К войне все было готово, но военных действий Наполеон не начинал, желая показать, что он не изменил мирным намерениям и не заинтересован в новых захватах.

12 апреля австрийцы стали перебрасывать передовые части через границы Баварии, союзной Франции. Это значило, что война началась.

Как обычно, Наполеон сразу поставил врага на место. Блестяще выиграв первое сражение, гоня перед собой эрцгерцога Карла, он направился к Вене и 13 мая овладел ею.

Но если он думал, что этим война закончится, то жестоко заблуждался. На этот раз австрийцы, два года готовившиеся к реваншу, не собирались так быстро сложить оружие. Всего через неделю французы потерпели жесточайшее поражение под Эсслингом, первое поражение, которое Наполеон (всегда трактовавший неудачи как победы) был вынужден официально признать.

В битве погиб маршал Ланн, один из талантливейших военачальников Франции.

Начался зловещий шепот: наконец-то! Зарвавшийся выскочка получил по заслугам! К двум недавним катастрофам — Байлену и Синтре — прибавилась третья, Эсслинг. Если в первых двух поражениях терпели подручные тирана, то здесь он собственной персоной получил афронт! Это значит, что конец приближается. Фортуна отвернулась от людоеда — не век же ему куролесить!..

Шептались между собой и родственники императора.

Одни со злорадством, другие со страхом.

— Боже мой, — ужасалась сестрица Полина, — теперь нас всех перережут!

Слова эти, хотя и сказанные тихо, стали достоянием гласности и передавались из уст в уста.

Но злорадствовали и ужасались не только шепотом.

Бравый майор Шилле формировал в Пруссии первые партизанские отряды. В Тироле простой крестьянин Андрей Гофер поднимал народ на борьбу и уже одерживал первые победы. В Испании маршалы Ней и Сульт отступали под натиском «оборванцев».

Даже римский папа, потерявший Рим и власть, теперь вдруг заговорил в полный голос. Пий VII, его кардиналы и многочисленные священники во всех церквах вели проповеди против «святотатца». Они утверждали и всячески внушали прихожанам, что Эсслинг — кара божья, заслуженное наказание тирану, обидчику и притеснителю католической церкви…

— Я еще не умер, — отвечал на все это Наполеон. — И католической братии отпевать меня рано.

И тут же показал, что означают на практике эти слова.

По его приказанию у папы был немедленно отобран Ватикан — его последнее пристанище, сам же Пий VII был арестован и пленником увезен в Савонну.

Так закончил свои отношения с церковью создатель Конкордата, восстановивший католицизм во Франции.

Все католики (да и не только католики) были потрясены этим актом. Он, этот изверг, осмелился поднять руку на святого отца! Да кто же теперь посмеет отрицать, что это и есть антихрист!

Между тем «антихрист» не терял бодрости. Сидя в Шенбруннском дворце, он умудрялся контролировать все, даже самые отдаленные, уголки своей империи. Он писал строгие письма родственникам, отдавал приказания маршалам, воюющим в Испании, следил за каждым шагом Фуше. В период подготовки генерального сражения, которое, по его мысли, должно было поставить точку в войне, он особенно много занимался деятельностью европейских тайных обществ, в первую очередь филадельфов.

Перед решающими событиями Наполеон имел обыкновение просматривать списки высшего и среднего командного состава, которому предстояло принять участие в очередном деле. Сейчас, когда он погрузился в подобный просмотр, его внимание привлекло имя полковника Жака-Жозефа Уде. Из донесений агентурной разведки император знал, что этот офицер тесно связан с филадельфами и пользуется у них особым уважением и почетом. Он тут же вспомнил о своей единственной встрече с Уде и о беседе, которая тогда произошла между ними и закончилась ничем. И вот теперь этот оппозиционер, некогда смещенный с должности коменданта одного из укрепленных островов, оказался участником кампании и одним из тех, от кого зависит исход решающей битвы.

По требованию Наполеона Уде был разыскан и предстал перед ним.

