Когда Аморе проснулась, кровать рядом с ней оказалась пустой. В комнате царил полумрак, лишь в камине мерцал огонь. Свечи прогорели, но в щели ставен еще не пробивался дневной свет. С горьким чувством обиды Аморе откинула полог кровати и увидела у огня стройный силуэт. Обняв колени и положив на них голову, Бреандан неподвижно сидел на ковре. Танцующее пламя золотыми арабесками играло на его обнаженной коже. Аморе с восхищением смотрела на него. Хотя огонь оставлял его лицо в тени, она чувствовала — его что-то гнетет. В беспокойстве она встала с кровати и уселась рядом с ним на пол. В своей немой задумчивости он казался ей очень далеким. Желая утешить его, она положила ему голову на плечо и погладила руку. Бреандан стряхнул свое оцепенение и недовольно посмотрел на нее.
      — Не надо, — тихо попросил он. — Это все как сон. Во всю свою жизнь я не был так счастлив, как сегодня. Но я не питаю иллюзий. Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. И я не хочу привыкать.
      Не отпуская его, Аморе подняла голову:
      — Но это правда. Ты здесь, рядом со мной. Не думай о завтрашнем дне. Радуйся сегодняшнему.
      В ее черных глазах было столько любви, что в нем зашевелилась слабая надежда, показавшаяся ему одновременно целительной и смешной.
      Его тело снова начинало реагировать на близость Аморе. Она почувствовала, как дрожит Бреандан, и принялась гладить его. Его пальцы резко сомкнулись на ее запястье. Глаза горели негодованием.
      — Чертовка! — прошипел он.
      Но желание снова проснулось в нем. Целуя ее, Бреандан боролся со своим гневом, который, он чувствовал, поднимался в нем, гневом на ее власть над ним, гневом на собственную глупость, что он связался с любовницей короля. Он хотел оторваться от нее и не мог. Горячие руки ласкали ее тело, затем ирландец грубо навалился на Аморе. Поскольку она не сопротивлялась, его гнев прошел и ему стало стыдно. Он попытался обуздать свою страсть. Почувствовав ее нежные руки, закрыл глаза. Его движения стали спокойнее и мягче. Он посмотрел на нее, ища признаки негодования, раздражения, отвращения. Вместо этого увидел влажные глаза и приоткрытый рот. Бреандану никогда не было важно, получает ли удовольствие женщина, и сейчас он впервые понял, как прекрасно получать его вместе.
      Через какое-то время он лег рядом с ней на пол. Его пальцы играли с ее рассыпавшимися волосами, мягко гладили лоб.
      — Прости, — сказал он, — с твоей стороны было глупо связываться с наемником, ирландским варваром, не умеющим владеть собой.
      — Не извиняйся, — ответила Аморе. — Неужели ты все еще не понимаешь, что нравишься мне?
      Бреандан промолчал. Он очень хотел ей поверить и пытался отогнать сомнения. Он встал, поднял ее на руки и отнес в кровать. Обнявшись под простыней, они скоро заснули.
      Когда Аморе открыла глаза, сквозь створки ставен пробивался мутный рассвет. Бреандан крепко спал рядом, лежа на животе, склонив голову ей на плечо и обняв ее правой рукой, как будто даже во сне пытался удержать. Простыни были смяты и покрывали его только по бедра. Взгляд Аморе упал на его спину, где отчетливо виднелись шрамы от розог. Внезапная боль вдруг стиснула ей грудь. Ночью она не думала об этом, но теперь, когда снова увидела следы экзекуции, сострадание и возмущение вернулись к ней. Как бы защищая, она прижала его к себе. Бреандан проснулся и, вспомнив, где он, улыбнулся.
      Они долго целовались, потом Аморе встала с кровати и принесла с комода чашу с фруктами.
      — Ты, должно быть, голоден, — сказала она.
      Бреандан начал собирать свою разбросанную по полу одежду.
      — Мне нужно идти. Патер Блэкшо и мастер Риджуэй будут беспокоиться, что меня так долго нет.
      Она помогла ему одеться, затем накинула халат из темно-синего атласа. Бреандан молча смотрел на нее. Его лицо потемнело.
      — В чем дело? — встревожилась Аморе.
      — Мне стыдно за мою неосторожность. Всю ночь я думал только о себе и ни разу не подумал о последствиях. Ты можешь забеременеть...
      — Этого не случится, Бреандан. Не волнуйся. Я уже беременна.
