Мирелла Уингфилд появилась на приеме одна. У нее давно вошло в привычку являться на свадьбах, похоронах, коктейлях, мероприятиях благотворительных фондов и закрытых вечеринках без сопровождения.
      Она считалась желанной гостьей, потому что подпадала под определение «одинокая женщина». Мужчины восхищались ее ослепительной эротичной красотой, остроумием, интеллектом, обаянием, умением добиваться успеха в жизни и независимостью. Женщинам она нравилась потому, что никогда не одевалась броско – а она вполне могла себе это позволить благодаря исключительным внешним данным, – никогда не представляла для них угрозы соперничества, была полностью погружена в работу и не охотилась за мужчинами. Уингфилд из Массачусетса – ее имя неизменно фигурировало в любом списке приглашенных – всегда было трудно заполучить.
      Мирелла протянула пригласительную карточку с золотым тиснением лакею, и тот церемонно доложил о ее прибытии хозяину, генеральному секретарю ООН. Хавьер Перес де Куэльяр тепло приветствовал ее, а потом представил королю и королеве. Она склонилась в низком реверансе сначала перед королем, затем перед королевой, после чего присоединилась к другим гостям. Заметив среди них Курта Вальдхайма, бывшего генерального секретаря, она остановилась, чтобы поговорить с ним. Вдруг в зале возникла какая-то суматоха: молодые мужчины в строгих костюмах и с короткими стрижками прорвались сквозь толпу гостей и окружили устроителей приема. Это было вполне в духе секретных служб Вашингтона, это очень соответствовало замашкам Белого дома!
      Мирелла подумала, что для полноты ощущения не хватает лишь Эда Макмагона с его обычным напевным приветствием: «С нами нет… не Джонни, как в шоу Джонни Карсона, а… Нэнси». Так и было.
      Нэнси Рейган стояла в начале прохода, образованного расступившимися гостями, в сопровождении своего скорохода Джерри Зипкина и своей подруги Бетси Блумингдейл. Их окружало плотное кольцо агентов спецслужб.
      В элегантном платье от Галано, первая леди выглядела как одетая по моде, истощенная голоданием девочка-подросток с внешностью шестидесятипятилетней женщины. Мирелла всегда считала, что Нэнси Рейган похожа на вешалку с кукольной головкой Барби, на которой часто меняют одежду. Впрочем, такое сравнение представлялось несостоятельным, стоило лишь взглянуть на подбородок этой женщины. Если бы в подбородке президента было столько же решимости и целеустремленности! При этом в ней сквозили та женственная мягкость и очарование, которые делали ее похожей на большинство американок. В общем, она выглядела так, как они все хотели бы выглядеть в ее возрасте. Кроме того, у нее было то, что все они стремились иметь: фигура, мужчина, роскошный гардероб, деньги, положение, власть.
      Искренне радуясь тому, что к ней отнеслись просто как к еще одной гостье, Нэнси Рейган приветливо, с милой улыбкой помахала рукой всем присутствующим, после чего обратилась с официальным приветствием к высокопоставленным лицам из числа гостей. По мере продвижения супруги президента по ковровой дорожке Миреллу оттеснили в задние ряды собравшихся, где она с головой погрузилась в водоворот бурной вечеринки.
      Прием в гостиной пентхауса генерального секретаря был устроен в честь короля одной ближневосточной страны и его жены-американки. Король должен был выступить с обращением к Генеральной Ассамблее на следующий день, и поскольку его считали потенциальным миротворцем в этом неспокойном регионе, к его предстоящей речи относились как к серьезному событию в общественной жизни.
      Мирелла пробиралась сквозь толпу в гостиной. Из огромных окон открывался восхитительный вид на Манхэттен, который лежал как на ладони, если смотреть на него с этой высочайшей точки хрупкого, зеркально-стеклянного небоскреба ООН. На востоке серебрилась черная гладь реки, на севере миллионами огней переливался шикарный Верхний Ист-Сайд, к западу и югу тянулись районы суматошного Манхэттена. Небо было ясным, огни ночного города, казалось, соперничали своей яркостью со звездами и сверкали, как россыпь бриллиантов на черном бархате. Внутри роскошных апартаментов разливалось такое же сияние, но оно распространялось от гостей, изысканных деликатесов и шикарной обстановки.
      Пышная белая сирень, розовые и алые пионы были сплетены вместе в гирлянды на потайных известковых стеблях и свешивались из серебряных кашпо в барочном стиле; в канделябрах горели сотни свечей. Три длинных стола, покрытые накрахмаленными скатертями, были расставлены буквой «П». В конце каждого помещался лебедь высотой в четыре фута, высеченный из цельной глыбы льда. Ледяные полости, обрамленные перьями их крыльев, были заполнены черной белужьей икрой. Заливное из утки и груды жареных перепелов, выложенных вокруг пирамид из сочных, мясистых креветок и сваренной целиком семги, плавающей в озере из острого соуса, возбуждали аппетит. Мирелла с улыбкой отметила отсутствие окорока и молочного поросенка в ожерелье из белых маргариток, которыми прославился предыдущий прием, устроенный генеральным секретарем в честь скандинавского дипломата. Меню сегодняшнего празднества, несомненно, составлялось с учетом религиозных диетических пристрастий высокочтимого гостя и его открыто признанных врагов. Мирелла с иронией подумала о том, что это единственная фундаментальная жизненная проблема, в которой арабы и евреи не могут достичь согласия.
      Она тряхнула головой и бросила мимолетный взгляд в сторону арки, ведущей в соседнюю комнату. Там обтянутые лайкой бальные стулья с орнаментом из серебристых листьев были расставлены вокруг круглых столов, покрытых белоснежной камчой. Столовое серебро и хрусталь переливались в свете высоких белых свечей в шандалах, увитых свежей зеленью, дикими фиалками и крошечными розовато-лиловыми цикламенами. В ведерках со льдом охлаждались двухквартовые бутылки шампанского «Родерер».
      Собрание высокопоставленных гостей, среди которых были и довольно влиятельные в ООН лица, представляло собой не менее захватывающее зрелище, чем обстановка и угощение.
      Мрачные, унылые русские в двубортных пиджаках из грубой коричневой шерсти, с рядами кремлевских медалей на груди интересовались не закуской, а хорошенькими молодыми женщинами. Они стояли группами и, промокая заплывшие жиром потные лица и шеи дешевыми хлопчатобумажными платками, хлестали водку, чокаясь и бормоча «ваше здоровье».
      Американцы привели своих жен, которые прилипли к ним как сиамские близнецы. Это были красивые, самоуверенные, хорошо одетые, хорошо образованные и хорошо воспитанные пары. Все они, и мужчины и женщины, могли сойти за спортсменов, привыкших к низкокалорийному американскому завтраку и бегу по утрам и источающих аромат искренних чувств и святой веры в могущество звездно-полосатого флага – и больше ни во что.
      Японская делегация отличалась многочисленностью. И мужчины, и женщины держались мило, приветливо, но на некоторой дистанции от остальных. Женщины были одеты в платья от Бальмена, Диора, Лагерфельда и держали в руках сумочки от Гуччи. Мужчины в темно-синих костюмах прекрасного покроя производили впечатление самураев образца восьмидесятых годов. Они смешались с толпой и почти растворились в ней.
      Француженки все как одна походили на Жанну Моро с намеком на интеллектуальность. Они были одеты в вечерние платья с длинными шлейфами от Шанель и предпочитали золотые украшения от Картье; их партнеры щеголяли в костюмах от Армани, галстуках от Салки и тщательно скрывали едкое остроумие и природную страстность натуры за импозантной внешностью и блуждающим томным взором. Француженки смешались с гостями, удивленно, но с одобрением приподнимали брови, оценивая роскошный ассортимент блюд, и говорили друг с другом только по-французски.
      Немцы держались очень по-немецки. Их можно было легко узнать по тому оттенку превосходства – пожалуй, слишком арийскому, – с каким они сопровождали короткий и резкий поклон щелканьем каблуков (старопрусский этикет) и целовали руки только самым красивым женщинам, как будто позабыли Первую и Вторую мировые войны.
      Однако для представителей Израиля Вторая мировая война – точнее, холокост – никогда не уйдет в прошлое. Впрочем, здесь, на приеме, израильтяне больше напоминали преуспевающих ньюйоркцев, с той лишь разницей, что их отличал легкий акцент. Они свободно говорили на нескольких языках, легко и по-дружески общались с самыми разными людьми, но в их манере чувствовалась какая-то агрессивность – в отличие от англичан, которые мало с кем говорили и почти не двигались с места.
      Британцы были одеты в костюмы от модельеров с Сэвил-роу, держались с подчеркнутой галантностью и сдержанностью. Их сопровождали самые красивые женщины: это были английские леди, которые, подобно своей будущей королеве – законодательнице моды, были одеты в шелковые платья с пышными рукавами и бантом либо на плече, либо на груди, либо на манжетах. Их лебединые шеи украшали жемчужные ожерелья из множества нитей, в центре которых красовались фамильные геммы.
      Здесь было много черных африканцев из Нигерии, Судана, Кении, Либерии, говорящих на безупречном английском Оксфорда и Кембриджа, в крайнем случае – Сандхерста. Они носили национальную одежду, военную форму и костюмы от лучших лондонских портных со старыми галстуками студенческих времен.
      Арабский блок состоял из представителей всех стран Ближнего Востока и по численности едва ли не превышал всех остальных гостей, вместе взятых. Это были смуглые, страстные мужчины, среди которых встречались и красавцы, и уроды, но от них всех одинаково веяло силой, крепким одеколоном, деньгами и превосходным западным образованием. Они привезли с собой нескольких жен и множество прекрасных длинноногих и светловолосых любовниц, осыпанных драгоценностями и одетых у Сен-Лорана, Живанши и Пьера Кардена. Арабы были улыбчивы, обаятельны и настороженны, они не пили ничего, кроме апельсинового сока.
      В меньшей комнате был устроен бар, там Питер Дучин наигрывал мелодию Коула Портера на маленьком белом рояле. Романтическая, завораживающая музыка смягчала гул голосов и звяканье столовых приборов. Этот прием не входил в число бюджетных мероприятий ООН, на которые каждый стремился попасть, но высокие гости собрались здесь из уважения к самой организации, к ее миротворческому духу, к самоотверженной деятельности ее представителей. Прием этот скорее походил на частную вечеринку, куда пригласили только самых влиятельных членов Организации. Кстати сказать, прием устраивала Уинн Таггарт, пожилая техасская миллионерша, которая грезила о собственном посольстве, поэтому собственноручно подписала чек на кругленькую сумму.
      Будучи страстной республиканкой и подругой детства Нэнси Рейган – чем и объяснялось присутствие здесь первой леди, – Уинн щедро спонсировала выборную кампанию ее мужа (говорили, что счет шел на миллионы долларов). Она была выдающейся общественной деятельницей, обладала острым умом и невероятной целеустремленностью. Именно она придала размах и внушительность представительству американцев на приеме: деньги, роскошная обстановка, молодые хорошенькие женщины, одетые по американской моде и украшенные техасскими драгоценностями, веселье и резонанс в светской хронике.
      И поскольку для Уинн Таггарт ставка была слишком высока, ничто ей не казалось слишком экстравагантным, ни одна мельчайшая деталь не ускользала от ее внимания. Например, официанты. Не доверяя штату прислуги ООН, она привезла с техасского ранчо своих людей, которые одни только и могли обеспечить первоклассное обслуживание на приеме столь высокого уровня. Одетые в черные шелковые брюки и короткие белые жакеты, подпоясанные красными кушаками, они обслуживали гостей именно так, как следовало, по мнению Уинн Таггарт. Официанты разносили подносы с закуской и обилием напитков: «Манхэттен», мартини, «Маргарита», виски, бурбон и, конечно, водка для русских. Другие официанты прогуливались по залу с большими бутылями розового шампанского, наполняя опустевшие бокалы гостей. Некоторые разносили сок, содовую и перрье для непьющих.
      Мирелла уже не раз видела все это – парад дипломатических лиц за работой, – но сегодня было что-то особенное. Американки образа и подобия миссис Таггарт – шикарные, умные, решительные, знающие что к чему и стремящиеся повлиять своими знаниями на мировую политику – подавляли своим количеством. Здесь можно было увидеть невероятно худых, почти истощенных, но изысканно одетых и осыпанных бриллиантами вдов миллионеров из Чикаго, Кливленда, Сан-Франциско и Палм-Бич, которые млели в присутствии власть имущих и которым нравилось ощущать себя причастными к мировой политике. Казалось, что подружки Нэнси Рейган заполоняют весь мир.
      По роду своей деятельности Мирелла в последние несколько лет имела отношение к общественной сфере ООН, но это никогда не доставляло ей удовольствия. Как женщина, которая работает в среднем по двенадцать часов в день в одной из главных служб ООН, она с трудом мирилась с тем, что общественная жизнь этой Организации так или иначе влияет на политику. Однако с этим приходилось мириться.
      Мирелла поздоровалась с несколькими коллегами, взяла бокал мартини и позволила лорду и леди Били, ее старым приятелям, внедрить себя в группу, внимательно слушающую Нэнси Киссинджер, жену Генри, которая делилась с Джеки Онассис, шейхом Йемена и лордом Каррингтоном своими соображениями по поводу кризиса в Центральной Америке.
      Она сделала глоток мартини и ощутила во рту горечь. Ей всегда нравилось это первое ощущение, когда ледяной джин обжигает гортань и тут же согревает, вливая в вены жизненную силу. Она почувствовала, что ей стало легко, свободно и весело.
      Когда объявили, что обед подан, она невольно встретилась взглядом с красивым, темноволосым дипломатом, который стоял в нескольких ярдах от нее в компании своих друзей. От него исходили волны сексуальности, и ей показалось, что она слышит его голос: «Я могу взять тебя, овладеть тобой, показать тебе, что такое настоящий мужчина». У него были карие мечтательные глаза, в которых отражалось желание заняться с ней нетрадиционным сексом и удовлетворить самые непристойные ее фантазии.
      Она смерила его надменным взглядом не потому, что он так откровенно заинтересовался ею, а просто потому, что не увидела в нем ничего, кроме… обычного кобеля. Она тяжело вздохнула, подумав о том, что всего один раз в жизни встретила мужчину, которого интересовал не только размер ее бюста. И тогда она сказала себе, что не нуждается ни в чем, кроме своей работы.
      Она прикусила губу и опустила глаза, чтобы не встречаться с его взглядом, который откровенно ее раздевал. Какая скука! Они все одинаковы, эти иностранные дипломаты. Стараются проявить свой характер в постели, чтобы потом на мировой политической арене о них ходили слухи как о сексуальных гигантах. Интересно, победы на постельном фронте помогают им чувствовать себя увереннее на заседаниях Генеральной Ассамблеи? Вот бы узнать это!
      Она улыбнулась своим мыслям и подняла глаза, решив больше не смотреть на дипломата. За пятнадцать лет, которые потребовались ей, чтобы взойти на ту ступень, которую она занимала теперь – руководитель группы переводчиков, – Мирелла сумела избежать домогательств многих известных представителей в ООН.
      Если считать всех атташе, которые пытались овладеть ею, и тех, кто распускал о ней немыслимые слухи, то Мирелла Уингфилд могла бы похвастаться тем, что отвергла всех мировых политиков, а представителей Франции, Ближнего Востока и Африки даже не по одному разу. Кто-то мог бы сказать, что такова судьба женщин, которые не хотят смешивать секс с работой, но Мирелла придерживалась другого мнения.
      Впрочем, прием удался. Гости веселились от души, тут и там слышались взрывы смеха. Протокол требовал, чтобы гости не расходились до тех пор, пока король с королевой не отбудут – а это произошло далеко за полночь. После их отъезда гости начали разъезжаться.
      Дональд Дэвис с Ахмедом Саидом Ваби уже собирались отбыть, когда Дональд вдруг заметил Миреллу Уингфилд, о чем-то беседующую с Артуром Голдбергом. По крайней мере он решил, что это она и есть. Он задержался и внимательно осмотрел женщину с черными, цвета воронова крыла, волосами до плеч, одетую дорого, но неброско. Волосы восхитительно подчеркивали безупречный овал ее лица, скулы, огромные соблазнительные глаза, прямой нос, точеный подбородок и чувственные губы, чуть тронутые помадой.
      Она была одета в восхитительную шелковую блузку с глубоким треугольным вырезом, широкими рукавами и высокими манжетами. Блузка была заправлена в замшевую юбку, плотно облегающую бедра и заканчивающуюся у щиколоток; из-под нее были видны туфельки из телячьей кожи красноватого оттенка.
      На шее у Миреллы переливалось ожерелье из древней гробницы племени майя. Этакий ошейник из чистого золота толщиной в дюйм. С ожерелья свисал кулон – распластанная золотая лягушка, он помещался как раз между пышными грудями, которые от этого казались еще соблазнительнее. В ее красоте было что-то холодное, но вместе с тем свидетельствующее о глубоко скрытой страсти. Она держалась как королева. В ее повадках сквозило величие и достоинство. Она была похожа на лед и пламя одновременно, и Дональда потрясла эта встреча спустя много лет.
      – Забудь, Дон, – лениво протянул Ахмед. – Я заметил ее первый, пасу уже несколько часов и кое-что о ней разузнал. Она не играет на своем поле, а это ее поле. Она работает в одном из здешних департаментов. Паршиво, ничего не скажешь, потому что у меня были планы насчет нее, – добавил он с похотливой улыбкой.
      – Ты всегда умел выбирать женщин, Ахмед, – ответил Дональд с улыбкой. – Но на этот раз ты ошибся. Я первый ее заметил. Это было лет двадцать назад. Теперь, когда я ее увидел, у меня всколыхнулись воспоминания.
      – Кто она, Дон?
      – Когда-то она была Миреллой Уингфилд. Может быть, и осталась ею. Помнишь Максима Уэссона Уингфилда, который читал нам философию в Гарварде? Он был очень умен, хотя и со странностями. Это его дочь. Я помню ее со времен Вассара, когда она была влюблена в моего одноклассника Пола Прескотта. Она уже тогда потрясала воображение. Я потерял голову от нее и ее семейства – великолепный, эксцентричный, непредсказуемый обломок массачусетской аристократии, населявший рай на земле под названием Уингфилд-Парк. Однажды я провел там целый уик-энд, который не забуду никогда. Представь, сто сорок акров цветущих садов, дикие заросли, озеро, прохладные ручьи. И посреди всего этого великолепия – огромный особняк. Это было чарующее, волшебное место – настоящее сокровище, унаследованное ее отцом. И плюс ко всему коллекция Рембрандта, великолепная библиотека и гараж, в котором пылились шестьдесят два автомобиля старых марок, старинное самурайское оружие и еще много чего – и при этом ни цента на счете.
      – Как это может быть – ни цента?
      – Я понимаю, что тебе трудно в это поверить, Ахмед, но у нас в стране существуют богатые люди, у которых нет текущих доходов. Если бы ты увидел это место, ты понял бы, каковы Уингфилды. Их дом пришел в полный упадок, сады заполонили китайские красные олени, утки и гуси, а редким важным гостям приходилось самим полировать «Бугатти», готовить обед или отправляться за покупками, потому что Уингфилды не заботились о таких мелочах.
      – Но как им удавалось содержать поместье без денег? У них должны были быть слуги и советники. Как же они выжили? – удивлялся Ахмед, для которого жизнь без денег казалась нереальной.
      – Да, у них были помощники. Семидесятилетний англичанин-дворецкий, кухарка-экономка, садовник, личный секретарь-архивариус доктора Уингфилда и один уборщик на сорок одну комнату особняка. Рядом всегда находились люди, которые брали на себя заботу о бытовой стороне жизни этой семьи, в то время как Уингфилды занимались лишь тем, что их интересовало. Для отца семейства важнее всего были работа, страсть к хорошеньким женщинам, дочь, жена – именно в таком порядке. Для матери – по-моему, ее звали Лили – роскошной красавицы турчанки, патологически глупой, тщеславной и эгоистичной женщины, предмет жизненных устремлений заключался в том, чтобы стать самой прекрасной пианисткой на свете. Для брата, Лоуренса, целью жизни было сделать головокружительную карьеру адвоката по уголовным делам, стать вторым Клоренсом Дарроу. А для Миреллы главным было прожить насыщенную, полную приключений жизнь, чтобы иметь возможность судить о ней не понаслышке.
      – Знаешь, Дон, – широко улыбнулся Ахмед, – как только я увидел эту женщину, мне ужасно захотелось ее трахнуть. И вот прием закончился, а я даже не смог познакомиться с ней, не говоря уже о чем-то другом. Зато теперь мне не терпится познакомиться с ее семьей.
      Они расхохотались и посмотрели на Миреллу и Артура Голдберга, который казался совершенно очарованным ею. Наверное, он сказал что-то остроумное, потому что она вдруг запрокинула голову и звонко расхохоталась.
      Дональд Дэвис снова ощутил притягательную силу этой женщины и, не спуская с нее глаз, произнес:
      – Та Мирелла Уингфилд, с которой я познакомился много лет назад, безраздельно принадлежала самой себе. Я никогда не встречал женщину, которая настолько дорожила бы собственной свободой. Ей никогда не изменяла решимость быть творцом своей судьбы и капитаном своего корабля, который бороздит океан жизни. Когда-то давно она дала бы сто очков вперед всем этим участницам движений за освобождение женщин, причем без всякой агрессивности. Кстати, Ахмед, она единственная по-настоящему сексуальная женщина из всех «освобожденных», которых я видел в своей жизни.
      – Я так и думал, что под этой холодной, непроницаемой маской скрывается страстная, вольнолюбивая натура, – ответил Ахмед, довольный собственной проницательностью.
      Мирелла попрощалась с Артуром Голдбергом за руку и направилась к выходу. Дональд заметил это и повернулся к своему приятелю:
      – Послушай, ты оставайся, я позже к тебе заеду. Должен же я по крайней мере хоть словом с ней перемолвиться.
      – Хорошо, представь меня ей, и я обещаю, что тотчас же вас покину, – кивнул Ахмед.
      Дональд согласился, и они стали пробираться сквозь редеющую толпу гостей следом за Миреллой.
      Она узнала в арабском дипломате того, кто весь вечер не сводил с нее глаз. Она собралась уже смерить его уничижительным взглядом и пройти мимо, как вдруг заметила Дональда. Мирелла остановилась, удивленная и несколько сконфуженная, поскольку, несмотря на прошедшие годы, воспоминания вновь всколыхнулись в ее душе.
      Мирелла сунула под мышку красновато-коричневую сумочку и протянула ему обе руки. Они молча и до неприличия долго смотрели друг другу в глаза. Ахмед тихо кашлянул, чтобы прервать затянувшееся молчание.
      – Мирелла, я очень рад видеть тебя снова, – проговорил наконец Дональд.
      – Я тоже, Дональд.
      – Ты не представишь меня, Дон? – вклинился в их диалог Ахмед.
      – Да, прости. Мирелла, познакомься с моим старым другом, принцем Ахмедом Саидом Ваби. Он входит в представительство Саудовской Аравии в ООН. Ахмед, это Мирелла… – Он замялся, поняв вдруг, что не знает ее теперешней фамилии.
      – Уингфилд, – подсказала она. – Я по-прежнему Мирелла Уингфилд.
      – Счастлив познакомиться с вами, мисс Уингфилд. Дон остановился у меня в Нью-Йорке, так что, надеюсь, он как-нибудь приведет вас в гости, – отозвался Ахмед, целуя ей руку.
      Этот поцелуй не оставил ее равнодушной. Их глаза встретились во второй раз за этот вечер. Его губы медленно растянулись в сладострастной улыбке, а чувственный взгляд стал тяжелым и многозначительным. Миреллу окатила волна откровенной похоти, но в следующую секунду ее охватил страх, когда она прочитала кое-что в его глазах. Она очень медленно отняла руку и равнодушно улыбнулась, давая понять, что никогда не будет ему принадлежать.
      – Уже поздно, мне пора, – вздохнула она, обращаясь к Дональду.
      – Мирелла, позволь мне отвезти тебя домой, – предложил он.
      Она кивнула и вышла с ним под руку, не удостоив Ахмеда даже кивком.
      Они спускались в лифте в полном молчании, и в конце концов оно начало их тяготить. Дональд, набросив ей на плечи жакет из розовато-лиловой замши с шерстяными вставками крупной вязки, который забрал из гардероба, заговорил первым:
      – Интересно, кому приходит в голову относиться к светским раутам как к легкому, приятному развлечению?
      – Только не мне, – поморщилась она. – Мне всегда претила идея подобных мероприятий, и теперь я понимаю почему. Проходит время, старые друзья выбирают свои пути в жизни, и наступает разочарование оттого, что пропадает то, что их когда-то связывало.
      – Поэтому слова, которые хочется сказать старому другу при встрече, сперва кажутся вполне естественными и подходящими, но стоит их произнести, как понимаешь их неуместность, – продолжил за нее Дональд.
      – И вдруг начинаешь чувствовать какой-то необъяснимый страх, который берется неведомо откуда, и ты далеко не сразу связываешь его появление с этим разочарованием, – закончила она.
      – Но какова природа этого разочарования: то ли разочаровываешься в себе, то ли в том, что сделал за годы разлуки с другом, то ли в нем самом? А может быть, просто боишься себе признаться, что мечты, которые вы оба когда-то разделяли, так и остались мечтами. – Он печально улыбнулся, когда двери лифта наконец открылись. – Да уж, приятны воспоминания!
      Он взял Миреллу под руку, они переглянулись и рассмеялись. Пройдя через вестибюль здания Секретариата, они вышли на улицу. Здесь Дональд резким движением развернул Миреллу к себе.
      – К черту все это! Какое нам дело до всех этих светских раутов! Итак, здравствуй, Мирелла. Меня зовут Дональд Дэвис. Вот уже три года как я вдовец. У меня шестеро детей, ранчо в Техасе, две тысячи акров земли и двадцать две нефтяные скважины. Большую часть времени я провожу, общаясь с такими экстравагантными друзьями, как Ахмед, если, конечно, не играю роль любящего отца или не добиваюсь в поте лица помощи странам «третьего мира». Я нахожу тебя очень сексуальной и мечтаю о том, чтобы провести с тобой ночь страстной, необузданной любви. А теперь расскажи мне, кто ты, где живешь и что хочешь. Но только не здесь, а в машине.
      С этими словами Дональд вышел на мостовую и стал всматриваться в черноту Первой авеню в поисках такси. Вечер выдался теплый, но со стороны Ист-Ривер дул прохладный ветер. В этот час машин в центре было мало, а городской шум не проникал сюда из-за того, что здание ООН было окружено плотным кольцом небоскребов.
      В огромных темных башнях, в пустом черном асфальте тротуаров, испещренных глубокими выбоинами, в выплескивающихся через решетки канализационных люков клубах пара было что-то отталкивающее. Длинный сверкающий лимузин с парочкой на заднем сиденье промчался мимо, и когда скрылся за поворотом, тишина стала казаться еще более гнетущей. Ряды уличных фонарей, рассыпающих пучки мертвенного бело-голубого света, делали ночной пейзаж еще более унылым. В нем было что-то мистическое, почти потустороннее.
      Дональд, увидев такси, поднял руку, но водитель не обратил на него внимания. Мимо пронеслась одна машина, за ней другая, следом через несколько сот ярдов еще одна, свободная. Дональд оглянулся на Миреллу, затем подошел к ней, обнял ее за талию под жакетом, привлек к себе и поцеловал. Его руки ласкали ее грудь. Он почувствовал, как ее губы дрогнули и слегка приоткрылись, и он ощутил кончик ее языка на нижней губе. Ее соски тут же затвердели.
      Чем настойчивее он старался отогнать от себя воспоминания, тем меньше ему это удавалось, потому что с тех пор, как он в последний раз был с Миреллой Уингфилд, ни одна женщина не могла удовлетворить его так, как она.
      Он резко отстранился и вернулся на мостовую. Издалека он заметил свободное такси и громко свистнул, замахав руками. Водитель мигнул ему фарами, подтверждая, что заказ принят. Светофоры загорелись зелеными огнями, и через несколько минут машина затормозила возле него.
      Дональд вернулся к Мирелле, обнял ее за талию и повел к такси. Он помог ей устроиться на заднем сиденье, сел рядом и взял ее руку в свою.
      – Ну, куда мы отправимся? – с улыбкой спросил он.
      От Миреллы не ускользнула двусмысленность его вопроса. Она нагнулась вперед и постучала в стекло, отделяющее водителя от салона:
      – Добрый вечер. – И назвала свой адрес на Шестьдесят пятой улице Ист-Сайда.
      – Скорее уж «доброе утро», не так ли? Впрочем, утро, вечер или день, дождь или солнце – не важно. Я довезу вас туда в лучшем виде, – ответил водитель, попыхивая огромной сигарой. Счетчик включился, и машина сорвалась с места, унося их прочь по пустынным, грязным улицам.
      Мирелла откинулась на спинку сиденья, приоткрыла окно и повернулась к Дональду:
      – Привет, Дональд Дэвис. Меня зовут Мирелла Уингфилд. Я никогда не была замужем, у меня нет детей. Я живу здесь, в Нью-Йорке, и работаю помощником директора переводческой группы при ООН. Я свободно владею французским, турецким, арабским и греческим языками. Я полностью погружена в ту жизнь, которую сама себе создала, и нахожу ее удобной. Моя жизнь состоит из общения с отцом, матерью, братом, любовником, с которым меня связывает пятнадцать лет прочных отношений, и несколькими друзьями. Иногда бывают случайные сексуальные связи. Главный урок, который мне преподала жизнь, заключается в том, что я едва ли смогу получить то, что хочу.
      Дональд лишь улыбнулся в ответ, и старые друзья, которые притворились, что не знакомы, чтобы преодолеть скованность и смущение, навеянные атмосферой светского «мероприятия», проделали остаток пути до ее дома в молчании. Дональд держал ее за руку и не сводил с нее глаз, а она смотрела в окно, на проносящийся за окном однообразный городской пейзаж.
      Восточная Шестьдесят пятая улица казалась в этот час мертвым царством. Вдоль тротуаров были припаркованы десятки машин. Дональд вылез из такси первым и помог выйти Мирелле. С минуту они стояли возле открытой дверцы, не разнимая рук.
      – Я хочу еще раз спросить тебя, Мирелла: куда мы отправимся?
      Ответом ему стал ее поцелуй.

      Какая женщина способна забыть физическое наслаждение, страстную близость, которая коренится в истинной нежности и теплоте, идущих от сердца? Забыть запах обнаженного мужского тела, сплетенного с ее телом, покрывающего ее как вторая кожа? Забыть ощущение напрягшейся плоти, прижимающейся к бедрам? Забыть влажные поцелуи, когда два рта становятся одним целым, а фаллос покоряет влагалище, не оставляя ощущения поражения, а наполняя ее безмерным счастьем, когда она испытывает один оргазм за другим?
      Никакая.
      Если и можно что-то забыть, то только не это.
      Кончиком языка Пол нежно слизал пену своего семени с губ Миреллы. Он погладил ее по волосам, поцеловал веки, затем приник к ее губам. Он заглянул в ее глубокие фиалковые глаза и почувствовал, что тонет в них. Тогда он сжал в кулаке черные, шелковистые пряди ее волос, потянул их вниз и лег на нее, словно желая спастись и не пойти ко дну.
      Он покрывал губы Миреллы страстными поцелуями. Его ласково-жестокие прикосновения порождали острое сексуальное напряжение и заменяли нежность, особенно в те мгновения, когда он посасывал ее соски и осторожно впивался зубами в мягкую плоть ее грудей. Когда она вскрикнула то ли от боли, то ли от невозможности выносить дольше страстное напряжение, он отстранился и прошептал:
      – Я люблю тебя. Как бы мне хотелось тебя не любить! – Он медленно заскользил вниз, покрывая поцелуями ее тело, всасывая нежную кожу. Он зажал губами шелковистые темные волосы на ее лобке, а затем зарылся в них лицом, одурманенный пряным ароматом ее влагалища, прекраснее которого он никогда не вдыхал.
      Но вот он распрямился и стал действовать рукой, сначала легко, как будто играючи, раздвигая сомкнутые губы и открывая себе доступ к влажным, плотно сжатым розовым лепесткам.
      Мирелла чувствовала, что уступает, медленно утопая в блаженстве. Хотя она даже не пошевелилась, ее тело требовало большего. Как будто другие ее губы стали жить собственной жизнью и хотели, чтобы их услышали и поняли.
      И вдруг Пол грубо схватил ее за ноги и, подтащив Миреллу к краю постели, вошел в нее с той силой и необузданностью, которая пристала скорее дикому зверю. Их соитие больше напоминало случку животных, не признающих человеческих законов.
      Мирелла задыхалась и готова была разрыдаться. Она разрывалась между ощущением полноты, которое создавалось присутствием мужского органа в ее лоне, и тем, что теряла силы, испытывая один оргазм за другим. Пол крепко держал ее за талию и внимательно наблюдал за тем, как она на него реагирует. Приближаясь к оргазму, он не сдержался и, как сексуальный супергерой, воскликнул:
      – До самой смерти!
      Для Пола секс действительно был сродни смерти, бессмертию, реинкарнации, давая ему возможность возрождаться вновь и вновь. Прижатая к кровати тяжестью его тела, Мирелла думала о том, что для нее все по-другому: она получает всего лишь невероятное физическое наслаждение. Она слышала, как бьется его сердце. Но сердца их бились не в унисон, и вскоре ритм их биения замедлился.
      Пол приподнялся на руках и с улыбкой посмотрел на нее. Он поцеловал ее благодарно, но без обычной, идущей от сердца нежности, и лег рядом на живот, отвернувшись от нее. Протянув руку к ночному столику, он достал сигарету из пачки «Кэмела» и прикурил от покрытой эмалью зажигалки фирмы «Данхилл».
      Мирелла наблюдала за тем, как над его головой поднимается струйка сизого дыма. Она медленно провела пальцем вдоль его позвоночника. На пояснице ее палец с длинным, покрытым красным лаком ногтем сделал круг и вернулся обратно. Она не удержалась и поцеловала его в это место, после чего снова легла и накрыла их обоих прохладной простыней.
      Именно она нарушила тягостное молчание, воцарившееся между ними:
      – Иногда ты заставляешь меня чувствовать себя последней шлюхой, Пол. Как сейчас, например. Сначала мне показалось, что мы стали единым целым. А потом ты поцеловал меня так, что мне было бы приятнее, если бы ты просто пожал мне руку. Почему ты отвернулся от меня? Может быть, ты боишься, что мы с тобой узнаем друг о друге больше, чем нам хотелось бы знать?
      Пол не проронил ни слова. Он не повернулся к ней и лишь жадно затягивался сигаретой.
      – Ну, наверное, все же не шлюхой, – помолчав, продолжила она. – Скорее, содержанкой, которая не находится на содержании… А ты? Как ты воспринимаешь себя? Моим любовником? Покровителем? Жеребцом? Я не могу больше оставаться в неведении.
      Пол продолжал курить в полном молчании. Затем, так и не повернувшись к ней, он спросил:
      – Что ты хочешь этим сказать, Мирелла? То, что я не люблю тебя? Ты знаешь, что это не так. Я тоже знаю, что ты меня любишь. Ты считаешь, что нам стоит расстаться? Это глупо. Мы однажды пробовали это сделать, и у нас ничего не вышло. Ты не хочешь делить меня с моей женой и семьей? Так это проявление женского рационализма, который по сути не более, чем ложь. Ведь ты любишь свою независимость, одиночество, когда мы не вместе. Тогда чего же ты хочешь?
      – Я сама не знаю.
      – Думаю, что знаешь.
      Пол глубоко затянулся в последний раз и затушил сигарету. Медленно выдохнув дым, он повернулся к Мирелле и привлек ее к себе. Он ласкал ее грудь, живот, бедра, промежность, влажную от многочисленных оргазмов. Но в глаза он ей так и не посмотрел. Он поднес к ее лицу свою ладонь, хранившую следы их близости, и приложил ее к губам Миреллы.
      – Все – иллюзия, кроме того, что можно увидеть, ощутить и потрогать, как вот это, – произнес он, сжимая пальцы в кулак. – Но даже это пропадет, как мираж, если вымыть руку твоим душистым мылом или очистить душу посредством рационального осмысления, к которому ты так привыкла. Не думай о нас, Мирелла, иначе ты потеряешь нас обоих. Ты прекрасная любовница, но при этом одурманенная своей фальшивой верой в то, что любовь должна быть разделенной, что мужчина и женщина должны отдать друг другу души, что истинное чувство может изменить жизнь. Все это иллюзия.
      Ты не перестаешь удивлять меня, Мирелла, – продолжал он. – Долгие годы мы счастливы тем, что даем друг другу, а ты хочешь превратить нашу связь в нечто банальное и мещанское, в фикцию.
      Пол вдруг почувствовал, что она напряглась и даже похолодела в его объятиях. Он накрыл ее простыней и только тогда взглянул ей в глаза.
      Она раздражала его, но вместе с тем поражала в самое сердце своей исключительной сексуальной красотой и проникновенным взглядом фиалковых глаз, которые он называл зеркалом ее неугомонной души. Пол Прескотт любил Миреллу Уингфилд за эти два достоинства, но больше ни за что. Более того, он ненавидел ее за то, что она радостно и охотно отдавала ему эти сокровища, ничего не требуя взамен, и поэтому он ощущал себя пленником, согласившимся принять бесценные дары.
      Мирелла вздохнула. Это был тяжелый, сокрушенный вздох смирения и покорности. Она надеялась, что он не станет продолжать. Ей было жаль, что он сказал так много. Но это сожаление не могло сравниться с той болью, которую вызвали пустота его взгляда и холодность его сердца.
      Только его руки, прикосновение пальцев, которыми он перебирал ее волосы цвета воронова крыла и дотрагивался до губ, повторяя их чувственный контур, заставляли ее верить в то, что он по-прежнему хочет обладать ею.
      Она не могла ни улыбнуться ему, ни рассердиться на него. Она думала только о том, что он единственный мужчина в ее жизни. И тогда она призвала на помощь ту самую «женскую рациональность», которая была так отвратительна Полу, вспомнив, что она свободная женщина и вправе разорвать отношения, если они перестают ее устраивать. Именно так она и поступала на протяжении последних десяти лет.
      Мирелла решительно отняла от своей щеки руку, которая ее ласкала, и, поцеловав ее, спокойно и холодно взглянула ему в лицо:
      – Ты по-прежнему обладаешь способностью очаровывать языком.
      – Только языком? – Он насмешливо приподнял бровь.
      – Не только. Давным-давно, еще в колледже, это был не только язык, но еще сердце и мужская сила. Впрочем, с языком и мужской силой у тебя все в порядке, а вот сердцем ты оскудел. В тебе чувствуется душевная скаредность, Пол, которая портит темными прожилками безупречный мрамор твоего сердца.
      – Понятно. Значит, по-твоему, у меня мраморное сердце?
      – Да. Потому что ты эгоистичен и злобен. Ты становишься все злее с течением времени. Как странно, что я не разглядела этого раньше. Интересно, насколько твой эгоизм и злобность успели разрушить мою душу? Кто знает, может быть, очарованная тобой, я в какой-то степени стала похожа на тебя, чтобы как-то выжить.
      Он запрокинул голову и рассмеялся от души, как умел делать это только он. Озорной огонек мелькнул в его глазах, и он, сжав плечи Миреллы с такой силой, что она поморщилась, приподнял ее с подушек и сказал с улыбкой, все еще дрожавшей на его губах:
      – Ты с ума сошла, да? Ты действительно хочешь затеять драку? Что ж, у тебя ничего не выйдет, потому что я не собираюсь с тобой сражаться. К тому же у тебя нет никаких оснований вызывать меня на бой. Скажи честно, неужели ты не довольна своей жизнью, не счастлива? Неужели ты не получаешь удовольствия от того, что самостоятельна, умна, красива, преуспеваешь в жизни, занимаешь серьезный пост в ООН, и от того, что мужики сходят по тебе с ума? Неужели тебе надоела материальная независимость и еще то, что от мужчины, с которым ты проводишь время, тебе нужны лишь сексуальное удовольствие и эмоциональная близость? Брось, Мирелла, я не поверю, что ты не довольна жизнью, которую сама себе создала.
      Он стиснул ее плечи с такой силой, что она едва не закричала от боли, но заставила себя сдержаться. На глаза ее навернулись слезы. Он тряхнул ее за плечи, побуждая ему ответить.
      – Ну, что же ты молчишь? Ответь мне. Не можешь?
      Это было последней каплей. Мирелла собрала все силы и вырвалась. Она встала на колени и оттолкнула его так, что он упал на подушки, а потом набросилась на него с кулаками. Он рассмеялся, схватил ее за запястья и тоже сел. Они оказались лицом друг к другу.
      – Я люблю тебя, когда ты такая. Я обожаю, когда ты теряешь контроль над своими эмоциями и оказываешься беззащитной передо мной. Я восхищаюсь тобой, когда ты пытаешься скрыть пламя противоречия, которое бушует в твоей груди. Но больше всего мне нравится то, что я единственный мужчина, перед которым ты раскрываешься полностью.
      – Когда-нибудь… я…
      – Что? – Он перебил ее, рассмеявшись. – Мирелла, твоя жизнь устроена и определена. У нас за плечами целая история, а ты всего лишь тридцатидевятилетняя женщина, которая мечтает о семье. Но ты боишься перемен и больше не веришь в счастливый шанс. Наши отношения устоялись. Ты никогда не оставишь меня, потому что довольна своей жизнью и достаточно разумна, чтобы ее не разрушать.
      Пол выпустил ее руки и чмокнул в нос, словно ставил все точки над «i» или завершал логическую выкладку. Он ставил ее на то место, где ему было удобно ее видеть, отдавая дань традиционному представлению мужчин о том, что женщины – существа неразумные.
      – Эгоист! Злобный самоуверенный тип! – с усмешкой повторил он, вылезая из постели.
      Он прошел к окну, не стесняясь своей наготы, по мягкому ковру из Исфахана, который покрывал отполированный до блеска паркет, задержался у шезлонга и снял с него ее горчично-желтый халат, который она раньше сбросила с себя. Из внутреннего кармана своего синего, «в елочку» пиджака, аккуратно сложенного и висящего на подлокотнике кресла, он достал какую-то бумагу.
      Мирелла была заворожена самоуверенной манерой Пола, тем, как он одной фразой определил смысл всей ее жизни. Как странно, что она только теперь, спустя столько лет, разглядела как следует своего любовника, того, кто был ее первой и единственной любовью в жизни, человека, с которым она когда-то была помолвлена, но который бросил ее, чтобы через годы приворожить ее вновь.
      Она окинула его оценивающим взглядом, следя за каждым его движением. В свои сорок пять он все еще оставался тем сильным, умным мужчиной, в которого она когда-то влюбилась. Его атлетическое телосложение по-прежнему ее привлекало, но он утратил обаяние молодости, часть волос, а главное – ту сердечную мягкость и поэтичность души, которыми когда-то так щедро с ней делился. Тщеславие и успех всегда взимают жестокую плату.
      И только в постели, когда он был обнажен и корчился в агонии страсти, она узнавала его прежнего. В остальное время она, к собственному изумлению, видела в нем всего лишь заурядного, богатого и процветающего биржевого маклера, живущего в большом доме в Скарсдейле с добропорядочной женой и двумя детьми.
      Пол вернулся к Мирелле, которая продолжала стоять на коленях посреди огромной кровати с балдахином. Он сел рядом, положил документ на простыню между ними и помог Мирелле набросить халат. В том, как он прикрывал ее наготу и завязывал пояс на талии, чувствовалась особенная мягкость, почти нежность. Он поцеловал ее в кончик носа, и она снова смиренно вздохнула.
      Между ними установилось некое подобие перемирия, тягостного для обоих. Пол протянул руку, взял со столика свои платиновые часы, надел их на руку и посмотрел на циферблат.
      – Я пойду приготовлю тебе ванну, – сказал он. – У нас осталось всего полтора часа до того, как в театре поднимут занавес и начнется «Богема». Я заказал столик на Палме, чтобы потом поужинать, но на ночь остаться не смогу. Меня ждут дома. Палм подойдет, или ты хотела бы отправиться куда-нибудь поближе к Мету?
      – Нет, Палм подойдет. Похоже, нам предстоит приятный вечер.
      – Вот и отлично!
      Он склонился к ней и прижался щекой к ее щеке. Мирелла положила руку ему на плечо, но вдруг они одновременно отстранились друг от друга.
      – Видишь, не всегда же я эгоист и злобный тип, – насмешливо заметил он. – Вот, это тебе маленький подарок. – Он протянул ей документ, который несколько минут назад достал из пиджака.
      Мирелла прочла крупный заголовок – АРЕНДА – и очень удивилась. Это был довольно странный подарок со стороны Пола, совсем не в его духе.
      – Это уютный пляжный домик, – поспешил он объяснить. – Тебе он понравится. Я снял его для тебя на год. Чудесное место – «Дорога в дюнах» в Саутгемптоне – прямо у воды. Атлантический океан, можно сказать, врывается в окна роскошно меблированной гостиной. Я знаю, что у тебя накопилось много отпускных дней и ты собиралась использовать их в ближайшие несколько месяцев. Я подумал, что там ты сможешь отлично отдохнуть. К тому же это всего в нескольких милях от моего нового летнего дома в Джин-Лэйн. Я буду неподалеку, и мы сможем проводить много времени вместе. Ты рада?
      Мирелла слезла с кровати и подошла к туалетному столику, чтобы привести в порядок волосы. Договор об аренде остался лежать там, куда его положил Пол.
      – Да, конечно, я рада, что имею теперь в своем распоряжении пляжный домик на целый год. К тому же это избавляет меня от необходимости ломать голову над тем, где провести отпуск. – Она помолчала и глубоко вздохнула. – Это замечательный подарок, Пол, правда. Надеюсь, ты не обидишься, если я откажусь на том основании, что не хочу жить так близко от твоего семейного гнездышка. Я и так слишком уж вошла в роль Фанни Херст. Сам понимаешь, «синдром побочной жены» и все такое.
      Мирелла увидела в зеркале, как Пол взял документ и направился к ней. Он выглядел обиженным. Обняв ее сзади, он бросил бумагу на столик.
      – Не говори глупостей, дорогая, – обратился он к ее отражению в зеркале. – Я не позволю тебе отказаться от моего подарка. Этот дом твой на целый год. Делай с ним что хочешь. Можешь приглашать туда друзей, родителей, любовников, жить там в одиночестве, видеться со мной, когда хочешь, или вообще туда не ездить – мне все равно. Я снял его, чтобы сделать тебе приятное, а не для того, чтобы обидеть. И выкинь из головы эту ерунду про Фанни Херст. Ты свободная женщина. А теперь я приготовлю тебе ванну.
      Он поцеловал ее в макушку и на мгновение замер. Их взгляды пересеклись в зеркале, и они улыбнулись.
      – Спасибо, Пол, у меня никогда еще не было дома на пляже.
      – Я знал, что тебе понравится мой подарок, – ответил он и пошел в ванную.

      Мирелла стояла перед огромным зеркалом у себя в спальне и застегивала жакет. Она продела в петлю последнюю жемчужную пуговицу и одернула полы, чтобы убедиться, что жакет сидит как надо.
      Она очень любила этот костюм. Сколько волнений она испытала, покупая его! Она до сих пор помнила, как долго колебалась, прежде чем принять решение. Разве не глупо покупать двухцветный жакет? И черную юбку? Не будет ли это слишком броско? И непрактично? Ведь он белый. Может быть, непомерные счета из прачечной вскоре заставят ее пожалеть о содеянном? Она никогда не была прижимистой, но относилась к деньгам бережливо. Наверное, причина в том, что ее семья никогда не была особенно состоятельной. Она была богата недвижимостью и идеалами, но никогда не принадлежала к тому миру, где вертятся живые деньги.
      Но она никогда не пожалела о том, что купила этот костюм. Она поправила пышный бант на вороте блузки, который лежал поверх лацканов, и вдруг заметила, что края обшлагов вытерлись. При мысли о том, что костюм доживает последние дни, ей стало грустно. С ним было связано воспоминание о том, как Пол ухаживал за ней во второй раз и как ему удалось завоевать ее снова. Она печально улыбнулась и разгладила жакет на талии.
      Затем она влезла в модельные туфли на кубинских каблуках и, подойдя к шкафу и достав из него черный кашемировый берет, надела его под небрежно-изящным углом.
      Она взяла черную сумочку в форме полумесяца, лежащую на кресле в стиле ампир, и, перебросив через плечо короткие ручки, покинула желто-белую спальню, которая занимала почти весь третий этаж ее дома.
      В последние несколько дней эта комната стала принимать в сознании Миреллы угрожающие размеры. В четверг вечером здесь чуть не состоялась эротическая встреча с Дональдом Дэвисом. Она и не предполагала, насколько он возбудил ее, пока не перешагнула порог своего дома в одиночестве. Перед ней лежал пустой, тихий дом.
      Она стояла в темноте, прижавшись спиной к входной двери, надеясь, что порыв страсти, вызванный его близостью, пройдет, и в то же время недоумевая, почему она не позволила ему войти. Он мог бы положить конец ее сексуальным разочарованиям. Она вспоминала, как они умели одновременно испытывать оргазм, и ее сердце начинало биться с дикой скоростью. Она с силой прижала руку к промежности и поняла, что готова кончить, думая о том, как мужская рука ласкает ее влагалище. Она готова была не останавливаться, но постеснялась собственной похоти. Поэтому протянула руку к выключателю и зажгла свет, надеясь, что при ярком освещении желание отступит.
      Но этого не произошло. Все, что стало ей очевидно при свете, можно было легко сформулировать: она не хотела отношений с Дональдом Дэвисом на одну ночь. Она хотела Пола, но его не было.
      Только Пол знал, как удовлетворить ее тайные сексуальные желания и фантазии. Только Пол умел научить ее, как преодолевать зов плоти в одиночестве, он мог заставить ее испытать оргазм, оставляющий ее полностью удовлетворенной и насыщенной. Он научил ее мастурбировать и сам наблюдал за этим, после чего они оба кончали радостно и счастливо. Мирелла никогда не задумывалась над тем, зачем он научил ее удовлетворять себя в тех редких случаях, когда рядом не оказывалось мужчины.
      Они разделяли сексуальное наслаждение, которое их связывало. Но в пятницу вечером, когда он был с ней, Мирелла неотступно мучила себя запоздалыми вопросами. Неужели Пол окончательно задушил любовь, которую она когда-то к нему испытывала? Не исчерпаны ли их отношения? Они прекрасно подходили друг другу. Их связывали любовь и взаимное доверие. Но разве этого достаточно? Что еще она хочет от Пола Прескотта?
      В субботу ей удалось выкинуть из головы досадные вопросы. Воскресенье она провела со своей лучшей подругой Диной Уивер, которая занимала ее рассказами о том, как она хочет изменить свою жизнь. Впрочем, в ее болтовне проскользнула одна странная мысль. При расставании она сказала:
      – Знаешь, Мирелла, жизнь полна превратностей… Я принадлежу к тем, кто хочет изменить свою жизнь, а ты – к тем, кто, возможно, сможет это сделать.
      – Спасибо, Дина, но твои слова меня настораживают. Если бы мне пришлось изменить свою жизнь, для меня это было бы равносильно взрыву атомной бомбы. В моей жизни все происходит так, как мне бы хотелось. Мне нравится моя жизнь.
      Теперь было утро понедельника… и у Миреллы пропало ощущение, что все в ее жизни идет так, как ей бы хотелось. Она расстроилась из-за Пола. С тяжелым вздохом она решила не тратить драгоценное время на бесплодные раздумья. Она подошла к письменному столу, порылась в папках и книгах и выбрала несколько штук, которые и засунула к себе в сумку.
      На первом этаже она наспех черкнула записку своему эконому Моузезу, которую оставила на кухонном столе. После чего достала зеленый банан и спелый манго из ящика для фруктов и тоже бросила их в сумку.
      Солнечное весеннее утро встретило ее, как только она вышла из дома. Вдохнув полной грудью свежий ветер, она захлопнула за собой входную дверь. Воздух был все еще по-утреннему свеж, но в нем ощущались дуновение весны и легкий запах цветов: примул, гиацинтов и тюльпанов, высаженных под двумя лавровыми деревьями в огромных бронзовых кадках, которые стояли как часовые по обе стороны от парадного подъезда.
      Это утро еще не было отравлено ежедневной дозой выхлопных газов. Только что пробило шесть часов – излюбленное время для бегунов трусцой, любителей ранних прогулок, трудоголиков, но не для транспорта.
      Мирелла подняла свежий номер «Таймс», лежавший у двери, развернула его и быстро пробежала основные заголовки первой страницы. Она сложила газету и, засунув ее между папками, лежавшими в сумке, ненадолго задержалась на последней ступеньке лестницы, чтобы по привычке окинуть взглядом улицу.
      В эти несколько секунд улица напомнила ей родной городок, где была улица Вязов – одно из тех мест, которое может находиться где угодно, но только не в Америке. Она ощутила себя в центре неприкосновенного островка частной жизни, втиснутого в рамки крупнейшего города на земле. Все дома по обе стороны улицы были из бурого камня, как и большинство зданий на Ист-Сайде, восточной части Парк-авеню. Их построили около 1900 года из рыхлого, пористого и непрочного коричневого песчаника, добытого в речной долине Коннектикута или на берегах реки Хакенсак. Эти дома считались уникальными в районе из-за того, что до сих пор хорошо сохранились.
      Больше половины зданий были частными домами, в некоторых жили по две семьи, а в остальных было по нескольку квартир. Мирелла знала это не потому, что была знакома с соседями, а из-за ежеквартального информационного бюллетеня, в соответствии с которым жильцам надлежало поддерживать улицу в порядке.
      На самом деле только благодаря местному сообществу Мирелла смогла приобрести здесь квартиру, настоящее сокровище на Шестьдесят пятой улице Ист-Сайда. Дядя ее отца, Хайрам Уингфилд, эксцентричный, живущий в уединении девяносточетырехлетний холостяк, за несколько месяцев до смерти пожелал, чтобы Уингфилды купили его фамильный дом. После того как отец Миреллы отказался, старик предложил сделать это ей самой на следующих условиях: покупка должна быть немедленной, ему будет позволено жить в стенах этого дома, а она должна прожить в нем минимум пять лет, причем без права менять в нем обстановку, и дом, если она захочет его продать, должен рассматриваться как нераздельная частная собственность. На этих условиях он, старый скряга, готов был принять все ее сбережения – менее тысячи долларов, – приплюсовать к ним выплаты по возможным закладным и позаботиться о ее доходе, который позволил бы ей содержать дом в приличном состоянии.
      Тогда Мирелла сочла всю эту затею тяжким грузом, который взвалили ей на плечи против ее воли и без которого она могла прекрасно обойтись. Она была вполне довольна своей однокомнатной квартиркой, правда, достаточно тесной. Не раз она принимала решение подыскать жилье попросторнее, но ее жизнь всегда была заполнена более важными делами и событиями, и потому до переезда руки не доходили.
      Отправляясь на встречу со старым Хайрамом, она все еще не избавилась от сомнений. Покидала она этот дом, совершив сделку на его условиях. Дядя Хайрам был очень доволен тем, что все так удачно сложилось и что дом Уингфилдов по-прежнему принадлежит члену семьи. Он умер во сне спустя сорок восемь часов после подписания официальных документов.
      В контракте было оговорено, что она оставляет на службе Моузеза, эконома и по совместительству шофера, с условием возможного аннулирования договора через три месяца. Но уже через три недели они так подружились, что Мирелла удивлялась тому, как она вообще без него до сих пор обходилась.
      Двое утренних бегунов приветливо помахали ей и пожелали доброго утра, когда она спустилась по ступенькам парадной лестницы и направилась в сторону Первой авеню. Каждый день в любую погоду она бодрым шагом проходила целых девятнадцать кварталов до здания Секретариата ООН, заглядывая по пути в закусочную Оссарио и Хайми, чтобы выпить чашку кофе и съесть ржаную булочку со сливочным сыром и виноградным желе.
      Мирелла всегда входила в это заведение с улыбкой. Тоже мне закусочная! Закуска – это что-то легкое, то, что перехватываешь на бегу. В «Х и О» подавали совершенно другую еду. Все, что ни возьми, даже апельсиновый сок, тяжелым камнем падало в желудок. Мирелла не раз задавалась вопросом, как владельцам Хайми и Оссарио удавалось достигать такого эффекта.
      Ей нравилось считать «Х и О» своим «кафе по соседству», своей забегаловкой, своим утренним пабом. Каждое утро в течение пятнадцати минут она вкушала вместе с завтраком ощущение Нью-Йорка в этом дворце из огнеупорной пластмассы.
      Она толкнула запотевшую стеклянную дверь и кивнула Хайми, который суетился в конце узкого прохода между столиками и водил мокрой тряпкой по белоснежному плиточному полу. Мирелла села на высокий пластиковый стул у стойки неподалеку от двери. Она любила это место, потому что лучший наблюдательный пункт, позволяющий следить за происходящим внутри и снаружи, трудно было найти, особенно когда пар охлаждался и превращался в крупные капли, ручейками стекавшие вниз по оконному стеклу.
      – Привет, – в унисон отозвались два голоса, когда Оссарио высунулся из-за стойки. В руке он держал поднос с рубленой печенью, которая возвышалась грудой размером с футбольный мяч. В другой руке у него была старая битая тарелка с огромной пластиной бастурмы, утопающей в толстом слое желтого жира.
      Хайми и Оссарио были самой странной парой во всем Нью-Йорке. Хайми Левин, первоначальный владелец бара, был семидесятитрехлетним ортодоксальным евреем, а Оссарио, иначе Буэнавита Диас Сиентес, тридцатидвухлетним пуэрториканцем и римским католиком. Но, несмотря на эти различия, их связывало пятилетнее деловое партнерство.
      Аромат свежего кофе, стекающего по капле в автомат, смешивался с запахом корицы, миндаля и ванили, который источали свежие датские рулеты, выложенные на деревянных подносах. Особую пикантность атмосфере придавал несколько приторный, но все же приятный запах хлебной водки, тмина и дрожжей, на котором был замешан традиционный еврейский хлеб. Запах жареной говядины и бастурмы еще не выветрился, потому что Оссарио только что выставил их в витрине.
      – Как обычно? – поинтересовался Хайми, заканчивая с уборкой и удаляясь в кухню через вертящиеся стеклянные двери. Он едва не столкнулся с Хестер, их официанткой, крашеной блондинкой, которая промчалась мимо, прижимая к груди две банки с маринованными огурчиками.
      – Конечно, как обычно, – отозвалась Хестер, угрожающе надвигаясь на Миреллу. – Она каждое утро заходит сюда и ест одно и то же. А он каждое утро спрашивает: «Как обычно?» Можно подумать, что она когда-нибудь изменит заказ. Я вас спрашиваю, разве она хотя бы раз сказала: «Нет, сегодня я хочу яичницу с беконом или английские оладьи в масле»? Такого еще не бывало!
      – Кто знает? – философски произнес Хайми, выходя из кухни и вытирая руки чистым полотенцем. – Может быть, она когда-нибудь захочет изменить заказ. Она имеет на это право, у нас демократия. И вообще, тебе-то какое дело?
      Входная дверь открылась, вошли двое полицейских и сели неподалеку от Миреллы. Хестер отдала Оссарио банки и вернулась за стойку, смахивая несуществующие крошки с груди и разглаживая на короткой облегающей юбке складки, которых не было.
      Она проходила мимо Миреллы в тот момент, когда Хайми подошел справа, а Оссарио слева.
      – Прекрасное утро, а? – спросил Оссарио, подняв ладони вверх, словно вознося хвалу Господу. – Особенно для такой прекрасной леди. – В этой троице он исполнял роль традиционного итальянского любовника.
      – И какой-таки прок мисс Уингфилд от твоего прекрасного утра? – проворчал Хайми.
      – Знаете что, – нахмурилась Хестер, – я здесь официантка, и я сама позабочусь о мисс Уингфилд. А ты, Хайми, займись цветом нью-йоркской полиции. – Она ткнула карандашом в сторону новых посетителей. Затем повернулась к Оссарио: – Звонил тот парень, что готовит чили. Он сказал, что опоздает, но чтобы мы не беспокоились, потому что он принесет заказ с собой.
      Оссарио отправился по своим делам, проклиная сквозь зубы легкомысленного изготовителя соусов, ему вторили приглушенные ругательства партнера. Хестер была счастлива.
      – Так, значит, как обычно, дорогая? – весело поинтересовалась она у Миреллы.
      – Доброе утро, Хестер. Да, как обычно, пожалуйста, – улыбнулась она в ответ.
      «Как обычно» – выбор, сделанный на основе последовательного исключения блюд, заявленных в меню. Мирелла поняла, что это единственное, что она может есть у «Х и О». «Странная пара» и Хестер не облегчили ей выбор. Ей пришлось пережить долгий адаптационный период. Для того чтобы стать здесь постоянным клиентом, ей пришлось приложить больше дипломатических усилий, чем в ООН, когда пришлось вежливо оформить свой отказ. Но в конце концов «трио» признало ее право на «как обычно»: Хайми предложил ржаную лепешку, Хестер – сливочный сыр, а Оссарио – виноградное желе. Мирелла настояла на черном кофе.
      Она поднесла чашку к губам и тут же поставила ее на блюдце. Он был прямо с огня. Мирелла начала снимать упаковку с заранее приготовленной порции виноградного желе, но Хестер вырвала его у нее из рук, развернула и шлепнула на край тарелки.
      В этот момент в кафе вошли двое в спортивных костюмах.
      – Привет всем, – произнес один из них с легким еврейским акцентом.
      – Доброе утро, моя дорогая. – Второй подошел прямиком к Мирелле и приветствовал ее тихим, и, как ему казалось, сексуальным голосом, после чего крикнул, не оборачиваясь: – Привет, Хайми, старый пес, иди позавтракай с нами! Хестер, нам как обычно.
      Барабанные перепонки Миреллы содрогнулись, но она заставила себя улыбнуться мистеру Коухену.
      Хестер не удержалась и высказалась по поводу того, что Коухен и Шламовиц всегда заказывают одно и то же, как и Мирелла. Эти двое заняли столик возле стены, после чего в кафе зашли две хорошенькие проститутки и устроились возле стойки поближе к телефону и кухонной двери.
      Хестер шлепнула на стойку две глубокие тарелки с черносливом, залитым соусом, две чашки кофе с молоком и блюдце с хлебцами.
      – Вам бы работать в ООН, – подметила она. – Только прислушайтесь и узнаете, как… команда крутых мужиков решает проблемы мировой безопасности меньше чем за полчаса.
      Оба полицейских рассмеялись и с улыбкой посмотрели на нее.
      Хайми вышел из-за стойки, нахмурился и, пожав плечами, покосился на Миреллу. Затем молча отправился записывать заказ своих друзей.
      – Она немного остра на язык, немного груба, немного не такая, как все, – пробормотал он с извиняющейся улыбкой.
      Мирелла снова попыталась отхлебнуть кофе из чашки. Она соскребла ложечкой немного сливочного крема с лепешки на край тарелки, намазала сверху виноградное желе и принялась есть, наблюдая за тем, как мимо проносятся автомобили, а мусорщики опрокидывают полные баки в чрево жутких чудовищ, которые поглощают все, что им ни дай. Она смотрела и невольно прислушивалась к разговорам.
      Оссарио читал лекцию о правильном питании двум проституткам. Сигарет и черного кофе недостаточно для нормальной жизнедеятельности организма. Таблетки и бог знает что еще не дают мышцам нарастать на костях. Необходим хороший завтрак. Он объяснил им, что иначе они не смогут поддерживать надлежащую форму. Одну из них он уговорил съесть яичницу с беконом, другую – блинчики с кленовым сиропом.
      Полицейские трепались без умолку: о мафии, о шоу-бизнесе, о бандитских группировках, о торговцах наркотиками, о проституции, о Полицейской атлетической лиге, о пенсии, об информаторах, о слежке и снова о мафии.
      Коухен и Шламовиц пытались уговорить Хайми провести с ними зиму в Сарасоте, штат Флорида. Они использовали всевозможные аргументы: его преклонный возраст, холодную погоду, усталость человека, которому давно пора на покой, обилие богатых вдовушек в местном клубе. Когда речь зашла о его детях и о том, как они беспокоятся и волнуются за него, он сломался – это оказалось последней каплей. И Хайми согласился уехать с ними.
      Мирелла допила кофе, расплатилась с Хестер и ждала сдачу, когда появилась Старушка Минни – беззубая, грязная, оборванная нищенка в двух пальто, надетых одно на другое, и с парой истоптанных мужских ботинок, связанных шнурками и перекинутых через шею. На голове у нее была помятая фетровая шляпа со страусовым пером, приколотым к ленте. В четырех упаковочных сумках из супермаркета она носила все свое имущество. Расположившись напротив закусочной, она принялась разбирать сумки.
      Хестер шлепнула на стойку сдачу Миреллы и смела с нее грязные тарелки.
      – Только этого еще не хватало для начала трудового дня – полюбуйтесь, пожаловала наша Леди Хоубо. Хайми, Оссарио! Минни заявилась!
      Партнеры выругались сквозь зубы каждый на своем языке. Оссарио отправился на кухню готовить яичницу с ветчиной и тосты. Пока Мирелла складывала сдачу в кошелек, один из полицейских помог Хайми вынести на улицу столик и стул для Минни. Хестер налила кружку крепкого чая и достала из-под прилавка большой бумажный пакет. Эта тиранствующая королева закусочной незаметно складывала туда пончики и датские рулеты, булочки и оладьи из отрубей. Минни была весьма неравнодушна к оладьям из отрубей.
      Для Миреллы завтрак в закусочной означал пятнадцатиминутное бегство из того мира, в котором она жила, но который не могла постичь. Ее жизнь проходила в декорациях мыльной оперы, только без внешнего блеска и с юмористическим оттенком. Ее окружали несчастные персонажи «Далласа», «Династии» и «Вверх и вниз по лестнице», не считая Арчи Банкера с его воскресной религиозной программой, занимающей целое утро. Мирелле нравилась такая жизнь. Она чувствовала себя в ней чужой среди своих, и эта роль казалась ей очень удобной. Ее положение в ООН тоже ее устраивало, но несколько в другом смысле. Работа вынуждала ее выкладываться полностью, раскрывала скрытый потенциал ее личности. Она требовала сил, стойкости, веры в успех. Она напоминала стиль самой жизни, особенно жизни в Нью-Йорке.
      Так она размышляла, когда силуэт стеклянной коробки Секретариата высотой в 540 футов и только в 72 фута шириной стал неясно вырисовываться впереди. Это здание доминировало в архитектурном ансамбле штаб-квартиры ООН. Она любила подходить к этой коробке с ее узкой стороны, потому что ей всегда была ближе скульптура, нежели архитектура. Команда архитекторов, включавшая француза Ле Корбюзье, бразильца Оскара Нимейера и шведа Свена Маркелиуса, а также представителей еще десяти стран работали над этим проектом. Но Мирелла считала здание порождением именно этой талантливой троицы. Скульптура Барбары Хепуорт, украшавшая бассейн перед входом в Секретариат, была, на ее взгляд, лишь дополнением к их гениальному творению. Само здание Секретариата вкупе со скульптурой олицетворяло для нее монументальную силу и чувственность. Каждый раз, когда она подходила к зданию, ее охватывала внутренняя дрожь, создающая мистическое ощущение, которое она никогда не пыталась подвергнуть анализу.
      Мирелла поправила на плече сумочку и ускорила шаг. Народу вокруг в этот час было немного, и она наслаждалась спокойствием и символической монолитностью объединенного мира, которые олицетворял собой комплекс зданий ООН. Она миновала здание Генеральной Ассамблеи, вход в которое украшали развевающиеся флаги большинства из 159 стран, обогнула статую Хепуорт и уже собиралась войти внутрь, как вдруг остановилась, обернулась и окинула взглядом здание штаб-квартиры. Мирелла была не из тех, кто теряет голову от собственных успехов, но по какой-то неизвестной причине этим ранним утром она ощутила гордость оттого, что работает в этой Организации вот уже пятнадцать лет. Управление переводческим отделом, где официальные документы переводились на шесть официальных языков ООН – арабский, китайский, английский, французский, русский и испанский, – было лишь небольшой частью ее обязанностей. Помимо них, здесь было представлено более ста пятидесяти других языков, и хотя сотрудники пользовались в основном только английским и французским, Мирелла редко отказывала кому-нибудь в просьбе перевести что-нибудь на другие языки.
      Одна лишь мысль о работе, которая составляла смысл ее жизни, делала Миреллу счастливой. Она вошла в подъезд как всегда в приподнятом настроении и в предвкушении того, что уготовил ей новый день.
      В помещении еще не было никого, кроме уборщиков, охранников и трудоголиков вроде Миреллы; стояла полная тишина, изредка нарушаемая хлопком двери или гудением пылесоса. Мирелла вошла в лифт и нажала кнопку своего этажа.
      Ее офис выходил на Ист-Ривер, из окон открывался восхитительный вид на реку, Куинс и Бруклин, а также на кварталы, расположенные за ними.
      На ее рабочем столе удобно расположились компьютер, три телефона, несколько папок с бумагами и кипа словарей. Для нее стояло кресло с высокой спинкой, а напротив – три простых офисных стула для посетителей.
      Одна стена была стеклянной, три остальные от пола до потолка были заставлены стеллажами с книгами; между ними примостился стол с аппаратурой для просмотра микрофильмов. Темно-коричневый кожаный диван и два удобных мягких кресла дополняли обстановку. Мощный телескоп с направленной в небо трубой стоял возле стеклянной стены. Еще здесь были офисные столы с настольными лампами. На случай экстренного совещания были предусмотрены маленькие столики розового дерева. В общем, меблировка носила отпечаток рациональной сдержанности.
      Единственными чертами персонального представления об уюте в этом классическом офисе была чашка из китайского чайного сервиза с блюдцем, серебряный термос, в котором уборщик заваривал ей черный кофе, и хрустальная ваза с фруктами.
      Неожиданно на ее столе зазвонил красный телефон. Мирелла посмотрела на часы – 8.35. Наверное, это звонит Пол. Она сложила бумаги в стопку и положила сверху ручку. Затем развернулась в кресле к окну, откинулась на спинку и сняла трубку.
      Они с Полом болтали по телефону ежедневно минимум один раз. Их разговоры всегда носили эротический и заботливый характер и заканчивались договоренностью встречаться три раза на неделе или пообедать где-нибудь вместе. Редко они выбирались на концерт или в театр, но в таком случае им удавалось урвать пару часов для интимного общения в ее квартире или в номере «Прекрасной Голландии». В прошлую пятницу они именно так и провели время. То есть это должно было произойти именно так. Если забыть о том, что в тот вечер она вдруг увидела Пола во всей его красе.
      Мирелла положила трубку через пятнадцать минут, размышляя над тем, что их разговор, похоже, превратился вдруг из эротического в похотливый. Странно, что она раньше не замечала этого. Это был дубликат их утреннего разговора, поверхностный, заурядный и начисто лишенный вдохновения. Она почувствовала, что в их отношениях появилась трещина, и думала о том, станет ли он что-нибудь предпринимать.
      Впрочем, она была скорее заинтригована, нежели обеспокоена, потому что давно уже смирилась с тем, что никогда не сможет полюбить Пола так, как любила его раньше. Они любили друг друга – да, но с ограничениями и взаимными компромиссами. Их сексуальная жизнь с годами становилась более активной, а другие эмоции шли на убыль.
      Около девяти ее секретарь Барбара Смит подала ей список встреч на день. Сначала им предстояло встретиться с главой отдела Роландом Калвером, талантливым семидесятидвухлетним лингвистом. Он еще двенадцать лет назад должен был уйти на пенсию и часто подумывал о том, чтобы сделать Миреллу своей преемницей. В десять она должна была вместе со своим ассистентом Брайаном Палмером присутствовать на встрече с переводчиками, занятыми в зале Генеральной Ассамблеи. В 10.40, теперь уже в своем офисе, ей придется разбираться с увольнением переводчика с французского и заменой его на своего помощника, Эдварда Коула. В 11.00 у нее была встреча с делегатом от Греции, который собирался выдвинуть ей требования, на каковые не имел ни малейшего права. Иными словами, день как день. По крайней мере до двенадцатичасовой встречи.

