечаете за оперативную часть. Поэтому решение я предоставляю вам. Справятся ваши ребята?
      -- Справятся.
      -- Это ваши проблемы, подполковник. Вам придется их решать, а не мне.
      Голос Егорова:
      -- Я рассказал вам об этом только потому, что мы оба отвечаем за операцию.
      -- Я это понял. Значит, менять ничего не будем. Времени -- ноль. Строго придерживайтесь плана. Схема надежная, должна сработать.
      -- А если будет осечка?
      -- Я даже думать об этом не хочу. И вам не советую. Все, поехали.
      Звук шагов. Стук двери.
      Я выключил магнитофон. Не засекли. Удачно. Но почему же он перестал работать?
      Я снова пустил запись. С минуту шел фон. Я уже хотел выключить, но тут в динамике раздался какой-то шум, грохот передвигаемой мебели и возбужденные голоса:
      -- Здесь! Где-то здесь, точно! Ищи, Шурик! Ищи, твою мать, не стой! Сюда давай локатор!
      -- Ничего нет.
      -- Ты на стрелку смотри, козел! "Ничего нет"! Яйца нам пооткручивают!
      -- Стой! Где-то здесь. Переверни кресло!
      -- Точно. Вот он!
      -- Голуба-мама!.. Когда пошел сигнал?
      -- Минут шесть. Или семь.
      -- Или десять?
      -- Ну, не десять... Я только вышел сигарету стрельнуть.
      -- На, кури... Что будем делать?
      -- Нужно доложить.
      -- О чем, твою мать? Ты думаешь, что несешь? О чем доложить? Что ты за сигаретой пошел, а я в буфет? В этом же кабинете сам был! Кранты нам, Шурик.
      -- А как же?..
      -- Не ссы. Вот как. Дави его. И не было ничего. Ничего не было, понял? Во время смены никаких происшествий не зафиксировано.
      -- Слышь, Степаныч...
      -- Чего тебе еще?
      -- Он же, сука, это самое... Он же и сейчас работает. Стрелка --смотри!
      -- Дави!!!
      Резкий треск. Конец связи.
      Я вывел "террано" на асфальт и через четверть часа свернул на Минку. Из магнитолы неслось: "It's my life".
      Железная дисциплина. Великая сталинская мечта. Вот тебе и железная дисциплина! Спасибо, неведомый Шурик и неведомый Степаныч. Вы поступили как настоящие советские люди. На вашем месте так поступил бы каждый. Во время смены никаких происшествий не зафиксировано. Смену сдал, смену принял. И
      пошли бы все в ж...
      Все в порядке, Профессор. Все о'кей!
      Так я ерничал про себя, чтобы не думать о том, что узнал. А что я узнал? Ничего хорошего. Кое-что, покрытое флером тайны.
      "Там, где неизвестность, предполагай ужасы".
      Через два дня я вылетел в город К. Но накануне, гуляя с Настеной и двумя нашими собаками, молодыми
      московскими сторожевыми, добрел до Выселок и зашел в нашу церквушку --в сельский храм Спас-Заулка.
      Шла утренняя воскресная служба. Читали из Премудростей Соломона:
      "И я человек смертный, подобный всем, потомок первозданного земнородного. И я в утробе матерней образовался в плоть в десятимесячное время, сгустившись в крови от семени мужа и услаждения, соединенного со сном. И я, родившись, начал дышать общим воздухом и ниспал на ту же землю,
      первый голос обнаружил плачем одинаково со всеми..."
      Вел службу молодой священник отец Андрей. Я издали поклонился ему, потом купил семь свечей и поставил их.
      Две за упокой души лейтенанта спецназа Тимофея Варпаховского и старшего лейтенанта спецназа Николая Ухова, по кличке Трубач.
      И пять во здравие, перед Георгием Победоносцем, покровителем воинов.
      Во здравие бывшего капитана медицинской службы Ивана Перегудова по прозвищу Док.
      Во здравие бывшего старшего лейтенанта спецназа Дмитрия Хохлова по прозвищу Боцман.
      Во здравие бывшего старшего лейтенанта спецназа Семена Злотникова по прозвищу Артист.
      Во здравие бывшего лейтенанта спецназа Олега Мухина по прозвищу Муха.
      И за себя.
      "Это я, это я. Господи!
      Дело мое на земле -- воин.
      Твой ли я воин, Господи?
      Или Царя Тьмы?.."
