Ален стоял перед Олд-Бейли и нервно искал глазами Иеремию и леди Сент-Клер. Его то и дело оттесняла прибывающая публика, стремившаяся во двор суда, и ему приходилось энергично противостоять людскому потоку, иначе его бы просто-напросто снесли. Такого наплыва зрителей Олд-Бейли не видел уже давно. Конечно, помимо краж, там нередко судили и за убийства, но сэр Джон Дин был самой известной жертвой со времен процессов над убийцами короля.
      При виде каждого подъехавшего экипажа Ален нетерпеливо вытягивая шею и каждый раз с разочарованием отворачивался, убедившись, что это не карета леди Сент-Клер. Где, черт подери, они застряли? Иеремия в то утро ушел к леди достаточно рано, он уже давно должен быть здесь. Ему было так важно находиться рядом с Бреанданом, онникак не мог пропустить процесс. Если только... Ален точно не знал, на каком сроке находилась Аморе, но предполагал, что отсутствие друга связано с предстоящими родами. В таком случае ждать не имело смысла.
      — Мастер Риджуэй? — спросил вежливый голос.
      Ален с удивлением обернулся и увидел перед собой стройного красивого молодого человека.
      — Мастер Риджуэй, — повторил тот, — я Джордж Джеффрис. Полагаю, вы слышали мое имя от доктора Фоконе.
      — О да, — ответил Ален, — слышал.
      — В принципе я рассчитывал на присутствие доктора Фоконе на сегодняшнем заседании. Все-таки обвиняют в убийстве его подопечного Макмагона.
      — Он собирался. Вероятно, его задержали какие-то непредвиденные обстоятельства.
      — Как жаль. Такого сенсационного процесса еще долго не будет. Но, может быть, вы составите мне компанию вместо него. У меня два прекрасных места, откуда вы сможете удобно следить за происходящим.
      Алену пришлось принять приглашение, ведь во дворе суда уже была такая давка, что он не нашел бы вообще ни одного места. Заседание начиналось. Судьи заняли места на подиуме, и секретарь громко призывал к тишине. Сэр Орландо Трелоней объявил заседание открытым. Пока длились формальности, Ален осматривал толпу, надеясь, что Иеремия все-таки придет, но, как ни старался, худощавого лица своего друга так и не увидел. Зато, к своему изумлению, обнаружил среди зрителей Гвинет Блаундель, однако, когда она посмотрела в его сторону, он тут же отвернулся. Какое-то время Ален недоумевал, зачем она пришла, но затем решил, что, вероятно, как и многих лондонцев, аптекаршу в определенной степени околдовало преступление, и попытался забыть о ней.
      Комиссии зачитали довольно быстро. Публика гудела от напряженного внимания и растущего нетерпения, атмосфера все более накалялась, что не нравилось судье Трелонею и несколько его беспокоило. Он бы предпочел провести заседание без всяких неожиданностей и шумной толпы. Для обеспечения спокойствия и порядка он вызвал еще слуг. Чтобы не испытывать зрительское терпение, судебные писцы при подготовке списка дел поставили дело короны против Бреандана Макмагона об убийстве сэра Джона Дина, советника и бывшего лорд-мэра города Лондона, в самом начале.
      Когда первую группу заключенных в цепях вывели во двор, по толпе прокатился гул. Люди переговаривались и пытались угадать, кто из них знаменитый убийца: урод со спутанной бородой... или этот цыпленок со светлыми волосами... а может быть, тот горбун с длинным шрамом на лице? И когда по вызову писца к барьеру подошел худощавый молодой человек с благородным, но безжизненным лицом и глазами мертвеца, присутствующие невольно замолкли. Изможденный юноша не казался опасным. Ален даже услышал позади несколько сочувственных замечаний. Но большинство испытали разочарование — страшный разбойник оказался кротким голубком.
      Алена поразили перемены в облике ирландца, произошедшие за две недели с момента его ареста. Теперь он понял беспокойство Иеремии и его отчаянные попытки помочь Бреандану. Что-то мучило молодого человека, что-то, от чего его могла избавить только веревка.
      Как полагалось, Бреандан поднял руку, когда выкрикнули его имя. Писец зачитал обвинение, но у Алена, наблюдавшего за лицом ирландца, сложилось ощущение, что тот даже не слушает.