      Он в изумлении посмотрел на нее:
      — От кого?
      — От короля, разумеется.
      Лицо Бреандана мгновенно изменилось. Он напрягся, посерел, а затем вспыхнул горячим гневом, кровью залившим лицо.
      — О, я забыл, кто вы, миледи! — презрительно усмехнулся он. — Любовница короля. Одна из тех потаскух, что рожают этому ненасытному сатиру одного выродка за другим.
      На несколько часов ему удалось забыться и обмануть самого себя. Он шут и всегда им останется. Дрожа от негодования, Бреандан распахнул дверь и бросился вон, не обернувшись. Он исчез так быстро, что Аморе не успела догнать его. Военный опыт помог Бреандану уверенно миновать запутанные коридоры дворца и выйти к причалу. Никто не обратил на него внимания, так как в коридорах уже сновали бесчисленные слуги, спеша по поручениям своих хозяев.
      Лодка плыла вниз по течению, и Бреандан быстро добрался до Блэкфрайарса, Перед дверью мастера Риджуэя он помедлил. Конечно, его отсутствие не осталось незамеченным. Что ему ответить на вопрос, где он был? Правду он говорить не хотел и не мог, но ни патер Блэкшо, ни мастер Риджуэй не заслуживали лжи.
      Ален готовил кабинет к приему первых пациентов. Увидев Бреандана, он с облегчением шагнул ему навстречу:
      — Ну наконец-то! Где вы были? Я уже волновался. Что-нибудь случилось?
      — Нет, я доставил леди Сент-Клер в Уайтхолл, — отрезал Бреандан.
      — Но почему так долго?
      Ирландец отвернулся и закусил губу. Алена осенило. Он вспомнил, что леди Сент-Клер с самого начала проявляла интерес к молодому человеку. И, без сомнения, воспользовалась подвернувшимся случаем. С большим трудом Ален удержался от вопросов, вертевшихся у него на языке.
      — Ну ладно. И не надо ничего объяснять, — понимающе сказал он. — Патер Блэкшо вчера вернулся поздно и еще не вставал. Он не заметит вашего отсутствия. А я не буду ябедничать.
      Бреандан благодарно посмотрел на него и прошел на кухню. Ему было все труднее не любить мастера Риджуэя. Он всегда был приветлив и готов помочь — в отличие от Джона, только и ждавшего, когда же нежелательный сожитель взорвется от его насмешек. Не сделал он исключения и сегодня утром, в чем с сожалением убедился Бреандан, увидев его на кухне.
      — Смотрите-ка! — опять принялся за свое Джон. — Бездомный щенок вернулся к кормушке. Где ты болтался всю ночь? Наверно, в таверне, пока тебя пьяным не выставили на улицу.
      Ален, войдя на кухню вслед за Бреанданом, резко одернул подмастерье:
      — Джон! Нечего тебе здесь делать. Иди работать.
      Алену не нравилось, что подмастерье так презрительно обращается с ирландцем, хотя тот действительно был осужденным преступником. С Бреанданом Мак-Матуной скверно обошлись, и он заслужил по меньшей мере шанс проявить себя. Ален искренне желал, чтобы ему удалось начать новую жизнь.
      Когда Джон вышел из кухни, Ален непринужденно сказал:
      — Когда я был учеником, у нас тоже был подмастерье, который все время старался размазать меня по стенке. Но скоро он почему-то перестал спать. Один раз, когда он спал, я опустил его руку в теплую воду, другой раз засунул ему червяка в ботинок, а как-то пришил его ночную рубашку к пологу. Так что пришлось ему оставить меня в покое.
      Бреандан удивленно повернулся и посмотрел вслед Алену, с лукавой улыбкой вышедшему из кухни.

      Ловким движением Джордж Джеффрис кинул кости на полированный стол.
      — Вы опять выигрываете, — недовольно проворчал партнер. — Но ничего, когда-нибудь полоса везения кончится.
      — Простите, мой друг, — засмеялся Джеффрис. — Вы должны мне шесть шиллингов. — Он сделал большой глоток эля и, глядя поверх кружки, заметил входившего в таверну «У герба принца» мужчину в черном. — Надеюсь, вы извините меня, я вынужден прервать нашу игру, — сказал Джордж Джеффрис приятелям. — Совесть не позволяет мне больше обирать вас.
      — Вы что, хотите идти? — заворчал один из них. — Я должен отыграться.
      — В другой раз, если угодно. Не премину, обещаю вам.