      Мирелла была поглощена панорамным видом, открывающимся из окна ее офиса, располагавшегося на одном из верхних этажей, поэтому создавалось впечатление, что она балансирует на грани между небом и землей, где-то посередине. Иногда она позволяла себе отключить сознание и представить, как шагает сквозь стекло в бездну. От этого у нее перехватывало дыхание, и сердце вздрагивало от смешанного ощущения смертельной опасности и восторга.
      В ее офисе стояла такая тишина, что от стука в дверь она невольно вздрагивала. На этот раз Барбара вошла с сообщением о визите Бриндли Риблсдейла.
      Мирелла встала с кресла и шагнула к высокому, худощавому, хорошо одетому молодому человеку, который держал в руках потрепанный портфель из дорогой кожи.
      Они молча смотрели друг на друга, пока секретарша не оставила их наедине. Молодой человек, казалось, был взволнован, но тем не менее сдержанно поздоровался с ней и даже пожал ей руку. Но тут же после этого возникла неловкая пауза. Мирелла решила взять инициативу в свои руки.
      – Мистер Риблсдейл, не хотите ли присесть? – Она указала на диван.
      – Да, спасибо, мисс Уингфилд.
      Он подождал, пока она сядет, и скромно занял место на противоположном конце дивана.
      – Итак, чем могу служить? Насколько мне известно, вы звонили с самого утра и настаивали на срочной встрече. Секретарша передала мне, что у вас какой-то личный вопрос.
      – Да, – все так же сдержанно отозвался он. – Прошу прощения, если ваша секретарша сочла меня не вполне учтивым, но я действительно пришел по исключительно приватному делу. Позвольте мне представиться должным образом. Меня зовут Бриндли Риблсдейл, я юрисконсульт лондонской адвокатской компании «Румбольд, Грумторп и Риблсдейл». Мы являемся частными юрисконсультами для избранных клиентов, за жизнью и делами которых мы следим от колыбели до могилы, и это предмет нашей профессиональной гордости. Наша фирма также выступает на стороне владельцев поместий, управление которыми в разное время перешло к основателям фирмы.
      – Значит, вы пришли ко мне, чтобы разрешить какую-то юридическую проблему, мистер Риблсдейл?
      – Именно так. – С этими словами он поставил портфель на пол и, повернувшись к Мирелле, впервые улыбнулся. – Мисс Уингфилд, я должен исполнить радостный долг и официально заявить от имени «Румбольд, Грумторп и Риблсдейл», что вам предстоит вступить в права наследования.
      – Интересно, кто же мог мне что-то оставить? – удивилась Мирелла.
      – Ваша прабабушка по материнской линии. Вы наследуете ее состояние, мисс Уингфилд.
      – Но это невозможно! Семья моей матери обеднела и потеряла все свои деньги в Турции еще до того, как родилась моя бабушка.
      – Боюсь, вас ввели в заблуждение. Это не так. Прежде всего ваша прабабушка оставила завещание, по которому ее состояние передается дочери ее старшей наследницы. То есть вам, мисс Уингфилд.
      Он замолчал, дав Мирелле время осмыслить эту новость. Удивление ее постепенно стало сменяться радостным пониманием того, что на голову ей неожиданно свалилась сказочная удача.
      – Вы уверены, что именно я законная наследница?
      – Абсолютно. Вы, как мы выяснили, прямой потомок прекрасной и умнейшей женщины – Кадин Рокселаны Оуджи, младшей жены турецкого султана. Она и была вашей прабабушкой. У нас есть достоверные подтверждения этого факта, опирающиеся на генеалогические записи.
      Мирелла наконец избавилась от потрясения и преисполнилась чувством гордости, ответственности и причастности к родовому состоянию. Она ощутила энергию, передающуюся из поколения в поколение, а заодно и благодарность к всемогущей богине удачи. Она осознала, что наследство перешло к ней от женщины, от которой ее отделяют три поколения. Ее охватило ощущение безвременья. И в следующую секунду, почти мгновенно мысль о том, что ее собственная жизнь, жизнь других людей – все это взаимосвязано. И она частичка этой бесконечной череды ее родственников.
      – Как странно, – пробормотала она. – Простите, но вы должны понимать, что воспринять все это сразу… я имею в виду, что я наследница… да еще к тому же у меня такие замечательные предки… И что же я унаследовала? Надеюсь, это деньги? Это именно то, чего бы мне хотелось больше всего, потому что наличных у Уингфилдов отродясь не было. Как бы мне хотелось получить много денег, чтобы их можно было пустить в оборот! Это было бы отлично!
      Мирелла заметила оттенок разочарования на лице Риблсдейла и подумала о том, что, наверное, речь идет не о такой большой сумме, о которой можно было бы говорить. Она и сама смутилась оттого, что выставила себя в неблаговидном свете. Но откуда этот британский адвокат мог знать, что меньше всего ей хотелось бы унаследовать такую же никчемную недвижимость, с какой ее отец мучился уже много лет? Мирелла почувствовала, что нужно сказать что-нибудь, чтобы скрыть смущение и разрядить обстановку.
      – А как вам удалось проследить столь долгий путь наследства?
      – Это очень длинная и интересная история. Я хочу призвать вас к терпению, потому что здесь все слишком запутано. Все началось восемь лет назад, когда мой отец вышел в отставку и передал мне дело о правах владения человека, который умер за пятьдесят лет до него. Его звали Оберон Уинслоу-Уорд.
      Мирелла подняла голову и хмыкнула:
      – Пятьдесят восемь лет! Да, действительно, история очень длинная. Не хотите ли чашку чаю, коль скоро разговор предстоит долгий?
      Ее собеседник кивнул, и она, вызвав Барбару, сделала заказ, после чего предложила юрисконсульту продолжить.
      – Мой отец подписывал последнее завещание Оберона Уинслоу-Уорда, которое тот забрал незадолго до смерти. Но в тот же день он написал пространное письмо, в котором возлагал на фирму обязанности опекуна на тот случай, если с ним что-нибудь случится. Он умер через несколько дней, и его завещание так и не было найдено. Таким образом, мы распоряжались его состоянием, следуя более ранним инструкциям.
      – Это очень похоже на начало какой-нибудь детективной истории из викторианской эпохи, – отозвалась Мирелла.
      – Нет, все не так ужасно, – улыбнулся Бриндли. – Я вел дела этого клиента до тех пор, пока несколько лет назад не начали происходить странные события, которые, как сначала казалось, не были связаны напрямую с этим наследством, – продолжал Бриндли. – Прежде всего наконец-то было найдено и зачитано завещание Оберона Уинслоу-Уорда, которое обнаружилось в секретном ящике его секретера времен Людовика Пятнадцатого, выставленного в музее Пола Гетти в Калифорнии. Второе событие произошло вскоре после первого. Меня пригласили присутствовать на вскрытии ячейки в банке, которая была заведена восемьдесят лет назад фирмой «Кутс и K°». В банке хранилось письмо, в котором говорилось, что вскрытие должно происходить в присутствии кого-либо из нашей фирмы, а содержимое ячейки, равно как и счет нашего клиента, мадам Оттолайн Синан, должен перейти в распоряжение нашей фирмы. Служащие банка отнеслись к этому событию с интересом. И когда все мы собрались в комнате перед ящиками с депозитными вкладами, даже я испытал волнение, открывая ячейку, в которую неизвестная женщина что-то спрятала восемьдесят лет назад. Я думал о том, что же она там спрятала, что мы обнаружим и почему именно нашей фирме она доверила свою тайну. Ящик оказался довольно тяжелым – в таких обычно хранят фамильные драгоценности. Я открыл крышку, и первое, что увидел, – письмо, адресованное «Румбольд, Грумторп и Риблсдейл», написанное бледно-лиловыми чернилами.
      Бриндли совсем расслабился и чувствовал себя так непринужденно, что даже позволил себе усмехнуться.
      – Почерк был таким же изысканным, как и цвет чернил. – Он вдруг преисполнился почтением к автору письма. – Ящик содержал драгоценности, завернутые в серебряное и золотое шитье, перетянутое шелковыми шнурами. Мы насчитали более двадцати штук. Я начал перекладывать содержимое депозитного ящика в коробку, предоставленную служащими банка, и развернул пару предметов из чистого любопытства. В одном оказалась хрустальная шкатулка в тяжелой золотой оправе. Я открыл ее и вывернул содержимое на стол, покрытый темно-синим бархатом. Это оказалась россыпь бриллиантов изысканной огранки и самых разных размеров. Мы были потрясены. На дне лежал портрет, написанный маслом, в серебряной рамке, усыпанной розовыми бриллиантами. На нем была изображена удивительной красоты женщина. Председатель банка заметил, что рамка выполнена Фаберже, а портрет принадлежит кисти французского художника Джерома.
      В этот момент подали чай, и Мирелла знаком велела Барбаре накрыть один из столиков для гостей. Она подвинула столик к дивану, и Мирелла начала разливать чай, увлеченно слушая рассказ гостя.
      – Я был очарован тайной Оттолайн Синан. Мне захотелось узнать о ней как можно больше. В письме, оставленном ею, содержалось очень мало ключей к разгадке, но было довольно много интересных сведений о том, какую жизнь она вела, а также просьба найти законную наследницу ее состояния. Вскоре оказалось, что среди сокровищ можно отыскать подсказки для дальнейших действий, если бы мы решили исполнить последнюю волю их хозяйки. Я вызвался сделать это. Таким образом, наша фирма стала опекуном двух загадочных состояний. Я довольно долго работал над поиском разгадок, когда вдруг, к моему огромному изумлению, между ними обнаружилась некая связь. Среди сокровищ мадам Синан была огромная рубиновая печать в золотой оправе с бриллиантовыми вкраплениями. Рубин в центре мог поворачиваться вокруг своей оси и становиться то геммой, то печатью. Драгоценный камень висел на цепи, соединяющей крупные бриллианты. С первой минуты он заворожил меня, и спустя некоторое время я понял почему. Печать показалась мне знакомой. Я уже видел такую раньше. Затем я вспомнил где: такая же печать скрепляла последнюю волю Оберона Уинслоу-Уорда. Я прочитал документ еще раз, затем сверил его печать с печатью Синан – они оказались идентичными! Наследие Оберона Уинслоу-Уорда извлекли из банковского сейфа и подвергли тщательному осмотру. Оказалось, что среди вещей есть точно такая же печать, как у Синан, с той лишь разницей, что гемма была изумрудной, а не рубиновой. В архиве Уинслоу-Уорда отыскалась запись о том, что печать принадлежала его матери и что он получил ее в дар при рождении. Итак, у Оберона Уинслоу-Уорда и Оттолайн Синан оказалась одна мать, но разные отцы, и оба они оставили свое состояние первой дочери их старшей сестры. Иными словами, Оттолайн Синан и ваша бабушка были сестрами Оберон Уинслоу-Уорд, и братом, а их мать, Кадин Рокселана Оуджи, вашей прабабушкой.
      – Ну и история! – выдохнула Мирелла. – Я просто потрясена. Прошу вас, расскажите скорее о третьем событии.
      – Однажды в нашем офисе появился американский археолог с двадцатью шестью томами семейного архива. Он обнаружил их в Турции – точнее, в Анталье, – в древнейшем могильном кургане Хиттит, который не раз вскрывали и грабили. Первым делом я спросил мистера Кори, почему он принес архив нам. К моему огромному удивлению, он протянул мне старинный документ с грифом нашей компании, найденный им между форзацем и первой страницей одного из томов. В летописях содержалась полная история семьи, а также подробное описание огромного состояния – земель, природных ресурсов и драгоценностей, – накопленного за несколько столетий еврейской семьей с Востока. Семья эта творила настоящие финансовые чудеса, будучи на службе у древних монархов. Позднее они стали влиятельными князьями в Османской империи. Чтобы защитить свою собственность от разграбления, грозящего им по причине еврейского происхождения, они передали ее ответственным опекунам, прибегнув к посредничеству известной адвокатской конторы. В качестве дополнительного средства защиты они выдвинули условие, что состояние будет переходить только к наследнице по женской линии. И так продолжалось более двух веков. Таким образом, мне в руки попал ключ, облегчающий поиск наследницы двух таинственных состояний, которые оказались частями одного большого, принадлежавшего вашей прабабушке!
      Мистер Риблсдейл победно улыбнулся и откинулся на спинку дивана.
      – Вот и вся история, мисс Уингфилд. На разгадку этого ребуса у меня ушло почти пять лет. И еще три года на то, чтобы найти доказательства, позволяющие прийти к вам и сообщить эту новость.
      Мирелла, зачарованная рассказом молодого юриста, не сводила с него взгляда. Ее поразил этот человек – он потратил много лет только на то, чтобы проследить путь ее состояния и найти ее. Интересно, зачем ему это нужно и что он будет делать теперь, когда его поиски подошли к концу?
      – Это очень занимательная и трогательная история, мистер Риблсдейл. Я растерянна и не знаю даже, что вам сказать. Ваш рассказ очень напоминает сюжет волшебного сна или романтической сказки. Он совсем не похож на то, что может произойти со мной в самый обычный понедельник в моем офисе. Я потрясена тем, что у меня обнаружились неизвестная до сих пор родня и наследство. Я живу очень напряженной и хорошо организованной жизнью, и хотя владею турецким языком, эта страна совершенно мне неизвестна… и находится она очень далеко, к слову сказать. – Она замолчала, но поскольку Риблсдейл никак не отозвался на ее слова, продолжила: – Этот факт тем более необычен, что моя мать ничего не знает о наследстве. Может быть, бабушка что-то и знала, но она никогда не говорила нам об этом.
      Она снова погрузилась в молчание, задумавшись над тем, какой прекрасной, умной и романтической натурой была ее бабушка. Семейные истории, намекавшие на экзотическое турецкое прошлое, почему-то никогда не рассказывались в их семье. Бабушка ее сбежала от своего господина, последнего правящего султана, и из своей страны с франтоватым американским дипломатом, дедушкой Миреллы. Он привез ее в Америку и вынужден был уйти в отставку из-за этой скандальной истории. Они вели жизнь затворников где-то на грани между бостонским высшим светом и благородной бедностью, их единственными средствами к существованию были его скромное наследство и ее драгоценности. Как большинство иммигрантов, бабушка сделала все, чтобы забыть о своем прошлом и о том, что дедушка поплатился карьерой из-за любви к ней; оба они вычеркнули Турцию из своей памяти, чтобы не думать о цене, которую заплатили за свое счастье.
      – Я понимаю, что для вас эта новость явилась полной неожиданностью, – прервал молчание мистер Риблсдейл. – Я пришел для того, чтобы облегчить вам вступление в права наследования. Я привез с собой целую пачку документов, которые предварительно рассортировал и привел в порядок, чтобы вам легче было понять суть дела, прежде чем вы отправитесь в Лондон оформлять наследство. Если вы позволите…
      – В Лондон? – перебила его Мирелла. – Мне нужно ехать в Лондон? Неужели это так необходимо?
      – Уверяю вас, это абсолютно необходимо! После того как вы прочтете часть документов, ваше мнение по поводу поездки в Лондон и в Турцию, я уверен, изменится.
      Мирелла поднялась, подошла к окну и повернулась к Риблсдейлу:
      – Интересно почему? Согласна, что мне теперь придется ознакомиться с вашими документами, чтобы быть, как говорится, в курсе дела. Но я не вижу причины, по которой я не могла бы избавиться от наследства здесь, в Нью-Йорке, через ваше лондонское представительство. Вы могли бы остаться еще на неделю и помочь мне в этом.
      Искреннее изумление, отразившееся на лице Риблсдейла, смутило ее, но она взяла себя в руки и решила держаться независимо.
      – Вы уверены, что хотите избавиться от этого наследства? Простите, мисс Уингфилд, но ваше решение кажется мне необдуманным и поспешным. Кроме того, потребуется серьезная работа с привлечением ваших лондонских советников и членов моей фирмы, которые на протяжении стольких лет выступали в качестве ваших опекунов. Вы до сих пор не осознали всей сложности дела. Если позволите, я позвоню вам вечером домой и привезу документы, с которыми вам необходимо ознакомиться, прежде чем вы отправитесь в Лондон. Заодно мы могли бы предварительно обсудить и уладить некоторые формальности. Боюсь, это единственный способ упростить решение вашего дела.
      Мирелла понимала, что он прав, и хотя новость о таинственном наследстве радостно взбудоражила ее, она не могла избавиться от гнетущего чувства тяжкого бремени, возложенного на ее плечи. Она нехотя написала свои адрес и телефон на листке блокнота.
      – Мистер Риблсдейл, я хочу, чтобы вы поняли следующее: я восхищена не только деятельностью вашей фирмы в разбирательстве этого дела, но также вашим личным упорством и решимостью довести его до конца. К счастью, в настоящее время у меня есть возможность взять отпуск. Мы уладим все формальности так, как вы сочтете необходимым, однако должна вас предупредить, что я живу очень насыщенной жизнью, которая включает прежде всего работу, требующую большой самоотдачи и занимающую много времени. Жизнь моя связана с этим городом, который я очень люблю, и не думаю, что у меня найдется возможность тратить время и силы на ознакомление с моим наследством в Турции. Так что я намерена избавиться от него как можно скорее, и переубедить меня вам будет трудно. Вот мой адрес. Сегодня в семь вечера вам удобно?
      Молодой человек выглядел вполне довольным собой. Пока все шло неплохо. Он нашел наследницу, которая оказалась красивой, умной женщиной и к тому же занимала весьма ответственный пост. Кроме того, она готова была воспользоваться его услугами консультанта. Хотелось бы, чтобы она была чуть меньше похожа на американку и чтобы в ее характере присутствовала хоть малая толика романтизма, свойственного ее предкам. Впрочем, может быть, он слишком много времени провел в обществе этих мертвых красавиц, поэтому и ожидал большего? Он улыбнулся:
      – Да, мисс Уингфилд. Спасибо. До вечера.

      Вечер выдался пасмурным, дождь лил как из ведра. Адам Кори любил дождь. Музыка дождевых капель и их ощущение на коже возбуждали его эротические чувства. Он любил заниматься любовью именно в такую погоду. Темной жаркой ночью под проливным дождем он мог дойти до настоящего сексуального исступления. В летний полдень под струями теплого ливня где-нибудь в поле или в саду он растворялся в чувственной неге. Теперь он стоял под дождем вместе с Бриндли Риблсдейлом перед домом на Шестьдесят пятой улице Ист-Сайда.
      Он был поражен, увидев Миреллу Уингфилд, открывшую им дверь. Брюки из верблюжьей шерсти плотно обтягивали ее бедра и расширялись книзу, наполовину скрывая плоские носы белых туфель. Кашемировый свитер с низким вырезом и рукавами, как у доломана, был того же цвета, что и брюки. Узел маленького красно-белого, в горошек шарфа был кокетливо завязан сбоку. Адам не знал, чего ждать от этого визита, но никак не мог предположить, что увидит женщину, которую ему захочется уложить в постель этой восхитительной дождливой ночью.
      Мирелла удивилась, неожиданно увидев перед собой крупного мужчину с несколько грубыми, но приятными чертами лица, одетого в короткий плащ с поясом и поднятым воротником. Он был высок и широкоплеч, смугл от загара, со светлыми, выгоревшими на солнце волосами. Морщинки в уголках темно-синих глаз свидетельствовали об уме и чувственности натуры. При первом взгляде на него Мирелла инстинктивно ощутила, что оказаться в его объятиях было бы равнозначно покорению неизведанных доселе миров.
      Рядом с ним Бриндли Риблсдейл возился с зонтиком, который никак не хотел складываться.
      – Добрый вечер, мисс Уингфилд. Это мистер Адам Кори. Надеюсь, вы не против, что я привел его к вам? Мы не отнимем у вас много времени. – Он протянул ей свой портфель. – Я хочу всего лишь передать вам документы.
      – Войдите в дом, – пригласила Мирелла и заметила припаркованный напротив дома серый «роллс-ройс».
      Мужчины переступили порог дома и увидели высокого темнокожего человека, возвышающегося за спиной хозяйки. Вид у него был настороженный.
      – Могу я взять ваши плащи, джентльмены? – спросил Моузез.
      Адам Кори снял плащ, отдал его дворецкому и пригладил влажные от дождя волосы. На нем были твидовый костюм, белая сорочка и желтый галстук ручной вязки.
      Мирелла подумала, что его в равной степени можно было принять за профессора из Принстона, председателя AT&T и легендарного Казанову. Она предположила, что он выходец из среды первопроходцев, этих суровых и сильных мужчин, бороздивших некогда просторы Америки в крытых повозках. На вид она дала бы ему лет сорок. Он действительно выглядел намного моложе своих сорока восьми лет, этот миллионер с душой искателя приключений, исследователя, археолога и охотника.
      Адам Кори был из тех, кому нравится возвращать людям утраченные чудеса света. Своей репутацией он обязан был не только экзотическому образу жизни и любовным победам, но и прочим многочисленным достоинствам. Если он не путешествовал по каким-нибудь отдаленным уголкам земного шара, то жил в беломраморном дворце на Босфоре, купаясь в роскоши, достойной султана. Но всего этого Мирелла еще не знала, когда они впервые увидели друг друга в тот дождливый вечер.
      – Мисс Уингфилд, – чопорно проговорил Риблсдейл, – я рад представить вам мистера Кори. У него обширные и давнишние деловые интересы в Турции, кроме того, он в курсе некоторых аспектов вашего дела о наследстве.
      – И еще этот человек обнаружил давно утраченные архивы моей семьи, – добавила она. – Я должна быть вам очень благодарна за это, мистер Кори, но боюсь, испытывать благодарность в полной мере я не могу.
      Он улыбнулся в первый раз за все время, и его улыбка проникла в самое сердце Миреллы и согрела его магическим теплом. Это было сродни сумасшествию, но она почувствовала себя счастливой. Это было не просто сексуальное притяжение, это была любовь.
      – Еще сможете, мисс Уингфилд, поверьте нам на слово. Вы пока просто понятия не имеете, какая сказка вас ожидает, – улыбнулся Адам.
      Мирелла не знала, как себя вести. Радость, охватившая ее, бурлила в ней, сердце трепыхалось в груди, щеки горели румянцем. Впервые в жизни ей был ниспослан великий дар любви.
      – Боюсь, что это повлечет за собой гораздо больше проблем, чем я смогу осилить, – ответила она и быстро сменила тему: – Предлагаю подняться в гостиную. Там растоплен камин, а пока мы будем просматривать документы, Моузез принесет нам что-нибудь выпить.
      Адам наблюдал за ней, пока она поднималась по ступенькам. Он пристально вглядывался в каждый изгиб женского тела, любуясь его плавными движениями. Широкие складки ее брюк почему-то взволновали его. Он был потрясен ее красотой и изысканной сексуальностью и сразу понял, что эта женщина слишком независима и умеет контролировать свои эмоции. Однако она не походила на зажатую в тисках условностей леди – это была свободная женщина, способная самостоятельно сделать выбор.
      Посреди лестницы она вдруг остановилась и обернулась:
      – Мистер Риблсдейл, я положительно не могу обращаться к вам столь официально. Пожалуйста, давайте называть друг друга по имени.
      С этими словами она торопливо взбежала на второй этаж.
      Во время этой краткой речи взгляды Миреллы и Адама встретились, и он уже не сомневался в том, что влюблен и что однажды они окажутся вместе, после чего не расстанутся никогда. Он отдался во власть воображения и живо представил себе, как она извивается в его руках и стонет от страсти. Эта яркая картина привела его к мысли о том, что впервые в жизни он влюбился безоглядно, а это на него совсем не похоже. А значит, нужно держать себя в руках.
      Войдя следом за Бриндли в гостиную, Адам восхитился ее обстановкой. Отблески огня, пылающего в камине, плясали по стенам и отбрасывали тени на белоснежную обивку дивана, стоящего в центре комнаты. Массивные статуэтки эпох Мин, Тан и Хан служили подставками для невысоких торшеров, абажуры которых были ветхими, а некоторые даже опасно скособочились. Светильники были расставлены по всей комнате: на столиках, упаковочных ящиках, на полу, освещая восточный ковер, на письменном столе у окна, выходящего в сад позади дома.
      Здесь были стулья времен королевы Анны с потрепанной гобеленовой обшивкой. Три из них стояли вокруг внушительных размеров стола эпохи Французской Директории; его золоченые бронзовые ножки были выполнены в форме птиц с расправленными крыльями. Крылья поддерживали розовато-лиловую мраморную столешницу с огромной трещиной посредине. Несмотря на ветхость отдельных предметов мебели, гостиная выглядела очень уютно, особенно благодаря огромным зеркалам восемнадцатого века, прислоненным к стенам и отражающим разные фрагменты комнаты.
      Мирелла принялась собирать книги с дивана и складывать их на стол. Гости с готовностью взялись помогать.
      – Я постоянно обманываю себя, когда в очередной раз даю себе слово привести эту комнату в порядок. Я очень хорошо понимаю, как она могла бы выглядеть, но у меня не хватает то времени, то решимости взяться за это дело. Постепенно я привыкла к тому, что комната в таком плачевном состоянии. Впрочем, иногда я пытаюсь разложить какие-то вещи по местам, повесить картину, передвинуть зеркало, сделать ее более уютной, как мы делаем это теперь. Комната напоминает мне задник сцены, где в беспорядке свалены декорации, но, честно говоря, мне это даже нравится. Своеобразное напоминание о той обстановке, в которой я выросла. Впрочем, это не совсем так.
      – Мне нравится ваша гостиная, – произнес Адам. – Здесь мило и уютно благодаря великолепно организованному беспорядку. Очень оригинально.
      Мирелла взглянула на него и, улыбнувшись, лукаво протянула:
      – Прошу заметить, что благодаря Моузезу этот беспорядок содержится в чистоте. Надеюсь, вы оценили это обстоятельство? Вам ведь здесь понравилось?
      Он кивнул и нагнулся, чтобы переложить очередную стопку книг. Моузез принес серебряный поднос с напитками и поставил его на столик между двумя диванами перед камином.
      – Благодарю вас, джентльмены, – поклонился он. – Теперь я сам обо всем позабочусь. – С этими словами он сгреб последние книги с диванов и сложил их на мраморный стол.
      – Мирелла, у вас столько великолепных вещей, – начал Бриндли, пока Моузез смешивал напитки.
      – Совершенно верно! Именно поэтому я не хочу обременять себя лишними. Я с детства окружена красивыми вещами, но, несмотря на это, вынуждена самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Я привыкла считать каждый цент, который трачу. Прошу вас, не думайте, что я жалуюсь. Просто я хотела бы получить крупную сумму денег, чтобы привести в надлежащий вид то имущество, которым я и моя семья уже владеем. Мне бы хотелось относиться ко всем этим великолепным вещам не как к тяжелому бремени. Но они неизбежно становятся таковыми из-за отсутствия денег, необходимых на их реставрацию. Не забывайте, что я всего лишь служащая международной организации, которая получает зарплату, хотя и немалую.
      Моузез подал им напитки: Мирелле и Бриндли сухой мартини, а Адаму – солодовое виски в антикварном хрустальном стакане с изображением пасторальной сценки, где любовники возлежали на склоне холма среди цветов, нежась под теплым весенним дождичком.
      Он удивленно повертел стакан в руке, внимательно разглядывая картинку. «Знай, Мирелла Уингфилд, наступит день, когда мы займемся любовью под теплыми струями ливня», – молча пообещал он ей.
      – Итак, Бриндли, давайте перейдем к делу. Что вы принесли мне для прочтения? Вы извините нас, мистер Кори?
      – Адам, – поправил он ее.
      – Конечно. Адам.
      – Не обращайте на меня внимания, – махнул он рукой, поднимаясь с кресла. – Я, если позволите, пока осмотрю вашу коллекцию.
      – Сделайте одолжение.
      Адам почувствовал облегчение, получив возможность в одиночестве побродить по комнате. Он подошел к окну и увидел свою машину, которую шофер припарковал перед парадной дверью. Он снова задумался о том, как такое могло с ним случиться… как он мог так внезапно в нее влюбиться? Он пробовал ее имя на вкус, отчего ощущал себя глупым мальчишкой. Он смотрел на дождь, и прислушивался к его музыке, и возбуждался все сильнее.
      Тогда он отвернулся от окна и стал смотреть на нее издали, слушать ее голос. Он был мягкий, но решительный, с чуть заметным акцентом уроженки Массачусетса. Он рассматривал ее прекрасные руки с длинными, хрупкими пальцами и подумал, что она, наверное, играет на пианино, причем превосходно. Ее большая грудь казалась тяжелой, но упругой и высокой, а пристальное разглядывание остальных частей ее тела вызвало в нем неукротимое желание. За свою жизнь он переспал со многими женщинами и научился с первого взгляда определять, достойны ли они его внимания, и теперь без колебаний решил, что она подходит ему как никакая другая.
      – Бриндли, подождите минуту, – донесся до него голос Миреллы. – В чем вы пытаетесь меня убедить? Сегодня утром в офисе вы дали мне понять, что вот это поместье обладает скорее исторической, нежели материальной ценностью.
      – Нет, Мирелла, простите. Я не говорил ничего подобного.
      – Бриндли, я пообещала вам честно выполнить домашнее задание. – Она чуть раздраженно хлопнула по пухлой пачке бумаг. – Но я хочу, чтобы вы были со мной откровенны. Каковы размеры и стоимость этого поместья? Сколько времени потребуется на вступление в права владения? Это дело и так уже отняло у меня много времени, и я начинаю испытывать беспокойство. Судите сами, в моем кабинете появляется неизвестный мне человек и рассказывает фамильную легенду, утверждая, что я – наследница огромного состояния. Я звоню домой, и мой отец говорит: «Я ничуть не удивлен. Твоя бабушка была необыкновенной женщиной». Но он ничего не знает о наследстве. Тогда я обращаюсь к брату, но он лишь смеется: «Господи, чего только не бывает!» Ему тоже ничего не известно. Наконец, я звоню матери, которая заявляет: «В первый раз слышу о подобной ерунде. Будь осторожна с этими прохвостами». Я позвонила Маркусу Уэйнбауму, секретарю отца и семейному архивариусу. Он сказал: «Нигде нет никаких сведений о семье вашей матери. Но, зная вашу бабушку, я рискну предположить, что ее мать была способна на любой эксцентричный поступок. А судя по форме завещания, это вполне в ее духе». Так что давайте начнем сначала, Бриндли. О чем идет речь? И пожалуйста, без ваших английских экивоков.
      Адам вернулся на место и сел прямо напротив нее. Они переглянулись, и Мирелла снова ощутила тепло во всем теле. Он был самым привлекательным из мужчин, каких она встречала в своей жизни. Она видела, что он хочет ее, и надеялась, что он не догадывается о том, насколько его желание ответно.
      – Мирелла, может быть, вы предпочитаете, чтобы я ушел? – спросил он, поставив стакан на столик. – Хотя я имею представление о вашем наследстве, все обстоятельства дела мне не известны, а Бридли, возможно, захочет сообщить вам конфиденциальную информацию.
      – В этом нет необходимости, Адам, – ответила она, не желая его отпускать. – Я всего лишь хочу получить краткую, но четкую картину, а детали мы сможем обсудить с Бриндли позже.
      Бриндли поднялся и подошел к камину.
      – Мирелла, – начал он, повернувшись к ней, – ваше наследство состоит из обширных земельных владений, на которых расположены крупнейшие нефтяные, газовые и минеральные месторождения. Вы владеете фермами и виноградниками, конюшнями и жилыми домами, даже банками, в том числе на территории Англии и Франции. И это не считая коллекции драгоценностей и произведений искусства. Список предметов вашей собственности бесконечен. Годовой доход от одного лишь поместья составляет более сорока миллионов долларов. Стоимость же самого поместья гораздо выше. Как я мог сообщить вам это сегодня в офисе, если вы думали лишь о том, чтобы поскорее избавиться от незначительного, никому не известного наследства, неожиданно свалившегося вам на голову?
      Мирелле стало дурно. Она побледнела как полотно и прижала ладонь к покрывшемуся испариной лбу. Адам оказался возле нее первым. Он сел рядом, обнял ее за плечи и постарался успокоить. Потом налил виски в свой стакан и поднес к ее губам. Она вцепилась в стакан дрожащими руками и залпом осушила его.
      – Успокойтесь, Мирелла, – сочувственно произнес Бриндли, забирая у нее стакан.
      – Постарайтесь сделать глубокий вдох, – поддержал его Адам. – Хорошо. Еще раз. Так лучше?
      Он принялся растирать ей руки, и румянец наконец вернулся на ее щеки. Он провел рукой по ее волосам. Они оказались шелковистыми на ощупь, и по его телу пробежала сладкая дрожь. Он убрал с ее щеки выбившуюся прядь и почувствовал приближение эрекции, но усилием воли заставил себя перестать думать об этом. Дыхание его стало частым и прерывистым, когда он начал массировать ее горло сильными, мягкими движениями, предварительно сняв с ее шеи шарфик.
      – Дышите глубже, Мирелла, – приказал он.
      Она послушалась и сразу почувствовала себя лучше. Однако ее весьма смущал тот факт, что она начинает терять самообладание. Его руки были такими сильными и чувственными, что ей хотелось, чтобы он постоянно прикасался к ней. Его пальцы скользнули ниже, туда, где в вырезе свитера обозначались полусферы ее груди. По телу ее поползли мурашки и, бросив на него потемневший взгляд, она произнесла дрожащим голосом:
      – Я уже в порядке, Адам.
      – Вы уверены? – с улыбкой спросил он.
      – Да.
      Без тени смущения или неловкости он убрал руку от ее груди, еще раз погладил по волосам и повернулся к поверенному:
      – Знаешь, Бриндли, по-моему, тебе следует снова прибегнуть к английским экивокам.
      – Согласен, – отозвался тот, бросив встревоженный взгляд на Миреллу.
      Она тем временем окончательно пришла в себя и вмешалась в их разговор:
      – Бриндли, мне начинает нравиться мое сказочное богатство и возможность иметь в своем распоряжении столько денег, чтобы вести экстравагантный образ жизни. Сейчас не время и не место говорить о наследстве. Через несколько дней мы встретимся и обсудим наши планы во всех подробностях. Я готова поехать в Лондон, если вы возьметесь вести мои дела, но на Турцию у меня нет времени. Это наследство станет добавлением к моей жизни, но не изменит ее. И еще. Я обещаю четко выполнять ваши инструкции. А теперь я, пожалуй, вернусь к документам. Мне не хотелось бы вас подвести.
      Она поднялась, давая понять, что визит окончен. Адам не двинулся с места. Он был потрясен ее равнодушным отношением к наследству и к той стране, которую любил всем сердцем. Он сразу разочаровался в ней и, чтобы скрыть это, уставился на тлеющий кончик своей сигары.
      – Мирелла, – проговорил он наконец с мягкой улыбкой, – я немного знаком с владениями вашей прабабушки. Я видел плантации мака, которые тянутся на много миль и прерываются лишь территорией какого-нибудь греческого храма, древними захоронениями или раскопками археологов. Я поднимался по склону горы Арарат и обнаружил там статуи древних божеств, проплыл вдоль средиземноморского побережья Турции и своими глазами видел останки мраморного амфитеатра на вашей земле, которую омывают морские волны. Я встречал множество подозрительных личностей, ведущих раскопки тоже на вашей земле, и сокрушался, видя, как погибает земля без зоркого хозяйского глаза, что грозит уничтожением бесценной части истории всемирной цивилизации. Все это – ваша собственность. Я проплыл на каноэ по всему Евфрату, существенная часть береговой линии которого принадлежит вам. Мне удалось спасти несколько караван-сараев, обладающих архитектурной и исторической ценностью, – некоторые из них принадлежат вам. Я провел множество ночей в конических храмах Каппадокии, часть которых – ваши. Я стоял на камнях, с которых проповедовал апостол Павел и по которым ступали ваши предки. Все это принадлежит вам – так неужели вы не можете найти время, чтобы съездить в Турцию? Неужели вам совсем неинтересно? Как вы можете отказываться от такого наследства?
      Его слова стерли первое впечатление, которое он произвел на нее. Она решительно восстала против его вмешательства в свои дела:
      – Адам, мое наследство – это частное дело и не имеет к вам никакого отношения. Я не намерена принимать в расчет несметное множество своих предков, о которых ни моя мать, ни бабушка ничего не знали. Мне это не по душе.
      – Но почему, Мирелла? Неужели потому лишь, что это обостряет ваше ощущение собственной смертности и вы не в состоянии это признать?
      Его слова привели ее в ярость, но она не позволила дать ей выйти из-под контроля. Обернувшись к Бриндли, она произнесла:
      – Если вы позвоните мне завтра утром в офис, я выберу время, чтобы мы смогли вплотную заняться моим наследством. Заодно определим дату моего вылета в Лондон.
      Бриндли запер портфель и посмотрел на Адама. Он пожалел о том, что взял его с собой. Ему не хотелось делать этого, и теперь он раскаивался, что не доверился внутреннему голосу. Мирелла направилась к двери. Мужчины молча последовали за ней.
      Внизу, в холле, Моузез помог им надеть плащи. Они уже собирались уходить, как вдруг Бриндли вспомнил, что оставил свою ручку на столе в гостиной. Он в сопровождении Моузеза поднялся наверх, чтобы ее отыскать. Дождь лил не переставая. Она отступила на шаг, пропуская Адама к двери. Но он не двинулся с места и лишь осторожно, но решительно прикрыл дверь. Огорчаясь, что она не готова даже к тому, чтобы просто спокойно и с открытым сердцем воспринять историю своей семьи, он повернулся к ней и тихо произнес:
      – Когда вы сегодня открыли нам дверь, я был потрясен. Я подумал: «Она слишком хороша, чтобы существовать в реальности. Ее эротическая красота достойна править самыми великими достижениями мира. Господь существует, слава Ему!» Мое сердце рванулось к вам. Как глупо! Какое разочарование я испытал, обнаружив в вас прекрасную, но бездушную мещанку, у которой полностью отсутствуют воображение и тяга к прекрасному! Вы жалкий отпрыск некогда процветающего и заслуживающего искреннего уважения рода! – Он поднял воротник плаща и вышел под дождь.
      Миреллу обескуражили его слова. Она протянула руку, словно хотела его удержать. Но он не остановился. Она хотела сказать ему что-нибудь, не дать уйти. Но его непреклонный вид больно задел ее. Ее ладони вспотели. Выйдя под дождь, он повернулся к ней:
      – Мирелла, многие из нас однажды написали неудачный сценарий для своей жизни, а потом с тупым упорством следуют ему. В такой ситуации нужно заставить себя изменить свои взгляды и начать все сначала. Впрочем, не принимайте это слишком близко к сердцу.
      Адам сухо попрощался с ней и пошел к машине. Усевшись на заднее сиденье, он зажег сигару и стал ждать Бриндли. Адам ни разу не оглянулся на Миреллу, чтобы не выдать своих чувств. Он открыл дверцу Бриндли, который помахал ей рукой на прощание. Но ее Адам больше не видел – она перестала для него существовать. Он вдруг внутренне очерствел – наверное, из-за дождя.
      Когда машина тронулась, Адам проговорил:
      – Бриндли, друг мой, давай проведем незабываемую ночь. Я предлагаю поужинать в клубе «Партуз». Там лучшие во всем Нью-Йорке кухня, вино и девочки. И никаких сценариев: просто жизнь, как она есть.
 
      Первыми цветами, оказавшимися на столе Миреллы на следующий день в 3.45 пополудни, были три дюжины чайных роз.

      Мирелла раскрыла маленький конверт и в очередной раз взглянула на карточку, вернее, на подпись. Адам Кори. И больше ни слова. Просто – Адам Кори. Красивая, уверенная подпись, занимающая почти всю карточку.
      Извинение? Попытка примирения? Он повел себя до неприличия грубо. Но ведь она видела желание в его глазах. А потом вдруг такое оскорбительное прощание. Она поморщилась. Ее до сих пор коробило от его слов. Они глубоко задели ее.
      Мирелла провела тяжелый день, наполненный пустой болтовней сослуживцев, и оживилась лишь тогда, когда ей доставили цветы. Началось все с того, что Моузез безмолвной тенью передвигался по гостиной, изображая, что его вовсе не волнует новость о наследстве. В закусочной «Х и О» к ней подсела миссис Краватц и долго распиналась по поводу того, каким жестоким и агрессивным стал Нью-Йорк. Она успокоилась лишь тогда, когда визгливо набросилась на человека, который хотел войти в закусочную, но толкнул дверь не в ту сторону. «Толкай! А не тяни! Что за идиот!» Она вылетела ему навстречу и ткнула в грудь пальцем, словно это была резиновая дубинка: «Научись сначала читать, ублюдок! Время – деньги!»
      Один лишь Пол равнодушно отнесся к этой новости. Во время обычного утреннего разговора она почувствовала оттенок раздражения в его голосе, и ей потребовалось совсем небольшое усилие, чтобы уклониться от его предложения встретиться вечером, потому что он все время мямлил и запинался.
      В зале для совещаний, куда она отправилась послушать главу своего департамента, висел плотный смог непроходимой скуки, которую навевали выступающие, говоря об одном и том же. В итоге вся аудитория погрузилась в нирвану, за которой последовало полное физическое и моральное истощение, обычно возникающее под действием нервно-паралитического газа. Она разбудила Рональда Калвера, вместе с которым и ушла, не дожидаясь конца совещания.
      Проходя через холл, где собрались представители делегаций, горячо спорящие о чем-то перед выступлением на Генеральной Ассамблее, Мирелла спросила Рональда, что он здесь делает.
      – Для зарубежных представителей очень важно объявить о своем деле до начала прений, – ответил он. – Это вынуждает правительства заранее определиться со своей позицией, а заодно понять, куда дует ветер компромисса. Мне лично очень важно, как будет сформулирована проблема. К несчастью, на этот раз все уперлось в лингвистические фокусы. Довольно скучно.
      Мирелла улыбнулась, потому что знала истинную причину его появления на совещании: дело в том, что в свои тридцать девять лет он по-прежнему верил в ООН, несмотря на весь бюрократизм, косность и неэффективность, которые эта Организация иногда демонстрировала. Рональд виртуозно владел языком и искренне считал, что водоворот написанных и устных текстов никогда не остается без последствий. Он понимал, что все речи и резолюции ООН быстро забывались и не решали никаких мировых проблем, но отдавал должное Ассамблее как единственному месту встречи глав государств. Он был убежден, что без ООН мир стал бы намного хуже и взрывоопаснее. Мирелла была с ним согласна.
      В его кабинете она посоветовалась с ним о некоторых важных проблемах. Рональд уклонялся от категоричных заключений и задавал ей наводящие вопросы. Мирелла догадалась, что он хочет заставить ее принять самостоятельное решение. Но он слишком долго говорил, и в какой-то момент Мирелла поняла: с нее хватит!
      Она прервала его на полуслове и, извинившись, заявила, что у нее накопилась куча дел и приступить к работе ей нужно немедленно. Она вернулась в свой офис и, снова достав из конверта карточку, осторожно положила ее на стол. Сев в кресло, она развернулась, чтобы еще раз полюбоваться восхитительным букетом длинноногих чайных роз, стоящих в вазе на столике. Да, здесь не будет пустой болтовни. Розы – прямое и откровенное заявление. Она пока еще плохо понимала, в чем его суть, но догадывалась, что оно не причинит ей вреда.
 
      Бриндли Риблсдейл проснулся в странной двуспальной постели вместе со смуглой красавицей и не менее восхитительной обнаженной дочерью холодной Норвегии, которая больше походила на языческую богиню, нежели на земную женщину.
      Первая его мысль была об Адаме Кори, который убедил его провести незабываемую ночь. Никогда прежде он не проводил ночь таким образом, впрочем, он никогда в жизни не встречал такого человека, как Адам Кори. Переступив порог клуба «Партуз», Бриндли оказался среди мужчин, которые много пили, ели, смеялись и ухаживали за женщинами. Все это они делали с таким восторгом, которого он даже не предполагал в человеческой природе. Затем он вспомнил встречу Адама с Миреллой Уингфилд, закончившуюся так агрессивно, что переросла в конфликт. Теперь он знал, что этот сильный, щедрый и властный человек, так много сделавший для «Румбольд, Грумторп и Риблсдейл», был до отказа напичкан сюрпризами.
      Для Бриндли сумасшедшая и развратная ночь подошла к концу. Конечно, он ее не забудет, но она позади. Пора приниматься за дело. Осторожно выбираясь из постели, чтобы не нарушить сон своих подружек, он подумал о том, что следует уйти по-английски. Но в тот момент, когда он ненароком прикоснулся к шелковистой коже негритянки, у него появилась эрекция. Он улыбнулся про себя, решив, что дела подождут, и осторожно ее разбудил.
      Это было страстное, но затянувшееся пробуждение, после которого он некоторое время возлежал на прекрасном теле черной красавицы, восстанавливая дыхание, и очень скоро вылез из постели. Он прижал палец к губам, прося ее хранить молчание, потом сдвинул ладони и прижал их к щеке, молча уговаривая ее поскорее заснуть. Норвежская богиня так и не проснулась, и ее приятельница, которая заработала за ночь тысячу долларов, уткнулась ей в плечо и мирно заснула. Бриндли открыл для себя новое сексуальное удовольствие – обладать женщиной в полном молчании.
      Он направился в ванную, где обнаружил все необходимое для утреннего туалета. Он побрился, принял душ, оделся и вернулся в спальню, чтобы на прощание еще разок взглянуть на своих партнерш. Никогда еще в любовной игре он не претендовал на роль господина, повелевающего рабынями, – прежде ему не встречались женщины, которые могли бы удовлетворить его сексуальные фантазии, столь типичные для английского джентльмена его класса. События вчерашнего вечера перемешались в его голове из-за обилия выпитого им алкоголя, но о проведенной ночи он вспоминал с огромным удовольствием. Вот почему, покидая спальню, он не мог сдержать радостной улыбки.
      В холле он столкнулся с иностранцем в белом пиджаке, который больше всего напоминал борца-тяжеловеса, а на самом деле оказался всего лишь слугой по имени Турхан. Бриндли попросил его показать, где находится телефон, и тот проводил его в огромную библиотеку с книжными стеллажами, уходящими под потолок. До этого момента Бриндли не знал, где находится, но теперь понял, что гостит в доме Адама Кори.
      Трудно было сказать, что делает эту комнату так похожей на ее хозяина. Кожаные диваны с потертой обивкой табачного цвета эпохи короля Эдуарда? Чучело гепарда, застывшего в прыжке, или полдюжины других охотничьих трофеев, расставленных среди книг? Столы времен Французской Директории? Огромные бронзовые скульптуры работы Ремингтона, изображающие Джона Уэйна верхом, атакующего неприятеля, приподнявшись на стременах своего любимого коня? Или массивный письменный стол Булля, заваленный книгами и географическими картами? Старинные ковры работы восточных мастеров? Экзотические головные уборы из перьев, гордость североамериканских индейцев, выставленные на обозрение под стеклянными колпаками? А может быть, антикварные стулья с высокими спинками и гобеленовой обивкой, изображающей охотничьи сценки в бледно-голубых и зеленых тонах? Но скорее всего все вместе, включая фотографии в серебряных рамках, на которых был запечатлен сам Адам в окружении семьи, друзей и разных знаменитостей в самых экзотических местах.
      Отсюда Бриндли сделал первый звонок Мирелле, которая сообщила ему, что уже начала читать документы. Она спросила, где он находится, и пообещала перезвонить ему позже, а также обсудить, когда они смогут отправиться в Англию.
      Поскольку она ни разу не упомянула о вчерашнем вечере и об Адаме Кори, Бриндли благоразумно умолчал о том, откуда он звонит ей. Он сказал, что проведет весь день в разъездах по городу, поэтому позже сам свяжется с ней.
      На террасе с видом на город, залитой солнцем, но укрытой от порывов ветра соснами, Турхан сервировал для него завтрак: бекон и яйца, колбаса и тосты, земляника и апельсины, а также изумительный, обжигающий черный кофе.
      После завтрака Турхан снова проводил его в библиотеку, где он застал Адама, задумчиво сидящего у окна. Казалось, мыслями Адам за много миль отсюда, что не помешало ему тут же вернуться к реальности, как только он почувствовал присутствие Бриндли. Адам поднялся с кресла и приветствовал его теплой улыбкой и рукопожатием. О прошедшей ночи он сказал так:
      – Ну и ночка, Бриндли! А вы вполне можете составить хорошую компанию, дружище! – Он хлопнул его по плечу и перешел к делу: – Если вам понадобится моя помощь в деле о наследстве Оуджи, можете на меня рассчитывать. Я уезжаю в Турцию через неделю и пробуду там несколько месяцев. У вас есть мой адрес и номер телефона.
      Бриндли тоже не распространялся по поводу бурной ночи, ограничившись нейтральной фразой.
      – Спасибо вам за беспредельное гостеприимство, Адам, – улыбнулся он, когда хозяин провожал его к лифту.
      Имя Миреллы Уингфилд промелькнуло в их разговоре лишь однажды, когда двери лифта открылись.
      – Адам, я надеюсь когда-нибудь отблагодарить вас за доброту и щедрость, которые вы проявили ко мне, – произнес Бриндли.
      – Вы уже это сделали, Бриндли, когда познакомили меня с Миреллой Уингфилд.
      Двери лифта закрылись, и те несколько минут, которые потребовались, чтобы спуститься с тридцать седьмого этажа на первый, Бриндли ломал голову над его словами. Однако ничего разумного так и не придумал.
      Выйдя на Пятую авеню через стеклянные двери вестибюля, Бриндли понял, что Адам живет в собственном пентхаусе отеля «Прекрасная Голландия». Это было неподалеку от его отеля «Святой Реджис». Вскоре он позвонил Мирелле во второй раз и получил сообщение с просьбой перезвонить в четыре часа.
      Следующий их разговор был непродолжительным. Она сказала, что наконец ознакомилась с бумагами, и просила его зайти к ней в офис около шести, чтобы все обсудить окончательно. Он согласился.
 
      События начали развиваться стремительно, гораздо быстрее, чем Мирелле этого хотелось. Она испытывала досаду оттого, что дело о наследстве вмешалось в ее удобную, привычную, размеренную жизнь, которую она с таким трудом себе создала.
      Она задумчиво покусывала губу, склонив голову набок. Затем решительно хлопнула ладонью по столу и глубоко вдохнула. Ее легкие наполнились воздухом, пропитанным ароматом цветов, и она опять вспомнила резкие слова Адама Кори. И это ей не понравилось.
      Она вызвала в кабинет своих ведущих сотрудников и сообщила, что намерена взять двухмесячный отпуск, однако не весь сразу. Сначала она уедет дней на десять, но и то лишь после того, как убедится, что дела без нее будут идти своим чередом.
      Она была несколько удивлена тем, что так легко оговорила свой отпуск, и поразилась тому, что ее секретарша и два помощника с восторгом отнеслись к ее временному отсутствию. Они дали ей понять, что поддерживают ее решение сменить обстановку. Мирелла заметила, что они то и дело украдкой поглядывают на цветы.
      – Ради Бога, Барбара! – воскликнула она раздраженно. – В чем дело? Можно подумать, что я никогда прежде не получала цветов в подарок! Почему вы все на них пялитесь? Это самые обычные розы.
      – Прости, но я не соглашусь с тобой, – вступил в разговор Эд Коул, ее старший помощник. – Это не «самые обычные розы». Это очень дорогие розы на длинных стеблях, совершенно потрясающего цвета. Думаю, это очень редкий сорт, а здесь целый букет. Они завладели этой комнатой и изменили ее до неузнаваемости. Надеюсь, они как-то связаны с твоим желанием взять отпуск, потому что если это так, то ты, несомненно, прекрасно проведешь время.
      Мирелла проработала со своими коллегами десять лет и прекрасно их знала. Все они входили в число ее друзей, не самых близких, но все же друзей. Она взглянула на розы и неохотно признала, что цветы действительно необычные и что они изменили атмосферу ее кабинета. Она оценила доброжелательный отзыв Эда и не сомневалась, что остальные тоже хотят ей добра. Поэтому она сочла необходимым объяснить, что эти цветы от человека, который был незаслуженно груб с ней и таким способом решил извиниться.
      – Слушай, если он так говорит «Прости меня», то представляешь, как он скажет «Я люблю тебя»? – вмешалась Барбара.
      – Грубость? С грубостью мы сталкиваемся на каждом шагу. Если этот парень считает нужным извиняться именно так, то он полагает, что нанес тебе смертельное оскорбление, которое ты просто не переживешь, – ухмыльнулся Брайан Палмер.
      – Перестань подлавливать меня, Брайан! Я все равно не стану рассказывать об этом.
      – Кто подлавливает? Я просто желаю тебе добра, – парировал он.
      Все рассмеялись, и Эд заключил:
      – Мужчины никогда не посылают розы в знак извинения, если они не чувствуют особого эмоционального подъема. Ты уверена, что правильно понимаешь жест этого парня, Мирелла? Может быть, ты слишком долго прожила в Нью-Йорке и перестала понимать разницу между мужчиной, которому ты небезразлична, и тем, кто сожалеет о нанесенном оскорблении? Женщины склонны путать такие вещи, если их поглощает изнурительная атмосфера большого города, в котором они начинают слишком умничать.
      Эта отповедь привела Миреллу в ярость, но она не подала виду и с усмешкой ответила:
      – Вот уж никак не предполагала, что работаю с целой командой закоренелых романтиков! Я вижу, вы все разочарованы. Взбодритесь! Я хочу вам кое-что сказать. Причина, по которой я беру отпуск, состоит в том, что я получила наследство, и мне необходимо съездить в Лондон, чтобы вступить в права.
      Она не сообщила им никаких деталей, за исключением того, что наследство досталось ей от прабабушки. Обсуждение этой новости затмило досужие разговоры о цветах, что было ей лишь на руку. Она выждала пять минут, пока все по очереди поздравили ее с удачей, а потом попросила их разойтись по рабочим местам, чтобы привести дела в порядок перед своим отъездом.
      Вскоре офис превратился в жужжащий пчелиный улей. Она велела своим помощникам представить ей планы деятельности на ближайшие два месяца, а потом запросила рабочий график своего отделения. Барбара составила и принесла ей расписание обязанностей. Эд и Брайан завладели ее телефонами, диктуя срочные указания своим секретарям по поводу компьютерных дисков, микрофильмов и «проблемных» файлов.
      Через час Мирелла уже не сомневалась, что оставляет отдел в надежных руках и может передать полномочия своим заместителям.
      Она откинулась на спинку кресла и задумалась о том, кому поручить самый важный проект: перевод на китайский и публикацию нескольких тысяч речей, которые должны были поступить из семи основных комитетов и с пленарного заседания ООН, а также нескольких сот резолюций, принимаемых в текущем году. Это составляло вклад их отдела в празднование сороковой годовщины ООН. Только этот проект вызывал у Миреллы серьезное беспокойство.
      Приоритеты менялись, все переворачивалось с ног на голову, и довольно быстро. Но хуже всего было то, что она занималась этим в одиночку, против своей воли и без особого смысла, насколько она могла судить. Мирелле посчастливилось найти внутреннее основание для того, чтобы заниматься этим: сорок миллионов долларов в год на дороге не валяются, хотя это вряд ли могло ее утешить при том, что вся ее жизнь пошла наперекосяк из-за этого проекта.
      Зазвонил сотовый телефон. Она нажала на кнопку и поднесла трубку к уху:
      – Алло?
      – Привет, ты можешь говорить?
      Это был Пол. Она отвернулась от царившей в офисе суматохи, прикрыла глаза, и сердце ее сильно заколотилось. У Миреллы камень с души свалился – ее отношение к Полу не изменилось. Его голос вернул ей чувство безопасности и привычного комфорта, и в этот момент она поняла, что же именно ее так огорчает. Дело не в наследстве – с этими проблемами она справится, – а в этих прекрасных цветах. В этом фатальном напоминании об Адаме Кори и его чувстве к ней. Она признала это, и ей стало легче. Она в состоянии жить дальше с мыслью, что он не одобряет ее поступков. Цветы вдруг стали для нее просто цветами, что означало конец всей этой истории.
      – Короче, – тихо сказала она. – У меня здесь полный офис народа, и мне не очень удобно разговаривать.
      – Сегодня вечером…
      – Да?
      – Я смогу выбраться только между семью и девятью. Я имею в виду промежуток времени, а не количество раз. – Он хмыкнул. – Тебя это устроит?
      – Время или количество раз? – лукаво переспросила она.
      – О, вот это мне нравится. Ты говоришь так, как будто хочешь, чтобы тебя изнасиловали.
      – Я хочу, чтобы меня полюбили и изнасиловали, – прошептала она и добавила обычным голосом: – Я приеду домой к семи и с нетерпением буду тебя ждать. Мне о многом нужно с тобой поговорить.
      – Надеюсь, ты говоришь так только для того, чтобы не вызвать подозрений у своих сотрудников? Я не хочу разговаривать. Я хочу трахаться. Я целый день мечтаю о том, чтобы распять тебя на кровати. – Это были его последние слова.
      Короткие гудки жалобно завыли ей в ухо. Она долго держала трубку в руке, пока короткие сигналы не сменились длинным. Ее снова покоробило от его грубости и прямолинейности. Да, сегодня вечером он ее изнасилует, но любовь, которой ей так не хватало, явно не входила в его планы.
      Она медленно развернулась в кресле лицом к суматохе, которую создавали ее сотрудники. Слова ее лучшей подруги Дины отозвались у нее в ушах: «Бейся за все сто процентов, но если тебе удастся получить пятьдесят, считай, что ты в выигрыше. И помни, пятьдесят один процент всегда лучше, чем пятьдесят».
      Дина… Мирелла решила обязательно позвонить ей вечером. Она еще не успела сообщить ей о наследстве, но теперь хотела поделиться накопившимися новостями и рассказать об отпуске и предстоящей поездке в Лондон. Дина Уивер, с которой она была дружна почти двадцать пять лет и которая всегда восхищалась Миреллой, хотя и не одобряла ее безупречно отлаженного образа жизни, так не похожего на ее собственный, будет потрясена. Мирелла невольно улыбнулась от этой мысли.
      Она выбросила звонок Пола из головы и включилась в работу своих подчиненных. Через час появился Бриндли.
      Он растерянно замер на пороге и оглядел недоуменным взглядом мечущихся вокруг служащих. До него доносились обрывки фраз:
      – …Усилия всей команды…
      – Это того стоит…
      – Слишком много этических проблем…
      – Встреча в десять…
      – Никогда…
      – Сексапильная деловая женщина…
      Бриндли потрясла такая активность. Он вошел в кабинет, ожидая застать Миреллу Уингфилд с головой погруженной в работу, заваленной бумагами по самую макушку. Вместо этого он увидел ее вальяжно сидящей боком на столе со скрещенными ногами, обтянутыми дымчатыми нейлоновыми чулками. Там, где заканчивалась ее серая габардиновая юбка, виднелась узкая полоска обнаженного бедра. Она чистила банан. Ее элегантные серые туфли аккуратно стояли рядышком возле ножки стола. На столе были разложены небольшие стопки документов.
      – Привет, Бриндли, проходите. Извините, что я перенесла ваш визит, но мне не хотелось тратить впустую ни ваше, ни мое время. Мне нужно было сначала привести в порядок дела.
      – Да, я понимаю.
      Она указала ему на стул напротив. Он сел и поставил портфель на пол рядом со стулом.
      – Должен признаться, Мирелла, вы беспокоите меня с самого начала нашей вчерашней встречи. Я понимаю, что для вас все это оказалось настоящим шоком. Но прошу вас, помните, что вы можете рассчитывать на мою помощь.
      – У меня и в мыслях не было ничего другого, Бриндли. Я начала читать документы, которые вы мне оставили, и могу заверить вас, что не изменила своего мнения относительно скорейшей ликвидации наследства. Только по этой причине я устроила так, чтобы у меня появилась возможность надолго оставить работу. Я намерена сотрудничать с вами в тесном контакте и напряженном ритме и как можно скорее покончить с этим делом. Я могу оставить свой офис на несколько недель, как только налажу здесь работу, это будет дней через пять-шесть. Затем я готова провести неделю, десять дней, даже две недели с вами в Лондоне, а потом вернусь сюда. У меня есть дом на побережье, и я хочу провести остаток отпуска там. Я смогу заниматься там своим наследством, а вы будете прилетать ко мне, если в том будет необходимость. Так я представляю себе наше дальнейшее сотрудничество. Хотите банан?
      Мирелла потянулась к хрустальной вазе с фруктами. Бриндли не отрываясь смотрел на ее стан, который привел его в не меньшее восхищение, чем ноги. На ней была белая блузка с длинными рукавами и глубоким вырезом, который почти не скрывал холмики ее грудей с темными полукружьями сосков.
      Накануне он был потрясен тем, что его таинственная наследница, которую он так долго разыскивал, оказалась красивой деловой женщиной, хотя, пожалуй, несколько более «американкой», чем ему бы хотелось. Вечером у себя дома она проявилась с другой стороны: за этим фасадом оказалась разумная, привлекательная, решительная и наделенная внутренним аристократизмом женщина. Теперь Мирелла Уингфилд обнаружила свою третью ипостась – чувственно-сексуальную. Несомненно, в ее жилах текла горячая кровь загадочных предков, хотя сама она в это не верила – пока.
      Он задумчиво очистил банан, откусил кусочек и только тогда понял, что делает. С минуту они молча жевали, глядя друг на друга.
      – Терпеть не могу бананы, – скривился он, поднимаясь со стула. – Они напоминают по вкусу детское питание. Совсем забыл, что я не люблю их.
      – Простите, Бриндли. А как насчет груши? – Она слезла со стола и, надев туфли, протянула ему мусорную корзину, чтобы он мог выбросить остатки банана. После чего она села за стол, а Бриндли вновь занял свое место.
      – Нет, спасибо, ничего не нужно, Мирелла. Я вижу, у вас все продумано до мелочей.
      – Вас это удивляет? – обворожительно улыбнулась она.
      – Нет, просто восхищает то, в каком темпе работают ваши сотрудники. Я рад возможности пообщаться с вами в Лондоне. Полагаю, мне стоит отбыть туда немедленно, чтобы подготовить все к вашему приезду. Предлагаю вам прочитать все бумаги еще здесь и составить список вопросов до нашей встречи. Разумеется, вы всегда можете мне позвонить.
      Мирелла надела двубортный пиджак из верблюжьей шерсти от Армани, взяла сумочку, и они вышли из офиса. Расстались они на Первой авеню; она пошла на север, он – на запад, и каждый с ощущением волнующего предвкушения очередной встречи.
      Мирелла очень устала и надеялась на то, что пешая прогулка до дома вернет ей силы. Она шла быстрым шагом среди суеты и грохота нью-йоркских улиц, гудящих, как растревоженный улей, и мечтала о прохладном мартини. К тому времени, когда она взбегала по ступеням своего дома, события прожитого дня успели еще раз прокрутиться у нее в голове, и она осталась довольна собой. Через несколько недель она будет очень богата. Через несколько месяцев она отделается от наследства, отдохнет в доме, который Пол снял для нее на Лонг-Айленде, и все наконец останется позади. Со временными неудобствами в жизни будет покончено.
      Она порылась в сумочке, достала ключи и открыла дверь.
      – Моузез, я дома! – прокричала она с порога.
      Ответа не последовало. Тогда она позвала его снова:
      – Моузез!
      Панель телефона на столике в холле засветилась. Она сняла трубку.
      – Здравствуй, Моузез. Я пришла. Приготовь мне, пожалуйста, большой прохладный мартини и принеси в спальню.
      – Хорошо, мисс Мирелла. Не хотите ли спуститься в кухню и выпить маленький стаканчик? А потом я приготовлю большой и принесу вам в спальню.
      – Ладно.
      В предложении Моузеза не было ничего необычного. Она часто так поступала. Это давало ей возможность обсудить меню ужина и поболтать о событиях минувшего дня.
      В кухне Моузез смешивал для нее мартини. Она давно научилась разбираться в выражении его лица, и сегодня ей предстояло общение с веселым и лукавым Моузезом. Она села.
      – Почему бы тебе тоже чего-нибудь не выпить?
      Он достал из холодильника пиво, уселся напротив нее и спросил:
      – Вы будете ужинать дома?
      – Да, но приготовь что-нибудь, что можно потом разогреть в духовке. Я спущусь около десяти и поужинаю в кухне. И еще, не мог бы ты приготовить салат из свежих фруктов с майонезом из лимона и эстрагона? Это нужно подать наверх. Мистер Прескотт зайдет через час.
      Моузез подумал о том, что придется заранее подготовить бурбон и воду, и отхлебнул пива.
      – Ну, в чем дело, Моузез? Тебе не терпится мне что-то рассказать? Я вижу, что тебя как будто разрывает изнутри.
      – Нет, не рассказать, мисс Мирелла, а показать. Пойдемте.
      Он улыбнулся, и его поведение заинтриговало Миреллу. Она допила мартини и почувствовала себя лучше. Скорее всего он приготовил ей сюрприз, испек свой фирменный торт, который заранее подал в столовую на праздничном блюде. Но они прошли через столовую, где торта не оказалось. Моузез направился к лестнице на второй этаж, и Мирелла подумала: «Наконец-то явился водопроводчик и починил подтекающий кран в ванной». В этот момент в дверь позвонили. Моузез был дальше от двери, поэтому Мирелла пошла открывать сама. Она невольно попятилась, когда увидела на пороге человека в форме посыльного, который держал на весу корзину с витой ручкой, наполненную великолепными африканскими фиалками.
      – Мисс Уингфилд? – спросил он.
      Мирелла кивнула.
      – Это для вас, – произнес он с поклоном и протянул ей корзину.
      Увидев среди цветов уже привычный белый конверт, она онемела. Моузез пришел ей на помощь: он взял у нее из рук корзину, поблагодарил посыльного и закрыл за ним дверь.
      Она знала, что это цветы от Адама Кори, еще до того, как открыла конверт. Она долго не могла прийти в себя, потому что за последние два часа ей удалось полностью выкинуть его из головы.
      – Вы не хотите прочитать карточку? – спросил Моузез.
      – В этом нет необходимости. Я знаю, кто это прислал. Это тот же человек, от которого я сегодня уже получила цветы.
      – Вы имеете в виду маргаритки и…
      – Моузез, по-твоему, я не знаю, чем отличаются розы от маргариток? – перебила его Мирелла. – Должна заметить, что у него хороший цветовод. Пойдем поставим цветы в гостиной, там они будут кстати. – Она начала подниматься по лестнице, зажав в кулаке конверт и думая о том, что Эд Коул, возможно, не так уж не прав. Моузез нес за ней корзину. На верхней площадке он остановился и попросил ее пропустить его вперед.
      – Я зажгу свет, – предложил он.
      Она удивилась, но отступила в сторону.
      – Зачем нужно зажигать свет, если еще не стемнело?
      Последние слова замерли у нее на устах, стоило ей переступить порог комнаты. Моузез широко улыбнулся:
      – Я тоже знаю разницу между розами и маргаритками.
      Комната была полна цветов. Благоухающие кусты в горшках. Зонтичные лианы, оплетающие трех-пятифутовые стволы. Белоснежные маргаритки с сердцевиной цвета яичного желтка. Красные и ярко-розовые азалии. Цветы превратили комнату в экзотическую оранжерею. Увиденное потрясло Миреллу до глубины души. Она медленно бродила среди цветов, то и дело склоняясь к пышным головкам и вдыхая их чарующий аромат.
      – Наверное, он сумасшедший, – прошептала она еле слышно.
      – Я плохо разбираюсь в сумасшедших, но зато хорошо в богачах: если ты очень богат, то даму нужно засыпать цветами.
      – Но как? Когда это случилось? Записка была?
      – Их принесли около половины пятого. Приехал большой фургон, двое грузчиков и девушка-цветовод. Она передала мне конверт и карточку. Конверт был адресован мне, а карточка вам. Они подождали на улице, пока я читал, а потом попросили разрешения доставить заказ. – Из внутреннего кармана пиджака Моузез достал конверт и карточку.
      Мирелла давно уже не испытывала такого возбуждения. Оно чем-то напоминало то обжигающее чувство, которое ее потрясло, когда она впервые оказалась с мужчиной. На карточке было лишь имя «Адам Кори», и больше ничего. Она повертела ее в руках и удивилась его сдержанности. Самая обычная карточка, такие часто прилагаются к букетам. Затем она прочла записку, адресованную Моузезу:
       Моузез, я тот джентльмен, который приходил с визитом к мисс Уингфилд накануне вечером вместе с мистером Риблсдейлом. Мне бы хотелось порадовать ее этими цветами. Мои люди помогут вам разместить их. Спасибо.
       Адам Кори.
 
      Моузез ходил по комнате, зажигая все лампы по очереди. Мирелла села на диван, закинув ногу на ногу.
      – Что вы об этом думаете? – спросил Моузез.
      – Я думаю, что цветы великолепные.
      – Как вы считаете, мы сможем позволить себе такую роскошь после того, как вы станете наследницей? – поинтересовался он, хорошо зная о нынешнем материальном положении Миреллы, которое вынуждало его экономить каждый доллар при ведении домашнего хозяйства.
      – Ну, не знаю… – протянула Мирелла и тут же с энтузиазмом взмахнула рукой: – А что, в самом деле? Конечно. Я и забыла, что скоро стану очень богата. Но это не означает, что мы перестанем быть практичными. Мы можем обзавестись дублирующими деревьями в кадках и менять их время от времени. Их можно будет переносить в оранжерею Уингфилд-парка на восстановительный период. Боже, ты только послушай! Я еще не подписала бумаг, а уже строю наполеоновские планы. Нужно следить за собой, незачем строить планы раньше времени. – Она снова взглянула на подпись на карточке. – Моузез, сделай одолжение, принеси мне выпить. Здесь так красиво, что уходить не хочется.
      Она положила карточку в конверт и попыталась засунуть его в карман жакета, но что-то ей мешало. Вытащив конверт, она сунула руку в карман. Как она могла забыть о карточке, вложенной в корзину с фиалками!
      Фиалки!
      – Моузез, пока ты не ушел, отнеси фиалки в мою спальню на туалетный столик. Тебе не кажется, что здесь слишком много цветов?
      Он кивнул и унес корзину. Мирелла вынула карточку из конверта, не ожидая прочесть ничего, кроме подписи, и была приятно удивлена, увидев целую фразу:
 
       Пообедаете со мной завтра в час дня у «Мишимо»?
       Адам.

