Лицо Робеспьера на момент дрогнуло и исказилось. Но это был только момент.
      Конвент в сопровождении народа направился к Марсову полю. Необычное зрелище представилось зрителям, усеявшим длинный путь от Тюильрийских ворот до Триумфальной арки. Впереди двигались барабанщики, конные трубачи, музыканты; потом шли люди, вооруженные пиками, катили пушки; медленно передвигалась колесница с деревом свободы и эмблемами плодородия; двумя колоннами дефилировали секции; шествие замыкали солдаты регулярной армии. А затем вдруг открывалось пустое пространство. И в этом пространстве под приветственные крики толпы медленно и одиноко шел человек маленького роста в белом парике и светлом костюме. Следующие за ним, умышленно замедляя шаг, задерживая сзади идущих, старались как можно больше увеличить расстояние между ним и собою, словно говоря: "Люди! Смотрите на гордеца, смотрите на диктатора!.."
      Но он по-прежнему, казалось, ничего не замечал. Уже в течение нескольких часов плыл он по реке цветов и приветствий. И тысячи голосов кричали:
      - Да здравствует республика! Да здравствует Робеспьер!
      Посреди Марсова поля была устроена символическая гора. Когда Конвент разместился на ней, народ и его представители исполнили гимн верховному существу. Звуки фанфар слились с пением пятисот тысяч людей. Молодые девушки бросали в воздух цветы. Юноши поднимали обнаженные сабли, давая клятвы не расставаться с ними впредь до спасения Франции. И среди всего этого потрясающего величия выделялся человек, окруженный со всех сторон пустым пространством.
      Солнце клонилось к закату. Праздник окончился. Все измучились и устали. Первыми хлынули зрители, давка создалась невообразимая. Повсюду валялись увядшие колосья и раздавленные эмблемы.
      В начавших сгущаться сумерках двинулись в обратный путь и члены Конвента. Впереди шел Робеспьер. За ним, в некотором отдалении, двигалась нестройная толпа депутатов.
      Максимилиан полузакрыл глаза. Сказывалось колоссальное напряжение дня: мысли мешались. И вдруг... Не ослышался ли он?.. Не галлюцинация ли это, не бред ли усталого мозга?.. Нет. Сзади журчат голоса. Это какой-то хор демонов. Это дьявольские завывания. Это проклятия... По чьему же адресу?..
      Напряженно вслушиваясь, Робеспьер улавливает отдельные слова, затем целые фразы:
      - Взгляни на этого человека. Ему мало быть повелителем, он хочет стать богом!..
      - Великий жрец! Тарпейская скала* недалеко!..
      _______________
      * В Древнем Риме с Тарпейской скалы сбрасывали государственных преступников.
      - Бруты еще не перевелись!..
      - Диктатор! Тиран! Возмездие настигнет тебя!..
      - Будь ты проклят!..
      - Смерть злодею!..
      ...Нет, это не был обман слуха. Голоса звучали чуть слышно и все же выделялись из общего шума. Он даже узнал некоторые из этих голосов. Страшное оцепенение охватило его душу. Диктатор! Тиран! Значит, они ничего не поняли. Значит, его план не удался: любовь не сплотила всех воедино. Значит, осталась страшная вражда, вражда и кровь, кровь и смерть.
      Все гибнет!..
      ...Заслышав шаги Робеспьера, Морис Дюпле, его жена и дочери радостно бросились навстречу своему жильцу. Но едва он открыл дверь, как все остановились, пораженные. Маленький, сгорбленный человек переступал порог, чуть не падая от усталости. Его лицо, измученное, покрытое каплями пота, казалось больным и старым. Взглянув на своих близких, которых утром оставил в приподнятом настроении, Максимилиан тихо сказал:
      - Друзья мои, вам уже недолго осталось меня видеть...
