Так «Инвалид» думает потому, что он «слишком уважает личность каждого человека и полагает, что отдать ее на позор людской никогда не поздно». «Инвалид» не понимает также, почему читатели «Дня» должны покраснеть со стыда от известия о диканьской истории с чехами? Не понимает почтенная газета также и того, «почему нарушение князем Кочубеем или его управляющим контракта с переселившимися к нему чехами и дурное с ними обращение должно подлежать суду общественному, а не официальному? Почему не прежде официальному, а потом общественному? Если у нас суд официальный не всегда бывает удовлетворителен, то где доказательства, что суд общественный бывает у нас непогрешительным? В-третьих, каким образом поступки одного (курсив подлинника) нашего соотечественника, тайного советника князя Кочубея и немецкого купца Левинсона с чужими (то есть с чехами) могут касаться нашей народной чести, то есть чести 70-ти миллионов русского народа, и как это сделается вдруг делом международным?» Затем еще следует несколько вопросов и несколько удивлений, оканчивающихся предположением, что «День» поднял весь этот шум из патриотизма, чтобы показать чехам, что вот-де мы каковы есть: знай наших!
Мы глубоко уважаем независимость мнений редакции «Русского инвалида», но никак не можем отрешиться от убеждения, что дело это и в сельскохозяйственном, и в международном отношениях гораздо важнее, чем оно кажется «Инвалиду», а потому и решаемся сказать о нем два-три слова. Либеральная редакция, конечно, будет так терпима, что не поставит нам в осуждение присвоения себе права «свое суждение иметь».
Дело это совсем не такой частный случай, каким представляет его газета «Инвалид». Проделка с чехами, в том виде, в каком оповестил ее «День», может и должна возмущать нас, потому что слух о ней разойдется по целой Европе, целому образованному миру: скажет он, что мы те же варвары, какими нас стараются представлять г. Мишле и некоторые другие известные европейские писатели; что мы не уважаем собственных условий и готовы ломать их при каждом удобном случае; что целая партия зашедших к нам иностранцев бессильна отстоять свои права против происков одного лица, умеющего обходиться с представителями нашей бюрократии; что к нам нельзя идти и что с нами нельзя иметь дело. Мы не понимаем, как не понимает таких простых вещей «Русский инвалид», рассматривающий полушутя это происшествие «с чужими». Узки, странны и до наивности, до сердечной боли бестактны и оскорбительны бывают иные выходки «Дня», но что же сказать и о таком равнодушии к наглости своих к «чужим»! Неужели почтенная газета не понимает, в каких соображениях может быть полезно публичное заявление общественными органами сочувствия или несочувствия известному событию, которое кладет свою печать на характер современного состояния страны? Неужели она не понимает и выгоды от того, что, при известных обстоятельствах, подобное происшествие уместно выставить на общественный суд прежде, чем оно подпадет суду официальному? Неужели можно задавать такие вопросы в общественном органе, стремящемся вырвать из русской жизни всякую порчу и следящим за нею в самых ее корнях, например, в детских книгах? Подрыв доверия к нам в европейских странах, из которых начинается давно желанная и полезная эмиграция, — обстоятельства, достойные решения подлежащего уездного суда. Конечно, на все «почему?», поставленные «Инвалидом», мы не можем отвечать так, как можно и должно было бы ему ответить, ибо «почему?» гораздо удобнее писать, чем «потому»; «Инвалид», вероятно, не ошибся, предполагая, что «День» поднял весь этот шум из патриотизма, и мы не хотим думать, что шум этот беспокоит ухо «Инвалида» по совершенно противоположному чувству; но можем уверить эту газету и всех тех, кто внял ее сказанию, якобы все написанное «Днем» имеет целию «показать чехам, что вот-де мы каковы!», что этого не может быть, ибо и чехи, и все другие славяне очень хорошо знают, каков «День» и какова вообще партия русских славянофилов. Ей уж нечего оригинальничать «страшно черным шрифтом», она и так сама по себе оригинальнее объяснения «Отечественных записок» о причине невыхода январской хроники «по зависящим от редакции обстоятельствам». В популярности у славян может нуждаться всякий другой, но не те, которые ведут «День». Это составляет их неотъемлемую привилегию.
