Уверенной поступью прошел Марат мимо часовых. Монтаньяры, следовавшие за ним, запрудили выход и не пропустили агентов Жиронды, бросившихся было за Другом народа.
      Снова Друг народа ушел в подполье. Снова сбивались с ног полицейские ищейки, тщетно пытаясь отыскать его убежище. Впрочем, Марат прекрасно знал, что на этот раз скрываться он будет недолго. Уже на следующий день, 13 апреля, в Конвенте читали его послание, неизвестно кем доставленное к началу утреннего сеанса.
      "Я не только депутат Конвента, - писал Марат, - прежде всего я принадлежу отечеству; я должен служить народу, оком которого являюсь". Свое нежелание отдаться под стражу он объяснял тем, что подлинные преступники - Бриссо, Ролан, Гюаде и другие - находятся на свободе.
      Это письмо лишь подхлестнуло ярость Жиронды, и ее лидеры потребовали перехода к обвинительному заключению.
      Многие монтаньяры пожелали, чтобы, прежде чем выносить решение, был полностью прочитан пресловутый циркуляр прямо с трибуны.
      Вот тут-то у "государственных людей" и произошла осечка.
      На прошлом заседании, стремясь свалить ненавистного врага, Гюаде привел из циркуляра лишь те "зажигательные" места, которые отвечали его цели. Теперь же, прочитанный полностью, документ произвел совершенно иное впечатление - он выглядел патриотическим призывом, направленным к спасению республики.
      На скамьях Горы начался ропот. Кто-то воскликнул:
      - Если этот циркуляр преступен, декретируйте обвинение и против меня, ибо я полностью его одобряю!
      Художник Давид прибавил:
      - Пусть документ положат на трибуну - и все патриоты подпишут его!
      И тут раздались крики:
      - Мы все одобряем его! Мы все его подпишем!
      Вставая один за другим, монтаньяры потянулись к трибуне, чтобы поставить свои имена рядом с именем Марата. Всего подписалось без малого девяносто человек.
      Жирондисты, неприятно пораженные потоком подписей, дрогнули, но устояли. Тщетно многие монтаньяры требовали отложить обсуждение декрета, тщетно Робеспьер заявлял, что в отсутствие обвиняемого нельзя голосовать обвинение; противники, чувствуя свое большинство - за ними шло послушное "болото", - настояли на немедленном голосовании обвинительного декрета. Единственно, чего добились монтаньяры, - это мотивированной поименной подачи голосов, как на процессе Людовика XVI.
      Голосование происходило в течение шестнадцати часов. Народ, собравшийся на галереях, терпеливо ждал с трех часов дня до восьми часов утра...
      Монтаньяры четко мотивировали свои возражения против декрета. Робеспьер заявил, что он с негодованием голосует против обвинительного акта, попирающего права народного представителя, все принципы и нормы закона. Он видит в действиях жирондистов акт мести, несправедливости, пристрастия, фракционного духа. Давид кратко сформулировал убийственную для жирондистов мысль: "Какой-нибудь Дюмурье сказал бы - да; республиканец говорит - нет". Камилл Демулен, выступая в защиту Друга народа, назвал его великим пророком, которому грядущие поколения воздвигнут памятники.
      Трудно было бороться с подобными истинами, но жирондисты, и не пытаясь их оспорить, знали, что добьются своего.
      Действительно, за то, чтобы предать Марата суду, высказались двести двадцать депутатов, против - девяносто два, семь человек голосовали за отсрочку и сорок восемь воздержались.
      Фактически за обвинительный декрет проголосовало менее одной трети Конвента, и тем не менее декрет был принят и передан в Чрезвычайный трибунал.
      Друг народа нимало не был смущен происшедшим; наоборот, он был доволен. Как он и думал, история с якобинским циркуляром и обвинение его, проведенное в Конвенте, содействовали подъему революции. Его враги прогадывали на этом деле несравненно больше, чем он.