      – Так как, вы согласны?
      – Да.
      – Отлично.
      – Цветы, которые вы прислали… Они потрясающие!
      – Цветы – это только начало.
      – Адам…
      – Не теперь. Встретимся завтра у «Мишимо».
      Сидя на заднем сиденье такси, Мирелла снова и снова прокручивала в уме этот короткий разговор. Она помнила каждое слово, взволнованный тембр его голоса запечатлелся в ее памяти. Да и как она могла забыть собственную эмоциональную реакцию на его звонок! У нее потекли слезы, она повесила трубку и, закрыв лицо руками, разревелась.
      Такси застряло в пробке за четыре квартала от ресторана. В этот час пробки были по всему городу, но она больше не могла выносить жалоб водителя.
      – Мы едем на запад, а вам нужно попасть на улицу через квартал к востоку. По-вашему, это никуда не годится, но подождите, пока мы не пересечем Пятую авеню, и Бог знает, не окажемся ли мы ближе к цели. Откиньтесь на спинку, расслабьтесь, больше мы ничего не можем поделать. Что за город! Полная разруха. Грязь, отбросы, выбоины на дорогах, не говоря уже об уличных грабителях. Да еще эти вездесущие бегуны – настоящая беда для таксистов. Вам не следовало выбирать ресторан с западной стороны. Теперь мне придется проехать еще два квартала, чтобы развернуться. Ха, и это еще ничего! Хорошо, если улицу не перекрыли для срочных дорожных работ. Как в этом городе можно работать таксистом, если проезжаешь четыре фута за пять минут, а мы не продвигаемся быстрее четырех футов за пять минут. Скажите, разве это не кошмар?
      – Да, кошмар. Я уже опаздываю. Я выхожу, – ответила она, берясь за дверную ручку.
      – Если честно, мне это не по нраву. Что это за пассажир, который вылезает посреди квартала, не заплатив по счетчику! Но я вас не виню. Вам с самого начала надо было пойти пешком.
      Мирелла расплатилась с водителем через окно и дала ему хорошие чаевые, стоя в глубокой выбоине на мостовой. Рассмотрев банкноту, он улыбнулся и, перегнувшись через сиденье, пожелал ей хорошего дня. Место Миреллы тут же занял другой пассажир.
      Мирелла почти бежала по улице, лавируя между пешеходами. Она опаздывала и молила Бога, чтобы ее опоздание не стало роковым. Она думала об Адаме весь вечер, начиная с того момента, когда он ей позвонил. Она думала о нем все то время, пока Пол был у нее; думала даже тогда, когда он содрогался в оргазме; думала после того, как он ушел, и до того мгновения, когда погрузилась в сон.
      Она была потрясена и одновременно взбудоражена теми чувствами, которые испытывала к Адаму. Всего один раз в жизни ей удалось испытать нечто похожее. Намек на подобное чувство зародился в ее душе, когда они встретились с Полом в первый раз. Тогда она подумала, что ничто на свете не может быть прекраснее.
      Мирелла дождалась, пока загорится зеленый свет, и устремилась вместе с толпой через улицу. В ста ярдах впереди она с облегчением заметила яркую вывеску «Мишимо» и замедлила шаги. Последнее, о чем она подумала, подходя к ресторану, была мысль, что, если ее отношения с Адамом закончатся прямо сегодня, она будет благодарить судьбу уже за то, что она послала ей такого человека, которого она могла бы полюбить всем сердцем. Именно здесь и сейчас, на тротуаре у входа в ресторан, Мирелла поняла, что давно уже не любит Пола.
      Она толкнула дверь и попала из залитой солнцем городской сутолоки в приятный полумрак и чувственную тишину зала.
      Она стояла на мягком бежевом ковре, ее глаза постепенно привыкали к сумеречному освещению. Ничем не примечательное здание с побуревшим фасадом прятало в своей глубине роскошный зал с отделанными черным деревом стенами, с витой лестницей и балюстрадой, плавно поднимающейся на второй этаж. Обстановка носила отпечаток изысканности и постоянной скрупулезной заботы о безупречной чистоте. Огромный бронзовый фонарь из синтоистского храма висел в центре холла, а из-под лестницы, устланной таким же мягким бежевым ковром, что и холл, выглядывала устрашающая бронзовая голова косматой собаки, которая, по преданию, некогда сопровождала японского императора при входе во дворец.
      Ни единого звука не доносилось до входящего, ни единый посетитель не оказывался в поле его зрения. Мирелла подошла к зеркалу в простенке, чтобы поправить прическу, и в этот момент из ниоткуда появилась очаровательная хозяйка-японка.
      – Мисс Уингфилд? – спросила она тихо.
      – Да, – ответила она ей в тон. В обстановке ресторана, напоминающего древний храм, не хотелось говорить громко.
      Молодая японка в скромном светло-сером кимоно, перепоясанном оби с узором из золотистых и серебристых журавлей, с улыбкой поклонилась.
      – Мистер Кори уже здесь. Вы предпочитаете сначала освежиться или присоединитесь к нему сразу?
      – Я и так уже опоздала, поэтому, пожалуйста, проводите меня к нему, – ответила Мирелла, еще раз бросив взгляд на свое отражение в зеркале.
      Она сознавала, что на самом деле выглядит гораздо привлекательнее, чем ее отражение в зеркале. На ней было темно-лиловое шелковое платье с широкими длинными рукавами, сужающимися к запястьям. Корсаж плотно охватывал ее стан, обозначая роскошную форму груди и подчеркивая тонкую талию. Платье было перетянуто поясом в тон жакету, а его юбка чуть ниже колен соблазнительно колыхалась при ходьбе.
      Рукава жакета доходили до локтей и позволяли видеть рукава платья. Огромная золотая лягушка племени майя свисала на грудь с цепочки, а на ногах красовались туфли цвета слоновой кости на высоких каблуках. Маленькая сумочка из телячьей кожи в тон ансамблю болталась на плече на тонкой золотой цепочке.
      Густые волосы цвета воронова крыла, оттеняющие белизну кожи, переливались в тусклом свете. Она была воплощением красоты и счастья. Она знала, что выглядит на редкость хорошо, не только потому, что женщинам свойственно знать о себе такие вещи. Она помнила, какими восторженными возгласами ее приветствовали сегодня в закусочной Оссарио и Хайми, какими похотливыми взглядами провожали ее мужчины – сотрудники ООН. Женщины оценивающе разглядывали ее одежду, а мужчины на улице оборачивались, чтобы посмотреть ей вслед.
      Хозяйка, приветливо улыбаясь, проводила ее наверх. Мирелла глубоко вдохнула и медленно выдохнула, чтобы вернуть себе душевное равновесие. Она не была взволнованна, она сгорала от нетерпения вновь увидеть Адама.
      Он стоял возле стойки бара, упершись ногой в медную трубку-подставку, и внимательно слушал человека, стоявшего рядом. Мирелла увидела его первой. Он показался ей еще более привлекательным, мужественным и огромным, чем раньше. Худощавый японец в белом пиджаке перегнулся через стойку бара и что-то ему шепнул. Адам обернулся и поспешил к Мирелле.
      Их взгляды встретились, и она ощутила прилив теплоты и нежности, как было при первой их встрече. Японка исчезла, и они двинулись навстречу друг другу. Подчиняясь какой-то неведомой силе, которая, казалось, подталкивала их в спину.
      Они встретились посередине маленького, почти пустого зала и одновременно улыбнулись. Медленно и нерешительно, но повинуясь какому-то внутреннему позыву, они протянули друг другу руки. Адам разрушил колдовские чары – он взял ее руки в свои и по очереди поцеловал их. Сердце в груди Миреллы колотилось с такой силой, что его стук отзывался эхом у нее в ушах. Он выпустил ее руки, подошел к ней вплотную и обнял за плечи. Кончиком пальца он осторожно провел по ее щеке и прошептал:
      – Я люблю вас.
      Они последовали за миниатюрной хозяйкой к своему столику. Свои первые слова Мирелла произнесла, когда они остались одни и расположились рядом на низкой бархатной кушетке:
      – У меня лингвистическое образование, и я не привыкла лезть за словом в карман, но с вами я теряюсь и не знаю, что ответить.
      – Вы считаете молчание хорошим или дурным признаком? – спросил он с едва заметной насмешкой. Он улыбался, но взгляд его был серьезным.
      – Вот, опять то же самое, – вздохнула она, и они тихо рассмеялись, не нарушая ощущения интимности, возникшей между ними.
      Наконец Мирелла немного расслабилась и почувствовала себя свободнее.
      – Извините, что я опоздала. Терпеть не могу опаздывать, но на улицах ужасные пробки. Мне пришлось пройти пешком последние четыре квартала. Это очень напоминало олимпийский марафон.
      – Это не имеет значения, главное – вы пришли. То, что мы вместе, имеет значение, что мы хотим друг друга – тоже, что я испытываю настоящее чувство к вам – имеет значение для меня. А для вас?
      – Да, и для меня тоже, – призналась она, не в силах скрыть своего чувства.
      Теперь, когда она открылась ему, назад пути не было. Она повернулась к Адаму и прикоснулась к его руке. Он накрыл ее руку своей.
      – Я хотела быть с вами с того дня, когда мы впервые встретились, – еле проговорила она дрожащим голосом. – Я не могла найти себе покоя после того, как вы ушли. А потом эти восхитительные цветы. Когда мне в офис принесли розы, я испытала боль потери, вспомнив ваши жестокие слова. А ваша карточка не оставила мне никакой надежды. Тогда я смирилась с этим…
      Но когда я пришла домой и увидела азалии и маргаритки, настоящий цветущий сад в моей гостиной, я поняла, что все в порядке, что вы по-прежнему хотите меня. Вы превратили мой дом в райский сад и наполнили его любовью; только тогда я осознала, как много мы оба едва не потеряли. Корзина фиалок была самым нежным проявлением любви, о каком я когда-либо слышала. Когда вы позвонили и я услышала ваш голос, все это стало реальностью, превратилось в уверенность. Я положила трубку и расплакалась, потому что не могла сдержать странного чувства, которое давно ушло и забылось в суете нашего пресыщенного, утратившего романтизм времени. Адам, вы заставляете меня чувствовать себя слабой и смешной, а я не уверена, что хотела бы этого. Я люблю вас, но…
      Он прикоснулся пальцем к ее губам, как будто желая прервать ее, затем обвел контур ее губ, и вдруг его палец проник в узкую щель между губами, нежно лаская влажную бархатистую поверхность изнутри. Он произнес тихо и медленно, словно хотел, чтобы она запомнила это навсегда:
      – Я хочу тебя так же сильно, как ты хочешь меня. И никаких «но». Запомни, что до конца моих дней все цветы в этом мире принадлежат тебе.
      С этими словами он достал из нагрудного кармана шелковый платок и смахнул слезинки, выступившие в уголках ее пылающих страстью фиалковых глаз.
      – Думаю, тебе понравится, если логическим завершением этой нашей встречи будет акт страстной любви, который разовьется в потрясающие, романтические, эротические отношения. На такое согласится любая, но не каждая поймет, о чем я говорю. Смелей! – Он рассмеялся. – Как насчет маленькой чашки саке для храбрости?
      – А как насчет большой чашки саке? – Мирелла улыбнулась Адаму и придвинулась к нему ближе. Просунув руку ему под локоть, она крепко прижала ее к своей груди.
      Адам сделал незаметный жест, и тут же к их столику приблизились хозяйка и официант с традиционными японскими поклонами. В руках у хозяйки был поднос с дымящимися чашками воды и благоухающими полотенцами для рук. Из-за пояса она достала две палочки, которыми развернула горячее полотенце и протянула его Мирелле. То же самое она сделала и для Адама.
      Мирелла и Адам вымыли руки и положили скомканные полотенца на поднос. Затем официант накрыл их колени шелковыми салфетками. Сразу же подали теплую рисовую водку в маленьких фарфоровых графинах, которую разливали по крошечным чашечкам. Тут же на низком столике перед ними появились блюдца с сашими, похожие на крохотные букетики цветов.
      Их обслуживали быстро, незаметно, молча, что вполне соответствовало строгой атмосфере ресторана. Они не сразу обратили внимание, что за соседними двумя столиками тоже обедали люди. Они подняли чашки, чокнулись и молча сделали по глотку.
      – Я говорил тебе, что ты очень красивая? – спросил он.
      – Нет, – покачала она головой.
      – По-моему, ты неотразима.
      – Как это мило с твоей стороны, – отозвалась она непринужденно.
      – Знаешь, Мирелла, ты не единственная, кого удивили чувства, которые мы испытываем друг к другу. Я знаю тебя сорок восемь часов, а у меня такое ощущение, будто мы прожили вместе целую жизнь.
      Они молча пили водку, глядя друг другу в глаза.
      – Все случилось так быстро, и вдруг я поняла, что ничего о тебе не знаю, кроме твоего имени, того, что ты археолог и любишь цветы.
      Адам снова наполнил чашки.
      – Мне сорок восемь, я очень богат. Я путешественник, исследователь, охотник на крупного зверя, археолог и деловой человек. Я трачу деньги на то, чтобы достать из-под земли утерянные человечеством сокровища. Я веду достаточно экзотический образ жизни в мраморном дворце в Стамбуле. А если я не там, то продираюсь сквозь джунгли Амазонки, карабкаюсь по горам Новой Гвинеи, по Гималаям или отдыхаю здесь, в номере «Прекрасной Голландии». Кроме того, у меня пятеро очаровательных детей в возрасте от семи до двадцати пяти лет, которых я обожаю и которые, я надеюсь, обожают меня.
      – Я не вынесу этого! – простонала Мирелла, осушив чашку саке до дна. – Ты женат?
      Адам повертел свою чашку в руке.
      – Нет, я не женат. Просто у меня пятеро детей. Я ведь ничего не сказал тебе о жене. Я действительно был женат… двадцать пять лет назад. Я не справился с этой ситуацией, и мы разошлись через три года, имея двух детей. Остальные мои дети родились от женщин, с которыми я был близок. Мне всегда нравились красивые, сексуальные женщины, которые рожали от меня детей. Мои любовницы надеялись, что я женюсь на них, как только они забеременеют, и очень обижались, когда этого не происходило. Я поступил необдуманно только один раз в жизни – и этого мне хватило. Я не из тех, кто совершает одну и ту же ошибку дважды. Прошу тебя, не волнуйся, они тебе понравятся, вот увидишь. Для меня они уже давно стали друзьями, и ты тоже с ними подружишься. У них своя жизнь, за исключением двух младших.
      – Нет, это просто безумие! Господи, что со мной происходит? Я думала, что моя жизнь устроена и упорядочена – и что же?
      – Но ведь и у меня то же самое! – воскликнул Адам. – Я жил счастливой холостяцкой жизнью, не понимая, что теряю, до тех пор пока не встретил тебя. Мне нравились работа, охота, рыбалка, эротические приключения. Но все это меркнет по сравнению с тем, что можешь дать мне ты. Я хочу взять тебя… в твоей изысканной гостиной, в моем доме, во дворце на Босфоре, везде. Господи, как я мечтаю о восхитительной, прелестной, незабываемой ночи любви с тобой! Мне так хочется прямо сейчас уложить тебя на этот диван, обнять и заниматься с тобой любовью медленно и страстно… И чтобы никто нам не мешал. И так целый день.
      Он взял палочки из слоновой кости, подцепил кусочек сашими, обмакнул его в соус и поднес ко рту Миреллы.
      – Надеюсь, тебе понравится сашими, – произнес он, соблазняя ее сочным куском осетрины.
      Она втянула в себя розовое мясо, и оно исчезло между ее мягкими, пухлыми губами. Он наблюдал за тем, как она проглотила лакомство.
      – Мне нравится сашими, – кивнула она. – Мне нравится саке и твоя идея относительно дальнейшего времяпрепровождения. Мне нравится элегантная изысканность этого зала, но мне бы хотелось оказаться дома, под сенью цветущих деревьев. Мы могли бы устроить там пикник.
      – Мы уже в пути, – улыбнулся он, глотнув саке.
      Адам знаком велел официанту упаковать их обед: блюда, палочки, чашки, салфетки, саке и прочее, после чего повернулся к Мирелле:
      – У нас действительно целый день впереди?
      – Нет. Но мы постараемся.
      Они почти не разговаривали, сидя на заднем сиденье «роллс-ройса» Адама. Вдруг он взял трубку телефона:
      – Как позвонить в твой офис?
      Он передал ей трубку и с интересом слушал, как она перепоручает свои сегодняшние деловые обязанности коллегам. Он по достоинству оценил уверенность ее начальственного тона и быстроту реакции, с какой она мгновенно решала возникающие проблемы на том конце провода, пока они медленно тащились по перегруженным в этот час улицам города.
      Адама привлекали ее деловые качества. С другой стороны, он не мог понять, почему, будучи настолько уверенной в себе и готовой в любой момент принять спонтанное решение, она так непреклонно настроена против своего наследства, и это лишь потому, что оно угрожает внести в ее налаженную жизнь некоторые изменения. Он взял ее руку и держал в своей все время, пока она говорила по телефону. В какой-то момент он не сдержался и поцеловал ее в щеку.
      – Ты прекрасна, – прошептал он, когда она вернула ему трубку.
      – Мне приятно это слышать. Мне бы хотелось, чтобы ты всегда считал меня именно такой. Ты не представляешь, с каким упорством я достигала этого результата. Знаешь почему?
      Она склонилась к нему и игриво поцеловала в губы. Он обнял ее и, крепко прижав к себе, прижался к ее губам. Мирелла таяла в его объятиях, а когда он выпустил ее, она перевела дух и прошептала чуть охрипшим голосом:
      – Потому что на свете нет ничего лучше, чем быть прекрасной… для тебя.
 
      Они стояли перед дверью ее дома. Мирелла рылась в сумочке в поисках ключей. Вставляя ключ в замочную скважину, она украдкой бросила взгляд на мужчину, не сводившего с нее влюбленных глаз. От ощущения его силы, мощи и мужского тепла у нее перехватило дыхание. От него исходили уверенность и неумолимость окончательного приговора – он не позволит ей влюбиться в какого-нибудь другого мужчину. Мирелла вдруг растерялась и почувствовала себя неуклюжей и по-детски угловатой.
      Она долго возилась с ключом и никак не могла попасть в замочную скважину. Он подошел и, обняв ее за талию, взял у нее ключ и вставил в скважину. Ее смутила собственная беспомощность, а когда он прижался к ней бедром, нагибаясь вперед, чтобы повернуть ручку и толкнуть дверь, она задрожала от страсти.
      Открыв дверь, они оказались лицом к лицу с Моузезом, который держал в руках ружье и целился прямо в них. Адам среагировал молниеносно. Он оттолкнул Миреллу и выхватил у Моузеза ружье прежде, чем кто-либо успел что-то понять. Это заняло всего пару секунд, после чего все начали кричать, осыпая друг друга упреками. Еще через минуту, когда на пороге появился шофер Адама с корзиной ресторанной еды, они уже смеялись. Джон не знал причины переполоха и недоуменно оглядывал всех по очереди.
      – Моузез, что это за представление? – спросила Мирелла, вытирая выступившие от смеха слезы.
      – Вам следовало позвонить. Я решил, что это воры. Вы никогда не приходили домой в это время. Откуда я мог знать, что это вы? Вы всегда звоните и предупреждаете, если придете раньше или задерживаетесь даже на двадцать минут. Что случилось? Почему вы вернулись так рано?
      Адам тем временем осмотрел ружье, которое оказалось незаряженным. Это снова его развеселило, и он покачал головой, все еще не в силах поверить в серьезность столь чудовищного фарса.
      – Мы приехали, чтобы пообедать вдвоем в моей украшенной цветами гостиной. Считай, что это любовное свидание, – проворковала Мирелла, кивнув на корзину с яствами.
      Моузез принял у Джона корзину, поблагодарил и закрыл за ним дверь.
      – Если бы ваш двоюродный дедушка Хайрам это видел, он бы от души посмеялся, – улыбнулся он. – Он тоже любил устраивать представления и назначать любовные свидания, но я не припомню, чтобы какое-нибудь из них начиналось так экстравагантно. Наверное, я погорячился. Мне следовало встретить вас на пороге с его пистолетом. Приношу свои извинения.
      – Ничего страшного, Моузез, – проговорила Мирелла, борясь со смехом. – Я не имею ничего против драматических сцен с оружием в кругу семьи, а мистер Кори немного знаком с нравами моих предков.
      Адам удивился тому, насколько непринужденно болтали эти двое в его присутствии.
      – Моузез, извините меня за вмешательство, но это просто инстинкт охотника, – произнес он. – Хороший стрелок не выносит, когда на него нацелено ружье, особенно такое, каким можно завалить слона.
      – Что ж, – Моузез вернулся к своей роли эконома, – раз речь идет о пикнике в гостиной, я предоставляю заботу о нем вам, мистер Кори. Вот только отнесу корзину наверх. Вы будете ужинать сегодня дома, мисс Мирелла?
      Адам заметил смущенный взгляд и легкий румянец, выступивший на ее щеках. Наступило неловкое молчание, и простой вопрос Моузеза повис в воздухе. Адам пришел ей на помощь, обняв за талию и пристально взглянув ей в глаза:
      – Сначала мы пообедаем. Кто знает, ведь обед может затянуться до ужина, до завтрака или вообще навсегда. Мы можем захотеть поужинать здесь или где-нибудь еще. Какая разница?
      Они начали подниматься по лестнице следом за Моузезом.
      – Моузез, мы еще не знаем, – пояснила она, поразившись тому, насколько легко вырвалось у нее это «мы». Она много лет поднималась по этой лестнице вместе с Полом и ни разу не произнесла этого слова. Это было необычно, но правильно; впрочем, предупреждая Моузеза о том, что, возможно, им понадобится его помощь, она вернулась к местоимению «я».
      Переступив порог гостиной, Адам с удовольствием огляделся. Он был рад тому, что ему удалось приложить руку к украшению самой эксцентричной и прелестной комнаты, в какой он когда-либо бывал. Здесь витал дух очаровательной хозяйки, против которой он не мог устоять.
      Гостиная утопала в лучах солнца, льющегося сквозь окна – одно из них выходило на улицу, другое – в сад. Адам бродил по комнате среди столов и стульев, упаковочных ящиков и цветущих азалий словно во сне. Он разглядывал пышные соцветия, нависающие над его головой, и Мирелла подумала о том, что это очень похоже на легендарные висячие сады Семирамиды.
      Она разбросала диванные подушки возле камина, развернула на ковре татами и принялась разбирать корзину с едой. Приготовив все для пикника, она подошла к Адаму.
      Он стоял возле пианино, погрузившись в свои мысли. Она обняла его за талию и прижалась лбом к его спине.
      – Еще раз спасибо за цветы, – прошептала она.
      Адам повернулся к ней и, взяв ее руку, повел за собой по комнате. Возле окна он остановился и, развернув Миреллу к себе, приподнял ее лицо за подбородок, словно хотел получше разглядеть ее при свете дня. Он чувствовал, что эта женщина не перестанет быть для него прекрасной, сколько бы он ни прожил на свете.
      Очень медленно и осторожно он снял с нее жакет и, бросив его на груду упаковочных ящиков, провел кончиками пальцев по золотой лягушке, запутавшейся в шелковых складках ее фиолетового платья. Расстегнув цепочку, он снял медальон и, с интересом рассмотрев его, положил на крышку пианино.
      Он медленно поглаживал ее по шее, как котенка, готового вот-вот замурлыкать. Затем его рука плавно скользнула на ее грудь; слегка сжимая соски, пока они не напряглись под мягким шелком. Тогда он склонился и поцеловал ее. Они нежно, но настойчиво впивались друг в друга губами, их языки соприкасались. Их поглотила страсть, и все слова тут были излишни.
      Их невероятное влечение друг к другу возрастало с каждой минутой. Мирелла помогла ему снять пиджак и жилет, развязать галстук, а затем обняла его и, прижавшись к нему, вдохнула запах его тела – смесь цитруса, сандалового дерева, пачулей и кедра. К этому коктейлю его естественных запахов примешивался аромат туалетной воды «Армани», и все это создавало непередаваемое ощущение мужской силы.
      Она расстегнула сорочку на его груди и провела языком по мягким темным волосам. Почувствовав, что он возбудился, она, опустившись на колени, прижалась лицом к его чреслам.
      Адам тоже опустился на колени и, обняв, увлек ее за собой на пол. Он снял с нее туфли, поцеловал лодыжку, провел рукой вверх по ноге и погладил узкую полоску кожи между поясом и чулками. Затем он расстегнул пояс и медленно снял с нее чулки один за другим, не переставая покрывать поцелуями ее обнаженные ноги и бедра.
      Наконец ладонь Адама нашла маленький шелковый треугольник, прикрывающий ее лобок. Мирелла задрожала от возбуждения и, смущенная, отвернулась от него, пряча лицо. Настолько сильным было ее желание, что она снова почувствовала себя девственницей.
      Он молча освободил ее от нижнего белья и стал ласкать ее мягкий и плоский живот. Теперь ее тело было полностью доступно его ласкам. Она согнула колени и притянула его к себе. Он ласкал влажные лепестки ее губ, которые раскрывались навстречу его прикосновениям. Он готов был уже проникнуть в глубь ее лона, но в последний момент заставил себя вспомнить, что ему нужно от нее гораздо больше, чем просто жаркий полуденный секс. Тогда он решил не торопить события и разрядить обстановку чашечкой сакэ, вкусной едой и приятной беседой.
      Совсем не сразу Мирелла и Адам, лежа в объятиях друг друга, смогли насладиться восхитительным вкусом японских яств и спокойно поговорить.
      – Расскажи мне о своем любовнике, – попросил он, целуя ее грудь и играя с сосками.
      – С чего ты взял, что у меня есть любовник, и почему тебе интересно знать о мужчинах, которые были в моей жизни?
      – На первый вопрос я отвечу так: очень красивая и сексуальная женщина не может не иметь мужчины, даже если она очень занята и удачлива в жизни. Если, конечно, она не замкнулась в себе, что в данном случае не соответствует действительности. А во-вторых, этот мужчина составляет часть твоей жизни, а о ней я хочу знать все.
      – А ты расскажешь мне о женщине, которая занимает твои мысли? – с любопытством спросила она.
      – Конечно. Я хочу рассказать тебе о ней, как и обо всем, что касается меня.
      – Я не знаю, с чего начать.
      – С конца, – улыбнулся Адам, привлекая ее к себе.
      Мирелла просунула руку ему под рубашку и погладила по груди, поросшей темными с проседью волосами. Она полностью растворилась в нем и знала, что он это понимает и что ему это нравится. Откинувшись на подушки, она увидела, как он прикрыл глаза, стараясь сдержать возбуждение.
      – Хорошо, – наконец согласилась она.
      Адам открыл глаза, взял ее руку и поцеловал ладонь.
      – Он женат. Мы с ним любовники вот уже десять лет. Это единственный мужчина, которого я когда-либо любила, не считая отца. Наши отношения проверены временем, и я ими довольна. Нам отлично в постели, возможно, потому, что мы знакомы с колледжа и довольно долго прожили в обществе, где господствуют либеральные нравы. У нас нет проблем в постели, а те, что возникают за ее пределами, мы предпочитаем обходить молчанием, чтобы сохранить близость. Я была по уши влюблена в него до тех пор, пока не появился ты. С тех пор – это случилось два дня назад – все изменилось. Теперь, похоже, у меня начнется совсем другая жизнь. Когда на следующее утро после нашей встречи мне позвонил Пол, я обрадовалась, услышав его голос. Теперь он стал воспоминанием о том, что я была счастлива в той жизни, которую придумала для себя. Дело о наследстве и твое появление перевернули все вверх тормашками, и я не жду больше ничего хорошего. Ведь до сих пор меня все устраивало: и моя работа, и мое собственное внутреннее состояние.
      Адам ласкал ее, пока она говорила. Она обняла его за шею и, поцеловав в губы, продолжила рассказ:
      – После нашей первой встречи я выкинула тебя из головы. По крайней мере я была уверена в этом, пока не пришла домой и не увидела все это. – Она широким жестом окинула гостиную.
      – После этого ты была близка с ним?
      – Да. Мы провели восхитительные два часа в постели, в течение которых я представляла, что рядом со мной лежишь ты. Ты теперь думаешь обо мне плохо? – неуверенно спросила она, испугавшись, что ее признания оказались чересчур откровенными.
      – Нет, напротив. Только теперь я понял, как мне повезло.
      – Почему повезло? – Его слова возбудили ее, и она нетерпеливо сняла с него сорочку.
      Он молча наблюдал за ней и чувствовал, как между ними нарастает сексуальное напряжение. Миреллу поразило, что теперь, обнаженный по пояс, он выглядел еще более огромным и мускулистым, чем в одежде. Движения его рук завораживали ее.
      Он расшнуровал и снял ботинки.
      – До тех пор, пока я не сделал тебя частью своего эротического мира, у меня была женщина, ничего особенного, просто сексуальная партнерша. Она так же свободна и раскрепощена, как и я, поэтому наши оргии были восхитительны. Мы действительно желали друг другу только хорошего и любили друг друга, потому что знали, что каждого из нас ждет угол, в который пока еще жизнь нас не загнала.
      Адам встал, поднял Миреллу и страстно ее поцеловал.
      – Я люблю тебя, Мирелла, – прошептал он, ощущая, как ее тело и душа стремятся к нему, когда она тихо ответила «да».
      Он отклонился от нее и провел рукой по ее волосам, глядя ей в глаза – ему хотелось утонуть в них. Затем он неторопливо взялся за ремень и расстегнул его. Мирелла завороженно смотрела на извивы черного ремня из крокодиловой кожи. Он снял его, сделал из него петлю и, накинув на шею Миреллы, притянул ее к себе, чтобы обжечь очередным поцелуем.
      Мирелла закрыла глаза, чтобы скрыть от него дрожь, пронзившую ее в момент оргазма, который она неожиданно испытала. Открыв глаза снова, она уже не могла оторвать их от его рук, расстегивающих молнию на брюках. Пока он раздевался, она расстегнула молнию на платье, и оно скользнуло вниз, к ее ногам. Она стояла перед ним обнаженная, гордо выпрямившись и не сводя с него глаз.
      Они, словно влюбленные подростки, осторожно прикасались друг к другу, возбуждаясь от незатейливой любовной игры. Им нравилось наблюдать, как каждый из них с восторгом открывал в другом новые тайны.
      Мирелла видела, какое впечатление производит на Адама, и это возбуждало ее сильнее, чем напряженный пенис оттопыривший его брюки.
      – У тебя очень красивые груди. Мне очень нравятся такие: большие и тяжелые, но твердые и скругленные по бокам.
      Он взял одну из них в руку и стал ласкать. Его сильные пальцы постепенно приближались к соскам. За мгновение до того, как приподнять ее и прижаться губами к вожделенному темному кружку, он прошептал:
      – Я люблю женские груди, но больше всего такие, как у тебя: большие и круглые, с сосками, чуть темнее кожи и такими длинными, что их можно взять в рот и втянуть в себя. Твоя грудь мне подходит.
      Мирелла наблюдала за тем, как рот Адама приник к ее соску, как его губы и язык стали ласкать его, и от этого зрелища она чуть не потеряла сознание. Он проделал то же с другой грудью, после чего наклонился и начал ласкать темный треугольник между ее ног.
      Мирелла чувствовала, как между ног у нее становится влажно от оргазмов, которые следуют один за другим. Она перехватила его руку, прежде чем он успел раздвинуть ее губы и обнажить клитор, к которому ему захотелось прижаться губами. Мирелла опустилась на колени и, погладив его окаменевший живот, взяла сначала в руки, а потом и в рот его возбужденный твердый член. Вид разбухших яичек тоже не оставил ее равнодушной.
      Она целовала его везде, и он в какой-то момент, оторвав от нее взгляд и увидев их отражение в зеркалах, решил, что попал в райский сад. Он сказал ей об этом, и они стали перемещаться по комнате, задерживаясь перед зеркалами, чтобы получше разглядеть друг друга и осознать, что перед ними открылись врата заповедного Эдема.
      Они оба старались оттянуть мгновение соития, чтобы полностью насладиться радостью и болью любви. Он уже не раз орошал своим семенем ее грудь и плечи, и теперь нес ее на руках на диван.
      – Ты прекрасна, любовь моя, но я еще не начал тебя любить. Подожди, сейчас мы закончим игры, и я овладею тобой. – Он поцеловал ее. – Нам предстоит длинная история любви со множеством счастливых и радостных соитий по всему миру.
      – Это обещание? – спросила она с улыбкой.
      – Нет, – ответил он очень серьезно, – это клятва.
 
      День миновал, вечер поселил в их райском саду длинные тени, и они разожгли камин. Она принесла из дальнего конца комнаты бобровую накидку, отороченную кружевами.
      Они стояли друг против друга в отсветах каминного пламени и держались за руки. Адам поцеловал ее в лоб, нагнулся и отодвинул татами с остатками обеда в сторону, освобождая место у огня. Мирелла захлопала в ладоши.
      – Отлично, любовь моя! – воскликнула она, сама поражаясь вырвавшимся у нее словам.
      Он поклонился в пояс, изображая рабскую покорность, и, поправив подушки, разбросанные у камина, взял у нее из рук бобровую накидку и раскинул ее на подушках широким жестом со словами:
      – Ваше ложе из меха, госпожа!
      – Я принесла это, чтобы накрыться, если нам станет холодно.
      – Напрасный труд. Я постараюсь сделать так, чтобы вы не замерзли. – Он лег на спину, раскинув руки и ноги, готовый ее принять.
      Вместо того чтобы присоединиться к нему, она подошла к двери и, обнаженная, выскользнула в коридор. Через пару секунд она вернулась, держа в руках серебряный поднос.
      Он вскочил с пола и, шагнув к ней, взял у нее поднос. Поставив его возле камина, он сел на бобровую накидку и обхватил колени руками. Мирелла присела рядом на корточки и, приготовив виски с содовой для него и мартини для себя, раздвинула его колени и, сев спиной к нему, стала смотреть на огонь. Они молча пили, и он покрывал нежными поцелуями ее шею.
      Адам поднял свой бокал и медленно повертел его в руке. Знакомая картинка, выгравированная на бокале – влюбленные под струями теплого ливня, – опять заворожила его. Сердце трепетало в груди Адама, как у влюбленного юноши, от той радости, которую он испытывал сейчас, и от той, которую еще предстояло испытать. Он сделал большой глоток виски и, погладив Миреллу по плечу, откинулся назад и закрыл глаза.
      Мирелла видела их отражение в зеркале, стоявшем в дальнем углу комнаты. Два обнаженных тела, приникшие друг к другу в отсветах пламени под сенью цветущих деревьев, они напомнили ей ожившее полотно Ренуара. Это ощущение невозможно было передать словами. Прошло несколько минут, прежде чем она нарушила молчание:
      – О чем ты думаешь, Адам?
      – О тебе.
      – Это хорошо. А что именно ты обо мне думаешь?
      – Если говорить точнее – я думаю о нас с тобой. О том, как Турция и счастливая случайность соединили нас. Я потрясен этой идеальной справедливостью.
      – Идеальной справедливостью? Как это понимать?
      – Для того чтобы это понять, нужно знать о той искренней любви, которую я питаю к Турции на протяжении уже тридцати лет. Я впервые оказался там с отцом и сестрой, когда мне было всего семнадцать. За год до этого моя мать погибла при пожаре. Для всех нас ее смерть была ужасной потерей. Мы и сейчас еще не пережили утрату. Отец на год оставил работу, чтобы мы могли отправиться путешествовать по свету до моего поступления в колледж и до того, как моя сестра-близняшка Джейн окончит школу в Швейцарии. Отец думал, что это путешествие встряхнет нас и позволит вернуться к нормальной жизни. Он, как всегда, оказался прав. Мы снова обрели себя и снова начали радоваться жизни. Через восемь месяцев после начала путешествия мы оказались в Стамбуле. Отец хорошо знал город и быстро возобновил свои давние деловые и дружеские контакты. И город, и люди приняли нас очень дружелюбно. Нас с сестрой Турция покорила сразу. Отец обрадовался возможности ненадолго прервать путешествие, купил старый дворец на Босфоре, там мы и обосновались. Мы рыскали по базарам и окрестностям, скупая вещи для обустройства нового жилища, которое моя сестра назвала «театром». У нее появилась идея использовать его в дальнейшем как виллу, где можно проводить каникулы, и своего рода базу для дальнейших исследовательских поездок по стране, на острова Эгейского моря, путешествий по Ирану, Ираку и Сирии. Но главное – у нас опять появился свой дом, и мы почувствовали себя в нем счастливой семьей.
      Некоторые из наиболее значимых событий в моей жизни произошли именно в Турции, – помолчав продолжил Адам. – Там я научился получать телесную и душевную радость от любовных утех, и моими учителями были мужчины и женщины, унаследовавшие вековую мудрость от хранителей султанских сералей. Из-за любви к этой стране я и стал археологом. Моя профессиональная репутация базируется на многочисленных раскопках и бесценных находках. И после многих лет изучения турецкой мифологии я считаю, что достиг степени посвященного. Трое моих детей были зачаты и родились в Турции. Мой любимый дом находится там. Там живут женщины, которые мне дороги. А теперь эта страна подарила мне настоящую любовь, о существовании которой я даже не подозревал, и женщину, прекраснее которой нет на свете.
      Мирелла нежно поцеловала его. Они осушили бокалы, и она, наполнив их снова, опять села между его коленями.
      – За последние тридцать лет я покорил Турцию и стал одним из самых крупных ее благодетелей лишь по той причине, что всей душой привязан к этой стране и ее народу. Не кажется ли тебе идеальной справедливостью то, что я встретил и полюбил женщину, в жилах которой течет турецкая кровь и которая благодаря своему наследству станет одной из самых влиятельных и состоятельных женщин в стране?
      – Адам, – не сразу заговорила она, – чем дольше я с тобой общаюсь, тем больше ты меня удивляешь. Я никогда в жизни не встречала такого романтика. Мы – и идеальная справедливость? Для меня все это слишком нереально. Все, что имеет для меня значение, – это то, что ты покорил меня своей романтической любовью, и одного этого достаточно, чтобы сделать меня счастливой.
      – Почему для тебя это нереально? Ты считаешь, что мальчик с Миссури не может иметь романтических фантазий и желать их осуществить? Моя семья из Сент-Луиса, со Среднего Запада, но мне удалось преодолеть влияние своих корней.
      – Да, я это вижу. Во время нашей первой встречи я подумала о том, что твои предки, должно быть, разъезжали по равнинам Среднего Запада в повозках и столбили участки земли. Мне это нравится.
      – Да, так и было, моя дорогая. Но это не означает, что мы остались провинциальными и далекими от культуры людьми, не способными на высокие романтические чувства, – проговорил он, вздохнув.
      Мирелла взяла его руку и поцеловала ладонь.
      – Адам, а я, по-твоему, романтичная особа?
      – Да. Но ты это очень глубоко запрятала под маской самоуверенной женщины, которая «сама знает как надо». Возможно, ты просто вынуждена была так поступать, иначе не добилась бы того, чем обладаешь сейчас. Я же, наоборот, предпочитаю развивать романтическую сторону своей натуры. Тебе это тоже предстоит.
      – Почему ты так в этом уверен?
      – Потому что когда встречаются такие две души, как наши, они могут читать друг в друге, как в открытой книге. Только если они этого не боятся. Ты пока еще боишься, а я нет.
      Мирелла долила себе в бокал остатки мартини, а Адаму виски. Затем подняла стеклянный колпак с блюда и взяла два сандвича с лососем. Она положила их на льняные салфетки и протянула одну Адаму, и они молча приступили к еде. Мирелла залпом допила мартини и сказала:
      – Должна тебя предупредить, мне нравится тебе покоряться, потому что для меня это новое, неизведанное ощущение. Кроме того, я прихожу в восторг, когда меня хвалят. Я готова и дальше играть такую роль. Но помни, я в любую минуту могу взбунтоваться. Так было в моей жизни всегда, и в постели, и вне ее. Что касается романтики, тут я не уверена, что ты прав. Я никогда не могла позволить себе роскошь быть романтичной.
      – Теперь можешь. Впрочем, я с тобой не согласен. Каждый может позволить себе быть романтиком, если хочет и не боится оказаться там, куда его приведет эта романтика.
      После недолгой паузы она вдруг заявила:
      – Да, кстати, я хочу заранее тебя предупредить, что вовсе не ощущаю в своих жилах турецкую кровь, как ты предполагал. Я чистокровная американка и лишь на четверть турчанка. Так что если я действительно тебе нужна, тебе придется принять меня такой, какая я есть.
      – Я готов, – рассмеялся Адам и погладил ее по волосам. – На самом деле это ты пока не готова принять себя такой, какая ты есть. Но однажды это произойдет.
      – Интересно, что это все означа…
      Адам прервал ее долгим, страстным поцелуем.
      – Это означает, что я люблю твою покорность, что я восхищаюсь твоим бунтарским нравом и с нетерпением жду его проявлений, – ответил он, снова целуя ее. – А это специально для моей чистокровной американки. – И он опять ее поцеловал.
      Мирелла отвечала на его поцелуи с такой страстностью, что его рука сама собой оказалась у нее между ног, большой палец прикоснулся к клитору, а ладонь наполнилась обжигающей влагой ее оргазма.
      – А четвертушке турчанки я дарю этот поцелуй, – насмешливо заявил он, поцеловав ее в щеку.
      Мирелле было так хорошо, что она не обратила внимания на его насмешливый тон. Она откинулась на спину и не отрываясь смотрела ему в лицо, стараясь понять, что же он за человек. Ей хотелось знать о нем как можно больше, а еще лучше – все.
      – Расскажи мне о женщине, которая есть в твоей жизни.
      – Не о женщине, а о женщинах, – поправил он ее и рассказал ей о своих женщинах и о том образе жизни, какой ведет в Турции. Ее не столько удивило, сколько смутило то, как сможет она войти в жизнь мужчины, который содержит современный гарем, включающий трех женщин и детей, рожденных от него, а также многочисленных девушек, живущих у него в доме и исполняющих роль его служанок, наложниц и помощниц для его женщин и детей.
      Он рассказал ей и о том, что купил для них огромный уютный бревенчатый дом, построенный в начале восемнадцатого века, на Босфоре, с просторным садом и видом на холмы, поросшие кипарисами. Все его женщины жили в этом доме. Там были спальня и гостиная, которые он занимал во время своих визитов. Его собственный дом, дворец Перамабасе, находился в пяти милях оттуда, в десяти минутах езды на быстроходной лодке по Босфору. Во дворце имелись комнаты, специально отведенные для его большой семьи.
      – Я говорил тебе, что веду экзотическую жизнь. Тебе понравится жить в Турции. Прекраснее места нет на всем земном шаре. Я не сомневаюсь, что ты поладишь с моей семьей. Конечно, это не семья в традиционно американском смысле, но в нашем доме царят любовь и согласие. Мне не терпится показать тебе все это.
      – Ты снова лишил меня дара речи, – вздохнула она.
      – Должен признаться, что меня это не удивляет. Посмотрим. Время сделает свое дело. Я хочу, чтобы ты вошла в мою жизнь, и хочу стать частью твоей жизни. Но это невозможно, пока ты не вернешься домой, в Турцию.
      – Адам, я дома здесь. Мой дом – Нью-Йорк, Америка.
      – Да, я понимаю. Здесь и мой дом тоже. Мирелла, я в такой же степени американец, как и ты. И даже в большей, потому что во мне нет турецкой крови. Понимаю, тебе трудно осознать, каким образом в тебе сочетаются эти две стихии.
      Мирелла напряглась в его руках, из чего Адам сделал вывод, что такой проблемы у нее нет.
      – К чему все эти разговоры? – продолжил он. – Я поступаю нечестно. Ты ведь еще не видела своих владений. Я еще не показал тебе одно из самых восхитительных чудес света… мы еще не сели в старый каик и не прокатились по голубым водам Босфора, не видели замечательных дворцов, утопающих в яркой зелени, маленьких рыбацких пристаней, средневековых замков, гордо возвышающихся над городской застройкой. Не видели Золотой Серп на восходе. Не видели Стамбула, города потрясающей красоты, который ступенями сходит к воде и до сих пор хранит в себе романтическую эротику времен Османской империи… После того как ты все это увидишь, мы займемся любовью при полной луне в Голубиной долине в Каппадокии, окруженной конусообразными, открытыми всем ветрам холмами, под которыми погребены древние византийские храмы. Мы отправимся на гору Арарат и будем искать останки Ноева ковчега. Я буду любить тебя непроглядной ночью среди полуразрушенных статуй олимпийских богов, освещенных пламенем костров. Тех богов, которые ждут нас с первого века до Рождества Христова на далекой каменной вершине Немрут-Даги. И это еще далеко не все. Когда ты приедешь ко мне? Каковы твои планы? Ты уже начала знакомиться с документами о наследстве? Когда ты едешь в Англию и когда мне ждать тебя? Когда ты станешь моей окончательно, а я стану твоим?

      Мирелла не помнила, сколько времени пролежала поперек кровати, куда ее бесцеремонно бросил Адам. Не знала она и сколько времени прошло с той минуты, как он ушел, и дом погрузился во мрак страха и боль потери. Этот страх постепенно перерос в панику, и слезы неудержимым потоком потекли по ее щекам.
      Борясь с рыданиями и приступами кашля, она старалась осмыслить, как случилось, что их чувства обернулись против них самих. Но думать она не могла. В голове мелькали лишь обрывки мыслей. Единственное, что она помнила отчетливо, это как лежала в его объятиях и слушала признания в любви, и вдруг он поднялся, собрал свою одежду и отнес ее на кровать. А затем, приняв душ, равнодушно оделся у нее на глазах и ушел от нее навсегда.
      Напоследок, перед самым уходом, он вернулся в гостиную, вытащил из корзины фиалки и, швырнув их ей в руки, ни слова не говоря, вышел из комнаты. Или он что-то сказал? Она была в отчаянии: все его жесты и слова перемешались у нее в голове, и она не могла разложить их по полочкам. Только в одном она была теперь уверена: завтра цветов ей не доставят.
      Мирелла так расстроилась, что зарыдала в голос. Наконец слезы высохли, она выпила стакан воды и посмотрела на свое отражение в зеркале. Ужас! Глаза покраснели и распухли от слез, по бледным щекам растеклась тушь. Но сильнее всего ее потрясло выражение собственного лица, на котором отразились боль, отчаяние и опустошенность.
      Ужасный вид привел ее в шок и помешал ей снова расплакаться. Она прижала ладонь ко лбу, закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. У нее раскалывалась голова. Дрожащими руками она открыла дверцу аптечки, нашла аспирин и проглотила сразу три таблетки. Затем она подобрала полотенца, которые Адам разбросал по полу. Она уже решила, что пришла в себя, как вдруг почувствовала его запах, витавший в ванной комнате. Сердце ее сжалось от боли. Она вдруг осознала, что хочет, чтобы этот запах не исчез никогда.
      Что с ней теперь будет? Ее жизнь на глазах рушится, превращается в хаос. Как с ней могло такое стрястись? Как она допустила, чтобы встреча с мужчиной повлекла за собой такой всплеск эмоций, а тем более выбила ее из колеи? Дина – вот кто ее поймет. Она должна поговорить с ней. Ничего более разумного ей в голову не приходило.
      Мирелла встала под душ, который согрел ее и возвратил нормальный цвет коже. Она дотянулась до бутылки с миндальным гелем для душа и растерла его по телу. Эта процедура вернула ей бодрость, а кожа стала шелковистой и ароматной, как после прогулки по саду цветущих миндальных деревьев. Она вылезла из ванны, завернулась в махровый халат, обвязала голову махровым полотенцем и поспешила в спальню, чтобы немедленно связаться с подругой.
 
      Было восемь часов, когда Дина позвонила в дверь, Моузез впустил ее.
      – Привет, Моузез! Как дела? Кто сегодня готовит – ты или Мирелла? Надеюсь, что ты. Я умираю с голоду, – выпалила она на одном дыхании, стянув со лба бандану и вытерев ею пот с лица. – Слушай, наступит наконец день, когда со всеми ее причудами будет покончено? Это закончится когда-нибудь, Моузез? Мне страшно подумать о том, что я буду возиться с ее душевными проблемами до конца своих дней. – Она поморщилась, прижав ладонь к боку и стараясь отдышаться после марафонского бега от Центрального парка до дома Миреллы.
      Моузез положил ей руку на плечо, а другой рукой начал осторожно массировать ей шею.
      – Постарайся восстановить дыхание, девочка моя. Как дела, спрашиваешь? Ужасно. Кто готовит? Я. Возиться с ее причудами ты перестанешь тогда, когда заведешь себе мужа. А для тех, кто не считает это причудами, они не кончатся никогда.
      – О Боже! Кто бы мог подумать, что в этой горе мускулов кроется талант психотерапевта! Сама виновата. Не стоило просить культуриста о такой услуге. Кстати, как твои дела в клубе бодибилдинга для детишек в Гарлеме?
      – Отлично. Спасибо, что интересуешься. Я в последнее время несколько потерял форму: ты же знаешь, как серьезно я отношусь к фитнесу и проблемам физического воспитания. Ладно, мисс Дина, пошли. Мисс Мирелла в кухне.
      – Неужели все так плохо, Моузез? – спросила она, следуя за ним. – Что такого страшного стряслось в этом доме? Неужели Мирелла допустила, чтобы сюда просочилась какая-то гадость? Это на нее не похоже. Ладно, раскалывайся. Ты же знаешь, что Мирелла мне все равно расскажет.
      – Вот пусть и расскажет, а сплетничать я не люблю. Единственное, что я могу сказать: может быть, ружье должно было выстрелить.
      – Ружье? – От изумления глаза Дины Уивер едва не вылезли из орбит, когда она вошла в кухню.
      Мирелла сидела на стуле, упершись ногами в старинный ящик для хранения продуктов, и сушила волосы. На обеих ее глазницах были налеплены тонкие дольки огурца.
      – Господи, да что же здесь происходит?
      – Она мне ничего не сказала, – расслышала Мирелла голос Моузеза, выключив фен. – Но предполагаю, что дело либо в «несвоевременном любовном свидании», либо в «несвоевременном испытании богатством».
      – По-твоему, это смешно, Моузез? – Мирелла сняла огурцы с век. – Так вот, это не так. Денег я еще не получила, а что касается свидания, то это тем более не смешно.
      – Хорошо, хорошо. Оставим этот разговор, но признайтесь, что выстрел из ружья пришелся бы вполне кстати.
      Раздражение в ее взгляде пропало, и она улыбнулась. Через минуту она уже смеялась, и Моузез вместе с ней.
      – Черт, надо было видеть в этот момент ваши лица! – воскликнул он, хлопнув себя по бедру. – Могу представить, как по-дурацки я выглядел.
      – А что же ты? – сквозь смех вымолвила Мирелла. – Прославленный герой Шестьдесят пятой улицы, который забыл – уж не знаю, по оплошности или по какой другой причине – зарядить ружье!
      Моузез, красивый чернокожий гигант средних лет, подошел к Мирелле, положил ей руки на плечи и улыбнулся.
      – Ну, теперь легче? – Он по-отечески обнял ее.
      – Да, спасибо, теперь легче, – отозвалась Мирелла с улыбкой и подумала о том, как ей повезло, что дядя Хайрам подкинул ей Моузеза, заверив, что лучшего друга и более ответственного эконома ей не найти. Как же он был прав!
      – Эй, вы помните, что я здесь? Может быть, кто-нибудь расскажет мне, что у вас происходит? Ружье, деньги! Заладили одно и то же. Ты только посмотри на свои глаза! От такой припухлости не избавишься при помощи двух долек огурца. Нужны чайные пакетики, много спитых чайных пакетиков… Мирелла, серьезно, в чем дело? Когда Пол бросил тебя, у тебя и то не было таких страшных глаз.
      – Дина, ты всегда была образцом чуткости и благоразумия, настоящим дипломатом. Если бы у нас в ООН был такой человек, я давно бы осталась без работы. – Мирелла подошла к подруге и поцеловала ее в щеку. – Нет, я ничего не заладила. Мне так много нужно тебе рассказать. Я рада, что ты пришла. Ты предпочитаешь сначала пообедать или послушать, что случилось за последние четыре дня с тех пор, как мы виделись в последний раз?
      – А совместить нельзя?
      – Нет! – возмутился Моузез. – Никаких серьезных разговоров за едой, иначе вы не оцените по достоинству мое кулинарное искусство. А я приготовил кое-что особенное. Так что решайте: либо обед, а потом беседа, либо наоборот. Так как, леди? И еще, вы будете обедать здесь, или подать вам еду наверх?
      Женщины переглянулись и одновременно потянулись за тарелками.
      – Сначала еда, потом разговоры.
      Дина обняла подругу за плечи и сочувственно спросила:
      – С тобой действительно все в порядке?
      Мирелла кивнула, но ей пришлось прикусить губу, чтобы не закричать «нет».
      – Правда, Дина. Дело терпит. Давай сначала поедим.
      О такой большой и прекрасно оборудованной кухне любой повар мог только мечтать. Здесь была даже электрическая жаровня. В центре стоял огромный рабочий стол с разными приспособлениями. Повсюду были расставлены вазы с фруктами, шоколадными булочками с ромом и орехами – все это выглядело очень аппетитно.
      В центре стола теснились стеклянные банки всевозможных форм и размеров с оливками и маслинами, маринованным редисом, каперсами, сливой-венгеркой в собственном соку, белыми персиками в бренди, пшеничными ростками, мелиссой и кленовым сиропом. Чистый золотистый мед из Франции, темный мед с запахом розмарина из Греции переливались на свету, как драгоценные камни.
      Над столом висели пучки сушеных трав, медные и железные кастрюли и сковородки, черпаки и половники всех форм и размеров, а на полках красовались огромные головы сухого итальянского сыра, самым дорогим из которых был девятилетний пармезан.
      – Ты поешь с нами, Моузез? – спросила Мирелла, накрывая на стол.
      – Нет, спасибо. Я позже.
      Мирелла всегда приглашала Моузеза к столу, когда ела на кухне, потому что считала ее его полноправным владением. Это был один из многочисленных жестов вежливости, которые она никогда не забывала. Однако она не припоминала, чтобы он когда-нибудь принял ее приглашение, если в доме был гость – пусть даже такой близкий, как Дина.
      Во время первой перемены – мусс из копченого лосося, тосты, охлажденная бутылка белого вина, великолепного «Пуильи-Фумэ», подарка Пола, настоящего ценителя дорогих вин, регулярно пополняющего свой погреб, – Мирелла слушала рассказ Дины о ее жизни и работе.
      Мирелла держалась хорошо, но едва прикоснулась к еде. Вторая перемена состояла из фирменных блюд Моузеза, уроженца Луизианы – цыпленок, колбаса и суп из стручков бамии. Все это подавалось с рисом и зеленым салатом. Мирелла не переставала думать об Адаме и событиях минувшего дня. Несколько раз в течение ужина она едва не теряла контроль над собой и из последних сил сдерживала себя, чтобы не расплакаться. В первый раз это произошло, когда Дина вдруг воскликнула:
      – Моузез, это божественно! Это блюдо годится и для пиршества богов, и для любовника, которого хочешь приковать к себе навсегда. Если я когда-нибудь встречу мужчину, достойного такого блюда, ты придешь ко мне и приготовишь его для меня, а, Моузез?
      Из этих слов Дины Мирелла заключила, что Моузез провел полдня за приготовлением этого пиршества для них с Адамом на тот случай, если они захотят поужинать дома. Ну конечно! Все было давно готово, и он ждал лишь ее распоряжения. И если бы она не попросила у Моузеза поесть и если бы не пришла Дина, он убрал бы все это в холодильник. Так вот почему он предложил им прежде как следует подкрепиться!
      – Моя проблема в том, что я живу поверхностной, мелкой нью-йоркской жизнью, и не потому, что занимаю ответственный пост в рекламном бизнесе и это входит в мои обязанности, а просто потому, что мне все еще не приелись ценности нью-йоркской жизни, – проговорила Дина. – Гораздо легче следовать требованиям стиля, чем заботиться о стабильном материальном благополучии; то, что называется шиком, скрывается за каждым углом. И если внешность и качество одежды важнее, чем то, что у тебя внутри, то я рада, что мне приходится иметь дело с фирменными наклейками, а не с живыми людьми. Я вчера была в «Русской чайной». Публика там собралась самая обычная: несколько типов из Голливуда, Дастин Хоффман со своим агентом и те из журналистов, кто не завтракает в «Четырех временах года». Ты думаешь, мне было скучно? Нисколько. После сотого завтрака в подобном заведении это становится даже занятным.
      Внимание Миреллы постепенно отключилось от излюбленной темы Дины относительно ее невозможности противостоять синдрому Нью-Йорка, в основе которого лежат понятия о статусе и стиле.
      – Послушай, ты, наверное, думаешь, что если бы какой-нибудь человек повидал на своем веку такое количество брокеров, трансвеститов, проституток и жиголо на таком маленьком клочке земли, то он уже никогда больше не ступил бы на него, – продолжала Дина. – Но я из другого теста. Мне достаточно одного намека на скандал, и я уже сижу в такси. Я однажды оказалась в клубе серфинга среди яппи и сборища отбросов из Европы. Ты же их знаешь? Яппи – молодая поросль городских финансовых воротил, а их европейские дружки заявились в Нью-Йорк, чтобы потусоваться и быть упомянутыми в светской хронике. Я видела этих яппи на досках, они смотрятся еще отвратительнее, чем в жизни. В них чувствуется какой-то ненасытный, животный голод, желание сожрать все на своем пути. Они пока щенки, которые со временем превратятся в прожорливых тварей, пожирающих людей. Впрочем, немногим это суждено. И знаешь, почему? Знаешь, что с ним случится? Они сожрут друг друга и вымрут как вид.
      Болтовня Дины всегда звучала для Миреллы как приятная фоновая мелодия, которая помогает избавиться от гнетущей тишины или отогнать от себя неприятную мысль или досаду. Но на этот раз она не произвела на нее никакого впечатления. Мирелла едва не расплакалась снова, вспомнив, как незадолго до прихода подруги вошла в кухню в темных очках и с феном в руке со словами:
      – Моузез, надеюсь, у нас в холодильнике есть свежий огурец? – Она изо всех сил старалась говорить спокойно. Когда она стала резать огурец и нож задрожал в ее руке, Моузез подошел к ней и молча снял с нее очки.
      – Надеюсь, он не сделал вам больно? – спросил он угрожающе.
      – Нет. Пострадало только мое самолюбие.
      – И это все? Вы говорите правду?
      Мирелла кивнула.
      – Тогда все еще не так плохо. – Он похлопал ее по плечу. – Мы все знаем, что такое иногда случается, но эти раны затягиваются быстро.
      Он вздохнул и стал резать для нее огурец.
      – Жаль. Он мне понравился, – произнес он, помолчав. – Вам не станет легче, если вы мне все расскажете?
      – Нет, – покачала головой Мирелла. – Мне он тоже понравился. Но теперь он ушел, и мне хотелось бы поскорее забыть о нем, так что давай больше не будем говорить на эту тему.
      Мирелла сделала над собой усилие, чтобы распробовать еду и вникнуть в смысл того, о чем говорила Дина. Она должна была так поступить, чтобы избежать неприятной сцены обморока за обеденным столом. И без того за последние четыре дня произошло так много сцен, что ей их хватит на всю оставшуюся жизнь.
      – А эти оболтусы из Европы по крайней мере забавны? – постаралась она поддержать разговор.
      – Скорее смазливы и склонны к упадничеству. Мужики привлекательны, но немного высокомерны. Они мало дают, предпочитая брать, и умеют быть обворожительными. А подружки у них таковы, что любая американка может съесть их парочку на завтрак. Однако пробовать не советую. На вид они вовсе не аппетитные. Как блюда еврейской кухни.
      Мирелла рассмеялась.
      – Ну вот, Мирр, ты уже смеешься. С тех пор как мы сели за стол, это первый знак того, что ты меня слушаешь. А то мне уже стало казаться, что я обедаю вон с той банкой алтея аптечного и кувшином с нарциссами, что стоит напротив.
      Дина дотянулась до банки с арахисовым маслом и заявила с оттенком сентиментальности:
      – Мирр, чего европейцы не поймут никогда, так это того, как мы можем есть арахисовое масло с еврейским ржаным хлебом и при этом добиваться успеха в жизни. Боже, да разве мы несчастны! А благодаря тебе еще и стильны, даже, можно сказать, эксцентричны. Странно, не правда ли, что мы до сих пор все еще тайком покуриваем травку. Мы ведь давно вышли из этого возраста. Все у нас хорошо, за исключением одной вещи: нас не перестает тянуть к никудышным мужикам. Интересно, если когда-нибудь у нас на горизонте возникнут стоящие мужики, узнаем ли мы их или пройдем мимо?
      Мирелла почувствовала, как кровь отхлынула от лица, но промолчала.
      – Мирр, что с тобой? Ты побледнела.
      Моузез быстро подошел к столу, встал между ними и убрал со стола супницу. Это означало, что обед подходит к концу.
      – На десерт клубничный шербет и пралине по моему рецепту. Если хотите, я подам все это наверх в гостиную, – предложил он, обращаясь к Мирелле, которая с облегчением перевела дух.
      Дина была потрясена видом гостиной Миреллы. Они устроились на диванах напротив друг друга. Мирелла сбросила сандалии, подложила под бок подушки и с наслаждением вытянулась, забросив ноги на спинку.
      Она обнаружила, что все не так страшно. Она боялась входить в комнату, полагая, что снова разревется из-за Адама, но все оказалось наоборот. Стоило ей переступить порог, как ощущение внутреннего покоя и умиротворенности разлилось по ее телу. Он подарил ей такое счастье, что ни одно огорчение, ни одна боль не могли долго удержаться в ее душе.
      – Какая я дура, – говорила Дина, разуваясь. – Какой я стала толстокожей. Только теперь, увидев эти цветы, я поняла, что ты расстроена из-за мужчины. Причем, судя по количеству цветов и вкусу, с какими они подобраны, он того стоит. Выходит, Пола по боку? Прости, Мирр, но у нас с тобой в жизни так давно не было мужчины, из-за которого стоило бы плакать, что я забыла уже, как это бывает.
      Дина тоже вытянулась на диване и бросила смущенный взгляд на подругу.
      – Не надо так на меня смотреть, – поморщилась Мирелла. – Откуда ты могла знать? И потом, дело не только в мужчине. Ты знаешь лучше, чем кто-либо другой – кроме, может быть, отца, – как я целеустремленна в достижении поставленной цели, как я люблю, когда моя жизнь идет по плану, и скольких трудов мне стоило сделать ее такой, и какой ценой она мне досталось. Ты уже много лет укоряешь меня за это и не раз предупреждала о том, что нельзя до бесконечности подавлять в себе дух авантюризма и склонность к романтике. Это до добра не доведет.
      Дина хотела ее перебить, но Мирелла не позволила.
      – Дай мне закончить, Дина. Ты не понимаешь одного: ведь я сама построила свою жизнь, и это дает мне ощущение счастья, надежности и уверенности в себе. Я думала, что пожертвовала очень немногим ради этого. За последние четыре дня мой маленький мирок раскололся на две половины, разрушился вопреки моей воле. Произошли события, которые перечеркнули все, чего я достигла, и мне остается лишь собирать обломки того, что еще несколько дней назад было моей жизнью. Впрочем, давай я расскажу тебе все с самого начала, чтобы ты поняла, что меня сейчас терзает. – И Мирелла приступила к рассказу.
      Моузез вошел в гостиную с подносом в тот момент, когда они обе молчали. Он взглянул на них и улыбнулся. Судя по тому, как вытянулось лицо Дины, она старалась осмыслить те события, которые произошли в жизни ее подруги с тех пор, как они виделись в последний раз. Он поставил поднос на столик и придвинул его к Мирелле. Моузез готов был поклясться, что в этот момент Дина с трудом приходила в себя после сообщения о наследстве. Он не имел понятия о его размерах, но догадывался, что речь идет о весьма крупной сумме.
      Моузез с улыбкой протянул Дине красивый старинный бокал с шербетом и маленькой ложечкой, а также фарфоровую тарелочку с несколькими аппетитными пралине. Ухаживая за Миреллой, он позволил себе предположить:
      – Наверное, вы рассказали ей о наследстве?
      Мирелла кивнула. Он разлил кофе по чашкам и, отступив на шаг, стал ждать момента, когда можно будет его подавать.
      Дина бросила вопросительный взгляд на Миреллу, желая узнать, можно ли говорить при Моузезе, и получила утвердительный кивок.
      – Да, он знает о наследстве, но не знает, насколько оно большое. Я ведь говорила, что мы будем богаты, правда, Моузез?
      – Богаты – не то слово! – воскликнула Дина. – Ты всегда отличалась наивным отношением к деньгам, никогда не задумывалась об их ценности, не умела разумно ими распоряжаться, и хотя знаешь, как они бывают иногда нужны, ставишь их очень низко на своей шкале ценностей. Но все же ты не можешь не понимать, что сорок миллионов в год – не «богатство», а чертова прорва денег, какую и представить себе невозможно.
      Дина спрыгнула с кушетки, подбежала к Моузезу, поцеловала его в щеку, потом подошла к подруге и тоже поцеловала ее. В заключение она несколько раз прошлась колесом, издала торжествующий вопль и, вернувшись на свое место, принялась засыпать Миреллу вопросами. Мирелла и Моузез смеялись, и их веселье было весьма заразительным. Когда все успокоились, Дина посмотрела на них серьезно.
      – Похоже, вы оба не понимаете серьезности ситуации, да? Для вас это просто чуть больше денег, чем было всегда. Признавайтесь.
      – Все, что я знаю, это то, что у мисс Миреллы отныне не будет материальных проблем, что не так уж плохо, – ответил Моузез, собирая посуду и передавая им чашки с кофе. – И еще мы сможем теперь нанять строителей, потому что крышу давно пора латать. – Он поклонился и, прежде чем уйти, спросил у Миреллы, не будет ли каких-нибудь распоряжений.
      – А я знаю лишь то, что деньги, которые мне, конечно же, не помешают, уже успели разрушить мою жизнь, и я далека от того, чтобы этому радоваться, – проворчала Мирелла. – И ко всему прочему, мне снова придется просить у тебя взаймы, чтобы заплатить налоги на наследство.
      – Разумеется. Я тебе дам столько, сколько понадобится. И ты прекрасно это знаешь. Мирр, у меня к тебе миллион вопросов, но не хочется ничего упустить, поэтому продолжай свой рассказ об этом очаровательном Адаме Кори. Мы остановились на том, что он помешал тебе упасть в обморок, когда ты узнала о наследстве. Давай с этого места, – попросила Дина, решив завтра же утром справиться в издании «Дан и Брэдстрит» о герое ее рассказа.
      Мирелла закончила свою историю лишь к полуночи. Во время рассказа она по-новому оценила некоторые события и свои ощущения, в результате чего ей удалось составить полную картину происшедшего и понять наконец, что же вынудило Адама уйти столь внезапно.
      Дина внимательно смотрела на подругу и испытывала искреннее сострадание к ней из-за той боли, которую ей пришлось пережить, когда Адам, оскорбленный в своих лучших чувствах, оставил ее одну. Жизнь Миреллы, вполне устоявшаяся за последние восемнадцать лет, действительно пошла кувырком, и Дина понимала, почему это наследство не вызывает у нее восторга. Она подошла к подруге и обняла ее за плечи.
      – И все-таки это потрясающе, – вздохнула она. – Даже если бы это случилось со мной, я не могла бы быть в большем восторге. Так часто приходится читать в газетах о том, что кто-то получает огромное наследство, но представить, что этот «кто-то» – твоя лучшая подруга, это уже фантастика. Мы всю жизнь участвуем в любовных схватках с мужчинами за искру настоящего чувства, а ты, похоже, обрела его без всяких усилий несколько часов назад. По крайней мере этого хватило, чтобы ты поняла, что ничего похожего прежде у тебя не было и Пол дать тебе это не сможет. Кроме того, корни твоих предков по материнской линии, которые так тщательно скрывали твои мать и бабушка, всплыли на поверхность. И ты никогда не сможешь забыть о них, как ни старайся. Я думаю, твой друг Адам был прав, утверждая это.
      Дина хлопнула ее по плечу и наполнила бокалы.
      – Да, все это и правда похоже на фантастику. Но самое фантастическое в этом деле то, что ты так внезапно изменила свою жизнь, хотя, как ты сама призналась, против своей воли. Если честно, я поражена твоей стремительной активностью – ты договорилась об отпуске, влюбилась и даже решила бросить Пола. Ты действительно собираешься бросить его окончательно и бесповоротно?
      – Я это уже сделала. То есть он еще об этом не знает, но между нами все кончено. – Мирелла сделала глоток бренди и добавила: – Не могу сказать, что я от этого стала счастливее. У меня, кроме него, ни с кем и никогда не было серьезных отношений. Остальные мои любовники были увлечением на одну ночь. Меня угнетает мысль, что я так долго обманывала себя иллюзией, будто наши отношения с Полом и есть настоящая любовь. Теперь я понимаю, что в момент нашего знакомства мы с Полом были страстными романтиками, как и большая часть поколения конца пятидесятых – начала шестидесятых годов. Когда он убил в себе романтизм, я поддалась его влиянию и сделала то же самое с собой. Все последние годы я была так озабочена мелкими проблемами наших с ним отношений, что перестала думать о себе и попала в безвыходное положение незамужней и несчастной женщины. Я считала себя умной, а оказалась полнейшей дурой.
      – Боже, Мирр, я не верю своим ушам! – Дина присела на корточки перед подругой. – Может быть, для того чтобы ты все это поняла, понадобилось настоящее чудо – невероятных размеров наследство, которое нашло тебя через несколько поколений, или потрясающий секс с мужчиной, равного которому, судя по твоим словам, нет на земле – но это свершилось. Это чудо разнесло в щепки корабль твоей жизни, и душа твоя открылась и просветлела.
      – Дина, для него это был не просто секс. Пойми, он не трахал меня. Мы занимались любовью много часов подряд, а потом вдруг все пошло наперекосяк: были произнесены какие-то слова, после чего он ушел и сказал, что больше никогда не вернется. Я не говорила, что мы трахались.
      Слезы навернулись ей на глаза, и она запрокинула голову, чтобы не дать им пролиться. Ее голос задрожал, и она призвала на помощь все свои силы, чтобы совладать с собой. Дина хотела подняться и подойти к ней, чтобы утешить, но Мирелла жестом попросила ее остаться на месте.
      – Боже мой, Боже мой! – причитала Дина. – Может быть, тебе станет легче, если ты расскажешь мне то, о чем умолчала?
      – Да, наверное. Теперь я уже немного успокоилась, поэтому смогу вспомнить подробности. Мы лежали, обнаженные, у камина, и он рассказывал мне о своей жизни в Турции. Об этом я уже рассказала тебе все подробно. Затем он завел речь о том, где и как мы будем заниматься любовью, когда я к нему туда приеду. При этом он целовал и ласкал меня везде, так что я испытывала оргазмы один за другим от прикосновений его рук и губ. Дина, с того момента, как мы встретились, мы любили друг друга, хотели друг друга, и это чувство не исчезало ни на миг. Я ощущала невероятный эмоциональный подъем, и он тоже. Он сам говорил мне об этом постоянно. Он с такой щедростью дарил мне свою любовь и нежность, что невозможно было не ответить на это чувство. Я отдавалась ему со всей страстью, на какую была способна, и от этого испытывала двойное наслаждение. Между нами было все: любовь, интимная близость, дружба, стремление понять друг друга, – и мне все это было нужно. Я готова была принять все это от него. Дальше… Я немного смущена сейчас, но ты меня поймешь. Целую вечность я мечтала о том, чтобы ему отдаться. У него огромный, необычайной красоты член. Я с ума сходила от желания почувствовать его в себе. Я инстинктивно знала, что вся наша любовная игра не сможет сравниться с тем счастьем, которое нас ждет, когда наши тела станут единым целым. Я думаю, мы оба догадывались, что это будет восхитительно, поэтому не торопились, хотя много раз были очень к этому близки. Наконец он лег сверху, и я почувствовала, что он был готов войти в меня. Мы оба дрожали от страсти. Тогда он сказал: «Когда ты приедешь ко мне? Каковы твои планы? Ты уже прочла бумаги о наследстве? Когда ты поедешь в Англию и когда мне ждать тебя? Когда ты станешь моей, а я твоим?»
      Она сделала глоток бренди и увидела, что на лице Дины застыло страдальческое выражение.
      – Я поцеловала его, сказала, что люблю, и попросила больше не медлить, – продолжала Мирелла. – Он ответил мне страстным поцелуем, и я почувствовала, что открываюсь навстречу ему. Я ждала, что через секунду он войдет в меня, но он вдруг прошептал мне на ухо дрожащим голосом: «Ответь мне. До тех пор, пока я не буду знать ответы на все эти вопросы, я не смогу строить планы про нас двоих». Я отчетливо помню его тяжесть, ощущение его кожи, запах, то, как сильно я хотела его, и то, как это было мучительно больно. Он немного отстранился, чтобы видеть мое лицо. Тогда я обняла его за шею и сказала: «Я приеду к тебе, но…» Он перебил меня: «Между нами не может быть никаких «но», я уже говорил тебе это». Он ждал от меня ответа. Тогда я сказала, что прочла часть документов и уже успела понять, насколько трудно будет ликвидировать это наследство. Я сказала, что уезжаю в Лондон через четыре дня и что будет здорово, если он сможет побыть там со мной. Он спросил: «А как же Турция? Ты хочешь сказать, что решила отказаться от собственности, даже не взглянув на нее?» И я ответила, что если я поеду туда когда-нибудь, то только для того, чтобы заниматься с ним любовью в тех местах, о которых он мне рассказывал.
      Мирелла замолчала и посмотрела на Дину. Казалось, они обе пытались представить себе, какое воздействие могли оказать на Адама эти слова. Мирелла тяжело вздохнула, и Дина нарушила молчание осторожным вопросом:
      – А что было потом?
      – Он погладил меня по голове, нежно поцеловал и сказал: «Это не очень хорошо. Ты хочешь отказаться от наследства и своих предков, чтобы не обременять себя обязанностями. Тебя интересуют только деньги. Никогда не сталкивался с таким глупым, ограниченным и разрушительным поведением. Может быть, ты и от меня заодно хочешь отказаться? Ты решила не связываться с наследством еще до того, как мы встретились. Неужели ты так глупа, что не понимаешь, что означает любить и быть любимой? Неужели ты думаешь, что я позволю превратить наши чувства в простую интрижку? Нет, того, что ты предлагаешь, мне недостаточно. Мне нужно все, а не какая-то часть тебя. Мирелла, ты привыкла в жизни разыгрывать разные роли, поэтому путаешь игру с глубокими чувствами. Это очень плохо. Следует сохранять между ними равновесие. Я считал тебя женщиной, способной взять на себя такую огромную ответственность, как настоящая любовь. Мы могли бы быть счастливы вместе до конца наших дней. Я не вернусь к тебе во второй раз». Затем он разжал мои руки, поднялся, собрал свою одежду, подошел ко мне и поднял на руки. Я хотела что-нибудь сказать, но не знала что. Он спросил, где спальня. Пока он нес меня наверх, я продолжала думать, что все еще поправимо, что он хочет заняться со мной любовью в постели. Я думала, что когда он войдет в меня, ему больше не придет в голову со мной расстаться. Но все получилось совсем не так. Он просто бросил меня на кровать, нашел ванную, принял душ, оделся и ушел. Он больше не вернется, я знаю. Он не шутил, когда говорил это.
      – Ну и дела! И что ты собираешься теперь делать?
      – Ничего. Не представляю, что тут можно сделать.
      – Ты можешь ему позвонить.
      – Это невозможно. Послушай, Дина, он ясно дал мне понять, что по натуре он одиночка – несмотря на наличие довольно своеобразной семьи – и был таким всю жизнь. Мы встретились, и он хотел полюбить меня, но ушел, потому что ему мало того, что я готова ему дать. Как я могу преследовать мужчину, который говорит подобные вещи?
      – Да, не можешь. Все, что ты можешь, это поехать к нему и дать ему то, что он хочет. Он показался мне довольно умным парнем. Впрочем, если твои чувства к нему не столь сильны, как его, и действительно существуют какие-то «но», то тогда лучше этого не делать, потому что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Твой Адам Кори будет всегда стоять на своем, и ты либо примешь его условия, либо не получишь его вообще. Этот парень не прогнивший американский герой, как твой Пол, который выставляет душу на аукцион и ждет, кто заплатит более высокую цену.
      – Что же мне было делать? Он даже не дал мне шанса обсудить наши отношения и то, как они впишутся в мою жизнь, и главное – как я впишусь в его жизнь.
      – Это я как раз понимаю.
      – Что именно?
      – То, что обсуждать здесь нечего. Я не могу говорить за него, но, по-моему, большинство мужчин вовсе не озабочены выяснением отношений и чувств – если, конечно, они не голубые. Он повел себя как мужчина, ты – как женщина. Твой Адам считает, что вместе вы единое целое, а все остальное – детали, которые не имеют существенного значения. Вот ты говоришь сейчас о «моей жизни», «его жизни», а ведь он говорил о «нашей жизни»! Женщины успокаивают себя иллюзией, что всегда готовы к близости с мужчиной, но когда это наконец происходит, они пугаются того, что окажутся в их власти и утратят самостоятельность. Боюсь, что это как раз тот случай. Адам Кори предлагает тебе себя, романтические отношения, готовую семью, возможность почувствовать себя защищенной, а ты даешь ему понять, что готова отказаться от всего этого, что предпочитаешь просто трахаться с ним, но только не брать на себя ответственность за настоящую любовь.
      – По-твоему выходит, что я допустила непростительную ошибку?
      – Этого я не говорила. Просто пытаюсь тебе втолковать, что Адам – это не Пол, который служит прекрасным примером того, как можно жить, не взваливая на себя ответственность за судьбу другого человека.
      – Хорошо, Дина, но если он так сильно меня любит, то почему же так легко от меня отказался? Могу тебе поклясться, что в тот момент он был разъярен, но в то же время не потерял хладнокровия.
      – А что бы ты хотела? Чтобы он набросился на тебя с кулаками? Человек сказал то, что считал нужным, а потом развернулся и ушел, чтобы и дальше жить своей жизнью. Он повел себя как воспитанный человек, предоставив тебе сделать то же самое.
      – Но, Дина, я ведь так сильно его любила.
      – Значит, недостаточно, моя милая, недостаточно.

