Пистолет с музыкой

— Это имя мне ничего не говорит. Извините.

— Нет проблем, — сказал я.

Я начал уставать от беседы. Очень уж мал был выход информации. Я думал, не стоит ли мне допросить саму машину, а не Пэнси. Теперь я отказался от этой идеи. Память тоже имела слишком много пробелов. Меньше, чем Пэнси, и все же слишком много.

— У вас такие странные вопросы, доктор Стенхант, — сказала Пэнси. — Я, право, не знаю.

— Простите меня, Пэнси. Я не стал бы их задавать, если бы не исключительная необходимость.

— Вам надо пользоваться своей памятью.

— У меня память нового типа, — сказал я. — Имплантирована в голову. Вам не надо говорить вслух. Вы просто думаете, и она отвечает тихим голосом в голове.

— О! — сказала она и с минуту обдумывала это. — Звучит очень разумно.

— Это очень удобно. И вы мне очень помогаете, заполняя пробелы там и здесь. Видите ли, я ведь уезжал, вот я и узнаю кое-что.

— Вы с Челестой, — радостно произнесла она. — Вы уезжали.

— Совершенно верно. А теперь расскажите мне про доктора Тестафера. Вы его помните?

— Доктор Тестафер, — сказала она в микрофон.

— Старый доктор Тестафер, — ответила память. Это звучало как начало детской сказки. — Он живет на холме. Он был партнером доктора Стенханта, но ушел на пенсию. Джин и тоник со льдом.

— Он ведь ваш партнер, — сообщила она мне. — Странно, что вы с ним не общаетесь.

— Я обязательно навещу его, — пообещал я. — Скажите, он все еще живет по старому адресу?

— Довольно! — послышался голос у меня за спиной. В прихожей стоял Барри

Фонеблюм.

— Барри! — Голос Пэнси в первый раз зазвучал теплее и естественнее. -

Ты должен помнить доктора Стенханта. Доктор Стенхант, это мой сын Барри.

— Мы знакомы, — саркастически заметил Барри.

Он был одет без особых изысков: в симпатичную блузку, полосатые брюки.

Парик на сей раз отсутствовал. Он не сделался выше, но его лицо стало лицом тинэйджера, а высокий лоб — на шесть лет морщинистее. Из-под кожи на висках выпирали червяками вены.

— Ступай наверх, Пэнси, — твердо произнес он. — Нам с доктором

Стенхантом нужно поговорить.

Он обращался к ней, но не сводил взгляда с меня. Это напомнило мне, как

Челеста отсылала наверх котенка. Вечно мне мешают говорить с людьми, не умеющими сопротивляться моим расспросам.

— О! — повторила Пэнси.

Она взяла со стола память и убрала ее в карман юбки. Она не стала брать бритву и соломинка, впрочем, я не сомневался, что наверху у нее еще один комплект. Теперь ей было что забывать.

— О'кей, доктор. До свидания, доктор. Передайте привет Челесте.

Я пообещал, что передам.

Она ушла наверх, оставив нас с Барри вдвоем. Он ловко запрыгнул в кресло напротив меня. Наверное, он уже приобрел значительный опыт существования с ростом три фута в мире шестифутовых людей. Он сунул руку в карман, и я подумал, что он достанет память. Вместо этого он достал пистолет. Пистолет проиграл несколько тактов скрипичной пьесы, напоминавшей музыкальный фон для сцены с пистолетом в старой радиопостановке.

— Меткалф, — произнес он. — Кенгуру говорил, что ты выходишь. Я ему не поверил.

— Быстро же ты вошел в семью, — заметил я. — Вот вам и эволюционная терапия.

— Пошел ты, — заявил он. — Тебе не понять моих мотивов.

«Пошел ты», похоже, сделалось его девизом, во всяком случае, это звучало именно так.

— Попробуй заставь.

Он только фыркнул. Телефон стоял на столе между нами; он наклонился вперед и снял трубку, не сводя ствола с моего сердца. Каков бы ни был номер, его маленькие пальчики помнили его наизусть. Он прижал трубку к уху плечом и стал ждать ответа.