      Джеффрис залпом допил кружку и поставил ее на стол. Он был известен тем, что никогда не оставлял ни одной капли и ни одной крошки. Увидев упрек во взгляде вновь прибывшего, студент обезоруживающе улыбнулся:
      — Вы не одобряете мои привычки, доктор Фоконе, я прав?
      — В перспективе это вредно для здоровья, — предупредил Иеремия. — Через несколько лет вы заметите последствия.
      — Может быть, вы несколько преувеличиваете?
      — Нисколько. Неумеренная выпивка часто приводит к таким опасным и мучительным заболеваниям, как камни или подагра.
      — Вы смеетесь надо мной.
      — Зачем же мне над вами смеяться?
      — Да, действительно, зачем? — вставил Джеффрис. — Я начинаю думать, что вы заботитесь о моем здоровье.
      — Только вы сами можете сохранить его.
      — Я всем сердцем приму ваш совет, доктор.
      — Сомневаюсь, — возразил Иеремия с видимым сочувствием.
      Они вышли из таверны и пошли вдоль Миддл-темпл-лейн к садам «Иннер темпла».
      — Вы пришли как раз вовремя, доктор Фоконе, — сменил тему Джордж Джеффрис. — Я проверил оба имени, которые вы мне дали Адвокат Ричард Конвей совершенно неожиданно умер в прошлом году. Все, кто его знал, говорят, что он всегда был здоров и бодр и никогда ни на что не жаловался. После торжественного приема в честь старейшины корпорации «Грейз инн», членом которой являлся Конвей, он внезапно слег. Неделю болел, а потом умер.
      — Вы смогли что-нибудь узнать о болезни?
      — У него болело все. Он не мог встать с постели. Правая сторона была парализована.
      — Расскажите мне подробнее о мистере Конвее.
      — Это был коренастый человек, который незадолго до смерти здорово растолстел. Все, кто его знал, говорят, что у него был холерический нрав. Вероятно, он регулярно пускал кровь.
      — Ну что ж, я думаю, смерть мистера Конвея объясняется естественными причинами. Все говорит о том, что он умер от удара.
      — Тоже жертва дурных привычек, полагаю, — улыбнулся Джеффрис.
      — Именно так. А что с королевским адвокатом сэром Майклом Роджерсом?
      — В мае этого года он как-то сидел в таверне с друзьями. Часть пути домой они проделали вместе, а затем разделились, и сэр Майкл поскакал один. На следующее утро его нашли мертвым в реке Флит. При осмотре тела присяжные установили причину смерти — он утонул вследствие несчастного случая. Было высказано предположение — сэр Майкл быт так пьян, что не смог удержаться в седле.
      — Его друзья подтвердили это? — спросил Иеремия.
      — Они говорят, что сэр Майкл пил немного. Но поскольку сами они в тот вечер лыка не вязали, то к их словам всерьез никто не отнесся.
      — Вы говорили с вдовой?
      — Да, я объяснил ей, что по поручению сэра Орландо Трелонея провожу расследование смерти ее мужа. Так, как вы мне велели, — доложил студент. — Сначала она была сдержанна, но через какое-то время разговорилась.
      — Не сомневаюсь, вы ее очаровали, мистер Джеффрис.
      — Я только пытаюсь услужить людям, с которыми имею дело. Тогда и они идут мне навстречу.
      — Вдова сообщила что-нибудь, что могло бы нам помочь?
      — Она подтвердила сказанное друзьями сэра Майкла. Хотя прежде ее супруг пил много, за несколько лет до смерти его привычки радикально изменились.
      — Он перестал пить? — удивился Иеремия. — Она сказала почему?
      — Вроде у него бывали сильные боли в животе, которые после выпивки усиливались.
      — Вскрытие проводили?
      — Нет. Поскольку речь шла о несчастном случае, инспектор не увидел в этом необходимости.
      — Жаль. Исследование желудка показало бы, была ли у сэра Майкла опухоль. А я полагаю, была, — задумчиво сказал Иеремия. — Но если он не был пьян, когда ехал домой, то как же произошел несчастный случай? Может быть, лошадь испугалась и сбросила его? Но тогда бы его нашли на земле.
      — А может быть, когда лошадь сбросила его, он как раз ехал по мосту через Флит.
      — Возможно, но мне не кажется это правдоподобным. Нет, смерть сэра Майкла весьма подозрительна. Он ехал один и якобы стал жертвой несчастного случая. Все это скорее говорит о том, что действовал наш таинственный убийца. Вы так не считаете, мистер Джеффрис?