      7. ЦАРСТВО ГИЛЬОТИНЫ
      Между 20 и 22 прериаля лежат день и две ночи. Но этот короткий срок для Робеспьера казался вечностью. Сколько он передумал! Сколько раз от отчаяния переходил к надежде и от надежды снова к отчаянию! Его подкосило все происшедшее. Но не в его натуре было пасовать. Теперь он наверняка знал многое, о чем раньше только догадывался. В хоре дьявольских голосов, проклинавших его вечером 20 прериаля, он отчетливо различил голоса Бурдона, Тириона, Лекуантра. С ними, безусловно, связаны и другие: льстивый Тальен, которому Неподкупный помешал ограбить Бордо, ловкий Баррас, чье казнокрадство было хорошо известно, лицемерный Фрерон, друг покойного Демулена, разбойник и вор, скрывавший свой ужас перед Революционным трибуналом под маской лжи и подобострастия...
      Робеспьер сопоставляет факты.
      3 прериаля (22 мая) Комитет общественного спасения по его инициативе отдал приказ об аресте подруги Тальена, авантюристки Терезы Кабаррюс. В ближайшие сутки после этого на него были организованы два покушения, и лишь случайность спасла Неподкупного от смерти.
      Его бурно поздравляли с избавлением от опасности, ему аплодировал Конвент, ему предложили особую охрану - о злодеи!.. Презренный Барер пытался всю ответственность взвалить на британского премьера Питта. Но была ли здесь виновата Англия? Не находились ли люди, вложившие оружие в руки убийц, значительно ближе?.. Ибо уже на следующий день - Робеспьеру об этом было известно благодаря тайному доносу - негодяй Лекуантр составил против него обвинительный акт, подписанный восемью членами Конвента и прямо призывавший к убийству "тирана"... Неужели этого не достаточно? Неужели суть дела не ясна? Заговор, новый заговор, коварный, неумолимый и беспощадный, опутывал Конвент. Новые мятежники готовились стать на место Дантона и Эбера. Много ли их? Кого они успели перетянуть на свою сторону? Они должны быть уничтожены, и как можно скорее. Их нужно прежде всего обезвредить. Их нужно лишить возможности не только нападать, но и защищаться. А для этого необходимо изменить судебную процедуру.
      До сих пор преступникам помогали всевозможные уловки, адвокатские крючки. У бедняка нет возможности обратиться к юристу; богатый злодей пользуется продажной адвокатурой не для защиты, а для нападения; под видом свидетелей он собирает вокруг себя всех своих сторонников и пытается превратить судебное заседание, как это сделал Дантон, в настоящее поле боя!..
      Нужно вырвать оружие из подлых рук. Нужно, чтобы суд карал, и карал с возможной быстротой. Изменников необходимо выявить и предать смерти, иначе революция погибла!..
      22 прериаля (10 июня) заседание Конвента проходило в торжественной обстановке. Были приглашены оба комитета. С докладом выступил Кутон; его устами вещал Неподкупный.
      Осудив старое судебное законодательство, оратор указал, что в период напряженной борьбы с внешним и внутренним врагом, когда свобода отечества находится под угрозой, революционное правосудие должно стать более действенным оружием в руках патриотов.
      - Козни заговорщиков, - говорил Кутон, - делают всякое промедление и снисходительность опасными и даже преступными. Враги народа должны быть осуждены, едва лишь они обнаружены; ведь дело идет здесь не столько о наказании, сколько об истреблении...
      Кутон внес следующий проект.
      Революционный трибунал должен подлежать коренной реорганизации. Количество присяжных сокращается, институт защитников упраздняется. Отменяется и предварительный допрос обвиняемых; мерилом для вынесения приговора отныне будет "совесть судей, руководствующаяся любовью к отечеству". Революционный трибунал должен судить врагов народа и может устанавливать единственный вид наказания: смертную казнь. Понятие "враг народа" толковалось Кутоном очень широко. В эту категорию зачислялись не только государственные преступники - изменники родины, иностранные шпионы и диверсанты, роялисты, скупщики и спекулянты, но также и распространители ложных известий и слухов, лица, не проявившие себя подлинными патриотами, заподозренные в недоброжелательстве новому строю, - одним словом, виновные в преступлениях не слишком определенных, под категорию которых легко было подвести все угодное применяющим данный закон.