      — «...ты, не имея страха Божия, по наущению дьявола, пятнадцатого числа мая в семнадцатый год правления нашего суверена Карла Второго, милостью Божией короля Англии, Шотландии, Франции и Ирландии, защитника веры, примерно в половине шестого утра указанного дня в приходе Сент-Мартин-ин-де-Филдс графства Мидлсекс напал в этом месте и в этот час с преступным намерением на сэра Джона Дина, рыцаря, вопреки миру Божиему и нашего суверена и короля, по свободной воле и со злостным умыслом; что ты, выше поименованный Бреандан Макмагон, стащил упомянутого сэра Джона Дина с лошади, избил во дворе, а затем пронзил упомянутого сэра Джона Дина шпагой сэра Джона Дина стоимостью пятнадцать шиллингов, в результате чего упомянутый сэр Джон Дин вышеуказанным образом в этом месте и в этот час немедленно скончался». Что скажешь, Бреандан Макмагон, виновен ли ты в этом ужасном преступлении, в убийстве, как указано в обвинении, или невиновен?
      — Невиновен, — отвечал Бреандан, но так тихо, что писец был вынужден переспросить его и второй, и третий раз.
      Юридический ритуал шел своим чередом, и от обвиняемого потребовали признать авторитет суда.
      — Обвиняемый, как должно тебя судить?
      Все ждали формального, предписанного обычаем ответа, но время шло, а ответа не было. Писец напряг слух, думая, что обвиняемый ответил еще тише и он просто недослышал.
      Зрители забеспокоились, зашептались, все спрашивали друг у друга, ответил обвиняемый или промолчал. Гул становился все громче, наконец Трелоней потерял терпение и ударил кулаком по столу:
      — Секретарь, позаботьтесь о том, чтобы наступила тишина!
      Так как всем не терпелось узнать, что будет дальше, шум тут же затих.
      Сэр Орландо обратился к ирландцу, который стоял и смотрел в пол, как будто все это его не касалось:
      — Обвиняемый, отвечайте громко и разборчиво на вопрос, заданный вам писцом.
      Последний еще раз повторил вопрос:
      — Как должно тебя судить?
      И снова напрасно он ждал ответа. Обвиняемый не проронил ли слова. Сэру Орландо стало не по себе.
      Сидевший слева от него судья палаты прошений Тирелл заметил:
      — Может быть, он не умеет говорить или глухой и не понимает писца.
      — Тогда присяжные должны решить, страдает ли обвиняемый подобным недугом, — добавил рикордер — один из городских судей Лондона.
      Лорд-мэр заметил, что присяжные еще не давали присяги и, может быть, стоит привлечь для этого Большое жюри.
      Сэр Орландо не слушал своих братьев и советников. Его взгляд не отрывался от молодого человека, неподвижно стоявшего у барьера с таким видом, как будто все происходящее не имеет к нему отношения. Он надеялся, что все это очередная демонстрация его капризной ирландской гордости, с которой он познакомился уже во время первого дела. С этим упрямцем судьям будет нелегко. Не обращая внимания на дебаты коллег, сэр Орландо обратился к Бреандану:
      — Обвиняемый, вы слышали вопрос судебного писца?
      Ирландец поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза, как будто они были одни.
      — Да, — без выражения ответил он.
      — Вы поняли его смысл?
      — Да.
      — Тогда вам известен единственно возможный ответ на вопрос, предусмотренный законом?
      — Да.
      — Вы даете этот ответ?
      — Нет.
      Трелоней в растерянности замер. В глазах ирландца вдруг блеснул вызов, и это ему не понравилось. Что задумал несчастный строптивец? Нередко в этом месте процесс на какое-то время тормозило упрямство обвиняемых. Как правило, так вели себя диссентеры, особенно квакеры, вообще питавшие отвращение к клятвам и формулам и, выражая свое неприятие, постоянно пытавшиеся вовлечь судей в обсуждение каверзных юридических вопросов. Таких бунтарей всегда было нелегко образумить. Иногда, если они продолжали упорствовать, приходилось отправлять их в карцер. Но подобные упрямцы чаще всего обвинялись в незначительных проступках. А в случае особо тяжких преступлений, как сейчас, отказ обвиняемого сотрудничать с судом мог привести к тяжелым последствиям.