— Это Барри, — произнес он после двух гудков. — Дайте мне кенгуру.

Его заставили прождать минуту или около того, и все это время я строил ему рожи, но он не смеялся.

— Вот черт, — сказал он, дождавшись ответа. — Ладно, передайте ему, что я держу Меткалфа на мушке. Он поймет.

Они поговорили еще немного, потом он положил трубку и кисло посмотрел на меня, наморщив лоб.

— Ты, похоже, страсть как любишь, когда тебя наказывают, — заметил он.

— Просто жадюга какой-то.

— Не жадюга. Скорее, гурман, — возразил я. — Если мне не нравится, я возвращаю. С процентами.

Он не улыбнулся.

— Что Пэнси тебе рассказала?

— Ничего, что бы я не узнал от кирпичной стены. Мы пытались поиграть в вопросы-ответы, но она вряд ли помнит даже как ее зовут.

Барри это пришлось не по вкусу. Мне кажется, он питал к Пэнси некоторое чувство собственника. Он выпятил челюсть, и его лицо покраснело там, где кожа не побелела от напряжения.

— Пошел ты, Меткалф, — голос его ломался. — Я могу продырявить тебя прямо сейчас, только убирать лень будет. С такого расстояния не промахнешься.

— Пошел ты, Фонеблюм! Нажми на курок, и тебе нос расквасит отдачей.

Он отодвинул пистолет подальше от своего лица.

— Не называй меня Фонеблюмом!

— Возможно, ты не даришь ему галстуки на День отца. И возможно, он не водит тебя на игры Высшей лиги. Это ничего не меняет.

— Я же забыл твой интерес к генеалогии, — произнес он, оправившись немного. Но внутри него имел место конфликт — конфликт между манерами крутого парня и башкунчиковым поведением. — Это отражает трогательную способность не видеть ничего, кроме искусственных связей.

— Я понял. Ты прав, я действительно не вижу ничего, кроме связи между лапами кенгуру и привязанными к твоим рукам-ногам нитками. — Разговаривая, я опустил ноги на ковер и задвинул колени под край большого журнального столика из стекла. — Я ждал от тебя большего, Барри. Ты был засранцем, но не без задатков.

— Ты делаешь неверные выводы. Я принимаю помощь кенгуру, чтобы помогать матери, вот и все.

— Твоя мать мертва, — возразил я. — Я все ботинки испачкал ее кровью.

Это должно было заставить его вздрогнуть, и оно сработало. Я двинул коленями, и кофейный столик опрокинулся на него. Телефон и бритва в облаке порошка полетели на пол, а сам столик превратился в стеклянную стену, придавившую Барри к креслу. Он не выпустил пистолет из рук, но навести его на меня не мог.

Я наступил на стекло в том месте, под которым находилось его лицо.

— Брось пистолет, Барри. Тебе будет больно, если стекло разобьется, и убирать больше придется.

Он пискнул что-то, но пистолета не бросил. Я надавил ногой на стекло, кресло опрокинулось, и Барри выпал на ковер. Пистолет отлетел в угол.

Я шагнул вперед, взял Барри за ворот и тряс его до тех пор, пока моя злость не поулеглась немного, а его рубашка не начала рваться. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что мне не нравится, как он одет.

Когда я поднял глаза, я увидел Пэнси, стоявшую на лестнице. Вид у нее был довольно спокойный. Не знаю, поняла ли она, что происходит, или еще не достала необходимое для этого оборудование. Мне не очень хотелось думать об этом. Я собрался уходить, и не только из-за возможного скорого появления кенгуру.

Барри валялся на ковре, ужасно похожий на выкинутый эмбрион. Я перешагнул его и подобрал пистолет. Он снова проиграл мне мотивчик Скрипки явно не знали, что действие закончилось. Я положил его в карман, поправил пиджак и вышел в прихожую. Пэнси продолжала молчать.

— Купили бы мальчику книжку для раскрашивания или альбом для марок, — предложил я. — Ему нечем занять руки. Это ведет к онанизму.

Выходя, я услышал, как Пэнси бормочет в микрофон слово «онанизм», но ответа уже не услышал.