      Мирелла была совершенно сбита с толку. Она маленькими глотками попивала шампанское и смотрела поверх бокала на человека, сидящего напротив.
      Он не сводил с нее глаз, и она не могла понять, что в них отражается – гнев или раздражение. С Полом зачастую в этом трудно было разобраться.
      Покинув спальню, они едва перемолвились словом. Атмосфера постепенно накалялась и достигла высшей точки, когда Мирелла попрощалась с Моузезом, уложившим ее вещи в багажник красного «феррари» Пола. Пол распахнул перед ней дверцу, и, усаживаясь на заднем сиденье, она услышала, как он сказал Моузезу:
      – Кстати, я распорядился прислать два ящика «Шато Марго» для вашего винного погреба. Позаботьтесь о них, пожалуйста. – И он подчеркнуто аккуратно закрыл дверцу машины.
      Когда он завел мотор и на бешеной скорости помчался вниз по улице, Мирелла не выдержала:
      – Прошу тебя, не надо. Не надо ни вино присылать, ни нестись сломя голову, словно ты хочешь выиграть Гран-при Монте-Карло.
      Атмосфера стала взрывоопасной, когда возле стойки регистрации в аэропорту Кеннеди он выхватил у нее из рук билет и своей золотой карточкой «Америкэн экспресс» оплатил разницу между ее местом в эконом-классе и первым классом до Лондона. Она хотела возразить, но он так гневно посмотрел на нее, что она предпочла промолчать. Он крепко взял ее под руку и быстрым шагом повел к залу ожидания первого класса, шепча сквозь стиснутые зубы:
      – Только попробуй что-нибудь сказать по поводу того, что я поменял билет.
      И вот теперь он в полном молчании разлил по бокалам «Дом Периньон» и внимательно посмотрел ей в глаза.
      – Почему ты на меня сердишься?
      – Я не сержусь. Просто меня выводят из себя твои бабские штучки. Терпеть не могу, когда со мной играют в такие игры.
      – Но я вовсе не играю с тобой.
      – Только не нужно делать из меня дурака. Я звонил тебе утром на работу, как привык делать все последние десять лет, в среду, четверг и пятницу, но ни разу не застал тебя на месте. Когда я захотел увидеть тебя в четверг вечером, единственное, чего я был удостоен, – это часового разговора по телефону, во время которого узнал, что ты взяла отпуск и собираешься уезжать. Потом я выслушал какую-то чушь по поводу того, что нам нужно перестать встречаться на некоторое время, чтобы посмотреть, как это будет. По крайней мере до тех пор, пока ты не обоснуешься в Саутгемптоне. Боже, как же я ненавижу все эти женские хитрости!
      – Что ты хочешь этим сказать?
      – Ты сама прекрасно знаешь! Например, ты заявила, что можешь уделить мне немного времени в воскресенье днем перед отъездом. Ты же знаешь, как трудно мне выбраться в воскресенье из дома, как мне это чертовски неудобно. При этом мы оба знаем, что ты могла бы улететь завтра, а не сегодня. Полагаю, для тебя явилось полной неожиданностью, когда я сказал, что приглашаю тебя на обед в половине первого, а потом сам отвезу в аэропорт.
      – Да, если честно, я удивилась и ответила, что в этом нет необходимости. Я собиралась пообедать с Диной, а в аэропорт меня должен был отвезти Моузез. Так что тебе совсем ни к чему было пропускать воскресный обед в кругу семьи.
      – Почему же ты не сказала этих слов после обеда и до того, как мы приехали в аэропорт? – Он сделал большой глоток шампанского, и следующая его фраза заставила Миреллу покраснеть. – Твой двенадцатиминутный монолог на тему «Пол, все кончено» утонул в бушующем океане оргазмов, которые длились намного дольше, чем эти смешные, выброшенные из жизни двенадцать минут. – Он сверился с часами, словно ища фактическое подтверждение своим словам. – Четыре часа плюс-минус несколько минут. Четыре часа восхитительной, животной страсти, в течение которых я почему-то не слышал: «Пол, все кончено». Я слышал лишь: «Еще, еще». А также слова типа «потрясающе» и «изысканно». И еще выражения вроде «Возьми меня так, как хочешь», «Я сейчас снова кончу», «Затрахай меня до смерти». И это не считая хриплых стонов и душераздирающих криков боли и наслаждения. Что же я видел? Ты извивалась подо мной, когда мы кончали одновременно, и это было настолько головокружительно, что, казалось, на какой-то миг мы умирали, чтобы затем возродиться для следующего акта любви.
      Мирелла резко поднялась с места, но Пол злобно прошипел через стол:
      – Сядь! Сядь, пока не объявили твой рейс. Если ты этого не сделаешь, я устрою сцену. Ты меня знаешь. Это не пустая угроза.
      Мирелла послушалась. Они молча допили шампанское, и Пол снова наполнил бокалы. Ощущение надвигающейся бури постепенно отступало.
      – Мирелла, я не понимаю, к чему вся эта идиотская затея под названием «Пол, все кончено», и знать не хочу. Это не важно, потому что я доказал тебе в постели, что между нами еще не все кончено.
      Она ничего не ответила. Пол ни за что бы не поверил, если бы она сказала, что когда он порвал на ней платье, бросил лицом вниз на кровать и, привязав к четырем столбикам за руки и за ноги обрывками платья, грубо и жестоко трахнул ее, стремясь продемонстрировать свою власть, он ее попросту изнасиловал. Он всего лишь добавил несколько часов всплеска похоти к уже умершим отношениям.
      Что она могла сказать ему? Что она бросила его еще несколько дней назад, на тротуаре перед рестораном «Мишимо»? Или о том, что между ними было сегодня, – это всего лишь секс ради секса, и те же самые ощущения она могла получить от любого жеребца, у которого душа и ум сосредоточены между ног?
      Нет, ничего этого сказать она не могла. Равно как и открыть причину, по которой вообще позволила ему подняться в спальню, пока укладывала вещи – ей хотелось сделать для него этот разрыв менее болезненным и обидным, хотелось остаться в рамках приличий. Боже, какая наивность!
      – Что с нами случилось, Пол? Неужели мы действительно так сильно изменились? Что стало с милым, любящим мальчиком из богатой семьи с Лонг-Айленда, который был известен своими радикальными взглядами в бизнес-школе Гарварда, и с бедной, старательной девочкой, оканчивающей колледж? Что стало с этими двумя детьми, которые когда-то влюбились друг в друга? В тот день, когда мы познакомились, я пришла заниматься арабским с твоим товарищем по комнате, а ты сидел напротив и не сводил с меня глаз. Когда урок закончился и он заплатил мне три доллара, ты взял у меня деньги, вернул их ему и обозвал его тупым жлобом, который эксплуатирует меня, зная, что я в стесненных обстоятельствах. Я очень огорчилась тогда, потому что не хотела терять честно заработанные деньги, которые были нужны мне на жизнь, и велела тебе не лезть не в свое дело. Когда мы выходили из комнаты, твой приятель согласился платить мне по семь долларов за час. Ты извинился за вмешательство и сказал, что не можешь выносить несправедливость в любом ее виде, а потом пригласил меня на обед. Годы, когда мы, привилегированные и блестяще образованные дети богачей, собирались спасти мир красотой и любовью, были прекрасны. Мы раздвигали рамки нашего самосознания с помощью и без помощи наркотиков. Мы были верными любовниками, которым казалось, что нет ничего важнее свободы личности. Мы с головой погружались в клубы наркотического дыма с мыслью, что он сделает нашу жизнь насыщеннее. И нам везло: так и случалось. Мы были легко уязвимы и открыты навстречу всему новому: экспериментировали в сексе, принимали нетрадиционные верования и философии, жадно впитывали знания, потому что умели любить и заботиться друг о друге. Мы были активными участниками жизни, в которой у идеалистов был шанс добиться успеха, экзистенциалисты были на подъеме, и каждый верил в то, что возможен мир без насилия. Что с нами случилось? Неужели наша способность любить и быть неравнодушными к жизни исчерпала себя в годы участия в Корпусе мира, в маршах к Пентагону, в автобусных поездках в Джорджию, в бесконечных демонстрациях и акциях протеста? Похоже, что так и есть, и это говорит не в нашу пользу.
      Пол достал из нагрудного кармана помятую пачку «Кэмел», вынул последнюю сигарету и сунул ее в рот. После чего смял пачку в кулаке и швырнул ее в пепельницу. Он выглядел очень спокойным и невозмутимым, прикуривая сигарету и делая это с небрежной медлительностью, которая Мирелле показалась фальшивой.
      – Что с нами случилось, Мирелла? Прежде чем ответить на твой вопрос, хочу прояснить кое-что о тех двух влюбленных, которые встретились однажды зимним, снежным днем в Кембридже. Во-первых, бедная красавица в потертых, но шикарных джинсах, бессловесная жертва скупости моего товарища, оказалась блистательной студенткой, входящей в высшее бостонское общество, правда, несколько эксцентричной, как и вся ее семья, отнюдь не бедная, если не считать наличности. Закомплексованная чудачка, которую я пожалел в тот день, была на самом деле сексуально раскрепощенной, сильной и страстной женщиной, сумевшей покорить меня с первого взгляда. Во-вторых, для юного Лохинвара, приверженца радикальных идей, оказались важнее всего деньги, власть и успех, и прежде всего его собственный. Кроме того, выяснилось, что он способен поддаться духу времени и увлечься девушкой, покорившей его своей сексуальностью, умением радоваться жизни и страстью к приключениям. Что с нами стало? А как ты думаешь? То же самое, что с Джерри Рубином и Эбби Хоффманом и с миллионами других. В какой-то момент мы очнулись от сна, в котором потакали всем своим слабостям, и оказались перед лицом реальности. Мы променяли мир цветов на успех и деньги. Мы заняли свое место в обществе. Мы выросли. Мы, прежние, давным-давно умерли и забыты. Цветы давно завяли, а тот мир, о котором мы мечтали, на поверку оказался никчемной, никому не нужной фикцией. Когда я вернулся к тебе спустя десять лет, я думал, что ты это понимаешь и принимаешь. Теперь любовь и нежность друг к другу возвращаются к нам только через эротические ощущения. И ты знаешь это не хуже меня. Почему после десяти лет практически совместной жизни, построенной на сексе, ты вдруг задаешь вопрос: «Что с нами случилось?»
      В этот момент приторный голос из громкоговорителя сообщил, что пассажиры первого класса рейса 0794 в Лондон приглашаются на посадку. Мирелла и Пол поднялись и с минуту молча смотрели друг на друга. С иллюзиями было покончено. Мирелла с трудом держалась на ногах: разговор с Полом дался ей нелегко.
      – Потому что эта жизнь недостаточно хороша, – ответила она и ушла, ни разу не обернувшись.
      Она была потрясена и испугана. Ведь именно с такими словами обратился к ней Адам. Повторив их Полу, она с новой силой ощутила боль при мысли об Адаме и о своем несоответствии его требованиям.
      На нее навалилась слабость. Каждый шаг по коридору был для нее мучительным. К ногам словно привязали по огромной гире, и переставлять их становилось все труднее. Веки у нее стали такими тяжелыми, что ей пришлось приложить огромное усилие, чтобы они не слипались. Она остановилась на минуту, выпрямилась, глубоко вздохнула и двинулась дальше. Крупные капли испарины выступили у нее на лбу, она начала задыхаться и испугалась, что может потерять сознание.
      Наконец она оказалась в самолете, где ее встретила стайка щебечущих стюардесс, чьи приветливые улыбки напоминали о достоинствах зубной пасты «Пепсодент», юные, свежие лица – о несравненных качествах французской косметики, которой пользуются модели, рекламирующие кока-колу, а хорошо подогнанная, безупречно выглаженная форма – о корифеях американской высокой моды, о нянях и медсестрах. Их волосы светились здоровьем, как у красотки с этикетки шампуня «Брек».
      Каждая в отдельности пожелала ей доброго вечера. Мирелле пришлось почти десять раз повторять одну и ту же фразу в ответ, отчего она начала задыхаться еще сильнее. От них так отдавало чистотой и благожелательностью, присущими образу воздушных сестер милосердия, что Мирелла невольно поморщилась – ей показалось, что от них пахнет йодом и камфарой. Однако это был всего лишь резкий запах освежителя воздуха. Она закашлялась и, едва не потеряв равновесие, оперлась на спинку сиденья и снова прерывисто задышала. И только после этого она с наслаждением ощутила полное безразличие со стороны стюардесс: они прекрасно сумели притвориться, что не замечают страданий перенесшей глубокое эмоциональное потрясение женщины. Мирелла переступила порог салона первого класса и тут же окунулась в атмосферу прекрасно налаженного сервиса. Это стоило одной тысячи девятисот двадцати долларов. Правда, только в один конец. А ведь ей еще лететь обратно.
      Мирелла вытерла лоб платком, попудрилась и немного успокоилась, оглядев себя в зеркальце. Она закрыла глаза и сосредоточила усилия на том, чтобы восстановить дыхание.
      Спросив себя, что стало причиной ее внутренней тревоги, она вынуждена была признать, что это Адам Кори и его слова, а вовсе не потеря Пола и не тот факт, что самая великая любовь ее жизни оказалась иллюзией, сотворенной ею же самой. Разговор с Полом только подтвердил, что за последние десять лет она очень изменилась. Но гораздо больнее ей было от слов Адама, которые ранили ее в самое сердце и заставили почувствовать себя уязвимой.
      – Прошу прощения, мисс Уингфилд.
      Мирелла открыла глаза и увидела перед собой улыбающееся лицо стюардессы.
      – Да?
      – Этот конверт передал человек из зала ожидания первого класса. Если вы прочтете письмо быстро и захотите ответить, я успею передать ответ, потому что в эконом-классе еще не закончилась посадка.
      Мирелла вскрыла письмо. Там лежал чек на тысячу долларов и записка с просьбой купить себе новое платье. Пол писал также, что будет звонить ей ежедневно в час дня по лондонскому времени.
      – Ответ будет, мисс Уингфилд? – спросила стюардесса, протягивая ей блокнот.
      Миреллу охватила такая ярость, что внутреннее беспокойство сразу отступило, и она пришла в себя. Она положила чек и записку обратно в конверт и порвала все на мелкие кусочки. Затем сложила их в другой конверт и написала имя адресата: «Мистеру П. Прескотту».
      – Ну что, я достаточно быстро ответила? – с улыбкой обратилась она к стюардессе. – Как вас зовут?
      – Уэнди, – ответила та и посмотрела на часы. – Да, мисс Уингфилд. Но лучше не терять времени. – С этими словами она устремилась к выходу.
      Мирелла отстегнула ремень и пошла в ванную, чтобы освежиться. Она вернулась на место совсем в другом настроении. Прохладный душ сделал свое дело. Ей даже удалось переодеться.
      Самолет был действительно великолепен. Мирелла испытала неподдельное восхищение, когда мощные двигатели бросили эту махину вверх, в голубое небо. «Приключение начинается», – прошептала она себе. Ее сердце наполнилось почти детской радостью, и Мирелла Уингфилд почувствовала себя свободной и раскрепощенной, как когда-то в далекой юности.
      В салоне первого класса было всего девять человек, и только одна женщина, кроме нее самой. Хорошенькая девушка с представительным мужчиной средних лет, которых Дина по шикарным предметам туалета мигом определила бы как людей, формирующих модные течения. За исключением этой пары, все остальные сидели отдельно друг от друга. Она заметила, что все мужчины на удивление привлекательны, и свою наблюдательность сочла добрым знаком. Другим добрым знаком было то, что половина из них тоже обратила на нее внимание.
      Пассажиры почти не передвигались по салону, только стюардессы мелькали туда-сюда, выполняя заказы и разнося напитки. Затем появились газеты, наушники, журналы, обед, десерт и коктейли, после чего кресла были разложены, пледы, подушки и маски для сна розданы, а на экране появились первые кадры фильма.
      Пассажиры удобно расположились в темноте, и воцарилась тишина. Мирелла надела на лоб маску, чтобы опустить ее, как только почувствует, что засыпает, и накрыла ноги пледом.
      Свет экрана казался призрачным в полупустом салоне, в атмосфере которого вдруг стала ощущаться некоторая интимность. Полулежащие в креслах и завернутые в пледы люди, похожие на большие коконы, в полной неподвижности неслись навстречу звездам, прорезая пространство и время. Мирелла чувствовала, что ее соседи тоже наслаждаются мистическим ощущением одиночества и парения навстречу неизвестности. Кто знает, что уготовано судьбой этим людям, собравшимся вместе по воле случая и оказавшимся в каком-то смысле связанными друг с другом на то время, пока самолет не совершит посадку в Лондоне? Они не вступали в контакт друг с другом, хотя все ощущали эту связанность.
      Мирелла посмотрела через темный проход между креслами в ту сторону, где сидела пара. Она смогла разглядеть только два черных силуэта под одним одеялом и предположила, что они не упустят возможности заняться сексом в столь романтической обстановке: осторожный, в рамках приличия блуд, несомненно, входил в план их путешествия. Мирелла улыбнулась, вспомнив, какое захватывающее впечатление произвело на нее занятие сексом с фотографом из журнала новостей, когда они пролетали над островами Фиджи.
      Она снова отправилась в ванную, а когда возвращалась на место, ей пришлось остановиться в проходе и опереться на спинку пустого кресла, чтобы пропустить стюардессу с сервировочным столиком. Она попятилась и, потеряв равновесие, шлепнулась в кресло – и тут же спиной почувствовала, что в кресле кто-то есть. Обернувшись, чтобы извиниться, Мирелла оказалась лицом к лицу с молодым красавцем арабом. Их взгляды встретились в мерцающем свете голубого экрана. Его глаза были похожи на два бездонных черных колодца, завораживающих своей глубиной.
      Мирелла пробормотала извинения и поспешила вернуться на место, чтобы улечься наконец спать. Экран располагался под острым углом к ее креслу, поэтому она видела лишь, как при перемене кадров менялось освещение в салоне. Красивые глаза араба захватили ее воображение. Ей даже начало казаться, что две черные точки сближаются, начинают подпрыгивать и поднимаются над горизонтом пустыни, под ослепительным солнцем, а затем перед ней неожиданно возникло лицо Омара Шарифа. Он был закутан в черное, и она видела лишь глаза цвета кофейных зерен и то, как он плавно покачивается на спине величественного верблюда, который везет его к Мирелле.
      Ей пришла на память сцена из «Лоуренса Аравийского». Отсутствие музыки, да и вообще любых звуков, лишь стимулировало ее зрительные образы, которые были на редкость реалистичны и чрезвычайно эротичны. Ей доставляло удовольствие то становиться частью романтического пейзажа, то выпадать из него и мечтать о прекрасном принце, возникшем из глубин Сахары, чтобы удовлетворить ее самые прихотливые сексуальные фантазии.
      Миреллу охватило страстное желание отдаться восточному красавцу и испытать с ним утонченные чувственные радости. Она видела в нем мужчину, способного посредством любовной игры увлечь ее в бесконечное путешествие по райским садам наслаждения, которые дарит людям разделенная любовь. Возможно, Адам Кори и был на это способен, если бы появился в ее жизни в другое время, а не тогда, когда она находилась в плену ею же созданных иллюзий, которые лишили ее смелости.
      Она надвинула на глаза маску для сна и вдруг поймала себя на том, что мысли об Адаме не доставляют ей больше мучений. Она думала о нем с благодарностью, как о проводнике, указавшем ей путь к истинной любви. Мирелла закрыла глаза и перестала бороться с накатившей на нее дремотой.
 
      …У него были такие же глаза, как у Омара Шарифа, но он был выше и появился в клубах пыли на фоне закатного солнца не на верблюде, а на великолепном черном пони для игры в поло. А вместо черных развевающихся одежд на нем была дорогая спортивная форма. Он перебросил ногу через седло, спешился и небрежно бросил поводья на белый, похожий на пудру песок.
      Незнакомец постукивал себя кнутом по бедру, отчего от брюк поднимались крохотные облачка пыли, и неторопливо шел к Мирелле, которая ждала его возле любимой папиной машины – «бугатти-роял», самого дорогого и шикарного автомобиля из всех, выпущенных в тридцатых годах. Она ждала своего красавца любовника вместе с Дональдом Дэвисом.
      Он улыбался, и дрожь возбуждения пробежала по ее телу. Его густые черные волосы блестели на солнце, от мужественных черт лица невозможно было отвести взгляд, одежда подчеркивала рельеф мускулистого тела. У Миреллы перехватило дыхание, и она облизнула пересохшие губы.
      Он кнутовищем приподнял ее подбородок, не сводя с нее сладострастного взгляда, но глаза его говорили о любви и искреннем обожании. Она ответила ему таким же взглядом. Он медленно провел кнутом вниз по ее шее и отодвинул край выреза платья, обнажив одну грудь. В его глазах застыл немой вопрос, и она так же молча ответила ему: да, под платьем, стянутым на поясе древним македонским поясом, инкрустированным кораллами и жемчугом, она была совершенно нагой.
      Он сел за руль, Дональд рядом с ним, а она устроилась на коленях у Дональда, и они помчались по песчаной дороге среди апельсиновых садов, поднимая клубы пыли. Он приподнял бровь и едва заметно кивнул, разрешая Дональду ее поцеловать. Мирелла взглянула на своего любовника и, получив его безмолвное разрешение, обнажила грудь и подставила ее ласкам и поцелуям Дональда. Несколько раз любовник прикасался к ее затвердевшим соскам, а затем медленно поглаживал свой фаллос по всей его длине.
      Мирелла провела рукой по его напряженным бицепсам, наслаждаясь шелковистой кожей красивого тела, и застонала, когда Дональд прикоснулся губами к ее соску. Вдруг между апельсиновыми деревьями показалась изумрудная полоска моря, пенящиеся волны накатывали на белый прибрежный песок.
      Близились сумерки, и со стороны моря надвигался туман. На берегу расположилась компания из восьми прекрасных юношей; они разводили костер и пили красное вино из огромных бурдюков. На них были только изысканно украшенные набедренные повязки, под которыми угадывались великолепные фаллосы, заботливо отобранные для Миреллы ее любовником.
      Компания приняла их с восторгом и радостными возгласами. Один из молодых красавцев стал раздевать Дональда. Мирелла, ее любовник и трое юношей опустились на мраморную плиту, которую поддерживали со всех сторон статуи ангелов с распростертыми крыльями. Это было нечто среднее между столом, кроватью и алтарем. Остальные юноши проходили по очереди перед Миреллой, целовали ее в щеку и останавливались, предлагая ей снять с них набедренные повязки, что она и делала, дергая за шнуры. Мирелла утопала в волнах наслаждения, видя перед собой столько прекрасных пенисов, и все они были переполнены живительной силой. Трое юношей, сидевших на плите рядом с ней, тоже попросили ее о таком одолжении.
      Мирелла и ее любовник наблюдали за тем, как молодые мужчины возбуждали друг друга до тех пор, пока каждый из них не продемонстрировал готовность к любовной битве. Тогда ее любовник поднялся, и юные распутники сгрудились вокруг него. Мирелла видела, какое наслаждение они испытывали, раздевая его, лаская его руками и языками.
      Мирелла не один раз испытала оргазм, прежде чем кто-то из них успел к ней прикоснуться. Она слезла с плиты, сбросила сандалии, дрожащими руками расстегнула пояс и, бросив его на песок, сняла платье и нижнюю юбку.
      Она широко раскинула руки и предложила себя любовнику. Он приблизился в окружении своей свиты. Юноши прикасались к ней, целовали и ласкали языком каждый дюйм ее тела – руки, груди, промежность, клитор, пальцы ног. Двое приподняли ее так, что ее широко раздвинутые ноги оказались на уровне лица ее любовника. Двое других раздвинули ее губы, чтобы ее любовник мог насладиться влагой, которую исторгало ее лоно. Она закричала и задрожала, испытывая очередной оргазм, но мужчины не остановились. Ее любовник внезапно обхватил ее за талию, опустил ниже и одним резким и сильным движением вошел в нее.
      Двое продолжали удерживать ее в этом положении, пока остальные целовали и ласкали ее. Ни Мирелла, ни ее любовник не могли отвести взгляда от его пениса, который то скрывался в глубине ее лона, то появлялся вновь. С каждым его движением в них обоих росла потребность насытить друг друга. В какой-то момент он чуть отстранился и позволил одному из своих подручных намазать ее каким-то кремом, от аромата которого сознание у нее помутилось. Акт любви продолжался до тех пор, пока оба одновременно не достигли оргазма. Их стоны далеко разносились по апельсиновому саду, им вторили восторженные крики свидетелей их страсти.
      Любовник опустил ее на мраморную плиту и крепко прижал к себе. Он целовал ее в губы и ласково посасывал соски. Они клялись друг другу в любви, пока остальные восемь мужчин по очереди овладевали ею. Она кричала ему, что это великолепно, великолепно… и что этого достаточно.
      – Что бы я ни дал тебе, этого никогда не будет достаточно, – сказал он. – Я хочу давать тебе все больше и больше. Я хотел владеть тобой полностью и безраздельно с той минуты, как мы встретились, и ты отдалась мне без всяких «но». Я буду любить тебя до самой смерти, Рокселана, и принимаю на себя ответственность за нашу любовь и брак.
      Мирелла удивилась, что он назвал ее Рокселаной, и подняла голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Оно изменилось. Рядом с ней был Адам Кори. От неожиданности она отшатнулась и проснулась, стукнувшись головой о стекло иллюминатора…
 
      Мирелла потерла ушибленное место, нахмурилась и, спустив ноги с кресла, потянулась. Восходящее солнце уже подсветило небо. Белые перистые облака, похожие на взбитые сливки, были раскрашены в желто-розовый цвет. Мирелла никак не могла прийти в себя.
      Она смотрела на безбрежное пространство, которое лежало за стеклом иллюминатора, и вспоминала свой сон с удовольствием и оттенком сожаления, что он так далек от реальности. Ее сексуальные отношения с Полом были достаточно свободны и по-своему экзотичны, но с ними покончено. Дважды в жизни ей удалось вкусить настоящей любви – один раз с Полом, что потом оказалось иллюзией и самообольщением, и второй раз – с Адамом Кори. Она не могла сказать, что с этим тоже покончено, потому что всерьез их отношения даже не успели начаться. Каждый миг, проведенный с ним, вселял в нее надежду на то, что настоящая любовь все же возможна. Но Мирелла не была уверена, что способна на большое чувство.

      Самолет подпрыгнул, когда шасси соприкоснулись с полотном посадочной полосы, и Мирелла оказалась в Англии. Момент, когда она вышла из самолета под ослепительное утреннее солнце, ее околдовал. Она шла в череде других пассажиров, чувствуя себя безвольной овцой. И это ощущение вовсе не казалось ей таким уж плохим.
      Она очнулась только у стойки таможни и взглянула в лицо реальности – она находится в чужой стране с деловой целью. Необходимость заниматься наследством отвлечет ее от эротических видений и пойдет ей на пользу.
      Ожидая появления своего чемодана на круговом транспортере, она вдруг вспомнила, как к ней обращались в том диковинном сне, который ей приснился. Рокселана. Так звали ее прабабушку. Нью-Йорк остался где-то далеко, мужчины в ее жизни уже не было, работа отложена на длительное время, и теперь она может спокойно поразмыслить о наследстве. И впервые с тех пор, как в ее офисе появился Бриндли Риблсдейл со своей фантастической историей, она подумала, что не помешает узнать побольше о Рокселане Оуджи, ее прабабушке, которая из могилы умудрилась посеять в ее жизни такую смуту. Коль скоро она сюда приехала, нужно будет ознакомиться с семейным архивом.
      В этот момент на транспортер выехал ее чемодан, и Мирелла с ужасом обнаружила, что ручка у него оторвана, молния сломана, а сам чемодан обвязан поперек толстой веревкой. Двадцать лет – хороший срок службы для чемодана.
      Она погрузила свой багаж на тележку и покатила ее через толпу мимо таможенников, которые едва взглянули в ее сторону. Вскоре она оказалась за стеклянными дверями терминала Хитроу.
      Растерянность снова охватила ее, когда она натолкнулась на плотную стену встречающих, которые размахивали руками и кричали, стараясь привлечь внимание пассажиров, прибывших со всех концов мира. Мирелла была потрясена, увидев скопище азиатов, африканцев, китайцев, арабов и даже небольшую группу кавказцев. Эта толпа выделялась разноцветными сари, модными прическами и пакистанскими шароварами. Здесь были женщины, завернутые в черные накидки так, что видны были лишь глаза, мужчины с прилизанными волосами, от которых пахло дешевым одеколоном. Среди них мельтешили дети всех возрастов и полов, одетые по-взрослому, но при этом сопливые, плачущие и пристающие к родителям. Больше всего Миреллу раздражали дети, жующие жвачку.
      Глядя на них, она представляла, что находится в Бомбее, Дубае или Джидде. Только при виде высоких мужчин в униформе, державших таблички с надписями «лорд Албермэрил», «мистер Уолтерс» и «Дональд Мансон», она окончательно убедилась, что все же прибыла в Лондон.
      Мирелла толкала тележку к выходу, удивляясь, насколько грязнее и запущеннее стал аэропорт Хитроу с тех пор, как она была здесь в последний раз. Вдруг она услышала, как ее имя объявляют по громкоговорителю, и направилась к стойке справочной. Здесь ее ждал шофер из турецкого посольства, который прибыл, чтобы отвезти ее в отель на Мейфэр. Он вручил письмо от посла, который приносил ей свои извинения, что не смог встретить ее лично ввиду заранее запланированной деловой встречи. Однако по поручению турецкого правительства он приветствует ее в Лондоне и предлагает ей услуги сотрудников турецкого посольства.
      Мирелла села на заднее сиденье лимузина и задумалась над тем, почему турецкое посольство так озабочено ее приездом и кто предупредил посла о ее приезде. Сначала она решила, что это дело рук Рональда Калвера, который связался с посольством через турецкое представительство в ООН. Но она тут же отбросила эту мысль, потому что Рональд ничего не знает о ее турецких родственниках. Конечно, это Бриндли! Он наверняка имеет тесные связи с посольством по делам ее наследства. Миреллу удовлетворило такое решение вопроса, и она расслабилась, откинувшись на мягком сиденье.
      Ехать по Лондону было довольно тоскливо, пока они не оказались поблизости от Музея национальной истории. Огромная постройка викторианской эпохи окончательно примирила ее с Лондоном. Они миновали Гайд-парк, отели «Интерконтинент» и «Хилтон» и выехали к отелю «Дорчестер». Машина направилась в сторону Гросвенор-сквер, и только тогда Мирелла обратила внимание, что по обеим сторонам капота развеваются маленькие посольские флажки. Она достаточно долго проработала в ООН, чтобы знать, что такие почести оказывают только самым высоким официальным гостям. Этот факт привел ее в замешательство.
      На Брук-стрит они еле-еле втиснулись в пробку и наконец остановились напротив отеля «Клэридж». Мирелла с нетерпением ждала момента, когда окажется в своем номере. Она не раз обедала в ресторане отеля под живую музыку струнного квартета, но никогда здесь не останавливалась. Уингфилды обычно селились на Беркли.
      Наконец автомобиль выбрался на подъездную дорожку к отелю. Швейцары в цилиндрах с золотым орнаментом почтительно приблизились к машине, когда шофер открыл дверцу. Мирелла шагнула на тротуар. Она знала, что выглядит очень стильно, несмотря на утомительный перелет, и своим видом она обязана Дине.
      Именно Дина настояла на том, чтобы она перед отъездом купила дорогую косметику и много разных мелочей. Ведь это могло помочь ей выглядеть безупречно в любой ситуации. Она даже купила ей в подарок шляпку.
      «– Ни одна женщина из «Династии» не отправилась бы получать сорокамиллионное наследство без шляпки, – заявила она.
      – Это не мыльная опера, Дина, это моя жизнь, – ответила ей Мирелла.
      – Я начинаю думать, что единственное отличие между твоей жизнью и «мыльной оперой» заключается в том, что ты пока не купила радио или телеканал, – парировала подруга. – Господи, у тебя есть семья, прошлое, стиль жизни, наследство – что еще нужно для того, чтобы стать звездой «мыльной оперы»!»
      Мирелла вспомнила этот разговор с улыбкой, наблюдая за тем, как швейцар вынимает из багажника ее чемодан. В этот момент Дина постыдилась бы своей подруги, но Мирелле было все равно. Она поблагодарила шофера, дала швейцару два фунта и направилась в вестибюль через стеклянные двери, вспоминая последние слова подруги: «Запомни, Мирр, когда начнешь вести переговоры с мужчинами или о наследстве, думай не от лица Миреллы Уингфилд, а от лица Алексис Колби. А если хочешь – то от лица Уэйнбаума. Маркус Уэйнбаум всегда помогал твоей семье советом, когда дело касалось взаимоотношений с внешним миром. Позвони ему в случае чего».
      Она поднялась по мраморным ступеням в вестибюль одного из самых престижных отелей мира. В его центре горел камин, деревянные панели были натерты до блеска, повсюду в вазах стояли живые цветы.
      Не было видно ни постояльцев, ни мальчиков-коридорных, отсутствовала обычная толчея перед лифтами. Здесь царила торжественная тишина. В глубине Мирелла увидела салон, в котором подавали напитки и играл струнный квартет. Низкие, удобные диваны вокруг столиков почти все были свободны. Стойка портье приткнулась к дальней стене, и поэтому Мирелла не сразу ее заметила.
      Она назвала свое имя и попросила проводить себя в номер. Портье завел ее за угол, где несколько человек во фраках носились взад-вперед, ловко проскальзывая через стеклянные двери, отделяющие стойку регистратора от коридоров с номерами. В их торопливых движениях было что-то комическое в стиле Чарли Чаплина, несмотря на то что все они были высокими и широкоплечими как на подбор.
      Миреллу приняли хорошо, но коридорный заставил ее ждать некоторое время, пока портье не вложил ему в руку карточку с ее именем. Тогда с ним произошла чудесная метаморфоза: он стал лебезить перед ней, извиняясь за проволочку, и лишь после этого проводил ее в номер.
      Портье лично сопровождал их. Он открыл дверь и первым вошел в номер, чтобы убедиться, что все в порядке. Мирелла остановилась в растерянности – произошла какая-то ошибка. Она заказала самый дешевый номер в отеле, а ее привели в гостиную апартаментов, которыми так славился «Клэридж».
      Она повернулась к человеку во фраке, чтобы прояснить ситуацию, но не успела – комната стала наполняться людьми. Сначала появилась горничная, с которой ее познакомили, заверив, что она будет к ее услугам в любое время на всем протяжении ее пребывания в отеле. Затем носильщик внес ее чемодан в спальню, неловко ухватив его за веревку. За ним вошли два официанта: один с чайным подносом и блюдом бисквитов, другой с сервировочным столиком, заставленным напитками. Следом шел мальчик с огромной корзиной фруктов. Служащий гостиницы, занимающийся чисткой и утюжкой одежды, почтительно остановился у входа в номер, ожидая распоряжений. Это было очень похоже на штурм крепости, и Мирелла смутилась, не зная, как сказать им, что они ошибаются, принимая ее за кого-то другого.
      Мирелла, тяжело вздохнув, оглядела роскошную комнату, уставленную вазами с роскошными орхидеями. Она вспомнила об Адаме Кори, который превратил ее гостиную в цветущий сад. Затем она обратилась к человеку во фраке, который назвался мистером Траффордом:
      – Все прекрасно, но, наверное, здесь какая-то ошибка. Я заказывала…
      Мистер Траффорд испуганно ее перебил:
      – Мадам недовольна? Уверяю вас, это лучший номер в отеле. Позвольте показать вам гардеробную, ванную и спальню. Если мадам что-нибудь не понравится, мы все сразу же исправим.
      Мирелла покорно последовала за ним, чувствуя себя по-дурацки из-за того, что он неправильно ее понял.
      – Послушайте, – остановила она его перед дверью спальни, – номер шикарный. Но дело в том, что я заказывала маленький одноместный номер, а не апартаменты. Наверное, вы что-то перепутали.
      Она увидела, как на лице мистера Траффорда отразилось искреннее облегчение, а затем он улыбнулся. Он распахнул перед ней дверь спальни, залитой солнцем. Посреди комнаты стояла огромная двуспальная кровать под роскошным покрывалом из той же ткани, что и гардины на окнах.
      – Мисс Уингфилд, здесь нет никакой ошибки. Эти апартаменты заказаны для вас. Ваш заказ был изменен два дня назад, а сегодня мы получили подтверждение вашего прибытия. Этот номер оплачен на все время вашего пребывания в Лондоне. А теперь я вас оставлю, а вы располагайтесь. Если вам что-нибудь понадобится, я всегда к вашим услугам.
      Мирелла проводила мистера Траффорда до дверей гостиной. Она хотела спросить его, кто изменил ее заказ, но постеснялась. Она подумала, что кто бы это ни был, он вскоре проявится. Она предполагала, что это мог быть либо Пол, который хотел подольститься к ней, либо Дина, которая сочла, что ей теперь предстоит играть иную роль – роль богатой наследницы, а положение, как известно, обязывает.
      Официант, который все еще возился возле сервировочного столика, поинтересовался, не хочет ли она чашку чаю или кофе. Мирелла сняла шляпку, бросила ее на диван и, усевшись на другой, приняла у него из рук чашку кофе. Ей объяснили, где в номере находятся кнопки для вызова прислуги, и после этого наконец ее апартаменты опустели.
      Оставшись в одиночестве, Мирелла сбросила туфли, налила себе еще кофе и забралась с ногами на диван. Она медленно пила кофе, разглядывая обстановку, которая поражала изысканностью и обилием живых цветов. Ее внимание задерживалось на разных вещицах, но взгляд постоянно возвращался к цветам, которые манили к себе, как пламя манит мотылька.
      И вдруг среди цветов в одной из ваз она заметила белый конверт. Раскрыв его, она обнаружила приглашение на обед от человека, который заказал номер, автомобиль турецкого посольства и цветы. Она с изумлением выяснила, что находится здесь в качестве его гостя и что если ей хочется узнать больше, то она сможет сделать это во время обеда. Он будет ждать ее в восемь в ресторане отеля.
      Записка была написана красивым и уверенным почерком на карточке с золотым тиснением, а внизу стояла подпись: Рашид Лала Мустафа.
      Мирелла была потрясена. Она обошла комнату, рассматривая вазу с цветами и машинально сжимая карточку в кулаке. Оказывается, она в гостях у самого Рашида Лалы Мустафы, известного плейбоя, красавца турка с дипломом Кембриджского университета, преуспевающего бизнесмена и обожателя женщин! Его имя не сходило со страниц светской хроники «Нью-Йорк таймс». Это с ним ей предстояло сегодня обедать. Это было чересчур, но отказаться от такого предложения она не могла, и он прекрасно это понимал, когда писал записку. Мирелла опустилась в кресло и обхватила голову руками: наследство с каждым днем все больше обрастало проблемами.
      Около полудня она позвонила Бриндли и сообщила о своем приезде. Он удивился, когда она сказала, что примет душ и переоденется, после чего будет готова приступить к работе. Бриндли предложил ей отдохнуть с дороги хотя бы день, а на следующее утро заняться делами. Мирелла, подумав, согласилась.
      Она направилась в гардеробную и с удивлением обнаружила, что ее вещи распакованы и аккуратно разложены по полкам. Выбрав одежду для обеда, она вызвала человека, в обязанности которого входил уход за одеждой постояльцев. Затем она наполнила ванну и провела полчаса, наслаждаясь ароматной водой и полностью расслабившись.
      Выйдя из ванны, она почувствовала, что ее неудержимо клонит в сон. Она позвонила и вызвала горничную. Вытянувшись на мягкой кровати между благоухающими простынями и отчаянно борясь со сном, Мирелла попросила горничную разбудить ее в шесть вечера и позаботиться о том, чтобы к этому времени была готова ее одежда.
      В назначенное время горничная-португалка разбудила ее и предложила чашку чаю. Мирелла хорошо отдохнула и прекрасно себя чувствовала. Она уселась в кровати, опершись на подушки, и попросила Марию принести ей сандвич и банан из вазы с фруктами.
      Наскоро перекусив, она оделась и вставила в петлицу жакета белую орхидею в знак признательности хозяину за его щедрость. Она снова ощутила в себе тот дух искательницы приключений, который держала под жестким контролем на протяжении последних десяти лет, и вышла из номера с вновь приобретенным вкусом к жизни. Ее небрежно-свободная походка словно заявляла окружающим: «Смотрите все, я иду!»

      На часах было несколько минут девятого, когда Мирелла миновала полупустой вестибюль и вошла в ресторан. Она назвала свое имя метрдотелю, и ее тут же провели к столику Рашида Лалы Мустафы в дальнем углу зала возле окна.
      В ресторане было много красивых, хорошо одетых американцев и англичан, которые наслаждались прекрасной кухней, сидя в мягких креслах вокруг маленьких столиков. Мирелла узнала его издали – как часто она видела это лицо на обложках журналов и на телеэкране! Настолько часто, что не только притягательные черты его смуглого лица были ей знакомы, у нее вообще возникло ощущение, что она очень давно знает этого человека.
      Он поднялся ей навстречу, и Мирелла обнаружила, что он гораздо выше, чем ей представлялось. Ее удивило и то, что он необычайно строен для мужчины с такими широкими плечами. На нем был дорогой серый костюм, красная шелковая рубашка и пестрый галстук. Его черные волнистые волосы были приглажены, а белозубая улыбка казалась ослепительной.
      Он протянул ей руку, и она не могла не обратить внимания на то, насколько безупречны черты его лица, бархатиста оливкового цвета кожа, высок лоб и мужественны скулы. Темные глаза, взгляд которых был на удивление умен и мягок, разделяла переносица классического римского носа. Он источал мужскую сексуальность, которая еще до того, как их руки соприкоснулись, ошеломила Миреллу.
      Рашид взял ее руку и прикоснулся к ней губами. Мирелла вспомнила, что журналисты наградили его прозвищем «убийца женщин». Впрочем, от него исходила не только угроза, но и обещание удовольствия, поэтому Мирелла тут же вспомнила другое его прозвище – «обожатель женщин». Только теперь она почувствовала, что означает ярлык плейбоя, который приклеили к нему те, кто ведет колонки светской хроники в газетах.
      Мирелла вдруг смутилась, подумав о своей одежде. Странно, но ее костюм и блузка от Ив Сен-Лорана никогда не внушали ей беспокойства вне зависимости от того, с кем она обедала, – она всегда ощущала себя уверенно, зная, что выглядит шикарно. Теперь все было не так. Она вдруг почувствовала себя одетой немодно. Когда он вел ее под руку к столику, она надеялась лишь на то, что он заметит и оценит ее туфли.
      Они были из змеиной кожи, на высоких каблуках и с изысканно узкими носами. Мирелла размышляла о том, может ли женщина соблазнить мужчину, который уже соблазнил ее саму. Она решила, что это невозможно. Лучшее, что она может сделать в этой ситуации, – выдержать свою линию поведения, выбранную заранее, и приятно провести время.
      Он не сводил с нее глаз. Они едва познакомились, но она уже подпала под обаяние этого красивого мужчины. Впрочем, красивым назвать его было бы несправедливо – он был прекрасен, хотя этот эпитет не вполне соответствовал его полу. Мирелла никогда в жизни не встречала более привлекательного в физическом отношении человека.
      – Хотите выпить? Бокал шампанского? Что вам заказать? – спросил он.
      – Мартини, сухой, с лимоном, – ответила она, расстроенная, что он не заметил ее туфли.
      Он заказал мартини ей и себе и откинулся в кресле. Его пристальный взгляд одновременно соблазнял ее, раздевал и оценивал.
      – Спасибо, что приняли мое приглашение, – вымолвил он наконец.
      – Вряд ли вы привыкли к отказам, мистер Мустафа.
      Он рассмеялся, а Мирелла смутилась:
      – Пожалуй, это был не очень вежливый ответ. Я сделаю еще одну попытку. Я благодарю вас за приглашение и за цветы. – Она прикоснулась к орхидее в петлице. – И разумеется, за тот роскошный номер, который вы сняли для меня вместо того, который заказала я. Мистер Мустафа, вы умеете пригласить женщину на обед так, чтобы она не отказалась. Встает вопрос: почему именно меня?
      В этот момент подали напитки. Он поднял свой бокал.
      – Для меня это большая честь, Мирелла Уингфилд. Вы красивы и умны, а я обожаю красивых и умных женщин. Я пью за вас.
      Она поднесла бокал к губам и приказала себе вести себя предельно осторожно, поскольку обедает с самым обворожительным, – а значит, весьма опасным – мужчиной на свете. Однако она не обманывалась на тот счет, что уже давно находится под обаянием его внешности и чувственного притяжения. Она решила выяснить, чем вызван его интерес к ней, прежде чем окончательно потеряет голову.
      – Мистер Мустафа, вы хотите, чтобы я думала, будто вы случайно увидели меня где-то, я вам понравилась и поэтому удостоилась приглашения на обед? Простите, но мы оба знаем, что это не так.
      Он хотел что-то ответить, но Мирелла перебила его:
      – Прошу вас, не нужно рыцарских комплиментов, дайте мне закончить. Поскольку это не так, я полагаю, что ваше внимание ко мне связано с деловой целью моего визита в Лондон. А если я права, то мне хотелось бы услышать ваши объяснения.
      – Вы их услышите.
      В эту минуту появился официант с подносом, на котором стояло несколько серебряных плошек с первоклассной русской осетровой икрой. Рашид окинул взором поднос, одобрительно кивнул и обратился к Мирелле:
      – Икра подойдет, или вы хотите что-нибудь другое?
      – Подойдет.
      Официант обслужил их быстро и ненавязчиво.
      – Поскольку икра – это настоящее сокровище гастрономии, я предлагаю есть ее ложками и наплевать на такие условности, как рубленый лук, яйца и сметанный крем, – произнес Рашид. – Было бы жалко смешивать такой восхитительный вкус с чем-то еще, вы согласны?
      Мирелла не возражала, и он вынул из внутреннего кармана коричневый бархатный чехол на шелковом шнурке. Он достал из него два тонких лазуритовых мастихина и протянул один Мирелле.
      – В этом нет никакой аффектации, только желание насладиться чистым вкусом икры, – проговорил он чуть смущенно. – Золото, дерево или полудрагоценные камни подойдут; все, кроме серебра – оно оставляет привкус во рту. Выпьем водки с икрой? Или лучше шампанского?
      Им тут же подали водку в маленьком серебряном ведерке со льдом. Они выпили по рюмке крепкого напитка с осетровой икрой. Сочетание икры, водки и привлекательного мужчины было весьма романтическим и соблазнительным. В этом заключалась какая-то интригующая магия, что заставило ее вновь задаться вопросом, почему она здесь.
      – Итак, мистер Мустафа, я жду ваших объяснений. Мне хочется перестать волноваться насчет стоимости моих апартаментов и понять, смогу ли я воспользоваться вашим гостеприимством.
      – А почему у вас есть сомнения на этот счет?
      – По-моему, это очевидно: мне могут не понравиться мотивы ваших действий.
      – Прежде всего я хочу попросить разрешения называть вас по имени, – с улыбкой отозвался он. Она кивнула в ответ. – Во-вторых, ваши взгляды на жизнь кажутся мне несколько провинциальными, по-американски провинциальными. Если вы не хотите воспользоваться гостеприимством мужчины, зачем вам делать это? Вы ведь не обязаны были соглашаться пообедать со мной. Я позволил себе снять вам номер и украсить его цветами. Только давайте не будем вести бессмысленных споров по поводу различия между восточным и западным гостеприимством. Лучше я отвечу на ваш вопрос. У меня есть связи со здешним турецким посольством, и я сообщил им, что вы являетесь единственной наследницей огромного состояния, включающего множество компаний и единиц недвижимости, которое до недавнего времени было известно как «наследство Оуджи». Мне известны некоторые обстоятельства этого дела, поскольку у нас в Турции ходят легенды о ваших давно умерших родственниках. Прошел слух, что вам совсем неинтересна Турция, что у вас довольно успешная карьера в Штатах и что вы намерены ликвидировать собственность в Турции, даже не съездив туда. Меня одолело любопытство. Вы – живое воплощение романтических легенд, владелица чудесных мест, с которыми связана моя юность и которые сделали мою жизнь ярче и красочнее. И я решил протянуть вам руку дружбы от своего имени и от имени моей страны, чтобы вы почувствовали доброе к себе отношение. Я человек, который беззаветно любит эту страну, а с другой стороны, я вполне коммуникабелен с европейской точки зрения. В некотором смысле я ощущаю себя послом, обязанным ознакомить вас со страной, с которой вы оказались связанной благодаря наследству. Тем более что эта новость свалилась на вас так внезапно, и у вас очень мало времени, чтобы с ней свыкнуться. То, что вы хотите аннулировать наследство, вполне понятно: вы и ваша семья на протяжении многих поколений не имели ничего общего с Турцией. Стамбул – это не Нью-Йорк, а Анталья – не Ницца и не Канны. Турция прекрасна, как и множество мест на земле. Я приезжаю туда редко, потому что мой образ жизни светского плейбоя мешает мне проводить больше времени в стране, к которой я прикипел сердцем. Она часть моей души. У меня там семья и друзья, не говоря уже о деловых интересах. Я – прямой наследник правителей Османской империи, которому небезразличны судьбы Турции и ее народа. Вот вам и объяснение, которое вы так жаждали получить. Надеюсь, его достаточно для того, чтобы вы приняли восточное гостеприимство или по крайней мере гостеприимство восточного человека в западной стране.
      Он налил им еще водки, и их глаза встретились. Мирелла подумала о том, что он очень похож на мужчину с глазами цвета кофейного зерна из ее сна, и улыбнулась, размышляя о том, насколько справедливо его прозвище «убийца женщин».
      Им подали птичьи яйца по-китайски, и они принялись за еду, продолжая неспешный разговор. Они говорили не о наследстве Миреллы, а о том, какое удовольствие доставило ему украсить ее номер цветами, тем более что он совсем не знал, с кем ему предстоит встретиться. Он расхохотался от всего сердца, когда она сказала, что считает его патологическим соблазнителем женщин.
      Когда Мирелла расстегнула жакет и стала снимать его, он поднялся и обошел вокруг столика, чтобы ей помочь. Он щелкнул пальцами, и официант тут же принес еще одно кресло, чтобы положить на него жакет. Пока он возвращался на место, Мирелла успела расправить шелковую блузку и проверить прическу, которая слегка растрепалась из-за того, что ворот жакета был высоким.
      Мирелла, глядя на Мустафу, вспоминала иностранных дипломатов, которые старались соблазнить ее и казались ей при этом незадачливыми школьниками. Она была очарована его манерами и тем, что он рассказывал ей о своей родине.
      Она напрямик спросила его, что бы он стал делать, если бы она оказалась неприятной, глупой, толстой и отвратительной. Она с удовольствием заметила, как он испугался, и его ответ смутил ее.
      – Мирелла, вы задаете ужасные вопросы. Откуда мне знать, что под этой маской ума и обворожительной чувственности не скрывается женщина, которую вы только что описали? Что ж, я готов ответить. Если бы вы внешне или внутренне оказались именно такой, я бы наслаждался вашим обществом до тех пор, пока это было возможно. Видите ли, я нахожу всех женщин интересными и заслуживающими внимания, по крайней мере на время обеда. Если я хочу провести с женщиной вечер, это должна быть не просто женщина. Неужели вы думаете, что икра показалась бы вам на вкус другой, если бы вы весили двести фунтов? Неужели вы считаете, что я стал бы смаковать с вами птичьи яйца, если бы нашел вас круглой дурой? Просто вы оказались счастливым билетом, которого я не ожидал, но на который надеялся. Если бы вы обладали всеми качествами, которые перечислили, мы просто расстались бы раньше. Но вы все равно остались бы моей гостьей, и я был бы рад оказать вам гостеприимство.
      – Рашид, простите меня, мне очень неловко. Не понимаю, что заставило меня задать вам этот идиотский вопрос.
      – Зато я понимаю, – отозвался он с торжествующей улыбкой. – Ваш вопрос был вызван недостатком уважения ко мне, к человеку, которого вы совсем не знаете. Я принимаю ваши извинения, и давайте больше не будем говорить об этом.
      В этот момент им подали основные блюда: ягненка в соусе из сельдерея, шпинат, салат, заправленный оливковым маслом и лимонным соком. Они пили кларет восхитительного рубинового цвета, настоящий напиток богов.
      – Мирелла, я хочу рассказать вам кое-что о турецких мужчинах и султанах, – через некоторое время проговорил Рашид. – Это поможет вам понять голос крови, которая хотя и смешалась с другими, но все же продолжает течь в моих жилах. Мне всегда казалось странным, что очень немногие женщины понимают мужчин – их любовь к красоте, их сексуальные желания, их стремление к власти; они не понимают, что любовь и ненависть к женщине идут рядом, что мужчины способны на любое зло, что они стремятся занять свое место в этом жестоком мире. Турецкие мужчины моего социального класса унаследовали все эти качества от своих предков, но по-разному. Как иначе объяснить роскошные, дорогие одежды, украшенные драгоценными камнями, которые носили мои предки? Мужчины украшали тюрбаны перьями белой цапли и бриллиантами размером с голубиное яйцо, их оружие также поражало изысканными украшениями. Возможно, золотые плитки, которыми была выложена королевская приемная в Топкапы, и исчезли со временем, но зато сохранились два изумруда весом шесть и три фунта, которые по-прежнему свисают на цепях с потолка. Может быть, фантастические фейерверки, которые вспыхивали над крышами дворца и населяли небо над сказочным садом тюльпанов драконами и средневековыми замками, и канули в Лету, но в истории человечества осталась память о том, что султан Ахмед Третий когда-то преподнес тюльпан Людовику Четырнадцатому в знак мира и согласия. Дворец Топкапы, как вы, я надеюсь, знаете, был возведен на треугольном клочке земли высоко на склоне холма, спускающегося уступами к побережью между Босфором и Мраморным морем. В 1639 году султан Мурад Четвертый построил великолепный павильон на мраморной террасе дворца в честь второй победы над Багдадом. Это самый прекрасный павильон Топкапы, с удивительной отделкой внутри. Оттуда открывается восхитительный вид на Золотой Рог, Галату, рыбачьи пристани, каики, острова, соборы и серебристые воды пролива, которые становятся кроваво-красными, когда солнце заходит над моим любимым Стамбулом – его еще иногда называют Константинополем. Ужасный и жестокий Мурад Четвертый последние несколько лет жизни провел в этом павильоне, занимаясь любовью с наложницами, а на смертном одре в возрасте двадцати восьми лет приказал казнить своего брата Ибрагима, поставив точку в конце династии правителей Османской империи и передав трон своему фавориту. Я рассказываю вам о мужчинах, которые с одинаковой страстью готовы были отдать жизнь за прекрасный тюльпан и совершить кровавое убийство. Ахмед Третий, вошедший в историю как Король тюльпанов, приказал обезглавить своего визиря во время военной кампании в Эгейском море, и его протухшую голову доставили в Турцию для захоронения. Эти мужчины были так восприимчивы к прекрасному, что создали вазу специально для тюльпанов – и при этом, не задумываясь, сбрасывали женщин, впавших в немилость, со скал в Мраморное море, привязывая к их ногам мешки с камнями. Эти мужчины сами находили для себя оправдание – как, например, султан Мурад Третий, который был слабым и безвольным правителем, но сумел произвести на свет больше ста детей. Страсти и интриги составляли основу жизни этих людей. Когда выяснилось, что у Ибрагима, которому удавалось скрываться от преследования своего брата Мурада до самой его смерти, а затем занять трон, нет детей, пошел слух, что династия в опасности. Поговаривали, что он импотент. Тогда его мать взяла ситуацию под контроль с помощью своих евнухов. Его накачали препаратами, усиливающими половую потенцию, и привели к нему самых красивых наложниц со стамбульского рынка рабов. Вскоре он произвел на свет нескольких сыновей, и династия была спасена. А сам он в результате прослыл сластолюбцем. Когда природа несостоятельна, человек прибегает к разным средствам: он занимался любовью на ложе из обнаженных сабель, стены его спальни были завешаны от пола до потолка зеркалами, что действовало на него возбуждающе. Подушки были набиты лучшими мехами из России: волчьими, рысьими, шиншилловыми и горностаевыми шкурами. Он насиловал одновременно по нескольку девственниц, которые делали вид, что сопротивляются. У него были тома порнографических картинок. Он прибегнул ко всем возможным способам, о некоторых из них я не рискну вам рассказать, потому что даже для меня это чересчур. И он был не единственным в своем роде. У каждого султана есть своя история страсти и похоти. Но все они оставались романтиками настолько, что каждую ночь ждали, когда над садом тюльпанов Топкапы взойдет полная луна, чтобы насладиться видом цветов в лунном свете. Тысячи маленьких свечек, припаянных к спинам черепах, передвигались среди цветов, подсвечивая их снизу, в то время как луна освещала сад сверху. Вот что такое турецкие мужчины. У нас с вами много общего, Мирелла Уингфилд: кровь этих людей течет в нас обоих.
      Мирелла была зачарована чудесными, образными рассказами Рашида. В его устах это звучало на редкость правдоподобно, совсем не напоминая сухое изложение исторических фактов. А туманный взгляд его черных глаз пылал неподдельной страстью, и Мирелла поняла, что не сможет ему противиться.

      Рашид Лала Мустафа был заядлым соблазнителем женщин. Он сам знал это про себя, да и для его друзей – журналистов, ведущих колонки светской хроники в самых скандальных изданиях, это также не было тайной. Но вот его жертвы никак не хотели мириться с этим фактом! Рашид относил это на счет женского тщеславия, которое заставляло их верить в то, что они чем-то выгодно отличаются от своих предшественниц. Как только очередная женщина в него влюблялась, она сразу же начинала свято верить, что ее любовь не сможет оставить его равнодушным и он на ней обязательно женится. В этом-то и заключалась фатальная ошибка всех женщин, которые оказывались на его жизненном пути.
      Рашид почувствовал запах добычи и увлекся погоней. То, что он сказал Мирелле, было правдой: он любил женщин и все, что с ними связано. Женский ум, его коварство и тщеславие, женское тело, но сильнее всего его привлекала интимная близость с ними. Ему доставляло удовольствие тратить время и деньги на женщин, он обладал бесконечным терпением, когда нужно было выведать у них тайные желания и потребности. Ему нравилось снимать с них защитные покровы, чтобы они представали перед ним чувственными и беззащитными. И вот тогда он готов был пойти на любые жертвы, чтобы удовлетворить их откровенные, ничем не завуалированные прихоти.
      Как только жертва попадала в его сети, Рашид начинал предъявлять к ней непомерные требования. И они готовы были на все, чтобы ему угодить. Он всегда был больше чем просто обворожителен в любовных играх, более чем просто внимателен, щедр и изобретателен в сексуальном плане. Но как только он завоевывал женщину окончательно, в его отношении к ней появлялся оттенок дьявольского пренебрежения – первый признак начала конца. Вскоре женщина переставала его интересовать.
      Как только он увидел Миреллу, которая шла через зал ресторана «Клэридж» в сопровождении метрдотеля, он принял решение ее соблазнить. Восхитительные формы этой женщины, ее отточенный до предела стиль нью-йоркской бизнес-леди, самоуверенность – все это захватило его и побудило ввязаться в игру. Оценивая достоинства ее тела, он обратил внимание на ноги и был приятно удивлен, увидев ее туфли. Он усмотрел в этом ее желание проявить свою сексуальность и сделал вывод, что она весьма состоятельная и стильная женщина, которая имеет постоянную связь с одним мужчиной.
      То, что она приколола на лацкан орхидею из букета, который он ей прислал, свидетельствовало о ее склонности к авантюрам. Она подошла ближе, и он подумал, что ей следовало бы носить волосы ниже плеч и отказаться от легкого макияжа. Ему хотелось бы видеть ее глаза и губы более яркими, их линии более четко очерченными. То, что люди станут обращать внимание на ее чувственный рот, служащий для его удовольствия, его не пугало.
      На самом деле идея соблазнить Миреллу Уингфилд пришла ему в голову три дня назад, когда его доверенный человек в посольстве сообщил, что самое крупное состояние в Турции скоро пойдет с молотка, потому что новая наследница, американка по имени Мирелла Уингфилд, намерена его ликвидировать. Рашид и его семья на протяжении долгих лет пытались прибрать к рукам это состояние, но им до сих пор не удавалось обнаружить таинственного наследника, которого опекали многочисленные адвокатские конторы. Однако настоящее желание соблазнить ее возникло тогда, когда он при встрече поцеловал ей руку.
      И вот теперь Мирелла расправлялась с десертом, отрезая от груши тоненькие ломтики и кладя их в рот, и одновременно слушала рассказ Рашида о Лондоне, который он считал своим вторым домом.
      – Рашид, вы не будете против, если я задам вам очень прямолинейный вопрос?
      – Прошу вас, задавайте. Но в ответ позвольте мне также задавать прямые вопросы, если возникнет необходимость.
      – Это будет справедливо. Нет смысла притворяться, что я не знаю, что вы считаетесь самым завидным женихом во всей Европе, а то и в мире. Вы заняли место Али-Хана, Рубиросы, Гюнтера Закса и Ага-Хана. Все они признали, что вашими наставниками были Онассис и Ниархос и что равного вам нет. Неужели вам нравится играть роль интернационального плейбоя? Какова ваша настоящая жизнь? Что вы в ней делаете?
      Рашид помедлил с ответом, отодвинув от себя десерт. Потом он улыбнулся ей и произнес:
      – Знаете, Мирелла, в вас есть что-то освежающее. Может, это наивность, традиционная американская невинность? Такое ощущение, что у вас в крови бродят гены новоанглийских пуритан, которые иногда прорываются на поверхность сквозь кожу. Скажите, а вы родом не из какого-нибудь штата в Новой Англии?
      – Семья моего отца прибыла в Америку на борту «Мэйфлауэра». Мои отец и мать до сих пор живут на земле, на которую их предки ступили в 1620 году.
      – Я так и подумал. Так вот, отвечаю на ваши вопросы: те, о ком вы упоминали, говорят правду – я единственный в своем роде. У меня то же мироощущение плейбоя, что и у них, но я серьезно занимаюсь бизнесом. Вроде бы все похоже, но по-другому. Мне нравится играть роль плейбоя по двум причинам: во-первых, я не играю роль, а живу той жизнью, которая мне нравится; во-вторых, я наслаждаюсь каждым ее мигом. Как только я устаю от этого, я возвращаюсь в один из моих домов в Турции. Вы спрашиваете, какова моя настоящая жизнь? Поскольку я безжалостен и расчетлив в бизнесе, работа отнимает у меня всего двадцать процентов свободного времени. В остальные восемьдесят я занимаюсь игрой с не меньшей самоотдачей. Но ведь вы не это хотели узнать, не так ли? Вам интересно, не бездельник ли я. Действительно ли я «убийца женщин», который оставляет за собой кровавый след вереницы разбитых сердец? Так вот, предупреждаю вас, Мирелла Уингфилд: в этом есть доля истины.
      Не в первый раз за вечер Мирелла восхитилась его прямолинейной откровенностью и уверенностью в себе. Ей показалось странным, что он ни словом не обмолвился о ее наследстве, но она была благодарна ему, потому что эта тема лишь усложнила бы их общение.
      – Спасибо за предупреждение, – лукаво улыбнулась она. – Я уже уличила вас в одном грехе: вы любите сладкое.
      – Да, это правда. Вы удивитесь, если я скажу, что это мой единственный грех? Я не считаю то, в чем меня обвиняют досужие журналисты, грехом.
      Они поговорили о том, что употребление легких наркотиков, курение и алкоголь греховными делами назвать весьма затруднительно.
      – А как насчет сексуальных грехов? – спросила Мирелла напрямик.
      – Я никогда не делал ничего предосудительного в этом смысле, – рассмеялся он. – Потому что в отличие от сладкого мне это идет только на пользу.
      Мирелла тоже не удержалась от смеха. Они наслаждались обществом друг друга, и в их глазах то и дело вспыхивали искры любовного притяжения. Официант разлил кофе по чашкам, и Рашид с тяжелым вздохом положил себе в кофе три ложки сахара.
      – Ну вот, а теперь самая приятная часть обеда, – торжественно провозгласил он, когда официант снова подошел к их столику.
      Им подали шоколадный мусс – такого изысканного вкуса, что Мирелла даже подумала, что это лакомство само по себе уже греховно.
      После обеда они слушали оркестр и пили кальвадос, сидя на диванах в фойе. Мирелла обнаружила, что выпила слишком много.
      – Рашид, я хочу поблагодарить вас. Это неожиданный и самый прекрасный вечер из всех, какие выпадали на мою долю за последнее время. Могу я произнести тост?
      Он кивнул. Она поднесла к лицу бокал и вдохнула легкий аромат яблок, который источал прозрачный напиток. Она протянула свой бокал к нему и с улыбкой произнесла:
      – Пью за своего хозяина, за вас, Рашид Лала Мустафа.
      Они подняли бокалы одновременно и выпили молча, глядя друг другу в глаза. Музыканты закончили играть и стали собирать инструменты, последние клиенты покинули ресторан.
      – Хотите пойти в «Аннабель»? – спросил он.
      – Кто это?
      – Не кто, а что. Это лучший ночной клуб в Лондоне.
      – Он действительно лучший или просто самый шикарный и престижный? Это место встречи тех, с кем вы общаетесь? Туда принято ходить людям вашего круга? – спросила она насмешливо.
      – Все это верно, но, кроме того, он и вправду лучший. А почему вас это так беспокоит? Неужели вы принадлежите к числу извращенных снобов?
      – Нет, Рашид. Но если честно, мне бы не хотелось туда идти. Дело в моем тщеславии. Весь вечер я чувствовала себя рядом с вами неуклюжей провинциалкой. Скажите, вы всегда распускаете павлиний хвост при виде женщины? Они всегда ощущают себя недостаточно шикарными с вами и хотят вас чем-нибудь поразить?
      – Да, по большей части это так. А почему бы и нет? Я, как правило, стремлюсь дать женщине то, что она хочет. Если шикарная женщина светится от счастья, как вы сейчас, так разве это плохо?
      – Неужели вы смогли разглядеть шикарную женщину, светящуюся от счастья, под маской сдержанной и холодной Миреллы Уингфилд, одетой в строгий деловой костюм? Или вы считаете, что я должна внутренне сгорать от счастья только потому, что Рашид Лала Мустафа удостоил меня чести и пригласил на обед?
      – Я не слепой, Мирелла. Вы действительно одеты сообразно с представлениями нью-йоркских жителей об изяществе и шике. Вы выглядите как ультрасовременная женщина, похожая на Глорию Стейнем, которую очень многие мужчины считают привлекательной. Вы производите впечатление успешной, образованной и свободной леди. Полагаю, вы занимаете ответственный пост в крупной организации и получили прекрасное образование. Вы из тех дам, которые читают журнал «Нью-Йорк» дома и «Вог» в кресле у парикмахера; вы выписываете «Арт ньюс», «Новости архитектуры», «Гурман» и «Нью-Йоркер», но у вас никогда не хватает времени, чтобы их прочитать. Мирелла, возможно, я ошибаюсь, но я считаю вас восхитительной женщиной, которая заслуживает в жизни большего. Шик и авантажность хороши уже сами по себе, но если вы захотите выйти за пределы этого мироощущения, я готов вам помочь.
      – Рашид, вы очень хороший, правда, – отозвалась она с искренним восхищением. Она допила кальвадос и откинулась на спинку кресла с мечтательной улыбкой. – Наверное, вы правы, – протянула она, прикоснувшись к его руке. – Наверное, пора сказать «прощай» строгому серому костюму и принять всем сердцем ожерелье из серебряных цехинов. Прощай – академия, здравствуй – Голливуд! Прощай – американский образ жизни, здравствуй – восточный гедонизм! Но знайте, Рашид, я не из тех, кто довольствуется полумерами.
      Рашид был восхищен ее откровенным порывом. Чем дольше он общался с ней, тем сильнее ему хотелось ее соблазнить.
      – Прекрасное начало, – хмыкнул он. – Вернее, два прекрасных начала: ваше отношение к жизни и ко мне. Позвольте мне стать тем человеком, который откроет для вас дверь в широкий мир без границ.
      – И нам хватит на это четырех дней? – удивилась она.
      Они встретились глазами и рассмеялись. Он подошел к ней и помог надеть жакет.
      – Мы очень постараемся. Я могу лишь сказать: «Берегись, мир, Мирелла Уингфилд готова вступить в твои пределы!»
      – Смешно, что вы сказали эти слова. Несколько часов назад я сказала их самой себе.
      Мирелла не удивилась, когда, выйдя из холла, Рашид попросил у нее ключи от ее номера. Их глаза встретились, между ними проскочила искра взаимного понимания. Она смущенно улыбнулась, порылась в сумочке и протянула ему ключи.
      Рашид взял ее под руку и успокоил взглядом, который был призван убедить ее в том, что на него можно положиться. Ее глаза были прикованы к его чувственному рту, а когда она заметила, что он покусывает нижнюю губу, обнажая белоснежный ряд верхних зубов, ей очень захотелось узнать о его намерениях относительно нее.
      Они не проронили ни слова, пока лифт поднимался наверх и пока они шли по коридору к ее номеру. Но это молчание не вызывало у них неловкости. Не было в нем ни восхищения, ни отторжения. Это было похоже на взаимное ощущение сильного сексуального влечения, которое оба могли при желании держать под контролем. Мирелла не помнила, чтобы у нее в жизни было что-либо похожее. В словах не было необходимости. Он использовал только физическую привлекательность и силу своей личности, чтобы заставить ее почувствовать себя слабой, уязвимой и готовой удовлетворить его сексуальные потребности.
      Они вошли в гостиную, где были зажжены светильники. Здесь было уютно, и обстановка очень располагала к общению, чего Мирелла не ожидала. Она заметила на столике у камина два бокала для шампанского, бутылку в серебряном ведерке со льдом и вазу с конфетами.
      Миреллу потрясло, с какой тонкой предусмотрительностью Рашид Лала Мустафа ее соблазняет. Он не оставил для нее ни дюйма свободного пространства для маневра, и это возбуждало ее еще сильнее.
      Она наблюдала, как он разлил шампанское по бокалам, попробовал его и, удовлетворенно кивнув, протянул ей бокал, и они выпили одновременно.
      Затем он взял с блюда конфету, откусил от нее половину, а вторую предложил ей. Она послушно раскрыла губы и разделила его трапезу. Он снял с нее жакет и бросил его на спинку стула, после чего снова наполнил бокалы и, обняв ее за талию, повел в спальню.
      Здесь царил приятный полумрак. Кровать была разобрана, и сбоку лежала ее ночная рубашка. Но что самое удивительное – с другой стороны кровати в ногах лежала аккуратно сложенная черная шелковая мужская пижама. Мирелла была потрясена, но не раздражена такой откровенностью.
      Рашид, в свою очередь, оценил реакцию Миреллы – она даже бровью не повела, когда он, войдя к ней в номер, повел себя как хозяин. Он пристально наблюдал за ней, стараясь уловить малейшее изменение в ее настроении. Она поразила его тем, что никак не отреагировала на присутствие его пижамы в своей постели.
      Дальше они действовали синхронно: подошли к кровати, поставили на столик бокалы, повернулись друг к другу и поцеловали друг у друга руки. После чего оба отступили на шаг и с восторгом наблюдали за тем, как каждый из них раздевается.
      Миреллу восхитило обнаженное тело Рашида. Оно напоминало статую юного античного бога и совсем не было похоже на тело сорокалетнего мужчины. Он был строен и поджар, его широкая грудная клетка, тугие ягодицы и длинные ноги с сильными бедрами, казалось, принадлежали молодому мужчине.
      Он стоял, упираясь ногой в край кровати, и смотрел на нее. Его длинный, возбужденный пенис был выставлен на ее обозрение. Мирелла не могла отвести от него глаз. При этом она видела, как красивы его сильные руки, тонкие пальцы и массивная шея.
      Она потянулась к ночной рубашке, но он произнес тоном, не терпящим возражения:
      – Нет.
      Она выронила ее из рук, как будто обожглась. Он приблизился к ней, и начал нежно ее ласкать. Его пальцы медленно исследовали каждый дюйм ее тела. Он начал с ее лица, затем перешел к шее и плечам. Он не упускал ничего: ни ложбинки под грудью, ни складки под ягодицами. Он действовал расчетливо и сознательно, соблазняя ее по всем правилам эротического искусства.
      Сначала она окаменела. Но это лишь казалось. Внутри она давно уже вспыхнула, как сухая солома. Ее зачаровали вид его тела и его прикосновения. Вдруг он оставил ее и отошел к столику возле кровати, но тут же вернулся.
      – Открой рот.
      Он положил ей в рот кусочек белого шоколада, который незаметно растаял во рту. В ту же секунду он привлек ее к себе и поцеловал в губы. В этот миг она ощутила неземное блаженство от страсти, заключенной в этом поцелуе.
      Он поднял ее на руки и положил на кровать. Прежде чем Мирелла успела понять, что происходит, он уложил ее поперек кровати так, чтобы ему было удобно: под ее ягодицами вдруг оказались мягкие подушки, а ноги были раздвинуты насколько возможно широко. Он не сдержал восхищенного вздоха, когда увидел вблизи ее возбужденное лоно. Одним резким и сильным движением он вошел в нее и насладился влагой, которая говорила о том, что его ждут.
      Для Миреллы такое резкое и сильное проникновение оказалось неожиданностью, и она вскрикнула от боли и восторга. Он настолько властно совершил этот акт, что она испытала оргазм от того, как уверенно и страстно он это сделал. Безусловно, он умел любить женщин: ему ничего не стоило продлить восхитительное ощущение так долго, как ему это было нужно.
      Он заставлял ее подчиняться себе, и Мирелла с радостью это делала, потому что ей это нравилось. Когда они достигли первого оргазма, она едва не задохнулась от восторга. Но через миг она свернулась калачиком и задремала в его объятиях.
      Ночью она просыпалась дважды: сначала в полной темноте она втянула в себя запах его тела и заснула снова; во второй раз она повернулась на бок и долго изучала его спокойное, погруженное в глубокий сон лицо.
      Слезы навернулись у нее на глаза и потекли по щекам, когда она вдруг подумала, насколько он красив. Никогда прежде она не просыпалась в одной постели с таким красивым мужчиной. Пожалуй, такого действительно можно было прозвать «убийцей женщин».
      В этом мужчине присутствовали шарм, обаяние, красота и какое-то дьявольское очарование. Он рассказал ей, что увлекается сексуальной охотой, а также о том, чем она обычно заканчивается. И она знала, что пойдет за ним с рабской покорностью, пока он ее не прогонит. И тут ей привиделись красные сигналы светофора, но она небрежно отмахнулась от них, не желая портить себе настроение.
      Ее последней мыслью перед тем, как заснуть, была мысль о Рокселане. Если это она из могилы так изменила ее жизнь, то хорошо, что к тому же она подарила ей столь приятные ощущения. Она улыбнулась про себя и прошептала: «Спасибо, прабабушка. Надеюсь, я не подведу тебя».