      Вот так это и началось. Для меня. Так я вошел в эту реку. И лишь позже узнал, что исток всех событий, подхвативших меня и завертевших, как легкую плоскодонку, таится в прошлом.
      Все началось ранней весной 1992 года, когда в России вдруг выяснили, что производить ядерные боеголовки гораздо дешевле, чем их уничтожать и хранить, и когда повсюду в мире творилось черт знает что.
      Глава вторая
      "НИКАКИХ КОММЕНТАРИЕВ!"
      I
      Ранней весной 1992 года, когда в России вдруг уяснили, что производить ядерные боеголовки гораздо дешевле, чем их уничтожать и хранить, когда повсюду в мире творилось черт знает что, а яйцеголовые профессора Колумбийского университета и эксперты-советологи Госдепартамента США скребли затылки в недоумении, куда бы приспособить несказанные мощности "Голоса Америки" и "Радио Свободы" ввиду их очевидной никчемности в новой исторической обстановке, -- в эти весенние дни 1992 года в столице Земли
      Северный Рейн-Вестфалия, старинном немецком городе Кельне, произошли события, оставшиеся практически не замеченными не только широкой публикой, но и теми экономическими обозревателями и аналитиками, которые делали неплохие деньги на предсказании всяческих экономических катаклизмов.
      Предсказания, особенно в последние два-три года, были мрачными, поэтому почти всегда сбывались. А если не сбывались или сбывались не полностью, это объяснялось простым везением, счастливой случайностью и никак на репутации
      современных компьютеризованных кассандр не отражалось.
      Была лишь одна тема -- табу, ее старались не затрагивать ни при каких обстоятельствах. Тема эта была -- Россия, вновь, после семи десятилетий отсутствия, явившая себя на мировом рынке. И добро бы одна Россия. А страны с непривычной аббревиатурой СНГ? О каком учете их воздействия на мировые
      процессы, о каком прогнозе могла идти речь, когда даже президенты этих стран не знали, что творится на их границах! Нет, подальше и от СНГ, да и от России тоже. Подальше, подальше. Спокойнее будет.
      Репутация дороже.
      Поэтому так и получилось, что во всей Западной Европе, от Альп до Скандинавии, нашелся всего один человек, который проявил к разворачивающимся в городе Кельне событиям профессиональный интерес.
      Звали этого человека Аарон Блюмберг.
      Москвич по рождению. Израильтянин по гражданству. Экономический эксперт по профессии (так, во всяком случае, значилось в его визитной карточке). Немец по месту жительства.
      Он постоянно жил в Гамбурге, в одном из старинных красно-кирпичных домов в рукавах Нордер-Эльбы, то ли слегка подкопченных бомбежками союзнической авиации в конце второй мировой войны, то ли потемневших
      естественным образом от времени и вечной сырости гамбургского порта.
      В этом доме господину Блюмбергу принадлежала сравнительно небольшая, всего на две спальни, квартира. Однако дом был в очень дорогом районе, а кроме того, представлял собой историческую ценность (его относили к XIV
      веку), так что, вздумай господин Блюмберг расстаться со своей собственностью, отбоя от покупателей у него не было бы.
      Но он об этом и думать не думал. Во всяком случае, фрау Гугельхейм, супруга уважаемого господина заместителя начальника линейных теплосетей, которая раз в неделю наводила порядок в его "холостяцкой берлоге", ни разу не слышала от него даже намека на такие мысли.
      За все годы, которые фрау Гугельхейм занималась уборкой его квартиры (а она занималась ею с первого дня), он не разрешил ей выбросить ни единой, даже самой пустячной вещи -- ни фотоальбома с чужими фотографиями, ни кушеточек и этажерочек, изобретенных врагами человечества лишь для того,
      чтобы на них копить пыль, ни даже единого тряпичного половичка - точно такого, какими мать фрау Гугельхейм подрабатывала на жизнь в трудные послевоенные годы. Более того, если бы господин Блюмберг не был интеллигентным человеком и имел бы привычку прямо высказывать свои желания
      (как некоторые, не будем показывать пальцем), он вообще запретил бы фрау Гугельхейм хотя бы даже стул переставить с места на место. При этом его ничуть не остановило бы то соображение, что под ножкой стула могло скопиться столько бактерий (фрау Гугельхейм привычно именовала их бациллами), что их хватило бы для заражения всего мира.