4

По дороге к Тестаферу мне повстречался патруль. Они поджидали за поворотом дороги, так что я не видел их до тех пор, пока не стало слишком поздно. Инквизитор дал знак мне остановиться и наклонился к моему окну.

— Карточку, — потребовал он.

Я передал карту.

— Чистая какая, — заметил он.

— Совсем новая, — объяснил я.

Я посмотрел ему в глаза, надеясь, что он не видит, как дрожат мои руки на руле. Они дрожали по нескольким причинам. Одной был пистолет в кармане.

Другой — отсутствие зелья в крови.

Он подозвал к моей машине своего напарника.

— Эй, посмотри, — махнул он. — Рип Ван Винкль, — и показал ему мою карточку.

Вот странно: до сих пор я не ощущал к ней никаких чувств, а сейчас был почти горд видеть ее в руках ребят из Отдела.

— Класс, — восхитился Номер Два. — Жаль, редко вижу таких.

Я воздержался от комментариев.

— Документы на машину в порядке? — спросил Номер Один.

— Прокат, — ответил я.

Квитанция лежала в бардачке, и я достал ее. Он пробежал ее глазами и вернул мне.

— Куда едете?

— Посмотреть на старый район, — пожал я плечами.

— Зачем?

Я подумал немного. Вот бы они смеялись, если бы я признался им в том, что я частный инквизитор и расследую дело шестилетней давности.

— Коллекционирую воспоминания, — ответил я.

Он улыбнулся.

— Слыхал? — спросил он у Номера Два. — Он коллекционирует воспоминания.

Номер Два улыбнулся и подошел поближе.

— Что ты натворил, Меткалф?

— Собственно, ничего такого. Наступал кое-кому на пятки. Старая история.

— Кто отправил тебя в морозильник?

Я быстро прикинул. Скорее всего это были ребята Корнфельда.

— Моргенлендер, — ответил я.

Они переглянулись.

— Это серьезно, — произнес Номер Два с уважением в голосе.

Он вернул мне карту: я ответил как надо.

— Черт, — добавил Номер Один. — Последнего из его отребья уже несколько лет как вытурили.

Я убрал карточку в карман и помалкивал. Неожиданно я оказался у них на хорошем счету. Бедняга Моргенлендер. У меня сделалось погано на душе, чего я не ожидал. Я мог бы и не удивляться: дни Моргенлендера были сочтены уже шесть лет назад. Наверное, какая-то оптимистическая часть меня надеялась, что он выживет.

— О'кей, — заявил Номер Два. — Смотри, не потрать все деньги на воспоминания. Ты еще молод. Найди себе работу.

Я поблагодарил их и попрощался. Они пошли к своей машине, а я поднял стекло и уехал.

Я подумал о Корнфельде и решил, что вовсе не прочь взять реванш. На этот раз мне было терять куда меньше. По меньшей мере я задолжал парню хороший удар под дых, и если его живот за шесть лет сделался мягче, что ж, тем лучше.

Да, Корнфельд занимал видное место в моей воображаемой книжке старых долгов, но доктор Тестафер шел первым. Мне нужна была помощь Гровера, добровольная или нет, в восстановлении некоторых недостающих звеньев. Я нашел его улицу и остановил машину у ворот. Место навевало воспоминания. Я нюхал здесь зелье три дня или шесть лет назад — смотря как считать, — и мой нос прямо-таки зудел при воспоминании об этом. Я постарался выкинуть порошок из головы, но это было нелегко. Воспоминание было как чертик в табакерке: оно выпрыгивало при малейшем прикосновении.

Дом почти не изменился — я имею в виду, его основная часть. Пристройка справа имела нежилой вид. Наверное, Тестафер не заводил больше овец после

Дульчи. Я позвонил, и Тестафер отворил дверь.

Он и раньше казался мне старым, так что шесть лет мало что изменили.

Лицо его оставалось красным, словно он поднимался бегом по лестнице, и в волосах добавилось седины, и все же он сохранился неплохо, очень даже неплохо. Последний раз, когда я видел его, он прятался между машинами, пригибаясь от пуль, — рыба без воды. В дверях своего дома он имел куда более уютный вид.