      – Существует несколько годовых отчетов и проспектов компании, в которых отражена ваша собственность, – начал Бриндли. – Большая их часть строго для частного пользования. Но вместе с тем у нас есть огромный список ваших владений. Я не знаю, насколько вы сведущи в том, что касается деловых отношений и денег, но, полагаю, мне следует объяснить, почему у нас не готов портфель документов по вашему делу.
      – Господи, Бриндли, какое счастье, что он не готов! Я очень плохо разбираюсь в делах и в деньгах, но у нас есть адвокат, и при необходимости я могу с ним связаться. Но если честно, я не понимаю, почему мы не можем решить это дело с вами вдвоем. Вы так долго занимались моим наследством, что, можно сказать, оно стало вашим детищем. Я здесь, в Англии, рядом с вами. И если я допущу какую-нибудь ошибку, вы всегда поможете мне ее исправить. Я весьма практичная женщина, в некоторых случаях даже чересчур. Так что можете спорить со мной, переубеждать меня и вообще располагать мной как угодно. Итак, с чего начнем?
      Бриндли никак не мог объяснить себе перемену, которая с ней произошла. Вскоре он нашел ответ: она стала мягче. Вдали от своей работы, от безумного города, в котором живет, она стала намного спокойнее. Она понравилась ему с первого взгляда. Даже тогда, когда она принимала его в своем офисе, упорно отказываясь от фантастического дара, который он преподнес ей на раскрытой ладони.
      – Хорошо, давайте начнем с процедуры. Сначала следует официально передать наследство в ваши руки. Вы должны прочитать завещание и подписать бумаги. Затем мы сообщим всем компаниям, корпорациям и биржевым дилерам, кто является собственником акций, или, если хотите, главным распорядителем. Иными словами, вам предстоит прочесть и подписать чертову прорву бумаг.
      – Думаю, я к этому готова, – улыбнулась она. – Это все?
      – Нет. Когда мы перепишем наследство на ваше имя, нужно будет принять решение отдельно по каждому его пункту. Для этого существует целый штат советников. Я заранее обзвонил их и предупредил. Драгоценности, произведения искусства, фамильные ценности я объединил в одну группу. По-моему, так проще. Как вы считаете?
      – Согласна.
      – Я предлагаю поделить день пополам. Утро для дел, вечер для личной жизни. Не возражаете?
      – Нет.
      – Сегодня я ознакомлю вас с некоторыми бумагами, имеющими непосредственное отношение к вашему наследству. Потом вы возьмете их с собой и изучите дома.
      Мирелла улыбнулась – с тех пор как Рашид вошел в ее жизнь, она была не в силах заниматься чем бы то ни было, кроме него.
      Рашид… Это имя звучало у нее в мозгу. Она изумилась, когда, проснувшись утром, не увидела его рядом. Он исчез вместе со своей одеждой и пижамой. Единственное, что от него осталось, – это запах сандалового дерева, мускуса и шоколада.
      Сидя напротив милого Бриндли в переполненном посетителями офисе, насквозь пропитавшемся спертым воздухом закона, она не могла удержаться от улыбки при мысли о сексуальном запахе белого шоколада. Она вспомнила, как он слизывал растаявший шоколад с ее губ, и невольно заерзала в кресле. Ей стоило огромного усилия сосредоточиться на том, о чем говорил Бриндли:
      – …вы начнете с конца.
      – Что это значит, Бриндли?
      Она смутилась и покраснела, потому что утратила нить разговора и теперь выглядела как полная дура – и все это из-за Рашида Лалы Мустафы. Ей пришлось сделать самой себе серьезный выговор, чтобы впредь избежать таких неловких ситуаций.
      – Я повторяю, Мирелла: аналитик по инвестициям подсказал мне, как лучше разобраться с годовым отчетом. Вам стоит прислушаться к его советам. Прежде всего нужно начинать с конца. Забудьте о первых страницах: то, что вам действительно нужно знать о состоянии ваших дел, находится в конце. Так что начинайте читать доклад аудитора с последней страницы. И если вы наткнетесь на фразу типа «по-нашему мнению, состояние на сегодняшний день соответствует финансовому положению компании», то можете не волноваться.
      – А в каком случае мне следует волноваться?
      – Если вам попадутся выражения вроде «за исключением» или «при условии». Пусть эти слова станут для вас красным флажком и знаком отсылки к сноскам, в которых вы найдете предложение цены, справки о долговых обязательствах, сведения об ущербе или что-нибудь в этом роде. Затем вам следует ознакомиться с анализом операций. Из них вы узнаете о состоянии дел компании и рекомендации по менеджменту. Если мы не сможем сами проработать эти материалы, тогда обратимся за помощью к эксперту. Боже мой, Мирелла, по-моему, вас бросило в жар! Хотите, я открою окно?
      – Да, пожалуйста, Бриндли.
      Он приоткрыл окно, и бумаги на его столе зашелестели, а несколько листков плавно спланировали на пол. Мирелла протянула руку, чтобы схватить один из них, когда он пролетал мимо. Бриндли вернулся к столу и быстро навел порядок.
      – Пожалуй, лучше закрыть окно. Иначе мы обязательно потеряем часть моего наследства в этом вихре.
      Он смущенно улыбнулся в ответ.
      – Бриндли, не смотрите на меня так. Вы же видели мой рабочий стол у меня в офисе. Я уверена, что вы, как и я, в состоянии найти любую бумагу на своем столе даже тогда, когда они разлетаются во все стороны. Кроме того, мне вообще импонирует рабочий беспорядок; это очень в духе Чарлза Диккенса. Мне очень нравится ваш кабинет. Именно так я и представляла себе офис английского нотариуса.
      – Мы не говорим «офис». У нас это называется «контора поверенного». И если вы считаете, что эта комната типична, то подождите делать выводы, пока не увидите остальные. А вам предстоит побывать еще во многих. Сначала мы отправимся в конференц-зал на кофе с бисквитами, где встретимся с остальными служащими конторы. Вы познакомитесь в том числе и с моим отцом, который давно на пенсии, но раньше был непосредственно связан с делом о вашем наследстве. Остальные еще старше, но каждый из них в свое время был вашим опекуном. Они с нетерпением ждут встречи с вами, надеюсь, что и вам она будет интересна. А сейчас почему бы вам не просмотреть список вашего имущества?
      Бриндли протянул ей документ и, сидя на краю стола, ждал, пока она его прочтет.
      Список был длинный, на пяти страницах, и ее потряс размер наследства. Она впервые отдала себе отчет в том, насколько велика ответственность, с ним связанная. Но самое большое впечатление произвел на нее не список компаний, которыми она владела, а разнообразие форм собственности: двадцать шесть банков, пять из которых в Турции, девять на территории исламского мира, не считая банка Гамбро в Лондоне и «Морган гаранти траст компани» в Нью-Йорке с филиалами в Амстердаме и Париже; три фармацевтические компании; двадцать четыре строительные фирмы с известными всему миру названиями; турецкие компании по экспорту сельскохозяйственной продукции; транспортные компании – флот и авиалинии, обслуживающие Европу и Африку. Ей принадлежал также мост, связывающий европейский и азиатский берега Босфора. Кроме того, ей принадлежали нефтяные скважины, обеспечивающие двадцать процентов нефтедобычи страны.
      Мирелла прервала чтение на списке табачных компаний, доход от которых в 1983 году составил триста пятьдесят миллионов долларов, и, побледнев, растерянно взглянула на Бриндли:
      – Господи, я и представить себе этого не могла…
      Он взял список из ее дрожащей руки, снял с вешалки ее жакет и набросил его ей на плечи, после чего вернулся к столу.
      – Я знаю. Я пытался объяснить вам это еще в Нью-Йорке, Мирелла. Для этой цели я дал вам документы, но, вероятно, у вас не нашлось времени, чтобы подробно с ними ознакомиться, иначе вы были бы лучше подготовлены.
      – Бриндли, у меня в голове не укладывается, как на меня могло свалиться такое богатство.
      – Тогда вам имеет смысл покопаться в архиве. Вас ожидает увлекательное чтение – фамильная история, замешанная на интригах, политике, деньгах, социальных и религиозных катаклизмах.
      – Похоже, другого выхода у меня просто нет. На мне лежит моральное обязательство понять, откуда взялось то, что теперь принадлежит мне.
      – Именно это мы с Адамом Кори и пытались вам втолковать.
      Бриндли заметил, что Мирелла смущенно покраснела, и догадался, что между ней и Адамом произошло нечто большее, чем те несколько фраз, которыми они обменялись в его присутствии у нее дома. Очевидно, это случилось, пока он ходил за своей ручкой, забытой в гостиной, а они ждали его у входной двери.
      – Вам не составит большого труда разобраться с архивом, потому что вы владеете всеми языками, на которых они составлены, – английским, французским, арабским и греческим. Однако это потребует времени. Я составляю для вас конспект, чтобы вы могли прочитать эти документы в свободное время.
      Мирелле понравилась эта идея. Бриндли предложил приступить к работе прямо сейчас, потому что прежде чем она покинет стены конторы, завещание будет официально утверждено. Она хотела согласиться, но вспомнила о другой договоренности. У нее было назначено свидание с Рашидом за ленчем, который обещал перерасти в восхитительный вечер и не менее восхитительную ночь.
      Обнаружив утром его бесследное исчезновение, она надела пеньюар и направилась в ванную. Там она нашла целый ворох использованных полотенец, валявшихся на полу, его пижаму и туалетные принадлежности.
      После традиционного душа она вернулась в гостиную, чтобы заказать завтрак. Она рассчитывала найти там записку от него, но обнаружила его самого – он сидел на диване в роскошном костюме и разговаривал по телефону.
      Он говорил по-турецки, но Мирелла поняла, что звонок этот деловой. Он улыбнулся, увидев ее, и по ее телу пронеслась жаркая волна, словно от его прикосновения. Она обошла вокруг столика, сервированного на двоих, а он протянул ей пустую чашку, чтобы она налила ему еще кофе. Все это время он не сводил с нее влюбленного взгляда.
      Он прижал трубку плечом, взял у нее чашку и знаком попросил сесть к нему на колени. Мирелла обняла его за шею и молча ждала, пока он допьет кофе и закончит разговор.
      Положив трубку, он тут же поднял ее снова, чтобы заказать завтрак для Миреллы. В его отношении к ней чувствовалась та же почтительность, что и при первой встрече, словно ночи, которую они провели вместе, и не бывало. Он пригласил ее на ленч и предложил провести вместе остаток дня.
      Она, разумеется, согласилась, потому что хотела этого больше всего на свете.
      Ей пришлось смириться с тем, что Рашид обладает властью над женщинами – той властью, испытать которую мечтает каждая. Она напомнила себе об опасности потерять голову, но ничего поделать с собой не могла.
      – Бриндли, я бы тоже хотела заняться делами уже сегодня, но, к сожалению, не могу. У меня сегодня важная встреча. А как насчет завтра?
      Они договорились о том, что завтра утром встретятся у нее в номере и проработают весь день. Бриндли с улыбкой посмотрел на часы:
      – Что ж, Мирелла, приблизительно через сорок пять минут вы станете мультимиллионершей. Независимой и головокружительно богатой женщиной. Пойдемте в конференц-зал, там уже готовы чай и документы, которые вам предстоит подписать. Там же вы познакомитесь с моими коллегами, которые занимались вашим наследством. Для нас это очень важный и торжественный момент, потому что мы гордимся проделанной работой и тем, что не уронили честь фирмы, выступая в роли ваших опекунов. Послезавтра эта новость станет достоянием прессы и уже не будет вашим частным делом. Наверняка с вами свяжется турецкое правительство. Завтра мы обсудим официальную сторону дела, а пока вы всего лишь наш клиент и находитесь под защитой фирмы.
      Нотариальная контора располагалась в старинном особняке неподалеку от Гросвенор-сквер, обстановка которого несла на себе отпечаток прежних времен и показалась Мирелле мрачноватой. До сих пор она видела лишь вестибюль и кабинет Бриндли, которые поразили ее дорогой антикварной мебелью. Но она оказалась совсем не готова к тому, что ожидало ее в конференц-зале. Огромное помещение с галереей и дорическими колоннами, с высокими окнами, задрапированными красным шелком, с витой лестницей, ведущей на верхние ярусы библиотеки.
      Солнечные лучи пробивались сквозь цветные витражи и серебрили столбы книжной пыли. Бриндли перешел на шепот, чтобы не беспокоить пожилого нотариуса и его юного помощника, которые с головой ушли в изучение каких-то старинных фолиантов:
      – Мы гордимся нашей библиотекой, которая представляет собой одно из крупнейших в мире собраний документов по международному, политическому и военному праву.
      На стенах конференц-зала висели портреты старейших членов фирмы, в том числе и ее основателя, Вивиана Румбольда. Над двумя каминами, расположенными друг против друга, висели портреты королевы Елизаветы Второй и Наполеона Бонапарта.
      В центре зала за массивным столом для заседаний в огромных кожаных креслах сидели молчаливые, немощные старцы. В конце стола стояло пустое кресло для Миреллы, перед которым лежала стопка бумаг, подготовленных ей на подпись. Бриндли торжественно проводил ее к нему.
      После церемонии представления все расселись по местам, и пожилой, царственного вида дворецкий в прекрасно скроенном фраке принес стул для Бриндли и поставил его рядом с креслом Миреллы.
      Мирелла чувствовала себя Алисой, которая только что переступила порог Зазеркалья. Казалось, какая-то волшебная сила перенесла ее назад во времени. Она не могла избавиться от ощущения, что находится в Англии начала века, еще до Второй мировой войны. А когда подали чай и бисквиты и полумрак старинного зала наполнился нежным позвякиванием столового фарфора и серебра, Мирелла представила себе, что присутствует на чаепитии у самой королевы.
      Поначалу все выглядело официально и несколько чопорно, и у Миреллы создалось впечатление, что она проходит посвящение в члены какого-то элитарного клуба, и в любой момент может начаться голосование: вдоль стола пустят ящик, куда действующие члены клуба станут опускать черные или белые шарики. Она вдруг испугалась, что кто-нибудь положит черный шарик и навсегда закроет ей доступ в этот зал.
      Однако после того как чай был выпит и она подписала несколько документов, атмосфера стала более непринужденной. Все расслабились, оживились, завязалась легкая беседа. Каждый из присутствующих считал своим долгом рассказать Мирелле о той роли, которую он лично сыграл в деле о ее наследстве, и посвятить в детали необычных событий, связанных с ним. Двери в прошлое приоткрывались перед ней одна за другой, и она почувствовала, что стремительный поток времени, обращенный вспять, уносит ее все дальше и дальше из настоящего.
      Мирелла что-то шепнула на ухо Бриндли, и в зале тут же появился лакей с подносом, уставленным бокалами игристого шампанского. А покидая этот зал спустя некоторое время, она уже не сомневалась, что в ящике для голосования не оказалось ни одного черного шара. Напротив, она почувствовала себя своей в компании этих милых людей, которые успели раскрыть перед ней самые примечательные страницы истории нотариальной конторы «Румбольд, Грумторп и Риблсдейл». В довершение всего девяностовосьмилетний Ганнибал Грумторп, провожая ее до дверей, пригласил ее посетить его поместье в Дербишире на том основании, что его отец, судя по слухам, имел продолжительную любовную связь с ее прабабушкой Рокселаной, за что был объявлен в Турции персоной нон грата.
      Бриндли и Мирелла вместе спускались по лестнице, и в какой-то момент их взгляды встретились – они поняли, что с этого дня их будут связывать не только деловые, но и дружеские отношения, и что «Румбольд, Грумторп и Риблсдейл» не откажутся и впредь представлять ее интересы, как делали это на протяжении нескольких предыдущих поколений.
      – Мирелла, надеюсь, вы не сочтете это фамильярностью, но мне было ужасно приятно видеть вас в окружении старейших членов нашей фирмы. Для меня это незабываемое впечатление. Уверяю вас, для каждого из этих людей было очень важно дожить до сегодняшнего дня, чтобы успеть передать наследство конкретному владельцу, существующему не на бумаге, а в реальности. Вы, должен заметить, их не разочаровали. А как вы себя теперь ощущаете? Как-нибудь иначе, чем раньше?
      – Да, безусловно. Прежде всего чаепитие в таком обществе произвело на меня сильное и приятное впечатление. Я прикоснулась к какому-то другому миру, иногда мне казалось, что я уже встречалась со всеми этими людьми, когда-то в прошлом, в другом обличье. Это было похоже на путешествие во времени, когда впитываешь в себя события из чужой, но вместе с тем и из своей жизни тоже. Странное, почти мистическое ощущение. Я вдруг обнаружила в себе фамильные черты Оуджи, и мне не стало от этого не по себе, напротив, я не ощущаю их чем-то чужеродным. Я понимаю, что вы имеете в виду, когда спрашиваете о новых ощущениях. Как мне роль наследницы? К ней мне еще предстоит привыкнуть. Вы заранее начали готовить меня к ней, пытались объяснить, что означает обладание таким огромным состоянием. Знаете, я вдруг вспомнила о двух американках-феминистках, с которыми познакомилась совершенно случайно. Мы проболтали несколько часов подряд. Они утверждали, что женщина не будет совершенно свободна до тех пор, пока не добьется материальной независимости и не сможет распоряжаться деньгами по своему усмотрению. Тогда я полностью согласилась с ними, но смысл их утверждения дошел до меня только теперь.

      По пути в отель, где Мирелла собиралась привести себя в порядок перед встречей с Рашидом, она думала о том, что следует безотлагательно связаться с Уингфилд-парком и позвонить Лоуренсу. Этого требовал семейный долг.
      Она невольно улыбнулась, подумав, как непросто ей будет объяснить своим домашним, насколько велико ее наследство и каков его размер в денежном эквиваленте. Понять это в состоянии только Маркус Уэйнбаум. Все ее родственники, как и она сама, не питали к деньгам особого уважения и, возможно, поэтому не умели реагировать на их появление – у них в семье деньги считались вещью необходимой, но недостойной особого внимания и обсуждения.
      Ее отец, Максим, который относился к деньгам так же, как и ко всему прочему в жизни – с философским спокойствием, – наверняка внимательно выслушает ее, осознает факт получения наследства и тут же выкинет его из головы, не вникая в подробности. И это было понятно, потому что отец, что называется, родился с деньгами. В семье Уингфилд из поколения в поколение один сын становился священником или юристом, другой – военным, а третий – предпринимателем. Максиму выпала иная участь: в его времена церковная карьера была заменена стипендией на три поколения вперед, а предпринимательство обратилось в чистые деньги, манипуляции с которыми происходили за закрытыми дверями и считались вынужденной необходимостью.
      Таким образом, Максим никогда не задумывался о наличии или отсутствии денег. Его отец и дед поступали так же. Поэтому, получив по наследству фамильное поместье и прочую недвижимость, но ни цента наличными, Максим воспринял это как должное. Он продолжал вести тот образ жизни, к которому привык, и дети унаследовали эту его беззаботность. Впрочем, теперь все изменится.
      Интересно, что скажет Лили, ее мать? Бог мой, тяжело вздохнула Мирелла. Ее отношения с матерью всегда складывались непросто. Лили обязательно расстроится. Во-первых, потому, что наследство действительно существует, хотя она утверждала, что все это чей-то коварный вымысел – а Лили, как всем известно, не ошибается. Во-вторых, наследство появилось со стороны ее родственников, но ее саму миновало. И третья причина – конечно, деньги занимали на шкале ее ценностей едва ли не последнее место, но происходило это только потому, что у нее их никогда толком и не было. Правда состояла в том, что Лили втайне любила деньги и завидовала тем, у кого есть возможность тратить их не считая.
      Мирелла находила все новые и новые причины, способные огорчить Лили, и настроение у нее совсем испортилось. Мать отличалась патологическим стремлением к власти, ей было необходимо знать, что она самый влиятельный член семейства, хотя на самом деле таковым не являлась. Она считала своим долгом вмешиваться в дела каждого и жила в мире собственных иллюзий по поводу того, что контролирует все происходящее вокруг нее.
      Когда жажда власти в ней достигала апогея, она становилась опасной для окружающих и демонстрировала потрясающее безразличие к судьбам самых близких ей людей. В эти моменты она была способна на самые ужасные злодеяния. Но стоило ей взять себя в руки, как она волшебным образом преображалась, и тогда общение с ней становилось по-настоящему радостным и желанным.
      Вся семья – в том числе и Маркус Уэйнбаум, который давно жил в доме и считался почти родственником, – страдала от фантазий Лили. Она отдалила от себя детей, а потом уверяла себя и всех остальных, что они ее бросили. Она расточала на них любовь и заботу, когда ей этого хотелось, и отворачивалась от них, когда им была нужна ее помощь. Она сделала все, чтобы удалить их из Уингфилд-Парка, но они все равно стремились в отчий дом, потому что любили мать, несмотря ни на что, – как это делали и отец, и Маркус.
      Лили была единственной неудачницей в семье, и каждый старался сделать так, чтобы она этого не чувствовала. Впрочем, задача эта оказалась не такой уж трудной, поскольку Лили была настолько тщеславна и самовлюбленна, что запросто могла обвинить «Бостон глоб» или любую другую газету, которая обошла ее выступления хвалебной рецензией, в зависти к ее успеху и в нежелании признать тот факт, что такая красивая женщина, как она, может быть еще и талантливой пианисткой.
      Лили вышла замуж за Максима по любви. То, что этот брак оказался для нее выгодным со всех сторон, не говоря о материальной, Лили воспринимала как приятное и важное дополнение к любовным отношениям. Тот факт, что ее муж со временем должен был войти в тройку выдающихся философов своего времени, занимал ее, но не более того. Лили была уверена, что ее брак состоялся во всех смыслах. Однако положение вещей стало постепенно изменяться, и началось это еще до рождения Миреллы.
      Настоящим шоком для Лили стало изменение финансового положения семьи после смерти тестя, когда Максим вступил в права наследования. К тому времени Лили уже успела привыкнуть к возможности тратить столько денег, сколько ей хочется. Она давно забыла о том, что когда-то считала себя «бедной родственницей» в семействе Максима. Тем более что с тех пор муж утратил важные позиции в бостонском свете, зато далеко продвинулся в своей работе и вышел на международный уровень, который позволил ему общаться с самыми интересными людьми эпохи.
      Хотя Лили радовалась успехам мужа и наслаждалась тем, что круг ее близких друзей состоял сплошь из знаменитостей, она не переставала считать себя в каком-то смысле обманутой и с нетерпением ждала, когда же Максим наконец завоюет главный приз. Она не сомневалась в том, что он этого достоин, и в то же время относилась к нему как к неудачнику, не способному заработать достаточно денег, чтобы вести тот образ жизни, которого требует их положение. Кроме того, ее раздражало его упорное нежелание продать что-нибудь из фамильных ценностей, пожертвовав частью наследства ради жены и детей.
      Лили была единственным человеком в семье, который верил в то, что деньги обладают настоящей властью. Она считала также, что их постоянная нехватка является главной причиной, по которой она не может стать настолько влиятельной, насколько ей бы этого хотелось. В редкие, к счастью, моменты полного помутнения рассудка она обвиняла свою семью в том, что она стоит на ее пути к успеху, и даже доходила до откровенной ненависти к людям, которых всегда любила.
      Перспектива разговора с Лили пугала Миреллу, и она подумывала о том, что не будет ли лучше для всех, если эту новость сообщит ей Маркус, который отличался и тактом, и терпением. Когда Лили поверит, что наследство действительно существует и измеряется доходом в сорок миллионов в год, она, пожалуй, признает, что Мирелла добилась в жизни успеха. Но тут же решит, что дочь теперь начнет претендовать на ее место. Это, несомненно, повлечет за собой психосоматический припадок, после которого Лили надолго сляжет в постель. Мать всегда прибегала к такому сценическому эффекту, когда хотела притвориться слабой и беспомощной, чтобы в полной мере насладиться своей властью над домашними.
      Мирелла нахмурилась, вспомнив свою первую реакцию на сообщение о наследстве. Переходя через улицу, она едва не попала под автомобиль, погруженная в мысли о том, как часто она отказывала себе во многом только ради того, чтобы не раздражать мать и оградить и себя, и ее от неминуемой вспышки ярости, грозящей неприятностями всей семье.
      Пронзительный сигнал клаксона вывел ее из задумчивости, и она сосредоточилась на предстоящем звонке: сначала отцу, потом Маркусу, потом матери (в зависимости от результатов разговора с Маркусом) и брату Лоуренсу. Она представила, как расскажет Маркусу о деньгах, и развеселилась.
      Маркус Уэйнбаум, искусствовед и философ, однажды появился в Уингфилд-Парке в качестве помощника отца и с тех пор прижился там, периодически принимая на себя заботы о благополучии семейства, раздираемого жуткими противоречиями. На протяжении многих лет в его ведении были коллекция произведений искусства и антиквариата, парк старинных автомобилей и бипланов. Кроме того, он находил время и силы на то, чтобы решать их финансовые проблемы, окружать всех заботой и еще помогать Максиму в его научной деятельности. Как приятно будет спросить у него: «Маркус, сколько миллионов тебе нужно на ремонт ангаров, устройство автомузея и починку крыши?» Или просто сказать: «Вот тебе двадцать миллионов. Дай знать, если понадобится еще».
      Мирелла вспомнила, как в детстве они без конца спорили с братом, пытаясь выяснить, не является ли Маркус любовником их матери. Они имели основания предполагать это, поскольку для Маркуса не существовало секретов в жизни их родителей. Они даже допускали мысль о любовной связи Маркуса с отцом, поскольку знали отцовские взгляды на любовь и секс, которые, по его мнению, не должны были ограничивать всяческие дискриминационные барьеры. Тем более что они нередко замечали, как многие мужчины и женщины проникались к отцу откровенно любовными чувствами, и могли это понять, считая отца неотразимым, блестяще образованным и безупречно воспитанным человеком. Наконец они решили, что Маркус влюблен в отцовский ум, в материнское тело и в обоих этих замечательных людей.
      Тесные доверительные отношения установились между Миреллой, Лоуренсом и Маркусом после того, как в ранней юности у нее с Маркусом завязался бурный роман, который продлился всего год и закончился по их обоюдному согласию, причем брат все это время был их доверенным лицом. Они устыдились не тайных встреч, а просто решили пожертвовать своим увлечением ради более прочных семейных уз.
      Проходя мимо швейцара, Мирелла кивнула ему, и ей показалось, что он улыбнулся ей в ответ чуть более почтительно, чем раньше. Она утвердилась в мысли не откладывать звонок домой, а потом сразу же дозвониться до Лоуренса. Брат был таким же непредсказуемым, как отец, красивым в мать и упрямым, как Мирелла двадцать лет назад. Он обожал Лили и, зная все ее недостатки, прощал ей все. Отец и сестра были для него самыми близкими друзьями. Он всегда старался быть честным с самим собой, и это помогало ему добиваться успеха во всех начинаниях.
      Открывая дверь номера, Мирелла передумала и решила позвонить сначала Лоуренсу, потом Дине и только затем в Уингфилд-Парк. Но картина, которая предстала перед ней, заставила ее тут же забыть обо всем.
      Комната была завалена коробками с одеждой, тканями, обувью, бельем и всякой всячиной. Коробки разных цветов и размеров, перевязанные подарочными ленточками, были полуоткрыты и разбросаны по полу, диванам, столам… а посреди этого беспорядка стоял Рашид Лала Мустафа с бокалом шампанского в одной руке и дамской туфлей в другой. Его лицо освещала самодовольная улыбка.
      Мирелла остановилась посреди комнаты, не зная, что сказать.
      – Рашид, ты сошел с ума!
      – Да, сошел. Но сделал это мило, весело и экстравагантно, а значит, мое сумасшествие извинительно. – Он протянул ей бокал, обнял за талию и спросил: – Где ты была? Я с трудом дождался, пока ты придешь, чтобы выбрать из этого то, что тебе понравится. Давай выбирать вместе.
      – Хорошо. Но чтобы все это перемерить, мне потребуется целый день. И потом, выбрать одно платье из десятка – очень трудная задача. Разве ты сможешь мне в этом помочь?
      – Еще бы! – Он взял ее за руку и усадил рядом с собой на диван. – Во-первых, ты можешь отослать назад те вещи, которые тебе не понравятся. Я купил их при условии, что они тебе подойдут и доставят радость. – Он начал расстегивать на ней жакет и прошептал в самое ухо: – Это всего лишь маленький подарок в знак благодарности за наслаждение, которое я испытал прошлой ночью. И потом, у тебя есть целых двадцать минут на то, чтобы выбрать, и целая армия помощников…
      Он хлопнул в ладоши, и в комнату впорхнула стайка длинноногих манекенщиц в сопровождении четырех дам-продавщиц.
      – Боже мой! Персональный показ моделей! Рашид, это просто сказочный подарок. У меня глаза разбегаются. Неужели ты правда купил все это для меня? Но ведь это стоит целое состояние! Я не могу принять такой дорогой подарок. Ты сам выбирал вещи?
      Рашид рассмеялся, радуясь тому, что ее реакция оправдала и даже превзошла его ожидания. Он помог ей снять жакет и принялся расстегивать блузку, играя с ней, словно с куклой.
      – Ты можешь принять этот подарок и примешь его, потому что ты женщина и потому что захочешь доставить мне удовольствие. Да, я действительно выбирал все это сам. Я переходил из магазина в магазин и, разглядывая вещи, представлял себе, как ты будешь выглядеть в каждой из них. Это было очень весело. Затем я нанял манекенщиц, чтобы тебе не пришлось прыгать из платья в платье.
      Мирелла обняла его руками за шею и крепко поцеловала, но тут же спохватилась: не слишком ли она расслабилась и не утратила ли бдительности, подпуская его так близко к себе. Она смущенно покраснела и обратила все свое внимание на импровизированный подиум, где перед ней мелькали самые изысканные и дорогие вещи, которые только можно было себе вообразить.
      В какой-то момент Мирелле показалось, что этот круговорот никогда не кончится. Девушкам надоело каждый раз уходить в спальню, чтобы переодеться, и они стали делать это прямо в гостиной, под бдительным наблюдением Рашида и Миреллы.
      Повсюду, куда ни кинешь взор, – обнаженные груди, ноги, ягодицы. Роскошные нагие женские тела заполонили комнату. Такое зрелище было вполне достойно пристрастного внимания Дега или великолепного Де Кунинга, когда он создавал свою знаменитую серию «Женщины» в середине пятидесятых годов. Атмосфера оживленности витала в гостиной, отовсюду раздавались женский смех и непринужденная болтовня. Мирелла подумала о том, что Рашиду удалось устроить настоящую оргию из этого с виду невинного показа мод. Еще через двадцать минут круговорот моделей в ее гостиной подошел к концу.
      – Вот и все. А об остальном я договорюсь с продавцами, потому что все твои пожелания учтены и записаны, – произнес Рашид. – А теперь отправляйся в другую комнату, там тебя ждет парикмахер. Через час и десять минут нам нужно отправляться на ленч в «Коннот», а я намерен переступить порог этого ресторана с самой красивой женщиной в Лондоне. Мария, подайте мисс Уингфилд один из новых халатов.
      Он отдал это распоряжение с такой утонченной, соблазняющей улыбкой, что Мирелла почувствовала, как ее сердце медленно тает. После чего он передал ее в руки парикмахера и стилиста, которые получили распоряжение «сделать из ее прекрасного лица образ, способный вызвать у всех изумленный вздох».
      В следующий раз она увидела Рашида спустя некоторое время в гостиной, которую успели прибрать после показа мод. Все девушки разошлись, за исключением двух, которых Рашид поил шампанским.
      Мирелла вошла в комнату, и их взгляды встретились. Девушки вдруг смутились, словно делали что-то предосудительное. Но Мирелла уже не видела перед собой ничего, кроме глаз Рашида, в которых застыло неподдельное восхищение, вызвавшее в ее душе единственное желание – сделать все, чтобы доставить удовольствие этому мужчине, способному угадать и претворить в жизнь самые сокровенные ее желания.
      Мирелла с трудом узнала себя в зеркале – результат усилий парикмахера и стилиста не поддавался описанию. Разумеется, у нее остались те же лицо и тело, но, казалось, откуда-то из глубины ее индивидуальности на поверхность выступила настоящая природная красота. В ее облике появилось то же таинственное очарование, что отличало внешность Греты Гарбо, Роми Шнайдер и Шарлотты Ремплинг. Мирелла обнаружила даже некоторое сходство с Элизабет Тейлор, Рэкел Уэлч и Софи Лорен – не потому, что в ней появился налет звездной неприступности, а просто потому, что у нее появилась возможность угадать похожие черты в собственном облике.
      Прежде, глядя на себя в зеркало, она видела лишь клерка крупной международной организации, занятого продвижением по службе и проблемами карьерного роста. Но самый известный лондонский стилист шестидесятых не утратил легкости прикосновений и профессиональной зоркости глаза. Мирелла не понимала, как посредством стрижки можно было сделать так, чтобы она выглядела лет на десять моложе. Форма ее прически удлинила и подчеркнула линию шеи, придала утонченность подбородку и хрупкость плечам. У нее было такое чувство, как будто она впервые в жизни побывала у парикмахера.
      Мирелла потратила много времени, чтобы выбрать одежду для ленча. Наконец она остановилась на костюме, который был элегантен и сексуален, шикарен и в то же время подчеркнуто женственен.
      По ее мнению, она выглядела потрясающе – на ней никогда не было одновременно такого количества эксклюзивных ярлыков, – и это доставляло ей огромное удовольствие. Она медленно шла к Рашиду, осознавая, что неотразима. Она непринужденно улыбалась, наклонив голову, и наслаждалась любовной игрой. Она была совершенно счастлива, кокетничала напропалую, понимая, что он не в силах противиться ее женскому очарованию.
      Манекенщицы постарались покинуть комнату как можно быстрее и незаметнее. Мирелла проводила их взглядом, после чего горделиво запрокинула голову, уперла кулак в бедро и продефилировала перед Рашидом не хуже, чем настоящая модель на подиуме. В ее поступи было столько соблазнительной, зрелой женской красоты, что он не мог оторвать взгляда от ее разлетающихся волос, полных губ и изысканных форм тела. Он вдруг увидел в ней нечто сумасбродное, бесшабашное и дикое, что раньше глубоко скрывалось под внешне нейтральным и сдержанным обликом.
      Ее внутренний мир вдруг обнажился и заявил о себе. Рашид изумился тому, что при всей ее самоуверенности в ней не оказалось и намека на тщеславие. Как только он обнаружил это, у него исчезли все желания, кроме одного – соблазнить Миреллу Уингфилд как можно скорее.
 
      Последующие дни и ночи с Рашидом были овеяны сказочной дымкой романтических отношений. Ужины при свечах, завтраки с близкими друзьями, официальные приемы, бал в Букингемском дворце – все эти мероприятия были пронизаны нежными любовными отношениями, которые выражались в словах, жестах, взглядах. Все это время он ни на мгновение не отступал от своей роли изысканного соблазнителя.
      Не проходило дня, чтобы он не дарил ей подарков. На следующее утро после модного шоу она нашла на подносе с завтраком бархатную коробочку с серьгами – двумя великолепными жемчужинами в золотом обрамлении. А однажды, когда они прогуливались по Сент-Джеймс-парк, он спросил у нее, который час, и, перехватив ее руку, снял старые часы на ветхом кожаном ремешке и заменил их новыми – на золотом браслете, с белым фарфоровым циферблатом – эксклюзивной работой Картье.
      Во время одного из их многочисленных любовных свиданий, в тот момент, когда он вошел в нее с яростной страстностью, а она закричала от боли и наслаждения, он приподнял ее и посадил себе на колени. Не прекращая ритмичных движений, он вытащил из-под подушки нитку отборного жемчуга и надел ее ей на шею. Проснувшись утром, Мирелла обнаружила, что ниток три.
      Их эротическая связь была столь же экстравагантной, как и его подарки и способы их преподносить. Его интимное поклонение ей не знало границ; он то впадал в безудержную дикую страсть, то обволакивал ее нежными ухаживаниями – и то и другое приводило Миреллу в восторг. Он очень тонко угадывал ее сексуальные фантазии и тут же претворял их в жизнь, заставляя ее чувствовать себя более женственной и возбуждающей, чем когда-либо прежде. Ему удалось проникнуть в самые сокровенные уголки ее сердца, затронуть самые чувствительные струны души и тем самым сделать ее очень уязвимой и подвластной его воле.
      Журналисты преследовали их повсюду, посвящали им целые колонки в светской хронике. Они восхищались новой избранницей Рашида Лалы Мустафы и сочувствовали его прежним подружкам, которых он оставил ради американки, превратившейся вдруг из скромной служащей ООН в мультимиллионершу. Они задавались вопросом, как долго продлится эта связь и когда же наконец самый завидный в мире холостяк и один из самых выдающихся в мире плейбоев в очередной раз заменит объект своего внимания новым.
      Миреллу же все эти вопросы не волновали. Она никогда не относилась к связи с Рашидом иначе чем к легкому роману, который естественным образом закончится, как только она вернется в Нью-Йорк. Она позволила ему соблазнить себя и получала удовольствие от его ухаживаний, но понимала, что они не созданы друг для друга… тем более что с каждым днем она все сильнее тосковала по Адаму Кори. Воспоминание о краткой и ослепительной, как удар молнии, любви вклинивалось в ее роман с Рашидом. Чем сильнее она старалась выбросить из головы Адама, тем прочнее он утверждался в ее мыслях. В конце концов она поняла, что обречена нести по жизни любовь к Адаму как невидимую вторую кожу. Он сумел завладеть ее сердцем. Мирелла жестоко терзалась, заставляя себя не мечтать о будущем, и от отчаяния все сильнее тянулась к Рашиду, не забывая при этом в редкие минуты одиночества заниматься делом о наследстве.
      Так что даже если бы Мирелле захотелось потерять голову – что было вовсе не так, – на нее теперь была возложена новая ответственность, связанная с положением богатой и влиятельной леди.

      Тем, что помешало ей окончательно погрузиться в радужный мир любовных фантазий, и помогало балансировать на грани реальности, не поддаваясь эротическим чарам Рашида, были отношения с людьми, связывающими ее с прошлым и настоящим.
      Однажды, когда они с Рашидом собирались на ленч в «Коннот», раздался телефонный звонок.
      – Пусть звонит, – отмахнулся Рашид. – Не хочется опаздывать.
      – Нет, я так не могу. Я никогда не могла проигнорировать звонящий телефон, это не в моих правилах. Я должна поднять трубку и хотя бы сказать, что занята и не могу разговаривать.
      Разговор действительно оказался кратким.
      – Алло.
      На какой-то миг в трубке повисла полная тишина, потом она услышала голос Пола:
      – Ты поступила со мной как последняя стерва, Мирелла! Это недостойно тебя и наших отношений. Я снял для тебя дом на побережье, надеясь, что мы сможем видеться чаще, и я считаю, что нам стоит осуществить этот план. Предупреждаю, это лето может стать для нас последним, если ты не изменишь своего поведения. Я не буду больше звонить, подожду звонка от тебя.
      – Не жди, – ответила она и, повесив трубку, в последний раз взглянула на себя в зеркало, взяла Рашида под руку, и они вышли из комнаты.
      Этот телефонный разговор, во время которого она произнесла всего три слова, оказался для Миреллы решающим. Теперь она поняла окончательно, что не любит ни Пола, ни Рашида. И еще она открыла для себя, что отношения, хорошие или плохие, если они серьезные, остаются с людьми даже после разрыва. Следующая мысль больно кольнула ее в сердце: если отношения служат лишь для удовлетворения ее желаний и потребностей в данный момент, а также устраивают ее партнера, она склонна к тому, чтобы преувеличивать их значимость и выдавать желаемое за действительное. Эгоистичный склад натуры заставил ее когда-то пойти на разные женские ухищрения, чтобы внушить себе, что их отношения с Полом называются «любовь» – только потому, что именно любви ей в жизни и не хватало. Связь с Адамом Кори дала ей представление о том, какой на самом деле бывает любовь, и теперь она созрела для того, чтобы ждать чуда, зная, что не пропустит его и не перепутает ни с чем другим. Она поклялась никогда больше не забивать себе голову пустыми фантазиями.
      На следующий день после того, как ее официально объявили наследницей, в ее номере появился Бриндли, держа в руке кейс с документами. Рашид рассердился, узнав, что она не отменила деловую встречу с поверенным, чтобы поехать с ним на верховую прогулку за город, и оставался с ней до самого прихода Бриндли. Так они встретились впервые.
      Сказать, что Бриндли был поражен переменой, которую обнаружил в Мирелле, и тем, что застал в ее номере красавца турка, – значит ничего не сказать.
      Их краткая встреча развеселила Миреллу. Бриндли не сводил с нее восхищенных глаз, а Рашид сверлил недовольным взглядом толстые тома архива, которые внесли в комнату двое помощников. Впрочем, стоило Рашиду посмотреть на Миреллу, как раздражение в его взгляде тут же исчезло.
      Мирелле вдруг показалось странным, что с тех пор, как при их первой встрече Рашид упомянул о наследстве, он больше никогда этого не делал. Она была не настолько тщеславной, чтобы предположить, что стоило ему уложить ее в постель и насладиться ее телом, как он забыл о ее миллионах.
      В ее сознании прозвенел маленький сигнал тревоги. Она представила Рашиду Бриндли как своего поверенного и человека, разыскавшего ее и сделавшего все, чтобы таинственное состояние попало в руки законной наследницы.
      – Последние два дня были восхитительны, и я совсем забыла, что теперь стала очень богатой и могущественной дамой. Ты знаешь об этом, Рашид?
      – Разумеется! Одного взгляда на тебя достаточно, чтобы догадаться об этом.
      Он наклонился и поцеловал ей руку. Магнетическое притяжение его глаз не оставило Миреллу равнодушной. Она не могла противиться власти этого мужчины. Он пообещал вернуться в семь вечера, и она испытала разочарование, увидев, как он спокойно уходит от нее. Искренность его поведения на время изгнала недоверие из ее сердца.
      Эта встреча заставила всех троих сделать для себя важные выводы.
      Мирелла поняла, что следует оставаться в отношениях с Рашидом самой собой – Миреллой Уингфилд, самостоятельной женщиной и наследницей баснословного состояния Оуджи. Пусть он не считает ее ослепленной страстью дурочкой, которая не догадывается о подспудных течениях в стремительном водовороте его ухаживаний.
      Бриндли увидел перед собой не ту упрямую и несговорчивую американку, которая категорически отказывалась взять на себя ответственность, связанную с наследством, и не хотела ничего менять в привычном образе жизни. Теперь его взору предстала соблазнительная, преисполненная решимости и жажды перемен женщина с авантюрным блеском в глазах. Она была похожа на ту Миреллу, которую он видел в своей конторе, но за последние несколько дней с ней произошла разительная перемена. Она казалась абсолютно уверенной в своей неотразимости и сексуальной привлекательности, что привело Бриндли в восторг.
      Он также почувствовал интерес, который Рашид проявляет к ее семейным архивам, и восхитился тем, насколько дипломатично и решительно она бросила ему вызов. Это свидетельствовало о том, что, даже будучи увлеченной мужчиной, она в состоянии сохранить хладнокровие и здравый смысл в любой сложной ситуации.
      Рашид тоже сделал для себя некоторые выводы из этой встречи. Прежде всего он понял, что Мирелла сомневается в искренности его чувств, несмотря на потрясающие ночи любви, которые они провели в одной постели. Это его не устраивало. Однако приходилось признать, что Мирелла очень умна, и это ему нравилось. Она пристально наблюдала за его реакцией на свой вопрос, но, похоже, все же поддалась его обаянию. Сколь бы умна она ни была, достойным соперником она ему быть не сможет. Лишь одно обстоятельство внушало ему серьезное опасение: ее любопытство, проявленное к семейным архивам.
      Бриндли был слишком хорошо воспитан, чтобы расспросить ее о Рашиде, а сама Мирелла речи о нем не заводила. Бриндли понятия не имел, что это за человек, а поскольку разговора о нем не было, он просто запомнил его имя и перестал о нем думать.
      Реакция Лили на новость о наследстве, которая оказалась еще нетерпимее, чем предполагала Мирелла, вынуждала ее держать себя в руках и не позволяла расслабляться. В тот день, когда они втроем встретились в ее номере, Мирелла решила, что пора сообщить семейству радостную весть. После ее объявления наследницей документы пройдут регистрацию в суде, а затем об этом сообщат все средства массовой информации. Так что откладывать было нельзя.
      Они с Бриндли позавтракали и отметили столь знаменательное событие бутылкой «Шато Латура» 45-го года. Мирелла смущенно извинилась за те слова, что она сказала ему в Нью-Йорке по поводу того, что не допустит, чтобы наследство изменило ее жизнь. После завтрака она сделала первый телефонный звонок в присутствии Бриндли, который вызвался оказать ей моральную поддержку.
      Общение с родственниками прошло безболезненно. Однако в последующие четыре дня после того, как она сообщила им новость, а газеты разнесли ее по всему миру, Мирелла испытала на себе всю тяжесть материнского характера. Лили звонила ей по несколько раз в день, не считаясь с временем суток, и устраивала настоящие истерики, в которых любовь смешивалась с ненавистью, а восторги – со слезами отчаяния. На Миреллу обрушивались то слезы вызывающего глубокое сострадание существа, то проклятия неистовствующего тирана.
      Мирелла тяжело вздохнула и погрузилась в горячую ванну. Растерев себя ароматным гелем, она закрыла глаза и задремала. Какое наслаждение хоть немного побыть в тишине и одиночестве! Она только что вернулась с заседания в конторе Бриндли, где встречалась с ведущими консультантами его фирмы. Если бы кто-нибудь сказал ей раньше, что ее могут увлечь финансовые проблемы, она рассмеялась бы ему в лицо. Однако опыт последних дней показал, что мнения профессиональных юристов и бизнесменов, предлагающих ей разные варианты вложения капиталов, вызывают у нее неподдельный интерес. Только теперь Мирелла почувствовала, насколько привлекательна власть денег. Это дало ей возможность искренне посочувствовать матери, которая всю жизнь мечтала о богатстве и теперь страдала от несправедливости судьбы.
      Мирелла готова была прийти к Лили и честно признаться, что смогла понять ее амбициозные требования лишь тогда, когда рухнула ее многолетняя связь с любовником и когда она по воле судьбы стала наследницей огромного состояния. Оказывается, они во многом похожи с матерью, а различия в их характерах поверхностны. Более того, Мирелла поняла, что в отличие от матери смогла добиться успеха в жизни потому, что никогда не отказывалась от себя во имя любви к сильному и могущественному человеку. Жаль, что сейчас у нее не было возможности ей об этом сказать. Лили была глуха к любым словам, кроме своих собственных.
      Отец и Маркус, напротив, порадовались за нее и проявили готовность оказать поддержку. Каждый на свой лад, они советовали ей, как лучше держаться в данной ситуации. Маркуса больше интересовала финансовая сторона дела, а также коллекции драгоценностей и антиквариата, которые оказались теперь в ее распоряжении. Отец расспрашивал ее в основном об исторической подоплеке состояния и огорчился, когда узнал, что она еще не успела ознакомиться с семейными архивами. Отец и брат единодушно заявили, что она сама должна поставить в известность Лили. Максим дал ей совет бывалого моряка: «Нужно задраить все люки и отдаться на волю стихии – только так можно выдержать бурю». После чего отправился звать к телефону мать.
      Разговор начался вполне мирно.
      – Привет, мама, ты как?
      – Привет, Мирр, все хорошо. Выбиваюсь из сил, стараясь уговорить твоего отца и Маркуса превратить Уингфилд-Парк в новый Тэнглвуд. Они упорствуют и не хотят ничего делать с этим убогим, разваливающимся на глазах домом. Они так яростно защищают его от меня, что становится тошно. Палец о палец не ударят, чтобы вытащить всех нас из нищеты!
      – Может быть, мне это удастся.
      – Тебе? – рассмеялась Лили. – Ты шутишь? Ты живешь на жалованье госслужащей. Ты никогда не умела распоряжаться деньгами, как и твой отец, который понятия не имеет, ни сколько стоит доллар, ни во что его вложить. Если бы не добрый, верный Маркус, мы давно бы пошли по миру. Но когда мне в голову приходит идея, как сделать деньги, она тут же разбивается о ваше упорное нежелание заняться каким-либо делом. Я имею в виду твоего отца и вас с братом. Для вас я всего лишь мать; для остальных – очаровательная жена известного философа, которая оставила сцену и отказалась от всемирной популярности ради того, чтобы исполнять прихоти мужа. Что ж, я еще могла бы добиться успеха в жизни, если бы у меня был собственный Тэнглвуд.
      – Мама, я куплю тебе Тэнглвуд, если ты этого действительно хочешь. Только он будет находиться не в Уингфилд-Парке.
      – Перестань говорить глупости! Вы все меня с ума сведете своими дурацкими шутками. Ты ведь знаешь, я всегда готова расстаться со своими мечтами ради вашего счастья и спокойствия. Хотелось бы мне посмотреть, на что каждый из вас способен во имя блага семьи. Ладно, зачем ты звонишь? Что тебе нужно?
      – Мама, помнишь, несколько дней назад я говорила тебе, что отправляюсь в Лондон, чтобы получить прабабушкино наследство?
      – Ах да, эта сказочная история о сорока миллионах долларов! Дорогая, не огорчайся, каждый хоть раз в жизни оказывается в положении одураченного. Хорошо, что ты послушалась меня и не приняла это близко к сердцу.
      Мирелла тут же почувствовала перемену в ее тоне: раздражение сменилось умильной слащавостью, голос стал мягче и тише. Мирелла вышла из себя и сделала худшее, что могла придумать: она сообщила новость матери напрямик, без околичностей, уверенным и спокойным тоном. Лили общалась со своими домашними именно так, но не терпела подобного тона в обращении к себе.
      – Лили, успокойся и послушай. Я в Лондоне, в отеле «Клэридж». Рядом со мной находится мой поверенный. Наследство реально существует. Я унаследовала состояние, которое дает доход более сорока миллионов в год. Это значит, что ты больше не будешь жить в обстановке аристократической нищеты. Так что можешь навсегда забыть само это выражение, которое ты так любишь повторять.
      В ответ Лили с такой силой швырнула трубку на рычаг, что у Миреллы потом еще долго звенело в ушах. Затем на нее хлынул ураган телефонных звонков, и первый из них состоялся через двадцать минут после того, как мать повесила трубку.
      – Мирелла, нас разъединили, – проговорила Лили сухим, натянутым тоном. – Я приказываю тебе отказаться от этих денег! Они не твои. Если ты их возьмешь, то станешь воровкой.
      – Мама, это просто смешно. Уверяю тебя, все совершенно законно. Послушай, ты всегда хотела быть богатой. Теперь у тебя есть такая возможность.
      – Нет! У меня нет такой возможности! Она есть у тебя. А это несправедливо, потому что наследство должно было перейти к моей матери, а затем ко мне. Я не позволю тебе пальцем прикоснуться к этим деньгам. Как ты можешь спокойно относиться к тому, что меня обкрадывают?
      – Но я готова поделиться.
      – Этого недостаточно. – И Лили снова хлопнула трубку на рычаг.
      Лежа в ванне, Мирелла вспомнила еще несколько отрывков из своих разговоров с матерью.
      – Поскольку ты решила присвоить деньги, принадлежащие моей семье, возвращаться в Уингфилд-Парк тебе незачем. Я прикажу сжечь все твои вещи. Купишь себе новые. Зачем тебе старье при таком состоянии!
      Последний звонок от Лили был в пять утра на следующий день, и после него Мирелла решила, что ей удалось пережить бурю.
      – Я прощаю тебя, – со слезами в голосе вымолвила Лили и повесила трубку.
      Рашид, который был в тот момент рядом, заявил, что, если ее мать еще раз разбудит их в такой час, они переедут в его апартаменты. Он не понимал, почему Мирелла не попросит портье не соединять ее с матерью.
      Мирелла протянула руку к столику и взяла с него зеркало. Она оглядела себя и осталась довольна своим отражением. Нитка жемчуга переливалась у нее на шее, и Мирелла, проведя по ней кончиками пальцев, с улыбкой подумала о Рашиде, о его потрясающей щедрости и о незабываемых минутах их близости. Приходилось признать, что ее тянуло к нему все сильнее. Этот человек интриговал ее, ей хотелось узнать, что кроется в тайниках его души, проникнуть за таинственную завесу его прошлого.
      Именно в этот момент она приняла решение посетить Турцию, побывать в жилище своего экстравагантного любовника, знаменитого на весь мир соблазнителя женщин.
      Мирелла никогда не чувствовала себя счастливее. Она ощущала себя сильной и свободной, объектом поклонения и источником сексуального наслаждения для мужчины – и при этом не испытывала никакой вины.
      Внезапно ей на память пришли слова, сказанные отцом более двадцати лет назад:
      – Ты обладаешь сердцем и духом великого воина-самурая, заключенными в тело красивой, чувственной женщины. Для отца это лучшее, что он может увидеть в дочери, но не думаю, что это так же хорошо для матери, особенно для такой, как Лили. Большинство матерей любят подчинять себе дочерей, отцы поступают так с сыновьями. Только поистине необыкновенные мужчины в состоянии увидеть в тебе и восхититься твоим самурайским духом, моя милая Мирр, а значит, и полюбить. Остальные пройдут мимо тебя или ты пройдешь мимо них. Что касается твоей матери, постарайся отнестись к ней с состраданием. Она замечает в тебе черты истинного благородства, но притворяется, что не видит их, поскольку слишком эгоистична, чтобы отыскать их в себе самой. Ты знаешь, я люблю Лили, но вдесятеро сильнее я люблю ее за то, что она подарила мне такую дочь, как ты.
      С того дня он иногда называл ее «Сам», сокращенно от «самурай», и никто в семье не догадывался о причине такого странного прозвища.
      Это воспоминание пробудило в ней настоящий вихрь мыслей, и первая из них касалась недавней деловой встречи. Прежде всего она решила отказаться от роли дилетантки в вопросах бизнеса, потому что на собственном опыте знала, что таким образом успеха не добиться. Она еще не решила окончательно, станет ли сама заниматься финансовыми вопросами, так как пока они оставались в ведении ее опекунов.
      Она отказалась от предложения о продаже всего ее имущества, поступившего от хорошо зарекомендовавшего себя конгломерата турецких фирм. Они настаивали на немедленной и разовой продаже. Мирелла же считала, что ничего не потеряет, если потратит немного времени, чтобы разобраться в сути вопроса. В любом случае, если ей захочется продать свою собственность, она сделает это в удобное для себя время и на выгодных условиях.
      Мирелла вылезла из ванны и направилась в гардеробную, чтобы выбрать наряд для сегодняшнего вечера. Ей хотелось выглядеть особенно привлекательной – Рашид заказал для них ложу в «Ковент-Гарден», несмотря на то что страстным театралом он вовсе не был. Мирелла же с нетерпением ждала возможности услышать знаменитых Кабалье и Паваротти в «Мефистофеле».
      Мирелла всегда получала удовольствие от уютной замкнутости театральных лож. Интимная обстановка создавала впечатление, что спектакль на сцене разыгрывается только для нее. Она проникалась значимостью своего положения и испытывала род благоговейной благодарности к актерам.
      Вскоре появилась горничная, чтобы помочь ей завершить туалет, и сообщила, что мистер Мустафа уже ждет ее в гостиной. Сердце Миреллы екнуло от предвкушения нового погружения в пучину его обаяния.
      Она уже шла к дверям гардеробной, как вдруг зазвонил телефон. Черт побери, снова Лили! Мирелла нехотя сняла трубку.
      – Мирелла, это твоя мать.
      Судя по такому официальному началу, сделанному напыщенным тоном, буря еще не миновала.
      – Мама, я не могу сейчас говорить. Я ухожу в оперу. Позвоню завтра.
      – В этом нет необходимости. То, что я собираюсь сказать, не займет много времени. Ты утверждаешь, что не можешь отказаться от наследства в мою пользу. Что ж, ты не обязана. Но я тоже не обязана терпеть дольше твое злобное отношение ко мне. Можешь оставить деньги себе и отказаться от своих родственников ради каких-то древних предков. Уингфилд-Парк сможет прожить без тебя и без денег моей бабки. Домой больше не являйся – с наследством или без него; тебе придется долго ждать приглашения, я не скоро смогу простить тебе это предательство. Больше мне нечего тебе сказать.
      На другом конце провода повисло молчание. Лили ждала ее ответа. Мирелла не заставила ее долго ждать:
      – Ну и слава Богу!
      Она повесила трубку и с облегчением вздохнула. Она устала от материнских упреков, но теперь они перестали причинять ей боль.
      Войдя в гостиную, она увидела Рашида, который в задумчивости стоял возле камина. Он улыбнулся и пошел ей навстречу, но она заметила на его лице оттенок какого-то странного чувства, которого не было раньше.
      – Я потрясен, – произнес он. – Ты – живое воплощение чувственности. Это меня немного пугает.
      Он говорил бесстрастным тоном, но слова, слетающие с губ такого красивого, сексуального мужчины, возбудили ее. Ей захотелось обхватить его руками за шею и, подпрыгнув, обвить ногами его талию, захотелось, чтобы он овладел ею быстро и сразу. Она предполагала, что этот загадочный мужчина может быть с женщинами резок, даже груб, но этим он только сильнее их притягивал. Мирелла вдруг догадалась, в чем секрет его сексуальной неотразимости – в уклончивости и мистическом шарме. Во всех его любовных приключениях именно он – а не его избранницы – являлся объектом вожделения, несмотря на то что он старательно изображал обратное.

      Закончился второй акт, и занавес опустился под гром аплодисментов восторженной публики. Зажглись светильники, и меломаны отправились в бар за прохладительными напитками.
      Стук в дверь ложи разрушил колдовские чары, навеянные восхитительной музыкой и голосами Гяурова, Паваротти, Френи и Кабалье. Антракт начался уже давно, но Мирелла продолжала пребывать в магическом оцепенении и, услышав стук, невольно вздрогнула.
      Она обернулась и улыбнулась Рашиду, который в полумраке ложи казался еще более неотразимым, загадочным и внушающим опасение. Он уже давно наблюдал за ней и видел, что она находится под впечатлением от музыки – судя по ее отрешенному виду, можно было безошибочно угадать, что мыслями она далеко отсюда.
      – Наконец-то ты вернулась ко мне, – сказал он и, поцеловав ей руку, пошел открывать дверь.
      Два официанта внесли в ложу маленький столик, сервированный на двоих и украшенный букетом белых орхидей. Рашид приказал наполнить бокалы шампанским и ждать снаружи на тот случай, если им понадобится что-нибудь еще.
      Мирелла поднялась, чтобы немного размять ноги, и стала разглядывать публику. Она заметила, что взгляды некоторых женщин прикованы к Рашиду.
      – По-моему, нет необходимости спрашивать, нравится ли тебе опера. Это очевидно.
      – Я знаю, что ты не любитель театров, и тем более спасибо, что привел меня сюда.
      – Я и предположить не мог, что спектакль произведет на тебя такое впечатление. Ты позволишь сыграть для тебя еще один, в моем собственном исполнении?
      Он прикоснулся к ее ожерелью и провел кончиками пальцев по крупным жемчужинам, не сводя с нее страстного взгляда. Мирелла сознавала, что он подавляет ее волю, приковывает к себе невидимыми цепями. Выбора у нее не было, и ответ мог быть только один:
      – Конечно. Если это доставит удовольствие тебе, то и мне тоже.
      Рашид протянул ей бокал, они чокнулись и пригубили шампанское. Мирелла дрожала от сексуального возбуждения, чутко воспринимая эротические флюиды, которые волнами накатывали на нее. Она вдруг поймала себя на мысли, что они действительно разыгрывают спектакль в ложе, словно на сцене, и наверняка стали объектом внимания для половины публики, сидящей в зале. Она инстинктивно отступила в глубь ложи, и Рашид усмехнулся, догадавшись, что побудило ее так поступить.
      – Ты заставляешь меня чувствовать себя Маргаритой, которая влюбилась в Фауста с первого взгляда. Стоило ему взглянуть на нее, как она стала рабыней его желаний, добрых или злых – не важно.
      – Разве я похож на Фауста? А ты уверена, что я не Мефистофель? Человек ли я, заключивший сделку с дьяволом, или сам дьявол, царь тьмы?
      Рашид явно подшучивал над Миреллой, ему нравилось вступать с ней в словесные поединки – они обостряли чувства и давали возможность устроить разминку для ума.
      – Ты хочешь сказать, что я ужинала с дьяволом? В таком случае я самая удивительная женщина на свете, потому что прошла через это испытание невредимой и не перестала обожать своего дьявола настолько, что даже купила ему кое-что в подарок на память об этом вечере. – Она достала из сумки коробку, завернутую в серебристую бумагу, и протянула ее Рашиду.
      – Это мне? – Он развернул бумагу, в которой оказалась коробка белого бельгийского шоколада. – Очень мило и предусмотрительно с твоей стороны, – улыбнулся он застенчиво. Его пристрастие к сладкому всегда было у них поводом для шуток. – Ты – умная девочка. Можешь есть сандвичи, а я буду наслаждаться твоим подарком.
      Они сели за столик, и Мирелла положила себе на тарелку несколько маленьких бутербродов, а Рашид стал одну за другой разворачивать конфеты.
      – Знаешь, что ты только что сделала своими руками? Казанова и мадам Дю Барри, эти двое прославленных в веках любовников, считали шоколад лучшим средством для повышения потенции. Так что не удивляйся тому, что тебя ждет, когда я съем всю коробку.
      Он с наслаждением впился зубами в первую конфету. Мирелла расхохоталась, когда он не удержался и тут же отправил в рот вторую.
      – Очень вкусно. Пожалуй, я оставлю несколько штук, чтобы съесть их с тобой в постели сегодня ночью. Кстати, почему бы нам не отменить все дела на завтра и не провести в постели весь день? – Он развернул конфету и положил ее в рот Мирелле.
      – К сожалению, это невозможно, – ответила она. – Меня завтра уже не будет в Англии. Впрочем, если ты действительно готов отложить дела на несколько дней, то можешь поехать со мной. Я отправляюсь в Турцию.
      Рашид был потрясен, и неудивительно. Меньше всего он мог ожидать именно такого поворота событий. А Мирелла сознательно сделала это заявление без всякого предупреждения, поскольку считала, что их романтические отношения, хотя и продолжают оставаться волнующими, начали себя изживать.
      – Я несколько встревожен тем обстоятельством, что ты можешь в любой момент просто собрать чемоданы и уехать, даже не поставив меня в известность.
      – Разве я могу так поступить? Просто я решила это совсем недавно, сегодня вечером, когда принимала ванну.
      – Понятно. Но откуда такая странная идея? Мне казалось, что твой единственный интерес к Турции состоит в том, чтобы поскорее продать свою собственность там. А для этого ехать туда незачем. Судя по твоим последним переговорам, продажа – дело решенное. Разве я ошибаюсь?
      – Нет.
      – Тогда в чем же дело? Или ты передумала продавать?
      – Нет, не передумала.
      – Тогда почему бы тебе не подписать все необходимые бумаги здесь и не остаться, чтобы провести время со мной? Почему ты решила ехать в Турцию?
      – Прежде всего по некоторым причинам я не хочу торопиться с продажей. Я сделаю это тогда, когда сочту нужным. Несколько дней ничего не изменят. И потом, я собираюсь в Турцию не по делам, а из-за тебя. Я хочу побывать в этой легендарной стране, посетить город, который ты так любишь. Хочу прикоснуться к твоим корням и, может быть, увидеть и понять то, что сделало тебя таким, каков ты есть. Я никогда не встречала мужчин, похожих на тебя, и вряд ли встречу в будущем. Через неделю я вернусь домой, и мы оба знаем, что наши отношения закончатся. Так что я решила побывать на романтическом, загадочном Востоке прежде, чем это произойдет. Мне бы очень хотелось оказаться там вместе с тобой, чтобы понять тебя лучше, чем это возможно здесь. Кстати, коль скоро я окажусь в Турции, то не грех было бы взглянуть на то, чем я владею. Хотя, сказать по правде, еду я туда не только для этого.
      За пять дней, которые они провели вместе, им впервые пришлось пережить такое откровенное столкновение чувств. И речь не о тех чувствах, которыми делятся любовники в постели. Рашид оказался в затруднительном положении. Он вдруг понял, что еще очень далек от полного подчинения этой женщины своей воле. Она была крепким орешком, и Рашид проникся к ней уважением.
      Однако чего бы он точно не хотел, это чтобы она ехала в Турцию, по крайней мере до того, как подпишет документы о продаже имущества. Ему не пойдет на пользу, если она узнает, что он имеет некое сомнительное отношение к ее наследству. Он понимал, что не сумеет отговорить ее от поездки, не вызвав подозрений. Оставалось одно: ехать с ней и сделать ее своей гостьей, чтобы максимально контролировать ее передвижения по стране. И еще – ему не хотелось прерывать с ней отношения. Он верил, что ничто не помешает ему осуществить свой план.
      Рашид поднялся и, обойдя кресло Миреллы, встал у нее за спиной. Он положил ей руки на плечи и, склонившись, поцеловал в шею.
      – Меня глубоко тронули твои чувства. Конечно, я поеду с тобой. Я сам покажу тебе мой Стамбул. Пожалуйста, предоставь все мне, – прошептал он ей на ухо и, просунув палец под ожерелье, слегка натянул его.
      Он почувствовал, как она задрожала. Это доставило ему удовольствие и еще раз убедило в том, что она находится в его полной сексуальной власти. Но эта женщина не была легкой добычей, она играла с ним на равных: в ней, как и в нем самом, торжествовал дух авантюризма.
      Его руки скользнули ниже, и Мирелла вспыхнула от смущения – его ласки, сколь бы невинными они ни казались, были выставлены на обозрение всего театра. Публичная демонстрация чувств возбуждала ее все сильнее, и ее сердце радостно затрепетало.
      Наконец поднялся занавес. Паваротти, исполнив арию Фауста, в которой тот молит об избавлении от Мефистофеля и от всех искушений, испустил дух. Мефистофель метался по сцене в ярости, потому что проиграл пари с Богом и не смог заполучить бессмертную душу Фауста. Бездыханное тело Фауста было осыпано розами, а поверженный Мефистофель скрылся в глубине сцены, за декорациями – впрочем, ненадолго.
      Тяжелый бархатный занавес опустился, и зрители встали, чтобы наградить актеров бурными овациями. Те вышли на поклон, и вскоре авансцена у их ног была усыпана цветами. Их вызывали семнадцать раз, после чего Паваротти вышел на поклон один.
      У Миреллы на ресницах дрожали слезы восторга, и это были не единственные слезы, пролитые в тот вечер в театре.
      – Рашид, это было божественно! – воскликнула она, оборачиваясь к нему. – Мы должны были тоже принести цветы. Как же мы не догадались!
      – А вот и цветы, – улыбнулся он, вынимая из вазы орхидеи. Перевязав их ленточкой от коробки с шоколадом, он протянул их Мирелле. – Иди сюда, ближе к краю. Я думаю, это для Паваротти?
      Она кивнула в знак одобрения. Рашид больше всего любил ее именно такой: с сияющими от возбуждения глазами, когда она полностью отдавалась во власть своих чувств.
      – Когда я привлеку его внимание, кидай. Целься в грудь, тогда он их поймает. Готова?
      Она снова кивнула. Рашид подумал, что Паваротти и сам заметил бы Миреллу, которая сверкала, как настоящий бриллиант, среди красавиц, собравшихся в этот вечер в опере.
      – Лучано, маэстро, это я, Рашид! – закричал он по-итальянски. – Спасибо, Лучано!
      Тенор повернул голову на крик и улыбнулся Рашиду как старому знакомому. Мирелла бросила букет, и Паваротти поймал его. Он поклонился ей, прижав цветы к груди, а потом скрылся за занавесом.
      – Ты никогда не перестанешь удивлять меня, Рашид, – проговорила Мирелла, когда они выходили из ложи. – Я понятия не имела, что ты можешь быть знаком с Паваротти. Мне казалось, ты не любитель оперного искусства.
      – Так и есть. Но я знаком с Лучано. Мы встречались с ним на вечеринках. Он мне понравился, и голос у него красивый. Вообще-то я люблю хорошую музыку. Только в оперу ходить не люблю.
      Он обнял ее за талию и привлек к себе. Весь вечер она одурманивала его своими обнаженными плечами, туго обтянутыми тонким шелком бедрами и высоко приподнятым лифом, отчего ее грудь казалась больше. Он не мог дольше выносить такой муки: она была слишком близко, слишком соблазнительна – и абсолютно недоступна. Положив руку ей на живот, он прижал ее к себе спиной и шагнул вместе с ней за портьеру. Когда он стал покрывать ее плечи поцелуями, она почувствовала его напряженный пенис своими ягодицами.
      – Завтра ночью в Стамбуле я устрою для тебя такой спектакль, о каком ты и не мечтала. Ты увидишь то, что никогда прежде не видела, сможешь делать такие вещи, какие не снились тебе в самых фантастических снах, испытаешь соблазны, перед которыми не устоял бы даже Фауст.
      Он приподнял ее волосы на затылке и сначала поцеловал, а затем осторожно укусил в шею, отчего по спине у Миреллы побежали мурашки.
      – Прижми меня к себе покрепче, – прошептала она.
      Он исполнил ее желание и возбудился еще сильнее. Столь полный телесный контакт произвел на Миреллу магическое действие, и она стиснула зубами его руку, чтобы не закричать в момент оргазма. Его рассказ о турецких соблазнах и опасное соседство огромного количества людей оказали на нее такое же сильное воздействие, как самые изысканные ласки наедине. У нее подгибались ноги, и, чтобы выиграть время и прийти в себя, она прошептала срывающимся голосом:
      – Ты уже решил, кто ты – Фауст или Мефистофель?
      Он задумчиво посмотрел на нее, и по его глазам она поняла, что его желание не уменьшилось. Его гипнотический, сексуальный взгляд приковывал ее внимание, подавлял ее волю.
      – Я – Фауст, который желал и наслаждался, и снова желал, но никогда не произнес: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно», – ответил он ей цитатой из либретто. – Как там пел Лучано? «Я прикоснулся ко всем земным тайнам, к реальному и вечному, познал любовь девы и богини… Но Реальное оказалось скучным, а Идеал лишь сном». Кто знает, Мирелла! Может быть, я, как Фауст, мечтаю стать королем страны, не знающей раздоров, и посвятить свою жизнь плодовитому народу. Возможно, я кое-что перепутал, и слова эти неточны, но идея верна. Да, я – Фауст, но Фауст, который предпочитает играть роль Мефистофеля.
      Рашид снова поразил ее, на этот раз способностью проникновения в суть жизненных противоречий. Ей нечего было ему ответить. Он нежно поцеловал ее в губы и открыл дверь ложи. Выходя из полумрака на свет, он шепнул ей на ухо:
      – Я заполучу тебя, я не потерплю поражения, как Мефистофель. Завтра ночью в Стамбуле я овладею тобой, и ты станешь моей безраздельно.
      Затем с насмешливой, лукавой улыбкой он натянул у нее на шее ожерелье, так что на мгновение оно стало тугим, как рабский ошейник. Мирелла поежилась, но он тут же выпустил ее, и они присоединились к толпе возбужденных зрителей, покидающих театр.
      Машина Рашида ждала их в длинной веренице лимузинов. Шофер распахнул перед ними заднюю дверцу. Устроившись на сиденье, Мирелла открыла сумочку и достала из нее маленькие блестящие ножницы на атласной ленточке.
      – Посмотри, я всегда ношу их с собой, – проговорила она. – Они рядом даже тогда, когда мы занимаемся любовью в постели. Мне очень нравится мое ожерелье, но помни, у нас обоих есть средства снять его в любой момент: ты можешь открыть замочек своим золотым ключиком, который всегда при тебе, а я могу перерезать нитку. – С этими словами она поднесла ножницы к его лицу и несколько раз в шутку пощелкала ими у него перед носом.
      Они рассмеялись, и пока в темноте салона раздавался их заливистый хохот, каждый из них спрашивал себя: кому удается притворяться более естественно. Рашид поцеловал ее и извлек откуда-то на свет маленькую коробочку.
      – Вот, я собирался подарить тебе это сегодня в постели. Но твое выступление с ножницами показалось мне настолько оригинальным и остроумным, что я не удержался и решил сделать это сейчас.
      Мирелла бросила взгляд на бархатную коробочку и хотела было возразить, но вспомнила, что Рашид просил ее никогда не сопротивляться его щедрости, потому что таким образом она портит ему удовольствие. Ей дозволялось проявлять восторг по поводу очередного дара лишь в постели. По форме коробочки она сразу догадалась о ее содержимом.
      – Вероятно, это наручники. Ты не успокоишься до тех пор, пока не закуешь меня с ног до головы в алмазные и жемчужные кандалы.
      «Боже, – подумал Рашид. – Разве можно сыскать на свете вторую такую красавицу!» Вне всякого сомнения, в ее жилах текла благородная кровь Оуджи. Неудивительно, что именно такие женщины собрали в своих руках несметные сокровища. Он открыл коробочку, и в полумраке блеснул восхитительный браслет, усыпанный жемчугом и бриллиантами.
      Интересно, какие страсти всколыхнулись бы в ее сердце, если бы она каким-то чудом узнала, что является не единственной представительницей своего семейства, которую когда-либо украшали эти драгоценности. Для него было жизненно важно, чтобы Мирелла никогда не проведала о том, что род Лалы Мустафы на протяжении столетий грабит семью Оуджи, самых богатых и влиятельных евреев в Османской империи.
      Было полпятого утра, но Мирелле не спалось после очередного головокружительного вечера и ночи, проведенных с Рашидом. После оперы они отправились ужинать, затем оказались на вечеринке, где было полно друзей Рашида, знаменитостей, чьи имена еще недавно она знала лишь из газет. Ее мало интересовали эти люди, но все же она танцевала и развлекалась вовсю, зная, что Рашид рядом.
      Она танцевала и с принцем Ахмедом Саидом Ваби, с которым ее познакомил на приеме в ООН Дональд Дэвис. Весь вечер Мирелла размышляла над тем, как долго она продержится на поверхности этого мутного светского водоворота. Ее сердце болезненно съеживалось, когда она вспоминала о совершенно ином общении с Адамом Кори, который воплощал в себе чистоту и благородство, глубину и постоянство.
      Чуть раньше в тот же день она случайно подслушала его разговор с Бриндли, когда заходила к нему в контору, и испытала досаду, узнав, что он продолжает заниматься своей жизнью, очевидно, даже не вспоминая о ней. Адам приехал в Лондон всего на один день, чтобы отдать сына в Итон, поводить двух бывших любовниц по магазинам, прочитать свежую прессу, занять почетную должность в Британском музее и пообедать с Бриндли, прежде чем лететь в Стамбул. Он даже не поинтересовался у своего приятеля, как продвигается дело с наследством Оуджи.
      Что бы она сделала, если бы узнала, что Адам Кори занят тем, что приводит в порядок свои личные дела, чтобы освободить в сердце место для новой женщины, для величайшей любви в его жизни?
      Рашид давно ушел в свои апартаменты, чтобы заняться приготовлениями к отъезду в Турцию, и Мирелла лежала в кровати одна. Она повернулась на бок и закрыла глаза. Она очень устала, но заснуть не могла.
      Она думала об Ахмеде, который произвел на нее очень приятное впечатление. У нее выработалось снобистское отношение к мужчинам за то время, пока она пребывала в состоянии так называемой любви к Полу. Вот еще одна область, в которой она сознательно отказывалась от свободы. А как бы ей хотелось встретить человека и полюбить его по-настоящему, настолько, чтобы построить с ним общую жизнь.
      Она вспомнила, что Ахмед говорил что-то… что они с Рашидом не только друзья, но и партнеры. Они подшучивали над ней. Ахмед попросил Рашида продать ему Миреллу, а тот ответил, что она не продается – пока. Ее обеспокоило бы это самое «пока», если бы он не заявил, что она – свободная женщина, но если она хочет пойти с Ахмедом по доброй воле, то он не станет ей препятствовать, а, напротив, примет участие в очередной оргии приятеля. У Миреллы эта идея вызвала стойкое отвращение, но она отказалась в той же непринужденной и шутливой манере, в какой они пытались ее соблазнить. Но обаяние – это одно, а доверие – совсем другое. И если Рашиду она хоть в какой-то степени доверяла, то Ахмеду не доверяла вообще.
      Мирелла попыталась успокоиться и заснуть. Но это оказалось невозможно. Она была слишком возбуждена в преддверии путешествия в Турцию. Ах, Рашид! Ведь он не меньше увлечен ею, чем она им.
      Это правда, но он никогда не сможет стать для нее господином, как для других своих любовниц, потому что она его не любит. Она позволила ему себя соблазнить, и теперь имеет преимущество, потому что знает, в чем суть их отношений. Музыка вчерашней оперы все еще звучала у нее в ушах, и она живо представила себе некоторые сцены спектакля. Она никогда бы не поступила так, как Маргарита, не стала бы подливать сонное зелье своей матери по просьбе любовника. Бедная девушка, она потеряла мать и любовника и в наказание оказалась в аду.
      Последняя надежда на сон улетучилась, и Мирелла поднялась с кровати. Она направилась в гостиную, взяла два тома из архивных документов и отложила их в сторону, чтобы взять с собой в Турцию. Затем выбрала несколько украшений из шкатулки, оставленной ей в наследство, и на мгновение задержалась перед портретом Оттолайн Синан, в который когда-то, на ее счастье, влюбился Бриндли. В чертах лица этой женщины было некоторое сходство с бабушкиным, а также с лицом самой Миреллы. Впервые с тех пор, как обнаружилось таинственное наследство, Мирелла почувствовала, что гордится своим происхождением от этой женщины, принадлежащей далекой, романтической эпохе. В ней вдруг пробудилось ощущение исторической связи времен, в которой находилось место и для ее легендарных предков, и для нее самой.
      Мирелла вдруг ясно поняла, почему все они – Максим, Лоуренс и даже Маркус – так трепетно относятся к Уингфилд-Парку и почему никому из них никогда не приходило в голову продать часть своих владений даже в самых стесненных материальных обстоятельствах. Это поместье связывало их с прошлым, давало ощущение настоящего и вселяло уверенность в завтрашнем дне. Там были их корни, прочное основание, дающее опору в жизни.
      Бедная мама, зачем она так бездарно тратит силы и время, чтобы лишить их всех наследства? Она упорствовала, но никогда не продвигалась в своем намерении ни на йоту – Маркусу чудом удавалось сохранить их имущество вопреки ее мольбам. Лишь Мирелла иногда поддавалась влиянию матери и колебалась в своих убеждениях, но полностью сломить ее Лили так и не смогла. К счастью для Миреллы, мужчины в их семействе оказались более стойкими, а дядя Хайрам вообще оказал ей неоценимую услугу, взвалив на ее плечи бремя забот о доме. И вот теперь прабабушка со своим наследством. Если бы не все эти люди, она наверняка замкнулась бы в своем маленьком мирке, который в конце концов поглотил бы ее, как это произошло с Лили.
      Мирелла содрогнулась при мысли о том, какой она была всего две недели назад, как изощренно обманывала себя, убеждая, что жизнь ее безоблачна и совершенна. Ей понадобилось наследство, чтобы она решилась полностью изменить свою судьбу, заставившую ее ощутить любовь к самой себе, которая обещала быть взаимной. Такую любовь, какую она всегда испытывала к отцу, брату, Маркусу и Дине и какую хотела бы испытывать к матери.
      Она вернулась в спальню и взяла со столика наручные часики: в Массачусетсе сейчас около полуночи. В Уингфилд-Парке никогда не ложатся раньше часа ночи. Мирелле вдруг захотелось позвонить Лили и сказать ей, что она ее любит, что все проблемы утрясутся. Ей хотелось сказать, что она рада представившейся теперь возможности вложить деньги в ремонт их поместья, что только сейчас она поняла, насколько важно для человека хранить связь с прошлым.
      Мирелла сняла трубку и набрала прямой номер Лили. Та ответила не сразу.
      – Алло?
      – Привет, мама, я звоню только для того, чтобы сказать, что люблю тебя.
      – Кто это? – ледяным тоном отозвалась Лили.
      – Мирелла Уингфилд, твоя дочь. – Она досадливо покачала головой, подумав о том, что мать неисправима.
      – Я не знаю никакой Миреллы Уингфилд, и у меня нет дочери, – процедила Лили и повесила трубку.