И вновь он рассматривал этого худощавого невысокого человека с черными, чуть вьющимися, коротко подстриженными волосами и внимательным взглядом серых глаз.

После затянувшейся паузы он сказал:

— А вы совсем не изменились, Уде. Мы ведь не впервые встречаемся с вами. Помните, с чем была связана наша предыдущая встреча?

— Я все помню, сир.

— Вот и прекрасно. Я тогда ведь обещал вам генеральский чин…

Уде не шелохнулся.

— Наступил момент, — продолжал Наполеон, — когда обещание должно быть выполнено. Мы накануне великой битвы, и закончите ее вы бригадным генералом.

Уде чуть поклонился.

Наполеон зорко взглянул на него.

— Хотя, по правде говоря, вы не заслуживаете такой чести. Ваше поведение, полковник, далеко не безупречно.

Наполеон ждал вопроса, но вопроса не последовало.

Молчаливое противостояние Уде начинало раздражать императора. И следующие фразы, которые он произнес, дышали прямой угрозой:

— Имейте в виду, что я знаю о вас все. Вы ведь высокий чин у этих так называемых «филадельфов». У вас есть и конспиративное имя — Фелипомен, не так ли? За вами числится ряд серьезных проступков, в том числе организация бегства государственных преступников из вверенной вам крепости…

Теперь Наполеон больше не сомневался, что вызвал этого человека напрасно. И напрасно посулил ему генеральский чин. Этот — из породы твердокаменных, его ничем не прошибешь. Тем не менее он продолжал с нарастающей злостью:

— Я мог бы вас уничтожить, Уде. Сегодня же, сейчас же. Так, вероятно, и следовало бы поступить. Но я этого не делаю, я повышаю вас в звании и даю вам время одуматься. Да, одуматься. Поймите же, наконец, упрямый вы человек, поймите, что все ваши планы никуда не годны, все ваши идеи беспочвенны, все ваши действия заранее обречены на неудачу. Неужели вам не ясно это?

И тогда Уде заговорил:

— Мне ясно одно, сир. Человек, кем бы он ни был и какой бы пост ни занимал, должен всегда оставаться верным тем идеалам и целям, которым поклялся служить. Я всегда буду верен своему кредо, рожденному в первые годы моей службы.

— Вы имеете в виду годы революции?

— Я все сказал, сир.

— Стало быть, говорить нам больше не о чем. Пеняйте на себя, Уде.

— До последней капли крови я буду служить Родине, сир.

— Можете идти, Уде. Я вас больше не задерживаю.

…Он был зол на себя. Для чего он старался, для чего затеял всю эту комедию, когда результат знал заранее? Ведь это не в первый раз. Когда-то он попытался приручить Моро и что получил взамен? Потом манерничал с этим маньяком Мале и чего добился? Разве он не предполагал, что и сейчас кончится тем же? Не только предполагал, но и был уверен. И все-таки сделал попытку… Он всегда восхищался Юлием Цезарем и Цезаря взял за образец в своем поведении. В отличие от Суллы, Антония, Октавиана и многих других, Цезарь миловал своих врагов и превращал их в соратников. И он пробовал делать то же. Но ничего не выходило. Ни разу. Впрочем, ведь Цезаря милосердие подвело: его убили именно те, кого он помиловал когда-то. И он тоже может пострадать от своей терпимости — он не добил негодяя Талейрана, он до сих пор щадит проходимца Фуше. А кто знает, быть может, именно они окажутся его могильщиками… Нет, достаточно милосердия. Врага нужно уничтожать, иначе он уничтожит тебя. Эти вожаки филадельфов, во всяком случае, должны быть уничтожены. Мале он сгноит в тюрьме, а этого несостоявшегося бригадного генерала прикажет убрать в самое ближайшее время. Благо, для этого дает широчайшие возможности и предполагаемое генеральное сражение…

Наполеон позвонил и приказал найти Савари.