— Привет, Гровер, — сказал я.

Он слепо посмотрел на меня.

Неожиданно я ощутил приступ гнева. Он разыгрывал со мною Пэнси.

— Пошел внутрь, — рыкнул я и подтолкнул его в грудь.

Мы вошли, и я закрыл дверь.

— Достань память.

Его седые брови поднялись.

— Ступай!

Я подтолкнул его дальше, и он послушно пошел в гостиную. Весь его чертов дом насквозь провонял". Мне захотелось ударить его, но Тестафер был слишком стар, чтобы бить его, поэтому я взмахнул рукой над столом, уставленным стеклянными и фарфоровыми безделушками, и они разлетелись тысячью осколков на полу. Тестафер так и пятился от меня, пока не упал на диван. Я повернулся, чтобы опрокинуть полку со старыми журналами, но она исчезла.

— Где твоя память? Доставай.

Дверь из кухни открылась, и в гостиную вошел парень со стаканами в руках. Джин и тоник со льдом, если верить памяти Пэнси. Он был примерно одного возраста с Тестафером, но настолько же худой и бледный, насколько тот толстый и красный. Мне не понадобилось много времени, чтобы сообразить: Тестафер завел дружка. Ничего удивительного. Должно быть, выйдя на пенсию, он не смог отделаться от привычки держать в руках чьи-то пенисы. Странно, но это я понять мог.

Я шагнул к нему и взял стаканы.

— Погуляйте, — сказал я ему.

Парень отдал стаканы, словно наполнял их для меня. Гровер заговорил, хотя у него получился только шепот.

— Ступай, Дэвид. Со мной все в порядке.

Дэвид безропотно пошел к двери, хрустя по осколкам, и исчез. Гровер переключился с овцы, ходившей как человек, на человека, ходящего как овца.

Когда я повернулся к нему, он уже достал память и держал в руке шнур от микрофона. Я быстро научился узнавать эту штуку. Он посмотрел на меня с отчаянием в глазах, и на короткое мгновение мой гнев испарился, и мне стало жаль его. Но только на мгновение.

— Меткалф, — произнес я.

Он знал, что мне нужно, и произнес мое имя в микрофон. Ответный голос его звучал тихо и ровно, словно он потратил много времени, надиктовывая эту позицию.

— Детектив, — услышал я. — Опасный, импульсивный человек. Мейнард имел неосторожность впутать его, и он не отпускал хватки. Двойник-антипод Денни

Фонеблюма. Присутствие чрезвычайно нежелательно.

Тестафер безучастно смотрел на меня, пока машина вещала его голосом. Я улыбнулся. Мне даже понравилось по-своему это описание. Приятно все же видеть следы своей работы. Я протянул Тестаферу один из стаканов, и он нервно присосался к нему в ожидании, пока машина выговорится.

— Это очень старое воспоминание, — тихо сказал он, и глаза его наполнились страхом.

Я искал в них хоть проблеск враждебности или вины, но не нашел.

— Все в порядке, — утешил я его. — Вполне точно.

Он не понял, а если понял, то напугался еще больше. Так или иначе, эффект был налицо: он сидел, глядя на меня с ужасом, словно ребенок, которому показали буку. Я сел в кресло напротив и отхлебнул из стакана.

Все верно, джин и тоник. Гнев мой стихал, да и питье было отменное. Я не старался подогревать гнев. Кой черт злиться на парня, который не помнит, о чем речь? Прошлое давило мне на плечи непосильным грузом — только я один настолько глуп, чтобы тащить его, — и я подумал, не пора ли сбросить его к черту. Тестафер являл собой очень соблазнительный пример для подражания.

На секунду я позавидовал ему и чуть не полез в карман за конвертом.

