Император Франц чувствовал себя словно карась на сковородке. Он не знал, как поступить.

С одной стороны, он не хотел полного поражения Наполеона, с некоторых пор ставшего ему близким родственником. Впрочем, дело здесь не только и не столько в родстве: австрийский император как огня боялся усиления России и желал бы всегда сохранять ей противовес.

Но, с другой стороны, не будучи слепым, он видел, к чему идет дело, и в преддверии гибели Французской империи не желал конфликтовать с союзниками. На всякий случай он уже заключил «перемирие» с Россией (с которой — как союзник Наполеона — должен был находиться в состоянии войны), что вызвало — он знал это — сильное раздражение его зятя.

После тайной консультации с уполномоченными России и Пруссии Франц отправил в Дрезден своего лучшего дипломата, графа Клемента Меттерниха, чтобы тот прощупал почву для серьезных переговоров и по возможности безболезненно уладил дело.

Наполеон принял австрийца не слишком ласково. Он начал с угроз, прямо обвиняя Австрию в намерении примкнуть к коалиции.

Меттерних с жаром уверял, что его правительство ни о чем подобном и не помышляет.

Наполеон покачал головой.

— Не лгите, граф. Я вижу: вы жаждете воевать со мной. Видимо, уроки не идут людям на пользу. Русские и пруссаки, несмотря на жестокий опыт, осмелев после событий прошлой зимы, дерзнули снова пойти против меня — и я их побил. Вы тоже хотите получить изрядную взбучку? Хорошо, вы получите ее. Назначаю вам свидание в Вене в октябре!

Меттерних отступил на шаг, учтиво поклонился и сказал, твердо нажимая на каждое слово:

— Сир, мы хотим одного: устойчивого мира.

— Любопытно, на каких условиях?

— Почти без всяких условий. Ваше величество почти полностью сохранит то, что вы имеете на сегодня…

— Почти?.. Что значит ваше «почти»?

— За вами, сир, останутся все ваши завоевания. Вы лишь должны будете возвратить нам Иллирию, освободить Гамбург, Любек и Бремен, оставить герцогство Варшавское и отказаться от протектората над Рейнским союзом…

Наполеон вскочил.

— Только-то и всего?! Прекрасно! Но почему же так мало? О, я знаю ваш секрет. Сегодня вы просите Иллирию, а потом пожелаете Венецию, затем Тоскану и всю Италию; ваши друзья русские захотят всю Польшу, пруссаки — Саксонию, англичане — Бельгию и Голландию. Да если я уступлю сегодня, завтра вы потребуете все это, и мне волей-неволей придется воевать. Так давайте уж лучше начнем сегодня!

— Государь, вы ошибаетесь. Вам предлагают славный, почетный мир.

— Все это невозможно, — успокоившись, задумчиво произнес Наполеон. — Учтите: ваши государи родились на троне, они не могут понять чувств, которые меня одолевают. Они возвратятся побежденными в свои столицы, и для них это не станет катастрофой. А я солдат, мне для стабильности нужны честь, слава, победы. Я не могу показаться униженным перед своим народом. Мне нужно оставаться великим, прославленным, вызывающим восхищение!

«О, как ты откровенен сегодня! — подумал Меттерних. — Такого от тебя я не слышал никогда, да и вряд ли слышал кто другой. Видимо, ты понял наконец, что дело твое дрянь, совсем дрянь». Наполеону же он ответил с нарочитой печалью в голосе:

— Ваше величество, если вы так решили и попытаетесь провести в жизнь свое решение, то война окажется бесконечной. Но ведь Европа утомлена войной и жаждет мира… А вы, сир, разве не нуждаетесь в нем? Я только что проходил мимо ваших полков. Ваши новые солдаты — неоперившиеся птенцы. Когда и это поколение будет уничтожено, произведете ли вы следующий набор, призовете ли еще более молодых?