      — Но как вы собираетесь это доказать? — спросил студент.
      — Сейчас важнее всего установить связь между убитыми, так как для меня по-прежнему остается загадкой мотив преступления.
      — Такое ощущение, будто кто-то затаил злобу на юристов.
      — Больше, чем злобу, я бы сказал. Нужно очень сильно ненавидеть человека, чтобы хладнокровно его убить. Только я не понимаю, по какому принципу он отбирает жертвы. Сначала я думал, что он разит только королевских судей. Но вот, судя по всему, его выбор пал и на королевского адвоката. Что дальше?
      — Могу только надеяться, что он не опустится до студентов юриспруденции, — пошутил Джордж Джеффрис.
      — Вы не вечно останетесь студентом, рано или поздно ваш ранг повысится. Но это произойдет только тогда, когда уйдут те, кто стоит выше вас.
      — Вы хотите сказать, я заинтересован в преждевременной смерти высокопоставленных юристов?
      — А разве это не так?
      — Поверьте мне, сэр, при таком огромном числе безработных юристов живые они мне полезнее, чем мертвые, — беззаботно сказал Джеффрис. — Выбиваются прежде всего благодаря связям. Без них останешься лишь одним из многих.
      Иеремия понимал, что студент прав. Только юрист, уже сделавший себе имя, после смерти какого-либо судьи мог надеться занять его место. Так что этот мотив в отношении юного Джеффриса отпадал.
      — Так вы даже не предполагаете, что могло бы послужить убийце мотивом? — вернулся студент к теме их беседы.
      — Нет, к сожалению, нет. Нужно копать дальше. Держите глаза и уши нараспашку, мистер Джеффрис, может, вы заметите что-нибудь, что нам поможет.
      — В таком случае я вам немедленно сообщу. Кстати, цирюльник с Патерностер-роу, у которого вы живете, — мастер Риджуэй... Его ведь время от времени приглашает инспектор морга?
      У Иеремии возникло нехорошее чувство, но он не показал этого.
      — Откуда вам известно, что я там живу? — спросил он. — Вы шпионили за мной?
      — Вы мне весьма интересны. Нечасто встретишь врача, интересующегося ремеслом цирюльника.
      — Я считаю, медицина внутренних органов и хирургия неразделимы, хотя Королевская коллегия врачей придерживается другого мнения.
      — Вы все больше поражаете меня, доктор Фоконе. Ни ученые врачи, ни грубые костоправы до сих пор не вызывали у меня доверия. Вы же взяли на себя смелость, используя свой разум, поставить под сомнение некоторые проверенные временем истины. Я буду стараться в дальнейшем следовать вашему примеру. А теперь простите меня. Боюсь, мне нужно идти учиться. Кто хочет пробиться наверх, должен зубрить и зубрить.
 
      Двенадцать судей Королевской скамьи собрались на Флит-стрит. Пригласивший их сэр Орландо Трелоней взял слово:
      — Братья, я просил об этой встрече, чтобы известить вас о тревожных событиях. Большинство из вас знает, что несколько месяцев назад я по просьбе вдовы нашего брата барона Томаса Пеккема расследовал обстоятельства его смерти. При вскрытии обнаружилось — он был отравлен. В тот же день я сам стал жертвой покушения и выжил только Божьей милостью. Дальнейшие расследования показали, что сэр Томас и я были не единственными, кого хотел уничтожить убийца. С уверенностью могу говорить о двух смертных случаях в наших рядах, вызывающих подозрения в убийстве. Лорд верховный судья сэр Роберт Фостер, отправившись в западные графства на выездную сессию, после торжественного банкета внезапно тяжело заболел. Его болезнь по симптомам очень похожа на ту, от которой умер и сэр Томас. Хотя у меня нет доказательств, я уверен, сэр Роберт был отравлен, предположительно мышьяком. После моего падения с лошади во время процессии на Михайлов день меня пытались отравить этим же ядом. Смерти мне удалось избежать также Божьим промыслом.
      Послышалось недоуменное бормотание. Судьи с недоверием поворачивались друг к другу и взволнованно обсуждали услышанное. Лорд верховный судья Хайд поднялся со своего стула и призвал к спокойствию.
      — Есть ли предположения, кто преступник? — спросил судья Королевской скамьи Килинг.