На секунду. Потом я сообразил, что думаю, сделал глубокий вдох, поставил стакан на пол, вытер губы, чтобы и следа алкоголя на них не осталось, и выкинул порошок из головы. Я старательно сжал кулаки своего гнева, поднялся, шагнул вперед и схватил память Тестафера. Провод от микрофона вытянулся между нами. Тестафер уставился на меня, широко открыв глаза и рот. Вот теперь я был зол, и мне хотелось, чтобы он тоже это почувствовал. Я надеялся, он ощутит себя более уязвимым, увидев свою память у меня в руке.

— Овца Дульчи, — произнес я сквозь зубы.

В его глазах обозначился первый проблеск чего-то, кроме кромешного страха.

— Говори.

Он повторил имя.

— Твоя давнишняя компаньонка, — послышался голос из памяти. — Ее жизнь трагически оборвалась. Убийство осталось нераскрытым.

— Ложь! — сказал я. — В убийстве овцы обвинили Ортона Энгьюина.

Тестаферу было совсем худо. Рука с микрофоном тряслась.

— Энгьюина обвиняли только в убийстве Мейнарда, — сказал он.

— Кто убил овцу?

Он зажмурился.

— Кто убил овцу? — повторил я.

Он наклонился и прижал губы к микрофону. С закрытыми глазами он, словно молитву, повторил вопрос:

— Кто убил овцу?

— Убийство осталось нераскрытым, — ответила память.

— Убийство осталось нераскрытым, — повторил он мне, так и не открывая глаз.

— Я раскрыл его, Гровер. Открой глаза и скажи мне, кто убил овцу?

Я протянул руку и заставил его выронить микрофон. На этот раз он открыл глаза, но продолжал молчать.

— Тебе это не нужно, — произнес я, показывая ему память. — Ты мог водить меня за нос минуту или две, но ты выдал себя, когда закрыл глаза.

Так кто убил овцу?

Я уронил коробку с микрофоном на пол и раздавил их подошвой. Они состояли из пластика, проводов и микросхем и замечательно хрустели на ковре. Я топтал их до тех пор, пока они не смешались с осколками безделушек. Тестафер покраснел еще сильнее и расплескал питье, и мне показалось, что глаза его увлажнились, но он все-таки взял себя в руки.

— Я убил ее, — произнес он наконец. — Как вы догадались?

— Ничего сложного, — ответил я. — Я вычислил это сразу: вы вскрыли кишечник. Для того чтобы убить, это не обязательно, и тот, кто в таких вещах разбирается, так не сделал бы. Но вы не хирург, тем более не ветеринар. Если вы сделали это нарочно, это почти сработало, а если случайно, вам почти повезло. Почти.

Он так и не сказал мне, которое из двух предположений верное. Я решил, что второе.

— Дульчи знала много, чтобы навести меня на верный след, — продолжал я.

— Я не добился от нее почти ничего, но вы этого не знали. Я оставил вас здесь тогда в панике. Уже тогда я думал, что вы расправитесь с ней. Так что не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто убил.

Я видел, как Тестафер корчится на диване передо мной. Шесть лет он гнал от себя эти воспоминания. Он явно пользовался Забывателем и машиной-памятью для отвода глаз. Но так же явно сейчас он в первый раз жил настоящей памятью.

— Бога ради, — произнес он, закрыв лицо руками. — Не вытаскивайте это наружу. — Звучало это так, словно ему предъявили обвинение.

— Успокойтесь, — сказал я. — Я не борец за права животных. Меня можно подкупить, ответив на пару вопросов.

Я говорил совершенно искренне. Не то чтобы я жалел его — я не собираюсь взвешивать грех и раскаяние, — но я вел свою собственную игру.

Я дал ему минуту взять себя в руки.

— Восемь лет назад Челеста не уезжала из города, — начал я. — Она жила у вас. Вы были семейным доктором. Вы принимали Барри, и она доверяла вам.

Фонеблюм начал раздражать ее, и она хотела отделаться от него. Верно?

Он кивнул.

— Не Фонеблюм познакомил Мейнарда с Челестой. Это сделали вы. Вы вводили его в практику, и они встретились и полюбили друг друга, несмотря на ваши предостережения. Верно?

— Абсолютно верно.