Тут Наполеона вдруг обуял припадок ярости, один из тех приступов, которые с ним случались нечасто, но во время которых он терял контроль над собой, впадал в истерику:

— Как вы смеете читать мне нравоучения! Да что вы смыслите в этом, вы, человек сугубо штатский, не нюхавший пороха, не живший в лагере и не привыкший презирать свою и чужую жизнь? Что для меня значат какие-то двести тысяч человек, безразлично, старых или малых?..

«Да он швыряется людьми, словно щепками! Какой нескрываемый, чудовищный цинизм!» — подумал прожженный циник, услышав эти слова. А Наполеон продолжал, понемногу сбавляя тон:

— Правильно, я потерял в России двести тысяч… Ну и что из этого? Половину их составлял всякий сброд — поляки, итальянцы, немцы!..

— Допустим, вы правы, сир. Но согласитесь, что это не такой аргумент, который следует приводить, говоря с немцем!

Наполеон словно не расслышал его. Смерив австрийца презрительным взглядом, он вдруг спросил:

— Скажите, милейший, а сколько вам заплатили англичане?

Меттерних, словно ошпаренный, выскочил из приемной.

У дверей его ждал Бертье.

— Ну как? — спросил маршал, жаждавший успеха в переговорах.

— Ваш повелитель сошел с ума! — ответил, не останавливаясь, дипломат.

10 августа истекал срок перемирия.

А на следующий день Австрия объявила войну Наполеону.

Формирование новой коалиции завершилось.

В этот момент на исторической арене вдруг снова появился генерал Моро.

После провала попытки договориться с Наполеоном союзники по совету Бернадотта решили обратиться к старому боевому товарищу бывшего маршала, к опальному полководцу и несостоявшемуся вождю филадельфов, по-прежнему проживавшему в Америке.

Хотя, в отличие от Бернадотта, Моро не изменил своей республиканской религии, возможность сразиться с давним соперником и непримиримым врагом показалась ему соблазнительной. Он прибыл в Европу и вступил в соглашение с Александром.

Русский царь, в то время не исключавший возможности вернуть Францию к республиканскому режиму, встретил прославленного полководца с распростертыми объятиями. Не строя иллюзий в отношении союзных генералов, возглавлявших коалицию, Александр считал лишь одного Моро достойным соперником Наполеона. Исходя из этого, царь рассчитывал заменить им бездарного Шварценберга, числившегося главнокомандующим всех союзных армий.

Но судьба распорядилась иначе.

27 августа произошло первое после окончания перемирия большое сражение — битва при Дрездене.

Группа союзных военачальников во главе с Александром и Моро, расположившись на удобной возвышенности, наблюдала за полем боя.

Вдруг ядро, пущенное с французской стороны, ударило в самый центр группы.

Александр остался невредим.

Ядро пробило круп лошади Моро и раздробило ему обе ноги…

Позднее уверяли, будто этот выстрел произвел сам Наполеон. Разглядев в подзорную трубу своего смертельного врага, он решил тряхнуть стариной, вспомнил профессию артиллериста и сделал этот необыкновенно меткий выстрел.

Конечно, то была одна из наполеоновских легенд.

Великий архонт филадельфов умер несколько дней спустя.

Перед смертью он успел дать русскому царю два совета:

— Никогда не нападайте на те части, которыми руководит сам Наполеон; бейте подразделения, которыми командуют его военачальники.

— Потерпев поражение, не спешите вступать в переговоры с Наполеоном; проявляйте упорство, и вы сломите его волю.

Александр, чтивший Моро как бога войны, хорошо запомнил обе рекомендации.

Победа под Дрезденом была последней победой французского императора в этой кампании.

Дальше начались неудачи.

Генерал Вандам был разбит при Кульме и угодил в плен, французские части, рвавшиеся к Берлину, были отброшены Бернадоттом, прославленные маршалы Удино, Макдональд и Ней, терпя поражение за поражением, отходили на запад.

Освободительное движение превращалось во всеобщую освободительную войну.

Расстрелы Даву лишь увеличили упорство немцев.

Вновь поднял голову Тугенбунд.

Теперь Наполеон все надежды возлагал на генеральное сражение, к которому готовился очень тщательно.