      Трелоней снова терпеливо обратился к ирландцу:
      — Если вы не произнесете требуемых слов, вы потеряете право на процесс и тем самым возможность оправдаться.
      Бреандан молчал. Подключился судья Тирелл:
      — Обвиняемый, вы должны сказать, что покоряетесь вашему Богу и вашей стране, иначе вас не смогут судить.
      Сэр Орландо встретился глазами с ирландцем, взгляд которого вдруг стал каким угодно, только не безжизненным. В нем горел дерзкий вызов.
      Трелоней почувствовал, как в нем поднимается раздражение. «Так вот чего ты хочешь, — думал он. — Глупец, несчастный глупец, какая цена за бессмысленный, мимолетный триумф! Какой же сильной должна быть твоя ненависть, если ты готов принести себя в жертву, лишь бы отомстить стране, привилегиям ее народа, которыми они так гордятся и за которые многие положили свои жизни. И мне, прежде всего ты хочешь отомстить мне, заставив меня применить бесславный закон нашей юстиции, самой справедливой юстиции в мире. Да, в твоей слабости ты имеешь силу заставить меня. Ты получишь удовлетворение, увидев, как я вынужден буду сделать то, что мне отвратительно и что лишит меня сна по ночам. И все только из-за трагической ошибки, недоразумения в применении давно изжившего себя закона, бессмысленного закона, уже давно требующего изменений. Это буква, позорящая наше право. Воистину горькая и одновременно сладкая месть; плюя на наше право, ты плюешь на меня и на все, во что я верю. Более того, в конце концов, победишь ты, хотя это и будет стоить тебе жизни. А я должен буду жить с чувством вины, сделав тебя мучеником».
      Сэр Орландо пристально смотрел на молодого ирландца и не замечал удивленных взглядов коллег. Наконец судья Тирелл прокашлялся и взял слово:
      — Обвиняемый, вам указали, какие слова вы должны произнести. Будьте благоразумны, иначе вы себя погубите.
      Когда ответа не последовало, он грозно продолжил:
      — Если вы и дальше будете упорствовать и не признаете этот суд, вас передадут палачу и тот подвергнет вас пытке, пока вы либо не сдадитесь, либо не испустите дух.
      Но и после этой страшной угрозы лицо заключенного не дрогнуло. Сэр Орландо почувствовал, как у него свело челюсти, и мрачно стиснул зубы. Он оказался прав. Макмагон был настроен серьезно. Он знал, что его ждет, и был готов довести это безумие до конца.
      — Обвиняемый, — настаивал судья Тирелл, — вы не знаете, на что идете. Если будете упорствовать, умрете ужасной смертью, лишите себя всякой возможности доказать свою невиновность.
      Но аргументы судьи не возымели никакого действия на молодого человека, молча стоявшего перед судьями и вызывающе смотревшего на них.
      — Все бессмысленно, — решил Трелоней. — Он не сдастся.
      Ален, напряженно следивший за происходящим, с беспокойством обернулся к своему соседу:
      — Что это значит?
      Джордж Джеффрис ухмыльнулся:
      — Это значит, ваш ирландец завел английскую юстицию в тупик, тачка застряла в грязи.
      — И что теперь?
      - Вашего друга подвергнут peine forte et dure .Не самая приятная смерть.
      Судья Тирелл недоумевал, почему Трелоней этим утром так медлил, и, понизив голос, напомнил ему:
      — Вы должны предписать пытку, брат.
      Сэр Орландо обреченно вздохнул:
      — Вы правы. Я должен.
      Он посмотрел на ирландца, затем опустил глаза и произнес решение суда:
      — Обвиняемый, суд принял решение: вас отведут обратно в тюрьму, в темный каземат; вас положат спиной на пол, руки и ноги привяжут веревками, на ваше тело будут ставить гири, все больше и больше. В первый день вы получите три куска ячменного хлеба, на следующий день вы имеете право пить воду; и это станет вашим наказанием, пока вас не освободит смерть.
      Во дворе суда воцарилась мертвая тишина. Peine forte et dureуже многие годы не применялась в Лондоне. Ее последней жертвой оказался майор Стрейнджвейс, представший перед судом за убийство своего будущего зятя, и его смерть под пыткой многим врезалась в память.