      Действительно, давно уже не было такого оживления в столице, как в апрельские дни. Повсюду собирались толпы санкюлотов, мужчин и женщин. Ораторы, словно в октябре 1789 года, выступали в парках и на площадях. Они доказывали народу, что борьба против богачей, за хлеб, за прогрессивное обложение и за Марата - это разные части единого целого. И народ все активнее вступал в борьбу.
      15 апреля тридцать пять секций Парижа, поддержанные Коммуной, подали в Конвент петицию против двадцати двух жирондистов во главе с Бриссо. Петиция, подписанная мэром Пашем, требовала изгнания из Конвента и ареста "государственных людей".
      Адреса в поддержку Марата шли из народных обществ разных районов Франции.
      Но и сам Марат ни на день не прекращал своей деятельности. Его газета продолжала регулярно выходить, он засыпал Конвент и Якобинский клуб посланиями, в которых обличал своих врагов и требовал незамедлительно назначить день суда.
      23 апреля общественный обвинитель объявил, что судебное заседание, посвященное делу Марата, будет происходить завтра, 24 апреля.
      И тогда Марат перестал скрываться. В тот же вечер, сопровождаемый толпой верных соратников, он сам явился в полицейское управление и потребовал, чтобы его заключили в тюрьму.
      Даже находясь в тюрьме, он оставался под бдительной охраной народа. Люди всю ночь дежурили у здания тюрьмы и следили за тем, какую пищу тюремная прислуга носит Марату и запечатаны ли бутылки с питьем, предназначенным для него.
      24 апреля ровно в десять часов утра начался суд.
      К этому времени Дворец правосудия был забит до отказа. Люди приходили с ночи, чтобы занять места. Не только отсек для публики в зале суда, но все коридоры, комнаты и прихожие, примыкавшие к Чрезвычайному трибуналу, а также близлежащие улицы и набережная вплоть до Нового моста были заполнены почитателями Друга народа.
      Он вошел твердой поступью и остановился на середине зала, гордо подняв голову и скрестив руки на груди. Прежде чем общественный обвинитель или кто-либо из четверых судей успел произнести слово, он, попирая все регламенты, сам обратился к суду:
      - Граждане, не преступник предстал перед вами, но Друг народа, апостол и мученик свободы. Уже давно его травят неумолимые враги отечества, и сегодня его преследует гнусная клика "государственных людей". Он благодарит своих преследователей за то, что они дают ему возможность со всем блеском показать свою невиновность и покрыть их позором. Если я появился перед судьями, то лишь затем, чтобы снять пелену с глаз людей, все еще заблуждающихся на мой счет, да еще для того, чтобы лучше служить отечеству и обеспечить победу делу свободы. Полный доверия к просвещенности, справедливости, гражданственности этого трибунала, я прошу внимательно и всесторонне разобраться в поднятом вопросе, без снисхождения, но строго и нелицеприятно.
      Эта спокойная, полная достоинства речь вызвала бурю восторга у зрителей. Но Марат, обернувшись к аплодирующей и кричащей публике, сказал:
      - Граждане, мое дело - это ваше дело, это дело свободы. Я прошу вас соблюдать полное спокойствие, чтобы не дать повода преследующим меня клеветать на вас и обвинять в нажиме на решение суда...
      И дальше подсудимый продолжал вести заседание. Уверенный, спокойный, с чувством собственного достоинства, он сам направлял ход процесса, четко разбивая все обвинения и обращая их против тех, кем они были выдвинуты. Обвинительный акт "государственных людей" рассыпался, словно карточный домик.
      В последний момент они пытались было сразить своего врага с помощью грубо составленной фальшивки, но и этот их ход оказался разоблаченным.
      Присяжные удалились и через три четверти часа сообщили свое решение:
      "Трибунал признает невиновным Жана Поля Марата в предъявленных ему обвинениях и постановляет, что он должен быть немедленно освобожден".
      Шел четвертый час утреннего заседания Конвента.