Сражение это, известное под именем «битвы народов», произошло возле Лейпцига.

Оно началось 16 октября, продолжалось три дня и окончилось полным поражением и разгромом наполеоновской армии.

Кампания 1813 года завершилась.

На очереди была кампания 1814 года, в отличие от предыдущей, целиком проходившая на территории Франции.

Перед началом новых битв судьба еще раз бросила ему якорь спасения.

Потеряв почти полностью армию, утратив престиж вседержителя, гонимый восставшими народами из всех углов своей некогда монолитной империи, встреченный ледяным холодом населения родной страны, одним словом, ясно ощутив грань полного ухода в ничто, он вдруг получил неожиданную возможность удержаться на троне.

И не только удержаться, но и сохранить первоклассную державу.

Австрийский император по-прежнему не хотел падения своего зятя. Все те же соображения, усиливающиеся по мере приближения к развязке, заставили его сильно нажать на союзников. Пригрозив выходом из коалиции, Меттерних вынудил Англию, Россию и Пруссию попробовать еще раз договориться с Наполеоном.

Условия мира, предложенные ему в ноябре 1813 года, выглядели более чем соблазнительно: императору оставалась «милая Франция» в полном объеме; он должен был отказаться лишь от завоеваний, и без того утраченных. Он сохранял титул, власть, почет, те остатки армии, которые имелись налицо, и полную возможность куролесить в будущем.

Казалось бы, чего лучшего на грани падения он мог ожидать?

Но Наполеон остался верен себе.

Два месяца тянул он канитель, делая вид, что размышляет над условиями договора, а затем ответил союзникам:

— Я возмущен вашим гнусным проектом и считаю себя обесчещенным уже тем, что мне осмелились его предложить…

За эти два месяца он сумел собрать сто тысяч новобранцев и в ночь с 24 на 25 января 1814 года, покинув столицу, выехал к армии.

И снова он поразил весь мир.

Начало военных действий в 1814 году удивительно напоминало начало прошлогодней кампании: оно ознаменовалось победами Наполеона. Если его маршалы терпели неудачи и отступали (предсказание Моро оказалось верным), то сам он, ловко маневрируя и используя промахи врагов, наносил удар за ударом.

Но все это, несмотря на внешнюю эффектность, не могло изменить положения дел.

Силы его были исчерпаны, а союзники вводили новые и новые резервы.

И кроме всего прочего, именно теперь он совершил непростительную для великого полководца ошибку: сражаясь в Северной Франции и держа все наличные войска при себе, он оставил в тылу оголенный Париж.

Именно это обстоятельство в конце концов и использовали его враги.

А мысль об этом им подал не кто иной, как Шарль-Морис Талейран, князь Беневентский.

Он же посодействовал и реализации этой мысли.

События, связанные с делом Мале, вызвали в свое время короткую реплику Талейрана:

— Это начало конца.

Как и его соревнователь в политической интриге, Жозеф Фуше, князь Беневентский давно уловил приближение катастрофы в те дни, когда большинство политиков и не подозревало об этом.

Уже со времени эрфуртского свидания он стал платным осведомителем русского царя, еще раньше заключил подобное же соглашение с Меттернихом.

Двойной агент действовал очень осторожно, и все же Наполеон, не зная обо всем, догадывался о многом.

Но, будучи вполне уверен в измене князя Беневентского и удалив его от дел, он не обезвредил предателя. Непонятный просчет! Точно такой же, какой Наполеон допустил и в отношении своего бывшего министра полиции.

Теперь предстояло расплачиваться за это.

Надо быть справедливым: в последнее время интуиция не раз подсказывала императору необходимость устранения врага в собственном доме.

Так, после Лейпцига, вернувшись в Париж и встретив Талейрана, он грубо бросил ему:

— Зачем вы тут? Что вынюхиваете?.. Берегитесь! Если мне станет худо, вы умрете раньше меня!..

Теперь, в начале 1814 года, он написал своему брату Жозефу: «Следи за Талейраном; не забывай, это наш главный враг».