      — Пока нет, — ответил сэр Орландо. — Мне только известно, что он предпочитает яд, так как его труднее всего обнаружить. Но по меньшей мере один раз ему удалось устроить так, что убийство приняли за несчастный случай. Я думаю, сэр Майкл Роджерс угодил в расставленную ловушку. Скорее всего убийца подстерег его, сбросил с седла, швырнул в реку Флит, и он утонул. Если бы тогда прислушались к вдове, уверявшей, что сэр Майкл мало пил, и внимательнее расследовали обстоятельства его смерти, может быть, на месте убийства и нашли бы следы, которые вывели бы нас на преступника.
      Сэр Орландо не сказал, от кого получил эти сведения, — братьям не обязательно знать о его общении с иезуитом. Они не одобрили бы этого, даже предъяви тот доказательства, достаточные для ареста убийцы.
      Главный барон Суда казначейства сэр Мэтью Хейл высказал вслух опасения братьев:
      — Вы считаете возможным, что убийца может попытаться убить и нас?
      — Вполне, — подтвердил сэр Орландо. — Это нельзя сбрасывать со счетов. Со смерти сэра Роберта Фостера прошел уже год. Убийца действует осторожно и продуманно. Кажется, он не торопится. Мы не можем считать себя в безопасности, пока он не схвачен.
      — Значит ли это, что отныне мы все должны жить в страхе? — в ужасе спросил судья Твисден.
      — Прежде всего это значит, что не нужно без необходимости рисковать, — успокоил его Трелоней. — Не выходите на улицу без оружия. Пусть вас всегда сопровождает слуга. Не ешьте блюд, происхождение которых вам неизвестно. И будьте бдительны! Обо всем, что покажется вам подозрительным, сообщайте мне.
      — Может быть, это заговор! — воскликнул судья Твисден. — Возможно, сторонники казненных цареубийц хотят отомстить тем, кто их судил.
      — Я полагаю, это католики, которые хотят потрясти прочное здание нашей церкви, устраняя ее защитников, — возразил ему сэр Мэтью Хейл. — Его величество слишком снисходителен к папистам. Их влияние при дворе возрастает, а с ним и исходящая от них опасность.
      Спорили еще несколько часов. Сэр Орландо вздохнул, когда голод наконец развел братьев по домам. Его не удивило, что они ратовали за самые строгие меры. Внезапно охвативший их страх, страх перед лицом неведомой смертельной опасности, нарушил спокойную, сытую жизнь, и они не знали, как быть.

      Ален ничего не понимал. Когда Бреандан Мак-Матуна вернулся из Уайтхолла, цирюльник заключил, что ирландец провел ночь в объятиях леди. Он и сам был бы не прочь оказаться на его месте и потом долгое время услаждаться воспоминаниями. Поэтому ему было совершенно непонятно, почему Бреандан помрачнел и замкнулся еще сильнее, чем в тот день, когда его принесли после экзекуции. Что произошло между ним и леди Сент-Клер? Что у него на сердце? Поведение Бреандана казалось ему таким странным, что эти вопросы все время вертелись у него в голове. И когда на третий день в операционной снова появилась женщина в маске, он тут же велел подмастерью сделать мазь, которой хотел заняться сам, и прошел с Аморе в комнату Иеремии.
      — Вы не совсем вовремя, мадам, — объяснил он, — патер Блэкшо расследует дело об убийстве, а Бреандана я отправил с поручением. Простите, если бы я знал, что вы придете, я бы послал вместо него Джона.
      Аморе смущенно посмотрела на цирюльника.
      — Вы знаете, — сказала она.
      — Да, но не от Бреандана. Я сам догадался.
      — А патер Блэкшо?
      — Не могу сказать точно. Он ничего не говорил, но вы ведь сами знаете, от него очень трудно что-либо утаить.
      — Да, знаю, — вздохнула Аморе и опустилась на стул.
      Ален внимательно посмотрел на нее, и ему показалась, что она так же подавлена, как и Бреандан.
      — Простите мое любопытство, мадам. Это не мое дело, но мне не могло не броситься в глаза. После того вечера, когда Бреандан провожал вас в Уайтхолл, он очень изменился. Что-то гнетет его. Уверен, это связано с вами. Я бы очень хотел помочь ему, но он не говорит со мной. Может быть, вы мне скажете, что случилось?