      Обсуждался проект новой конституции.
      Но обстановка в зале не соответствовала серьезности темы. Значительная часть депутатов не слушала ораторов; люди переговаривались друг с другом и нет-нет да поглядывали на дверь.
      Все ждали, чем кончится дело Марата.
      Уже Робеспьер произнес речь об условном характере права собственности, уже Сен-Жюст после своего выступления спускался с трибуны, как вдруг жандарм, вошедший в зал, наклонился к председателю - им по иронии судьбы был Лассурс, один из самых жестоких врагов Марата, - и что-то шепнул ему на ухо. Депутат Давид потребовал, чтобы председатель доложил Собранию о ходе суда над Маратом, и тот, вдруг побледневший и словно обмякший, чуть слышно промямлил:
      - Он возвращается... Сейчас он будет здесь...
      Что тут началось! Несколько депутатов быстро поднялись и вышли из зала, другие стали бурно требовать закрытия заседания, третьи пожимали друг другу руки и всем своим видом выражали радость.
      К решетке подошел человек из народа и громким голосом заявил:
      - Мы привели к вам обратно славного Марата. Он всегда был нашим другом, а мы всегда стояли за него. И если когда-либо над ним вновь нависнет угроза, тот, кто захочет получить голову Марата, раньше получит мою голову!
      А затем появился Марат.
      Увенчанный лавровым венком, спокойный и величественный, он казался подлинным античным героем. Многие члены Горы бросились ему навстречу, на галереях кричали и подбрасывали вверх шляпы и красные колпаки.
      Марат, поднятый множеством рук на трибуну, сказал:
      - Законодатели! Свидетельства патриотизма и радости, вспыхнувшие в этом зале, являются данью уважения к национальному представительству, к одному из ваших братьев, священные права которого были нарушены. Перед вами гражданин, который был обвинен, но теперь совершенно оправдан. Его сердце чисто. Со всей энергией, данной ему небом, он будет продолжать защиту прав человека, гражданина и народа.
      Вновь шляпы полетели в воздух.
      Зал огласился криками:
      - Да здравствует республика!
      - Да здравствует Гора!
      - Да здравствует Марат!
      То был момент величайшего торжества Марата, его подлинный апофеоз.
      Жиронда, судорожно пытавшаяся его уничтожить, проиграла битву. И проиграла жизнь.
      - В этот день, - говорил позднее Марат, - я накинул веревку им на шею...
      Они не сразу пали. Они пытались бороться.
      Но народ деятельно готовился к восстанию против ига Жиронды. "Бешеные" сформировали повстанческий комитет, наладили связь с Коммуной, вооружали патриотов.
      Марат ждал, пока плод созреет.
      Еще 1 апреля он сказал у якобинцев:
      - Когда час наступит, я дам сигнал!..
      И он не обманул веривших ему.
      31 мая он сам поднялся на башню ратуши и ударил в набат. Это был сигнал к восстанию.
      И все же, как генерал, уверенный в победе, как вождь, который твердо знает, что последнее слово за ним, в этот день он предоставил поле боя в Конвенте своему союзнику Робеспьеру.
      - Ты хотел добиться победы мирными средствами? Что ж, на, попробуй...
      Неподкупный попробовал. Он произнес свою блистательную тираду против Бриссо и его сообщников. Он потребовал обвинительного декрета против вожаков Жиронды. Тщетно. Стараниями лукавого Барера и других соглашателей победа остановилась на полпути. "Мирные средства" не принесли плодов.
      И тут Друг народа подал новый сигнал.
      С утра 2 июня Конвент был полностью окружен армией повстанцев. Сто шестьдесят три орудия были направлены на его фасад. Санкюлот Анрио, новый главнокомандующий национальной гвардией, проверял посты. Теперь "государственным людям" было не вырваться из кольца осады!..
      Париж кишел, точно муравейник. Друг народа молнией носился по городу. Люди, чувствуя в нем гения революции и своего страстного защитника, с мольбою протягивали к нему руки:
      - Марат, спаси нас!..