Наконец, из своей походной ставки отдал письменное распоряжение Савари: немедленно арестовать князя.

Но износившаяся машина уже утратила прежнюю четкость в работе.

Первый раз в жизни верный Савари нарушил приказ императора. И, не ведая того, тем самым подписал ему приговор.

17 марта в лагерь союзников пробрался старый агент Бурбонов и одновременно доверенный посланец Талейрана — граф Витроль.

Русский царь принял его.

Витроль передал Александру короткую записку от своего патрона, которую пояснил на словах.

Талейран усиленно советовал союзникам немедля идти в обход Наполеона, обещая, что Париж может быть взят без единого выстрела.

Эту мысль развил на союзническом совещании приближенный Александра корсиканец Поццо ди Борго, люто ненавидевший Наполеона.

— Нужно стремиться окончить войну не военным, а политическим способом… Коснитесь Парижа пальцем, и колосс Наполеона будет низвергнут, вы сломите меч, который не в состоянии вырвать из его рук!..

…Когда Наполеон узнал, что союзники, умело обойдя его главные силы, быстро движутся к столице, он схватился за голову:

— Какой поразительный ход!.. А я его проморгал… Вот уж никогда бы не поверил, что какой-то генерал у союзников способен додуматься до подобного!..

Если бы он знал, что здесь было дело не в генеральском уме…

Он тотчас покинул поле боя и вместе с армией бросился наперерез врагу.

Но опоздал.

В ночь на 31 марта он прибыл в Фонтенебло. И тут узнал, что союзники опередили его на несколько часов.

Капитуляция была уже подписана.

А днем 31 марта полки коалиции, предшествуемые русским императором, гордо гарцевавшим на белом коне, вступили в Париж.

Наполеон в Фонтенебло…

Что за материал для художника, психолога, историка, писателя!

О чем думал он, меряя шагами пустые залы дворца? Какие сомнения, сожаления, раскаяния, надежды тревожили беспокойный ум его в эти часы? Думал ли он о том, что в с е к о н ч е н о? Что остается последнее — отдаться на волю врагов или свести счеты с жизнью?..

Нет, нет и нет.

В эти часы он все еще в е р и л в п о б е д у.

Призвав Коленкура, он распорядился:

— Скачите в Париж. Идите к царю и к тем, другим. Объявите, что я согласен на мир. Что я готов принять условия, которые они недавно предлагали.

Коленкур испустил крик радости. Он поверил. Он бросился к руке властителя.

— Ваше величество… Наконец-то…

Наполеон сморщился.

— Я еще не кончил, Коленкур. Затуманьте им головы. Уверьте в чистоте наших помыслов. Протяните переговоры дня три. А я за это время успею подготовить армию, собрать войска из окрестных мест, и мы выбьем их из Парижа. Они еще узнают меня…

Коленкур судорожно глотнул воздух. Глупец! Пора бы ему изучить этот характер… А он поверил и раскис…

— Спешите, Коленкур.

Печально сникнув, тот удалился.

Талейран не отходил от царя. Он доложил, что Сенат созван, узурпатор низложен и установлено временное правительство во главе с ним, князем Беневентским. Правительство ожидает повелений его величества…

Когда наступил вечер, Талейран сказал:

— Государь, ночью в Тюильри вам будет небезопасно, да и не слишком удобно. Окажите мне великую честь — я предлагаю вам мой Монтиньон…

Александр покорно согласился.

К этому времени, окруженный фимиамом лести, раболепными заискиваниями и верноподданническими советами, он отказался от мысли восстановления республики во Франции. Но Бурбоны в лице Людовика XVIII и его ближайшей родни были ему безмерно антипатичны. Он искал какого-то другого решения.

Прибытие Коленкура несколько разрядило обстановку.

Союзники не скрывали злорадства.

— А, наконец-то взялся за ум… Теперь он, гордый властелин, в жалкой роли просителя…

— Поздно, — сказал Александр после недолгого раздумья. — Франция утомилась и больше не хочет Наполеона. Поглядите в окно. Эти манифестации, это проявление всеобщего восторга и доверия к нам свидетельствуют о полной невозможности того, чего он теперь желает.