      Судья Трелоней дал знак одному из тюремных надзирателей, которые привели заключенных в суд. Тот вышел вперед, взял неподвижного Бреандана под руку и увел за собой.
      — Пресвятая Богородица! — вырвалось у Алена. — Но они не могут поступить так бесчеловечно.
      — Он этого хотел, мой друг, — заметил Джордж Джеффрис. — Может, оно и к лучшему. Обычно суд разрешает друзьям или родственникам обвиняемого сократить его страдания.
      — Как это?
      — В случае со Стрейнджвейсом его друзья в дополнение к гирям встали ему на грудь. Он умер очень быстро.
      Ален в ужасе посмотрел на своего соседа. Лишь спустя некоторое время ему удалось взять себя в руки. Ничто больше здесь его не удерживало. Он вскочил и начал энергично продираться между зрителями к выходу. Немедленно нужно сообщить Иеремии о непредвиденном повороте событий. Может быть, ему удастся урезонить ирландца, пока тот добровольно не лег под гири, которые раздавят его.
      Ален торопливо прошел вдоль здания Олд-Бейли, свернул на Ладгейт-хилл и побежал вниз, к Блэкфрайарскому причалу. Он с нетерпением ждал лодки, хотя знал, что торопиться уже нет смысла, так как приговор суда будет приведен в исполнение только завтра утром. Но Ален не был уверен, что Иеремия действительно у леди Сент-Клер, и не хотел терять время.
      Наконец он сел в лодку и скоро сошел с нее на пирсе за домом Хартфорда. Цирюльник назвал свое имя, и лакей провел его через сад до двери на верхнем этаже. В доме царило возбуждение. Служанки выносили из комнаты, где, как увидел Ален, стояла большая кровать с балдахином, испачканные простыни и тазы с водой. Осторожно он подошел ближе. Возле кровати на стуле с засученными по локоть рукавами сидел Иеремия и тер себе лоб. Он выглядел усталым и измученным. Увидев перед собой Алена, Иеремия вздрогнул.
      — Что вы здесь делаете? — зашипел он. — Вы ведь должны быть на заседании.
      Ален наклонился и посмотрел на женщину в кровати:
      — Она в порядке?
      — Да, спит.
      — А ребенок?
      — Там, в колыбели. Роскошный мальчик, — гордо объявил Иеремия, как будто сам стал отцом. — А теперь наконец объясните мне, что произошло.
      — Процесса не будет. Бреандан отказался признать суд. Завтра его будут пытать.
      — Что? Вы шутите.
      — К сожалению, нет.
      — И судья Трелоней ничего не предпринял, чтобы этому помешать?
      — Поверьте мне, он пытался. Он уговаривал Бреандана, как, впрочем, и другие судьи. Им невыгодно приговаривать человека к смерти без суда. Это бросает тень на нашу юстицию.
      — Я начинаю терять веру в английские законы, — сквозь зубы сказал Иеремия. — Ален, оставайтесь здесь и не сводите глаз с леди Сент-Клер. Я поручаю ее вам. Когда она проснется, не рассказывайте ей о случившемся. Скажите, что процесс отложили. А я поеду к лорду.

      — Как вы могли допустить подобное? — Иеремия, не желая того, кипел от негодования. — Как вы с вашим чувством чести могли обречь человека на столь мучительную смерть?
      Сжав руки в кулаки, священник взволнованно ходил взад-вперед по кабинету Трелонея в Королевском суде. Он даже растерялся от своей несдержанности, которой не знал за собой.
      Судья стоял возле письменного стола и смотрел на возбужденного посетителя с пониманием и сочувствием.
      — Не в моей власти было помешать этому, — спокойно ответил он.
      — На континенте превозносят самое человечное и самое справедливое английское права, так как охранная грамота английского народа, Великая хартия, запрещает применение пыток. Какая жестокая ирония! Скольких моих единоверцев пытали только при королеве Елизавете!
      — Таков был недвусмысленный приказ королевы, — терпеливо возразил сэр Орландо. — Согласно общему праву, пытка тогда была так же незаконна, как и сейчас. Я знаю, некоторых ваших братьев подвергли пытке, и весьма сожалею об этом, поверьте. Но постоянная угроза королевству со стороны католического Рима повергла нас тогда в сильный страх и, к сожалению, привела к несоразмерной жестокости. Но уверяю вас, сегодня пыток в Англии не применяют.