      В ратуше он произнес пламенную речь, начинавшуюся словами:
      - Поднимайся, народ-властелин!..
      А потом, в Конвенте, он руководил последним туром борьбы. Он отдавал распоряжения, повелительным тоном указывал, кого внести в список подлежавших аресту, кого вычеркнуть из него. И никто не подумал спорить, никому из великих мужей Конвента даже в голову не пришло, что можно ослушаться Марата!..
      Да, это был его день.
      И день этот закончился так, как должен был закончиться: Жиронда пала. Ее лидеры были выведены из состава Конвента и подверглись аресту.
      Вопрос "Жиронда или Гора?" решился в пользу Горы.
      Часть третья
      ВТОРОЙ ТРИУМВИРАТ
      1. СМЕРТЬ МАРАТА
      - Умер Марат!.. Друга народа нет больше с нами!.. Они убили его!..
      Страшная весть передавалась из уст в уста. Тысячи людей с разных концов Парижа тянулись к улице Кордельеров. Против дома No 30 толпа была настолько густой, что отряд жандармов во главе с комиссаром едва смог пробиться к подъезду. На всех лицах, усталых, изможденных лицах простых людей, были написаны скорбь, отчаяние, гнев.
      Вдруг кто-то крикнул:
      - Ее ведут!
      Из дверей показалась группа во главе с комиссаром, который придерживал за связанные руки девушку в светлом платье. Глаза ее были широко раскрыты. При виде толпы она отпрянула.
      Вверх поднялись сотни кулаков.
      - Смерть убийце! Пусть немедленно ответит за свое преступление!..
      Многоголосый рев захлестнул улицу. Арестованная была близка к обмороку. Но комиссар, подняв руку, стал увещевать разъяренных, смятенных людей:
      - Из уважения к памяти Друга народа никто не посмеет нарушить закон! Кто любит Марата, должен вести себя с достоинством. Правосудие будет скорым и справедливым!
      И толпа, вдруг притихшая, послушно расступилась, чтобы пропустить тюремную карету.
      Ее звали Мари Шарлотта Корде д'Армон.
      Она происходила из знатного, но обедневшего рода.
      Рано лишившись родителей, Шарлотта воспитывалась в монастыре, а потом жила в Кане у тетки, которая выделила ей плохонькую комнатку и этим ограничила свои заботы о девушке.
      Не отличаясь красотой и, главное, будучи бедной, Шарлотта не могла и не желала вращаться в том кругу, к которому принадлежала по рождению. Ей оставалось одиночество и книжные полки, на которых можно было найти нечто созвучное настрою ее души.
      Революция ужаснула юную аристократку. Ее братья эмигрировали, она же с болезненным любопытством присматривалась к ходу событий. Ей были ненавистны санкюлоты. В жирондистах она увидела порядочных людей, стремившихся обуздать чернь и даже пытавшихся спасти монарха.
      Нет ничего удивительного, что падение Жиронды обострило ненависть Шарлотты Корде. У нее появилась навязчивая идея: она вообразила себя девой-мстительницей. Она решилась на убийство. Но кого же? Здесь ей подсказали те, во имя которых она решилась действовать.
      Вскоре после 2 июня многие видные жирондисты, в том числе Петион, Луве и Барбару, бежали из Парижа и прибыли в Кан, который стал одним из центров антиправительственного мятежа. Шарлотта усиленно посещала собрания заговорщиков. Они быстро разобрались, с кем имеют дело, и внушили ей, что главный враг - Марат. Именно он жаждал крови достойных людей. Именно он вел дело к анархии. Именно он повинен в смерти короля.
      Жирондисты вложили нож в руки экзальтированной маньячки.
      Оставалось выполнить их черный замысел.
      Рано утром 9 июля 1793 года Шарлотта Корде навсегда покинула старый дом в Кане. Через два дня она была в столице. В субботу 13 июля, умело спрятав нож в складках платья, она наняла извозчика и крикнула:
      - К гражданину Марату.
      Шарлотта догадывалась, что весь Париж знает о месте жительства Друга народа. Действительно, возница доставил ее прямо на улицу Кордельеров, к дому No 30.
      Дважды в течение дня она пыталась проникнуть в квартиру Марата. Но безуспешно. Марат был болен, и Симонна преданно охраняла его покой.
      Болезнь Друга народа была продолжительной и тяжелой. Годы подполья наградили его жестокой экземой, уложившей трибуна в постель. Но он не желал прекращать работу. Чтобы облегчить страдания мужа, Симонна, по совету врачей, ежедневно готовила ему серные ванны, ослаблявшие нестерпимый зуд кожи. Марат приспособился работать, сидя в ванне: он прикреплял к ее краям доску, на которой писал, как на пюпитре. Так было и в этот роковой день, 13 июля.
      Отчаявшись проникнуть к своей жертве, Шарлотта оставила записку. В ней были слова: "Я приехала из Кана. Мне нужно открыть вам важные тайны, которые спасут республику. Кроме того, я подвергаюсь гонениям за дело свободы, я несчастна; этого достаточно, чтобы я имела право на ваше покровительство".
      Убийца знала, что сердце Марата открыто для всех обездоленных и угнетенных; на этом она и решила сыграть.
      Действительно, когда Шарлотта явилась в третий раз, ее впустили. Симонна проводила ее в ванную комнату и притворила дверь, чтобы не мешать разговору.
      Разговор был недолгим.
      Шарлотта улучила момент, выхватила нож и нанесла Другу народа удар в самое сердце.
      Он успел крикнуть:
      - Ко мне, моя дорогая!..
      Это были его последние слова.
      Тело Марата выставили в церкви Кордельеров на помосте, украшенном трехцветной драпировкой. Голову увенчали лавровым венком. Тут же лежал клинок убийцы, темный от крови.
      Смертное ложе Марата осыпали цветами. Жгли благовония. Секции одна за другой шли, чтобы проститься со своим вождем. Час убегал за часом, но людской поток не иссякал - казалось, ему не будет конца. Скорбь застилала все. Люди клялись отомстить. Клятвы давали на почерневшем ноже, как на Евангелии.
      Художник Давид заканчивал набросок головы Марата. Этот эскиз лег в основу картины, выставленной для всенародного обозрения во дворе Лувра. "О, этого человека я писал сердцем!" - говорил Давид. Выполненная в светлых тонах, картина поражала античной суровостью и простотой. И люди шли снова, чтобы увидеть своего Друга. Он жив! Он будет жить вечно! Его убийцы просчитались. Марат так же бессмертен, как неистребима идея свободы.
      Похороны Друга народа происходили ночью 16 июля.
      На скорбной процессии присутствовал Конвент в полном составе. Факелы ярко пылали. Председатель Конвента произносил последнее слово у склепа в саду Кордельеров. Присутствующие с обнаженными головами внимали оратору.
      Лицо Робеспьера при необычном освещении казалось восковым. Тело свела усталость: позади остался такой напряженный день! Он полузакрыл глаза. Мысли проносились с необычайной быстротой.
      Итак, удар нанесен. Удар из-за угла, достойный Иуды. Неподкупный долго верил, что можно обойтись без пролития крови. И вот результат. Кровь все же пролилась, но чья?..
      Председатель продолжал говорить. Максимилиан не слушал его. Он думал о недавнем прошлом. Сколько зла принесли жирондисты своей демагогией, как замедляли они победный ход революции! Вот яркое тому доказательство: едва отстранили их лидеров - и за полтора месяца якобинцы сумели сделать для народа больше, чем жирондисты и фельяны сделали за все годы своей бесполезной власти! Буквально в две недели был обсужден и утвержден текст новой конституции, вдохновленной учением великого Руссо и проникнутой искренним стремлением к широкой политической свободе. Одновременно принялись за коренной вопрос, от которого отмахивались все предшествующие партии и группировки: за вопрос аграрный. Уже на следующий день после падения Жиронды Конвент предписал разделить на мелкие доли все поместья эмигрантов. Образовавшиеся участки надлежало пустить в продажу на льготных условиях, с длительной рассрочкой. Через неделю был принят новый закон, передававший крестьянам общинные земли. Наконец, подготовили декрет о полной и окончательной отмене всех феодальных повинностей. Эти смелые акты должны были сплотить вокруг Горы широкие массы крестьян. Крестьянство становилось мощной опорой новой республики в борьбе с армиями иностранцев и внутренним врагом.
      Да, все это были замечательные дела. И нельзя забывать, что происходили они под грохот сражений, в период трудностей поистине беспримерных. В то время как пять иностранных армий теснили обескровленные французские войска, англичане усиливали блокаду и высаживали десанты, а в шестидесяти департаментах разгорались организованные жирондистами контрреволюционные путчи. Огненное кольцо все туже сжимало молодую якобинскую республику...
      Председатель закончил речь. Многие факелы догорели, их заменяли новыми. Высокие силуэты домов, чуть заметные сквозь деревья на фоне сине-черного неба, казались фантастическими. Раздался отдаленный раскат грома. Прощай, Друг народа, прощай, старый соратник! Дело, за которое ты погиб, продолжим мы; мы доведем его до полной победы...
      Неподкупный следил за движением бесконечной ленты. Вот идут члены Коммуны, представители клубов, трибунала, революционных комитетов, рядовые санкюлоты. Они, видимо, очень любили покойного...
      А вот Максимилиан его не любил.
      Слишком разные люди, слишком разные темпераменты. Они по-разному смотрели на многое и не могли понять до конца один другого. И все же Робеспьер удивлялся цинизму, с которым Дантон, не переваривавший Марата, заявил:
      - Его смерть принесла больше пользы делу свободы, нежели его жизнь, так как она показала, откуда грозят нам убийцы...
      Мягко выражаясь - двусмысленная фраза.
      Ведь они были бойцами из одного отряда, они боролись плечом к плечу за общее дело, и много ли еще оставалось революционеров закалки Друга народа? О, жирондисты знали, в чье сердце вонзали нож рукою Шарлотты Корде! Они устранили Марата в час, когда его бурная энергия была особенно необходима. Когда-то они окрестили трех боровшихся против них вождей Горы "триумвирами". Марат, Дантон, Робеспьер - вот три имени, вызывавшие ужас и ненависть большинства на первых заседаниях Конвента. Триумвират, облеченный доверием народа, бесстрашно делал свое дело. Три вождя, если иногда и расходились в частностях, в основном неизменно сохраняли единодушие. Они защищали Коммуну от нападок "государственных людей", они были едины в дни сокрушения Жиронды.
      И вот триумвирата больше не существует. Марат ушел навсегда. А Дантон...
      Неподкупный искоса оглядывает огромную фигуру Дантона. Какая у него отталкивающая внешность! Какое ужасное лицо, изрытое оспой, с перебитым носом! Недаром его называют циклопом. При свете факелов глазные впадины кажутся черными ямами - маленьких запавших глазок почти не видно. Зато преувеличенно большими представляются челюсти, страшные челюсти бульдога.
      Казалось бы, эти челюсти должны брать мертвой хваткой.
      Но нет! Бульдог не так страшен, как можно думать. Робеспьер хорошо знал, что он бывает очень добродушным. Добродушным? Не то слово, правильнее сказать - слабым, нерешительным, склонным к компромиссу. Он любил жизнь, но жизнь для себя. Максимилиан не может без отвращения вспомнить, что слышал недавно о Дантоне. Обедая в кругу друзей и будучи под хмельком, циклоп разоткровенничался. Он во всеуслышание заявил, что наступает его черед пользоваться жизнью. Роскошные дворцы, тонкие яства, шикарные женщины - вот что должно наградить его за преданность революции! Ведь революция, рассуждал Дантон, в сущности, не что иное, как борьба за власть, а всякая выигранная битва должна окончиться дележом между победителями добычи, взятой у побежденных!.. Он проводит время в сладострастии и пирах, когда республике угрожает смертельная опасность. Полгода назад умерла любимая жена Дантона, которую Максимилиан знал и глубоко уважал. Искренне сочувствуя горю своего товарища, Робеспьер тотчас же написал ему душевное, соболезнующее письмо, которое сегодня с радостью забрал бы обратно. Скорбь Жоржа казалась безутешной. И что же? Прошло едва четыре месяца, а он снова женится, да еще при каких обстоятельствах! Невесте - пятнадцать лет, ее родители - католики и реакционеры, а его, Робеспьера, на свадьбу не пригласили - говорят, она проводилась тайно и по церковному обряду... Слово "добродетель" вызывает у Дантона смех. Но как может стать защитником свободы человек, которому чужда мысль о морали?
      И правда, в делах служебных он тот же самый, что и в делах домашних. Конечно, не хотелось бы верить разговорам о продажности Дантона, о его склонности к казнокрадству. Но ведь состояние Дантона за годы революции выросло во много раз - это известно каждому... А постоянное якшание его с политическими проходимцами? А его деятельность совместно с Барером в первом Комитете общественного спасения, который Марат называл "Комитетом общественной погибели"? Все знают, что этот "Комитет Дантона" не обнаружил ни воли, ни способности преодолеть опасности, угрожавшие стране, дал бежать многим вождям Жиронды и проморгал возникновение цепи мятежей в департаментах. Как объяснить все это? Дантон в свое время сделал немало для республики. Но не хочет ли он теперь сказать роковое слово "остановись!", то самое слово, которое произнесли некогда Барнав и Бриссо?..
      Нет, Неподкупный не в силах по-прежнему относиться к Дантону. Пусть кое-что и преувеличено, но... Но его революционная совесть, его щепетильность, его гражданское целомудрие не позволяли причислять к своим друзьям и соратникам подобного человека. Робеспьера считают склонным к подозрительности. Да, он подозрителен по отношению к тем, кто скомпрометировал себя на службе народу, кто думает о себе больше, чем о благе родины... Посмотрим. Время покажет. А пока якобинцы по совету Робеспьера настояли на переизбрании неустойчивого Комитета общественного спасения. Незадолго до смерти Марата, 10 июля, Дантон был исключен из комитета и туда вошли близкие политические единомышленники и друзья Робеспьера - Кутон и Сен-Жюст.
      Вот они, рядом. Оба молодые, оба беззаветно преданные делу революции. Это люди иного склада, чем Дантон. Они мало дорожат личным благополучием. Их не купить щедрым подарком или хорошим обедом. Кутон - старый соратник, настоящий рыцарь революции. Как проницателен его взгляд, как утонченно выражение лица! Он истинный гуманист, он любит народ глубокой любовью. Он может быть мягким и великодушным, но, когда это необходимо, он становится беспощадным. Его сильный дух не сломило личное горе. Кутон тяжело болен. Болезнь парализовала ноги, он стал калекой и передвигался в кресле на колесах. Но это не сделало его слабым. Кутон всегда на своем посту и всегда верен общему делу.
      А Сен-Жюст? О, на него Максимилиан не может смотреть без легкого трепета.
      Сен-Жюст - это необычайное, неповторимое явление природы. Вот он стоит в первом ряду членов Конвента. Ему двадцать шесть лет. Он строен, изящен, его прекрасные длинные волосы спадают на плечи. В правом ухе серьга. Тонкое батистовое жабо закрывает вырез камзола. Костюм превосходно сшит. Лицо греческого бога: красивое, холодное, строгое. Кто это? Представитель золотой молодежи? Дамский угодник? Или, быть может, просто мраморное изваяние? Нет, это страстный борец, талантливый, упрямый, непреклонный. Сын кавалера ордена святого Людовика - высшей военной награды при старом порядке, Антуан Сен-Жюст с юности посвятил себя делу революции. Однажды, положив руку на горящие уголья, он дал клятву победить или погибнуть. Его идеалом стал Робеспьер. У Максимилиана хранилось письмо, датированное августом 1790 года, в котором безвестный тогда Сен-Жюст называл его богом, творящим чудеса. Двадцати четырех лет он был избран в Конвент. "В жизни силен только тот, кто не боится смерти", говорил Сен-Жюст. "Дерзать - в этом вся революционная тактика". И он не боялся смерти. Он дерзал. Его смелость была спокойной, обдуманной. Он наносил удары, не предупреждая. Сен-Жюст, как и Робеспьер, весь принадлежал общественному делу. Как и Робеспьер, он не знал семьи и личной жизни. Когда-то, на заре юности, он страстно любил. Но возлюбленная не стала невестой. Родители девушки, не посчитавшись с взаимностью чувств, отдали дочь за другого. С тех пор все женщины умерли для Сен-Жюста. Замкнутый и строгий, он действовал только во имя высших принципов. Его непоколебимость по временам пугала даже Неподкупного.
      Так движется революция. Уходят одни, и приходят другие.
      Если первого триумвирата больше нет, то на смену ему грядет второй триумвират, союз трех вождей революции, которые сумеют довести ее до победного конца!..
      ...Максимилиан очнулся от мыслей. Предрассветная сырость неприятно щекотала спину. Вход в склеп завален камнями. Все кончено. А жизнь идет своим чередом. Новый день готовит новые задачи.
      2. ВО ИМЯ ОБЩЕСТВЕННОГО СПАСЕНИЯ...
      - Теория революционного правительства, - говорил Робеспьер в Якобинском клубе, - так же нова, как и революция, которая его создала. Было бы бесполезно искать эту теорию в трудах писателей и философов, которые не предвидели нашей революции, или в законах, с помощью которых управляют тираны. Главная задача конституционного правительства - охранять республику; задача правительства революционного - заложить ее основы.
      Революция - это борьба за завоевание свободы, борьба против всех ее врагов, конституция - мирный режим свободы, уже одержавшей победу. Революционное правительство должно проявлять чрезвычайную активность именно потому, что оно находится как бы на военном положении.
      Революционное правительство обязано обеспечить всем гражданам полную национальную охрану. Врагов народа оно должно присуждать только к смерти.
      Эта теория с такой четкостью и остротой была сформулирована Неподкупным в конце декабря 1793 года, когда революционное правительство стало фактом. Вождь якобинцев не был столь решителен в августе - сентябре, когда закладывались первые камни в фундаменте нового строя. Строй этот вызвали к жизни обстоятельства, совершенно не зависящие от воли Робеспьера.
      Убийство Марата было лишь частью плана, задуманного "государственными людьми". То катастрофическое положение, которое переживала Франция в сентябре прошлого года, могло показаться чуть ли не легким по сравнению с тем, что выпало теперь на долю якобинской республики.
      Восстание 31 мая - 2 июня открыло дорогу гражданской войне. Отдельные вспышки контрреволюции, имевшие место раньше, превращались в общий пожар, охвативший две трети страны. Лидеры повергнутой партии, объединяясь с бывшими аристократами и фельянами, организовали целую цепь мятежей, кольцом опоясавшую Париж и центральные районы Франции. В Нормандии и Лангедоке, в Бретани, Вандее и Провансе, в Бордо, Лионе, Ниме, Марселе и Тулоне - повсюду в богатых провинциях и крупных центрах свирепствовал разнузданный белый* террор. Потоками лилась кровь патриотов. Вандейские роялисты вырезали целые города и спешили на соединение с армиями интервентов.