      Мирелла летела в Турцию с Рашидом на его частном самолете, рассчитанном на двенадцать пассажиров и оборудованном по его вкусу. Салон был разделен на две части: столовая и гостиная, спальня с примыкающей к ней ванной.
      Обстановка поражала роскошью и тонким вкусом, недаром над ней работал один из лучших итальянских дизайнеров. Стены, диваны и кресла были обтянуты мягкой кожей бежевых тонов, повсюду были разбросаны шкуры экзотических животных. Кроме них, на борту было еще четыре человека: два пилота и двое стюардов-суданцев. Как только самолет поднялся в воздух, Рашид повел Миреллу в спальню, распорядившись, чтобы их разбудили за полчаса до приземления.
      Они очень устали, потому что уезжали из Лондона второпях. Рашид настаивал на том, чтобы завтракать уже в Стамбуле. Так что теперь они быстро разделись, залезли в постель и, обнявшись, заснули крепким сном.
      Через три с половиной часа стюард разбудил их и подал шампанское прямо в постель. Мирелла наблюдала за тем, как Рашид высасывает сочную мякоть спелой фиги, и в очередной раз поражалась тому, сколько сексуальной притягательности в этом мужчине. Почувствовав на себе ее взгляд, он улыбнулся и поднес к ее губам разломанный плод. Вкус сладкого, пахучего сока напоминал аромат самой любви. Мирелле хотелось вобрать в себя этого мужчину, поглотить его целиком, как она только что сделала с плодом, но их сексуальные отношения были иного рода – он руководил ею в постели, и ей не на что было жаловаться, поскольку оба получали удовольствие.
      Он поцеловал ее в губы, слизнул с них оставшиеся капельки сока и довольно равнодушно приказал ей смирить любовный пыл, пылающий в ее глазах, поскольку пришло время одеваться.
      Она послушно вылезла из постели, а Рашид лакомился своим любимым шоколадом, пристально наблюдая за ней. Было очевидно, что это зрелище доставляет ему удовольствие. Он попросил ее надеть все украшения, чтобы ступить на землю Стамбула, как новоявленная царица. У него мелькнула мысль, что эта все еще наивная и неиспорченная американка понятия не имеет о том, что размер ее состояния действительно позволяет ей чувствовать себя в этой стране царицей.
      Она закончила туалет и обернулась к Рашиду, ожидая его одобрения. Он поднялся и подошел к ней обнаженный. Приподняв ее лицо за подбородок, он ласково взглянул ей в глаза. Да, такой она ему нравилась – воплощение красоты, элегантности и богатства.
      Мирелла чувствовала себя глупо полностью одетой рядом с нагим мужчиной. Она была похожа на туристку, рассматривающую в музее статую Аполлона.
      – Ты прекрасна как богиня. Но мне бы хотелось видеть перед собой царицу. – С этими словами он вынул из туалетного столика коробку. – Это мой подарок в честь твоего прибытия в Стамбул.
      Он достал из коробки старинное русское украшение, солнце с лучами, в центре которого сиял огромный алмаз. Приколов его на плечо Мирелле, торжественно произнес:
      – Провозглашаю тебя новой царицей Турции.
      Мирелла оглядела себя в зеркале и с трудом узнала в своем отражении ту женщину в строгом деловом костюме, какой всегда привыкла себя видеть. В ее облике действительно что-то безвозвратно изменилось, и она понимала, что не может совмещать в себе черты двух таких разных людей. Повернувшись к Рашиду, она заметила, что выражение его лица стало другим. Она не поняла, что означала эта перемена, но обняла его за шею и крепко поцеловала в знак благодарности.
      Она почувствовала, что его язык ищет соприкосновения с ее языком, а все его тело напряглось, как туго натянутая струна. Сердце гулко заколотилось в ее груди, когда он привлек ее к себе и стал медленно опускать на колени до тех пор, пока ее рот не оказался на уровне его члена. Впервые за все время их близости он позволил ей сделать это. Он видел низменную, животную похоть в ее глазах, когда она с наслаждением сосала его член. Ее удивило то, что он заставил ее плотно сжать губы и не шевелиться, а лишь всасывать в себя его семя. Ему нестерпимо хотелось сорвать с нее одежду и высечь за то, что она вдруг превратилась из царицы в дешевую шлюху. Мирелла дрожала от страстного желания почувствовать его плоть между ног, в самой глубине своего лона. Он отступил на шаг, и она протянула к нему руку, чтобы он помог ей подняться. В ее глазах застыла немая мольба. Он испытывал необычайное наслаждение, отказывая ей в удовлетворении.
      Последняя стадия соблазнения Миреллы Уингфилд началась: все шло по заранее продуманному им плану, если не считать посещения Стамбула. Но Рашид не сомневался, что даже это обстоятельство сумеет обратить себе на пользу. Он прекрасно понимал, что она жаждет ему отдаться. Он видел это в ее глазах, в движениях ее тела, слышал в модуляциях голоса.
      Однако было одно обстоятельство, которое Рашид не учел. Ему самому безумно хотелось овладеть ею, заставить ее извиваться и стонать в экстазе, источать восхитительные соки любви. Ему очень хотелось проникнуть в ее эротическую глубину.
      Они приземлились на небольшом аэродроме в пригороде Стамбула, где их ждал лимузин с шофером, машина для багажа и два человека, которых Рашид называл помощниками.
      Миреллу поразил оливковый цвет их кожи, раскосые глаза, лысые черепа и бычьи шеи. Оба огромные, широкоплечие, изуродованные шрамами: у одного шрам проходил через глаз, у другого была багровая отметина за ухом и на шее. Они были похожи на близнецов в одинаковых черных костюмах, белых рубашках и узких галстуках. Мирелла никогда не встречала людей более угрожающего вида. Она не удивилась бы, если бы выяснилось, что Рашид нанял себе телохранителей из числа турецких борцов.
      Впрочем, Мирелла не думала ни о Фуаде, который сидел впереди рядом с шофером, ни о Дауде, который сопровождал машину с багажом, пока они ехали в город.
      Великолепный особняк Рашида с каменным фасадом был окружен тенистым садом и рядами кипарисов, которые высились за высокой чугунной оградой. Он располагался на самой высокой точке Месрутиет-Каддеси, где, как выяснилось, находились посольства Англии, Франции и России.
      Миреллу неприятно поразило то, что телохранители неотступно следовали за ней и Рашидом даже тогда, когда они средь бела дня гуляли по саду. Стоило им войти в дом, как этих громил сменяли два других, правда, не таких страшных. По приезде их ждал великолепный завтрак из блюд национальной кухни, на котором присутствовали несколько пышнотелых турчанок, стареющий русский князек с безупречными светскими манерами и постоянно слезящимися глазами, а также два красивых молодых египтянина, которые оказались плейбоями того же ранга, что и сам Рашид.
      После завтрака, когда гости разошлись, Рашид произнес:
      – Пойди переоденься во что-нибудь попроще. Я хочу устроить для тебя экскурсию по Мизир-Карзизи. Это Египетский базар, который многие знают как «Рынок специй». Прекрасная отправная точка для знакомства со Стамбулом. Тебе там понравится, потому что это одно из красивейших мест в городе. На рынке до сих пор витают изысканные ароматы Древнего Востока. Оттуда мы поедем смотреть старые мечети. Мало кто из туристов их знает, а между тем это настоящие жемчужины турецкой архитектуры. Потом мы пообедаем в кругу друзей в великолепном ресторане «Пандели», который находится внутри купола, венчающего вход на рынок. А после обеда нас ждет прогулка по Капали-Карси, «Крытому рынку», самому большому и загадочному торговому месту в мире, где ты увидишь представление, которое я тебе обещал. Оно будет совсем не похоже на вчерашнюю оперу. Свою первую ночь в Стамбуле ты запомнишь на всю жизнь.
      Мирелла очень удивилась, когда Рашид попросил ее не надевать дорогих украшений на эту прогулку, а жемчужное ожерелье спрятать под шарф. Это рискованное путешествие могло завести их в самые неожиданные места. Рашида очень удивил ответ Миреллы:
      – Я полностью в твоей власти, но у меня есть одна просьба. Я хочу оказаться посередине Галатского моста на рассвете, когда муэдзин будет созывать правоверных на молитву.
 
      Византия. Константинополь. Стамбул. Какая еще столица в мире была переименована трижды и сумела сохранить при этом все свои вечные символы – экзотику, эротику и восточную роскошь?
      Византия. Константинополь. Стамбул. Как бы ни называли этот город, он всегда пробуждал в душах людей мириады заманчивых образов: источники самых изысканных наслаждений, азиатский образ жизни, темные кипарисовые чащи, мечети и минареты, царские сокровищницы, опасные приключения. Достаточно было услышать рассказы о сказочных дворцах, летних домах из грубо отесанных бревен, посеревших от просоленного воздуха Босфора, и воображение рисовало восхитительные картины турецкой экзотики. А что уж говорить о сладострастных одалисках, раскинувшихся на красочных коврах, об интригах гаремов, о тихо журчащих фонтанах, о легендарной реке Золотой Рог, о цветущих зарослях магнолии и жасмина, о восточных специях – соблазна для глаз, обоняния и вкуса.
      Какой еще город мира стоит на перепутье двух континентов, двух миров, прочно связывая Восток и Запад? Сегодняшний Стамбул – это по-прежнему восточная столица, населенная восточными людьми, которые испытывают влияние западного мира. Впрочем, влияние это ограничено тем, что за плечами у города многовековая восточная история, ислам здесь официальная религия, а сердце и душа города пронизаны духом Малой Азии. Этот город населен людьми, живущими среди теней Византийской и Османской империй, поэтому их характеры и судьбы кажутся еще более выпуклыми, как геммы, заключенные в драгоценное обрамление.
      Город окружен и поделен на секторы водой. И что это за водные артерии! Пролив Босфор, соединяющий Черное и Мраморное моря, отделяет европейский центр города от азиатских окраин. Воды Босфора и Золотого Рога сталкиваются и смешиваются, прежде чем раствориться в Мраморном море.
      Берега Золотого Рога соединяет Галатский мост. На левом берегу реки расположен левантийский портовый квартал Галата, а на правом – царственный Стамбул, высящийся на семи холмах. Если встать в центре моста, можно ощутить себя в самом сердце города и почувствовать пульс его деловой жизни, а с другой стороны – прикоснуться к сокровищам Османской империи. Семь холмов, застроенных мечетями, дворцами и религиозными учреждениями. Пышные соборы с острыми, игольчатыми шпилями концентрируют такую красоту и мощь, которая против воли проникает в душу и наполняет ее мистическим благоговением. А увидеть в этих соборах мрачные, темные силуэты в лучах пылающего закатного солнца, незадолго до того как земля погрузится в ночные сумерки, а небо, перебрав все цвета палитры, остановится на чернильно-сизом, означает, что вам удалось одновременно уловить черты четырех миров: Востока и Запада, сегодняшнего дня и византийского прошлого Стамбула.
      Мысль о смешении времен и культур запала в голову Мирелле, когда она стояла рядом с Рашидом в окружении двух «помощников» в центре Галатского моста. Эту мысль пытался донести до нее Адам Кори две недели назад в Нью-Йорке, когда они лежали обнаженные в объятиях друг друга.
      Миреллу больше не беспокоило постоянное присутствие рядом Фуада и Дауда. Ей даже понравилось бродить по городу в сопровождении телохранителей, которым зачастую приходилось применять силу, чтобы отразить натиск уличных торговцев, пытающихся всучить прохожим свой товар, а также зазывал из кафе и маленьких ресторанчиков. Создавалось ощущение, что по крайней мере половина населения Стамбула толпится на этом мосту.
      Некоторые зрелища оставили в душе Миреллы неизгладимое впечатление: например, продавцы симита – жареных пирожков, обсыпанных кунжутом, – которые проталкивались через толпу в сопровождении торговцев засахаренными фруктами. Повсюду стояли лотки с восточными сладостями: с фисташками и арахисом, жареными семенами кабачков и турецким горохом, миндалем и фундуком. Продавцы шербета с кожаными бутылями сновали туда-сюда, прокладывая себе путь локтями в безбрежном людском море.
      Полчища мальчишек представляли собой особое сообщество. Они разносили чашки с кофе и стаканы с чаем на латунных подносах, демонстрируя чудеса акробатики и эквилибра, позволявшие сохранить в толчее напитки, не пролив ни капли. Существовала отдельная разновидность мальчишек – чистильщики обуви, которые вцеплялись в клиентов мертвой хваткой.
      Низкорослые, смуглые и небритые люди сгибались под тяжестью грузов – бревен, картонных коробок, мотков пряжи, мешков угля, – которые они привязывали к спине и волокли вперед, криками и гиканьем расчищая себе путь. Мирелла подумала о том, что для этих тягловых животных в человеческом обличье нет ничего невозможного, когда вдруг увидела пианино, плывущее среди толчеи на двух волосатых, кривых ногах, обутых в стоптанные сандалии. В следующий момент великолепная реакция Дауда спасла ее от неминуемого столкновения с огромным сервантом с зеркальными дверцами. Она стала свидетельницей столкновения между пятифутовой горой пустых бочек и грудой металлических прутьев длиной в пятнадцать футов. Грохот, который раздался в ту же секунду, напоминал вступление ударных инструментов в симфонию криков, гогота, улюлюканья и шарканья тысяч ног.
      На Миреллу вся эта обстановка произвела удручающее впечатление: все показалось грязным, серым, мрачным, люди – нищими, хмурыми и недружелюбными. Она не увидела того блеска и великолепия, которые обещал ей Адам Кори, ничего из того, что красочно описывали архивы ее предков. Она взглянула на Рашида и никак не могла увязать его образ с толпой турок, поглотившей их на мосту.
      Она перегнулась через поручень и стала рассматривать суда и лодки всех возможных размеров и очертаний, бороздившие воды Босфора. Паром сновал между причалами, перевозя людей с одного берега на другой. Каики, груженные фруктами, рыбой и свежими овощами для местных рынков, играли в догонялки с танкерами и океанскими лайнерами под ливийскими, греческими, турецкими, русскими и иранскими флагами. Суета акватории примешивалась к сутолоке на мосту, и у Миреллы начала болеть голова.
      И вдруг освещение изменилось. Солнце медленно перекатилось через мост и на несколько секунд окрасило все вокруг в теплые тона византийского золота. Гаснущее светило продолжало свой путь, и небо постепенно приобретало сияющий золотисто-розовый оттенок с редкими кроваво-красными проблесками.
      И тогда произошло то сказочное превращение, о котором говорил Адам Кори. В сгущающихся сумерках начало таять столпотворение на мосту, а мистическое освещение пробудило в сознании Миреллы романтические образы, заставившие ее всем сердцем потянуться не к Рашиду, стоявшему рядом и не сводящему с нее влюбленного взгляда, а к Адаму Кори. Она вдруг поняла, что нет для нее на свете человека ближе, чем он, и ни расстояние, ни время не властны это изменить. Это открытие ее поразило.
      Пронзительный крик муэдзина, призывающего правоверных на вечернюю молитву, разнесся над городом и проник в сердце Миреллы. Она взглянула на Рашида, и на глаза у нее навернулись слезы – так болезненно было это мгновенное осознание своего одиночества, отсутствие в жизни истинной любви, к которой она стремилась всей душой.
      Магия момента, как в сказке, спасла ее и принесла успокоение. Она почувствовала себя утешенной и обласканной, как в тот день, когда впервые увидела Адама Кори. Она снова посмотрела на Босфор, и ей показалось, что по серебристо-черной водной глади уплывает прочь какая-то тень, постепенно принимающая очертания человеческого тела. Мирелла вдруг отчетливо поняла, что это покидает ее измученная, истерзанная печалью часть ее души. Она инстинктивно потянулась к ней, но тень обернулась птицей и скрылась в направлении Черного моря.
      Чувство одиночества чудесным образом растаяло вместе с улетевшей морской птицей. Миреллу вдруг озарило: Адам Кори любит ее той любовью, какой она никогда прежде не знала. Сердце забилось у нее в груди, как пойманная птица, мысли смешались, и она совсем не сразу поняла, что любит его так сильно, как никого никогда не любила. Что может быть прекраснее, чем отдать половину своей души человеку, которому это необходимо!
      Рашид схватил Миреллу за руку и сжал ее так сильно, как только мог. Она была теплая, почти горячая. У него вдруг возникло странное чувство, что с Миреллой что-то происходит, что она вдруг как-то изменилась и мыслями она сейчас очень далеко и, возможно, именно в этот момент он теряет ее навсегда. Чем бы ни объяснялась эта странная перемена в ней, ему это не нравилось. Она перестала смотреть на воду и повернулась к нему.
      – Не оставляй меня! – требовательным тоном проговорил он.
      В этот момент раздался оглушительный гудок парохода, проходившего под мостом, и его слова не достигли ее слуха. Он притянул ее к себе и пристально посмотрел ей в глаза.
      – Я не слышу! – прокричала она. – Что ты сказал?
      Но момент был упущен. Он уловил едва заметную перемену в ее взгляде и понял, что внутренне, духовно она уже с ним простилась. Оставалось выяснить, сохранилась ли еще между ними эмоциональная связь. Рашид решил сделать это сегодня же ночью. Однако впервые за все время их общения у него возникло сомнение в том, что ему удастся подчинить себе Миреллу. Сейчас перед ним стояла женщина, угрожающая его образу жизни, – женщина, которую ему следует опасаться. И мысль о том, что он близок к тому, чтобы в нее влюбиться, испугала его. Пароходный гудок затих вдалеке.
      – Так что ты сказал? Я не расслышала, – повторила она.
      – Я сказал, что нам пора идти, – ответил он, еще сильнее сжимая ее руку.
      – Ты делаешь мне больно, Рашид, – поморщилась она.
      Он поднес ее руку к губам и поцеловал ее, затем улыбнулся и, обняв ее за талию, двинулся по мосту. Один телохранитель расчищал им путь, другой следовал сзади.
      – Стамбул подарил тебе один из своих чудесных закатов, как ты и хотела. Даже муэдзин не опоздал ни на минуту и превзошел самого себя. Ты довольна?
      – Да, я счастлива. – Она прижала его руку к своей груди и тихо улыбнулась.
      У дверей многочисленных кафе зажглись переносные газовые фонари, и мост украсила россыпь белых звездочек, напоминающая Млечный Путь. Шипение газа добавилось к какофонии звуков, а запахи керосина и воска смешались с ароматами пряностей. Освещенный ночными огнями Стамбул с того места, где находилась Мирелла, был похож на стоянку первобытных людей, но в то же время выхваченные из темноты огнями соборы и памятники придавали ему сходство с экзотической метрополией. У Миреллы захватило дух от восхищения, и она остановилась.
      – Это очень необычный город, я так рада, что оказалась здесь. Я, наверное, никогда бы не приехала сюда, если бы ты не соблазнил меня в «Клэридже». Рашид, сейчас я переживаю лучшие моменты в моей жизни, и я всегда буду благодарна тебе за это. Впрочем, любые слова благодарности за такой дар звучат банально.
      – Ты права, но они вполне меня устраивают, – ответил он, и они рассмеялись.
      Стоило ей обнаружить, насколько непреодолима сила ее любви к Адаму Кори, как она попросту забыла о существовании Рашида, хотя он все время находился рядом. Тем удивительнее для нее было ощущение эмоционального тяготения к нему. Рашиду удалось снова очаровать ее, подчинить себе, вытравить из ее сознания мысли об Адаме.
      Он надеялся, что еще не все потеряно, и он пока обладает сексуальной властью над ней, правда, непонятно, до каких пределов она распространяется. Он был возбужден и полон энтузиазма, поэтому ускорил шаг, подзывая коробейников, разложивших товары перед богатой, праздно прогуливающейся парочкой.
      К тому времени, когда они сошли с моста и оказались в квартале Эминону, в руках у Миреллы была охапка красных и черных турецких тюльпанов, а также множество кульков с орехами, изюмом и жареными семечками кабачков. По пути Рашид потчевал ее шербетом, симитом и экзотическим блюдом под названием «соловьиное гнездо» – пахлавой в форме птичьего гнезда с фисташками и медом.
      Они шли по булыжной мостовой рыночного квартала, который находился здесь с незапамятных времен, и любовались памятниками и мечетями, укрывающимися в узких лабиринтах улочек, застроенных деревянными домишками с резными решетками балконов и двускатными крышами, которые лепились одна к другой. Теперь, помимо охранников, за ними следовал старый американский «шевроле» Рашида.
      Посреди одной из таких улочек Рашид неожиданно остановился и толкнул низкую дверцу на массивных чугунных петлях, едва различимую в стене дома. Мирелла сделала шаг и оказалась в крохотном внутреннем дворике, освещенном одной-единственной свечой в фонаре. Где-то совсем рядом раздавался плеск воды в фонтане. Рашид прижал Миреллу к стене, навалившись на нее всей тяжестью своего тела. Она едва могла рассмотреть его лицо, но почувствовала его поцелуй на своих губах. Он откинул ее голову назад, ухватив за волосы, и страстно поглощал сладость ее языка, шепча нежные слова. В ее поцелуях таилась не меньшая жажда. Он снял с ее шеи шарф и стал целовать одну за другой жемчужины ее ожерелья, но вдруг прервался и, приподняв ее лицо за подбородок, внимательно посмотрел ей в глаза.
      Дрожащим от вожделения голосом она ответила на вопрос, который он даже не успел задать:
      – Да, я пленница в твоем гареме. Я твоя рабыня и с гордостью ношу это ожерелье, которое стало символом моей рабской покорности. Я полностью в твоей власти и готова разделить с тобой самые недозволенные, извращенные удовольствия.
      – Я должен был узнать это прежде, чем начнется твоя первая ночь в Стамбуле, – прошептал он.
      Они еще долго осыпали друг друга поцелуями, пока их обоюдное страстное желание несколько не поутихло, после чего они покинули приютивший их дворик, и деревянная дверца бесшумно закрылась за ними.
 
      Адам Кори завтракал с пятью турками из Каты, селения, расположенного в диком труднодоступном районе на востоке страны. Дважды в год он совершал в их обществе восхождения – одно на Арарат, другое на пик Немрут-Даги. За неделю до похода он приглашал их к себе в гости в Стамбул, чтобы обсудить маршруты и угостить на славу.
      Страстной любви к восточной Турции и годами, проведенными там на раскопках, он был обязан обилию друзей, которые появились у него в этих краях. Для людей, уроженцев этих мест, было не только почетно, но и радостно разделить успех археолога, который возвращал им древние сокровища, некогда принадлежавшие их предкам.
      Они, как обычно, завтракали на мраморной террасе с видом на Босфор, потому что гости чувствовали себя неловко и стесненно в огромном доме хозяина. Адам постарался сделать так, чтобы трапеза выглядела праздничной: стол ломился от яств, а поскольку гостям религия запрещала употреблять алкоголь, в их распоряжении было достаточное количество гашиша. Они вели неспешную застольную беседу о прошлых приключениях и о тех, что ждут их в недалеком будущем. И когда Адам увидел своего управляющего Турхана, спешившего к столу явно с какими-то новостями, он ни на секунду не усомнился в том, что эти новости будут хорошими.
      Звонили из Лондона. Адам подошел к телефону в садовом павильоне, а когда, поговорив, повесил трубку, несколько минут просидел неподвижно в глубокой задумчивости. Бриндли Риблсдейл просил его о встрече. Он был обеспокоен некоторыми обстоятельствами дела о наследстве Оуджи, и поэтому собирался в Стамбул. Он просил Адама предоставить ему возможность проконсультироваться с ним, и они наметили время их встречи.
      Когда Адам уже возвращался к гостям, телефон зазвонил снова. Это опять был Бриндли:
      – Не знаю почему, но мне кажется, что тебе надо это знать: Мирелла Уингфилд в Стамбуле, в гостях у человека по имени Рашид Лала Мустафа.
      Бриндли тут же повесил трубку после этого лаконичного сообщения, и Адам невольно улыбнулся, представив, какое смущение пришлось преодолеть его приятелю. Впрочем, судя по тону, у Бриндли камень с души свалился после того, как он отважился на этот звонок.

      Мирелла, Рашид и еще полдюжины его друзей пребывали в нирване после обильной трапезы, возлияний и убаюкивающего действия наркотиков. Мужчины курили кальян, а женщины, которым обычай не дозволял делать это публично, – сигареты. Наркотическое опьянение, традиционный восточный способ убежать от реальности, давало ощущение безвременья и позволяло раствориться в волнах собственных фантазий, невзирая на то что переполненный в это время ресторан гудел как растревоженный улей.
      Рашид наклонился к Мирелле и прошептал ей на ухо:
      – Ода-Лала.
      Затем повторил то же самое своей соседке с другой стороны. Мирелла видела, как красавица черкешенка передала эти слова дальше. Они обошли всех по кругу и вернулись к Мирелле. Она знала, что слова эти означают «хозяин ложа», но какой смысл вкладывался в них именно сейчас, не понимала. Не успела она опомниться, как вся компания поднялась и, рассевшись по машинам, помчалась в сторону «Крытого рынка». Там какие-то люди окружили их плотным кольцом и повели в глубь рынка, который производил впечатление города в городе. Фуад и Дауд все время находились на шаг позади Миреллы и Рашида, зорко оглядываясь по сторонам.
      Вдоль бесконечных переходов и извилистых улочек тянулись ряды маленьких магазинчиков. В одних толпились покупатели, другие давно опустели. Они миновали кафе, чайный домик, ателье, банк, полицейский участок и даже информационный центр для потерявшихся туристов. Линии этого огромного торгового города носили исторические названия: Тюрбанный ряд, Сандаловый ряд.
      Мирелле казалось, что она плывет через рынок в каком-то мутном течении, и было очень жаль, что туман в голове не дает ей в полной мере ощутить атмосферу восточной экзотики. Впрочем, в тот момент, когда они оказались в центре рынка, в куполообразном зале, построенном в пятом веке, ее сознание несколько прояснилось. Территория рынка, где хранились наиболее ценные товары и исторические реликвии, запиралась на ночь. Но для Рашида все двери были всегда открыты.
      Одна из их спутниц предложила Мирелле еще одну сладкую вафлю, такую нежную, что она мгновенно таяла во рту, – первую Мирелла съела еще в машине. И снова к ней вернулось ощущение невесомости, словно она парила в воздухе, поднимаясь все выше и выше.
      Когда вся компания переступила порог маленького антикварного магазинчика под названием «Ода-Лала», сознание Миреллы находилось за много тысяч миль от этого места. Один из провожатых открыл потайную дверцу, замаскированную под мраморную стену с фонтаном в форме львиной головы. Оказавшись за этой дверцей, Мирелла поняла, что ее первая, полная незабываемых впечатлений ночь в Стамбуле, как и обещал Рашид, началась.
      Находясь под воздействием наркотиков и возбуждающих средств, усиливающих половое влечение, она воспринимала действительность только на уровне ощущений. Рашид протянул ей руку и провел по темному, слабо освещенному коридору, в конце которого виднелось пятно света, поглощающее их спутников одного за другим. Затем наступила их очередь, и Мирелла увидела перед собой огромный, крытый внутренний двор с высоченными потолками и арками, завешанными серебристым газом, похожим на паутину. Ткань колебалась при каждом дуновении ветерка, волнообразно извиваясь, как делали это полуобнаженные и нагие женщины, отдыхающие на ступенях мраморного бассейна, расположенного в центре зала.
      Рашид медленно приподнял занавес, и перед ними возникло ожившее полотно Энгра. Мирелле никогда не снился сон прекраснее. Прелестные одалиски в тюрбанах, украшенных павлиньими перьями, и поясах, расшитых мелкими бриллиантами; высокая и стройная эфиопка, единственной одеждой которой были браслеты из слоновой кости на щиколотках и предплечьях, двигалась, поражая воображение изысканной грациозностью пантеры. Прекрасная блондинка, похожая на Венеру Боттичелли, танцевала с белоснежной шелковой шалью, которая, прикасаясь к интимным местам, ласкала ее, как нежные мужские руки.
      Миреллу поразила уже немолодая женщина с копной золотисто-рыжих волос и мудрым взглядом зеленых глаз. Она была похожа на патрицианку или на одну из мраморных римских статуй. Соски на ее огромных грудях были выкрашены хной, на лобке, там, где должны быть волосы, красовалась причудливая татуировка.
      – Это Гамаюн, – объяснил Рашид Мирелле с улыбкой. – Имей в виду, что мы пока во дворе. За этими занавесами нас ждет еще много эротических представлений. Мы увидим самые утонченные акты любви на грани самой безумной человеческой фантазии. И все это для нас.
      Пока он говорил, Мирелла не могла отвести взгляда от юной одалиски, горделивой поступью направлявшейся к ним. Она старалась не смотреть на нее, отвлечься, наблюдая за тем, как два араба торгуются из-за девушки, которой на вид едва ли можно было дать лет двенадцать. Это очаровательное дитя искренне веселилось и танцевало для них, откровенно демонстрируя свои прелести, после чего сделка состоялась, и один из арабов передал ее бывшему хозяину пачку банкнот. Происходящее не укладывалось в голове у Миреллы. Неужели работорговля все еще существует? Возможно ли это в современном мире?
      Она хотела спросить об этом у Рашида, но в этот момент одна из женщин приблизилась к нему, и Мирелла почувствовала, что от спутника к ней протянулись любовные флюиды. Женщина встала перед ним на колени, поцеловала ему руку и произнесла лишь одно слово: «Господин».
      Рашид пристально следил за выражением лица Миреллы в эту минуту, после чего взял ее под руку и усадил в кресло под пышно цветущим папирусом. Он помог Мирелле снять жакет, сбросил пиджак и принял из рук нагих рабов бокалы с шампанским. С того мгновения, как к ним подошла обнаженная одалиска, они молча смотрели друг на друга, ощущая, как крепнет в них взаимное сексуальное притяжение.
      Мирелла была эмоционально истощена настолько, что отчаянно желала утолить свою похоть. Его возбуждение достигло предела при мысли о том, что он станет свидетелем ее полной покорности, а затем оттолкнет ее в тот момент, когда зов плоти подавит в ней голос разума.
      Их глаза снова встретились, и Рашид осознал, что не сможет этого сделать. Он не сможет погрузить ее в деспотический мир своих черных фантазий. Он быстро задернул занавес, набросил на плечи Мирелле жакет и вывел ее через дворик наружу, где приказал слуге позвать его телохранителей. Он обнял ее, поцеловал и велел:
      – Отправляйся домой. Я приду позже. Не жди меня. Ложись спать.
      Мирелла была смущена. Она все еще была в его объятиях, и, судя по тому, как он ласкал ее груди и ягодицы, его желание не остыло. Она ни на чем не могла сосредоточиться, не понимала, почему Рашид отсылает ее домой. Она тряхнула головой, чтобы мысли хоть немного прояснились. С одной стороны, она очень хотела остаться, а с другой – не возражала против того, чтобы вернуться домой и отдохнуть. Наркотический дурман мешал ей здраво оценить ситуацию, и она готова была согласиться со всем, что ей предложат: по большому счету ей было все равно, лечь спать или раствориться в череде бурных оргазмов своего любовника.
      Рашид тем временем надел ей на шею цепочку с золотым ключиком от ее ожерелья:
      – Мирелла, послушай, я хочу, чтобы он был у тебя. Я хочу, чтобы ты носила это ожерелье, не ощущая невидимой нити, связывающей нас. Эти жемчуга – дар моей любви. Запомни, никакой человек не может стать рабом против своей воли. А ты не хочешь стать моей сексуальной рабыней. Твое тело тянется ко мне, но твой разум восстает против этого. Я вижу это в твоих глазах и не хочу сделать с тобой то, о чем ты потом пожалеешь. Отправляйся домой.
      Миреллу внезапно оставили силы; она обмякла у него на груди и покорилась судьбе. Она смутно видела его лицо, когда он поднял ее на руки и передал Дауду, приказав охранять ее как зеницу ока, отвезти домой и велеть горничной раздеть ее и уложить в постель.
      – Случилось что-то важное? Я правильно понимаю? – сонным голосом пробормотала она.
      – Правильно.
      Следующие двадцать четыре часа она ломала себе голову, силясь понять, что же все-таки произошло между ней и Рашидом в «Ода-Лала». Она все время балансировала на хрупкой грани между сном и реальностью. Пока Дауд нес ее к машине, она дважды приходила в сознание и чувствовала себя при этом беспомощнее грудного ребенка.
      Приснилось ли ей, что две женщины купали ее в ванне, затем одевали в тончайшую сорочку, укладывали в постель и поили из золотого кубка каким-то терпким напитком? Наркотики сделали свое дело, и ее чувства обострились до предела, а остатки разума улетучились под натиском похотливых желаний. Но снотворное принесло облегчение, и она провалилась в глубокий сон.
      Мирелла протянула руку, но рядом никого не оказалось. Сквозь пелену зыбкого света она различила вдалеке ужасающего вида гиганта с уродливым шрамом через все лицо, который стоял спиной к двери, чуть раздвинув ноги для равновесия. Она снова заснула, а когда очнулась во второй раз, Рашид был рядом с ней. Во сне или наяву, в фантазиях или в снах, когда она видела его лицо, прикасалась к его коже и вдыхала аромат его тела, ей хотелось быть изнасилованной, удовлетворенной. Она видела себя как будто со стороны, когда заставила его лечь сверху, и тогда наконец все ее желания – мнимые и реальные – осуществились.
 
      Мирелла открыла глаза. Она с наслаждением потянулась на мягких шелковых простынях и снова закрыла глаза, чтобы еще поспать. Но вдруг резко вскочила на кровати, потому что не узнала комнату, в которой находится. Совсем не сразу она вспомнила, что гостит у Рашида в Стамбуле и что живет у него в доме. Она откинулась на подушки и попробовала собрать воедино обрывочные воспоминания о минувшей ночи, что далось ей с трудом.
      Город произвел на нее незабываемое впечатление, и особенно закат, который помог ей осознать, что ее связывает с Адамом Кори глубокое, взаимное и еще не до конца изведанное чувство. Однако некоторые фрагменты путешествия по ночному городу шокировали ее. Она призналась себе, что ни за что в жизни не отказалась бы от посещения дворца наслаждений – такого опыта у нее никогда не было и никогда уже не будет. Она понимала, почему мужчины так стремятся туда – чтобы удовлетворить свои сексуальные фантазии. Она готова была даже позавидовать им, тем, кто ощущает себя настолько свободным и раскрепощенным, что могут отринуть все нравственные законы ради эротических удовольствий. А женщины… Мирелла совсем забыла о них – не о рабынях, а о спутницах Рашида и его друзей.
      Затем в ее сознании всплыл еще один фрагмент вчерашней ночи. Она хотела остаться с Рашидом в «Ода-Лала» и погрузиться вместе с ним в сладостное сексуальное безумие, которого никогда не испытывала раньше. Однако он почему-то приказал ей вернуться домой. Она провела рукой по шее и обнаружила, что ожерелье исчезло. Тогда вспомнилось и остальное – ведь он отправил ее домой, потому что не захотел сделать своей рабыней, и отдал ей ключ, чтобы она впредь относилась к его подарку как к знаку любви, и не более. Она посмотрела на туалетный столик и обнаружила там пропавшее ожерелье. И в этот миг на нее снизошло озарение: соперничество, в которое они вступили с Рашидом, закончилось.
      Теперь их связывали другие отношения. Новая игра или что-то иное? Ответа она пока не знала. Одно было ясно: их сексуальное влечение друг к другу не иссякло, о чем свидетельствовала бурная ночь, проведенная с ним после его возвращения из притона. Правда, Мирелла испытывала тошноту, вызванную приемом наркотиков. И еще было неприятно осознавать, что она ничего не помнит, начиная с той минуты, как Рашид отправил ее домой.
      Она сдвинула покрывало и увидела на груди еле заметные царапины, затем, прикоснувшись к соскам, обнаружила, что они потеряли чувствительность, как бывает только после продолжительного и страстного секса. Откуда-то из подсознания выползло воспоминание о том, как она занималась любовью одновременно с женщиной и каким-то мужчиной на глазах у Рашида и как они кончили все трое одновременно. И если разум мог ошибиться, то тело – нет, а значит, все так и было. Она испытала радость оттого, что начинается новый день, обещающий новые наслаждения.
 
      Мирелла нежилась в мыльной пене, лежа в ванне, и думала о всяких пустяках, как вдруг заметила Рашида, который с улыбкой наблюдал за ней, опершись о дверной косяк.
      – И давно ты здесь?
      – Минут пять. – Он подошел к ней и поцеловал в кончик носа. – Доброе утро.
      – Привет, – улыбнулась она, подумав, что жизнь складывается иногда самым затейливым образом: вдруг встречаешь человека, который переносит тебя в другой мир, осыпает сказочными дарами и поклоняется как богине, и ты считаешь этого человека дьявольски привлекательным и не можешь противиться его воле, но при этом совсем его не любишь.
      – Как ты себя чувствуешь? – заботливо поинтересовался Рашид, который казался вполне счастливым и умиротворенным.
      – Прекрасно. С нетерпением жду новых впечатлений.
      – Отлично. Я прикажу горничной подать тебе завтрак. Наверное, ты умираешь с голоду. Ведь с позавчерашнего дня ты ничего не ела, если не считать шоколада.
      – Ты хочешь сказать – со вчерашнего, – поправила его Мирелла, кокетливо вытянув ногу вверх и тщательно намыливая ее.
      – Нет, именно с позавчерашнего, – отозвался он уже в дверях. – Ты не покидала моей постели с тех пор, как Дауд и Фуад привезли тебя домой. А это было позавчера. – Он лукаво усмехнулся и вышел.
      Мирелла долго не могла прийти в себя от этого заявления. Но вот вернулся Рашид с полотенцем, помог ей вылезти из ванны, насухо вытер и поцеловал в макушку. Определенно, между ними установились какие-то другие, более нежные и трогательные отношения.
      – Одевайся, нам надо торопиться. – И он подал ей халат.
      За завтраком он сказал, что собирается отвезти ее к одному антиквару, у которого обычно покупает вещицы с раскопок. Для Рашида у него всегда находятся ценные раритеты греческого и романского происхождения, достойные лучших музеев мира. Экспорт антиквариата из Турции чаще всего скрывается под вымышленным именем, потому что официальное разрешение раздобыть крайне трудно. Те вещи, от которых Рашид отказывается, попадают затем либо в частные коллекции западных миллионеров, либо в известные музеи. Этот бизнес, кроме того что нелегален, еще и очень опасен. Так что Мирелла могла побывать в сказочной пещере Аладдина при условии, что она никогда никому об этом не расскажет. Она заверила Рашида, что унесет эту тайну с собой в могилу, и с наслаждением потянулась, чувствуя себя молодой и сильной.
      – Иногда ты выражаешься чересчур образно, – с неожиданной серьезностью заметил он. – Если ты просто сохранишь нашу поездку в тайне, этого будет достаточно. Но мне совсем не хочется представлять тебя в могиле.
      – А где бы тебе хотелось меня представлять?
      – Это слишком деликатный вопрос, чтобы обсуждать его за завтраком, да к тому же я не хочу, чтобы ты это знала. – Он рассмеялся, и в глазах его заплясали веселые искорки. – Тебя устроит такой ответ: я хочу всегда представлять тебя в своей постели? Такой, какой ты была в последние сутки, – распущенной и похотливой.
      Мирелла покраснела от смущения и уткнулась в чашку с кофе, чтобы не встречаться с ним взглядом.
      – Мне бы тоже хотелось представлять тебя только так, – тихо проговорила она. – Именно поэтому я не понимаю, почему ты отослал меня из «Ода-Лала».
      – Но надеюсь, ты поняла, почему я освободил тебя от игры в «рабыню и господина»?
      – Да, потому что это была всего лишь игра. В этом причина?
      – Именно. А теперь тебе не составит труда додумать остальное.
      Мирелла погрузилась в размышления, поднялась и, подойдя к Рашиду, села ему на колени.
      – Для тебя сексуальное рабство – это не игра, да? Это часть твоей жизни, без которой она была бы неполной. А когда ты понял, что для меня это лишь мимолетное развлечение, ты меня отпустил. Это я могу понять. Но ведь ты знал, что я не просто хотела, а жаждала провести с тобой ночь в «Ода-Лала». И все же ты меня отослал. Неужели то, что происходило прошлой ночью в твоем доме, кажется тебе более пристойным, чем то, что я видела там? Или ты боялся, что я увижу, как далеко ты можешь зайти в стремлении удовлетворить свою похоть? Ты побоялся взять меня с собой в этот ад, потому что испугался сам себя, того, что ты мог со мной сделать. Верно?
      Рашид распахнул полы ее халата, раздвинул ей ноги и стал ласкать нежную плоть ее влажных губ.
      – Для женщины, у которой на все есть ответы, ты задаешь слишком много вопросов. Пусть все идет своим чередом, Мирелла. Ты вступаешь на опасную почву, когда говоришь о моих чувствах и тайных желаниях. Если не остановишься вовремя, ты можешь дорого заплатить за то, что узнаешь. Тебе разве недостаточно того, что у нас такой захватывающий, экзотический роман?
      – Да, Рашид, больше чем достаточно, – ответила она срывающимся от возбуждения голосом, почувствовав его пальцы в глубине своего тела и ощущая приближение оргазма.
      Их губы соединились в жарком поцелуе, в котором была страсть и то, чего не было раньше, – взаимопонимание.

      – Ты выглядишь потрясающе, я просто лопаюсь от гордости! – восхищенно произнес Рашид. – Ни один мужчина не сможет остаться к тебе равнодушным.
      Мирелле польстила его похвала, и сейчас, одеваясь у себя в комнате, она видела, как он нетерпеливо вышагивает возле машины, ожидая ее появления.
      Когда она вышла к нему, он снова оглядел ее с головы до ног и одобрительно улыбнулся. У Рашида было две формы выражения любовного восторга – необузданная страсть или трогательная нежность.
      С того дня, как они познакомились, Рашиду без особых усилий удавалось держать ее в тисках своей властности. Мирелла не уставала поражаться тому, что на нее так сильно действует его личность. Однако это было именно так – одним своим присутствием Рашид мог оградить ее от остального мира и погрузить в свой, невероятно привлекательный мир. Но она всегда была в нем только гостьей, он не допускал ее в свою жизнь. Впрочем, она на это и не претендовала.
      Главным для нее было одобрение Рашида. Ей все время хотелось видеть его восхищенный взгляд. Для нее это был единственный способ отблагодарить его за то, что он раскрыл в ней женщину, избавил от внутренних пут, которые мешали ей жить полноценной жизнью, за то, что он научил ее наслаждаться роскошью и при этом не чувствовать себя преступницей. Приходилось признать, что представления, выработанные ее пуританским воспитанием, рассыпались в прах, столкнувшись с реальностью.
      Рашид объявил, что после визита к антиквару они отправятся на пикник к принцессе Айрин, и Мирелла расцвела в предощущении новых необычных впечатлений.
      Румынская принцесса устраивала пикник в честь годовщины смерти своего супруга. Это событие традиционно открывало светский сезон в Стамбуле. Рашид предложил Мирелле выбрать для нее наряд по случаю столь знаменательного события, но она отказалась. Однако ее собственный выбор не разочаровал Рашида.
      Посетив лавку антиквара, где Мирелла обнаружила множество экзотических украшений, а Рашид оставил приличную сумму денег, они отправились на машине по живописной дороге, вьющейся по утопающему в зелени склону холма, к маленькой деревушке в бухте Босфора. Там они взошли на борт яхты, лакированные и металлические поверхности которой были надраены до зеркального блеска – было очевидно, что к приезду хозяина подготовились на совесть.
      Едва Рашид с Миреллой уселись за столик, накрытый для них на корме, яхта тут же отчалила от берега. Провожать их в плавание вышло полдеревни, добросердечные жители долго махали им вслед. Паруса хлопали над головой у Миреллы, и этот сладостный звук напоминал ей детство, проведенное в родном Массачусетсе. Команда украсила яхту гирляндами цветов, которые наполнили воздух восхитительным ароматом.
      – Хотелось бы мне, чтобы ты сейчас видела выражение своего лица, – улыбнулся Рашид. – Думаю, одна из причин, по которой мне хочется все время тебя удивлять, заключается в том, чтобы почаще видеть тебя такой. Но честно говоря, мы каждый год украшаем яхту в честь пикника, который устраивает принцесса. Цветы всегда разные, но «Азиз» неизменно оказывается одной из самых празднично оформленных яхт. Это своего рода традиция: мы отдаем дань памяти нашим предкам, которые по торжественным поводам обязательно украшали свои лодки и баркасы. Во времена наших бабушек и прабабушек суда в таких случаях драпировали шелком, а гребцов одевали в расшитые золотом и серебром костюмы.
      – Это похоже на сказку, – потрясенно промолвила Мирелла.
      – Я могу рассказать тебе кое-что, действительно похожее на сказку. Мой дед говорил, что твоя прабабушка, Кадин Рокселана, плавала по Босфору на ладье, драпированной голубым шелком, расшитым бриллиантами. Концы ткани свешивались через борт, их утяжеляли серебряные цепи, к которым были прикованы серебряные рыбы с алмазными глазами. Двадцать гребцов, одетых в серебряные ливреи, приводили ладью в движение. В лучах полуденного солнца казалось, что ее влечет в объятия господина косяк рыб, которым нет числа. Мой дед видел ее лишь однажды, будучи маленьким мальчиком. Его отец был любимым калифом султана. Султан потерял голову от Рокселаны настолько, что даровал ей это имя в честь жены Сулеймана Великолепного, которая правила в середине шестнадцатого века, когда Османская империя достигла своего расцвета. Ее прибытие было самым ярким событием в жизни деда: он видел, как ладья причалила, как Рокселана прошествовала по коврам, расстеленным по причалу, и пала ниц перед султаном. Ей позволили подняться и занять место рядом с ним, на низком пуфике возле его ног. Тогда дед и разглядел ее как следует. Его потрясли ее красота, великолепие одежд, благородство осанки. И с тех пор все красивое, что встречалось ему в жизни, он соотносил с красотой этой женщины.
      Впервые с тех пор, как они встретились в «Клэридже», Рашид заговорил с ней о ее семье, и Мирелла с грустью призналась себе, что очень мало знает о своих предках. Она приняла решение как можно скорее позвонить Бриндли, а также продолжить чтение одной из архивных книг, которые привезла с собой.
      Впрочем, Рашид тут же отвлек ее от этих мыслей, взяв за руку и отведя под затканный цветами балдахин.
      – Все, кто приплывает на яхтах к «завтраку на траве», совершают паломничество к Эюпу. Ты знаешь что-нибудь о Эюпе?
      – Только то, что это одно из самых сакральных мест мусульманского мира.
      – Совершенно верно. Считается, что там погребен знаменосец пророка Мухаммеда, Эюп Энсари. Пьер Лоти, французский новеллист, влюбленный в Турцию, частенько сидел на этом холме в чайном домике и смотрел на Константинополь – тогда город назывался именно так. Пикник продолжается с полудня до полуночи, гости собираются у принцессы, а затем отправляются к Эюпу. Мне, как и Лоти, нравится вид, открывающийся оттуда на рассвете – по-моему, это очень романтично. Воды Золотого Рога в это время окрашены в самые нежные пастельные тона, а в прозрачное небо устремляются купола и башни минаретов, сверкающие в розовых лучах восходящего солнца.
      – Похоже, ты любишь этот день?
      – Да. Для меня это день воскресения из мертвых, день новых начинаний, день встречи со старыми друзьями, лучший день весны – день, когда я поклоняюсь святым мощам во имя пророка Мухаммеда и почитания ислама. Меня всегда глубоко трогает визит к Эюпу, и я надеюсь, что ты разделишь мое чувство. Подожди, скоро ты сама увидишь двор мечети с шишковатыми, чахлыми деревьями, целую колонию аистов, соседствующую со стоянкой пилигримов, торговцев, продающих религиозные безделушки. Когда во внутреннем дворике промелькнет белый тюрбан святого, над толпой пронесется восторженный вздох. Готов поспорить, что ты за всю жизнь не испытывала более сильного ощущения, чем то, которое ждет тебя после прогулки по холмам к знаменитой усыпальнице Эюпа. Мы будем пить чай и курить лучшие сорта «Ливанского золота», уносясь в наших мечтах к Аллаху. А затем нам предоставлен выбор: либо вернуться к Айрин по воде или на машине – ее дом уже будет освещен факелами и фонарями, и мы сможем танцевать или ужинать под бархатным пологом или под открытым небом, либо поехать домой. Давай примем решение позже, хорошо?
      – Да. Давай поступим так, как нам захочется, – ответила Мирелла. Почему именно деньги предоставляют человеку такую свободу выбора? Почему она так долго отказывалась признать этот очевидный факт? Максим всю жизнь убеждал ее в обратном, но несколько дней, проведенных с Рашидом, избавили ее от этого заблуждения.
      – Несомненно, у греков тоже есть кое-какие удачные идеи, – заметил Рашид, глядя на то, как один из матросов жарит кусочки осьминога на углях, тлеющих в жаровне прямо на палубе. Мирелла не слышала его, она не отрываясь смотрела на удаляющийся берег. Склон холма был облеплен покосившимися хижинами, посеревшими от непогоды и казавшимися заброшенными из-за закрытых ставней.
      Ее внимание привлек предостерегающий гудок огромного парусного корабля, корпус которого был задрапирован красной тканью с турецкой символикой – звезда и полумесяц, – вышитой золотом. Вскоре он поравнялся с «Азизом». Рашид поднялся со стула и помахал собравшимся у борта, громко выкрикивающим его имя. Из-за корабля выскочил маленький каик, и на его борту появился какой-то человек. Рашид улыбнулся ему, а потом объяснил Мирелле:
      – Это мой давний друг, а его судно – самое быстроходное в Турции в своем классе. С ним его жена и две его любовницы. Уверен, они тебе понравятся. Они очень милы, но слишком озабочены тем, чтобы не отставать от моды.
      Рашид приказал капитану прибавить ходу и вырваться вперед. Тот пытался возразить, что судно празднично украшено и поэтому едва ли сможет развить большую скорость. Однако Рашид настоял на своем, и вскоре «Азиз» оставил далеко позади всех своих конкурентов.
 
      Двухэтажный деревянный особняк принцессы Айрин, фасад которого поблек под натиском просоленных ветров, производил впечатление воплощенной с размахом, но в условиях скудных материальных затрат декадентской фантазии. Вытянутое вдоль берега здание поражало обилием архитектурных излишеств, множество причалов, возле которых толпились суда, вызвало у Миреллы ассоциацию с Венецией.
      Со всех сторон дом окружал необъятных размеров сад, пышно цветущие экзотические деревья отражались в воде, делая жилище принцессы похожим на старинный замок обнищавшего рыцаря, неведомо каким образом оказавшегося посреди Эдема.
      «Азиз» подлетел к причалу на всех парусах и замер возле каменного парапета. Мирелла успела испугаться стремительности, с какой это произошло, но капитан и его команда в очередной раз продемонстрировали свое высочайшее мастерство.
      – Теперь ты узнала, что я люблю ощущать скорость и опасность, – проговорил Рашид. Его глаза возбужденно сверкали. – И убедилась, что со мной тебе нечего бояться. Пожалуйста, приведи в порядок волосы. Тебе предстоит дебютировать в среде стамбульской элиты.
      Он повернулся к берегу, где уже собралась несметная толпа гостей. Его друзья и знакомые прогуливались по саду, пили вино под шелковыми тентами, танцевали в беседках, откуда доносились звуки музыки, – и для каждого у Рашида нашлась приветливая улыбка. Он поправил белую шаль на плечах Миреллы, и его взгляд наполнился неподдельной гордостью, когда он взглянул на жемчужное ожерелье, нежно переливавшееся у нее на груди.
      – Благодарю тебя, – тихо сказал он. – Я надеюсь, что ты надела его для меня, коль скоро ты сама сделала этот выбор.
      Мирелла тщательно подбирала украшения к своему дорогому и очень элегантному наряду, который был уместен и на пышном торжестве, и во время паломничества к святым местам. Теперь же, сняв шаль, она выглядела именно такой, какой Рашид всегда хотел ее видеть, – элегантной и сексуальной.
      Новость о спутнице Рашида и о том, кто она такая, мигом облетела гостей, но беспокойства Мирелле это не доставило, поскольку Рашид не позволял приблизиться к ним тем, у кого на уме было что-то, кроме простого желания с ней познакомиться. Телохранители также охраняли ее покой. Мирелла, разумеется, не догадывалась, что все, с кем она встречалась в Стамбуле, были тщательно отобраны Рашидом с единственной целью – не дать ей сблизиться ни с кем, кто проявил бы заинтересованность ее влиятельным положением в международных финансовых кругах. Он привез ее на этот прием не только потому, что ни за что не пропустил бы его, но и потому, что хотел продемонстрировать свою власть над Миреллой. Это должно было успокоить его компаньонов, которые уже начали испытывать беспокойство из-за того, что она до сих пор не подписала документы о продаже своего имущества.
      – Ты выглядишь обворожительно. Покупая тебе это платье, я пытался представить себе, как ты будешь в нем смотреться. Должен заметить, что результат превзошел все мои ожидания. Жаль только, что среди твоих жемчугов не блистают сегодня алмазы. Я должен был об этом позаботиться.
      – Я сама об этом позаботилась.
      С этими словами Мирелла достала из сумочки алмазное ожерелье из двух нитей, в центре одной из них сиял крупный рубин, а в другой – изумруд с гербом Оуджи. Она протянула его Рашиду и вдруг заметила какой-то странный блеск в его глазах, очень напоминающий злость, но он тут же исчез, вытесненный его очаровательной улыбкой.
      – Да они просто восхитительны! – воскликнул он и помог ей надеть ожерелье.
      Мирелле показалось, что его пальцы едва заметно дрожали, когда он застегивал замочек у нее на шее. А когда он взял ее под руку, сжав локоть сильнее, чем обычно, так что Мирелла невольно поморщилась от боли, она уже не сомневалась, что Рашид уже видел эту фамильную реликвию. Однако она решила до поры до времени не заострять на этом внимание.
      Мирелла не ошиблась. Рашид действительно видел это ожерелье на портретах своего прадеда и двух его братьев, которые лишились состояния, впав в немилость султана за то, что плели интриги против его фаворитки, сказочно богатой и мудрой иудейки, впоследствии нареченной своим повелителем Кадин Рокселана. С этого момента началось падение рода Лалы Мустафы. Это ожерелье напомнило Рашиду о его долге перед предками – добиться того, чтобы состояние Оуджи перешло в его полное владение. А иначе не будет ему покоя.
      Держа под руку Миреллу, он направился к гостям. Фуад и Дауд сопровождали их на почтительном расстоянии, несколько ближайших друзей Рашида, ожидавших на пристани его прибытия, окружили их плотным кольцом. Мирелла с удивлением обнаружила, что гостей не более двухсот человек – с палубы казалось, что их гораздо больше. Поскольку гости рассредоточились по всей территории дома и сада, многолюдия не ощущалось вовсе. Они перемещались с места на место, присоединяясь то к одной, то к другой компании, и Мирелла находила это очень забавным.
      Слуги в ливреях обносили гостей напитками и турецкими деликатесами. Каждый из приглашенных мог найти себе место под одним из расписных тентов, которыми пестрели лужайка перед домом и сад. Там были расставлены роскошно сервированные столы, а вокруг них расхаживали пятьдесят цыган-скрипачей и двадцать балалаечников, аккомпанировавших пожилой тучной певице с нежным, как у соловья, голоском, исполняющей русские песни.
      Принцесса Айрин то прогуливалась с гостями, то принимала их в пышном шатре на склоне холма. Именно там после завтрака Рашид и Мирелла застали ее в окружении придворных поклонников всех возрастов. Среди них были и девяностолетние старцы, и двадцатилетние юноши, наперебой предлагавшие ей свои услуги. Охраняли принцессу два рослых евнуха-суданца в классических английских смокингах и с тюрбанами на головах. Женщины, желавшие засвидетельствовать ей свое почтение, подолгу не задерживались в ее шатре – стоило им наскучить госпоже, как бдительная стража тут же выпроваживала посетительниц.
      – Говорят, ей уже перевалило за девяносто, но она продолжает принимать по трех мужчин за ночь, – прошептал Рашид на ухо Мирелле, прежде чем они переступили порог шатра. – Ты будешь в восторге от нее, она – от тебя, а я от вас обеих.
      Мирелла не знала, чего ей стоит ждать от принцессы Айрин. Тем большей неожиданностью для нее стало то, что она вдруг оказалась лицом к лицу с миниатюрной, хрупкой женщиной, которой на вид нельзя было дать больше сорока пяти лет – только руки выдавали ее возраст. Ее наряд был прост и даже скромен, зато украшения она носила поистине царские: расшитый золотом пояс с рубиновыми вставками, серьги с рубинами в тон гемме, которую она носила на шее на простой черной ленте. Если не считать Лили, Мирелла никогда в жизни не видела большей кокетки.
      Каждый жест ее рук, поворот или наклон головы, взгляд из-под полуопущенных ресниц – все выдавало женщину, умеющую блистательно использовать весь арсенал средств, предназначенных для соблазнения мужчин. Ее улыбка, смех, плавные движения тела и голос, тихий, как шепчущий ветерок, помогали ей играть роль повелительницы, заставляли каждого проникнуться к ней любовью и в то же время трепетать от страха.
      Как только Рашид с Миреллой вошли, принцесса выслала из шатра всех, кроме суданцев. От Миреллы не укрылось, что Рашид пользуется особым расположением хозяйки, поэтому ее удивило, что минут через десять она выпроводила его, заявив, что приготовила для него сюрприз в музыкальном салоне. Вместе с тем она пообещала не дать соскучиться его даме, пока он сходит туда и заберет свой подарок. Принцесса ясно дала понять Рашиду, что не ждет его возвращения раньше чем через час, надеясь за это время выведать у Миреллы все о ее бабушке, подруге детства Айрин. Рашид повиновался с явной неохотой, а когда ему велели забрать с собой телохранителей, на его лице отразилось откровенное раздражение. Не подчиниться он не мог, но все же оставил Фуада и Дауда на страже в непосредственной близости от шатра.
      Стоило женщинам остаться наедине, как в шатре воцарилось гнетущее молчание. Принцесса Айрин несколько минут молча разглядывала Миреллу, затем произнесла:
      – Здесь неподалеку у меня разбит маленький английский садик. Пойдемте прогуляемся. Там бывает очень уютно в такие солнечные, ясные дни, как сегодня.
      Они двинулись по узкой, выложенной кирпичом тропинке, через густой сосновый бор и заросли диких тюльпанов и нарциссов в сопровождении евнухов, которые держались на почтительном расстоянии. Мирелла выразила восхищение сказочным праздником, устроенным хозяйкой для своих гостей, и пришла в замешательство, когда та неожиданно спросила:
      – Зачем вы приехали в Турцию с Рашидом? – Принцесса неожиданно остановилась и круто повернулась к Мирелле. – Вы влюблены в него или просто пали жертвой его сексуальной привлекательности?
      Айрин терпеливо ждала ответа, не сводя с Миреллы проницательного взгляда. Она хотела было разозлиться на нее за грубую прямолинейность, но не смогла. Было в этой хрупкой женщине что-то такое, что располагало к себе и вызывало доверие. Слегка наклонив голову, с мягкой, мудрой улыбкой на губах принцесса продолжала ждать, и Мирелла наконец ответила:
      – Я приехала в Турцию из-за Рашида, но я не влюблена в него и не нахожусь в его сексуальной власти. Правда, я поняла это совсем недавно, позапрошлой ночью.
      – Наверное, это случилось, когда вы покинули «Ода-Лала»?
      Принцесса рассмеялась, когда лицо Миреллы изумленно вытянулось. Ее смех был нежным и звонким, как у юной девушки.
      – А вы остались бы там, если бы были влюблены в Рашида? Как вы думаете? – спросила она, возобновляя прогулку и приглашая Миреллу следовать рядом.
      – Это непростой вопрос, принцесса. Если честно, то осталась бы. Меня привлекают любовные авантюры, иначе я не оказалась бы с Рашидом. Впрочем, вы и сами это понимаете. Рашид достойно вышел из этой ситуации – он отправил меня домой.
      – Он отправил вас домой?! Это интересно и удивительно. Впрочем, Рашид умен и всегда получает то, что хочет. А это означает, дорогая Мирелла, лишь одно – он знает, что вы в него не влюблены, и это может представлять для вас опасность. С другой стороны, это может означать, что он сам в вас влюбился, а это еще опаснее. Вы влюблены в кого-нибудь?
      Миреллу так и подмывало прекратить эти идиотские расспросы, но она не решилась. Принцесса, заметив, что она вдруг остановилась и неподвижно уставилась в одну точку, повернулась к ней и произнесла проникновенным тоном:
      – Я уже пожилая женщина, дорогая. И всю жизнь была объектом мужского вожделения. Попав в гарем маленькой девочкой, я познала коварство любви, страсть, жестокость, эротику и все, что они влекут за собой. Любовь – это бриллиант в короне любого человека, и стоило мне взглянуть на вас, как я поняла, что в вашей короне он есть. Вам не нужно ничего больше говорить. Я понимаю больше, чем вы думаете. Сердечные тайны – моя специальность. Пойдемте в мой секретный сад.
      С этими словами принцесса взяла Миреллу за руку и повела вниз по тропинке, в конце которой виднелась живая изгородь из тиса. Силуэты двух экзотических птиц, выстриженных из зелени, образовывали арку – вход в английский сад. Женщины вошли внутрь и, сойдя с тропинки, двинулись прямо по пестрому цветочному ковру. Принцесса нагнулась и высвободила запутавшуюся крыльями в густой траве ярко-желтую бабочку. Поиграв с ней немного, она выпустила ее на волю. Эти две женщины в роскошных нарядах, осыпанные драгоценностями, являли собой странное зрелище, по-детски забавляясь и радуясь этой невинной игре, которую неожиданно прервал громкий мужской смех. Сердце подскочило в груди у Миреллы – этот смех был ей знаком.
      – Пойдемте, я познакомлю вас со своими гостями, – сказала принцесса, подводя ее к мужчине и его спутнице.
      Мирелла не слышала ни слова из того, что говорила хозяйка, представляя их друг другу. Она не сводила глаз с мужчины, и сердце ее ликовало, впитывая тепло и нежность, которые мог подарить ей только один человек. Все дни и ночи, все захватывающие события последнего времени мгновенно стерлись из ее памяти.
      Когда Адам Кори склонился, чтобы поцеловать ей руку, она на секунду закрыла глаза и попыталась вернуть себе самообладание. А когда она снова их открыла, в них сияла такая счастливая улыбка, что Адам невольно сжал ее руку в своей ладони, словно говоря: «Спасибо тебе, любовь моя».
      Мирелла почувствовала, что принцесса взяла ее за другую руку, и заставила себя прислушаться к ее словам.
      – Мне бы очень хотелось показать Мирелле остатки моего некогда роскошного садика, Адам. Вы не согласитесь выступить в роли ее провожатого? Я немного устала, а впереди еще такой утомительный день. Карла, ты не хотела бы взглянуть на мой праздничный шатер?
      Принцесса взяла свою гостью под руку и сделала несколько шагов к выходу, но вдруг обернулась – Адам и Мирелла так и не двинулись с места. Она посмотрела на небо:
      – Похоже, собирается дождь. Весной сильные, внезапные ливни – обычное явление. Если он вас застанет, помните, что в конце сада есть деревянный домик, где можно укрыться. Адам, надеюсь, вы приведете Миреллу обратно не позже пяти.
      После этих слов Мирелла окончательно убедилась в том, что принцесса действительно большая любительница любовных интриг. Вне всякого сомнения, ее встреча с Адамом была заранее спланирована и устроена хозяйкой – значит, ее расспросы были вызваны не простым любопытством и склонностью к сплетням, а дружеским участием в судьбе Адама Кори.
      – Как ты восхитительно хороша, – прошептал Адам, поднося к губам и целуя прядь ее волос.
      Он взял ее за руку, и они направились через цветочную поляну вниз по склону холма. Вдруг он остановился и привлек ее к себе; она прижалась к его груди, обняв его за шею. Запах его тела вскружил ей голову, и она почувствовала, как ее переполняет любовь к нему.
      – Не могу поверить, что ты здесь, – глухим от волнения голосом произнес он. – Ты выглядишь именно так, как я представлял себе, думая о тебе и мечтая о том, чтобы привезти тебя в Турцию и бросить эту землю к твоим ногам. Я люблю тебя, Мирелла. Ты самая прекрасная из всех женщин.
      Он склонился и нежно поцеловал ее. Она потянулась к нему губами, и через это прикосновение отдала ему себя без остатка. На его лице сияла улыбка, полная любви, обожания и неподдельного счастья. Он снова взял ее за руку, и они, беспечно и радостно смеясь, как юные влюбленные, пошли дальше по саду.
      Мирелла испытала ни с чем не сравнимое облегчение оттого, что после недоразумений, омрачавших их существование в Нью-Йорке, Адам так открыто и искренне заявил о своих чувствах, и это лишний раз подтверждало, что любовь его не угасла со временем.
      Они остановились на берегу Босфора и, взявшись за руки, смотрели в туманную даль.
      – На той стороне Малая Азия, – объяснил Адам. – Там нас ждут удивительные чудеса.
      Он повернулся к ней и, приподняв ее голову, нетерпеливо впился в ее нежный рот.
      Безоблачное небо затянули тучи, и начал накрапывать дождик, но влюбленные не обращали на него внимания, не в силах оторваться друг от друга. Когда они наконец разжали объятия, теплый весенний ливень уже хлестал вовсю. Адам испытал непреодолимое желание положить ее на мокрую траву и овладеть ею. Однако место и время были для этого неподходящими. Он утешался мыслью, что вплотную приблизился к осуществлению своей мечты. Сняв пиджак, он поднял его над головой, и Мирелла спряталась под ним от дождя.
      – Пойдем. Здесь неподалеку деревянный домик.
      Через пару минут они оказались возле витой деревянной лесенки, обвивающей ствол старой цветущей яблони. И в этот миг дождь прекратился. Солнце засияло еще ярче, в воздухе повеяло свежестью.
      – Просто чудо какое-то, – восхитилась она.
      – Это ты – чудо. Пойдем, у нас всего несколько минут. Потом нужно будет вернуться к Айрин.
      Адам поднялся по лестнице, ведя за собой Миреллу. Вскоре они очутились в маленьком домике, где, впрочем, Адам даже смог выпрямиться в полный рост. Он распахнул окна, и в старомодно меблированную комнатку ворвались упругие ветви, осыпанные белыми соцветиями.
      Адам прижал к себе Миреллу и нежно поцеловал ее. Вскоре нежность превратилась в страсть, как когда-то в Нью-Йорке, когда их влечение друг к другу внезапно вырвалось на поверхность. Адам опустился вместе с ней на расшитые подушки, разбросанные на полу. Над головами у них шелестели ветви, и порыв ветра забросил в комнату горсть белых цветков яблони.
      – Похоже на снежную вьюгу, – улыбнулась она.
      – Мирелла, посмотри на меня. Я должен задать тебе один вопрос: ты влюблена в Рашида?
      – Я испытываю к нему определенные чувства, но нет, я в него не влюблена. Меня покорили его щедрость, сила и сексуальная привлекательность. Но о любви я и не думала. В моем отношении к нему нет и не может быть никакой любви.
      Адам помог ей подняться и вынул из ее волос цветочные лепестки.
      – Нам нельзя опаздывать. Пора идти. Надеюсь, ты понимаешь, что Айрин с большим трудом устроила так, чтобы мы могли побыть вдвоем хоть несколько минут. Я не хотел встречаться с тобой в присутствии посторонних людей. Я должен был выяснить правду о нас с тобой и о Рашиде. Мы справимся с этим. Я никогда в этом не сомневался.
      Когда они вышли на дорожку, ведущую к шатру принцессы, Адам взглянул на Миреллу:
      – Я буду ждать, когда ты придешь ко мне, Мирелла. Запомни, мой дом называется дворец Перамабасе.