      Но до этого, слава Пресвятой Богородице, не доходило. После уборки квартира господина Блюмберга сверкала и блестела, но все вещи в ней были точно на тех же местах, как и до уборки. И господин Блюмберг был не из тех, кто на такие мелочи не обращает внимания. Нет, не из тех. Как некоторые (не
      будем показывать пальцами). Уже на третий раз он выдал фрау Гугельхейм двойную оплату за качество работы и в знак особого расположения налил бокал вина со странным для немецкого уха названием "Portwein Kavkaz".
      При первом глотке фрау Гугельхейм понадобилось все ее самообладание, чтобы сохранить на лице приличное выражение. Второй она делать не стала, объяснив, что такое экзотическое вино хотела бы приберечь для рождественского торта. Дома осторожно вылила его в мойку и позже клялась мужу, что раковина зашипела и после этого стала блестеть, словно ее обработали сильнодействующим очистителем.
      Но самое поразительное было в том, что каждую среду (а уборки проходили по средам) фрау Гугельхейм выносила из квартиры господина Блюмберга на мусорную свалку по несколько пустых бутылок из-под этой жидкости. И не было никаких оснований думать, что господин Блюмберг чистит ею раковину.
      Нет. Нет и еще раз нет! Он пил ее сам. И после этого по утрам садился в свой автомобиль или поднимался на мансарду в офис. И вид у него был вполне нормальный.
      Будем откровенны: даже более нормальный, чем у супруга госпожи Гугельхейм, уважаемого господина заместителя начальника линейных теплосетей, после очередного собрания пивного клуба, членом которого состоял еще его дед.
      Непостижимы дела Твои, Господи! Воистину непостижимы!
      У людей, увидевших господина Блюмберга впервые или мельком, складывалось не самое благоприятное впечатление о его внешности. Однако фрау Гугельхейм имела больше времени присмотреться к нему.
      Да, на первый взгляд это был неказистый, плешивый еврей среднего роста, с некрасивым асимметричным лицом, с чуть искривленным, как у бывшего боксера, носом и седыми бровями. Ему можно было дать и сорок лет (когда он выходил из хорошей парикмахерской), и шестьдесят -- когда количество "Кавказа" за неделю переваливало за известный предел. Одевался он в хороших магазинах, но как-то словно бы небрежно, не
      придавая этому никакого значения. Любил клубные пиджаки, цветные шейные платки вместо галстуков, мог появиться возле своего респектабельного дома в джинсах, порванных до голой коленки, -- ну, тинэйджер, и все тут.
      Но однажды, при праздновании юбилея тепловых сетей, на которых ее супруг отслужил больше тридцати лет, фрау Гугельхейм оказалась там, где обычная жительница Гамбурга может не побывать ни разу за всю свою жизнь, --в
      ресторане "Четыре времени года", лучшем ресторане Европы.
      И то, что она там узнала...
      Позже, обдумывая увиденное, она мысленно рассортировала впечатления по порядку.
      Порядок был такой.
      Сначала она увидела за круглым столиком бара двух очень красивых и очень дорого одетых (только не нужно спорить об этом с госпожой Гугельхейм, не нужно) дам. Да, скажем так -- дам. Это будет правильно. Именно дам, а не тех порочных и легкомысленных созданий, которых вовлекает в свои дьявольские
      сети ночная жизнь больших городов.
      Это были две молодые женщины лет по 24--25. Обе жгучие брюнетки испанского типа.
      Потом кто-то заслонил их спиной, а уже в следующее мгновение, когда все сели за столик, фрау Гугельхейм констатировала (просто констатировала, зафиксировала без всякой эмоциональной оценки), что этот третий --смугловатый, подтянутый, средних лет господин в черном смокинге и с белой хризантемой в петлице -- есть не кто иной, как господин Аарон Блюмберг, ее жилец (хотя это и не совсем верно, ее работодатель -- более коряво, но точнее).
      И этот господин Аарон Блюмберг свободно болтает с красавицами-испанками на каком-то иностранном языке, дает прикурить от тонкой золотой зажигалки, делает распоряжения официанту и вообще ведет себя, как...
      Как английский лорд, вот как!
      И все у него получается не хуже, чем у английского лорда!
      Или даже лучше.
      Фрау Гугельхейм не имела объекта сравнения, не пришлось ей в жизни познакомиться с английским лордом. Но то, что манеры господина Блюмберга были не хуже манер любого родовитого отпрыска какого угодно дворянского рода, а лучше, -- в этом фрау Гугельхейм могла бы присягнуть на Библии. Не нужно иметь в знакомых королевскую кузину, чтобы в таких вещах разбираться. Достаточно посмотреть, как ведут себя с человеком официанты и метрдотель. Только нужно уметь смотреть.
