Судья Трелоней в задумчивости вышел из аптеки и в нерешительности остановился на Патерностер-роу. Слуга спрыгнул с подножки кареты, собираясь открыть дверцу, но Трелоней кивком дал ему понять, что пока не собирается садиться.
      Мастер Риджуэй жил всего в нескольких шагах, и судья решил еще раз зайти к цирюльнику. Перед дверью он остановился и прислонился к стене — вдруг все поплыло у него перед глазами. Уже целый день у него кружилась голова. Кроме того, его измучила дергающая головная боль, из-за которой временами темнело в глазах. Тело просило отдыха, но уже две ночи он не мог заснуть и чувствовал себя разбитым. С трудом он собрался с силами и зашел в цирюльню. Ален Риджуэй тепло поздоровался с судьей, но, увидев его состояние, тут же пододвинул ему стул.
      — Я от мастера Блаунделя, аптекаря, — сообщил Трелоней, тяжело опустившись на стул. — Это он готовил лекарство для барона Пеккема по рецепту доктора Уэлли. Он поклялся, что в нем не было белого мышьяка, и даже показал мне рецепт, присланный ему доктором. Кажется, доктор Уэлли невиновен. Благодарю вас, что вы сообщили мне о возможности отравления мышьяком. Я попросил еще одного аптекаря провести анализ по запаху в присутствии свидетелей. Белый мышьяк при горении действительно издает характерный запах. Но откуда вам стало об этом известно?
      — От друга, ученого, который много поездил по свету.
      — Вы должны меня с ним познакомить. Смерть барона теперь представляется мне совсем в другом свете. Если это не ошибка врача, то убийство. Кто-то сознательно отравит Пеккема!
      — Вы догадываетесь, кто бы это мог быть?
      — Нет, — ответил судья, покачав головой. — За последнюю неделю я поговорил со всеми членами его семьи и слугами. И ни у кого не обнаружил мотива для убийства Пеккема. Кроме жены и детей, которые, разумеется, являются наследниками. Но я просто не могу себе представить, что это был кто-то из них.
      — Вам нужно отдохнуть, милорд, — настойчиво сказал Ален. — Вы не раскроете этой тайны, если усталость лишит вас возможности ясно мыслить.
      — Вы правы. Я очень устал. Но эти мучительные головные боли не дают мне заснуть. Может быть, вы пустите мне кровь?
      — Мы как раз находимся в благоприятном для кровопускания знаке зодиака, — согласился Ален. — Я сегодня уже несколько раз делал эту процедуру. На прошлой неделе это было бы опасно.
      Хотя Ален скептически относился к астрологии, он, как каждый цирюльник, справлялся о благоприятных сроках для кровопускания, которые приводились в специальных календарях. Ответственность за нежелательный исход операции, проведенной при неблагоприятном расположении звезд, легла бы на него. На такой риск Ален идти не хотел.
      Он помог судье снять плащ и жилет и заметил, что льняная рубашка Трелонея на спине и под мышками вымокла от пота, хотя уже несколько дней стояла прохладная погода. Когда сэр Орландо засучил до локтя правый рукав, Ален дал ему палку, чтобы тот мог опереться, если у него устанет рука. Проворный ученик уже принес начищенный латунный таз.
      Посмотрев на судью, который от боли закрыл глаза, Аден затянул его обнаженное плечо лежавшим наготове шерстяным жгутом и ударил иглой в выступившую вену. Темная кровь с металлическим стуком закапала в таз.
      Трелоней молча вытерпел процедуру, опираясь затекшей рукой на палку. Выпустив примерно двенадцать унций крови, Ален промокнул место укола льняной салфеткой и перевязал рану. Ученик поставил миску на скамью и поспешил принести ослабевшему пациенту укрепляющее вино, стоявшее наготове в кувшине.
      — Вам необходим покой, сор, — твердо сказал Ален. — Позвать извозчика?
      — Нет, благодарю вас, я приехал в своей карете, — слабым голосом ответил Трелоней.
      Очень медленно он поднялся со стула. Ален помог ему надеть жилет. На лбу и висках у судьи блестели капли пота. Цирюльник встревоженно смотрел, как Трелоней нетвердыми шагами шел к двери. У него возникло нехорошее предчувствие.
      На следующий день в цирюльню Алена вбежал невероятно взволнованный камердинер судьи.
      — Мастер Риджуэй! Вы должны немедленно пойти к нам! Мой господин тяжело болен. Скорее всего его отравили!
      Сэр Орландо Трелоней проходил все круги Дантова ада, проваливался в кипящие огнем озера, блуждал по вечному льду, над которым завывал жестокий ветер. Тысячами игл холод впивался в коченеющее тело, но уже в следующее мгновение отступал перед жаром раскаленной пустыни. Горела каждая клеточка его тела, глаза, язык, горло, внутренности... Он жаждал прохлады, а кругом пылал нестерпимый жар.
      Над ним склонился молодой ирландец, он смеялся над ним. В его руке полыхал коптящий факел, чье пламя лизало обнаженное тело Трелонея, плоть обугливалась. В ужасе он шумел, кричал, отбивался...
      Со всех сторон к нему тянулись руки, давившие его вниз. Он боролся с несметными полчищами врагов, пока один из них не пырнул его ножом. Вместе с кровью силы оставляли его, члены становились все тяжелее, тяжелее, наконец отяжелели так, что он не мог ими пошевелить...
      — Успокаивается, — услышал он знакомый голос Алена Риджуэя.
      — Да, кровопускание понизило концентрацию яда в голове, — объяснил врач Хьюдж. — Это все испорченная кровь.
      Сэр Орландо слышал слова, но не понимал их смысла. Чья-то рука приподняла ему голову, губ коснулась чаша. Безвольно он глотнул, хотя вкус зелья показался ему отвратительным. В нем забродил яд, он подступил к горлу и едва не задушил его. В следующий момент его вырвало, но по губам тек только пенистый желудочный сок, так как он уже давно ничего не ел.
      — Слишком мало рвотного антимона, — сказал врач. — Я дам ему еще одну дозу сульфата цинка.
      Трелоней слышал возражения цирюльника, говорившего, что пациент слишком ослабеет. Но врач все-таки приготовил лекарство и новую клизму.
      И снова в теле сэра Орландо вспыхнуло пламя. Сознание замутилось, попыталось отделиться от страдающего тела и улететь туда, где не было боли. Там его ждала Элизабет, его тихая, мягкая Бет... скоро... скоро он соединится с ней...

      Ален очень не хотел оставлять больного. Но он понимал, что его силы слабеют с каждым часом и времени терять нельзя. Запыхавшись, он вбежал в постоялый двор «У павлина» и спросил у хозяина мистера Фоконе. Тот провел его в комнату на верхнем этаже, где Иеремия, увидев вошедшего друга, удивленно поднял голову от книги.
      — Пожалуйста, пойдемте со мной к сэру Орландо Трелонею, — воскликнул Ален, не здороваясь. — Он тяжело болен. Доктор Хьюдж беспомощен, он дает ему лошадиные дозы всех лекарств подряд, лишь бы только сделать вид, будто он не бездействует. Но я убежден: он только убьет судью. Может быть, вы сможете ему помочь. Это справедливый, богобоязненный человек. Его смерть станет тяжелой утратой для судейства.
      — Хорошо, пойдемте, — сказал иезуит, собирая вещи. — По дороге вы расскажете мне про болезнь.
      — Уже в День святого Лаврентия он жаловался на головную боль и слабость. Затем у него начался озноб и поднялась высокая температура. По временам он впадает в бешенство, как настоящий безумец.
      — Цвет лица?
      — Очень красный! Глаза блестят, язык обложен.
      — Его рвало?
      — Да, один или два раза. Слуги считают, что его отравили, как барона Пеккема. Но два дня назад на коже появилась странная сыпь, и доктор Хьюдж решил, будто у него заразная лихорадка.
      — Как он лечил больного?
      — Сначала пустил кровь, на третий день повторил кровопускание из шейной артерии. Кроме того, давал ему рвотное и слабительное.
      — Верный путь свести пациента в могилу, — язвительно заметил Иеремия.
      До Ченсери-лейн они бесцеремонно продирались через толпу торговцев, наемных работников, мусорщиков, а перед домом судьи из красного кирпича встретили доктора Хьюджа.
      — А, мастер Риджуэй, хорошо, что вы пришли, — сказал тот, превозмогая усталость. — Я уже сутки на ногах и срочно должен хоть немного поспать. С лордом осталась сиделка. Вы можете ее сменить. Если его состояние не улучшится, пустите еще кровь, Я зайду завтра утром.
      Было заметно, что врач торопится уйти.
      — Он поставил на судье крест, — прошептал Ален своему другу.
      Лакей открыл входную дверь и молча пропустил их. Цирюльник знал дорогу и, движением руки отпустив слугу, провел Иеремию по лестнице с резными перилами на третий этаж. При входе в темную спальню на них дохнуло тяжелым, спертым воздухом. В комнате можно было вешать топор, так как окна были плотно закрыты, а в камине полыхал сильный огонь, как предписал доктор Хьюдж. Считалось, будто свежий воздух больным вреден. Жара должна была способствовать потоотделению, очищая тело пациента от испорченных соков, вызвавших болезнь.
      Рядом с кроватью, полог которой был задернут, чтобы туда не проникла ни одна струя прохладного воздуха, сидели две женщины — сонная сиделка и девица с перекошенным ртом, не отрывавшаяся от пялец и одетая в безвкусное серое платье с простым льняным воротничком и белыми манжетами.
      — Мистрис Эстер Лэнгем, племянница судьи, — прошептал Ален своему спутнику. — Странная особа! Кажется, ее совсем не волнует, что дядя при смерти.
      Он поздоровался с молодой женщиной. Ее голубые глаза посмотрели на него без всякого выражения.
      — Позвольте представить вам доктора Фоконе. Он изучал медицину на континенте и хотел бы осмотреть вашего дядюшку.
      — Еще один врач? — спросила Эстер Лэнгем, но ее узкое лицо под строгим льняным чепцом осталось неподвижным. — Смотрите, если хотите. Не буду вам мешать.
      По знаку Иеремии Ален обратился к сиделке:
      — Вы можете идти. Мы пробудем с ним ночь.
      Старуха благодарно поднялась и вперевалку вышла из комнаты.
      Иеремия проворно перебросил свой плащ через стул, раздвинул полог кровати и посмотрел на больного. Ален слышал, как громко он выдохнул носом. Несмотря на весь свой опыт, иезуит был поражен тем, как плохо ухожен больной. Бритая голова была покрыта влажными язвами. Врач, приложив к коже едкое вещество, вызвал искусственные нарывы, которые с помощью чужеродных тел, в данном случае сухого гороха, оставляли их открытыми до тех пор, пока они не начинали гноиться. Эта процедура должна была пробудить целительные силы организма и исторгнуть болезнь. Откинув тяжелые одеяла, под которыми пациент чуть было не задохнулся, священник увидел на ступнях черные ожоги от раскаленного железа, сделанные с той же целью.
      — Инквизиция так не мучает своих несчастных жертв, как эти ученые господа врачи! — сказал Иеремия сквозь зубы.
      Он сел на край кровати и осмотрел больного. Трелоней лежал в полной прострации, без всякого выражения на лице, с полузакрытыми пустыми глазами и приоткрытым ртом. Сухая кожа его горела.
      Иеремия осторожно развел пальцами потрескавшиеся от жара губы и вытащил язык, принявший коричневый оттенок и обложенный чуть ли не коростой. Гортань была воспалена. Грязная желтая ночная рубашка, в которую был одет больной, прилипала к телу. Несомненно, ее никто не менял. Недолго думая Иеремия разорвал ее, чтобы рассмотреть сыпь. Разной величины розово-красные пятна шли по шее, груди, животу и рукам до самых кончиков пальцев и даже по ногам до ступней. Незатронутым осталось только лицо. Осторожно Иеремия провел рукой по явно увеличенной селезенке. Несмотря на легкость прикосновения, Трелоней застонал от боли. Пульс был очень частым.
      — Врач прав, это заразный тиф, — сказал Иеремия. — Тюремный тиф! Я часто видел такие пятна у заключенных Ньюгейта.
      Ален с тревогой посмотрел в осунувшееся, вялое лицо судьи.
      — Ему хуже, чем сегодня утром. Мне кажется, он умрет.
      — Пока он еще не умер, мой друг. Но если мы не собьем температуру, он сгорит.
      Не мешкая, священник спрыгнул с кровати и широко распахнул окна, впустив холодный вечерний воздух.
      — Потушите огонь в камине, Ален.
      Племянница судьи в недоумении смотрела, как худой, одетый во все черное человек поднял занавеси балдахина и, поскольку его друг недостаточно быстро забрасывал огонь пеплом, недолго думая вылил в камин миску воды.
      — Мистрис Лэнгем, на ночь мне понадобятся несколько ваших слуг. Также чан, чтобы ваш дядюшка мог принять ванну. Нужно поменять постельное белье, убрать гардины и прокурить их в закрытом помещении. Тростниковые половики, ночную рубашку и вообще всю одежду, которая была на судье во время болезни, сжечь.
      Женщина смотрела на него, наморщив лоб:
      — Вы хотите его искупать?
      Слыхано ли, чтобы купали больного? Ведь вода просочится через кожу в организм и внесет испорченные вещества, которые повредят органам.
      — Мадам, прежде всего пациента нужно охладить.
      — Доктор Хьюдж сказал, жар ускоряет кипение соков и поэтому обладает целительным действием, — важно возразила Эстер.
      — При определенных обстоятельствах так оно и есть, мадам, но когда температура слишком высока, она может причинить больше вреда, чем пользы. Я не раз видел, как от этого умирали. Я слышал, один врач из Вестминстера — Томас Сайденхэм — изучал сыпной тиф и также пришел к выводу о благотворности охлаждающей терапии. — Видя ее колебания, он прибавил: — Мадам, я вижу, вы обладаете здравым рассудком. Если вы хотите спасти пылающий дом от полного разрушения, станете ли вы подбрасывать туда горящие поленья?
      — Разумеется, нет, — усмехнулась женщина.
      — Вот видите! Зачем же усиливать жар больного, который и так сгорает от него?
      Мистрис Лэнгем задумчиво посмотрела на стоявшего перед ней мужчину, серые глаза которого ждали ее ответа. Впервые мужчина обратил внимание на то, что у нее здравый рассудок. Горечь в ее сердце вдруг показалась ей не такой горькой, а бешенство на судью, которое она старалась подавить, несколько отступило.
      — Делайте с дядей то, что считаете нужным. Я велю принести вам все необходимое.
      — Благодарю вас, мадам. — Иеремия вернулся к больному. — Сколько лет судье, Ален, вы знаете? — с тревогой спросил он.
      — Где-то около сорока двух. Почему вы спрашиваете?
      — Этот тиф тем опаснее, чем старше больной.
      Иеремия положил руку на грудь Трелонея, чтобы послушать сердце, затем ущипнул кожу. Она высохла как пергамент.
      — Принесите мне вина, — твердо попросил он.
      Пока три лакея возились с чаном, ставили его у кровати и выстилали чистыми простынями, Иеремия попытался влить в больного немного вина. Это оказалось трудно, он ничего не хотел глотать. Нёбо и гортань были воспалены. Бесконечно терпеливо иезуит ждал, пока Трелоней сделает несколько глотков.
      Иеремии казалось, что ванну готовят слишком медленно. Лоб судьи горел, а апатия перешла в лихорадочный бред, его преследовали кошмары, он беспокойно метался по кровати и стонал. Иеремия взял у служанки, вошедшей с ворохом свежего белья, простыню, намочил ее в медленно наполнявшемся чане и вместе с Аленом расстелил рядом с судьей на кровати. Они приподняли потерявшего сознание больного и обернули его в мокрую простыню так, что открытыми остались только лицо и ступни. Простыня сковала движения Трелонея, и он перестал метаться.
      Когда ванна наполнилась, Иеремия рукой попробовал температуру воды. Она не должна была быть ни слишком холодной, ни слишком горячей.
      — Хорошо, кладем его, — сказал он.
      Вместе с Аленом и камердинером Мэлори он поднес обнаженное тело к ванне и осторожно опустил в воду. Иеремия поддерживал судье голову, а Ален как следует вымыл его. В это время две служанки поменяли белье, убрали подушки и занавеси. Лакеи вынесли половики, покрывавшие деревянный пол.
      Через Kaicoe-то время священник дал знак своим помощникам, они вынули больного из воды, вытерли чистым полотенцем и положили на свежезастеленную постель. Не скрывая опасений, Иеремия прослушал сердце Трелонея и, к своему облегчению, обнаружил, что оно бьется довольно сильно, Несмотря на это, он дал ему для подкрепления еще немного вина.
      — Есть в доме простокваша? — спросил он у камердинера, не отходившего от постели хозяина.
      — Думаю, есть. Пойду посмотрю, — с готовностью ответил Мэлори.
      Ален в восхищении склонился над больным, лежавшим совсем тихо. Теперь он дышал глубже и спокойнее.
      — Ему лучше, — радостно выдохнул он.
      — Умерьте свой пыл, Ален, это только начало. Нам предстоит тяжелая ночь, — улыбаясь, заметил Иеремия.
      Он велел лакеям вылить из чана грязную воду и наполнить его чистой. Недовольно ворча, они повиновались и тут же получили строгий выговор от племянницы, которая вела дом железной рукой.
      — Вот ведьма, — прошептал Ален своему другу, когда Эстер вышла из комнаты. — Неудивительно, что судья никак не может отправить ее под венец.
      Поскольку Трелоней успокоился, Иеремия принялся обрабатывать его раны. Он вынул горох и смазал волдыри на голове и ожоги на ступнях мазью, содержавшей ромашку и календулу, которую всегда носил с собой в баночке. Всю ночь они провели подле больного. Время от времени Иеремия терпеливо давал судье простоквашу, чтобы освежить его, и менял холодные компрессы на лбу и груди. Когда через несколько часов температура снова стала подниматься, охлаждающую ванну повторили.
      Рано утром появился доктор Хьюдж. Увидев, что его предписания не соблюдены и больной лежит в прохладном помещении под легким одеялом, он начал протестовать и предупредил, что может случиться самое худшее. Иеремия убедил Эстер заплатить ему за все и распрощаться. Врач удалился без возражений и с явным облегчением, избавившись от ответственности за человека, находившегося, как он полагал, при смерти. Иеремия склонился к Алену и тихо сказал ему на ухо:
      — Мне нужно на мессу в Ньюгейт. В данный момент судья вне опасности. Побудьте с ним. Я приду, как только смогу, и сменю вас.

      Иеремия вернулся с кое-какими лекарствами из аптеки.
      — Я пытался найти кору китайского дерева, но безуспешно, — объяснил он. — Наверно, это объясняется недоверием англичан к «иезуитскому порошку», как здесь говорят. Но кора ивы тоже сгодится.
      Ален отправился домой — посмотреть, как идут дела, и немного поспать.
      После обеда температура снова поднялась до опасного уровня. Иеремия дал Трелонею настой коры ивы, продолжая охлаждать грудь и голову холодными компрессами. Сыпь между тем распространилась даже на ладони и подошвы и приняла темно-красный оттенок. Больной потерял всякую власть над своим телом и лежал неподвижно, в полном изнеможении. Его сознание по-прежнему оставалось затуманенным. Когда к нему обращались, он открывал глаза, но взгляд бесцельно блуждал вокруг, ничего не воспринимая. Время от времени он растрескавшимися губами произносил бессвязные слова, то плакал как ребенок, то в ужасе кричал, как будто преследуемый демонами.
      Иеремия продолжал холодные обертывания, пытаясь снизить температуру. Но Трелоней был беспокоен, его пульс — быстрым и слабым, а нехватка сна полностью обессиливала больного. Иезуит постоянно успокаивал пациента, чтобы тот не чувствовал себя один на один с болезнью. Когда все уходили, священник брал четки и тихо молился, зная, что молитва соответствует сердечному ритму и поэтому оказывает успокоительное влияние даже на еретиков.
      Ален раздобыл высушенный и скатанный в маленькие шарики маковый сок, и вскоре судья впал в забытье, уже не прерывавшееся кошмарами.
      День за днем Иеремия и хирург сменяли друг друга у постели больного, пеленали горячее тающее тело Трелонея в мокрые простыни, чтобы охладить его, поили кислым молоком, вином и мясным бульоном, поддерживая в нем силы, пытались оградить его от всякого шума, насколько это было возможно в таком шумном городе, как Лондон.
      Как-то утром пелена жара, туманившая сознание сэра Орландо, наконец начала рассеиваться и взгляд его прояснился. Он беспомощно смотрел на Иеремию, но не сразу понял, что это лицо ему незнакомо. Голос его прозвучал резко, но слабо, почти неслышно:
      — Кто вы?
      Подошел Ален:
      — Это доктор Фоконе. Он врач.
      В глазах судьи отразился ужас. Он попытался отмахнуться, но ему это не удалось.
      — Нет... умоляю, дайте мне спокойно умереть... — выдохнул он.
      Иеремия присел на край кровати и доверительно улыбнулся:
      — Вы так торопитесь умереть? Вы грешите против Бога, призывая смерть.
      — Я знаю, что умру...
      — Нет, если я смогу этому помешать! — твердо возразил Иеремия. — Ваше сердце бьется сильно. У вас есть шансы оправиться от тифа. Но вы должны хотеть жить! — мягко прибавил он.
      Трелоней удивленно посмотрел на него. Откуда этому человеку было известно, что он потерял всякую надежду уже много дней назад, когда его жизнь стала сплошным страданием? Врач был прав. Он грешил против Бога. Сознание того, что этому незнакомцу была важна его победа над смертью, пробудило в нем остатки воли к жизни.
      — Я вижу, вы передумали, — заметил Иеремия. — Я не собираюсь вас мучить. Вам нужен покой и уход. Но вам необходимо делать то, что я скажу.
      — Да, — согласился Трелоней со слабой улыбкой.
      Ален протянул Иеремии чашку, и тот приподнял судье голову. Трелоней инстинктивно отпрянул. Священник угадал его мысли.
      — Не волнуйтесь. Это не рвотное. Всего-навсего молоко. Вам нужно подкрепиться.
      Успокоенный сэр Орландо приоткрыл губы, но пил медленно.
      — Я знаю, вам больно глотать. Но это нужно выпить! — подбодрял его Иеремия. — А теперь отдохните. Вам понадобятся все ваши силы.
      В конце второй недели, на святого Варфоломея, температура наконец спала. Она понизилась очень резко, сопровождаемая сильным потоотделением. Нервное беспокойство больного сменилось глубоким, спокойным сном, пульс замедлился, кожа стала прохладной и мягкой, а сыпь потускнела и пожелтела.
      — Кризис миновал, — с удовлетворением отметил Иеремия.
      Теперь оставалось только обтирать обливавшегося потом больного, его спину и ноги водой с уксусом, втирать мазь, чтобы не появились пролежни, и укреплять его едой и питьем. Трелоней отощал до костей и походил на призрака. Но Иеремия уверял, что тот быстро поправится, может быть, даже скорее, чем хотел бы. Он предписал ему абсолютный покой, не разрешил вставать даже в туалет, велев пользоваться горшком. Сэр Орландо не возражал, он и без того был слишком слаб, чтобы двигаться.
      Долгое время ему хотелось только спать и есть. Иеремия поручил уход за ним камердинеру, но навещал судью каждое утро и сам наблюдал за процессом выздоровления. После целительного сна к Трелонею вернулись и душевные силы, и он с интересом наблюдал за человеком, вернувшим ему волю к жизни.
      — Я хочу поблагодарить вас, — сказал он. — Без вас я бы уже умер.
      — Не благодарите меня, — серьезно ответил иезуит. — Вся наша жизнь в руке Божьей.
      — Скажите, каков ваш гонорар. Я позабочусь, чтобы его незамедлительно вам выплатили.
      Иеремия покачал головой:
      — Я не могу принять его, сэр. Заплатите мастеру Риджуэю, сколько ему полагается, я только помогал ему советами.
      Трелоней в недоумении посмотрел на своего собеседника:
      — Может, я и бредил, доктор Фоконе, но я точно помню, что за мной ухаживали вы. Я выжил, потому что поверил вам.
      — И все же я не могу принять денег, милорд.
      — Но позвольте мне по крайней мере дать вам «ангела».
      «Ангелом» назывался золотой, считавшийся минимальным вознаграждением врачам.
      — Ваше настойчивое желание вознаградить меня за труды делает вам честь, сэр, но у меня нет лицензии Королевской коллегии врачей на врачебную практику в Лондоне. Мой необычный метод, который я применил, пытаясь вас вылечить, и без того уже вызвал немало толков. Доктор Хьюдж подал в коллегию врачей жалобу на мастера Риджуэя за то, что тот якобы превысил свои полномочия цирюльника.
      — Не волнуйтесь, — успокоил его Трелоней. — Я позабочусь о том, чтобы у мастера Риджуэя не было никаких неприятностей. А что касается вас, то для меня не составит труда достать для вас лицензию.
      — Не сомневаюсь, милорд. Но я вынужден отклонить ваше великодушное предложение, поскольку уже не практикую. Я лечил вас, поскольку мастер Риджуэй попросил меня о помощи.
      Трелоней в раздражении наморщил лоб:
      — Ну, как хотите, Не смею настаивать.
      Иеремия наклонился над ним и осмотрел раны на голове, которые заживали хорошо.
      — Я хотел поговорить с вами еще кое о чем, сэр. Я все время задавал себе вопрос, где вы могли подцепить тиф, который встречается по преимуществу в тюрьмах, на кораблях и в полевых условиях.
      — Вы так точно определили именно эту разновидность тифа?
      — Характерную сыпь, которая была у вас, и двухнедельный жар я до сих пор наблюдал только при заболеваниях тюремным тифом. Поэтому его еще называют сыпным тифом. Вам приходилось в последние недели бывать в тюрьме, порту или больнице?
      — Нет, даже не приближался. Но мне не вполне ясно, к чему вы клоните.
      — Вы могли заразиться там, где он бытует. Он распространяется в антисанитарных условиях, когда воздух отравлен и наполнен болезнетворными миазмами. Миазмы вторгаются в организм и превращают соки тела в гной. Так по крайней мере считают последователи Галена.
      — Мне кажется, вы сомневаетесь в правильности этого учения.
      — Ну, не я один. Парацельс уже давно отверг теорию отравленного воздуха. Лично я принимаю инфекционную теорию Джироламо Фракасторо, согласно которой некоторые болезни от одного человека к другому переносит заразное вещество. Уже Боккаччо в «Декамероне» выразил мнение, что чума передается через прикосновение к предметам, до которых прежде дотрагивался больной, через своего рода клейкий чумный яд, или чумную искру, которую можно назвать густым испарением. Судя ко всему, некоторые предметы особенно легко усваивают чумную искру — это прежде всего меха, одежда из шерсти, льна или конопли. Некоторые утверждают, что яд переносят насекомые — мошки или жучки. Тюремный тиф распространяется так же, как чума. Может быть, вы помните «черные Ассизы» в Оксфорде в 1577 году, когда судьи и присяжные после контакта с заключенными в зале заседаний умерли от тюремного тифа.
      — Да, конечно. Сэр Фрэнсис Бэкон тогда тоже говорил, что их заразили заключенные. Но в последнее время у меня не было ни одного процесса, где я мог бы подцепить болезнь.
      — Это очень странно, милорд, и очень меня беспокоит, — с тревогой сказал Иеремия. — Подумайте еще раз как следует. Не случалось ли с вами чего-нибудь необычного в последние недели?
      Сэр Орландо сосредоточенно подумал и неуверенно посмотрел на врача:
      — Единственное, что приходит мне в голову, это глупая история с плащом.
      Иеремия заинтересовался:
      — Расскажите.
      Трелоней поведал ему о своей встрече с ирландцем и невесть откуда взявшимся плащом, кишащим вшами.
      — Вот оно! — торжествующе воскликнул Иеремия. — Тюремный тиф всегда возникает в условиях, благоприятных для размножения вшей. Плащ, несомненно, принадлежал больному тифом. К нему пристал яд, заразивший вас. И я думаю, это не случайно.
      — Вы хотите сказать, кто-то специально подменил мой плащ? — в ужасе спросил судья.
      — Да, сэр. Я думаю, столь изощренным способом вас хотели убить.

      Королевская резиденция, дворец Уайтхолл в Вестминстере, находился за излучиной Темзы. Лодка, на которой Ишемия переправился из Блэкфрайарса, причалила, и он сошел на берег. Хорошо зная дорогу, он вошел в массивное здание из красного кирпича, строившееся в течение четырех столетий. Множеством запутанных коридоров оно напоминало кроличью клетку. Здесь располагался двор Карла II. Иеремия влился в пеструю толпу разодетых в шелка и кружева придворных — они ругались, громко радовались, подхалимничали и плели интрига. Но кроме них здесь можно было увидеть и бедных дворян, и чиновников, и торговцев, и гвардейцев в форме, и вездесущих пажей.