      — За исключением peine forte et dure!- возмущенно ответил Иеремия.
      — Да, мой друг, как ни тяжело мне это признавать, вы правы. И что еще трагичнее, постыдная практика покоится на необъяснимом юридическом недоразумении. В статье, на которую при этом ссылаются, речь идет о prison forte et dure,то есть о более строгих условиях содержания заключенных. Никто не знает, когда и почему из prisonполучилась peine.Позор для нашей юстиции.
      — Так сделайте же что-нибудь! — заклинал его Иеремия.
      — Я не могу изменить закон.
      Иезуит в бессилии закинул голову и медленно ее опустил. Коротко помолчав, он с вызовом сказал:
      — А если я в один прекрасный день предстану перед судом, вы меня тоже приговорите к наказанию, предусматриваемому законом для таких, как я?
      Сэр Орландо резко побледнел. Перед его внутренним взором предстала страшная картина. Он увидел, как его собеседник, человек, ставший ему другом, раздетый донага лежит на досках эшафота и палач ножом разрезает на куски его живое тело — наказание, предусмотренное законом королевства для католических священников, захваченных в его пределах... Трелоней почувствовал, как у него что-то перевернулось внутри и подкосились ноги. Застонав, он пошарил позади себя в поисках опоры и безвольно опустился в кресло. Дрожащие руки вцепились в подлокотники.
      — Нет! — вырвалось у него. — Нет, я бы этого не допустил! Но бессмысленно дискутировать на эту тему — хотя столь варварский закон и существует, он уже не применяется. — Трелоней начал сердиться, так как священник загнал его в угол. — Уверяю вас, peine forte et dureне назначают легкомысленно. Палач сначала применит другие, менее болезненные средства, пытаясь переубедить заключенного. И только если он продолжит упорствовать, на него наложат гири.
      — И раздавят его. Жестоко и не по-христиански.
      — Могу я вам напомнить о том, что большинство христианских стран континента считает пытку законным средством установления истины? Если бы ирландца арестовали за убийство в одной из них, его бы пытали с самого начала, выбивая признание и не дав прежде возможности оправдаться перед судом. Он даже не имел бы права на процесс, его бы арестовали и бросили за решетку без всякого суда. Здесь, в Англии, благодаря Великой хартии это невозможно. — Сэр Орландо оперся локтями о стол и чуть наклонился вперед. — Вы правы, когда говорите о бесчеловечности peine forte et dure.Но никого не подвергают ей насильно. Макмагон сам сделал свой выбор. Он один несет полную ответственность за свою судьбу. Образумьте его, патер, и я обещаю вам: приказ немедленно будет отменен.
      Иеремия отвернулся и дрожащей рукой провел по волосам. Он признал себя побежденным.
      — Простите меня, милорд. Сам не знаю, что со мной. Я чувствую себя таким беспомощным. И сомневаюсь в своих способностях духовника, раз мне не удается найти подход к ирландскому упрямцу. Почему он это делает? Почему он выбрал такую ужасную смерть? Не понимаю... и поэтому у меня ничего не получается.
      Сэр Орландо задумчиво наблюдал за иезуитом и затем решительно возразил:
      — Вы уже думали о том, что поведение Макмагона является, возможно, косвенным признанием вины?
      Иеремия отрицательно покачал головой:
      — Нет, я по-прежнему считаю его невиновным. Должна быть другая причина.
      Вздохнув, Трелоней откинулся в кресле.
      — Ну ладно, тогда попытайтесь ее найти. Вы имеете свободный доступ к заключенному. Поговорите с ним. Убедите его пойти суду навстречу. — Лицо его посерьезнело. — Но если вам это не удастся, я хотел бы еще сказать вам, что испокон веков родственникам и друзьям арестанта разрешали ускорить конец мучений несчастных. Большинство пользовались этой милостью.
      В глазах Иеремии вспыхнуло негодование.
      — Но это убийство.
      — Конечно, я понимаю, для вас, как для священника, это неприемлемо, но, может быть, согласится кто-нибудь другой.
      — Нет! Я этого не допущу.
      — Подумайте. Иначе его ждет долгая и мучительная смерть. Некоторые заключенные страдали по несколько дней.