      Среди членов Конвента нашлись рискнувшие выступить против предложения Кутона. Но Робеспьер с горячностью поддержал проект, и ошеломленные депутаты послушно проголосовали за его принятие.
      Законопроект 22 прериаля стал законом.
      Казалось, в руках Робеспьера, Кутона и Сен-Жюста сосредоточивалась сокрушительная власть. Однако в этот же день, выходя из Конвента, один из врагов Робеспьера заметил своему спутнику.
      - Неподкупный в наших руках. Он сам вырыл себе могилу.
      Действительно, прериальский закон таил страшную угрозу для тех, кто судорожно добивался и добился его принятия.
      Когда-то, в самые тяжелые дни республики, красный террор, предложенный народом, помог раздавить внутренних и внешних врагов революции. Новый же террор, который начался в жерминале и был открыто провозглашен Робеспьером и Кутоном 22 прериаля, носил совершенно иной характер: он мыслился робеспьеристами в первую очередь как средство самозащиты, самосохранения. Это радикально меняло нравственную основу террора, превращая его из меры общественного спасения в орудие фракционной борьбы. Террор становился абсурдом, а Неподкупный терял все моральные преимущества, которые в глазах народа так возвышали его над всеми его врагами.
      Беда триумвиров усугублялась и тем, что применить свой ужасный закон на практике они не смогли: заговорщики их опередили. И вот, выковав страшное оружие, Робеспьер вскоре увидел его обращенным против себя.
      Новый заговор стал зарождаться вскоре после жерминальских казней. Триумвиры, несмотря на свою хватку, оказались не в состоянии довести до конца войну с разбитыми фракциями. В Конвенте остались и продолжали играть роль ближайшие единомышленники Дантона, в том числе Тальен, Фрерон, Лежандр, Тюрио. Точно так же сохранили прежнее влияние видные эбертисты Колло д'Эрбуа, Билло-Варенн, Фуше. Вместе с тем казнь Шомета и арест многих левых якобинцев, бывших защитниками и друзьями революции, не могли не оттолкнуть от правительства значительную часть поддерживавших его слоев народа. Все это должно было серьезно осложнить положение якобинской диктатуры. И действительно, уже в первые дни флореаля образовалась группа врагов робеспьеристов, начавшая усиленно вербовать себе сторонников в Конвенте и правительственных комитетах.
      В основе заговора находились те же силы, которые некогда создали фракцию "умеренных". Новая буржуазия, сложившаяся в ходе революции, чувствовала себя хозяином страны. Теперь бы жить да приумножать богатства! Но беда "нуворишей" заключалась в том, что жить спокойно они не могли. Никто из "хозяев страны" не знал, будет ли он завтра преуспевать или ему отрубят голову? По мере того как новая буржуазия росла и крепла, революционное правительство становилось ей все более ненавистным. Ведь внешняя угроза наконец миновала! Зачем же терпеть постоянный страх? Во имя чего слушать бредовую болтовню худосочного Робеспьера и его друзей? К черту их всех, к черту революционное правительство с его террором, максимумом, вантозскими декретами и прочим!..
      Правда, от мыслей и слов до дела еще далеко: конспираторы боялись участи Дантона. Но тут произошло событие, которое могло показаться противоестественным: к правому флангу заговорщиков, составлявшему основное ядро, примкнул левый фланг, включавший в себя видных эбертистов и близких к ним членов правительственных комитетов; то, чего не смог сделать Дантон, сделал Фуше.