      Когда Мирелла вновь взошла на палубу «Азиза», ее переполняла радость от встречи с Адамом. Она смиренно благодарила судьбу за то, что им дан еще один шанс. Мирелла не переставала изумляться тому, что с ней происходило. Казалось, какое-то мифическое божество взглянуло с небес на землю и изрекло: «Пусть этой женщине будет дано все, чего она была лишена раньше – и сразу».
      Она помахала тем, кто остался на берегу, взглядом отыскивая среди гостей Адама, но его не было видно. На борту «Азиза» теперь оказалась целая толпа друзей Рашида, которых он пообещал доставить к Эюпу. Рашид играл роль радушного хозяина, и Мирелла была рада, что в ее распоряжении оказалось немного времени, чтобы побыть наедине со своими мыслями.
      Она не думала о том, что они с Адамом намеренно обманывали Рашида, когда не стали развенчивать его заблуждения по поводу того, что их только что познакомила Айрин. Для Миреллы явилось неожиданностью открытие, что Рашид знает Адама. Похоже, они оба обрадовались встрече, и Рашид даже сказал Мирелле: «Как хорошо, что ты познакомилась с Адамом, твоим соплеменником и другом моей страны, а также моим давним и очень близким приятелем. Мы всегда были соперниками, но иногда вместе путешествуем и соблазняем женщин».
      – Ты забыл, что на теннисных кортах и полях для сквоша мы – непримиримые противники, – широко улыбнувшись, добавил Адам.
      Вместе эти двое мужчин смотрелись потрясающе привлекательно. При полном контрасте во внешности они излучали такие мощные сексуальные флюиды, перед которыми не могла устоять ни одна женщина.
      – А вы, моя дорогая, имеете их обоих при себе, как пару сережек, – прошептала ей на ухо принцесса Айрин, сидящая рядом. Женщины переглянулись с понимающей улыбкой, и принцесса продолжила: – Мирелла, вы видите перед собой двух друзей, которые по-мужски уважают друг друга, но вечно ссорятся, когда разговор заходит о моральных, политических и деловых убеждениях. Согласитесь, довольно странная дружба. Во многих отношениях они готовы восхищаться друг другом, но Адаму претит природная жестокость Рашида, которая время от времени прорывается на поверхность, а Рашид ненавидит Адама за то, что он подавляет его импульсы и на поверку всегда оказывается прав. Они долгие годы пытаются изменить друг друга. Что же касается меня, Мирелла, то я очень привязана к обоим и бесконечно восхищаюсь тем, насколько они разные.
      Мужчины расхохотались и, склонившись, одновременно поцеловали руки принцессе. Миреллу огорчило, что Адам и Рашид оказались друзьями. Если Адам так хорошо знает Рашида, то он не может не понимать, насколько он сексуально привлекателен. Адам, должно быть, примирился с этим, поскольку – он ясно дал ей это понять – единственное, что его интересовало, – это влюблена ли она в Рашида. Теперь, получив ответ на свой вопрос, он ждет, когда она придет к нему сама. Мирелла восхищалась его спокойной уверенностью в их взаимных чувствах и его терпением.
      Как только «Азиз» отошел от берега, матросы отвязали гирлянды цветов от снастей и бросили их за борт. Мирелла задумчиво наблюдала, как они колышутся на волнах. Рашид подошел к ней сзади и, обняв за талию, прижал ее к поручню.
      – Какой сегодня чудесный день! – воскликнула Мирелла. – Мне очень за многое хочется поблагодарить тебя, но я даже не знаю, с чего начать.
      – Ты уже поблагодарила меня тем, что получила удовольствие от этого дня. Мне не нужно другой благодарности, кроме сознания, что тебя радует мое присутствие.
      Он взял ее груди в ладони и поцеловал в шею. Мирелле очень бы хотелось поблагодарить его за то, что он невольно способствовал ее встрече с Адамом. Ее мысли и сердце были заняты Адамом, но тело отреагировало на прикосновение Рашида.
      Он продолжал ласкать ее, просунув руку под тонкий шелк блузки. Мирелла закрыла глаза, и с губ ее слетел еле слышный вздох. Она вдруг поняла, что ей совсем нелегко будет расстаться с Рашидом. Она приехала в Турцию потому, что ее чувство к нему оказалось сильнее, чем она ожидала и хотела. Однако она всегда умела различить вожделение и любовь.
      В тот день, когда Рашид отправил ее домой из «Ода-Лалы», в их отношениях появилось что-то новое. Казалось, в сердце каждого понемногу начала расти любовь, которой никто из них не хотел. Мирелла понимала, что ей следует расстаться с ним как можно скорее, и подумала, как было бы хорошо, если бы они смогли остаться друзьями.
      – Рашид, не надо, не здесь. Нас может увидеть кто-нибудь из экипажа, – прошептала она, заметив, что его ласки становятся настойчивее.
      Он неправильно понял волнение в ее голосе и, приняв его за проявление страсти, лишь усилил натиск. Он играл с ее сосками и теребил языком мочку уха. Он возбудился, и вскоре ему стало тесно в брюках. Мирелла, похоже, снова попала в ловушку, как бывало всегда, когда он приближался к ней. Она ощутила, что не в состоянии противиться ему, несмотря на свою любовь к Адаму и страх быть замеченной кем-то из гостей принцессы.
      – Это первый раз, когда ты сказала мне «нет», – заметил Рашид. – Но мы оба знаем, что ты имела в виду совсем не это. Последние паруса на судне уже подняли, и экипаж занят делом. Все, что могут увидеть матросы, – это то, что мы стоим обнявшись и любуемся стремительным течением Босфора, воздавая хвалу Посейдону.
      – Ты так романтичен. – Мирелла попыталась отвлечь его. – Даже твои слова, обращенные к античному божеству, проникнуты поэзией. Кому еще в наши дни может прийти в голову задобрить Посейдона гирляндами весенних цветов? А что стало с балдахином, увитом мимозой?
      – Мы отвезем его на место, где покоится святой, и оставим там.
      Мирелла почувствовала, как ее ягодицы раздвигаются под давлением его возбужденного члена. Рашид прошептал ей на ухо:
      – Я хочу овладеть тобой прямо здесь и сейчас, посреди Босфора, когда яхта несется вперед под всеми парусами, а экипаж суетится вокруг, занятый своей работой. Они ничего не заметят. Но даже если это произойдет, мы получим лишь большее удовольствие. Признайся, ты хочешь, чтобы я взял тебя сейчас, когда волны стремительно несут нас вперед навстречу будущему.
      Он чуть согнул колени, чтобы дать ей лучше почувствовать себя. Он сдавил пальцами ее сосок, и она застонала. Да и как могло быть иначе? Ее ответ на его чувственное требование был для нее уже привычным.
      – Я здорово распалил тебя, правда? Если бы у меня на борту не было гостей, я взял бы тебя прямо сейчас, а потом заставил бы своих матросов насиловать тебя по очереди до тех пор, пока мы не доберемся до Эюпа. Ты стала бы объектом зависти для всех мужчин и женщин, которые увидели бы тебя с берегов двух континентов – Европы и Азии. Представляешь, пятьдесят великолепных членов, проникающих в тебя и орошающих спермой надраенную до блеска палубу.
      Он почувствовал, как она дернулась в его объятиях, и убедился, что по-прежнему обладает над ней властью, не давая ей вырваться из плена его эротических фантазий.
      – Если я это сделаю, никто не увидит. Ты доверяешь мне? Скажи мне, что хочешь, чтобы я тебя взял. Ты веришь мне? – Он нетерпеливо расстегнул брюки.
      – Я тебе верю, – ответила она дрожа, не в силах противиться его напору.
      Он раздвинул ее ноги коленом, продолжая соблазнительно посасывать и покусывать мочку ее уха, приподнял край юбки и, просунув руку между ее ног, убедился, что она его хочет. Он шептал ей на ухо ласковые непристойности, чтобы распалить ее еще сильнее.
      – Прошу тебя, Рашид, еще, – тихо простонала она.
      Он уже знал по опыту, что она хочет ощутить его внутри себя, поэтому высоко задрал ей платье и приказал:
      – Нагнись немного вперед. Так, хорошо. – С этими словами он раздвинул полусферы ее ягодиц.
      Его возбуждение достигло апогея, и он одним мощным рывком овладел ею. Она вцепилась зубами в свою руку, чтобы сдержать крик боли.
      – Не шевелись, ни одного движения, любовь моя, иначе я не смогу сделать то, что ты хочешь. Господи, как я люблю твое теплое, влажное гнездышко, – хрипло прошептал он.
      Он выпрямился и этим вынудил выпрямиться ее. Перекличка матросов, хлопающие на ветру паруса и шелест волн за бортом возбуждали их. Рашид не помнил, как долго его член находился внутри ее, но, почувствовав приближение оргазма, сказал:
      – Давай сделаем это вместе. – И, теряя контроль над собой, схватил ее за волосы. – Спаси меня! – сорвался с его уст стон обреченного на смерть человека.
      – Боже, какое счастье, – вздохнула Мирелла, подставляя лицо встречному ветру.
      Рашиду снова удалось это: он удалил из ее сознания все посторонние мысли, из сердца – все чувства, кроме желания ему подчиняться. Их ждал Эюп – символ Турции, который неожиданно затронул самые тонкие струны ее души.
      Дни, проведенные ею на этой земле, сливались в один. Казалось, что время остановилось. После ознакомительных экскурсий по городу они побывали на многих вечеринках и приемах. Рашид познакомил ее с турецкими древностями, показал сокровища местных антикваров. Они принимали приглашения признанных красавиц Османской империи, которые рассказывали им о своем сексуальном опыте, о нежности и жестокости своих любовников. Каждую ночь Рашид устраивал в своем доме вакханалии, стремясь окружить Миреллу ореолом сексуальной мистики.
      Каждый день она предпринимала попытку ослабить их связь, но Рашид всегда ее опережал – у него было больше опыта, и поэтому его реакция была быстрее. Однако через несколько дней после приезда в Стамбул беспечная и беззаботная жизнь начала ее тяготить, и она попробовала связаться с Бриндли, чтобы выяснить, какие у него новости по поводу ее наследства. Впервые за все время она заподозрила неладное: много раз она пыталась созвониться со своим поверенным, но ей всегда отвечали, что телефонная линия с Лондоном перегружена. Мирелла укоряла себя за небрежность, и это самоуничижение стало лучом света, который помог ей сосредоточиться на том, чего она раньше не замечала.
      Ступив на землю Турции, она попала в плен. Она не могла ни с кем связаться по телефону. Рашид или его телохранители не выпускали ее из виду ни на минуту, если не считать короткого свидания с принцессой Айрин и Адамом, да и это казалось ей чудом. Мирелла была полностью отрезана от окружающего мира. Она была слишком ослеплена Рашидом и той жизнью, в которую он ее погрузил.
      И еще была одна странность. Она дала понять Рашиду, что влюбилась в его родину и хотела бы взглянуть на свою собственность, размещенную здесь. Однако он мягко, но настойчиво препятствовал осуществлению этого ее желания. А что она сделала, чтобы оказаться рядом с Адамом? Ничего. Потому что у нее не было уверенности, что этому мужчине она нужна. Она была так поглощена романтической связью с Рашидом, что пресекала любое вмешательство в свои мысли и чувства. Это необходимо было изменить! Незамедлительно! И она приняла решение.
      Мирелла закончила туалет, взглянула с улыбкой на свои мягкие сандалии, оправила платье и, даже не взглянув на себя в зеркало, поменяла серьги и ожерелье на драгоценности из наследства своей прабабушки.
      Только теперь она подошла к зеркалу и повертелась перед ним. Ей понравилось, как она выглядит – с тех пор как она стала любовницей Рашида, у нее появилась смелость демонстрировать свою сексуальность. Она признавала его заслугу в этом и готова была отбросить подозрения, но сначала решила разобраться, в чем причина его желания безраздельно подчинить ее себе.
      – Ты готова? – спросил он из соседней комнаты, где старательно завязывал перед зеркалом белый галстук. – Нам нельзя опаздывать, потому что это официальный прием. Иди сюда, я хочу посмотреть, как ты выглядишь.
      – Я готова. – Она вошла к нему и встала у него за спиной.
      Ее сердце смягчилось, когда она увидела, как он красив в смокинге. Возможно, это самый опасный мужчина, которого она встречала в жизни, и потому она не могла противиться своей тяге к нему. Она видела, как он старательно возится с галстуком, и вдруг посочувствовала всем женщинам, которые пали жертвами его дьявольского обаяния. Мирелла знала, что ей была уготована та же судьба, если бы она не встретила Адама. Рашид улыбнулся ей в зеркале, и ее подозрения испарились – но не пропала ее решимость жить своей жизнью, вернуться к друзьям и работе, а также выяснить, почему он с таким упорством изолирует ее от общества.
      – Когда газетчики отзываются о тебе как о самом неотразимом и опасном для женских сердец плейбое, они не кривят душой, – польстила она ему.
      Он самодовольно улыбнулся.
      – Ты связываешься по телефону со своими офисами? – спросила она.
      – Да, ежедневно. В Лондоне, Нью-Йорке, Париже, Гонконге.
      – Тогда почему я не могу дозвониться никуда из этой страны?
      Мирелла заметила, как его пальцы, затягивающие узел галстука, дрогнули.
      – Надеюсь, ты не станешь ставить нас обоих в неловкое положение предположением, что я звоню не в то время? – продолжала она.
      Она перехватила его взгляд в зеркале. В нем сквозило облегчение… словно он был рад, что она вывела его на чистую воду. Но через мгновение он к ней обернулся, и она увидела неприкрытую ярость в его глазах, когда он увидел драгоценности, которые она надела.
      Мирелла похолодела. Ей вдруг захотелось растереть обнаженные руки, чтобы не замерзнуть от его ледяного взгляда.
      – Потому что я не хочу делить тебя ни с кем и ни с чем в этом мире, – процедил он. – Ты выглядишь чертовски соблазнительно. Сегодня мне будут завидовать все мужчины. Повернись, я хочу рассмотреть тебя со всех сторон.
      Он взял ее за руку и заставил сделать пируэт. Когда они снова оказались лицом к лицу, она спросила:
      – Из-за того, что ты считаешь меня своей собственностью, я должна отказаться от своей жизни?
      – Я надеялся, что даю тебе все, что ты хочешь. Скажи, ты недовольна тем, что происходит, потому что я избавил тебя от нудных разговоров с поверенными и открыл для тебя мир, в который безнадежно мечтает проникнуть половина человечества? Ты хочешь, чтобы я извинился за это? Я думал, мы живем одной жизнью, коль скоро ты захотела побывать в Турции и познакомиться с той страной, откуда я родом. И еще я надеялся, что наша близость поможет тебе реализовать тайные фантазии и таким образом освободиться от них. Но если тебе больше не хочется жить в свое удовольствие со мной и ты стремишься вернуться в Лондон, то тебе стоит лишь подписать необходимые документы, чтобы избавиться от бремени нежелательного наследства. Я буду счастлив облегчить твою жизнь. Мне жаль, что ты до сих пор тянешь с подписанием бумаг. Без этого ты не можешь в полной мере вкусить радости от своего нового положения миллионерши. А те часы, которые мы провели вместе, ты не забудешь, и они станут, в конце концов, частью твоей новой жизни.
      Он обнял ее, а она, обвив руками его шею, произнесла:
      – Ты заставляешь меня чувствовать себя полной идиоткой, и я действительно стала такой в последнее время. Иногда мне кажется, что ты в меня влюблен, а иногда – что ты меня ненавидишь. Ты прекрасно умеешь манипулировать мной, но мне неприятно это сознавать, именно потому, что я сама все это время позволяла тебе так со мной обращаться. Но не дай тебе Бог, Рашид, делать это против моей воли! Во мне слишком сильно врожденное чувство свободы, и я сумею себя защитить. Только поэтому я так долго играю роль твоей рабыни и получаю от этого удовольствие. А теперь я хочу позвонить Бриндли, и, пожалуйста, позаботься о том, чтобы линия не была занята.
      Она умела найти такие слова, которые ставили Рашида более чем в тупик, и тогда на короткое время он даже забывал о многовековой кровной вражде между их семьями и о ее наследстве. Именно поэтому игра, которую он затеял, чтобы подчинить Миреллу себе, так сильно его увлекла.
      Он поцеловал ее, но ее губы не ответили на его поцелуй. Тогда он нежно и вкрадчиво вновь поцеловал ее и делал это до тех пор, пока не добился ответа. Только тогда он отнял руки от ее обнаженной спины.
      – Позвони Бриндли. Скажи ему, что будешь в его офисе завтра в полдень и подпишешь бумаги.
      Они, обнявшись, направились к телефону, и тут Мирелла опять его удивила:
      – Я еще не готова вернуться в Лондон. Я хочу попросить его приехать сюда со всеми документами. Ты превзошел самого себя, Рашид: тебе не только удалось меня соблазнить, но ты добился того, что меня соблазнил Стамбул. Теперь я намерена познакомиться с Турцией поближе и побывать в своих владениях, о которых мне так много рассказывали. Я хочу разобраться со своей собственностью во всех деталях, а не так поверхностно, как это было до сих пор.
      Рашид искусно скрыл свое изумление. Не следовало препятствовать ей в осуществлении ее планов. Он слишком много потеряет, если окажет на нее давление. К тому же его не интересовало, где именно Мирелла подпишет бумаги, главное, чтобы она сделала это как можно скорее.
      – Прекрасная идея. Скажи Бриндли, чтобы он сообщил номер рейса, и мы встретим его в аэропорту. Разумеется, он может остановиться у нас.
      Мирелла настаивала на том, чтобы Бриндли поселился в «Хилтоне», где ему будет удобнее заниматься делами. Когда же она мимоходом предложила, что, возможно, будет лучше, если она тоже переедет в отель, это вызвало бурю негодования со стороны Рашида, и она нехотя согласилась остаться. Несмотря на горячее стремление покинуть дом Рашида и найти Адама, она все не решалась это сделать, поскольку власть Рашида над ней была пока еще сильна.
      Несколько часов спустя, танцуя с Рашидом в зале Французского посольства, она восторженно прошептала:
      – Какой изысканный бал! Сегодняшний вечер удался на славу. И еще я очень рада, что завтра приедет Бриндли. Я хочу по-прежнему оставаться хозяйкой своей жизни. Когда ты рядом, я теряю над собой контроль, растворяюсь в твоем мире, почти становлюсь твоим отражением.
      – Должен сказать, что из всех твоих слов только одно неправильное – это слово «почти». Когда дело касается тебя, для меня никаких «почти» не существует, – ответил он и закружил ее в стремительном вальсе.

      Проснувшись на следующее утро, Мирелла обдумала план на день. Сначала надо купить какой-нибудь дорогой, памятный подарок для Рашида. У нее вдруг возникло неодолимое желание удивить его, продемонстрировав таким образом свою привязанность. Осуществить это было нелегко, потому что у Рашида существовал свой план их совместных мероприятий. Бриндли прилетал в восемь вечера. Она хотела позвонить ему и попросить приехать, но оказалось, что Бриндли и сам собирался в Стамбул, потому что никак не мог с ней связаться, а еще потому, что появилась необходимость посоветоваться с Адамом.
      Мирелла воодушевилась, придумав наконец, что подарить Рашиду: она остановила свой выбор на эллинской статуе Аполлона, выполненной почти в натуральную величину, которую обнаружила среди прочих сокровищ в лавке антиквара. Для этого нужно было избавиться от Рашида всего на несколько часов. Но как?
      За завтраком она сказала Рашиду, что хочет вместе с ним выбрать апартаменты в «Хилтоне», которые они с Бриндли могли бы использовать в качестве стамбульского филиала его офиса. Затем как бы между прочим она добавила, что коль скоро они окажутся в отеле, то она не прочь посетить салон красоты, чтобы сделать прическу и маникюр.
      – Разумеется, если это не идет вразрез с твоими планами на день, – поспешила оговориться она.
      Как Мирелла и предполагала, Рашид предложил ей вызвать стилистов на дом. Она настаивала на своем, и он уступил лишь при условии, что Мирелла возьмет с собой Фуада и Дауда, которые должны будут привезти ее домой. Это требование ее возмутило, и тогда Рашид вышел из себя.
      – Покуда ты находишься рядом со мной, а значит, под моей защитой и опекой, ты шагу не сделаешь без сопровождения телохранителей! – заявил он. – Пора тебе отказаться от мировоззрений нью-йоркского клерка. Как ты не понимаешь, Мирелла! Для очень многих людей ты являешься объектом нечистоплотных устремлений. Очнись, ты всего лишь слабая женщина, иностранка. Одно это может побудить какого-нибудь негодяя тебя похитить. А если к этому обстоятельству добавить еще, что ты одна из самых богатых женщин в мире, то можно рассчитывать на большой куш. Не говоря уже о том, что американку, пользующуюся влиянием в этой политически неустойчивой стране благодаря ее наследству, могут похитить по политическим мотивам. Если тебе этого мало, то вот еще одна причина: ты, богатейшая женщина в мусульманском мире, унаследовала миллионы, которые веками находились в руках иудеев и утаивались от правоверных мусульман. Уверяю тебя, здесь найдется немало религиозных фанатиков, которые с удовольствием растерзают тебя по одной только этой причине.
      Мирелла расхохоталась. Она считала, что он выглядит смешным со своими опасениями, но не нашла слов, чтобы это выразить. Вместо этого она сказала другое:
      – Не кажется ли тебе, что ты слишком сгущаешь краски, Рашид?
      Он иронически хмыкнул и промолчал. Никаких красок он не сгущал, просто ему было известно многое, о чем она и не догадывалась. Он пожалел о том, что утаивал от нее газеты, а также ничего не говорил ей о слухах, касающихся ее пребывания в Турции. Он сознательно заключил ее в непроницаемую капсулу, где реальность обходила ее стороной, и она даже не догадывалась о связанных с ней событиях, которые будоражили мир. Например, она не знала о том, что газетчики осаждают ее дом в Нью-Йорке, а Моузез и Дина из последних сил держат оборону. Она не знала, что репортеры, ведущие колонки светской хроники крупнейших мировых изданий, превратили жизнь ее родственников в кошмар, стремясь выудить сведения о ее наследстве и любовной связи с Рашидом.
      – Рашид? – тихонько окликнула она. Он не отозвался, и тогда она решила пошутить, чтобы вывести его из состояния мрачной задумчивости: – Кстати сказать, я не еврейка. Я ничего не имею против иудеев, но я выросла в протестантской семье, а если бы религия меня интересовала, я бы предпочла стать буддисткой.
      – Напрасно ты не хочешь отнестись серьезно к моим словам, Мирелла. Твоя наивность меня пугает, но ты не лишилась ее пока только потому, что еще недостаточно долго пробыла миллионершей, чтобы успеть привыкнуть к своему новому положению. А теперь иди сюда.
      Мирелла подошла и села к нему на колени. Он подцепил на вилку кусочек манго с тарелки, стоявшей на столике, и поднес к ее губам.
      – Возможно, я действительно несколько преувеличиваю опасность, – произнес он. – Но если и так, то ненамного. Обещай, что когда пойдешь к парикмахеру, ты возьмешь с собой телохранителей. Может быть, когда ты распродашь большую часть своего состояния, риск для тебя уменьшится, и ты сможешь иногда обходиться без охраны.
      Он целовал ее и ласкал, как ласкают ребенка или домашнего любимца, и Мирелла в конце концов согласилась сделать так, как он просил. Она была рада тому, что пока все шло по ее плану. Улизнуть ненадолго из салона через заднюю дверь не составит труда, а потом можно будет вернуться и забрать телохранителей. Мирелла поцеловала Рашида и потерлась щекой о его щеку. Поймав себя на этом жесте, она резко отстранилась. Такие проявления любви между ними не были приняты.
      Они позавтракали, после чего отправились в «Хилтон», а на пути к салону ей вдруг вспомнились слова, сказанные Рашидом утром.
      – Скажи, а что ты имел в виду, когда говорил, что иудеи утаивали сокровища от мусульман? Какое это имеет отношение ко мне и моему наследству?
      – Неподходящее ты выбрала время для такого вопроса. Мы уже пришли. – Он распахнул перед ней дверь салона и, поцеловав ей руку, шепнул: – Увидимся позже дома.
      Вскоре Мирелла уже сидела в такси, которое поймала тут же возле отеля, и радовалась тому, как ловко провела охрану: Фуад и Дауд, ни о чем не подозревая, сидели сейчас в холле перед дверью салона и пили мятный чай.
      В салоне действительно оказался запасной выход, а объяснив маникюрше причину, по которой ей необходимо тайком выбраться отсюда, она нашла в ней союзницу. Здесь, как правило, персонал дамских салонов с пониманием относится к разного рода любовным интрижкам своих клиенток. Вряд ли они поверили ей – скорее всего решили, что она торопится на свидание с любовником, – но это не имело значения.
      Таксист то и дело сигналил, хотя движение в этой пустынной части города не было оживленным. Мирелла имела неосторожность сказать ему, что ей нравится арабская музыка, и теперь она вырывалась из колонок с оглушительной громкостью. Все ее просьбы сделать музыку потише ни к чему не привели. Кроме того, его потрясло, насколько свободно она говорит на его родном языке, и он не умолкал ни на минуту, перекрикивая магнитофон.
      Она растерялась на мгновение, когда таксист спросил, что она собирается делать в этом районе. Она ответила, что ищет блок цилиндров для «альфа-ромео» выпуска 1926 года, но он ей не поверил.
      Они подъезжали все ближе, и Мирелла занервничала: сумеет ли она найти того услужливого антиквара, к которому ее водил Рашид? Она помнила, что его лавка приткнулась под вывеской огромного магазина подержанных автомобилей и запчастей, в дальнем углу которого есть потайной вход в погреб, похожий на пещеру, где среди турецких и греческих древностей она видела статую Аполлона.
      Мирелле кружила голову ее свобода. Знание языка облегчит переговоры с продавцом. И потом, ведь в первый раз ее привел сюда Рашид. Судя по тому, как заискивающе и подобострастно разговаривал с ним антиквар, вряд ли он осмелится обмануть ее, особенно если она скажет, что покупает подарок для Рашида.
      Наконец они добрались до места. Таксист высадил ее посреди рыночной площади. Он согласился подождать ее, но настоял, чтобы ему заплатили вперед. Как только деньги оказались у него в кулаке, он надавил на газ и умчался, оставив Миреллу в облаке пыли. Она откашлялась, мысленно проклиная негодяя, и огляделась, как только пыль улеглась.
      Место, в котором она очутилась, показалось ей куда более пугающим, чем в первый раз, когда она приезжала сюда с Рашидом. Ее переполняли страхи, но она отринула их и смело двинулась через толпу, состоящую из одних мужчин. Они относились к ней вполне дружелюбно до тех пор, пока она не стала расспрашивать, где найти нужного ей торговца. Следуя их указаниям, она все глубже погружалась в толпу. Мужчины осмелели и стали развязнее; теперь они то и дело подталкивали ее и отпускали в ее адрес скабрезные шуточки. Ужас стиснул ее сердце, когда она увидела, что ее окружает плотное кольцо мужчин, которые подступают все ближе, бормоча сальности и похотливо ухмыляясь. Некоторые подходили совсем близко и тянули к ней руки. Мирелла постаралась справиться с внутренней паникой и урезонить их, но в их пустых, звериных глазах застыла лишь одна мысль. Она прижалась спиной к стене дома и затихла, дрожа и испуганно озираясь. Мужчины настолько осмелели, что один из них даже провел рукой по ее волосам и проговорил, обернувшись к приятелям:
      – Когда мы с ней покончим, я возьму себе волосы.
      Его слова были встречены громким хохотом и подстрекающими возгласами. Он снова прикоснулся к ее волосам, а потом с силой дернул за них. Мирелла едва не закричала от боли, она даже открыла рот, но из груди ее не вырвалось ни звука. Толпа загоготала. Кто-то сорвал у нее с плеча сумочку, кто-то пытался задрать ей юбку длинной тростью. Мирелла попыталась сопротивляться, но все ее усилия были напрасны. Молодой парень, самый нахальный в этой толпе, подошел к ней и сорвал с нее жакет. Она осталась в прозрачной шелковой блузке с глубоким вырезом, сквозь которую соблазнительно просвечивали ее полные груди. Он отступил назад, а толпа вдруг угрожающе затихла и придвинулась ближе.
      Мирелла задрожала всем телом, понимая, что судьба ее решена, и вдруг сначала почувствовала, а потом увидела, что к ней пробираются трое мужчин, прокладывая себе путь через толпу. Это был Адам Кори в сопровождении двух слуг-турок огромного роста и внушительной комплекции. Когда он пробился к ней, Мирелла бросилась ему на грудь и поняла, что спасена.
      Слуги еле сдерживали возмущенную толпу. Мирелла прижалась к плечу Адама и, с трудом передвигая ноги, побрела прочь от этого страшного места. Сзади раздавались грязные ругательства и шум драки.
      – Постарайся взять себя в руки, Мирелла, – прошептал Адам. – Иди прямо и не оглядывайся. Нам нужно как можно медленнее и спокойнее дойти до машины. Мы еще не выбрались отсюда. Сейчас все зависит от тебя. Ты не должна показать им, что боишься: эти люди ненавидят любое проявление трусости или слабости.
      Мирелла услышала пронзительный крик и хотела обернуться, но Адам ее удержал:
      – Не оглядывайся ни в коем случае! До машины осталась всего пара шагов.
      Они шли молча. Мирелла слышала за спиной тяжелые шаги, но голоса постепенно отдалялись.
      – Не волнуйся, – успокоил ее Адам. – За нами идут мои люди. Главное, не оглядывайся.
      – Ты уверен, что они тебе верны? – спросила она. В ее голосе было столько ужаса, что Адам ободряюще стиснул ее плечо.
      – Да, уверен. Мы почти пришли. Вон машина.
      Он почувствовал, как она с облегчением расслабилась и прижалась к нему, но тут же заставила себя снова напрячься. Он невольно улыбнулся. Теперь они выберутся.
      Адам открыл дверцу машины, и, как только все они оказались внутри, черный «ситроен» сорвался с места и помчался прочь от этого ужасного места. Миреллу била дрожь. Она оглянулась и увидела через заднее стекло, как за машиной в облаке пыли бежало десятка два разъяренных мужчин, многие из них были голые по пояс.
      Мирелла уткнулась головой в грудь своего спасителя. Адам велел шоферу остановиться у первого кафе, которое попалось им по пути на побережье. Они сели за столик под открытым небом, и Адам заставил Миреллу выпить глоток крепкого бренди. Он не сказал ей и двух слов в машине, и теперь они молча слушали, как набегающие волны шелестели по гальке. Так они и сидели, пока Адам не увидел, что она пришла в себя, и только тогда спросил:
      – Как ты?
      – Благодаря тебе и твоим друзьям нормально. Не знаю, что было бы, если бы ты не появился. Я без дрожи не могу об этом подумать.
      – Прекрасно можешь. Ради Бога, скажи, кто надоумил тебя отправиться на эту безрассудную и опасную прогулку по базару в полном одиночестве? И откуда ты вообще знаешь это место? Впрочем, не важно. Ты все равно ничего не поймешь, если решилась на такую глупость.
      – Не кричи на меня, Адам.
      – Не кричать на тебя? Отвечай на мой вопрос.
      Адам сидел хмурый. Мирелла отдавала себе отчет, что только ему обязана своим спасением, но ведь она уже сказала ему об этом и поблагодарила его.
      – Я признаю, что поступила опрометчиво, когда отправилась в эту часть города одна. Я благодарна тебе за то, что ты спас мне жизнь. Но не нужно постоянно напоминать мне о моем идиотизме. Я не ребенок, и незачем меня отчитывать. Меня это раздражает.
      – Я тебя раздражаю?
      – Нет, не ты, а твое стремление продемонстрировать собственное превосходство. И еще меня раздражает то, что я так и не купила статую Аполлона в подарок Рашиду. Так что оставь меня в покое.
      – Рашиду? – переспросил он, приказав официанту подать им еще кофе. – Почему сделать ему подарок для тебя так важно, что ты готова ради этого рисковать жизнью? Почему ты не выбрала для него что-нибудь в лондонском магазине? Почему ты решила подарить ему этого Аполлона?
      – Ты оставишь меня в покое или нет?! – в ярости вскричала Мирелла, сдерживая рыдания. Она стукнула кулаком по столу, отчего чашки подпрыгнули, и кофе выплеснулся на белую скатерть. – Черт! – Она схватила салфетку и стала смахивать кофейные капли с юбки, а затем с брюк Адама.
      – Это так важно для меня потому, что я ухожу от него к тебе. Мне важно подарить ему Аполлона потому, что я так решила, потому что это самая красивая вещь, которую я видела в своей жизни, и еще потому, что Рашид заслуживает такого подарка. И еще потому, что, да будет тебе известно, ради тебя я оставляю чудесного мужчину, рядом с которым не знала ничего, кроме радости. И я не могу уйти, даже не поблагодарив его. А теперь давай сменим тему, хорошо?
      Адам придвинулся к Мирелле ближе, но она притворилась совершенно спокойной, хотя руки ее все еще дрожали, когда она взяла чашку и попыталась сделать глоток кофе. Он взял чашку у нее из рук и сам поднес к ее губам. Затем он смахнул слезинки с ее щек и тихо произнес:
      – Я люблю тебя. Сильнее, чем сам думал. Я знаю этого торговца и статую, о которой ты говоришь. Я позабочусь о том, чтобы ее доставили Рашиду от твоего имени самое позднее завтра утром. Ты не поверишь, но я уже побывал у этого антиквара и купил статую Аполлона, после чего решил прогуляться и увидел тебя.
      Поднявшись из-за стола, Адам обнял и поцеловал ее. Сердце ее затрепетало от счастья.
      – А тебе не жаль расставаться со статуей? – спросила она с улыбкой.
      – По такой причине – нет.
      – Я должна отдать тебе за нее деньги. Я могу выписать чек.
      Она полезла в сумочку, которую телохранители Адама вырвали у грабителей, но Адам ее остановил:
      – Потом, не сейчас. Я хочу серьезно поговорить с тобой. Я буду ждать, когда ты придешь в мой дом, как жду этого с тех пор, как мы встретились в Нью-Йорке. Я согласен ждать, сколько потребуется. Но я не хочу, чтобы ты испытывала чувство вины из-за того, что обманываешь Рашида. Я знаю его давно. Я и раньше видел, как он подчиняет женщин своей власти – он большой умелец по этой части. Ты должна быть очень осторожна, потому что романтика, секс, экзотическая эротика, существуя на грани порока, могут околдовать. Я уверен – ты и сама это прекрасно знаешь. Через врата порока в человека проникает зло. Иногда прикосновение этого зла может быть приятным и соблазнительным, но Рашид никогда не ограничивается прикосновением, он идет дальше, гораздо дальше.
      Предостережение Адама удивило и потрясло Миреллу. Она рассердилась и готова была возразить, но Адам продолжил:
      – Ты сердишься потому, что я говорю те вещи, которые ты бы предпочла обойти молчанием. Успокойся, я все равно заставлю тебя выслушать себя. Не делай глупостей. Мы оба должны трезво взглянуть на твой флирт с Рашидом. Я давно заметил, что он умеет подчинять себе женщин. Но после этого он их бросает, причем делает это весьма жестоко – но не раньше, чем получит то, что хочет. Я говорю это лишь потому, что хочу, чтобы ты наконец вышла из-под его власти и спросила себя, что Рашиду от тебя нужно. Ты должна быть готова ко всему и, если понадобится, дать ему отпор.
      Мирелла отняла руки от его груди и обожгла Адама гневным взглядом.
      – А теперь что не так? Теперь из-за чего ты сердишься и ненавидишь меня?
      – Из-за того, что ты нападаешь на Рашида! И еще из-за того, что ты считаешь меня его бессловесной рабыней, тряпичной куклой. Не понимаю, как ты можешь любить меня, если относишься ко мне как к полной дуре? Отвези меня в отель.
      Адам видел, что его слова не достигли ее сознания. Он спокойно взял ее за руку и повел к машине. Открыв заднюю дверцу, он довольно бесцеремонно запихнул Миреллу внутрь. Она ударилась о порог и, поморщившись, начала растирать ушибленную лодыжку.
      Адам увидел это и хмуро отвернулся. Мирелла забилась в дальний угол сиденья, подальше от него. Адам хоть и злился, но не переставал думать о том, что с каждой их встречей она кажется ему все более привлекательной и желанной. Несмотря на это, его голос прозвучал строго и холодно:
      – Я должен сказать тебе еще одно. Этот распутник сумел раскрыть в тебе женщину, заставил вырваться на поверхность чувственность, которая до сих пор дремала под маской интеллектуального равнодушия нью-йоркской служащей. Ты должна признать, что у тебя проявились новые потребности и обратного пути быть не может. Ты никогда уже не будешь прежней, той, какой была до получения наследства и до того, как мы встретились и полюбили друг друга. И этим перевоплощением ты обязана Рашиду. Так что перестань дуться и отмахиваться от моих слов только потому, что они тебе неприятны.
      – Ты закончил, Адам?
      – Да.
      – Хорошо. Я постараюсь ради нас обоих забыть то, что ты только что из ревности наговорил про Рашида. Возможно, дело не во мне, может, ты просто ему завидуешь. Иначе, думаю, ты вел бы себя более сдержанно. Ревность – порочное чувство. Перестань настраивать меня против Рашида. Разве тебе недостаточно того, что я пытаюсь найти достойный способ завершить свои отношения с ним? Так что не нужно больше никаких слов. И последнее – перестань совать мне под нос то, что я и без тебя вижу.
      Дальше они ехали молча. Адам раздраженно размышлял над тем, почему его так тянет к этой женщине. Все логические доводы оказались несостоятельными, и ему приходилось признать, что причиной тому настоящая любовь, которая зажала его в тиски и не дает вырваться. Впрочем, он верил, что с Миреллой происходит то же самое. Тяжело вздохнув, он стал думать, как доставить статую Аполлона в дом Рашида.
      Машина въехала в узкий, заставленный мусорными баками проулок на задворках отеля. Сюда выходила запасная дверь салона красоты.
      – Странно, что мы с тобой оказались в таком месте, – произнесла Мирелла, выйдя из машины. – Иногда я бываю такой нелепой, правда?
      – На этот раз именно ты это сказала, а не я, – отозвался Адам, и они оба рассмеялись.
      Он обнял ее за талию и повел к двери. Почувствовав тепло друг друга, они вдруг остановились и слились в страстном поцелуе. Она касалась кончиками пальцев его щек, глаз, волос, он ласкал ее полуобнаженную грудь. Наконец она отстранилась и игриво укусила его за подбородок.
      – Когда мы поженимся, я по-прежнему должен буду участвовать в твоих авантюрах, уклоняться от выстрелов, которыми меня будет встречать на пороге твой дворецкий, спасать тебя от худшей, чем смерть, участи и заниматься с тобой любовью среди мусорных баков?
      – Адам, ты что, делаешь мне предложение?
      – Да, считай, что так и есть. – Он счастливо улыбнулся и поцеловал ее. – Я представлял себе это иначе. Мне хотелось сделать это не среди отбросов и попросить тебя как положено. Так как, ты согласна? – спросил он, не сомневаясь в ее ответе.
      – Да. Я хочу, чтобы ты знал, что я никогда никого не любила так сильно, как тебя, и ни за кого не хотела выходить замуж, если не считать мальчика, в которого была влюблена еще в колледже. Но тогда у меня не было никакого жизненного опыта.
      Из-под ног у них выскочила кошка и шмыгнула в сторону, опрокинув связку консервных банок. Они вздрогнули от неожиданности.
      – Ты попросишь меня выйти за тебя замуж еще раз, когда я приду в твой дворец?
      – Да.
      Адам постучал в дверь, которая теперь была заперта.
      – Тебе пора идти, – прошептал он. – А мне надо позаботиться о статуе.
      Мирелла обвила его шею руками. Он приподнял ее за талию и поцеловал. Желание забурлило в его крови, но в этот миг дверь распахнулась. На пороге стояли два парикмахера, мужчина и женщина, с круглыми от изумления глазами.
      Когда Мирелле мыли волосы перед стрижкой, она услышала, как парикмахерша шепнула маникюрше:
      – И ты поверила ее рассказу о подарке для дружка? Нет у тебя в душе ни капли романтики, Инга. А все потому, что ты озабочена поисками мужа вместо того, чтобы найти любовника.

      До самого возвращения в дом Рашида Мирелла не могла думать ни о чем, кроме Адама. Их взаимная любовь представлялась ей чудом. То, что они поженятся, казалось едва ли не еще большим чудом. Это чувство было настолько сильным, что для него не существовало никаких преград. Мирелла ощущала себя беспредельно счастливой и готова была дарить любовь всему миру. Поэтому в том, что стоило ей переступить порог дома Рашида, как Адам, прочно запертый в ее сердце, вылетел у нее из головы, не было ничего странного.
      Она отсутствовала несколько часов, и до поездки в аэропорт за Бриндли оставалось очень мало времени. Мирелла заметила, что Рашид раздражен; это проявлялось не в его отношении к ней, а в том, как он разговаривал со слугами и по телефону. Ему звонили дважды за то время, пока они пили коктейли.
      На полпути в аэропорт он неожиданно заговорил:
      – Сядь ближе, я хочу тебя чувствовать.
      Она повиновалась, и он обнял ее за плечи.
      – Поцелуй меня, – приказал он.
      Она снова повиновалась. Их губы соприкоснулись, и он настойчиво протиснул между ними язык, вложив в поцелуй всю страстность, на какую был способен. Удовлетворенно улыбнувшись, он прошептал ей на ухо:
      – Мне это было очень нужно. Сегодня ночью я хочу, чтобы мы окунулись в мир самых диких и необузданных эротических фантазий и воплотили их в жизнь. Ты готова к этому?
      Она кивнула, и он стал шепотом рассказывать ей во всех деталях о тех сексуальных играх, в которые они уже играли, обещая удивить ее еще более изысканными плотскими удовольствиями.
      – Не знаю почему, но у меня вдруг возникла потребность подчинить тебя полностью именно сегодня, – говорил он, когда они подходили к терминалу. – Своего рода предчувствие, что эта ночь станет нашей последней ночью любви.
      Выражение его лица испугало Миреллу. Ее потрясла его звериная интуиция, и она пока еще не знала, хорошо это или плохо в сложившихся обстоятельствах. Он неожиданно схватил ее за запястье и стиснул с такой силой, что у нее едва не хрустнули кости.
      – Но я к этому еще не готов, – процедил он угрожающе. – Так что будем надеяться, что предчувствие меня на этот раз обманывает.
      – Рашид, отпусти, ты делаешь мне больно. Что с тобой стряслось?
      Тень, затмившая его сознание, исчезла так же внезапно, как и появилась, и Мирелла почувствовала, что он снова овладел собой. Рашид задумчиво посмотрел на свою руку, сжимающую ее запястье, и медленно отпустил ее.
      – Прости, я не знаю, что на меня нашло. Наверное, это из-за того, что Бриндли так стремительно врывается в нашу жизнь. Я ведь говорил, что не хочу делить тебя ни с кем. Скажи, что прощаешь меня.
      – Здесь нечего прощать. Не говори глупостей. Бриндли мне необходим. Ты прекрасно знаешь, что я совсем забросила дела из-за того, что мы слишком хорошо проводим время вместе.
      – Мирелла, обещай мне, что подпишешь документы о продаже завтра же и покончишь с этим делом. Тогда мы снова сможем наслаждаться жизнью вдвоем, и ничто не будет отвлекать нас друг от друга.
      Предостережение Адама вдруг промелькнуло в ее голове. Она не могла отогнать от себя эту мысль. Впервые она ощутила противоречивость своих чувств к Рашиду. Притяжение к нему, сексуальное влечение остались неизменными, но он излучал скрытую угрозу, которую тщательно прятал под маской галантности. Даже слова принцессы о Рашиде теперь казались Мирелле зловещими. Она попыталась отвязаться от навязчивых страхов, убеждая себя в том, что если Рашид до сих пор не причинил ей вреда, то не сделает этого и впредь. У нее было веское основание для такого заключения: ведь он отослал ее домой из «Ода-Лалы». Впрочем, она готова была последовать совету Адама и защитить себя в случае, если Рашид не захочет расстаться с ней по-дружески.
      Мирелла наблюдала за летным полем, видела, как автобус подъехал к самолету, как подкатили трап и пассажиры стали выходить из овальной двери. Вскоре среди них показался и Бриндли со своим неизменным портфелем.
      – До чего же я рад видеть вас, Мирелла! – разулыбался он, подойдя к ней. Затем, чуть понизив голос, чтобы его не услышал Рашид, который стоял в нескольких шагах от нее, добавил: – Нам нужно поговорить наедине. И чем скорее, тем лучше.
      – Нет проблем.
      – Я в этом не уверен, – ответил он и с улыбкой протянул руку подошедшему Рашиду. – Как приятно снова оказаться в Турции. Здесь мы быстрее сможем уладить все ваши дела, Мирелла.
      Встреча мужчин казалась вполне радушной. Они погрузили багаж Бриндли в машину, отвезли его в отель, а затем все вместе отправились обедать к Рашиду. К обеду специально для гостя была приглашена молодая красивая турчанка. Затем всей компанией они отправились в ночной клуб.
      Рашид был в ударе – предупредителен, очарователен, красив и романтичен – и задавал тон всему вечеру. Мирелла веселилась от души и вспомнила об Адаме всего раза два. Она надеялась, что ему уже удалось доставить в дом Рашида статую Аполлона. Этот человек внес свежую струю в ее жизнь, открыл перед ней множество дверей в мир, и ей хотелось его отблагодарить. Даже Бриндли рядом с ним казался оживленным.
      – Сегодня Бриндли предстоит провести самую незабываемую ночь в своей жизни, – заявил Рашид, когда они с Миреллой, высадив молодую парочку у отеля, ехали в машине домой. Они многозначительно переглянулись и проговорили в унисон:
      – И тебе тоже.
      Когда они подъехали к дому, ворота были заперты, но весь первый этаж сверкал огнями, что было неуместно в два часа ночи. Когда привратник отпер ворота, машина с телохранителями обогнала автомобиль хозяина, и Фуад пошел выяснять, что случилось. Затем он подбежал к их машине и сообщил Рашиду, что мисс Уингфилд приказала оставить свет включенным до их возвращения. Рашид удивленно взглянул на нее.
      – Что ты задумала, Мирелла?
      – Это сюрприз. Скоро узнаешь, – улыбнулась она. Это был сигнал Адама, подтверждающий, что статуя Аполлона доставлена. Как ему удалось уговорить на такое прислугу, оставалось загадкой, ведь он не пользовался никаким авторитетом в доме Рашида, который распоряжался в своих владениях, как король в своем королевстве или как генерал в укрепленной крепости. Странно, что слуги решились выполнить приказ постороннего человека, даже если этот человек и был его другом.
      Рашид принял меры предосторожности и пустил вперед телохранителей. Мирелле вдруг показалось все это до отвращения мелодраматичным, а сегодняшние события на площади утолили ее жажду приключений.
      – Не могу в это поверить, – вымолвил Рашид.
      – Я тоже.
      – Интересно будет послушать рассказ слуг о том, как тебе удалось уговорить их ослушаться меня и выполнить твое распоряжение.
      Мирелла украдкой бросила на него взгляд. Ее покоробили слово «ослушаться» и угрожающий тон, каким оно было произнесено. Похоже, слуг ожидало суровое наказание. Однако, поднимаясь рука об руку с Рашидом по мраморным ступеням к парадному входу, она невольно улыбнулась, когда он заговорил:
      – Мирелла, ты не перестаешь меня удивлять. Ты похожа на каплю ртути. Я знаю, что держу тебя на ладони, знаю, какая ты, и вдруг – раз! – ты ускользаешь, меняешь свою форму, и приходится заново изучать и узнавать тебя. С тобой непросто. – И вдруг его голос изменился. Он остановился и взял ее руку в свою: – Скажи, что это за сюрприз. Наверное, что-нибудь сексуальное и до предела порочное? Это парочка красивых мальчиков?
      Мирелла рассмеялась и покачала головой:
      – Перестань задавать вопросы. Я ничего тебе не скажу. Даже намека не дождешься. Через несколько минут сам все увидишь.
      – Подозреваю, что ты разыскала для меня юного красавца, который будет удовлетворять меня и исполнять мои самые грязные прихоти, пока я буду тебя трахать. Но если так, то ничего порочного здесь нет. Особенно по сравнению с тем, что ждет нас в моей спальне!
      – Могу сказать только, что это самый красивый мужчина, какого я видела в жизни, – загадочно улыбнулась она.
      Двери дома распахнулись перед ними, и прямо перед собой, в тускло освещенном овальном холле, на пьедестале из черного вулканического камня они увидели белоснежную мраморную статую Аполлона. Она была единственным светлым пятном в полумраке, и от этого казалась еще восхитительнее. При виде такой неземной красоты Мирелла едва не задохнулась от восторга.
      Свет проникал в холл через открытые двери, ведущие в комнаты, и через высокие окна, за которыми виднелось безоблачное, усыпанное яркими звездами небо. Мирелла видела, как радостно просияло лицо Рашида, который всегда трепетно относился к красивым вещам.
      – Я подумала, что пришло время отплатить тебе за твою щедрость, – ласково сказала она, взяв его за руку. – Я решила, что это должна быть по-настоящему красивая вещь, потому что ты умеешь ценить красоту и восхищаться ею. Я дарю тебе это в знак признательности за то, что ты украсил мою жизнь, наполнил ее незабываемыми ощущениями.
      Он обнял ее и поцеловал. Это не был благодарный поцелуй за проявленное внимание и щедрость. Он вложил в этот поцелуй всю страстность плотского желания, которое оба испытывали. Мирелла была счастлива и в то же время ощущала горечь оттого, что так сильно любит сразу двух мужчин: одного – телом, а другого – всем сердцем.
      Рашид отпустил телохранителей и, приказав подать шампанское, включил все лампы в холле и, сложив руки на груди, медленно обошел статую, разглядывая ее со всех сторон. Мирелла опустилась на диван и молча наблюдала за ним.
      От эллинской статуи исходило величие, приносящее радость и в то же время внушающее смирение. Дом погрузился в неестественно глубокую, гнетущую тишину – казалось, мир замер, преклоняясь перед Красотой.
      Внезапно Рашид отошел от статуи, с нарочитой медлительностью снял с себя всю одежду и встал перед ней обнаженным, словно соперничая с античным богом. Мирелла опустилась на колени и, закрыв глаза, с наслаждением взяла в рот его огромный член.
 
      Мирелла захныкала во сне. Она не хотела просыпаться, не хотела, чтобы кончался тот сон, в котором она достигла оргазма. Но она почувствовала – сначала в чреве, затем в руках и ногах, которыми оплела тело Рашида, – что пробуждение неудержимо вырывает ее из сна.
      Ее сон был из тех, какие человек не просто ярко видит, но и живо ощущает всеми клеточками тела, словно с него вдруг сняли кожу. Она чувствовала каждое ритмичное движение внутри себя. Только это не было сном. Рашид решил разбудить ее таким способом на следующее утро после того, как она подарила ему Аполлона.
      Она широко раскрыла глаза и увидела его перед собой стоящим на коленях. Он наблюдал за ней, пока она пребывала в полусне, и теперь улыбнулся, не прекращая плавных движений.
      – Пора тебе совсем проснуться. – С этими словами он лег на нее сверху. Ритм его толчков участился, а когда он почувствовал приближение оргазма, не смог совладать с собой, и на лицо и грудь Миреллы посыпался град ударов. Она пыталась вывернуться из-под него, но безуспешно. Только освободившись от последней капли семени, Рашид пришел в себя. – Тихо, тихо. Уже все кончилось. Я никогда еще не испытывал такого сильного оргазма. Я всегда хотел овладеть тобой так, чтобы ты была в моей полной власти, покорной и бессловесной. Мне нужно было ощутить тебя своей рабыней. Ты представить себе не можешь, как это восхитительно.
      Он нежно поцеловал ее в щеку, а когда Мирелла хотела отвернуться, попросил:
      – Не делай этого. Не глупи. – Он старался загладить свою невольную жестокость интимными ласками.
      А Мирелла сейчас размышляла о словах Адама. Ведь он предупреждал ее о том, что Рашид обходится с женщинами как с рабынями. В глубине души она сознавала, что больше не доверяет Рашиду и что их сексуальные отношения закончены. Однако она знала, что понимание и поступки не одно и то же. Она не могла порвать с Рашидом до сих пор, но признавалась себе, что не сможет прийти к Адаму, пока ее нынешний роман себя не исчерпает. Войдя в жизнь Адама, она ощутила ответственность, которую налагает на человека настоящая любовь, и не хотела строить новые отношения за чьей-либо спиной, тайком. Они с Адамом заслуживали лучшей участи.
      Она успокоилась и согласилась позавтракать в постели с Рашидом, вместо того чтобы немедленно отправиться к Бриндли. Они решили провести этот день вдвоем, предаваясь праздности. Но у Миреллы было несколько условий: она хотела серьезно поговорить с ним, сделать несколько телефонных звонков и почитать дневник Оуджи. Рашид принял ее условия лишь после некоторого сопротивления.
      – Стоило будить тебя таким экзотическим способом, чтобы потом весь день провести в делах и заботах! Никаких условий! – Она помрачнела, а он снисходительно улыбнулся: – Ладно, не сердись. Я сдаюсь. Все будет так, как ты захочешь. Только сделай и для меня одну вещь: подпиши эти треклятые бумаги! Пусть Бриндли привезет их к обеду. Надо сделать это, чтобы раз и навсегда выбросить их из головы.
      Мирелла насторожилась. Очередное напоминание о документах утвердило ее в мысли, что ее роман с Рашидом как-то связан с ее наследством. К счастью, не в его привычках было ожидать ее согласия, поэтому он, уверенный в ее покорности, произнес:
      – Пойдем примем ванну вместе, а потом вернемся в постель и позавтракаем.
      Они сидели в ванне лицом друг к другу и наслаждались ароматом цветущих лилий, который поднимался от воды вместе с паром. Горничная принесла серебряный поднос с напитками и поставила его возле ванны на мраморный столик. Рашид налил им обоим шампанского, поднял свой бокал и провозгласил по-турецки тост:
      – Serefe.
      – Как вкусно! Это именно то, что мне сейчас необходимо.
      – Разве я когда-нибудь потчевал тебя чем-нибудь невкусным? Разве я не угадывал твои желания и не давал тебе то, что тебе хотелось? – подшучивал он над ней. – Разве не поэтому ты преподнесла мне в подарок статую Аполлона?
      – Да, твое обращение со мной действительно заслуживает благодарности. Ты испортил меня своей щедростью и предупредительностью. Думаю, ты мог бы вообще уничтожить меня, отучив заботиться о себе самостоятельно. – Она сделала большой глоток шампанского и снова заметила, что оно на редкость вкусное.
      – В отеле «Карлтон» в Каннах его называют «подними меня». По-моему, очень удачное название. Во всяком случае, на меня оно именно так и действует.
      – На меня тоже. Я чувствую, как ко мне возвращаются силы.
      – В этом мы с тобой похожи.
      Горничная вернулась, неся на вытянутых руках черный шелковый халат, украшенный золотым шитьем, – настоящее произведение искусства, достойное быть выставленным в музее костюма в Топкапы.
      Рашид рассмеялся, видя, в какой восторг пришла Мирелла, когда горничная помогла ей облачиться в халат, и велел подать зеркало.
      Миреллу поразило собственное отражение: в роскошном халате и тюрбане, который горничная намотала ей еще раньше, чтобы она не намочила волосы, сидя в ванне, Мирелла была похожа на одалиску из «Ода-Лала». Ее фиалковые глаза возбужденно блестели, кожа казалась матовой и шелковистой, затянутый на поясе халат делал ее еще стройнее. Она провела рукой по плечам и груди. Ей очень нравилась женщина, которую она видела в зеркале, – ее природная красота и сексуальность, раскрытые усилиями Рашида. Мирелла обернулась к нему и увидела, что он молча пожирает ее взглядом.
      – Ты хочешь сделать из меня экзотическую красавицу, похожую на твою сексуальную рабыню Гамаюн? Как по-твоему, сойду я за одну из одалисок твоего гарема?
      – Конечно, особенно если учесть буйство твоей натуры и врожденную склонность к эротическим авантюрам. Мы оба знаем, что я не мечтаю ни о чем, кроме того, чтобы сделать тебя своей сексуальной рабыней. И минувшей ночью я доказал тебе, что не намерен отказываться от этого желания.
      Рашид стал перечислять, чем они занимались ночью, смакуя каждую деталь изысканной любовной игры, которую они вели. Но Мирелла вернула его к разговору об «Ода-Лала».
      – Ты странная женщина. Ревнуешь меня к Гамаюн. Она замечательная, хотя ни в какое сравнение с тобой не идет. Ты никогда не станешь делать для меня то, что делает она. Ты меня не любишь. Я имею в виду, ты не сможешь отдаться мне полностью, безраздельно, в каком бы мне ни захотелось любовном акте. А она сможет. И все же в каждой нашей близости я вижу твое стремление пойти дальше, приблизиться ко мне настолько, чтобы слиться со мной, подчиниться эросу, живущему во мне. Время покажет, кто из нас сломается и захочет убежать первым.
      Такие разговоры были частью их сексуального общения и сами по себе возбуждали. Теперь этот разговор помог им избавиться от внезапно возникшей неловкости, и они рассмеялись.
      Мирелла подумала, что, если бы Рашид догадывался о том, что для нее их роман закончился, разрыв был бы не таким мучительным.
      Они завтракали в постели; он – обнаженный, она – в халате, в позе царственно возлежащей на подушках одалиски. Время тянулось медленно, они почти не разговаривали, наслаждаясь легкими закусками. Покончив с завтраком, они придвинулись друг к другу.
      – Этот халат сшили около ста лет назад для армянской принцессы, попавшей в гарем султана, – пояснил Рашид, играя расшитым поясом. – Но его так никто никогда и не надевал. Султан заказал его для принцессы в знак своей любви, но ей ни разу не пришлось его надеть. Она приняла на себя удар шпагой, предназначенный для султана, встав между своим возлюбленным и убийцей, которому все же удалось довершить свое черное дело, сильнее надавив на рукоять смертоносного оружия. Я часто думал над тем, кому его подарю. Ни одна из женщин, которых я знал, не выглядела бы в нем красивее, чем ты. Кстати, того убийцу наняла мать султана, которая предпочла видеть на троне другого сына. Всегда стоит помнить о том, как жестоки мы иногда бываем.
      – Это предостережение? – спросила Мирелла.
      – Нет, всего лишь напоминание, ведь жестокость у человека в крови, и она передается по наследству. Насколько мне известно, от тебя можно ожидать куда большей жестокости, чем ты сама в себе предполагаешь. Хочешь, поговорим сейчас, или сначала позвонишь?

      – Доброе утро, Бриндли. Как ваши дела?
      – Спасибо, все в порядке. Вы заедете?
      – Нет. Если честно, я еще в постели. Чувствую себя слегка расслабленной. Мы с Рашидом решили сегодня побездельничать и провести остаток дня дома. Я собираюсь позвонить в Нью-Йорк и почитать семейные документы. Мне нужно немного отдохнуть. Я знаю, что сильнее всего на меня давит необходимость подписать бумаги о продаже своего имущества турецкому конгломерату. Рашид предлагает, чтобы вы привезли их сюда, а когда я подпишу все, что нужно, мы вместе пообедаем. Как вам такая идея?
      Рашид, который читал газету, полулежа рядом с ней, оторвался от чтения и, отодвинув трубку от ее рта, нежно поцеловал ее в губы, пока она ждала ответа Бриндли. Она игриво оттолкнула его, он усмехнулся и вернулся к газете.
      – Идея мне нравится. Но сможем ли мы предварительно поговорить наедине? Это крайне необходимо.
      – Думаю, сможем, – ответила она с оттенком неуверенности в голосе.
      – Позаботьтесь об этом, Мирелла. Это важно, а я заметил, что с вами трудно оказаться наедине, без Рашида. Сейчас вы одна?
      – Нет.
      – Рашид поблизости? – Бриндли понизил голос до шепота.
      – Ближе не бывает, – беззаботно отозвалась она, не понимая, что затевает ее поверенный.
      – Вкратце дело вот в чем. Сегодня я привезу вам бумаги на подпись. Они все в полном порядке, но если вы по какой-то причине передумаете и захотите еще раз все обдумать, не говорите об этом в присутствии Рашида. Дождитесь, пока мы останемся вдвоем. На этот случай я придумал оправдание, что один из документов потерялся.
      – Почему вы думаете, что это необходимо?
      – Если нас не могут подслушать, я объясню. Я буду говорить до тех пор, пока вы меня не остановите. Насколько я понимаю, ничто не мешает вам подписать документы, потому что сделка эта честная. Существует две причины, по которым вы можете не захотеть торопиться с продажей: либо вы выставите имущество на открытые торги, чтобы получить большую сумму, либо не захотите отказаться от огромного политического и финансового влияния, которым обладаете, являясь единоличной владелицей состояния. Мирелла, если я в состоянии понять суть этого дела, то и любой другой тоже это поймет. Ваше нынешнее положение чревато опасностями, особенно пока вы находитесь в Турции. С тех пор как вы отложили продажу и попросту исчезли из поля зрения или, что вернее, стали недостижимы, на нас оказывают сильное давление, настойчиво требуя полной продажи. Должен заметить, иногда это давление переходит всякие границы приличия. Так что если вам понадобится еще время, лучше прибегнуть к юридически обоснованным оправданиям. Это вас защитит. У меня нет доказательств того, что Рашид имеет отношение к этому делу, но послушайте моего совета: чем меньше людей будет знать что-нибудь о ваших делах, тем лучше для вас.
      – Да, это очень интересно, Бриндли. Захватите с собой карты и, может быть, мы выберемся на экскурсию за город. До встречи. Ой, подождите, я спрошу Рашида о времени.
      Бриндли повесил трубку, восхищаясь находчивостью Миреллы. Она прекрасно поняла его и мгновенно разработала план на тот случай, если им не удастся переговорить наедине: лучшей возможности сделать это, чем поездка за город, невозможно было придумать.
      Он наблюдал за Рашидом и Миреллой весь предыдущий вечер и пришел к выводу, что, даже если этот легендарный плейбой не замешан в ее делах, он полностью подчинил ее себе. Рашид покорил ее своим обаянием и чувственностью, каковыми качествами Бриндли – приходилось признать – не обладал совершенно. Тем не менее он понимал, насколько серьезное место занимает сексуальная привлекательность Миреллы в расчетах Рашида.
      Его изумило также и то, что в самой Мирелле теперь появилась какая-то дьявольская искорка, находящая отклик в ее любовнике. Наверное, в постели более гармоничной и страстной парочки представить невозможно.
      Мирелла повесила трубку и отобрала у Рашида газету:
      – Теперь мы можем поговорить?
      – Да, но сначала мне нужно сделать один важный звонок. А потом я буду в твоем полном распоряжении. – Он шутливо стукнул ее по носу согнутым пальцем.
      Мирелла протянула ему телефон, а сама раскрыла «Интернэшнл геральд трибюн». Рашид набрал номер, отнял у нее газету и, швырнув ее на пол, обнял за плечи.
      – Потом почитаешь. Как насчет того, чтобы уделить мне немножко внимания?
      Влажный взгляд его темных, страстных глаз не вызывал сомнения в силе вложенного в него чувства, которому невозможно было противиться. Мирелла придвинулась к нему поближе и провела кончиками пальцев по его лицу, следуя очертаниям носа и губ. Он вертел головой, поддаваясь движениям ее руки, пока не услышал голос в трубке и тогда сосредоточился на разговоре, предоставив Мирелле ласково теребить густую поросль на своей груди. Она откинула простыню, разделяющую их, и села к нему на колени. Рашид вскоре закончил разговор и протянул ей трубку, чтобы она положила ее на рычаг. Когда Мирелла попыталась встать, чтобы сделать это, он притянул ее к себе, обхватив за талию.
      Он начал расстегивать маленькие пуговички на ее халате, но она прервала его вопросом:
      – Разве мы не хотели поговорить?
      – Мы и разговариваем. С чего ты взяла, что я не могу разговаривать с тобой, если ты будешь без халата?
      Она попыталась слезть с его колен, но он остановил ее:
      – Или если ты будешь сидеть у меня на коленях? Останься на месте. Если бы ты знала, как сексуально ты выглядишь в такой позе! Для меня огромная радость смотреть на тебя.
      Рашид расстегнул халат, обнажив ее полные груди, плоский живот и темный треугольник волос внизу. Он медленно провел указательным пальцем от ее подбородка до лобка, придерживаясь средней линии, словно хотел рассечь ее тело на две половины.
      – Тебе так удобно?
      Мирелла поежилась от этого необычного, пугающего жеста и кивнула.
      – Хорошо, а теперь давай поговорим.
      Он взял ее руку в свою и поцеловал в раскрытую ладонь. Затем осторожно лизнул ее, забираясь языком между пальцев. Мирелла вспыхнула и почувствовала, что сердце у нее учащенно забилось от такой неожиданной ласки.
      – Если ты не против, начну я, – произнес он. – Сначала об Аполлоне. Я хочу, чтобы ты знала: ты потрясла меня своим подарком. Я никогда не встречал женщины, которая бы так тонко понимала меня и могла оценить мою любовь к красоте во всех ее проявлениях. Слишком часто мне приходилось скрепя сердце принимать подарки, сделанные от души и с огромным чувством, которые не доставляли мне никакого удовольствия. В каждом моем доме есть специально отведенная комната, куда я складываю подарки от богатых и тщеславных дам.
      – И ты никогда их не выбрасываешь?
      – Сразу выбрасываю, как только мой роман с женщиной заканчивается, – ответил он с безжалостным равнодушием. – Так что спасибо, дорогая Мирелла. – Он просунул руки ей под халат и поцеловал ее. – И еще раз спасибо. – Он взял в ладони ее груди и стал посасывать соски. – И еще раз спасибо. – Он заставил ее откинуться назад и прикоснулся языком к клитору.
      – Ты всех своих женщин благодаришь за подарки таким образом? – рассмеялась она.
      – Конечно, – ответил он небрежно.
      – Ты неисправим.
      – Правда? В таком случае и ты тоже. Расскажи, как ты купила для меня Аполлона. Начни с самого начала: как ты сбежала от телохранителей и разыскала торговца, вместо того чтобы делать прическу в салоне. И не упускай ничего. Я хотел бы узнать, как тебе удалось уговорить Адама Кори расстаться с этой статуей. Мы с ним вот уже целый год не можем договориться.
      Мирелла увидела, как улыбка стерлась с его лица, а в глазах появилось то же выражение, с каким накануне он собирался допрашивать слуг о том, почему они осмелились исполнить ее приказание. Мирелле это не понравилось.
      – Я не стану тебе этого рассказывать.
      – Почему?
      – Потому что я обманула твоих телохранителей и слуг, и ты уволишь их из-за меня.
      – Я могу сделать кое-что и похуже, – ответил он, но выглядел при этом вовсе не так страшно, как ему бы хотелось.
      – Не думаю. Если ты сейчас же не дашь мне слова, что не только не накажешь слуг, но и не станешь никогда задавать мне по этому поводу вопросов, я сию секунду покину твой дом и никогда не вернусь.
      – Ты считаешь, что если я дам тебе слово, для меня самого этого будет достаточно?
      В его голосе слышались ледяные нотки, а в глазах стоял зимний холод. Миреллу эта холодность поразила и очень огорчила: ей было больно видеть в нем проявления жестокости и равнодушия. Она запахнула халат и выпрямилась, вспомнив вдруг о воспитанном в ней протестантской семьей чувстве собственного достоинства. Приподняв подбородок и стиснув кулаки, она ответила:
      – Да, я так считаю.
      – А почему ты так считаешь?
      – Потому что ты еще не закончил свои отношения со мной.
      Он запрокинул голову и рассмеялся. Мирелла не сразу поняла, что в этой игре кошки с мышкой мышка, похоже, победила. Она смотрела на него, и на лице ее постепенно появилась самоуверенная улыбка.
      – Ты чертовски права. Твоя взяла, – согласился Рашид и, притянув ее к себе, снова распахнул на ней халат. Он жадно набросился на ее грудь и стал покрывать ее поцелуями. Но Мирелла видела, что он все еще смеется над ней, поэтому резко отстранилась, запахнула халат и заявила:
      – Перестань смеяться надо мной, Рашид!
      – Я смеюсь не над тобой, а над нами. Видишь ли, я думаю, что ты тоже еще не закончила свои отношения со мной.
      Они посмотрели друг другу в глаза, и по обоюдному молчаливому согласию между ними установилось перемирие. Рашид снял с ее головы тюрбан, и пушистые волосы рассыпались по ее плечам. Он ласково провел по ним рукой, затем снял с нее халат и притянул ее к себе.
      – Сначала обещай, что не сделаешь ничего ни своим слугам, ни телохранителям. – Она уперлась рукой ему в грудь.
      – Хорошо, обещаю, – торопливо отозвался он. Ее сопротивление возбудило его, и Мирелла тоже почувствовала, как сердце ее забилось быстрее.
      – Знаешь, а ты не из тех, кого легко подкупить дорогими подарками, – рассмеялась она, вытянувшись на нем в полный рост.
      Спустя некоторое время они сидели в прохладной тени на балконе, где Мирелла рассказала ему все, что случилось с ней в тот день, когда она купила ему Аполлона. Ну, или почти все.
      Мирелла намеренно опустила некоторые важные подробности. Она поведала Рашиду о том, что произошло на площади и позже, вплоть до того момента, когда они поссорились с Адамом в кафе. Об этом инциденте она сообщила лишь следующее:
      – Не знаю, чем бы все кончилось, если бы он не подоспел вовремя и не спас меня. Однако это не дает ему никакого права нападать на меня и обращаться со мной как с последней идиоткой. Впрочем, теперь это уже не важно. Давай лучше я расскажу, что было дальше… Представляешь, я видела этого человека три раза в жизни, и каждый раз мы ссоримся.
      – Не знал, что вы познакомились до того, как мы приехали с тобой к принцессе Айрин.
      – Так и было. Просто как-то раз в Нью-Йорке Бриндли привез его ко мне, когда принес документы Оуджи, сославшись на то, что именно Адам их обнаружил. И тогда было то же самое: сначала он совал нос в мои дела, а потом называл меня дурой за то, что меня больше интересуют деньги, чем вся эта галиматья с наследством и Турцией.
      – Узнаю своего друга Адама, – рассмеялся Рашид. – Он не выносит людей, не проявляющих должного интереса к той стране, которую он считает своей второй родиной. Путь тебя это не огорчает. Итак, что было дальше? Он отчитал тебя за то, что ты заявилась на рыночную площадь, и…
      – Я вышла из себя, расплакалась и накричала на него. Эта реакция была вызвана, конечно, не ссорой с ним, а тем, что мне пришлось пережить на площади. К тому же я огорчилась, что, пройдя через весь этот кошмар, так и не купила статую. Он был потрясен, когда узнал, что я рисковала жизнью, чтобы сделать тебе подарок, и что готова вновь туда вернуться. Наверное, у меня была истерика, потому что он согласился продать мне статую, считая это единственной возможностью привести меня в чувство. Выяснилось, что он оказался в это время на площади потому, что побывал у торговца и купил Аполлона.
      Рашида захватил ее рассказ, он злился на нее и на своих бестолковых телохранителей, но одновременно восхищался ее неугомонностью и способностью совершать рискованные поступки, несмотря на то что он не спускает с нее глаз. Неужели она действительно способна разорвать их узы и уйти от него? Рашид пришел в ярость. Он обещал ей не наказывать слуг, но ничто не могло помешать ему наказать ее саму.
      – Он постарался меня успокоить и сказал, что продаст мне статую, – повторила Мирелла. – Он видел, что я одержима идеей подарить тебе именно Аполлона. Когда я объяснила, что хочу отблагодарить тебя за щедрость и, главное, за то, что из-за тебя я оказалась в Турции, он обезоружил меня, заявив, что доставит статую в твой дом до полуночи. Вот как я купила тебе подарок. Разумеется, я не могла отказаться от его предложения. Теперь же я оказалась в сомнительном положении, потому что задолжала человеку, который считает меня безответственной дурой, зацикленной на деньгах и на любви к тебе. Он отвез меня в отель, за всю дорогу не сказав мне ни слова.
      – И конечно же, это он, а не ты устроил переполох с освещением и сумел договориться со слугами, которые знают его, как моего ближайшего друга. Он знал о постаменте, который я купил несколько месяцев назад для статуи. Тогда он лишь посмеялся, заверив меня, что уже договорился с антикваром и Аполлон почти на сто процентов принадлежит ему. Мирелла, тебе удалось заполучить самого прекрасного Аполлона из всех, какие когда-либо существовали, если не считать оригинала, жившего в Древней Греции. Ему место в Лувре, в Британском музее или в «Метрополитен» – там он со временем и окажется, когда я пожертвую его этой стране. А пока он принадлежит мне, я буду восхищаться им и ценить его, как твой подарок, добытый с таким трудом. Теперь о другом. Я запрещаю тебе впредь совершать подобные безрассудные глупости! По крайней мере пока ты со мной. Я этого не потерплю. Все, что ты захочешь сделать, ты должна сначала обсудить со мной.
      – Рашид, ты мне не хозяин. Не забывай, что я всего лишь твоя гостья.
      – Избавь меня от этих никчемных разговоров! Пойдем лучше еще раз посмотрим на Аполлона.
      Он схватил ее за руку и потащил за собой в холл, не обращая внимания на ее иронические протесты и обвинения в жестокости. Они остановились на верхней площадке лестницы, откуда был виден Аполлон, и переглянулись. Рашид обнял ее за талию, с укоризненной улыбкой покачал головой и повел вниз. Мирелла больше не сопротивлялась, снова очарованная красотой статуи.
      Позже они прогуливались по саду и слушали пение соловьев, прятавшихся в густых кронах кипарисов.
      – Рашид, я скоро оставлю тебя, – тихо произнесла Мирелла. – Ты ведь знаешь об этом?
      – Да, знаю.
      – Когда это произойдет, для нас все будет по-другому.
      – И это я знаю.
      Они подошли к каменной скамейке у пруда и сели на нее, повернувшись лицом друг к другу. Он ласково перебирал пряди ее волос и улыбался.
      – Только произойдет это не раньше чем через несколько дней. Наш роман должен сам собой подойти к концу. Тогда мы расстанемся. А когда встретимся снова – мы оба знаем, что это неизбежно, – мы начнем совсем другую, новую историю.
      Они поцеловались и вернулись в дом. Рашид отправился к себе в кабинет, чтобы сделать несколько деловых звонков, а Мирелла в свою комнату, чтобы тоже заняться делами.