«Если бы ты знал, что он ничего этого и не желает, а только ломает комедию», — подумал Коленкур.

— Поздно, — повторил за Александром Шварценберг. — Восемнадцать лет он потрясал народы и троны. И даже разбив его, мы предлагали почетный мир, но он не шел ни на какие уступки. А теперь слишком поздно…

…Коленкуру не удалось затянуть переговоры на три дня, его миссия окончилась очень быстро.

Когда он вернулся в Фонтенебло, император только что закончил смотр войскам. Он был воодушевлен. Обняв Коленкура за талию, он лихорадочно шептал:

— Они до последнего верны мне. Они поклялись победить или умереть. Слышите, Коленкур? Победить или умереть! Идемте обрадуем маршалов.

Но когда они вошли в аудиенц-зал, настроение Наполеона сразу изменилось. Маршалы Удино, Ней, Макдональд, Бертье стояли понуро и старались не глядеть в его сторону.

— Господа, — сказал Наполеон, — собирайтесь: мы идем на Париж.

Никто не пошевельнулся.

— Вы не поняли меня, господа?

Молчание было ему ответом.

— Армия умрет за меня, — горячился Наполеон. — Она только что поклялась мне в этом!

— Армия не двинется с места, — жестко отпарировал Ней.

Наполеон гневно сдвинул брови.

— Армия повинуется мне!

— Армия повинуется своим военачальникам, — эхом отозвался Ней.

Наполеон медленно отошел к столу. Только сейчас он начал понимать подлинное положение дел. Его лицо и фигура менялись буквально на глазах. Взор потух, щеки обвисли, спина сгорбилась.

— Чего же вы хотите от меня? — тихо спросил он, зная, что они ответят, и они ответили именно это:

— Отречения.

Повернувшись к столу, он взял перо и написал несколько фраз. Потом поднял глаза от бумаги и обвел взглядом маршалов.

— А может быть, мы пойдем на них? Мы их разобьем!

Ему никто не ответил.

Тогда он быстро поставил свою подпись и протянул им лист.

— Вот. Получите то, чего вы так страстно жаждете…

Это произошло днем 4 апреля.

Он отрекался в пользу сына, малолетнего короля римского, при регентстве императрицы Марии-Луизы. Вечером 5 апреля он отправил текст отречения в Париж. Отречение повезли Коленкур, Ней и Макдональд.

Александр принял их ласково; вариант, предложенный Наполеоном, показался ему вполне приемлемым. Австрийский император его полностью поддержал. Остальные союзники колебались.

Тем временем Сенат, созванный Талейраном, провозгласил низвержение всей династии Бонапартов и утвердил призвание на царство Людовика XVIII. А маршал Мармон, на поддержку которого Наполеон особенно надеялся, предал его и вместе со своими войсками перешел на сторону временного правительства.

Эти события изменили ситуацию.

Колебания прекратились. Теперь, после измены Мармона, нападение Наполеона на Париж становилось невозможным, и союзники, направляемые князем Беневентским, согласились с тем, что престол следует передать Бурбонам.

— Убедите вашего повелителя, — сказал Александр Коленкуру, — безропотно подчиниться року и отречься без всяких условий. Все, что только можно будет для него сделать, будет сделано.

6 апреля Наполеон выполнил требование союзников и отрекся, не ставя условий. Взамен утраченной империи он получал остров Эльбу, близ родной Корсики, — тот самый остров, на который когда-то собирался сослать Филиппа Буонарроти.

На миг императору показалось, что этого он не сможет пережить.

Подписав новое отречение и отправив маршалов, он решил покончить с собой и принял тщательно сберегаемый яд. Но яд, потерявший силу от долгого хранения, лишь заставил его жестоко промучиться несколько часов.

Трагикомедия шла к финалу. Вечером 6 апреля курс акций Французского банка поднялся вдвое. Подобного повышения не знали многие годы.

Так буржуазия страны ответила на падение своего недавнего кумира.

Глава пятая