      Жозеф Фуше, политический оборотень, последовательно предававший все группировки, к которым примыкал, впервые "прославился" в Лионе, где после подавления жирондистского мятежа вместе с Колло д'Эрбуа истребил тысячи ни в чем не повинных людей. Робеспьер, давно приглядывавшийся к Фуше, отозвал его из Лиона. Фуше, скрывая злобу к Неподкупному, пытался пойти на примирение. Когда из этого ничего не вышло, еще более озлобленный и страшно напуганный, он с головой погрузился в интриги. Ловко используя разные приемы демагогии, вероломно прикрывая всякий свой шаг революционной фразеологией, обманывая направо и налево, то льстя, то угрожая, Фуше вскоре стал одним из центральных персонажей заговора, добился своего избрания в председатели Якобинского клуба и сумел связать группу Тальена с левыми. Таким-то образом Фуше содействовал образованию всеобщего антиробеспьеристского блока, получившего в дальнейшем название термидорианского.
      Блок этот был непреоборимым для второго триумвирата. Если в прежнее время революционное правительство смогло разбить дантонистов и эбертистов порознь, то теперь Робеспьеру, Сен-Жюсту и Кутону приходилось иметь дело с единым фронтом всех недовольных. Весьма существенным было и другое. Заговор, по существу направленный против правительства, поскольку конечной целью его было свержение якобинской диктатуры, опирался на тайную поддержку большинства того самого правительства, которое он собирался низвергнуть.
      Революционное правительство по идее было двуединым: два его комитета в принципе обладали одинаковой властью и по всем важным вопросам должны были выносить совместные решения. Однако с течением времени это равенство стало нарушаться в пользу Комитета общественного спасения. Робеспьер, возглавлявший этот комитет, прилагал усилия к тому, чтобы сконцентрировать полноту власти в его руках. После жерминальских процессов Неподкупный проявил публично недоверие к Комитету общественной безопасности в целом. С той поры Комитет общественного спасения доклады по всем важным вопросам брал на себя, причем доклады эти, как правило, делали Робеспьер, Сен-Жюст или Кутон. 27 жерминаля (16 апреля) по предложению Сен-Жюста Конвент принял декрет о создании при Комитете общественного спасения Бюро общей полиции, во главе которого оказался поставленным сам докладчик, которого в случае его отсутствия должны были замещать Робеспьер или Кутон. Теперь Комитет общественного спасения не только взял перевес над Комитетом общественной безопасности, но и получил возможность эффективно контролировать всю сферу его деятельности. Это вызвало возмущение со стороны большинства утесненного комитета. Так как у ряда его членов, в том числе у Вадье, Амара и Вулана, были и ранее значительные разногласия с Робеспьером, то теперь эти лица стали относиться к триумвирату с плохо скрываемой ненавистью.
      Это, впрочем, представляло еще полбеды. Если бы Комитет общественного спасения оставался единым, то злоба Вадье, Амара или Вулана была бы ему не страшна. Однако именно в это время стали обнаруживаться разногласия и внутри главного правительственного комитета. Из одиннадцати его членов Робеспьер пользовался безусловной поддержкой лишь со стороны Сен-Жюста и Кутона.
      Билло-Варенн и Колло д'Эрбуа, в прошлом связанные с эбертизмом, хотя до поры до времени и сотрудничали с Неподкупным, но многим оставались недовольны. Им не нравились послабления максимума, сделанные в пользу буржуазии, их возмущала религиозная политика Робеспьера, в которой они не видели ничего, кроме ханжества и лицемерия. Наконец, их сильно беспокоила возраставшая популярность Неподкупного, казавшаяся особенно подозрительной благодаря некоторым индивидуальным чертам вождя якобинцев.
      Робеспьер, всегда отличавшийся глубокой искренностью, не щадил самолюбия своих коллег. Упреки и наставления срывались с его уст значительно чаще, чем похвалы и комплименты. Строгий к себе, он был не менее строг и к другим. Обманутый прежними друзьями, он нелегко сходился с новыми и к большинству своих товарищей по комитету относился с холодной сдержанностью, которая была им непонятна и неприятна. Если к этому добавить, что Робеспьер оставлял лично для себя или своих ближайших соратников доклады по наиболее важным вопросам, что он, мотивируя свои мысли и выводы, часто и много говорил о себе, что некоторые свои предложения он ставил прямо в Конвенте, не обсудив их предварительно с членами комитета, то станет ясно, почему Колло д'Эрбуа, Билло-Варенн и окружавшие их начали подозревать Максимилиана в самовластье.
      Между Карно и Робеспьером отношения были натянуты с давних пор. Еще в большей степени сторонились друг друга Карно и Сен-Жюст, расходившиеся по конкретным вопросам, связанным с войной. Лазар Карно, призванный революцией к руководству обороной, сделал многое для победы. Однако, покровительствуя не только военным специалистам, но и многочисленным подрядчикам, поставщикам и прочим дельцам, Карно, как выразитель интересов новой буржуазии, стоял на той точке зрения, что войну надо вести на средства покоренных стран. Триумвиры же, верные своим принципам и идеям, мечтали о "заре всемирного счастья" и не желали грабительской войны. Группа Робеспьера и группа Карно не могли найти общего языка, и взбешенный Карно заговорил о диктатуре и тирании Робеспьера, вторя обвинениям левых.
      Таким образом, атмосфера в комитете накалялась и взрыв был неминуем.
      Он и произошел на следующий день после принятия прериальского закона.
      23 прериаля с утра было душно; все окна Комитета общественного спасения распахнули настежь, но и это не дало прохлады. Члены комитета были взвинчены событиями прошедшего дня. Билло-Варенн упрекал Робеспьера и Кутона в том, что пресловутый законопроект не был предварительно поставлен на обсуждение комитета, как делалось обычно. Робеспьер возразил, что до сих пор в комитете все делалось по взаимному доверию, и так как декрет хорош, а кроме того, уже и принят, то нечего ломать копья. Билло запротестовал и повысил голос. Робеспьер с недоумением взглянул на него* и, отвечая, закричал еще громче.
      - Я ни в ком не вижу поддержки, - возмущался он. - Я окутан заговорами. Я знаю, что в Конвенте есть партия, желающая погубить меня, а ты, - он обращался к Билло, - ты защищаешь ее лидеров!
      - Значит, - отрезал Билло, - ты хочешь отправить на гильотину весь Национальный конвент.
      Эти слова привели Робеспьера в ярость, и его высокий голос стал еще более пронзительным.
      - Вы все свидетели, - воскликнул он, - что я не говорил, будто бы хочу гильотинировать Национальный конвент!
      Смущенные члены комитета молчали. Барер ехидно улыбался.
      - Теперь я тебя знаю... - продолжал Робеспьер, пристально глядя на Билло.
      - Я тоже, - прервал его Билло, - я тоже знаю теперь, что ты... контрреволюционер!
      Неподкупный был настолько поражен, что не выдержал. Лицо его стало конвульсивно вздрагивать, он впился пальцами в сукно обивки стола и зарыдал.
      В это время в комнату вбежал служитель.
      - Граждане, - крикнул он, - вы забылись! Взгляните!
      Барер посмотрел в раскрытое окно и не без удовольствия увидел большую толпу, собравшуюся на террасе Тюильри. Окна тотчас же закрыли, но все уже было сказано. Неподкупный плакал. Остальные молча смотрели друг на друга. Плотина была прорвана.
      Робеспьер понял, что его и его группу в комитете окружают враги.
      Итак, он терял власть в единственной инстанции, посредством которой рассчитывал пустить в действие свой страшный закон.
      Создав грозное оружие, он вдруг увидел это оружие обращенным против себя.
      Действительно, обвинение Билло в желании Неподкупного гильотинировать Конвент выглядело более чем странно; не менее странными казались едкие сарказмы по поводу прериальского закона в устах Колло д'Эрбуа, Вадье и Вулана. Уж кому бы, казалось, закон этот мог прийтись по душе более, нежели Колло, расстреливавшему жителей Лиона картечью? Кто мог радоваться ему искреннее мрачного Билло-Варенна, не знавшего пощады? И разве он не был на руку таким убежденным сторонникам террора, как Вадье или Вулан? И однако, именно эти люди оказались в авангарде недовольных. Впрочем, недовольство их было лицемерным. На самом деле новый декрет наполнил их души злобной радостью. Они нашли ахиллесову пяту Робеспьера. Теперь на его плечи можно будет взвалить вину за любую кровь, пролитую по любому поводу! И когда народ, уставший от казней, с недоумением обратит свой взор к правительству, ему будет даваться неизменно один и тот же ответ.
      - Этого хотел Неподкупный!
      И комитеты принялись за "работу". В то время как Сен-Жюст сражался с армиями интервентов, Кутон болел, а Робеспьер, убитый происшедшим, все реже появлялся на заседаниях Комитета общественного спасения, оба правительственных комитета принялись лихорадочно осуществлять "программу крови", задуманную с тем, чтобы свалить ненавистный триумвират.
      Наступало царство "святой гильотины". Головы скатывались к подножию эшафота, точно спелые плоды. За сорок пять дней, начиная с 23 прериаля, Революционный трибунал вынес 1350 смертных приговоров - почти столько же, как за пятнадцать предшествующих месяцев. Вследствие ускоренного порядка судопроизводства приговоры следовали один за другим и тут же приводились в исполнение. Судьба человека завершалась со сказочной быстротой: в пять утра его арестовывали, в семь переводили в Консьержери, в девять сообщали обвинительный акт, в десять он сидел на скамье подсудимых, в два часа дня получал приговор и в четыре оказывался обезглавленным. На всю процедуру от ареста до казни - уходило менее полусуток!..
      Правительственные комитеты ежедневно препровождали в Революционный трибунал десятки жертв, но некоторые дни оказывались особенно обильными: так, 3 термидора были изданы два постановления, отправившие на скамью подсудимых 348 человек. Очень часто к одному и тому же делу привлекали обвиняемых, которые даже не знали друг друга. Шпионы в тюрьмах, подслушав какие-нибудь неосторожные слова, составляли наобум списки мнимых заговорщиков, в которые заносили десятки, а то и сотни имен. На основании подобной системы обвинения трибунал осудил 73 "заговорщика" тюрьмы Бисетра и 156 "заговорщиков" Люксембургской тюрьмы. Но как ни быстро тюрьмы поставляли жертвы эшафоту, наполнялись они еще быстрее. К 23 прериаля в Париже был 7321 заключенный, полтора месяца спустя их стало 7800.
      Кто же были эти тысячи новых арестантов и сотни новых жертв гильотины? Робеспьер, судорожно добиваясь проведения прериальского закона, имел в виду прежде всего устранить сравнительно небольшое число своих крупных врагов, членов Конвента, которых он определенно знал как участников антиправительственного заговора. Однако ни один из этих деятелей не был не только казнен, но даже арестован. Жестокий прериальский закон ударил не по тем, против кого он предназначался. Жертвами этого закона наряду с некоторым числом действительных спекулянтов, саботажников и "бывших" стали случайные, часто ни в чем не повинные люди: обыватели парижских предместий, уличные торговцы, недовольные своим положением бедняки. Посылая легионы подобных "заговорщиков" в руки палача, те, кто осуществлял эту операцию, умышленно перенесли место казни с площади Революции на площадь Трона. Ужасным процессиям приходилось следовать теперь через все Сент-Антуанское предместье, населенное рабочим людом. В течение многих часов дребезжали по мостовой страшные колесницы со смертниками, среди которых были старики, женщины, молодые девушки, почти дети...
      Прошло время, когда парижане с интересом наблюдали подобные зрелища. Кровь вызывала отвращение. И Париж в ужасе отворачивался, внимая настойчивому голосу, не устававшему повторять: "Этого хотел Неподкупный!.."
      В последние дни мессидора многие жители столицы, обитавшие в районе Елисейских полей, постоянно встречали худощавого, задумчивого человека с книгой под мышкой в сопровождении огромного ньюфаундленда. Прохожие без труда узнавали этого человека: то был знаменитый деятель революции, член Комитета общественного спасения Максимилиан Робеспьер, прозванный Неподкупным. Прекратив посещать комитет и Конвент, ныне он регулярно совершал эти тихие уединенные прогулки, не желая иных спутников, кроме своего любимого пса, которому верил гораздо больше, чем всем этим людям. Здесь он встречался с детьми. Многие из них хорошо знали в лицо "доброго дядю", угощавшего их конфетами и с интересом следившего за их играми. Зачастую, когда он гладил какую-нибудь русую головку, слезы наворачивались ему на глаза. Ведь во имя будущего вот этих малышей он отказался от собственной жизни, от самого себя, от таких же малышей, которые могли быть его детьми. Впрочем, разве все они и тысячи других - разве они не его дети, не дети революции?..
      Отдыхая на скамейке парка, он иногда читал, но больше думал. Он старался осмыслить происшедшее. "Революция окоченела", - говорил Сен-Жюст. Неужели конец? Неужели все их мучения, все титанические труды прошедших лет пропали даром?..
      Робеспьер крепко сжимает губы и вскакивает со скамейки.
      Нет, больше ждать нельзя. Здание рушится на глазах. Попытка отойти в сторону и предоставить все течению себя не оправдала. Течение оказалось против триумвиров, и сила напора превзошла ожидания. Еще несколько дней и будет поздно. Быть может, поздно и сейчас. Но что из этого? Не погибать же сложа руки? Надо бороться до конца, каким бы конец ни был. Он зря пытался сделать что-то в комитете. Надо идти прямо в Конвент, к законодателям, к депутатам народа. Надо рассказать им все. Сколько раз сила его слова одерживала победу, сколько раз вызывала на овации даже со стороны "болота"! Большинство Собрания не осмелится стать на сторону злодеев. Если же Конвент примет и одобрит Неподкупного, он победит! Тогда горе заговорщикам: они будут уничтожены, их раздавят так же, как раздавили Эбера и Дантона. И тогда террор окончится и засверкает сияние правды...
      Он все еще верил в несокрушимую силу слова. Именно словом он думал положить предел царству гильотины.
      8. "БЛАГОДАРЮ ВАС, СУДАРЬ..."
      8 термидора (26 июля) Робеспьер после долгого перерыва поднялся на трибуну Конвента. Он был спокоен и задумчив. Свою речь он начал следующими словами:
      - Граждане, я предоставляю другим развертывать перед вами блестящие перспективы; я же хочу сообщить вам сведения об истинном положении дел. Я буду отстаивать ваш оскорбленный авторитет и насилуемую свободу. Я буду также защищать себя; ведь это не удивит вас, ибо крики угнетенной невинности не могут оскорбить вашего слуха.
      Отметив, что французская революция впервые в истории основана на добродетели и правах человека, оратор напомнил о заговорах и мятежах, раздиравших страну с момента провозглашения республики. Он связал прошлое с настоящим, проведя единую нить от Бриссо и Дантона к сохранившемуся охвостью повергнутых фракций, чья тактика рассчитана на запугивание Конвента и распространение провокационных слухов среди честных патриотов. И главная особенность момента - стремление сосредоточить огонь на одном человеке, на нем, Робеспьере.
      - Они называют меня тираном. Негодяи! Они хотели бы, чтобы я сошел в могилу, покрытый позором. Как жестоки их цели, как презренны средства! Может быть, нет ни одного арестованного, ни одного притесняемого гражданина, которому не сказали бы обо мне: "Вот виновник твоих несчастий; ты был бы свободен и счастлив, если бы он перестал существовать!" Как описать все клеветы, тайно возводимые и в Конвенте, и вне его с целью сделать меня предметом отвращения и недоверия? Ограничусь тем, что скажу: уже более шести недель, как невозможность делать добро принудила меня оставить Комитет общественного спасения; вот уже шесть недель, как моя диктатура прекратилась и я не имею никакого влияния на правительство. Больше ли стали уважать патриотизм? Быть может, ослабел фракционный дух? Сделалась ли родина счастливее?..
      Не скрывая своих опасений относительно состава правительственных комитетов, Робеспьер с жаром защищал революционное правительство в целом, подчеркивая, что без него республика не сможет укрепиться и различные клики задушат ее.
      В последней части речи Неподкупный остановился на экономических затруднениях и перспективах хозяйственного развития, подчеркнув, что задачей настоящего времени является ослабление максимума и постепенный перевод экономики на почву мирного времени.
      - Что же нам делать? - спросил оратор в заключение. - Где средства против всех наших бедствий?..
      Он предлагал эти средства. Главное - укрепить правительство, очистить комитеты и покарать предателей, вернуть Конвенту авторитет, восстановить повсеместно господство принципов справедливости и свободы. Революционное правительство спасло родину; теперь надо спасти правительство от всех угрожающих ему подводных камней.
      Речь Робеспьера произвела сильное впечатление на Конвент. В первый момент было сделано предложение, чтобы речь напечатали и разослали по всем коммунам республики; Собрание издало соответствующий декрет. Но затем противники Неподкупного опомнились.
      Билло-Варенн возразил против рассылки речи, требуя, чтобы тезисы ее были подвергнуты строгому разбору по существу.
      - Когда хвастают своей добродетелью и храбростью, - закричал кто-то с места, - нужно быть и правдивым. Назови тех, кого ты обвиняешь!
      - Да, да, - раздались выкрики отовсюду, - назови имена!
      Это прямой вызов. Но Неподкупный не желает его принять, что и решает общий исход.
      Поднимается Амар.
      - Речь Робеспьера, - говорит он, - обвиняет оба комитета. Если его суждение связано с интересами государства, пусть прямо назовет имена; если же это мнение носит частный характер, то Национальный конвент не может заниматься вопросами оскорбленного самолюбия.
      Робеспьер промолчал. И Конвент отменил первоначальное решение по поводу его речи.
      Вечером он был у якобинцев. Прочитав речь, произнесенную в Конвенте, и выждав, пока утихнут аплодисменты, Неподкупный сказал:
      - Братья, я изложил вам мое завещание. Сегодня я видел союз бандитов. Их число так велико, что вряд ли я избегну мести. Я погибаю без сожаления; завещаю вам хранить память обо мне; вы сумеете ее защитить...
      Буря потрясла своды клуба. Якобинцы, вскакивая с мест, давали торжественные клятвы. Нет, Неподкупный будет спасен! Никто не посмеет ему угрожать! Горе врагам свободы!..
      Максимилиан близоруким взглядом окинул окруживших его людей. Они так преданы ему и делу, которое он защищает! Хорошо, тогда он скажет все, он откроет им то, в чем едва признается себе:
      - Отделите злодеев от людей слабых; освободите Конвент от терзающих его негодяев; окажите ему услугу, которой он ждет от вас по примеру дней 31 мая - 2 июня. Идите, спасайте свободу!
      Слово сказано: это призыв к восстанию!
      - А если свобода все же погибнет, - заканчивает Робеспьер, прежде чем кто-либо успевает ответить, - вы увидите, друзья, как я спокойно выпью цикуту...
      - Я выпью чашу яда вместе с тобой! - восторженно кричит Давид.
      Робеспьер с досадой отворачивается от пылкого художника. Не тех слов он ждал! Не о том нужно сейчас говорить! Но вот двое яростно протискиваются вперед. Это Колло д'Эрбуа и Билло-Варенн. О, эти хорошо его поняли!..