      Гнев охватил Иеремию. Теперь он чувствовал себя загнанным в угол. Неужели ему действительно придется принимать такое безбожное решение — дать человеку умереть в ужасных мучениях или ускорить его смерть? Он не мог перенести ни того ни другого.
 
      Бреандана заперли в одиночную камеру, чтобы никто не мог принести ему еды. Иеремию пропустили к нему, только когда он показал пропуск, подписанный судьей Трелонеем. Но его не обыскивали, и, терпеливо дождавшись, пока надзиратель запрет за ним дверь, он достал из-под плаща кусок хлеба и фляжку эля и дал их Бреандану. Не говоря ни слова, тот проглотил хлеб и утолил мучительную жажду.
      Иеремия подсел к нему на деревянный каркас кровати. Солома, наполнявшая тюфяк, пахла гнилью. Сквозь узкое зарешеченное окошко едва проникал свежий воздух и еще меньше — свет. В кривом цинковом креплении на стене горела единственная сальная свеча. Пляшущее пламя бросало беспокойные призрачные тени на лицо Бреандана, казавшееся от этого безжизненной маской.
      Иеремия хотел заговорить, но ирландец опередил его:
      — Ничего не говорите, патер. Я все решил и не изменю своего решения.
      Иеремия выпустил набранный в легкие воздух и какое-то время молчал. Он понимал, что с этим сумасшедшим ему будет нелегко, и решил набраться терпения.
      — Хорошо, как угодно, сын мой. Но вам не кажется, что вы должны хотя бы объяснить мне, почему так легко отказываетесь от жизни?
      Бреандан сидел на краю кровати, наклонившись вперед, упершись локтями в колени, и судорожно мял руки.
      — Потому что она больше не стоит ни пенни, — резко сказал он. — Я умру в любом случае. Вы знаете, что это так. Но я не хочу, чтобы меня подвели к палачу как овцу, с петлей на шее, чтобы вокруг издевались, плевали и забрасывали меня грязью улюлюкающие зеваки, которые обожают вид смерти и только и ждут, как я повисну на веревке и высуну им язык. Нет, патер, этого я не хочу. Лучше умереть здесь, в темной дыре, но одному, вдали от людей, исполненных ненависти и презрения.
      — Но это не единственная причина, не правда ли? Вы не хотите, чтобы онаувидела вас на виселице, — мягко прибавил Иеремия.
      Бреандан едва кивнул.
      — Кстати, сегодня утром она произвела на свет здорового мальчика, — добавил иезуит.
      Молодой человек резко повернул голову и посмотрел в глаза священнику со странной печалью в глазах.
      — Как она себя чувствует?
      — Она хорошо перенесла роды. Но очень беспокоится о вас. Я не сказал ей еще, что вы намерены сделать, но она...
      Бреандан грубо перебил его:
      — Только не говорите ей об этом. Она этого не поймет точно так же, как и вы.
      — Здесь вы, безусловно, правы, — с горькой иронией согласился Иеремия. — Но позвольте мне кое-что сказать вам. Если вы рассчитываете на то, что я помогу вам умереть, то ошибаетесь. Когда завтра утром палач растянет вас на полу и поставит вам на грудь гири, я не подложу вам под спину камень, который переломит вам позвоночник, и не встану на грудь, чтобы сердце быстрее остановилось, даже если так принято. Вам ясно?
      Бреандан посмотрел на иезуита сначала с ужасом, а затем с ненавистью. В его глазах вспыхнул гнев.
      — Проклятый священник! — прорычал он. — Вы предпочитаете, чтобы они сломили мою волю, но не окажете мне милости быстрой смерти.
      — Я хочу, чтобы вы предстали перед судом и боролись за свою жизнь!
      — Зачем, черт подери? Чтобы прожить еще пару дней, самых паскудных в моей несчастной жизни? Чтобы меня в конце концов все равно повесили? Нет, больше не хочу.
      — Вы пытаетесь спастись бегством. Солдатом вы когда-нибудь бежали с поля боя?
      Бреандан опустил голову и сцепил руки.
      — Нет, — тихо сказал он. — Но это совсем другое дело.
      — От чего вы на самом деле бежите, сын мой? Почему вы не хотите рассказать суду, что случилось в то утро, когда вы встретили Дина? — настаивал Иеремия.
      И в очередной раз Бреандан укрылся за непроницаемым бастионом своего молчания.