      Аморе нерешительно посмотрела на цирюльника, пытаясь понять его настрой. Серо-голубые глаза смотрели мягко и понимающе. Он сам слишком любил радости жизни, чтобы осуждать за это других. Аморе решила довериться ему. Она кивнула, подождала, пока он сядет на табурет, и коротко рассказала, как среагировал Бреандан на ее признание в беременности:
      — Он распахнул дверь и убежал. Я не успела его удержать.
      Ален задумался:
      — Он ревнует к королю! Тогда дело хуже, чем казалось. Бессердечная женщина! Чем вы думали? Вы так долго держали осаду, что он не мог не пасть.
      — Я не хотела причинить ему боль, — рассердилась Аморе.
      — Вы имеете дело не с бесчувственным придворным, сердце которого истлело от бесчисленных связей. После всего, что ему пришлось пережить, Бреандан особенно чувствителен к женской ласке.
      Аморе тепло улыбнулась:
      — Вы говорите как настоящий друг. Я рада, что вы его приютили. Он не мог бы попасть в лучшие руки. Но поверьте, для меня он тоже значит очень много. Я никогда не испытывала таких чувств ни к одному мужчине. То, что я ношу ребенка короля, не может пройти незамеченным. Я бы очень хотела, чтобы он забыл об этом и простил меня.
      — Мне кажется, вы настроены серьезно, — сказал Ален. — Поговорите с ним.
      — Я для этого и пришла.
      — Хорошо, я пошлю его к вам, как только он придет. Подождите в моей спальне, там вам никто не помешает.
      Войдя в спальню по просьбе мастера Риджуэя полчаса спустя, Бреандан замер от изумления, увидев там Аморе. Он еще слышал, как цирюльник запер дверь, чтобы им никто не мешал, но забыл этому удивиться.
      Ее лицо светилось радостью и вместе с тем выдавало робкую неуверенность, а вовсе не высокомерие и насмешку, чего он так боялся. Он испытал огромное счастье, расплылся в широкой улыбке и забыл о своих недавних чувствах. Быстро подойдя к ней, он заключил ее в своих объятиях. Их губы слились в поцелуе. Сгорая от нетерпения, он прижал ее к стене.
      Ален, оставшись у двери следить, чтобы никто из обитателей дома не подошел к его спальне, услышал знакомые звуки и широко улыбнулся. Только когда все снова стихло, он оставил свой пост и вернулся в операционную.
      Иеремия быстро догадался, что его друг покрывает влюбленных. Уже одно то, что Аморе приходила в цирюльню и не исповедалась, как обычно, свидетельствовало о тайных грехах, которые она пыталась скрыть от своего духовника. Но такому опытному наблюдателю, как Иеремия, и без того не сложно было заметить, что эти двое влюблены друг в друга. Однако он медлил и не говорил об этом с леди Сент-Клер. Иезуит не сомневался в том, что вся вина всецело лежит на ней. Бреандана он не мог и не хотел упрекать. Как же бедному парню было бороться с таким искушением? Однако было бессмысленно запрещать эту греховную, даже опасную, связь. Они все равно бы нашли возможность встречаться, он не мог им помешать. Тогда уж лучше пусть видятся в доме Алена, где нет чужих глаз, чем в какой-нибудь гостинице, где леди Сент-Клер могут узнать. Кроме того, к своему огорчению, Иеремия должен был признать, что, судя по всему, их чувства сильны — такого он в Аморе никогда не замечал. Все это очень беспокоило его, ведь ему было ясно — у этого романа нет будущего.

      Когда открылась входная дверь, в операционную ворвался холодный ветер. Ален оторвался от своих инструментов, которые чистил вместе с Джоном, и задержал дыхание, увидев в дверном проеме полную фигуру Гвинет Блаундель. В нем поднялось желание и одновременно обида, так как аптекарша не появлялась уже больше двух недель. И это именно сейчас, когда его мысли благодаря Бреандану и леди Сент-Клер еще чаще, чем обычно, вертелись вокруг страстных свиданий, а надвигающаяся зима закутала всех женщин округи в плотные плащи и накидки. Ален уже подумывал, не наведаться ли ему к какой-нибудь доступной особе, но боялся подцепить болезнь.
      Гвинет кивнула ему, он подошел к ней в нетерпении. Однако выражение ее лица не обещало быстрого исполнения его желаний.
      — Что-нибудь случилось? — нетерпеливо спросил он.
      — Какое-то время мы не сможем видеться, — серьезно ответила Гвинет.
      — Неужели мастер Блаундель что-то подозревает?