      – Рашид, по-моему, это настоящее безумие. Как мы разыщем его здесь?
      – Не волнуйся, ведь больше ему негде быть. Слуги сказали, что он ушел в полдень, а это значит, что он устраивает праздник перед восхождением. Полезай в самолет.
      – А что, если он уже ушел в горы?
      – Это невозможно. Они всегда начинают восхождение в два часа ночи, чтобы достичь вершины на рассвете. Послушай, Фуад и Дауд будут сопровождать тебя и позаботятся о том, чтобы ты нашла Адама, который, может быть, сейчас уже на взлетно-посадочной полосе. Он не ждет тебя. Я оставил сообщение, что к нему летит друг и что самолет сделает круг над деревней и чтобы осветили полосу. Полезешь в самолет? Ты ведь хотела осмотреть окрестности, вот тебе прекрасный повод для этого. С Адамом тебе бояться нечего. Конечно, сначала он удивится, а потом с радостью возьмет тебя с собой в горы. Мы с Бриндли утром летим в Лондон. Он раздобудет недостающую подпись на документах, а я улажу свои дела. Мы вернемся вечером и прилетим за тобой.
      Моторы взревели, и Мирелла решилась наконец залезть в самолет.
      – Мирелла, это и правда прекрасная идея, – вмешался Бриндли. – Адам Кори будет счастлив, что вы захотели познакомиться с Турцией поближе. К тому же пусть лучше вы будете с ним в горах, чем останетесь одна в Стамбуле, где обязательно станете объектом повышенного внимания со стороны недоброжелателей. Вам не имеет никакого смысла ехать с нами в Лондон, потому что визит наш деловой и очень краткий. Вы представить себе не можете, как я раздосадован этой глупой оплошностью.
      – Ничего страшного, Бриндли, через пару дней все будет улажено, – улыбнулась она.
      – Ты отдаешь себе отчет в том, что это наша первая разлука с тех пор, как мы оказались вместе? – спросил ее Рашид, стоя возле самолета.
      Он видел, что она задумалась и явно испытывает беспокойство. Сам Рашид, напротив, был рад, что ему удалось избавиться от ее присутствия на то время, пока они с Бриндли раздобудут нужную подпись. Он не мог допустить, чтобы оформление документов сорвалось еще раз, поэтому решил сопровождать поверенного в Лондон. Проволочка в нынешнем положении могла стать опасной. Его партнеры и так проявили завидное терпение, но любому терпению может прийти конец.
      – Рашид, я хочу…
      – Не надо, – прервал он ее поцелуем. – Я ничего не хочу слышать. Подожди, пока мы снова не встретимся через пару дней. Ты очень много говоришь. Ты нравишься мне и без ожерелья, но я люблю тебя сильнее, когда ты его надеваешь в знак того, что являешься моей сексуальной рабыней, хотя мы оба понимаем, что это всего лишь игра. – Он наклонился к ней и прошептал на ухо: – В следующий раз я овладею тобой в «Ода-Лале». Это будет наказанием для тебя. А потом мы с тобой простимся. – С этими словами он ушел.
      Через полтора часа Дауд попросил ее пристегнуть ремень, потому что самолет должен был заходить на посадку. Пилот предупредил их о возможности тряски, так как посадочная полоса была неровной и короткой. Оба телохранителя страдали от тошноты и головокружения.
      Мирелла выглянула в иллюминатор, за которым было черным-черно. Самолет тем временем резко снижался, и Мирелла оценила мастерство пилота. Вдруг из полной темноты вырвались огни посадочной полосы. Самолет приземлился очень плавно, зато потом Мирелла всем телом ощутила каждую выбоину и неровность почвы.
      Она отстегнула ремни и, взяв сумочку с соседнего кресла, невольно улыбнулась, подумав, что Адам остолбенеет от изумления, когда увидит ее у подножия Немрут-Даги.
      Четыре часа назад, когда Бриндли приехал в дом Рашида, она была внутренне готова к тому, чтобы подписать бумаги и продать свое имущество турецкому конгломерату. Разговор с Рашидом в саду окончательно убедил ее в необходимости это сделать, поэтому она заранее велела подать шампанское, чтобы отметить столь грандиозное событие. Каково же было ее изумление, когда Бриндли вдруг заявил, что осуществить сделку невозможно ввиду отсутствия какой-то важной подписи. Оказывается, он уже связался по этому поводу с Лондоном и собирается отправиться туда незамедлительно. Мирелла решила, что это всего лишь уловка с его стороны, чтобы остаться с ней наедине. Она уже собиралась извиниться и попросить Рашида оставить их вдвоем, но Бриндли показал ей место на документе, где вместо подписи действительно зиял пробел.
      Бриндли был обескуражен и прямо-таки подавлен этим обстоятельством. Мирелла растерялась. На помощь обоим пришел Рашид, который спокойно откупорил шампанское, разлил его по бокалам и заявил непререкаемым тоном:
      – Все решается просто: ты, Мирелла, полезешь на гору вместе с Адамом, а мы с Бриндли слетаем в Лондон за подписью.
      Так и произошло. Теперь Мирелла с нетерпением ждала, пока пилот заглушит моторы. Фуад и Дауд, бледные, на подгибающихся ногах, стояли позади нее возле двери. Наконец дверь открылась. Мирелла выглянула наружу и, прищурившись, вгляделась в темноту. Казалось, самолет приземлился где-то посреди неизвестности. Посадочные огни давно погасили, и теперь во мраке виднелись лишь две светлые точки, которые оказались фарами старого американского джипа времен Второй мировой войны.
      Адам стоял, прислонившись к колесу, и держал во рту незажженную сигару. На заднем сиденье джипа сидело с полдюжины темноглазых, чумазых ребятишек, которые сбились в кучу и завороженно смотрели на Миреллу.
      Он вытащил сигару изо рта и через плечо протянул ее детям, которые тут же затеяли драку, сражаясь за право стать хранителем этой драгоценности. Мирелла видела, как он провел рукой по волосам и задумчиво почесал подбородок, когда увидел ее и узнал.
      – Здравствуй, – только и смогла проговорить она.
      – Здравствуй, – покосившись на телохранителей, ответил он. Обхватив ее за талию, он помог ей спрыгнуть на землю.
      Мирелла немного озябла от ночной прохлады, и соски под тонким шелком ее блузки напряглись и затвердели. Она видела, как жадный взгляд Адама скользнул по ее груди.
      – К несчастью, у нас слишком большая зрительская аудитория, – заметил он и попросил Фуада сбросить жакет Миреллы вниз.
      – Мне неловко вторгаться в твою жизнь вот так, без предупреждения. Я планировала, что все будет иначе. Это идея Рашида.
      – Давай сюда руки, – сказал он, помогая ей надеть жакет. – Как же ты планировала, интересно знать?
      – Я не хотела встречаться с тобой до тех пор, пока не буду готова прийти к тебе и остаться до конца своих дней.
      – Значит, ты к этому еще не готова?
      – Нет. Всю свою жизнь я была одинока и независима. Мне трудно отказаться от этого сразу. Но каждый раз, когда я тебя вижу, мне становится легче.
      – Я буду ждать, – улыбнулся он, и неловкость, возникшая между ними, улетучилась. – Ты выглядишь так аппетитно, что тебя хочется съесть. А вы двое, чего ждете? – крикнул он Фуаду и Дауду. – Вам предстоит веселая вечеринка, а затем сложное восхождение. Вперед!
      Впервые за все время Мирелла увидела, как ее мрачные телохранители проявили человеческие чувства: они повеселели, разулыбались, спрыгнули на землю и приветствовали Адама теплыми словами и рукопожатиями. В этот момент к ним подошел пилот и протянул Адаму конверт с письмом от Рашида, которое следовало прочитать сразу же по получении, что Адам и сделал при свете автомобильных фар. Потом он усадил Миреллу в джип рядом с собой и произнес:
      – Тебя ждут незабываемые впечатления. Я покажу тебе настоящую Турцию, познакомлю с настоящими турками. А сейчас мы отправляемся на вечеринку.
      Он посигналил несколько раз, и со всех сторон к самолету подъехали машины, чтобы забрать груз, присланный Рашидом: шесть ящиков пива, шесть ящиков красного турецкого вина, восемнадцать ящиков кока-колы, мешок кофе, двадцать противней с восточными сладостями, коробочку с надписью «лично Адаму Кори», в которой содержалось шесть унций кокаина, фунт гашиша. Таков был вклад Рашида в торжественную вечеринку по поводу предстоящего восхождения.
      Кавалькада автомобилей мчалась по дороге, проходящей у подножия горы. Деревня располагалась в двух милях от аэродрома. Она называлась Сари и была типичной для восточных провинций, где суровые зимы не позволяли снимать богатые урожаи, отчего народ не вылезал из нищеты. Деревенские дома лепились тесно друг к другу на склоне горы и, казалось, были высечены из камня. Крыши некоторых были покрыты соломой, которая не могла защитить их от сурового климата.
      Миреллу потрясли эти ветхие домишки, нанизанные словно бисерины на одну нитку, натянутую вдоль склона горы. Сквозь подслеповатые окошки пробивался тусклый свет. Недалеко от домов была сооружена огромная крытая терраса, где стоял накрытый стол, за которым уже сидели местные жители – преимущественно мужчины, – гости из соседней деревни, археологи, представители местных властей, полицейские и военные.
      Параллельно с этой террасой тянулась другая, где на жаровнях и вертелах женщины в темных одеждах готовили угощение. Другие обслуживали стол, поднося свежеиспеченный хлеб, меняя грязные приборы на чистые. Они делали это быстро и ловко, изредка бросая любопытные взгляды на мужчин, а затем о чем-то шептались, сбившись в кучку.
      Адам помог Мирелле выйти из машины и повел ее к столу. Женщины, завидев мужчину, поспешили закрыть лица, но, узнав его, приветствовали открытыми и радушными улыбками. Дети бежали за ним восторженной толпой, мужчины жали ему руку, но никто из них не взглянул на Миреллу.
      За столом для них быстро отыскались свободные места. Оказалось, что многие из присутствующих знали телохранителей Миреллы, как чемпионов по борьбе, поэтому каждый захотел с ними выпить. Мирелла подумала о том, что это может помочь им с Адамом избавиться от них во время восхождения.
      Затем подали раки, национальный алкогольный напиток, который готовили из смеси виноградного сока с анисом и разбавляли водой прямо в стакане. Турецкое гостеприимство предполагало обильное угощение, и селяне с удовольствием смотрели на Миреллу, которая поглощала пищу с большим аппетитом.
      – Они уже полюбили тебя всем сердцем, – шепнул Адам, поднося к ее рту кусочек жареной дичи.
      Вскоре подоспела новая перемена блюд. Люди постепенно сбились вокруг них в кучу, обнаружив, что она свободно говорит по-турецки. Адам посоветовал ей не распространяться о том, что в ее жилах течет турецкая кровь, иначе расспросам не будет конца. Они и так хотели узнать о ней как можно больше, но сдерживались лишь потому, что она была женщиной и пришла вместе с Адамом. Турки соблюдали правила приличия, поэтому задавали вопросы не напрямую, а через Адама. Миреллу это забавляло – ведь она понимала их вопросы и не нуждалась в переводчике. И кроме того, Адам говорил по-турецки не так уверенно, как она, что, впрочем, не мешало им следовать этикету.
      Некоторые вопросы показались ей до смешного нелепыми. Она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Да и последовательность, в какой они задавались, была уморительна. Издалека ли она прилетела на самолете? Говорит ли по-турецки ее муж? Занимается ли она археологией, как Адам? Умеет ли она ездить верхом? Сколько в Штатах стоит галлон газа? Водит ли она машину? Жила ли она в доме матери, когда у нее не было собственного телевизора? Почему она раньше не приезжала в горы? Сколько времени прошло с тех пор, как она потеряла мужа? Сколько стоит галлон топлива для самолета? От всех этих вопросов их с Адамом спасли музыканты. Вдруг раздались звуки тамбуринов и скрипок, пространство возле стола очистилось, и начались танцы.
      Вечеринка продолжалась всю ночь и весь следующий день для тех, то пожелал остаться. Те, кто собирался идти в горы, отправились спать рано. Их развели по домам и уложили в кровати под овечьи шкуры.
      Около двух часов ночи Миреллу, Адама, Фуада с Даудом и еще нескольких человек разбудили и напоили горячим сладким кофе. Адам подобрал для Миреллы ботинки с шипами.
      – У тебя есть теплый шарф и шапка? – озабоченно поинтересовался он. – Если нет, мы найдем тебе что-нибудь подходящее.
      К счастью, в ее чемодане оказались нужные вещи. Ночь была холодной и ясной, высоко в небе сверкали яркие звезды, узкий серп луны посматривал на них с высоты. Адам предупредил ее, что ночью в горах очень холодно, и поэтому ей следует надеть шубу, а когда взойдет солнце, сразу станет жарко, и они даже смогут позагорать.
      В джипе их уже ждали приятели Адама, его верные спутники в этих восхождениях, и три собаки. Мирелле показалось, что они похожи на английских мастифов, но выяснилось, что это особая порода, не известная больше нигде в мире и выведенная специально для охоты на волков.
      – Извини, но тебе придется ехать сзади с Асланом и собаками, – вздохнул Адам. – Мне нужно, чтобы Демир сидел рядом и предупреждал меня об опасностях дороги, о шатких валунах и прочем, пока я буду вести машину. Дорога будет неровная и очень пыльная. Мы впервые поднимаемся в гору после зимы, и потому никто не знает, что нас ждет впереди.
      Адам рассадил всех по местам и завел машину, после чего протянул Демиру и Аслану по огромной гаванской сигаре и повернулся к Мирелле:
      – Ну что, ты рада?
      – Очень, – отозвалась она. В этот момент на память ей пришли образы всех героев, которые в юности потрясли ее воображение: Кларк Гейбл, Дик Трейси, Эрол Флинн, Эрнест Хемингуэй. Может быть, даже Индиана Джонс? – Я представляю себя на месте Кэрол Ломбард или Ингрид Бергман.
      – Ты забыла о Гарбо и Гарднер, – рассмеялся он. – Я всегда мечтал закончить свои дни на глазах у кинобогинь, которым поклонялся в юности.
      Он поднес спичку к сигаре, и пламя осветило его лицо. Он не отрываясь смотрел на Миреллу, и она подпала под очарование его взгляда. В этот момент несколько женщин подбежали к джипу, держа в руках одеяла, бутыли с бренди и корзины со съестными припасами. Они затолкали все это в машину и пожелали путешественникам счастливого пути.
      – Держись за поручень над дверцей и за спинку сиденья. Нам предстоит нелегкий путь. Если будет тяжело, тебе поможет Аслан, – напутствовал ее Адам.
      Он подал сигнал к отправлению, и заботливые турчанки, которые пытались подложить под зад Миреллы подушки, отскочили от машины. Джип Адама возглавлял колонну, за ним следовали еще четыре машины. Вся деревня вышла их проводить. Все были в приподнятом настроении, предвкушая путь по бездорожью в тридцать две мили к северу, а затем нелегкое восхождение в гору. Наградой им должно было служить изумительное зрелище: восход солнца над высочайшей горной вершиной мира.

      Если подъем по склону Немрут-Даги в джипе оказался довольно сложным, то пешее восхождение на вершину было настоящим испытанием для Миреллы. Настал момент, когда она решила, что ей это не осилить. Эти двести пятьдесят футов дались ей с неимоверным трудом, и лишь заверение Адама, что ее ожидает зрелище, равного которому невозможно себе представить, заставляло ее идти вперед.
      Наконец, взмокшие и еле живые, они оказались на вершине. Небо постепенно светлело, и из темноты вынырнули очертания тридцати пяти олимпийских богов. Они ежедневно пробуждались на этой вершине еще за много лет до Рождества Христова.
      По-прежнему было холодно, но Мирелла обливалась потом и тяжело дышала от усталости. Она опустилась на валун, пытаясь восстановить дыхание, но в это время статуи начали оживать в лучах рассветного солнца, поднимать головы и наполняться жизненной силой. От этого мистического действа сердце у нее стало биться учащеннее, а дыхание замирало в груди.
      – Нет, не снимай шапку! – кинулся к ней Адам. – Потерпи немного, скоро станет тепло. Давай я помогу тебе.
      Он снял с себя шарф и вытер им испарину с ее лба и шеи. Их спутники подошли ближе, прислонились к валуну, на котором она сидела, откупорили бутылки с бренди и, сделав по большому глотку, протянули бутылки Адаму и Мирелле.
      Уже стало достаточно светло, чтобы можно было погасить сигнальные фонари. Оказалось, что в сотне ярдов от них обосновалась еще одна группа туристов, любящих острые ощущения. Адам подозвал собак и велел им сидеть рядом. Затем он поднял Миреллу с валуна и посадил к себе на колени. Ей было приятно чувствовать тепло его тела, и она откинулась ему на грудь, положила голову на его плечо и стала ждать рассвета.
      Постепенно серое небо окрасилось в розовые тона, из-за хребта хлынули оранжевые лучи, они осветили небосвод и согрели камни на вершине. Статуи богов ожили, тронутые ласковым солнцем. Это было так восхитительно, что Мирелла не удержалась и закричала. Ей вторили видавшие виды псы, которые огласили окрестности радостным лаем.
      Это чарующее зрелище с лихвой вознаградило Миреллу за все перенесенные трудности. К девяти утра на вершине стало так жарко, что она сменила брюки на легкую юбку. Она переодевалась за могильным камнем короля Антиоха в присутствии четверых мужчин, которые в этот момент любовались оживающей небесной сферой.
      Мирелла уселась под зонтиком, чтобы не сгореть на солнце, который мужчины галантно установили для нее среди валунов. Адам пропал куда-то вместе с британскими и немецкими археологами, посоветовав ей немного вздремнуть. Она попыталась последовать его совету, но была слишком возбуждена и не смогла заснуть.
      Почувствовав голод, мужчины достали съестные припасы, и они все вместе позавтракали. Аслан и Демир веселили их рассказами о Ходже Насреддине, герое турецкого эпоса четырнадцатого века, шутки и мудрые высказывания которого до сих пор не утратили своей остроты.
      В два часа дня к ним присоединились телохранители Миреллы и кое-кто из жителей деревни. Еще через полчаса они с Адамом спустились к джипу, прихватив с собой трех собак.
      – Наконец-то мы одни, – с облегчением вздохнул Адам.
      Он обнял ее и нежно прикоснулся губами к ее губам. Она приникла к нему всем телом и с наслаждением расслабилась, зная, что может ему доверять. Он расстегнул на ней блузку и слизал капельки пота между ее грудей, а затем стал ласкать ее соски.
      – Я мечтал об этом с той минуты, как ты вышла вчера из самолета, – прошептал он хриплым от возбуждения голосом. – Я люблю твою грудь, люблю ощущать ее в своих ладонях. Сколько раз я мечтал о том, чтобы взять ее в рот! Я представлял себе, насколько длинны твои соски и как сладки они на вкус.
      Мирелла закрыла глаза, чувствуя, что от его прикосновений и слов напрягаются мышцы внизу ее живота.
      – Пойдем, пока никто не застал нас здесь. Я отвезу тебя вниз и покажу долину в предгорье.
      Он усадил ее на переднее сиденье. Затем достал из багажника канистру с водой и напоил собак. Мирелла намочила платок и обтерла лицо. Они выпили горячего чая из термоса и тронулись вниз по склону под палящими лучами полуденного солнца.
      Мирелла с изумлением узнала, что Адам – самый известный представитель западного мира в Турции, пользующийся огромным авторитетом. Его вечеринки были одним из многих способов вдохнуть жизнь в восточные провинции страны. Он оберегал независимость этой части Турции от посягательств граничащих с ней стран.
      В поселении Сари имелись электричество, водопровод и небольшой аэродром – все это было сделано на деньги Адама, который объяснял нововведения необходимостью проводить раскопки. Он заботился о том, чтобы жители деревни не голодали, и даже подарил им два джипа, которыми владели Аслан и Демир при условии, что Адам всегда может воспользоваться ими для собственных целей. Таким образом, это место Адам по праву считал своим маленьким королевством.
      Они спускались все ниже с горы, и Адам вдруг остановился и произнес:
      – Посмотри назад. Видишь два холма? Они и земля, что лежит справа от них, принадлежат тебе.
      Они направлялись к побережью Средиземного моря, туда, где проходила граница с Сирией. Склоны холмов утопали в зарослях цветущих кустарников. Впереди лежал Евфрат и город на его левом берегу – Бирекик. Адам выбрал такой маршрут, чтобы он проходил через цветущие фруктовые сады.
      – Все это принадлежит тебе. И это, и это, – то и дело повторял он. – Мы проезжаем через владения, которые принадлежали твоей семье последние шестьсот лет.
      Адам круто свернул с дороги, и джип помчался через луг, но вдруг резко затормозил. Перед ними открывалась восхитительная панорама, на дальнем плане которой высились стройные кипарисы, а сквозь их кроны виднелась голубая гладь Евфрата.
      – Это тоже мое? – потрясенно спросила Мирелла.
      – Да. Посмотри налево. Милях в десяти отсюда я нашел дневники семьи Оуджи. А теперь взгляни направо. – Он проследил за ее взглядом – она смотрела на палатку бедуинов – и улыбнулся. – А вот это не твое, это мое. Я браконьерствую на твоей земле! Поехали туда.
      Адам подал сигнал и выпустил собак, которые должны были возвестить слугам о прибытии хозяина.
      – Я тоже не надеялся, что ты когда-нибудь окажешься у меня в гостях. Ты представить себе не можешь, как я счастлив. – Он нежно поцеловал ее в губы.
      Они проехали еще немного, после чего вышли из машины и пошли пешком через луг, держась за руки. Через миг они скрылись в густой, высокой траве.
      – Наверное, ты думаешь, что я растеряюсь и буду чувствовать себя Золушкой в этом раю, – улыбнулась Мирелла. Она волновалась, потому что ей хотелось быть особенной и неповторимой для Адама в эту минуту. Она так сильно любила его, что стеснялась своего чувства. Она не испытывала никакого страха, наоборот, она удивлялась тому, что ради этого мужчины отважилась залезть на гору, лишь бы доставить ему удовольствие. Ее широкая юбка разметалась у ее ног, когда она легла на траву.
      – Ты в порядке? – спросил Адам с улыбкой.
      Мирелла молча кивнула в ответ. Он склонился над ней и, развязав пояс юбки, стал ласкать ее бедра и темный треугольник пушистых волос. Его настойчивые, умелые пальцы оказались у нее между ног, и тогда он нагнулся и стал покрывать ее живот страстными поцелуями. Мирелла закрыла глаза и застонала, обхватив его голову руками. Неожиданно Адам поправил ей юбку и помог подняться с травы.
      – Если мы поторопимся, то успеем искупаться в реке и высохнуть на солнце, – предложил он.
      Их встретил Турхан, который, как объяснили Мирелле, был домоправителем Адама и неотлучно состоял при нем с тех пор, как хозяину исполнилось восемнадцать лет.
      – Впрочем, вы уже знакомы, – улыбнулся Адам. – Турхан один из тех, кто спас тебя от озверевшей толпы на базарной площади.
      Затем Адам познакомил ее с Музин, хрупкой юной турчанкой, одетой намного роскошнее других женщин, с которыми до сих пор сталкивалась Мирелла. Адам пояснил, что Музин принадлежит к штату слуг его дворца на Босфоре, и Мирелла предположила, что в обязанности этой девушки входит не только работа по дому, но и удовлетворение сексуальных потребностей хозяина. Адам подтвердил ее догадку и попросил ни в коем случае не демонстрировать робость или смущение перед Турханом и Музин, поскольку они оба его личные слуги, всегда готовые выполнить любое его приказание, а с этого момента она тоже может распоряжаться ими по своему усмотрению.
      Они направились прямиком к берегу реки, где Адам приказал Турхану разложить килим на залитом солнцем склоне холма.
      Адам и Мирелла стояли обнявшись у самой воды, слушали пение птиц и наслаждались чарующим покоем и умиротворенностью этого пейзажа. Вдруг с противоположного берега поднялась в воздух птичья стая и устремилась вниз по течению реки.
      – Смотри, это ибисы, – проговорил Адам. – Хотя их осталось совсем немного, здесь их еще можно увидеть, потому что они гнездятся в Марокко и возвращаются на Евфрат каждый год в феврале.
      Они долго смотрели вслед стае, пока та не скрылась из виду. Тогда Адам повернулся к Мирелле и принялся ее раздевать. Вскоре она стояла перед ним обнаженная. Через минуту он тоже избавился от одежды и шагнул к ней.
      Запах его тела и гладкая, упругая кожа, под которой перекатывались тугие мышцы, воспламенили ее. Он поднял ее на руки и понес к воде, а она покрывала поцелуями его шею и грудь, осторожно покусывая соски.
      После купания их встретила на берегу Музин с двумя мягкими, расшитыми вручную халатами. Адам взял Миреллу за руку и повел вверх по склону холма, где для них уже были приготовлены царское ложе и угощение. Адам снял с себя влажный халат, протянул его Музин, а затем помог раздеться Мирелле. Они сидели рядом, подставив лица теплому солнцу. После прохладной воды сухой жар казался особенно приятным. Адам налил им вина, прищурившись, оценил его цвет на солнце.
      – Я чествую тебя, богов и эту прекрасную жизнь – отныне и во веки веков! – торжественно провозгласил он.
      Мирелла сделала глоток и сказала, что вино похоже на нектар, достойный богов, за которых они только что выпили.
      – С того дня, как мы встретились и я влюбился в тебя, не было ничего, что я делал бы без мысли о тебе, не было ни мгновения радости, печали или оргазма, который я не разделял бы с тобой в своем воображении, – признался Адам. – Я обедал со своими приятелями и думал: «Мирелле они, наверное, понравились бы». По ночам, любя других женщин, я видел перед собой твое лицо. Каждый раз, устраивая прием или вечеринку, я мечтал о том, чтобы ты появилась неожиданно среди гостей. Я заказал лучшее вино для этого путешествия не потому, что надеялся выпить его с тобой, а потому, что знал, что ты на пути ко мне. За все это время я ни разу не испытал разочарования и не впал в отчаяние, потому что знал, что то, что должно произойти, обязательно произойдет, и мы будем вместе. Я никогда не сомневался в этом. Я ждал тебя и утешался воспоминаниями о том, как мы любили друг друга. И вот теперь ты здесь, и я счастлив.
      Они допили вино и легли рядом. Мирелла положила голову ему на грудь, а он ласково гладил ее обнаженное бедро и слушал, как бьется ее сердце. Она поцеловала его сосок и провела рукой по его коже.
      – Адам, я даже не подозревала, что бывает такая любовь, что существуют такие мужчины, как ты. Ты когда-то сказал, что если двое испытывают настоящую любовь, жизнь для них уже никогда не будет прежней. Ты был прав. Все, что я делаю теперь, с тобой или без тебя, имеет совершенно особое значение. Твоя вера в меня, твоя любовь дают мне силы и заставляют быть такой, какой ты хочешь меня видеть. Я люблю тебя, Адам.
      Они без устали ласкали друг друга, пока не провалились в сон, нежась в лучах горячего солнца.

      Мирелла проснулась первой и увидела, что Музин сидит на траве и смотрит на них. Мирелла осторожно высвободилась из-под тяжелой руки Адама и села на ковре. Музин набросила ей на плечи шаль и налила вина. Женщины разговорились, и когда Адам проснулся, он застал их шепчущимися о чем-то важном. Музин, разговаривая, приводила волосы Миреллы в порядок. Адам осторожно оттолкнул зеркало, в которое смотрелась Мирелла. Ему очень понравилось то, что он увидел.
      Музин сделала Мирелле великолепный макияж и так искусно уложила волосы, что она стала выглядеть не просто неотразимо, а завораживающе сексуально. Адам заметил в ушах у Миреллы золотые серьги, которые когда-то он подарил Музин; на шее у Миреллы красовалось на цепочке изображение божества плодородия племени майя, которое он помнил еще по Нью-Йорку. Ее вид потряс его, и он не удержался от поцелуя, что вызвало у него немедленную эрекцию.
      – Ты очень красивая, Мирелла, – восхищенно проговорил Адам. Он взял ее руку и стал целовать кончики пальцев, то и дело раздвигая их языком, отчего по спине у Миреллы пробежали мурашки.
      – Как тебе нравится моя прическа? По-моему, у Музин настоящий талант.
      – Да, пожалуй. Но это не единственный ее талант, в чем ты скоро убедишься. А волосы у тебя действительно восхитительные. Маки… Нужно вплести ей в волосы маки, – приказал он служанке, и та тут же бросилась их собирать.
      Было семь вечера, но солнце стояло еще высоко, и было на удивление тепло. Адам помог Мирелле подняться и повел в луга, где они долго любили друг друга среди благоухающих трав.
      Он встал на колени, чтобы собрать для нее букет, а она прижалась к его спине и поцеловала его в шею.
      – Я хочу оставить на твоем теле отметины, подтверждающие, что ты мой, что ты принадлежишь только мне, что я не хочу делить тебя с другими, – прошептала она срывающимся от страсти голосом, лаская его напряженные ягодицы.
 
      Пол в шатре был застлан старинными коврами. В центре стояла огромная прямоугольная кровать под балдахином, который поддерживали столбы, инкрустированные моржовым бивнем. На горностаевом покрывале валялась целая груда подушек всевозможных размеров. Бронзовые турецкие шандалы освещали шатер, дамасские зеркала на подставках стояли вдоль черных матерчатых стен, отражая в разных ракурсах великолепие обстановки.
      Адам провел Миреллу по шатру, чтобы она освоилась, а затем остановился возле столика, на котором был сервирован ужин для двоих. Они наскоро перекусили и выпили вина. Мирелла хотела вслух восхититься истинно восточной обстановкой, но Адам остановил ее:
      – Не надо ничего говорить. – Он откинул покрывало, под которым обнаружилась россыпь маковых цветков, собранных Музин. Нежные, кроваво-красные маки послужили прекрасным дополнением к любовной игре: Адам воткнул ей в волосы несколько цветков, а она свила из них ожерелье и надела ему на шею. Затем они легли на кровать, с наслаждением ощущая прикосновение нежного меха к разгоряченной коже.
      Они предались свободной и радостной любви, выпустив на волю самые заветные эротические фантазии. Адам иногда брал со столика хрустальную бутылочку с благовонным маслом и втирал его в кожу Миреллы. Шатер наполнился восхитительным ароматом, густым, как утренний туман. От него кружилась голова, а обрывки мыслей уносились прочь и таяли во мраке наступившей ночи.
      – Царица, – прошептал Адам. – «Царица» – по-русски означает «жена царя». Я буду называть тебя теперь только так. Моя царица. Это слово очень тебе подходит, потому что в нем отражается твоя романтическая душа, яркая индивидуальность, эротическая глубина, которая раскрывается, когда ты отдаешься мне всей душой.
      Этой ночью они предавались экзотическим любовным утехам, о многих из которых Мирелла слышала от Рашида. Выяснилось, что Адам прекрасно владеет искусством восточной любви, которой обучают наложниц в гаремах. Ночь казалась бесконечной, как и их ненасытное желание обладать друг другом, которое питалось глубокой, настоящей любовью.
 
      Они завтракали возле шатра, удобно расположившись в плетеных креслах. Музин появлялась и исчезала как по волшебству, ненавязчиво прислуживая им.
      – Господи, неужели моя жизнь будет теперь всегда так прекрасна?! – воскликнула Мирелла.
      – Надеюсь, что да, – улыбнулся Адам. – Она будет насыщенна и интересна. Теперь только от нас зависит, какой будет наша жизнь.
      – Адам, я должна тебе кое-что сказать. Я влюбилась в Турцию. Какой я была глупой, когда отказывалась ехать сюда! Но даже теперь я не могу поверить в то, что столь большая часть этой страны принадлежит мне. И я бы очень хотела знать, как могло получиться, что такое богатство копилось веками и сохранилось до сих пор?
      – Все гораздо проще, чем тебе кажется, Мирелла. Ты должна понять одну вещь, в которую тебе будет трудно вникнуть из-за того, что ты выросла и воспитывалась в других условиях. Речь идет об османских евреях и их богатстве. Состоятельные евреи повсюду в мире, за исключением России, больше не подвергаются преследованиям, как это было в прошлые времена. К ним самим, их деньгам, интеллектуальным способностям и могуществу теперь стали относиться не только терпимо, но даже с уважением. Общество их принимает и часто обращается к ним за помощью. Я говорю о еврейском народе, а не об израильских сионистах. Они тоже евреи, но это совсем другое дело. Постарайся понять, что евреи добровольно подчинились Османской империи, потому что были под ее защитой и пользовались доверием правительства. Если говорить о твоих предках, то им удалось достичь настоящих высот, скопить огромное состояние и приобрести влияние при дворе. Однако в Турции испокон веку существует понятие «сургун», своеобразный способ преследования не отдельных людей, а целых народов. Здесь считают, что перемещение чужого народа из одной страны в другую может принести пользу империи, и такой закон существует не только для евреев. Естественно, что когда какой-то народ подвергается гонениям, то самые состоятельные и влиятельные его представители страдают больше всех. И они решили утаить свое богатство, распределить его между опекунами, стать таким образом еще богаче и ждать, пока изменится политика, сменится правительство и в стране станет легче жить. Тот, кто для окружающих был нищим, мог спокойно жить под крышей своего дома и тайно процветать. Твои предки поступили еще умнее – они использовали женщин в качестве дополнительной страховки. В те времена это было неслыханно. Вот краткий ответ на твой вопрос, если не вдаваться в захватывающие подробности того, как это все происходило. Их ты сможешь найти в дневниках и бумагах, так же как и скрупулезное перечисление того, чем и где ты владеешь. Теперь мир изменился, правила – тоже, а значит, состояние Оуджи можно вытащить из кладовки.
      – Ты чудо! – рассмеялась Мирелла. – Ты всегда все так упрощаешь, когда хочешь, чтобы тебя поняли?
      – Конечно. В жизни гораздо меньше сложностей, чем люди обычно считают.
      Мирелла вдруг осознала, как была несчастлива все эти годы, пока не встретила человека, подарившего ей настоящую любовь. Он ободряюще сжал ее и вернулся на место.
      – Мирелла, как только вернется Турхан, я отправлю тебя в Стамбул с твоими телохранителями.
      – Я совсем забыла о них. Они, наверное, сбились с ног, разыскивая меня. Если Рашид…
      – Перестань! Я обо всем позаботился. Они остались в Сари, считают, что мы проводим ночь в горах вместе с другими археологами, и ждут нас только днем. Мне пришлось обмануть их, и в этом мне помогли Аслан и Демир. Когда твои телохранители не нашли нас возле гробницы, мои люди сказали им, что мы вернулись в Сари. Спустившись в деревню, Фуад и Дауд выяснили, что и там нас нет. Тогда появился Аслан и сообщил, что произошла ошибка и что мы остались на Немрут-Даги. Второй раз они не стали карабкаться на гору. Извини, но другого выхода у меня не было: не мог же я тащить их сюда?
      – Рашид, наверное, приедет за мной в Сари.
      – Вряд ли. Он поблагодарил меня в письме за то, что я спас тебя, и напомнил, что тот, кто спасает жизнь человеку, потом несет за него ответственность. Он попросил меня позаботиться о тебе до его возвращения. И я намерен сделать это, но по-своему. – Он ласково погладил ее по руке. – У нас обоих еще есть дела, Мирелла. Я не могу бросить своих гостей надолго, а тебе надо вернуться в Стамбул и уладить все к нашему общему удовольствию.
      – Согласна.
      – Хорошо. – Он улыбнулся, очень довольный ее ответом. – Скажи, все твои вещи в этой сумке? Ты готова отправиться в путь? Прямо отсюда мы поедем на аэродром. Фуад и Дауд встретят нас там. Турхан тоже будет сопровождать тебя, пока не вернется Рашид.
      – Ты ничем не лучше Рашида. Я никогда не смогу привыкнуть к этой чрезмерной заботе. А в остальном ты прав, все мои вещи здесь, если не считать ботинок, которые остались в Сари.
      – Турхан привезет их.
      – Да, и еще я должна вернуть эти украшения Музин, которая любезно одолжила их мне, чтобы сделать меня еще более привлекательной для тебя.
      – Не думаю, что она возьмет их назад, но попытаться можешь.
      Мирелла поднялась и стряхнула крошки с колен. Когда она проходила мимо Адама, он остановил ее и провел рукой по ее груди.
      – Мне нравится твоя блузка. – Он улыбнулся и, игриво хлопнув ее пониже спины, велел поторапливаться.
      Адам смотрел на реку и, счастливо улыбаясь, прислушивался к тому, как две женщины в шатре спорили об украшениях. Он даже заключил сам с собой пари по поводу того, кто победит. Он поставил на Миреллу и не ошибся. Вскоре она вернулась, села к нему на колени и, склонив голову ему на плечо, тоже залюбовалась прекрасным видом. Через несколько минут раздался автомобильный сигнал, и из-за поворота выехал джип, за рулем которого сидел Турхан.
      – Помнишь тот день, когда мы встретились у «Мишимо», а потом впервые оказались вместе? – Мирелла кивнула, и он продолжил: – Я уже тогда знал, что люблю тебя так сильно, как никогда никого не любил и полюбить не смогу. – Она поцеловала его в щеку. – За день до той нашей встречи я отправился в магазин и купил тебе подарок в знак своей любви. Из-за всех наших глупостей я так и не преподнес его тебе. А вчера я отправил Турхана в деревню, где он нашел моего пилота и велел ему слетать в Стамбул за этим подарком. Я хотел порадовать тебя именно сегодня. Я очень долго ждал этого дня.
      Он нежно поцеловал ее, и тут к ним подошел Турхан, протягивая Мирелле сверток. По форме и размеру зеленой бархатной коробочки Мирелла догадалась, что это может быть. От волнения у нее так сильно задрожали руки, что Адаму пришлось самому открыть коробочку, но сначала он потребовал, чтобы она закрыла глаза. Через мгновение на пальце у нее сверкал огромный бриллиант в тридцать два карата. Восхищенный этим зрелищем, Адам не сдержался и приник жаркими губами к ее нежному рту.
      – Теперь можешь посмотреть, – разрешил он наконец. Мирелла побледнела, не веря своим глазам, а он рассмеялся: – Ну, что ты об этом думаешь?
      Она перевела дух, и румянец стал постепенно возвращаться на ее щеки. Она не могла отвести взгляда от чарующего сияния огромного камня.
      – Я думаю, что ты, должно быть, очень богат, если смог купить мне такой подарок.
      – Да, очень.
      – И должно быть, очень меня любишь. – На ее глазах засверкали слезы радости.
      – Да, очень.

      Мирелла спрашивала себя, как долго сможет держать в тайне свою безумную любовь к Адаму, и поняла, что обязательно себя чем-нибудь выдаст. Это осознание пришло к ней в самолете на пути к дому Рашида. Теперь, стоя в холле, перед статуей Аполлона, она вдруг почувствовала, что их отношения все еще живы, а значит, придется хранить свою тайну до тех пор, пока они окончательно себя не исчерпают.
      Если повезет, то ждать придется недолго, потому что наследство Оуджи, ее любовь к Адаму и сексуальная привязанность к Рашиду вымотали ее и морально, и физически.
      Мирелла еле держалась на ногах, поскольку провела без сна почти двое суток. Восхождение на гору и любовные утехи лишили ее последних сил. Она приказала горничной подать чаю и с трудом одолела лестницу на второй этаж, где была ее комната. Поднимаясь по ступеням, она не могла оторвать глаз от кольца, которое подарил ей Адам. Первое, что она сделает, приняв ванну, это позвонит Дине и расскажет ей все про Адама, кольцо и их предстоящую свадьбу.
      Погрузившись в горячую воду, Мирелла почувствовала, что каждая пора ее кожи источает благовоние, которое втирал в нее Адам. Она поводила по воде рукой и снова принюхалась. Закрыв глаза, она вспоминала ночь, проведенную с Адамом, и поклялась всегда пользоваться теми духами, запах которых впервые узнала с ним.
      Она выпила чай, лежа в ванне, и к ней наконец начали возвращаться силы. После омовения она надела тончайшую шелковую рубашку и расправила ее на груди так, как учила ее Музин, чтобы вырез приходился точно на ложбинку. Уроки этой преданной служанки она не забудет никогда: прежняя любовница Адама сделала все для того, чтобы его новая избранница доставила ему максимум удовольствия. Такое самоотречение, полное отсутствие злобы и зависти были достойны восхищения.
      Мирелла захватила с собой в постель свежие газеты, телефонограммы и записную книжку. Первым делом она прочла поступившие сообщения. Аккуратно разложив их на коленях, она вдруг рассмеялась. Неужели ее жизнь действительно такова? То праздник, то тишина и покой.
      «Когда боги благоволят тебе, грех жаловаться», – философски рассудила она.
      Она подняла трубку и набрала номер Рональда Калвера в ООН, хотя понятия не имела, что ему скажет, и удивилась, когда услышала свой голос:
      – Меня очень тронуло твое поздравление по поводу моего назначения на должность главы отделения переводчиков и иностранных публикаций. Ты ведь знаешь, я всегда мечтала об этой работе. Я с радостью принимаю эту должность, но всего на один год. Я пока не знаю, как эта работа будет сочетаться с моим новым образом жизни. Мы сможем поговорить об этом еще раз через несколько дней, максимум через неделю, когда я вернусь?
      Рональд согласился, и они еще поболтали, прежде чем расстаться.
      Затем Мирелла попробовала дозвониться Дине, но у нее все время было занято. Тогда она позвонила отцу. Максим был в своем репертуаре. Он расспрашивал ее о том, как ей понравилось в Турции. Она порадовала его рассказом о восходе солнца над Немрут-Даги. Они обсудили ее отношение к наследству, а потом Мирелла поделилась с ним слухами, которые ходят в Турции о ее предках. Они оба получили удовольствие от этого разговора. А когда Мирелла поведала отцу о новом назначении, ей было приятно услышать гордость в его голосе, а также ощутить непритворную радость, с которой он захлопал в ладоши. Выслушав новость об Адаме, отец пообещал хранить ее в тайне, пока она сама не расскажет обо всем.
      – Я сейчас слишком счастлива, чтобы говорить об этом с мамой, – добавила Мирелла. – Не бери это в голову, просто порадуйся за меня, а мать предоставь мне.
      Она повесила трубку, чувствуя себя безгранично счастливой. Теперь Дина. Она снова набрала номер подруги, и на этот раз ей повезло.
      Они говорили и говорили обо всем, что произошло за последние несколько дней, о том счастье, которое выпало на долю Миреллы. Они смеялись от радости и философствовали о жизни и любви, о своих отношениях, строили планы и тут же от них отказывались, благодарили судьбу за возможность поделиться мгновениями восторга и горестями, на которые так щедра жизнь.
      – Кольцо! – закричала Дина. – Ты забыла рассказать мне подробно о кольце.
      Едва повесив трубку, Мирелла позвонила Моузезу. В разговоре с ним она старалась держаться сдержанно и даже несколько прохладно, а потому получила столь же скупые ответы:
      – Вы не приказывали… Вы не говорили… Что ж, прекрасно. Да, это плохо. А это гораздо лучше. Мои поздравления… – Это по поводу новой должности в ООН. А когда она сообщила, что собирается замуж за Адама Кори, то услышала в ответ: – А вот это действительно хорошая новость.
      Мирелла уже хотела позвонить брату, как вдруг увидела на кровати газету – на первой полосе «Интернэшнл геральд трибюн» красовалась фотография: Пол Прескотт со своей беременной женой и двумя детьми, – и настроение у нее испортилось. Заголовок статьи усугубил чувство потери: он сообщал о переводе Пола в Париж на должность вице-президента компании.
      Мирелла взяла газету в руки. Она не отрываясь смотрела на подросших детей и на хорошенькую жену Пола с большим животом. Боль потери, которую она вдруг ощутила невероятно остро, была связана не с Полом, а с Адамом – она сожалела о тех годах, которые они могли бы прожить вместе, о детях, которых она могла бы ему родить. Мирелла прикоснулась пальцем к животу его жены на фотографии, затем медленно перевела его на лицо Пола, и горькие слезы хлынули у нее из глаз при мысли о его жестоком обмане, о материнстве, в котором ей было отказано из-за того, что она была незамужней женщиной.
      Телефон зазвонил так неожиданно, что Мирелла подпрыгнула. Зато от грустных мыслей через минуту не осталось и следа. Звонила Дина, которая забыла спросить, не хочет ли Мирелла, чтобы она была подружкой невесты на ее свадьбе.
      – Как я рада, что ты позвонила, – ответила Мирелла. – Я едва не впала в жуткое отчаяние, потому что наткнулась в газете на фотографию Пола с семейством. Самая крупная деталь на фотографии – живот его беременной жены.
      – Плюнь и забудь! Иди вперед и не оглядывайся, – посоветовала Дина и повесила трубку.
      Мирелла последовала совету подруги, и с Полом Прескоттом в эту минуту было покончено навсегда.
      Настроение ее поднялось, и она набрала номер брата, но того не оказалось дома.
      Тогда Мирелла вышла на балкон, положила руки на перила и с наслаждением вдохнула сладкий аромат цветущего сада. Вечерело, издалека доносились затейливые птичьи трели, на лужайку легли длинные тени деревьев.
      Свет из кабинета Рашида лился наружу через французские окна. Наверное, он уже вернулся. Первой реакцией Миреллы была радость, но она тут же одернула себя, вспомнив, что ей, пожалуй, следует избегать общения с этим типом, коль скоро она собирается в скором времени расстаться с ним. Тем не менее она вернулась в спальню, набросила на плечи халат, поправила перед зеркалом прическу и макияж, спрашивая себя, почему она в мыслях презрительно называет его «типом», если с первого дня их знакомства не видела от него ничего, кроме радости и наслаждения? Однако ее не покидало ощущение, что он что-то от нее скрывает. И дело здесь не в темной стороне его души, о существовании которой ее предупреждал Адам, а в чем-то гораздо более серьезном.
      Мирелла решила сделать ему сюрприз – тихонько выскользнув из дома, войти к нему в кабинет через двери, выходящие в сад. Она спустилась по лестнице, столкнулась внизу с горничной, которая захихикала, узнав о затее госпожи, затем неслышно спустилась по ступеням террасы на лужайку и, держась поближе к стене дома, прошмыгнула к окнам его кабинета. Окна были открыты, и она услышала, как Рашид говорит по телефону. Она решила дождаться, пока он закончит, а затем неожиданно появиться в дверях. Ее появление должно было стать для него неожиданностью, потому что ему наверняка доложили, что она давно спит у себя в комнате.
      Но то, что она услышала, потрясло ее и озадачило. По репликам, которые промелькнули в разговоре Рашида с его деловым партнером, она поняла, что речь идет о том, чтобы прибрать к рукам все ее состояние. Буря эмоций захлестнула ее, когда она получила косвенное подтверждение тому, что его всегда интересовало ее наследство, а не она сама. Так вот на что намекал Адам, когда просил ее не доверять Рашиду! Оказывается, этот человек уже долгие годы безнаказанно ее грабил, а теперь решил завладеть ее состоянием законным путем.
      Мирелла тут же решила вернуться к себе в комнату, чтобы все как следует обдумать. Она плотнее запахнула халат и поспешила прочь, чтобы не обнаружить своего присутствия на террасе. Наверху, откинувшись на подушки, она с трудом перевела дух.
      Странно, но пережив это потрясение, она быстро пришла в себя и поняла, что совершенно спокойна и в состоянии контролировать ситуацию. В конце концов, она ведь еще не подписала бумаги.
      Три неожиданных события – предложение Адама, беременность жены Пола и предательство Рашида – отнюдь не выбили почву у нее из-под ног. Напротив, она ощутила прилив сил и поняла, что к себе прежней уже не вернется, а значит, сумеет распорядиться своей судьбой самостоятельно. И опорой для нее в этот момент был Адам Кори, его слова и поступки. Пол и Рашид оставили неизгладимый след в ее душе, но только любовь Адама была реальна и придавала ей уверенность в себе. Как же она была несправедлива к нему поначалу!
      Первой ее мыслью было позвонить Адаму, но она знала, что пока он вне досягаемости – только завтра следовало ждать его возвращения во дворец на Босфоре. Но затем она пришла к выводу, что это даже к лучшему. Она сама справится со своими проблемами, и помощь ей в этом не требуется.
      Правда, Рашид скрыл от нее, что вскоре станет главой совета директоров конгломерата и крупнейшим держателем акций с долей в шестьдесят два процента, к тому же он все это время держал ее взаперти, как птицу в золотой клетке, но ведь она была с ним счастлива, разве нет? Они не были влюблены друг в друга, и оба это знали. Сама она ни разу не думала о том, что их отношения могут быть продолжительными, и не притворялась, что это не так. А потому, сидя в постели в его доме, она спокойно обдумывала сложившуюся ситуацию, чтобы найти из нее достойный выход, не принимая в расчет личные отношения.
      Мирелла постаралась вспомнить все, что знала о торгах, – каждую деталь, все преимущества и недостатки этой операции. Через час она пришла к выводу, что следует подписать бумаги, но не говорить Рашиду о том, что она подслушала его телефонный разговор. Она доиграет до конца по его правилам, а потом заявит, что давно знала об истинных мотивах его отношения к ней, но просто ему подыгрывала.
      Он вошел в комнату на цыпочках и радостно улыбнулся, когда увидел, что она не спит. Этот человек обладал волшебным даром, помогающим ему использовать свои чары для достижения желаемого результата.
      Да, не случайно он носил прозвище «убийца женщин». Обольщение женщин было у него в крови, составляло часть его натуры, пронизывало каждую клетку его тела. Возможно, у нее навсегда останется теплая память об этом человеке, и она до конца дней будет благодарна ему за то, что он раскрыл ее индивидуальность, сумел сделать партнершей в своей любовной игре.
      Прежде чем он подошел к кровати и сел на ее край, атмосфера в комнате изменилась: его сексуальные флюиды, природная веселость, животная похоть, прорывающаяся сквозь оболочку цивилизованного человека, отвлекли Миреллу от тягостных мыслей. В руках он держал целый ворох коробок с одеждой, обувью и прочими вещицами, которые он с облегчением бросил на кровать.
      – Ну, привет, – улыбнулся он, прикоснувшись кончиками пальцев к ее губам и проведя ими по ее подбородку. Ее тело отозвалось на его прикосновение, и он, почувствовав это, снял пиджак и галстук, откинул простыню, которой она укрывалась, и сел у нее в ногах. – От тебя всегда нужно ждать сюрпризов. Я собирался взять тебя с собой в Сари сегодня утром. Ты хорошо провела время?
      – Чудесно.
      – Я так и думал.
      В его тоне она уловила какой-то странный намек, но пропустила его мимо ушей. Она решила не думать о том, известно ли ему что-нибудь о ее отношениях с Адамом.
      – Где Бриндли? – спросила она. – Надеюсь, он вернулся с тобой в Стамбул и документы в порядке?
      – Да, все готово. Бриндли отправился в «Хилтон» переодеться. Я скоро за ним заеду. Поскольку я не знал о том, что ты вернулась, я пригласил его и еще нескольких иностранных послов на ужин в «Ода-Лала». Почему ты никогда не делаешь того, о чем тебя просят, и не остаешься на том месте, где тебя оставляют? Теперь тебе придется ужинать в одиночестве, потому что отменить договоренность я не могу, и взять тебя с собой – тоже. Тебе не следует встречаться там с послами и их женами, лучше, если ты познакомишься с ними завтра на приеме во дворце Долмабасе.
      – Надеюсь, ты не собираешься развращать моего поверенного? – хмыкнула Мирелла. – Впрочем, незачем беспокоиться об этом, коль скоро ты пощадил даже меня. – Она сделала попытку подняться.
      Рашид остановил ее, положив руки ей на плечи, и рассмеялся. Аккуратно, но настойчиво он заставил ее снова лечь на подушки и дернул за ворот рубашки. Пуговицы разлетелись в разные стороны, обнажив ее шею и грудь.
      – И зачем ты это сделал? – спросила она.
      – А ты как думаешь? Ты возбуждаешь меня, и мне нравится не только играть с тобой в эротические игры, но и принимать вызов, который ты мне бросаешь.
      Он наклонился и стал покрывать поцелуями ее шею, грудь, руки. От него не укрылась страсть, вспыхнувшая в ее глазах.
      – Какой прекрасный камень! – проговорил он вдруг, рассматривая бриллиант на ее пальце. – Не помню, чтобы я видел его раньше. Ты нашла его на Немрут-Даги?
      – Ты же знаешь, что на Немрут-Даги нет драгоценностей, только остатки древних гробниц. Он из ювелирного магазина Гарри Уинстона в Нью-Йорке.
      – Ты хочешь, чтобы я узнал подробности от тебя, или предпочтешь остаться таинственной и хитроумной?
      – Лучше таинственной и хитроумной. Как ты. По крайней мере до тех пор, пока я не оформлю эту сделку и мы не расстанемся.
      В ответ он поцеловал ее в губы. Необузданная страсть мгновенно вспыхнула в нем, и он одним рывком разорвал на ней рубашку. Не владея собой, он повалил ее на кровать, его пальцы ласкали ее клитор, заставляя ее стонать от наслаждения. И вдруг он остановился. Приподняв ее голову за подбородок и тяжело дыша, он пристально посмотрел в ее пылающие яростью глаза.
      – Я считаю тебя невыносимой.
      – Я это знаю, Рашид. Мы оба знаем, что все кончено. Вернее, кончен наш роман, а наши отношения никогда не придут к логическому завершению. Я благодарна тебе за то, что ты показал мне приятные стороны жизни, и всегда буду благодарна. Ты навсегда останешься моим другом, но теперь я хочу любви, Рашид, а этого ты дать мне не можешь. И об этом мы тоже с тобой знаем.
      Мирелла видела, что его озадачили ее слова. Он попробовал переубедить ее, уверяя, что доставит ей такое наслаждение, какого она никогда не испытывала, и это произойдет после того, как он вернется из «Ода-Лалы». Мирелла сделала вид, что не сомневается, и только тогда он успокоился.
      – Рашид, я знаю, каким ты можешь быть, когда даешь выход своей сексуальной энергии. Я согласна, но только не сегодня. Развлекайся сам и дай мне отдохнуть. Я очень устала после восхождения. Завтра, Рашид. Придет Бриндли, и я подпишу документы. Потом мы отправимся на прием, отпразднуем сделку, и тогда ты сможешь отвести меня по дороге наслаждений в самое пекло порока.
      Мирелла подумала, что, наверное, никогда не забудет его взгляда – страстного, чувственного, пылающего, как угли адского костра.
 
      Вечером Бриндли и Рашид ждали ее в холле. Они стояли возле статуи Аполлона и мирно беседовали, попивая шампанское. При виде ее они обернулись, и по их лицам Мирелла догадалась, что выглядит неотразимо.
      Она долго провозилась с прической, и теперь ее волосы, пушистые и тщательно завитые, волнами ниспадали на плечи, оставляя открытым лицо. Обтягивающее платье с короткими рукавами и длинные, по локоть, перчатки подчеркивали изящество ее фигуры. На ее шее, в ушах, на запястьях и груди всеми цветами радуги переливались драгоценные камни – подарки Рашида и фамильные украшения Оуджи.
      Мужчины галантно провозгласили тост в ее честь, подняв бокалы, и она предложила пройти в библиотеку, чтобы поскорее покончить с подписанием бумаг. Когда все формальности были выполнены, Мирелла попросила снова наполнить бокалы.
      – Теперь мне хотелось бы кое-что объяснить. Я намерена быть сегодня на балу не только самой красивой, но и самой богатой женщиной.
      Они выпили за это, а Мирелла повернулась к Рашиду с обворожительной улыбкой и просунула руку ему под локоть:
      – Ты счастлив?
      – Да, очень. И не только я, но и все мои предки. Потому что сегодня восстановилась справедливость. Это начало новой жизни, новой эры. И не только для тебя, но и для меня.
      Тогда Мирелла повернулась к Бриндли и произнесла невинным тоном:
      – Я понимаю, что в это трудно поверить, но, стараясь вникнуть во все эти дела, я совсем забыла, сколько же мы наторговали. Так сколько?
      В этот момент стоило взглянуть на Рашида. Та беспечность, с какой она задала этот вопрос, потрясла и болезненно задела его. Мирелла подумала, что он не сдержится и скажет что-нибудь резкое, но она ошиблась. Рашид сумел справиться с яростью, и вскоре напряжение стерлось с его лица, уступив место добродушной улыбке.
      – Семьсот восемьдесят миллионов долларов.
      – Боже мой! Кто-то, наверное, заложил душу дьяволу, чтобы собрать такую сумму наличными. Его стоит пожалеть, кем бы он ни был. Впрочем, ему, видимо, действительно этого очень хотелось.
      Рашид и Мирелла переглянулись, в глазах их застыла ледяная неприязнь, которая постепенно уступила место грусти, а затем взаимному признанию ума и находчивости партнера.
      – За дружбу и восхищение, которые есть разновидность любви! – провозгласила она, поднимая бокал. С этой минуты Рашид стал ей другом.

      Дворец Долмабас был великолепен, как и те высокие гости, что собрались здесь. Когда-то это помещение служило резиденцией последнему султану, и, едва переступив порог дворца, Мирелла поблагодарила свою прабабушку Рокселану за то, что та, не ведая об этом, круто изменила ее жизнь. В тот момент, когда Мирелла ступила на ковровую дорожку, ведущую от машины к широким дверям дворца, ей пришла в голову идея публично объявить о своей связи с Рокселаной.
      При входе в бальный зал она задержалась перед зеркалом и сказала Рашиду:
      – Я бы хотела, чтобы обо мне доложили как о Мирелле Рокселане Оуджи Уингфилд. И прошу тебя, не нужно говорить, что это опасно и что для меня лучше оставаться в тени. Ведь мы с тобой знаем, что теперь в этом нет необходимости, правда?
      – Ты не перестаешь меня удивлять. – Изумление сменилось на лице Рашида восхищением. – Хорошо, пусть будет так, как ты хочешь.
      – Хочу. Иначе зачем бы я попросила изменить свое имя, включив в него имя моей благодетельницы? И еще я хочу, чтобы с этого момента ты говорил всем правду о том, кто я на самом деле и почему я оказалась здесь.
      По окончании обеда Рашид пригласил ее на первый танец.
      – Ну вот, теперь ты самая красивая и богатая женщина на балу, и к тому же находишься в центре всеобщего внимания. Оглянись. Все смотрят только на тебя. Теперь все пути назад для тебя отрезаны. – Он крепче прижал ее к себе, кружась в зажигательном вальсе. – Так же как не будет для тебя выхода из «Ода-Лалы» сегодня ночью, – прошептал он ей на ухо. – Сегодня я стану твоим господином, а ты – моей рабыней. На всю оставшуюся жизнь. Ты станешь для меня второй Гамаюн. – Он почувствовал, как она напряглась в его объятиях, и улыбнулся: – Правда, звучит восхитительно?
      Предупреждение Адама ярким пламенем вспыхнуло в ее мозгу. Танец закончился, и Мирелле удалось перехватить взгляд Бриндли, пока Рашид отвлекся на разговор с какими-то своими приятелями. Бриндли уловил тревогу в ее взгляде, поэтому подошел к Рашиду и попросил у него разрешения ненадолго забрать Миреллу, чтобы поприветствовать их общих знакомых-англичан.
      – Все в порядке, Мирелла? – спросил он, когда они наконец-то остались одни.
      – Не совсем. Боюсь, я должна кое в чем вам признаться, – ответила она и быстро обрисовала ему сложившуюся ситуацию.
      – Не кажется ли вам, что сейчас самый подходящий момент для бегства? – спросил Бриндли о том, что ей и самой не давало покоя.
      – Да.
      – Хорошо. Значит, проблема в одном – как доставить вас к Адаму. Там вы будете в безопасности, и вместе с Адамом сможете противостоять Рашиду, когда он узнает о вашем предстоящем бракосочетании. Видите ли, Мирелла, Рашид очень честолюбив. Он помешан на собственном сексуальном могуществе, и, по-моему, вы зашли слишком далеко в любовных играх с ним. Впрочем, предоставьте все мне.
      – Бриндли, вы просто чудо!
      – Да, я знаю, – скромно ответил он. – А теперь пойдемте. Должен заметить, что вам удалось сделать из меня настоящего Джеймса Бонда.
      Они вернулись в бальный зал, но тут Мирелла попросила его немного подождать. Она сняла перчатки и достала из сумочки кольцо Адама. Надев его на палец, она пояснила:
      – Камень слишком велик, чтобы надеть поверх него перчатку. Но возвращаться в зал без него я не хочу. Взгляните, Бриндли, разве оно не великолепно?
      – Знаете, Мирелла, в вас сидит какой-то дьявол, который постоянно толкает вас на опасный путь. Вы намерены сыграть эту игру до конца?
      – Да. Но при этом я не хочу пострадать.
      – Вы не пострадаете, если не окажетесь в «Ода-Лале». Рашид согласится на дружбу с вами, когда поймет, что у него нет другого выхода. Он слишком сильно вас любит, чтобы потерять навсегда. Похоже, что во мне, помимо Джеймса Бонда, проснулся еще и Юнг. Так что вы видите перед собой очень необычного английского джентльмена.
      Они, смеясь, шли по бальному залу, разыскивая друга Бриндли из британского посольства. Когда его наконец удалось найти, Бриндли, представив ему Миреллу, попросил:
      – А теперь, Банни, потанцуй с ней, я скоро вернусь. И не выпускай ее из рук ни на минуту!
      Рашид дважды подходил к ним во время танца, чтобы напомнить Мирелле, что им скоро пора уходить. Когда Рашид подошел к ним в третий раз, он почувствовал, что она его боится, и произнес:
      – Что бы ты ни думала о нашем романе, я хочу, чтобы ты всегда помнила одну вещь: я никогда ни одну женщину не хотел так сильно, как тебя. У нас осталась всего одна ночь. Завтра утром я отпущу тебя, но знай, что мои чувства к тебе никогда не остынут.
      Он поднес ее руку к губам и поцеловал. Мирелла с ужасом обнаружила, что снова готова поддаться его колдовским чарам. Он понял это и улыбнулся. Но в этот момент вернулся лорд Банни и увлек ее в вальсе подальше от Рашида.
      Наконец вернулся Бриндли, и Мирелла с Банни, не прерывая танца, стали продвигаться к террасе. Бриндли взял ее за руку и быстро повел через сад к причалу, у которого стояли на приколе несколько лодок. Они нашли ту, которая принадлежала представителю британского дипломатического корпуса, и Бриндли протянул лодочнику записку. Через минуту лодка уже мчалась по темнеющей глади Босфора туда, где стоял дворец Перамабасе – дом Адама.
      – Бриндли, вы самый романтичный англичанин, какого я встречала в своей жизни! – прокричала Мирелла. Ее голос, заглушаемый ревом мотора и плеском волн, разбивающихся о нос лодки, был еле слышен.
      – Не сомневаюсь! – прокричал в ответ Бриндли. – Иначе как бы я преодолел все трудности и нашел Миреллу Рокселану Оуджи Уингфилд? – Он улыбнулся и набросил ей на плечи свой пиджак.
      Белый мраморный дворец казался серебристым в лунном свете, но ни одно окно в нем не светилось. Они причалили и двумя ударами в колокол сообщили о своем прибытии. Сразу вспыхнули фонари, осветив дорожку к дому, в окнах стали зажигаться огни. На крыльцо вышли слуги, а на верхней ступеньке появился Адам.
      – Сколько же времени тебе понадобилось, чтобы добраться до меня, Мирелла! Но я рад, добро пожаловать домой, – улыбнулся Адам и поздоровался с Бриндли.
      – Как глупо я вела себя в этом деле с наследством, с тобой в Нью-Йорке, потом на базаре, да и с Рашидом тоже! – выпалила она. – Ты столько раз меня предупреждал, а я тебе не верила. Но теперь все кончено. Я пережила свою увлеченность и ушла от него. Я отдала ему единственное, что ему было от меня нужно, – мои компании. Но ему не удалось полностью подчинить меня себе. Это должно было произойти сегодня ночью, перед нашим завтрашним расставанием. Но когда я увидела дьявольский блеск в его глазах, я вспомнила, что ты говорил мне про то, как он обращается с женщинами. Я решила, что игра зашла слишком далеко, и сбежала с бала, в чем мне помог Бриндли.
      – Спасибо, дружище. – Адам с чувством пожал Бриндли руку и, вернув ему пиджак, ласково обнял ее за плечи. – Пойдемте, нам всем нужно выпить. Ты выглядишь потрясающе, Мирелла. Наверное, ты всех свела с ума на балу.
      – Я выгляжу потрясающей идиоткой, да? Ты считаешь меня такой?
      – Нет. Просто иногда ты ведешь себя как неумная женщина.
      – Я люблю тебя, Адам, и счастлива, что наконец оказалась здесь, с тобой.
      Они выпили шампанского прямо в холле, сводчатый потолок которого поднимался на уровень третьего этажа, куда вела витая лестница. Огромные стеклянные окна выходили на Босфор, который сейчас, ночью, не был виден. В центре холла бил фонтан, вокруг которого раскинули ветви пальмы и магнолии, из-за чего создавалось ощущение, что ты находишься в оазисе посреди пустыни.
      Шампанское охладило их разгоряченные головы, и Бриндли рассказал Адаму обо всем, что произошло на балу, в том числе и о том, что Мирелла пожелала, чтобы ее представили как Миреллу Рокселану Оуджи Уингфилд. Адам склонился и поцеловал ей руку.
      – Ты ведь сам говорил, что пришло время вызволить фамильное достояние Оуджи из кладовки, разве не так?
      – Да, говорил.
      – Ну вот, это и произошло. Я продала свои компании Рашиду. Господи, как жаль, что он честно не признался в том, что ему от меня нужно!
      – Это не в его правилах. Он во всем предпочитает игру, коварство, хитроумные козни. Впрочем, восточные люди вообще привыкли вести дела именно в такой манере.
      – По-твоему, я должна была сама об этом догадаться?
      – Теперь это уже не имеет значения. Главное, что, узнав об этом, ты не потеряла голову, не испугалась, не поддалась эмоциям. Ты нашла самый лучший выход из положения и блестяще провела сделку. Если честно, то продать нефтяные, газовые, судостроительные компании Рашиду и его компаньонам было самым правильным решением. Не знаю, какой личной выгоды искал он для себя, но то, что он единственный человек, который сможет управлять ими на благо своей страны, – это несомненно.
      – Ты представить себе не можешь, как мне важно и приятно слышать от тебя эти слова, – улыбнулась она. – Я уже решила, что полученные деньги я смогу вложить с пользой в то, что у меня осталось. Всю землю, дома, музеи, археологические раскопки я передам государству, если оно останется демократическим, пользуясь посредничеством доверенных лиц, например Бриндли – ведь вы согласны? – и некоторых надежных людей из числа турецких и американских представителей музейного бизнеса.
      Бриндли тут же напыжился как индюк. На лице Адама отразилось недоумение.
      – Пожалуйста, если я в чем-то не права, не говори мне ничего, – нахмурилась Мирелла.
      – Не права? Да ты не могла придумать ничего лучше! – воскликнул Адам. – Поразительно, что за легкомыслием и восторженной необузданностью такой женщины, как ты, кроется столько здравого смысла!
      Адам снова наполнил бокалы и предложил Бриндли вернуться на бал, сообщить Рашиду, где находится Мирелла, и передать, что она позвонит ему завтра утром.
      Босиком, в одной лишь шелковой пижаме Адам вместе с Миреллой проводил Бриндли до дверей. Он приказал Турхану сопровождать поверенного, пока тот не доберется до места и не передаст послание. Не успели они попрощаться, как зазвонил дверной колокольчик. Турхан открыл дверь и через минуту вернулся к ним с лисьим манто Миреллы, переброшенным через руку, и запиской, прочитав которую Адам расхохотался и передал ее Мирелле.
 
      Предлагаю вместо дуэли на пистолетах позавтракать утром часов в одиннадцать. Рашид.
 
      – Как умен, мерзавец! – восхитился Бриндли, тоже прочитав записку. – Значит, он давно все знал о вас двоих. Но откуда?
      – Он дьявольски хитер. И умен, как вы верно заметили. Спокойной ночи. – Адам пожал руку Бриндли и обернулся к Мирелле: – Пойдем в постель и займемся любовью. Я мечтаю об этом с той минуты, как ты переступила порог моего дома.
 
      Этой ночью рухнули последние преграды, существовавшие между ними. Страсть и взаимное обожание были так сильны, что они забыли обо всем на свете. Мирелла призналась, что она влюбилась в него еще в Нью-Йорке, при первой их встрече, и эта влюбленность не проходила все это время, а в саду принцессы Айрин, когда они остались вдвоем под струями теплого летнего ливня, она поняла, что любит его всем сердцем.
      Они лежали в объятиях друг друга и обменивались неторопливыми, нежными ласками.
      – Твоя любовь пробудила во мне ту часть души, которая долгие годы находилась в летаргическом сне, – говорила ему Мирелла. – Я никогда так сильно не хотела иметь семью, стать женой и матерью, разделить свои чувства с кем-либо, пока не встретила тебя. У меня никогда прежде не было ощущения полного слияния с мужчиной, которого я люблю.
 
      Теплым июньским утром Мирелла в длинном белоснежном платье с огромным шлейфом, тянувшимся до середины церкви, стояла перед алтарем. В церкви яблоку негде было упасть, она не вмещала всех гостей, желающих присутствовать на свадебной церемонии и потому приехавших сюда со всех концов страны.
      Мирелла слушала отца, читающего с кафедры, видела Лили, сидящую в первом ряду рядом с Маркусом Уэйнбаумом и Лоуренсом. Мать выглядела неотразимо и казалась особенно умиротворенной и любящей в этот день.
      Рашид держал Миреллу под руку, именно он вел ее к алтарю. Она чуть заметно сжала его локоть и благодарно ему улыбнулась. Он сам организовал брачную церемонию, взяв в советчицы Лили – это был его подарок новобрачным.
      Адам ждал ее у алтаря вместе с Бриндли, своим свидетелем. Мирелла была счастлива: в этот день ее окружали любимый человек, лучший друг, знакомые, сослуживцы и родственники. Но главное – Адам, любовь, которую она все же нашла посреди своего жизненного пути.
      Мирелла оглянулась на Музин и Моузеза, которые поддерживали ее шлейф, на Дину, ожидающую возможности занять свое место рядом с Бриндли.
      – Держись, Мирр, ты почти у цели, – шепнула ей Дина.
      Рашид сжал руку Миреллы:
      – Может быть, замуж ты выходишь за Адама, но помни, дорогая, к алтарю мы ведем тебя оба. Ты покорила нас обоих, и на всю жизнь.
      – Не понимаю, как мне это удалось, – пожала она плечами и хитро взглянула на него.
      – Ты покорила нас своей тонкой, чувственной душой, как шекспировская Клеопатра, нечестивица, которую в ее порочности благословляли даже первосвященники.