— Челеста с овцой дружили с тех пор, как Челеста жила здесь. Дульчи знала про Фонеблюма все, и вы решили, что я все из нее выбил. Вы не поверили ей, когда она клялась, что держала свои маленькие черные губки на замке, и вы были в ярости на нас обоих, но выместили эту ярость только на ней.

Он только кивнул.

— Она вас не выдала, Гровер. Она не сказала ничего. Возможно, вы предпочли бы, чтобы она не впускала меня, но она не выдала ничего важного.

Он молчал. Один раз он всхлипнул, но и только. Он был готов ответить на любой мой вопрос. Но я скис. Последний кусок мозаики лег на место. Я не хотел больше ничего от Тестафера, а сидеть здесь, глядя на его красное лицо, мне тем более не хотелось. Мне нужно было ехать и доделывать работу, и еще мне нужно было зелье, очень нужно. Я уже встал и собрался уходить, и тут меня осенило. Тестафер — врач, и Тестафер — богатый человек, и

Тестафер наверняка любит нюхать что-то получше, чем порошок из Отдела.

Шесть лет назад, во всяком случае, любил.

— Кстати, у вас не найдется какого-нибудь старого порошка? — спросил я.

— Чего-нибудь не такого прямолинейного, как эта стандартная смесь?

Чего-нибудь, чтобы в нем было поменьше Забывателя?

Он улыбнулся.

— Я хотел спросить у вас то же самое, — признался он.

5

Я сел в машину, не закрывая дверцу, положил руки на руль и подождал, пока они перестанут дрожать. Мне позарез нужен был Пристраститель, и побыстрее.

Я поехал в порошечню. Вывеска над входом горела, и это вселило в мое сердце некоторое подобие надежды. Казалось невероятным, чтобы у порошечника не нашлось нескольких старых ингредиентов, из которых он мог бы сообразить хота что-то напоминающее мою смесь. А если даже и нет, разве не смогу я попросить у него чистого Пристрастителя, никаких добавок, нет, сэр, спасибо, как-нибудь в другой раз. Стоило мне войти, как надежда моя лопнула, как проколотый шарик. Единственный клиент совал свой рецепт в автомат у дальней стены. Ни тебе прилавка, ни кассы, ни полки с маленькими белыми пузырьками, ни славного старого порошечника. Ничего. Машины стояли у стен, словно писсуары в привокзальном сортире, и мне не надо было лезть в конверт к парню, чтобы знать, что в них.

Я вышел на улицу, пошатываясь. Казенный порошок жег мне карман. Но нюхнуть его я не мог. Вернее, мог, конечно, даже в любой момент. У меня мелькнула бредовая идея нюхнуть самую капельку, но я прекрасно знал, что это несерьезно. Раз начав, я уже не остановлюсь.

Я повел машину в холмы, в сторону старого фонеблюмова жилища. На деревья и крыши опустилась ночь, и я надеялся, что она облегчит мои мучения, но фигу. Внутренности сводило жаждой. Я притормозил у обочины и выкинул конверт в кусты — подальше от искушения. Если мне потом приспичит, я найду еще, но пока мне предстояла работа. И речь шла не только о моей памяти. Было совершенно очевидно, что мне придется еще помочь уйме народа припомнить отдельные подробности.

Поначалу я не узнал дома Фонеблюма. Большой иллюзорный особняк исчез, оставив на вершине холма только голый навес над лестницей. Я остановил машину, абсолютно уверенный в том, что мне нужно именно сюда, какой бы вид это ни имело со стороны. Жилище было не из тех, что часто меняют владельцев.

Изменение внешности вне всякого сомнения отражало переход власти от

Фонеблюма к кенгуру, имевший место в мое отсутствие. Фонеблюм воздвигал на вершине холма фальшивый дом, сплошь покрытый архитектурными финтифлюшками, поскольку пытался задекорировать свою преступную натуру. Что же до кенгуру… Когда я сообразил, что сравниваю кенгуру с жестяным навесом над лестницей, я мысленно расхохотался.

Я хотел разделаться с кенгуру, но пока не был готов к этому Пока.