15 апреля 18 09 года, через три дня после начала войны, Ригоме Базен был вызван в тюремную канцелярию.

Лысый чиновник в очках, склонившись над столом, что-то писал. Окончив свой труд, он поднял глаза на вошедшего. Осведомившись о его имени и уткнув нос в только что исписанный лист, он изобразил на своем лице нечто вроде улыбки и сказал:

— Поздравляю вас, сударь. Безмерной милостью императора вам возвращается свобода.

— А моим товарищам? — живо спросил Базен.

— О каждом из них — особый разговор. Я же говорю не о ваших товарищах, а о вас.

Оторвав исписанный лист от корешка, чиновник протянул его Базену.

— Возьмите, здесь все написано.

— Могу я оставаться в Париже?

— Никоим образом. В Париже вам положено находиться не более двадцати четырех часов. Вы должны отправиться на постоянное жительство в Руан, где будете пребывать под наблюдением полиции.

Базен саркастически усмехнулся.

— И это вы называете свободой?

Чиновник сделал строгую мину.

— Не нам с вами обсуждать решения императора. Будьте довольны тем, что получили.

«Не поеду я ни в какой Руан, — тут же решил освобожденный. — Мне и здесь хватит дела».

Первым долгом он побывал на улице Монтергей, у своей верной подруги Мари Санье. Затем встретился кое с кем из филадельфов и узнал свежие новости. Оказалось, высылке подверглись и другие вожаки заговора; Бодемана выслали в Турин, Рикора — под Марсель, Корнеля — в Шато д'Ор, Гийома — под Женеву, Бланше — в Орн, Гийе — в Монпелье. Легче других (по неизвестным причинам) отделались Бод и Анджелони; первому разрешили жить в Сен-Дени, второму — в любом месте в пятидесяти лье от столицы.

«Интересно, чем эти двое, а в общем, и мы все заслужили подобную милость господина Фуше?» — подумал Базен.

Однако главных организаторов заговора «милость» все же не коснулась: Мале и Демайо продолжали пребывать в тюрьме Ла Форс, никто не спешил выпускать их оттуда, трудно было даже надеяться на что-то. Коль скоро решил незаконно оставаться в Париже, нужно было думать о том, где жить. Обосноваться на улице Монтергей Базен не хотел, боясь подвести Мари. Он предпочел разыскать жилище своего старого друга Сен-Симона.

Анри Сен-Симон (он же Бонноме) проживал в мансарде большого доходного дома, в крохотной квартирке, снимавшейся его бывшим лакеем.

Встреча друзей была бурной и сердечной. Базен, разглядывая Анри, поражался его худобе: на породистом лице Сен-Симона только и осталось что большой донкихотовский нос. Но глаза блестели весело и задорно. В свою очередь рассматривая друга, Сен-Симон заметил:

— А ты несколько сдал, мой милый. Впрочем, ведь мы не виделись больше года. Где ты пропадал все это время?

— Жирел на казенных харчах, мой друг.

— Неужели в тюрьме?

— Именно. И сейчас, придя к тебе, рассчитываю на какое-то время укрыться от бдительного надзора властей…

Сен-Симон не стал расспрашивать Базена о подробностях, понимая, что это связано с конспирацией. Он просто предложил журналисту свои угол, уверяя, что здесь он будет в безопасности: дом стоял на задворках, в стороне от людных кварталов, и полиция сюда не заглядывала.

Вечером после работы пришел хозяин квартиры Диар и с готовностью предложил гостю свою койку, заявив, что будет ночевать у сестры.

— Славный малый, — заметил Базен. — Не знаю, чем и отблагодарить его.

— О, я еще не встречал подобного человека, — подхватил Сен-Симон. — Когда я был богачом и держал особняк близ Пале-Рояля, имея для услуг дюжину лакеев, он был одним из них. Потом, прогорев, я с ним, естественно, расстался. И встретил его случайно на улице десять лет спустя, когда барахтался в тисках нищеты и не знал, где приклонить голову… Представь, этот великодушный человек предложил мне кров и стол ради того, чтобы я мог спокойно заниматься своими исследованиями.

— Кстати, а как с исследованиями? Продвинулся ли вперед?

— Сделал много, а толку мало.

— Объяснись.

С великим воодушевлением философ принялся рассказывать другу о том, как пришел к мысли преобразовать всю науку, создать новую энциклопедию, показать преходящий характер всех исторических категорий, посредством опыта выявить общие закономерности всего сущего…

Базен был уже не рад, что задал вопрос. Его собеседник сыпал формулами, понятиями, категориями, в которые нужно было вникать, иначе все пролетало мимо.

— Боже мой, — прервал он друга, — но ведь это грандиозно! Неужели ты один думал проделать и завершить столь необъятный труд?

— Думал. Потом понял, что это невозможно. Три года корпел над опусом, который назвал «Введением в научные работы XIX века». Потом издал еще «Письма в Бюро долгот», приглашая ученых к сотрудничеству.

— Ну и что же?

— Никто не откликнулся на мое предложение.

— Этого и следовало ожидать. Разве забыл ты, в каком борделе живешь? Кому здесь интересны твои исследования? Богатеям и тунеядцам, которые думают лишь об увеличении своих капиталов? Подожди, вот переделаем мир на новый лад, создадим общество тружеников, и тогда ты будешь первым, чьи произведения увенчает слава!

— Долго ждать. Не дождусь, — вздохнул Сен-Симон.

Ригоме Базену удалось пробыть на свободе лишь немногим более двух месяцев. Это время он использовал, чтобы сплотить парижских филадельфов, рассеявшихся в результате арестов прошлого года. Большинство архонтов уже разъехалось по местам ссылки, но некоторым, в том числе Боду, Анджелони, Гийому и Корнелю, удалось задержаться в столице. Базен сумел собрать вожаков на квартире доктора Сеффера.

— Братья, — сказал он, — мы переживаем тяжелое время. Главное сейчас — устоять на ногах и сберечь людей, не рассеяться и не раствориться. Надо сказать, что судьба к нам благоволит. Хотя подручные господина Фуше и раскрыли заговор, но ему вроде бы не придали большого значения…

— Стало быть, благоволит не судьба, а господин Фуше, — тихо заметил Анджелони.

— Во всяком случае, — продолжал Базен, — вы видите, что нас всех освободили из тюрьмы.

— Чтобы отправить в ссылку, — ввернул Корнель.

— Да, в ссылку. Совершенно ясно — полицейские власти хотят очистить столицу от филадельфов. Догадываетесь, почему? И догадываетесь, почему я все же не поехал в ссылку, рискуя вновь оказаться в тюрьме?

— По той же причине, что и мы все, — ответил Анджелони. — Ты ищешь связи с братом Леонидом.

— И уже нашел. И не только нашел. Благодаря одному славному парню, который через день дежурит в Ла Форс, мне удалось получить эту записку…

Он вытащил из потайного кармана листок бумаги и прочитал товарищам письмо, пересланное Мале. Бесстрашный заговорщик не падал духом. Он готовился к бегству, которое планировал на 22 мая. Дальнейшее представлялось ему просто. Учитывая, что Наполеон за рубежом и только что потерпел позорнейший провал, Мале рассчитывал в ближайшее воскресенье — в генеральском мундире и при всех регалиях — явиться во главе отряда солдат в Нотр-Дам, где по случаю праздника соберется огромное количество народу. Под барабанный бой будет объявлено: «Наполеон мертв, да здравствует свобода!» А дальше, надо думать, все пойдет как по маслу. Тут же провозгласится «Временное Консульство», в состав которого войдут Мале, Лафайет и Моро. Корсиканец при возвращении во Францию будет схвачен и обезврежен. Важно лишь восстановить документы на официальных бланках, прокламации, обращения к войскам. Базену и поручалось провести эту подготовку…