      Фрау Гугельхейм умела.
      И очень быстро сделала выводы.
      Есть ситуации, в которых проявляется корневое психологическое различие между мужчиной и женщиной. Увидев в толпе знакомого, мужчина обязательно заорет на всю площадь: "Эй, Мишка! Это я! Это же Мишка, Мань, не видишь, что ли?.."
      Женщина поступает совершенно иным образом. Она незаметно кивает на человека, который показался ей знакомым, и спрашивает спутника: "Тебе не кажется, что он чем-то похож на твоего приятеля Мишку?"
      Фрау Гугельхейм поступила еще тоньше. Она очень незаметно, быстрым взглядом показала мужу на заинтересовавшую ее троицу и небрежно спросила:
      -- Тебе никого не напоминает этот господин? По-моему, он похож на какого-то известного актера.
      И только минут через пять, когда до ее супруга дошло наконец, что он видит перед собой в черном смокинге не известного актера, а жильца из дома по Нордер-Эльбе, фрау Гугельхейм приказала быстрым, но четким шепотом:
      -- Мы не видели ничего. Тебе ясно? Ничего мы не видели. Это не он.
      Трудно сказать, чем она в тот момент руководствовалась, но в глубине души понимала, что делает правильно. И не ошиблась. Недели через три ее супруг получил должность господина начальника линейных теплосетей в обход нескольких более перспективных своих коллег. Без труда удалось выяснить, что назначение это произошло по просьбе господина Блюмберга, который в свое время оказал господину мэру кое-какие услуги и
      сейчас тоже оказывает содействие бурно развивающемуся городскому хозяйству.
      Господин новоиспеченный начальник теплосетей рвался купить шампанского и завалиться к благодетелю с дружескими объятиями. Но фрау Гугельхейм удержала супруга. Она выждала до среды, произвела уборку и в конце ее, как всегда бывало, вернула ключи господину Блюмбергу.
      -- Я хочу сказать вам огромное спасибо за все, что вы для нас сделали, -- произнесла она заранее заготовленную фразу, чувствуя, что краснеет, как школьница на выпускном экзамене.
      Блюмберг удивленно посмотрел на нее и покачал головой:
      -- Понятия не имею, о чем вы говорите. Ни малейшего понятия. -- Он чуть подумал и добавил на другом языке, возможно -- на испанском: -- Ни хрена не врубаюсь!
      Фрау Гугельхейм поняла, что все сделала правильно. Она и понятия не имела, какую услугу оказала этому человеку, не узнав его в ресторане. Она вообще не думала, оказала ли ему услугу, но внутренним женским чутьем понимала: все правильно.
      II
      Офис господина Аарона Блюмберга (официально его фирма называлась Коммерческий аналитический центр) располагался в мансарде того же старого дома на Нордер-Эльбе, что и его квартира.
      Эти две сдвоенные комнаты с наклонными стенами и окнами
      назвать офисом можно было только с очень большой натяжкой. Если бы не два современных компьютера, подключенные ко всем существующим в мире телекоммуникационным системам, эту мансарду правильней было бы назвать старой библиотекой, а еще вернее -- чуланом, где нашли свой последний приют
      самые разные старые веши.
      Заваленные книжными томами старые шкафы, развалы книг и пыльных журналов по углам, заляпанное воском зеленое сукно ломберного стола, чудом уцелевший кусок бильярда с одной ногой и совершенно целой лузой - всего этого старья в мансарде было так много, что среди него терялись и два
      офисных стола, а сами компьютеры с мониторами, принтерами и сканерами казались странными экспонатами, еще не нашедшими своего места в этом музее вечности.
      Разве что потолок хозяин не смог оставить в первозданном виде. Современные машины требовали кондиционирования воздуха, поэтому пришлось старые балки затянуть современным пластиком с многочисленными вентиляционными отверстиями. Старый корабль дал крен, но все еще оставался на плаву. И это был еще большой вопрос, кто победит в этой схватке: хрупкая пластмасса или мореный дуб и кожа старинных переплетов.
      Сотрудников Аналитического центра Блюмберга только в первые дни смущало несоответствие антуража мансарды и суперсовременной ее начинки. Потом смущаться стало некогда.
      А еще позже -- незачем.
      Их было двое.