Нашим замечанием на статью «Инвалида» о диканьском деле мы имели случай отчасти выразить то, что считаем одним из необходимых и главных условий для успехов нашего сельского хозяйства, без связи с которым нельзя рассматривать способов общего преуспеяния страны. Всякая экономическая безурядица тормозит общественное развитие так же, как и наибольшие нелепости в других сферах общественной жизни. Смотреть равнодушно или насмешливо на запустение полей крупных землевладельцев — безумно. Это касается не одних владельцев, но ложится тяжелым гнетом на целое общество. Для хорошей обработки больших полей таким образом, чтобы окупались расходы вольнонаемного производства, у нас вообще мало рук, а рук, способных вводить улучшенную обработку, почти вовсе нет; держаться же патриархальной системы хозяйства, при наемном труде, во многих самых хлебородных местностях сделалось невозможным. Учиться всему этому довольно долго, да и всему выучиться по книжкам нельзя, а у нас же и книг-то читать не любят, и к тому же «Время» с лета как-то ослабело в своих изысканиях по вопросу о народных книгах, так что многие остаются в том печальном состоянии, в какое поставил их этот журнал своим пессимистическим воззрением на непригодность русской литературы для русского народа. Следовательно, нам позволительно и должно желать прихода заграничных работников; тогда разъединение, о котором никак не наскучит твердить нашим интересным журналам, станет исчезать вместе с бедностью, прививающею поселянам большую часть гнездящихся в них пороков и удерживающею их в невежестве, которым обусловлено общее. А чтобы люди шли к нам из-за границы, нужно, чтобы там, за границей, не носились толки, которые удерживают американских чехов от перехода на Амур. Ergo,
нужно заявить миру, что все эти толки несправедливы, и не показывать тени того безучастия к экономическим вопросам, какое обнаружено «Русским инвалидом» в диканьском деле. Если же это безучастие не прекратится и случаи, рассказанные в «Записках Общества сельского хозяйства южной России», станут повторяться в тех же размерах и в нынешнем году, то есть работники станут снова забирать по 1000 рублей сер<ебром> задатков, а потом целыми артелями исчезать, оставляя хлеба гнить под снегом, то все это отразится на быте целого народа такими явлениями, которые нельзя будет назвать удачными для народного благоденствия.
Здесь же кстати скажем нашим читателям то, что сообщили нам из-за границы о новом предприятии г. Филипеуса. Он намерен издавать русский сельскохозяйственный журнал, который будет печататься в Карлсруэ. Журнал этот будет называться «Заграничный иллюстрированный вестник сельского хозяйства». В нем примут участие заграничные ученые специалисты и некоторые наши соотечественики, живущие за границей для изучения западного хозяйства. Двенадцать книжек этого журнала (который не будет заниматься никакими политическими вопросами) стоят без доставки 8 талеров, а подписка на него принимается в газетных экспедициях почтового управления. Судя по присланному нам объявлению, полагаем, что внешняя сторона издания будет очень хороша; что касается до его содержания, то о нем можно судить только по обещаниям г. Филипеуса давать в своем издании статьи известных специалистов Германии, Бельгии и Франции и тех из наших соотечественников, которые живут за границей не ради фланерства и могут оттуда свидетельствовать, что хотя мы и живем среди полей и лесов дремучих, но не умеем обращаться ни с теми, ни с другими и напрасно думаем, что для наших лесов, полей и лугов не годятся никакие приемы высшего земледелия на том основании, что эти поля и леса — русские, а всему русскому г. Аксаков, воспитанный в славянофильских преданиях, и некоторые другие, менее известные писатели, изучающие русский народ по нравам трактирных половых и петербургских извозчиков, приказывают идти каким-то совершенно иным и совершенно неразгаданным путем развития. В первой книжке «Иллюстрированного вестника сельского хозяйства» будут помещены следующие статьи: «Немецкие колонии в Америке и условия успешной колонизации наших земель выходцами из Германии»; «Животное удобрение, его происхождение, состав и пр.»; «Винокурение и современные винокуренные снаряды»; «Наставление к присмотру за подвижными паровыми машинами и молотилками».
<ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕ: ВЕСЕЛЫЙ РУССКИЙ ЖУРНАЛ>
С.-Петербург, суббота, 3-го марта 1862 г
Один веселый русский журнал твердо стоит на том, что во всех явлениях, которыми наши дни отличаются от дней недавно прошедшего периода, собственно, нет ничего радостного, что это еще не прогресс, не поступательное движение вперед, а так себе финтифлюшки, детская игра в кошку и мышку. Публика читает веселый журнал и подчас верит ему, а больше читает для удовольствия, потому что весело читать его: авторы все там такие милые, говорят обо всем как-то шутя, мимоходом, и хоть ничего не советуют, зато ни о ком и слова доброго говорить не обыкли. В последней книжке веселого журнала так-таки наотрез сказано, что пятилетние успехи, на которые часто указывают, нам только представляются такими, а на самом деле какие же это успехи? — одна мечта. Ни в жизни, ни в литературе, говорит веселый журнал, нет никакого прогресса. Поверить этому, однако, очень трудно, особенно когда знаешь, что некоторые публицисты веселого журнала, по неудержимой наклонности к забавам, иногда способны впадать в ошибки и заблуждения, свойственные, по их же наблюдению, бурнопламенному г. Громеке и другому, еще более горячему и гораздо более остроумному публицисту. Мы уверены, что веселый журнал погорячился, отвергая всякое движение нашего общества в последние пять лет: безусловно, отвергать это движение невозможно, в той же мере, в какой невозможно приходить от его великих успехов в тот умилительный восторг, который объемлет быстро воспламеняющуюся душу хроникера «Отечественных записок» и, при его содействии, сообщается читателям журнала, не имеющего, по мнению г. Григорьева, никакого направления. Впрочем, какое нам дело до направлений? Есть же люди, которых характер есть бесхарактерность, есть и философы, которые говорят: «Keine Philosophie ist meine Philosophie»,
отчего же не быть на святой Руси журналу с девизом: «Никакое направление — мое направление», или «всякого жита по лопате». Мы и заговорили о направлении-то только к слову, вспомнив статью г. Григорьева, а то нам Бог с ними, с их направлениями, так как и сами читатели за направлениями не гонятся, а хлопочут все больше насчет веселости. Нам, собственно, дело есть только до того, что веселый журнал, говоря об особенностях пламеннейших наших публицистов, так сказать, изобидел русское общество и литературу, отозвавшись полным отрицанием их прогресса Мы убеждены, напротив, что в течение последних 5—6-ти лет русское общество сделало довольно значительные успехи и что, имея их в виду, нельзя сказать, что в обществе нет никакого прогресса. Само собою разумеется, что успехи эти не так велики, чтобы ими гордиться или приходить от них в умиление ? lа Громека, но тем не менее их нельзя и отрицать, как это делает веселый журнал. Отчего общество не сделало больших успехов? Это другой вопрос. Веселому журналу, кажется, сдается, что вообще все «не по поступкам поступают», что совсем не туда смотрят, куда нужно смотреть, и потому он хает всякое движение. Это очень понятно. Самая суть здесь заключается в почве, существования которой не подозревает г. Антонович, а почва-то эта оказывается совершенно неспособною для питания иноземного растения. Конечно, такое положение очень неприятно и может довольно сильно вооружить против себя всех близких и далеких публицистов; но делать нечего, рано или поздно придется сказать, errare humanum est.
Нам кажется, что веселый журнал это уже, так сказать, осязает, и оттого у него с сугубою ожесточенностию развивается дух безграничного отрицания. Веселый журнал скучает, не видя вблизи красных дней, а мы, в простоте своей души, рады-радешеньки, что всем нам теперь живется легче и лучше, чем прежде, мы видим, что люди стали больше и зрелее думать и о своих делах, и о общественных; мы замечаем, что нравы понемногу смягчаются, взаимные отношения становятся честнее, что народ год от году будет счастливее, а нам только этого и нужно. Спросят нас: да как же и когда все это будет? Ответим: гораздо скорее и гораздо проще, естественнее и спокойнее разумным прогрессом и постепенными реформами, чем приложится к жизни хоть одна йота учения западных и русских теоретиков, дошедших уже до раскола и до взаимного непонимания друг друга. При таком положении Вавилонская башня не достроится.