Поэтому я заглушил мотор, выключил свет и стал ждать, любуясь восходом луны. Мои руки все еще дрожали, пальцы болели, но я уже начинал привыкать к этому.

Слежка всегда утомительна, и эта не стала исключением. Я думал о

Мейнарде, о Челесте, о номере в дешевом мотеле, и я думал об Уолтере

Серфейсе, и я думал о кенгуру. Я думал о Кэтрин Телепромптер: где она сейчас, как выглядит? Я думал о множестве вещей. Еще я думал о порошке, много думал. Я посмеялся, вспоминая, как в свое время выкидывал остатки, уверенный в том, что в любой момент найду соломинку и дозу зелья, и теперь просил прощения у каждой выброшенной горстки. Мой организм учился жить без топлива, годами приводившего его в движение, и учился болезненно. Я буквально чувствовал, как моя кровеносная система шарит по жировым клеткам в поисках малейших молекул Пристрастителя, и я буквально слышал, как жировые клетки, вывернув карманы, отвечают: «Извини, дружище, ни хрена не осталось…»

Не знаю, сколько я сидел так. Наверняка я не слишком долго разглядывал лестницу. Мои руки соскользнули с руля на колени, и я уснул. Сны были мрачны и запутаны, словно речь башкунчика. Я не проснулся до восхода солнца. Но не солнце разбудило меня. Это был голос кенгуру, и раздавался он в опасной близости от моего окна.

Я полез в карман за пистолетом и только тут сообразил, что он обращается не ко мне.

— Лезьте в машину, — говорил он.

Я высунул нос из-за приборной доски и увидел, что он обращается к Барри

Фонеблюму и паре мордоворотов-телохранителей. Кенгуру распахнул дверцу машины, стоявшей напротив моей, и башкунчик покорно полез в салон.

Мордовороты уселись сзади; один из них достал пистолет и проверил обойму.

Я положил руку на пистолет Барри в кармане и затаился.

— Я же говорил тебе, что он не поедет сюда, — сказал Барри.

Кенгуру обошел машину и сел за руль. Стекло с его стороны было поднято, и я не услышал, что он ответил.

— У него и без тебя хватает дел, — настаивал Барри.

Я горько пожалел, что он не прав.

Кенгуру завел мотор, и они уехали. Было очевидно, что они ищут меня. Я обругал себя последними словами за то, что ухитрился заснуть перед дверью

Джоя, потом вознес короткую импровизированную молитву святому — покровителю везучих дураков. Я совершил глупость, вообще приехав сюда. В свое время Фонеблюм кичился спортивным поведением. От кенгуру ожидать этого не приходилось. Мне повезло, что я еще жив.

Когда я убедился в том, что они действительно уехали, я распрямил члены и произвел короткую ревизию. Обе ноги затекли от долгого сидения, во рту ощущался явственный привкус говна, и, когда я оторвал руку от пистолета, она снова начала трястись. Во всех остальных отношениях я был цел и невредим. Я проехал пару кварталов, нашел автомат и позвонил Серфейсу.

Время шуток кончилось.

6

В разговоре по телефону старый шимпанзе не выказал особого энтузиазма.

Но когда я затормозил у входа в Отдел, он ждал меня и встретил меня у дверей.

— Спасибо, что откликнулся, Уолтер, — сказал я.

— Не будем об этом, — буркнул он.

Мы вошли. Люди редко приходят сюда сами, так что здесь практически нет зоны для приема посетителей, чего не скажешь о длинном просцениуме, на который с заднего хода выводят или выносят людей. Что же касается входа, подразумевается, что тебя либо вводят, упирающегося, под руки, либо привозят без сознания на полу инквизиторского фургона. Ты входишь в дверь, и все поворачиваются к тебе, глядя, как на марсианина. Так вышло и на этот раз.

Мы пересекли вестибюль и подошли к столу дежурного. Сидевший за ним парень, судя по его виду, вряд ли занимался чем-нибудь серьезнее разноски пиццы по кабинетам.

— Мне нужно поговорить с инквизитором Корнфельдом, — заявил я.

Парень удивил меня, набрав это имя на своем компьютере.

— Нет таких, — ответил он.

— О'кей, — сказал я. — А инквизитор Моргенлендер?

Он попробовал — с тем же результатом.

Это меня обеспокоило. В мое время будущее Отдела определялось выбором между двумя этими личностями, и шансов одержать верх у Корнфельда имелось куда больше. Впрочем, меня тревожило не столько то, что ни того, ни другого не оказалось на месте, сколько то, что парню пришлось запрашивать имена у компьютера.

— Попробуйте инквизитора Телепромптер, — предложил я.

Его руки забегали по клавишам.

— Я посмотрю, может ли она вас принять, — сказал он и в первый раз посмотрел на нас внимательнее.

Я улыбнулся ему, и он нажал пару кнопок на интеркоме.

— Мисс Телепромптер? — спросил он. — Тут один парень у входа, так он хочет поговорить с вами. — Он выслушал ее ответ и повернулся ко мне. — Как вас зовут?

Я назвал себя, и он повторил мое имя в трубку.

— Подождите здесь, — сказал он, глядя на нас слегка расширившимися глазами.

Мы с Серфейсом отошли на пару шагов от стойки перевести дух, когда нас окружили несколько типичных для Отдела фигур с квадратными плечами.

— Мистер Меткалф? — спросил один из них.

— Меткалф и Серфейс, — ответил я. — Мы вместе.

Шимпанзе не слишком обрадовался этому, но возражать мне не стал.

Инквизиторы взяли нас под руки и подтолкнули к лифту. Мне показалось, что мы все не влезем, и я хотел уже предложить, чтобы мы с Серфейсом ехали на следующем, но они настаивали, и мы все-таки влезли. Толстые подобрали животы, и мы поехали вверх.

Лифт остановился на третьем этаже, и нас повели в один из служебных кабинетов. Это произвело на меня впечатление, впрочем, я не был слишком уверен, что перемещение с первого на третий этаж — добрый знак для Кэтрин.

Насколько я знаю Отдел, игра в кабинетах ненамного чище игры на улицах.

Наши провожатые набрали код на двери. Двое из них прошли вместе с нами, а остальные остались ждать в коридоре.

Кабинет наверняка был одним из лучших в здании: огромное окно с видом на залив, фотографии и памятные знаки на стенах. Кэтрин сидела за огромным столом, постаревшая на шесть лет, но не подурневшая ни на день. Те же волосы приоткрывали ту же шею, и на мгновение я забыл обо всем, пока не увидел ее глаза. Они были холодны как сталь.

— Обыщите их, — приказала она.

Парни обшарили наши карманы. Они обнаружили мой пистолет и маленькую записную книжку у Серфейса и передали их Кэтрин вместе с нашими карточками. Она сунула все это в ящик и приказала парням выйти и подождать.

— Садитесь, — разрешила она.

Мы сели.

— Вам бы лучше уехать из города, Меткалф, — заметила она. — Вам же известно, как здесь все делается.

Я встретился с ней взглядом, но наткнулся на стену. Она даже не моргнула, а если и моргнула, то одновременно со мной. Эффект впечатлял.

— Я старше только на два дня, Кэтрин, — сказал я. — Будь снисходительнее.

— Не зовите меня Кэтрин. Пустив вас с вашей обезьяной к себе в кабинет, я и так проявила к вам снисходительность. Боюсь, излишнюю. — Голос ее звучал неумолимо, как бормашина.

Наши глаза снова встретились. Я смотрел на женщину, с которой лежал в постели всего две ночи назад. Я забыл только о том, что она провела шесть лет, ожидая, когда же я вернусь из ванной. Чем глубже я похороню эти воспоминания, тем лучше.

— О'кей, — сказал я. — Я понял. Вы теперь на этой стороне. Поздравляю, и извините меня. Где Корнфельд?

Она не ушла от ответа — хоть это между нами еще оставалось.

— Его давно нет, — ответила она. — Он перегнул палку, так что теперь отдыхает в морозильнике. — Она произнесла это так, словно это ее рук дело, и, возможно, так оно и было. — Так что если у вас есть дело к Корнфельду, вам лучше подождать.