      Николо Вейнцель, один из самых талантливых молодых ученых Берлинского университета, 24-х лет, похожий в своих очках и с космами плохо причесанных волос на студент. И Макс Штирман, один из лучших аспирантов профессора Майнца из Гейдельбергского университета. Это был здоровенный розовощекий крепыш, в любое время суток жующий какую-то жвачку.
      Сам Аарон Блюмберг не умел пользоваться компьютером даже на уровне самого зеленого юзера, но эти двое ребят были лучшими хакерами Германии или даже всего Старого Света.
      Блюмберг долго присматривался к тому и другому прежде чем сказал прямо:
      -- У меня есть деньги на две суперклассные машины -- лучшие из всех, что существуют в мире. Больше ни на что у меня денег нет. Зато у меня есть голова, цену которой я знаю. У вас тоже нет денег, но есть головы, цены которым вы пока не знаете. А узнать можно только одним способом: попробовать. Это я и предлагаю вам -- попробовать. Судьбы мира сегодня
      решает информация. У нас есть к ней доступ. И самое главное -- я знаю, к какой именно информации этот доступ нам нужен.
      Макс Штирман выдул из своей жвачки классный, просто для "Книги рекордов Гиннесса", пузырь и спросил:
      -- Мы можем подумать?
      -- А как же! -- охотно отозвался Блюмберг. -- Кто же такие решения принимает с бухты-барахты?! Думайте, ребята, думайте! У вас есть примерно по две с половиной минуты.
      Пузырь на губах Макса от изумления лопнул.
      -- А если мы скажем: "нет"? -- спросил он.
      -- Или попросим на раздумья сутки? -- добавил Николо на своем берлинском диалекте.
      Блюмберг посмотрел на часы.
      -- У вас осталось по две минуты. Или я услышу "да", или вы меня больше никогда не увидите. У вас в жизни будет много увлекательных предложений. Но вы всегда будете помнить о моем. Не хотелось бы вас шантажировать, но это не очень хорошая перспектива. Потому что в жизни что самое противное? Упущенные возможности.
      Уже первые опыты показали, что Блюмберг не переоценивал свою голову. Как и головы своих компаньонов -- а они действительно с самого первого дня стали не сотрудниками, а компаньонами. В отличие от консалтинговых фирм, которые, в сущности, торговали прогнозами, он сам вмешивался в дела или вел биржевую игру через третьих лиц. И не было случая, чтобы он оказался в проигрыше. У него был поразительный, крысиный нюх на запах рынка. У Николо и Макса иногда возникало ощущение, что шефу и не нужно просматривать материалы, собранные в Интернете и распечатанные для него во время круглосуточных дежурств у компьютеров. Он просто кладет руку на папку, а потом извлекает из груды бумаг нужную -- самую важную.
      При этом характер Аарона Блюмберга был вздорным до невозможности, любая мелочь могла привести его в неописуемую ярость. Правда, у него хватало ума и такта позже извиняться за свои вспышки, но на первых порах это вносило в отношения компаньонов немалую нервозность.
      Однако по мере того как росли банковские счета Макса и Николо, они все меньше внимания обращали на сумасбродства шефа. У него на плечах была голова. А остальное неважно. Молодое поколение выбирает не эмоции, нет.
      Оно выбирает мозги.
      Коммерческий аналитический центр Аарона Блюмберга не имел ни приемной, ни парадного входа. Почта поступала на абонентский ящик, городской телефон был известен лишь чрезвычайно узкому кругу деловых знакомых Блюмберга, были засекречены и личные телефоны -- как самого Блюмберга, так и
      его компаньонов.
      Подняться в офис можно было только из подземного гаража, причем лифт был единственный, а ключи от него были лишь у самого Аарона, Макса и Николо. А ключи от квартиры Блюмберга -- вообще лишь у него. Только перед уборкой он оставлял их фрау Гугельхейм и затем тотчас же забирал. Так что, если вверху хлопала дверь лифта, можно было без труда понять, что появился кто-то из своих.
      В этот день, 4 мая 1992 года, дежуривший у компьютера Макс, выйдя подышать свежим воздухом и полюбоваться веселящими глаз древними зелеными крышами старого Гамбурга, увидел сверху, как во двор вкатывает канареечного
      цвета "ситроен" Блюмберга выпуска девятьсот лохматого года.
      Поскольку сам Макс ездил на новеньком "порше", а Николо недавно купил себе "альфа-ромео", несоответствие машин хозяина агентства и его сотрудников невольно бросалось в глаза. Но Блюмберг нашел объяснение, которое, в общем-то, всех устроило: