— А невинно осужденного звали Джеффри Эдвардс! — воскликнул сэр Орландо и ударил кулаком по столу.
— Именно так! Теперь у нас есть мотив.
— Но пока нет убийцы.
— Это родственник или друг Эдвардса. Надо искать. Немного времени, и мы его поймаем.
Трелоней посмотрел в окно, за которым сгустилась глубокая ночь.
— Сегодня слишком поздно идти к королю. Нужно подождать до утра. Поедемте ко мне, патер, и с утра пораньше без промедления отправимся в Уайтхолл.
Уже несколько часов Бреандан стоял у окна камеры, схватившись руками за черную решетку, и не отрываясь смотрел в светлую голубизну безоблачного неба. Стало тепло и сухо, и там, где солнце сильно прогрело землю, воздух дрожал, как над пламенем. Сквозь прутья можно было просунуть руку. Бреандан вытянул правую руку и попытался ухватить легкий ветерок, плывущий по улице, не проникая в запертое помещение. Уже три недели сидя взаперти за непроницаемыми стенами Ньюгейта, он очень тосковал по свежему воздуху, солнцу, небу. Бреандан большую часть своей жизни не знал крыши над головой и теперь невыразимо страдал. Его то и дело охватывало мучительное беспокойство, тело протестовало против вынужденного бездействия, и он двигался, двигался, пока хватало сил. Повинуясь животному инстинкту, он обшарил каждый дюйм камеры в поисках лаза, особое внимание уделив открытому камину, такому широкому, что там спокойно мог встать взрослый человек. Может быть, ему удастся пробраться через дымоход на крышу. А оттуда проще простого перепрыгнуть на крышу соседнего дома и дать тягу. Единственным препятствием были два прута, вделанные на некоторой высоте так близко друг к другу, что между ними не мог бы пролезть и ребенок. Но здание было древним, и известковый раствор в этом месте мог рассохнуться. Всю вторую половину дня Бреандан звеном своих цепей выскребал раствор вокруг прута в дымоходе, пытаясь ослабить и вытащить его. Но в конце концов ему пришлось отказаться от заведомо бесперспективной затеи. Очевидно, он был не первым, так как раствор вокруг прута явно недавно подновили и без настоящего инструмента его было не поддеть. Сильно устав, с поцарапанными руками, локтями и коленями, Бреандан опустился на кровать и закрыл глаза. Он сдался. Ему ничего не оставалось, как ждать следующего утра, когда он в последний раз выйдет из тюрьмы. Либо его помилуют, либо повесят.
Отдыхал он недолго. Скоро беспокойство опять подняло его на ноги. Покрытые засохшей кровью руки угрюмо трясли решетку окна, отделявшую его от свободы. Свобода! Как он ее хотел. Его неспокойная жизнь одарила его единственным благом. И вот теперь отняли и его.
Несколько раз он ударился головой о железные прутья, пытаясь притупить отчаяние. Он очень хотел в утренние сумерки навсегда покинуть тюрьму, хотя отправиться ему предстояло в Тайберн, и тем не менее боялся вечера, означавшего, что наступает его последняя на этой земле ночь. Он хотел, чтобы все кончилось, но одновременно испытывал безрассудную панику при мысли о том, как быстро течет время.
Когда в замке его камеры заскрежетал ключ, Бреандан вскочил, готовый драться. Если этот черт капеллан еще раз осмелится подступиться к нему, он просто вышибет его под зад! Но тут же от радости у него сдавило грудь. Позади надзирателя он увидел Аморе.
— Если вы обещаете не делать глупостей, я на ночь сниму цепи, — сказал надзиратель.
— Обещаю, — без колебаний согласился Бреандан.
Помощник сбил с рук и ног цепи. Выходя из камеры, надзиратель сказал Аморе:
— На рассвете я вас выпущу.
Оставшись одни, они бросились друг другу в объятия. Бреандан и не надеялся увидеть ее до казни. Ей не нужно было еще раз приходить в это ужасное место, но он был невероятно счастлив, что она пришла и самую страшную ночь в жизни он проведет не один.
Через какое-то время он с надеждой спросил:
— У тебя есть новости от патера Блэкшо?
Но Аморе опустила голову:
— Вчера вечером он отправился в дом Дина, и больше я его не видела.
— Сегодня утром он был здесь и сказал, будто нашел то, что мне поможет. Я думал, ты знаешь больше...
Священник обещал спасти его, но Бреандан не разделял его уверенности. Какое-то «нечто» не сможет отменить судебный приговор. А времени оставалось совсем немного.
Аморе попыталась вдохнуть в него мужество, хотя сама едва сдерживала слезы. Она не уставала повторять себе, что должна быть сильной и поддерживать его, что он не должен почувствовать ее боли, иначе ему будет совсем трудно.
В полночь на улице, недалеко от темницы, где осужденные ждали казни, раздался ручной колокол. Звонил староста церкви Гроба Господня, ближе всего расположенной к Ньюгейту. Желая подготовить несчастных к ожидавшей их участи, он пропел:
Осужденные на смерть,
Будьте сильны, завтра настанет ваш последний день.
Обратитесь к душе и покайтесь в грехах,
Завтра вам придется держать ответ перед Творцом.
Отрекитесь от греховной жизни
И предайтесь милости Господней.
Когда завтра пробьет ваш час,
Да будет милостив Господь ваших душ.
Аморе, лежа рядом с Бреанданом на убогой кровати, почувствовала содрогания и поняла, что он плачет. Всю ночь она держала его в своих объятиях и прижимала к себе, как будто не хотела отпускать. Когда начало светать, он высвободился сам.
Ужасная мысль, что в любой момент может появиться сторож и разлучить их, отняла ее последние силы, и, несмотря на твердое намерение не раскисать в его присутствии, она залилась горячими слезами. К ее удивлению, Бреандан улыбнулся и нежно погладил ее по лицу.
— Ты правда любишь меня! — сказал он, и в голосе его слышны были радость и печаль. — Прости, я это понял только сейчас... слишком поздно.
— Но еще не поздно, — рыдая, возразила Аморе. — Еще несколько часов.
— Пожалуйста, обещай мне, что ты не поедешь в Тайберн. Я не хочу, чтобы ты видела, как я буду болтаться на веревке.
— Но...
— Обещай мне!
— Обещаю.
Надзиратель открыл дверь и вывел Аморе, а сопровождавший его помощник снова наложил цепи на руки и ноги Бреандана. Он это делал только для виду, так как, отправляя осужденных в последний путь, цепи с них снимали.
Преданный слуга Аморе Уильям потянулся, он провел всю ночь перед камерой на полу. И пока они шли по коридорам к выходу, он внимательно следил за тем, чтобы ни один жулик не приблизился к его госпоже.
Бреандана и двух других осужденных привели во внутренний двор и навсегда сняли с них цепи. Надзиратели велели им подняться на две телеги и сесть на гробы, которые потом примут их тела. На шею набросили веревочную петлю, на которой их повесят, другой конец обмотали вокруг бедер. Вопреки желанию Бреандана на его телегу вслед за палачом взобрался и ординарий Ньюгейта. Худое лицо под почти скрывавшим его париком было серьезным и торжественным, он собирался петь вместе с заключенными гимны.
Ворота Ньюгейтской тюрьмы отворились, и стала видна огромная толпа, собравшаяся вокруг. На каждой крыше, в каждом окне теснились люди. Атмосфера была праздничной, как на ярмарке. В шуме нельзя было расслышать соседа. По старинному обычаю в дни публичных казней челядь отпускали с работы — ведь они призваны были служить назиданием. Каждый и, прежде всего те, чьи добродетели вызывали большие сомнения, должны быть стать свидетелями неотвратимого наказания, предусмотренного властями для злоумышленников. Но жестокое зрелище не достигало цели. Никогда карманники не трудились так усердно, как в дни казней, привлекавших толпы людей, внимание которых настолько приковывало происходящее, что с них можно было незаметно стянуть даже штаны.
Бреандан размял запястья и осмотрелся. О побеге нечего было и думать. Траурную процессию сопровождала группа внушительных всадников во главе с городским церемониймейстером и младшим шерифом. Позади ехали вооруженные жезлами констебли. Замыкала процессию группа копьеносцев. Начался последний акт ритуала правосудия, производящего впечатление почти религиозного действа.
При появлении осужденных тысячи людей издали крик ликования. Толпа пришла в движение, как огромный неспокойный океан. Настоящий дождь из цветов обрушился на обе телеги, заключенным кричали слова ободрения. Непредсказуемый простой люд Лондона, как уже случалось нередко, избрал преступников в герои. Разве эти трое не такие же, как они, бедные и безвластные? Разве они не взбунтовались против верхушки, оберегавшей свое добро при помощи безжалостных законов? Даже ирландца, иностранца и паписта, толпа заключила в свое сердце. То, что он был молодым и красивым и совершил убийство из любви, трогало простых людей. В отличие от лондонских бюргеров простой английский народ, заполнивший в это утро улицы, ничуть не сожалел об убитом советнике.
Ординарий, сидевший рядом с Бреанданом, раскрыл свой молитвенник и начал читать вслух. Но когда процессия медленно двинулась вперед, его голос потонул в гуле толпы. Всадники впереди пришпорили лошадей, стараясь раздвинуть преграждавшую им путь людскую стену. Зрители медленно отступили и пропустили их. Но через несколько ярдов, у церкви Гроба Господня, первой традиционной остановки на пути в Тайберн, процессия снова затормозила. Ее колокола звонили непрестанно, теперь к ним присоединился и ручной колокол старосты, стоявшего на стене.
Осужденным дали по кружке вина, которые они осушили залпом. В пути им еще не раз представится возможность смочить пересохшее горло по заведенному издавна обычаю. Такая щедрость объяснялась не столько великодушием, сколько намерением несколько притупить страх несчастных перед веревкой, и тогда они дадут себя повесить безо всякого сопротивления палачу, обычно добиравшемуся до виселицы таким же пьяным, как и его клиенты.
Чудовищная процессия спустилась теперь по Сноу-хилл, прошла Холборнский мост через реку Флит и начала подниматься на Хай-Холборн. Она то и дело останавливалась, давая заключенным возможность поговорить с друзьями и выпить кружку вина или эля. Бреандан заметил, что оба его товарища по несчастью уже совсем опьянели. На уличном разбойнике, особенно бурно приветствуемом толпой, были специально для казни сшитый жилет и брюки из тонкой материи, а домушник надел льняную рубашку, чтобы утереть нос палачу, которому отходили вещи повешенных.
Следующая остановка была в приходе Сент-Джайлс-ин-де-Филдс. В приходской церкви звонили все колокола, и заключенные получили традиционную кружку милосердия, учрежденную супругой короля Генриха I Матильдой. Палач, констебли и копьеносцы не отставали от осужденных. Бреандан попытался сохранить ясную голову, но вино постепенно начинало действовать и на него. Он думал об Аморе и чувствовал, как увлажняются глаза. Он провел тыльной стороной ладони по лицу, утирая слезы. Чей-то голос прокричал его имя... голос с сильным ирландским акцентом. Бреандан разглядел возле телеги патера О'Мурчу, который с трудом продрался через толпу и взволнованно схватил молодого человека за руку.
— Будь сильным, сын мой, — сказал иезуит по-ирландски. — Я буду молиться за тебя.
— Вы что-нибудь слышали о патере Блэкшо? — спросил Бреандан со вспыхнувшей надеждой.
— Нет, мне очень жаль, сын мой. Я не видел его несколько дней.
О'Мурчу испытывал смущение. Он не понимал, как брат по ордену мог пренебречь обязанностями священника. Его долг был сопровождать эту несчастную душу к месту казни и утешать ее. Перед тем как процессия двинулась в путь, ирландский иезуит еще раз приблизился к земляку и что-то всунул ему в руку. Бреандан на ощупь понял, что это четки. Тщательно спрятав запрещенный шнурочек с бусинами, чтобы его не увидел ординарий, он принялся перебирать шарики пальцами, пытаясь молиться.
Процессия очутилась теперь на дороге, ведущей в Оксфорд. Здесь почти не было домов, только луга и поля. Толпа несколько рассеялась, люди спешили на холм Тайберн занять хорошие места. Ординарий затянул гимн. Скоро вдалеке на фоне неба показалась виселица. Осужденные ее не видели, их из милости сажали к ней спиной. Бреандан с горечью закрыл глаза. Он не был в мире с Богом и не чувствовал ничего, кроме гнева и ненависти к патеру Блэкшо, бросившему его в беде.
Глава сорок первая
Вернувшись к себе, Аморе отослала слугу и, рыдая, бросилась на кровать. Она понимала, что сейчас ей нужно молиться, но не могла и только плакала. Аморе не слышала шагов, но вдруг ей на плечо опустилась теплая рука. Она испуганно вскрикнула.
— Миледи, сейчас не время плакать, — строго сказал патер Блэкшо. — У нас очень мало времени.
Аморе в полном отчаянии смотрела на священника, так неожиданно оказавшегося у ее постели. На секунду он показался ей галлюцинацией.
— Миледи, мы должны немедленно поговорить с королем, — нетерпеливо продолжал Иеремия. — Вы знаете, где он сейчас может быть?
Вытирая слезы ладонями, Аморе ответила:
— На богослужении в часовне.
— Тогда немедленно идемте туда, чтобы перехватить его на выходе. Переоденьтесь, миледи.
Встав с кровати, Аморе заметила возле двери судью Трелонея, скромно стоявшего в тени. В ней с новой силой вспыхнула надежда. Судя по всему, Иеремии все-таки удалось убедить судью в невиновности Бреандана. Может быть, с его помощью удастся убедить и короля.
Ожидание у богатых резных дверей часовни стало для Аморе тяжким испытанием. Богослужение началось недавно, а проповедь капеллана, во время которой Карл всегда спал, затянулась до невозможности. Наконец двери отворились и король в сопровождении придворных вышел в притвор. Он сразу же увидел свою любовницу, судью и иезуита и удивленно поднял брови. Когда Карл остановился и вопросительно посмотрел на Аморе, она присела в реверансе.
— Ваше величество, я была бы вам крайне признательна, если бы вы удостоили меня и моих спутников короткой беседы. Дело срочное, — попросила Аморе.
Король обвел их взглядом, говорившим о том, что он прекрасно знал, о чем пойдет речь.
— Подождите в моем будуаре, — коротко ответил он и продолжил путь.
Карл не заставил себя долго ждать: ему стало интересно, с чем пожаловали визитеры. Он осмотрелся и обратился к Трелонею:
— Милорд, я полагаю, речь пойдет о деле убитого советника. Вы узнали что-то новое?
— Да, сир, — кивнул судья. — Обнаружились доказательства, не оставляющие никаких сомнений в том, что человек, осужденный за убийство, невиновен. Поэтому я прошу вас о помиловании, пока его несправедливо не повесили.
— Что за доказательства, милорд?
Сэр Орландо показал Карлу обе записки, протоколы процессов и объяснил связь между убийствами.
— Мистер Макмагон стал козлом отпущения, — говорил он. — Истинный убийца, как на приманку, выманил сэра Джона Дина без сопровождения, беззащитного.
Карл с интересом рассматривал записку, адресованную советнику.
— Разве это не означает, что убийца знал о неприязни сэра Джона к мистеру Макмагону?
— Несомненно, — подтвердил Иеремия. — Но об этом знал всякий присутствовавший на процессе, когда сэр Джон обвинял мистера Макмагона в краже.
— А вы не считаете странным, что убийца мстит за несправедливо осужденного и при этом обрекает другого на ту же несправедливость? — в раздумье спросил король.
— Я думаю, он хочет тем самым показать жестокость и несправедливость королевской юстиции. — Иеремия говорил уверенно. — Это оправдывает его в собственных глазах и позволяет считать себя Божьим мстителем. Поэтому прошу вас, ваше величество, не дайте ему победить. Спасите жизнь невиновному, пока еще не поздно.
Карл посмотрел на филигранной работы часы на стенной консоли.
— Они уже должны приближаться к Тайберну, — задумчиво заметил он. — Времени остается немного. Ну ладно, поверю вам.
Не мешкая король подошел к двери будуара, открыл ее и велел дежурному пажу немедленно вызвать лорд-канцлера. Вскоре появился Эдвард Хайд, граф Кларендон, старый верный советник короля, сопровождавший юного Карла Стюарта в изгнании и с тех пор не покидавший его. Но годы и труды не прошли для него бесследно. Его мучила подагра. Он постоянно, но безрезультатно говорил королю о том, что тот недостаточно занимается государственными делами и слишком много внимания уделяет любовницам.
Карл поручил лорд-канцлеру подготовить указ о помиловании с большой печатью и представить ему на подпись. Когда все было готово, король передал свиток пергамента дежурившему у двери гвардейскому офицеру и приказал ему немедленно с эскортом отправляться в Тайберн.
— Ну, вы довольны, мадам? — Карл чуть снисходительно улыбнулся Аморе. — Я возвращаю вам вашего возлюбленного. Но за это требую, чтобы вы вместо слез снова подарили мне счастливую улыбку. Меня огорчает ваш печальный вид. Я люблю радостные лица, вам ведь это известно, мадам. А вы, милорд, — сказал король Трелонею, — соблаговолите как можно скорее сообщить о помиловании городскому совету, чтобы почтенные советники, у которых я отобрал искупительную жертву, не проломили ворота моего дворца.
— Непременно, сир, — пообещал сэр Орландо и поцеловал протянутую руку короля.
Наконец король подошел к Иеремии, но заговорил с ним не сразу. В присутствии судьи он не хотел называть его настоящего имени, а псевдонима вспомнить не мог.
— Ну, мистер...
Трелоней, полагая, что Карл впервые видит иезуита, поторопился представить его:
— Доктор Фоконе, ваше величество. Он врач и ученый и помогает мне в поисках убийцы.
— Доктор Фоконе. Что ж, надеюсь, вы скоро нападете на его след. Жители города пережили уже немало бед. Избавьте их хотя бы от безбожного мстителя.
И король простился с ними. В коридоре сэр Орландо высказал то, о чем не решались заговорить его спутники:
— Нужно срочно ехать в Тайберн. Необходимо убедиться, что все в порядке. Мадам, если вам угодно, я с удовольствием приглашаю вас в свою карету.
— Конечно, я еду! — решительно воскликнула Аморе.
Она все еще боялась за Бреандана. А вдруг указ о помиловании замедлит... а вдруг его уже повесили... Она спокойно вздохнет, только заключив его в свои объятия.
Во время езды Трелоней с неослабевающим интересом наблюдал за молодой женщиной. Ее бледное лицо и тревожный взгляд были очень выразительны. Странное создание эта леди Сент-Клер, дама благородного происхождения, по крайней мере по отцовской линии — о ее матери-француженке он ничего не знал. Граф Кэвершем состоял в тесной родственной связи с семейством Вилье, а значит, и с герцогом Бекингемским, кроме того, еще с одной любовницей короля — леди Каслмейн. Необычным являлось уже то, что дама ее положения регулярно навещала дом простого ремесленника, но неприкрытая тревога за ирландского бродягу, поденного рабочего, бывшего наемника, низшего из низших, стала для него прямо-таки неразрешимой загадкой.
Экипаж сбавил скорость — они приближались к холму Тайберн. Зеваки не спешили уступать карете место, и путникам пришлось продвигаться шагом. С бьющимся сердцем Аморе выглянула в окно, но не могла разглядеть даже виселицу, так тесно сгрудились люди у места казни. Наконец они увидели королевских гвардейцев, доставивших указ о помиловании. И тут перед ними выросло страшное трехногое орудие казни. Оно было пусто. Под виселицей на телеге стояли трое осужденных с петлей на шее. Толпа выжидала, когда лошадь под кнутом палача двинется вперед и смертники повиснут в воздухе.
Иеремия пожал руку Аморе:
— Гвардейцы успели. Осужденные, конечно же, держали долгие речи, пытаясь оттянуть момент казни. Подождите здесь! Я приведу его.
— Секунду, доктор! — воскликнул Трелоней и сунул Иеремии несколько монет. — Это может вам пригодиться, — сказал он, тепло улыбнувшись.
Поблагодарив его, иезуит протиснулся через толпу к виселице. Выполнив задание, гвардия развернула лошадей и удалилась. Иеремия подошел к телеге и посмотрел на Бреандана, стоявшего неподвижно, с закрытыми глазами, между товарищами по несчастью, как будто он еще не осознавал, что его помиловали. Джек Кетч взобрался на телегу, перерезал ему веревку на руках и снял с шеи петлю, другой конец которой был уже прикреплен к поперечине виселицы.
— Ну и повезло же тебе, бродяга, — грубо сказал палач. От порядочного количества принятого алкоголя голос сто звучал нетвердо.
Бреандан не пошевелился. Иеремия схватил его за руку и стащил с телеги.
— Пойдем, мой мальчик, все позади, — мягко сказал он.
— Эй, его одежда моя! — прорычал Кетч и схватил Бреандана за рукав.
Тот с отвращением стряхнул его.
— Вот, возьмите это.
Иеремия отдал палачу деньги, полученные от судьи, и увел Бреандана. Толпа ликовала. Поздравления сыпались со всех сторон.
Бреандан пристыженно признался священнику:
— Я проклинал вас, думал, вы меня бросили.
— Не ставлю вам это в упрек. Вы пережили самое страшное, что может выпасть на долю человека.
Им стоило большого труда пробраться к карете судьи. Все тянули руки к ирландцу, пытаясь дотронуться до него. Аморе открыла им дверцу и заключила Бреандана в свои объятия. Никто не произнес ни слова. Им казалось, будто они очутились одни на всем белом свете. Они не замечали ничего, даже неловких растроганных взглядов Трелонея, крайне смущенного неожиданным зрелищем. В его кругу сдерживали такие проявления чувств, ругали даже порывистых детей. Вести себя подобно простолюдинам, не знавшим ни приличий, ни правил поведения, считалось недостойным. Сэр Орландо пытался отвести взгляд от страстных объятий, но не мог. Он никогда не видел, чтобы люди были так счастливы. И вдруг с болью ощутил свое одиночество, навалившееся на него после смерти жены. Он бы не признался в этом, но при виде возлюбленных, не таивших своих чувств, судья вдруг почувствовал — хоть и ненадолго — нечто вроде зависти.
Карета оставила виселицу позади и свернула на дорогу, ведущую в Лондон. Бреандан понял, где он, и освободился из объятий Аморе. Его презрительный взгляд остановился на Трелонее, сидевшем напротив.
— Как же вам не хотелось признавать, что я невиновен, разве не так? — с вызовом сказал он. — С самой первой нашей встречи вы считали меня подлецом. Почему? Потому что я ирландец? Я никогда не делал ничего плохого. Но вы решили, будто я непременно хочу вас ограбить, хотя я только пытался помочь вам, когда вы, пьяный и беспомощный, валялись на улице. Вы высекли меня за преступление, которого я не совершал, и без церемоний отправили меня на виселицу за убийство, к которому я не имел никакого отношения, ни на секунду не усомнившись в моей виновности. И теперь вы требуете благодарности только потому, что в последний момент передумали?
— Нет, — сухо ответил сэр Орландо. — Я хотел бы больше никогда не видеть вас в моем суде. Постарайтесь в будущем не попадать в неприятные ситуации.
Ненависть во взгляде ирландца заставила Трелонея содрогнуться. Ему стало ясно — он помог спасти жизнь своему личному врагу, хотя не мог отрицать, что сам сделал его таковым. Макмагон сказал довольно точно: сэр Орландо с самого начала считал его дурным человеком только потому, что тот ирландец, а значит, варвар, бунтарь и разбойник. Трелоней уже не раз отправлял ему подобных на виселицу за кражу или разбой и недолго думая причислил к ним Макмагона. Узнав, что Фоконе иезуит, судья поначалу не смог преодолеть предрассудки. Так и в этом случае он не разглядел человека, с которым имеет дело.
Да, Трелоней признавал, что был несправедлив по отношению к Макмагону. Но это было выше его сил. При мысли о том, что отныне этот ненавидящий его человек будет рядом, Трелонея охватывало огромное беспокойство, почти страх. Макмагон вполне способен в один прекрасный день, когда судья меньше всего будет этого ожидать, отомстить ему. Нужно остерегаться его. Сэр Орландо, подумав, обратился к сидевшему рядом с ним священнику:
— Я бы советовал вам вывезти его из города, а еще лучше из страны. Советники удовольствуются моим объяснением, но за друзей сэра Джона Дина я поручиться не могу. Они могут устроить самосуд. Существует много возможностей под каким-нибудь предлогом засадить человека в тюрьму и испортить ему жизнь.
— Вынужден с вами согласиться, милорд, — с тревогой ответил Иеремия. — Для него в самом деле лучше на какое-то время исчезнуть.
Карета судьи доехала до Стрэнда и остановилась у дома Хартфорда. Иеремия на прощание благодарно пожал Трелонею руку, Аморе подарила ему теплую улыбку. Только Бреандан, выходя из кареты и направляясь в дом вместе с Иеремией и Аморе, не удостоил своего спасителя даже взглядом.
Иезуит зашел только для того, чтобы осмотреть царапины ирландца и еще раз проверить, как заживают его искалеченные большие пальцы. Он оставил Аморе баночку с мазью, которую всегда носил с собой.
— Он должен как можно скорее уехать из Лондона, — еще раз повторил Иеремия.
— Я позабочусь об этом, патер, — заверила его Аморе, у которой уже созрел план.
— Удачи, сын мой, — сказал священник молодому человеку.
Тот с благодарностью обнял его:
— Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали, патер. И сохраню ваши заветы в сердце, уверяю вас.
Когда Иеремия ушел, в спальне поставили деревянный чан и Бреандан смыл с себя грязь Ньюгейта. Аморе с любовью перебрала его вымытые спутанные волосы и расчесала их своим гребнем.
Слуга накрыл стол. Поев, Бреандан почувствовал наконец усталость. Аморе втирала ему в раны мазь, а он клевал носом.
Еще какое-то время она сидела на кровати и смотрела на него, вне себя от счастья, что он живой, здоровый и рядом. Для нее больше не существовало никаких других мужчин. Но она уже знала, что с ним трудно. Хотя она была уверена в его любви, в тот роковой день три недели назад он без всяких объяснений мог оставить ее только потому, что почувствовал свою никчемность, так как целиком зависел от нее. И даже теперь, когда они снова обрели друг друга, их отношения не изменились. Пройдет немного времени, и Бреандан снова начнет страдать от того, как мало он может, и тогда она, вероятно, потеряет его навсегда. При этой мысли у Аморе заболело сердце. Нужно что-нибудь сделать, помешать этому, и она уже знала что.
Решительно поднявшись с кровати, Аморе села за инкрустированный стол и написала короткое письмо французскому посланнику, в котором сообщала о рождении сына. Конечно, месье де Коменж уже наверняка знает об этом, но Аморе была уверена, что он поймет намек и нанесет ей визит. Запечатав письмо, она отдала его Уильяму с поручением передать графу в руки. Затем, заглянув к сыну и кормилице, снова вернулась к Бреандану и присела рядом с ним на постель.
Глава сорок вторая
Иеремия и сэр Орландо изучали документы и протоколы процесса Джеффри Эдвардса, чтобы как можно больше узнать о человеке, которого повесили вместо убийцы. Трелоней предупредил священника, что не стоит ожидать слишком многого, так как обычно эти документы не содержали подробных сведений об обвиняемых. Судебные писцы, составлявшие обвинение, по возможности избегали деталей во избежание ошибок, которые могут затянуть процесс Протоколы могли не содержать даже указаний на то, чем занимался обвиняемый. О каждом человеке неблагородного происхождения говорилось просто — «рабочий». Место рождения не указывалось, вместо этого всегда значился приход, в котором заключенный жил на момент ареста. Поэтому выяснить, откуда был родом Джеффри Эдвардс, оказалось очень нелегко. Но вдруг сэр Орландо наткнулся на протокол магистрата, допрашивавшего Эдвардса при задержании.
— Наш парень из Уэльса, из местечка под названием Макгинллет, что в Монтгомеришире. Это почти на западном побережье, — сказал Трелоней. — Я немедленно напишу тамошнему шерифу и попрошу его сообщить все о семье Джеффри Эдвардса.
— Вы можете прождать ответа много недель или даже месяцев, — задумчиво ответил Иеремия.
Сэр Орландо растерянно посмотрел на него:
— Вы правы. Пожалуй, лучше послать кого-нибудь в Уэльс. Я займусь этим.
— Займитесь, милорд. Но пока мы не получим ответа, нужно сохранить наше открытие в тайне, — серьезно сказал Иеремия.
— Не люблю бездействовать, — поморщился судья. — Наш студент Джордж Джеффрис — валлиец. Разберусь-ка я с ним.
— Конечно, Джеффрис вызывает подозрения. Но он далеко не единственный. Вы помните мистрис Блаундель?
— Аптекаршу?
— Да, она родом из Уэльса. А она была с нами, когда после процессии вас пытались отравить в таверне. Кроме того, могут быть и другие подозреваемые, о валлийских корнях которых мы просто ничего не знаем.
Сэр Орландо задумался и смущенно посмотрел на священника:
— Вы правы. И у меня в доме есть человек, бабка которого по материнской линии родом из Уэльса.
— Кто?
— Мэлори.
Иеремия в беспокойстве сжал губы, так что лицо перерезали две бескровные черты.
— Он по-прежнему спит возле вас?
— Да, с заряженным пистолетом.
— Только для вящего спокойствия скажите ему, что в этом больше нет необходимости. Ничего не объясняйте. Но не спускайте с него глаз.
— Патер, это не может быть Мэлори! Он очень предан мне.
— Мне тоже так кажется. И все же будьте настороже. И не говорите ему, что мы узнали о Джеффри Эдвардсе.
— Вы не думаете, что Джордж Джеффрис — наш главный подозреваемый? — спросил Трелоней. — Я его еще раз допрошу. Может быть, он как-то выдаст себя.
— Не советовал бы, милорд, — твердо возразил Иеремия. — Пока у нас нет никаких доказательств, мы все равно не сможем его арестовать. Если вы его сейчас допросите, а он и есть убийца, он может запаниковать и либо сбежит, либо очертя голову попытается довершить свое черное дело. Лучше подождать и никак не показывать, что мы подозреваем кого-то из Уэльса. Нам нужно время.
— Но его у нас нет, — возразил Трелоней. — Пока мы ждем вестей, убийца, может быть, планирует следующее преступление.
— Возможно, — признался Иеремия. — Но теперь он не имеет преимущества, как раньше. Мы знаем его мотив и знаем, кто может стать следующей жертвой. Достаточно будет предупредить остальных судей, принимавших участие в процессе, двенадцать присяжных, свидетелей короны и, может быть, палача, казнившего Эдвардса. Если они будут осторожны и не станут излишне рисковать, надеюсь, им ничто не угрожает. Но это возможно, только пока убийца чувствует себя в безопасности и выжидает, чтобы нанести очередной удар.