Литература наша тоже обвиняется в неподвижности и застое. Пожалуй, тут есть своя доля правды, но правды не абсолютной, а относительной. Сравнивая нашу литературу с литературою некоторых западных государств, разумеется, мы не вправе сказать многого в пользу своей настоящей литературы; но, применяя к ней русскую литературу второй четверти настоящего столетия, мы должны сознаться, что мы все-таки идем вперед, а не назад. Число новых ученых сочинений в наши дни если не больше, то никак не меньше; периодическая литература проникнута реализмом и утилитарностью, что совершенно сообразно времени и обстоятельствам; в беллетристическом роде — талант за талантом, которыми веселый журнал нахвалиться не может; ну, и остроумных и приятных вещей тоже много. Конечно, Гоголь уже не живет, и потому в руках любопытного читателя нет его «Записок сумасшедшего», но есть другие милые вещи, например «Полемические красоты» г. Чернышевского и т. п. очень милые вещицы, позволяющие ожидать очень многого.
Иногда ведь в самом деле бывает весьма трудно порешить со многим старым. У общества есть свои предания и свои верования, с которыми ему тяжело расставаться и которые, с нашей точки зрения, насильно вырывать не следует. Игра слишком опасная. История обязывает честную литературу не забывать, что у самого либерализма есть разные приемы; что одни его приемы заслуживают всякого почтения, а другие возбуждают чувства совершенно противоположные и до такой степени неблаготворно действуют на массу, что она пугается красных дней, моля о спасении от либералов, которые тирански кладут каждую личную свободу на прокрустово ложе. В таких случаях обыкновенно последняя вещь бывает горчее первой. Кто сомневается в этом, тем советуем внимательно повторить историю последних событий во Франции. Это чтение бывает очень полезным для всех забывающих пословицу: «Не все то золото, что блестит», а забывчивость — одна из наших слабостей. Что до нас, то мы не увлекаемся доводами одного нашего журнала о бесполезности некоторых наук и особенно скорбим о недостатке в нашем обществе знакомства с историею человечества. История учит многому, она дает талисман, с которым можно узнавать «волка в одежде овчей», и она же, как сказочный столб, который стоял на распутье, объясняет, на каком свертке коня лишишься и на каком сам пропадешь. Невежество есть та страшная сила, от воспоминания о которой кровь останавливается в жилах и в сердце не остается никакого места для благодарности теоретикам, пришедшим к заключению, что знания портят человека.
С той точки зрения, с которой смотрит на вещи веселый журнал и его бледные и растрепанные сопутники, все представляется в каком-то или мрачном или смешном свете. В видах общей пользы позволительно желать веселому журналу (как выразился «Русский вестник») «отойти от полуслов и недомолвок и договориться до дела». «Вред монополии», рассмотренный и определенный в ноябрьской книжке «Русского вестника», в настоящем случае очень осязателен. Мы в постоянном убытке от безучастия веселого журнала в наших хлопотах и заботах, а участвовать в них ему, вероятно, не приходится, потому что все наши заботы, с его точки зрения, — одно толчение воды и малосмыслие.
<ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕ: ЕСТЬ ЛИ У НАС ПАРТИИ?>
С.-Петербург, воскресенье, 18-го марта 1862 г
Есть ли у нас партии? Полагают, что их нет и что они даже не могут организоваться в настоящее время. «Это совершенно невозможно, и об этом смешно думать», — говорит «Современная летопись» (см. № 9-й). «У нас еще нет политической жизни, — продолжает эта газета, — и она невозможна, пока народная жизнь организована сословным образом. Партии, как дело серьезное, о котором стоило бы говорить, могут организоваться только тогда, когда изменятся условия нашего общественного быта и вместо отдельных сословий и пород у нас разовьется общественная жизнь в естественном разнообразии общественных положений. Партии должны проходить через всю народную жизнь, соединять в себе людей всех общественных положений. Теперь у нас возможны только кружки и клики, и этого добра у нас слишком много. Думать об организации политических партий, прогрессивной и консервативной, при существовании сословий, при неравенстве гражданских прав, означало бы крайнее отсутствие политического смысла». Таково мнение одного из самых солидных русских журналов. Известный своими последними сочинениями московский профессор и публицист Борис Чичерин думает иначе. Ратуя за охранительные начала, он стоит и за консервативную партию, которая должна быть оппозициею для партии прогрессивной. Этот ученый пишет, что «если русское общество способно к самостоятельной деятельности, то из этой бродячей массы, в которой все ускользает из рук, должны выделиться различные направления — зародыш партий. Теперь настала для этого пора; теперь наше дело идет к тому внутреннему строению общества, без которого невозможна политическая жизнь». Вот положение, которое вызвано только что приведенным мнением «Русского вестника». Обстоятельства, при которых Россия имеет случай ближе познакомиться с образом мыслей и с направлением г. Чичерина, отвели ему в общественном мнении очень определенное положение. Насколько положение это нравится г. Чичерину и насколько оно соответствует его дальнейшим видам, мы определить не беремся: это его дело. Довольно знать, что с именем г. Чичерина для людей известного направления связано понятие, лишающее возможности давать его мнению какое бы то ни было значение в смысле главных интересов мыслящей русской партии. Однако мы считали бы себя подчиненными силе инерции, если бы стали отвергать основательность мысли г. Чичерина о том, что из русского общества «должны выделиться различные направления — зародыш партий. Теперь настала для этого пора; теперь наше дело идти к этому внутреннему строению общества, без которого невозможна политическая жизнь». Нам кажется, что г. Чичерин этими словами говорит дело и что «Русский вестник», к мнениям которого мы привыкли относиться со всегдашним уважением, несколько ошибается. Он, нам кажется, смешивает причину со следствием, и отсюда вытекает его разномыслие с г. Чичериным. Мы подчеркнули слово отсюда, потому что верим в неспособность редакции «Русского вестника» расходиться в мнениях только потому, что мнения эти выражены г. Чичериным. Об этом мы не хотим и думать, ибо такие воззрения свойственны не «Русскому вестнику», и потому-то нам очень интересно уяснить себе: действительно ли в России нет политических партий и они совершенно невозможны в настоящее время, или же «Русский вестник» ошибается?
Для этого нам прежде всего нужно условиться, что мы понимаем под словом партия. По русским корнесловам мы не скрываем происхождение слова партия, и безграмотный народ никогда его не произносит. Торговые люди говорят о партии досок, партии хлеба, партии рогатого скота и т. п. ассортиментах, но человечества на партии не делят. В законодательстве и разных официальных бумагах говорится о партиях рекрутских и ссыльно-каторжных; но о политических партиях никаких трактатов не находится. Слово партия, в политическом смысле, встречается только в литературе, да очень редко в разговорной речи того слоя русского общества, для которого русские ученые составляют, по немецким словарям, русский словарь иностранных слов, которые вошли или могут войти (?!) в состав русского языка. Из нескольких значений, которые имеет слово partie, при переводе его на русский язык, более всего идет к настоящему случаю принимать partie как часть целого, как сторону. Люди известной партии — сторонники известного убеждения, известных намерений. Итак, партии вовсе не сословия, и сословия никогда не могут соединить людей в партии, сделать их сторонниками известных политических стремлений. Г. Чичерин и его апологисты, отстаивая сословные начала и придавая им значение, которое они не имеют, остались верными своему частному помешательству, в силу которого на них приходится махнуть рукой. Но есть ли у нас известное политическое сторонничество (партии)? и возможно ли оно теперь, при существовании сословий и при отсутствии политического равноправия?
Несмотря на всю сословность и разноправность, разъедающие общественное единство в России, в обществе нашем без всякого труда можно заметить сторонников консерватизма и прогрессивного движения. Крестьянство, которое одно пользуется правом называться «русским народом», конечно, не делится ни на какие политические стороны; оно консервативно точно так же, как все купечество и значительное большинство духовенства. Первое, то есть крестьянство, консервативно просто, потому что для него не существует никаких политических вопросов и что, если в его памяти живы какие-либо политические события, то решение их давно отнесено к власти Божией, и они никогда не подвергаются критической оценке. Так будет еще очень долго, и г. Аксаков истопчет не одни подборы, пока глаза его увидят зеленые изумруды русских полей. Остальные консервативны не потому, что они консервативны по своей натуре, но потому, что их интересы тесно связаны с существующими порядками. Дворяне, разночинцы и мещане, словом, все те классы, от которых г. Аксаков и петербургские знатоки русской народности не ждут ничего доброго как от людей, растленных западной цивилизацией и не понимающих ни одной прелести ни отъемного, ни обычного права, не обладают таким табунным единомыслием, какое замечается у первых. И это очень понятно и очень естественно: эти растленные классы учатся и читают; кругозор их широк, и критические способности развиты весьма сильно. В этих классах в настоящее время есть не только консерваторы и прогрессисты, но и другие, более дробные подразделения. «Русский вестник» совершенно напрасно смеется над этими истами. Зародыши партий у нас есть, ибо у нас есть сторонники определенных стремлений. Это кажется так ясно, что не требует никаких доказательств. Но можно это и доказать. У нас есть «Русский вестник», «Современник». «Вестник промышленности» (был недавно), «Домашняя беседа», «Наше время» и «День».
У каждого из этих изданий есть довольно значительное число подписчиков, а еще больше читателей и почитателей. Каждый почитатель которого-нибудь из этих изданий есть сторонник его стремлений, а группа этих сторонников составляют партию учения, проводимого журналом. Умение воспитать сторонников своего убеждения и есть доказательство, что издание имеет право назвать себя журналом, проповедником известного учения, органом людей определенного направления. «Русский вестник», отрицающий возможность партий при существовании сословий, сам создал едва ли не самую сильную и не самую честную и разумную партию, представителей которой можно в наши дни встретить во всех тех слоях русского общества, которые не сидят на кованных сундуках и не живут для одного благоутробия. «Современник» читается всеми русскими пролетариями, а особенно офицерами и гимназистами. Все недоученое и самонадеянное — партия «Современника», все «апостолы невежества». «Вестник промышленности» — журнал, стоящий за охранительную систему в торговле; «Домашняя беседа», цинически профанирующая всякое благородное движение в обществе и литературе; «Наше время» и «День» — все они, при самых противоречивых стремлениях, встречают в обществе почитателей. Отчего же «Русскому вестнику» кажется, что «партий у нас нет и в зародыше», а кружки есть?
Где же видит «Русский вестник» эти кружки? Это иллюзия. Следы кружков у нас гораздо слабее и ничтожнее, чем в любой стране. В университетах, академиях, полках, в обществе чиновников, между самым духовенством нельзя заметить сплоченности кружков, а очень часто видно разнообразие стремлений, известное сторонничество. Оно иногда забывается, и корпоративный кружок заявляет одну мысль, настаивает на одном требовании; но это не доказывает, что у нас есть кружки, но нет партий. Корпоративные кружки, отстояв свои общие интересы, снова распадаются на партии, делаются сторонниками «Русского вестника» или «Современника». Все это в порядке вещей. Сторонники разных стремлений еще не раз забудут всю разницу своих убеждений и сольют свои силы воедино; но затем все они снова распадутся и пойдут к своему развитию, в духе своей партии.
У нас есть не только зародыши партий, но и самые партии. Они слабо заявляют о себе, потому что еще относительно слабы, но слабый ребенок все-таки ребенок, и если в среде, его окружающей, есть элементы, нужные для развития его организма, то он вырастет и возмужает. Очень справедливо, что политическая жизнь создает партии, но едва ли менее справедливо и то, что партии создают политические события и политическую жизнь точно так, как философы создавали школы, изменявшие человеческие отношения народов.
По нашему мнению, г. Чичерин прав, говоря, что «теперь из русского общества должны выделиться различные направления — зародыши партий. Теперь настала для этого пора; теперь наше дело идти к тому внутреннему строению общества, без которого невозможна политическая жизнь» (курсив подлин<ника>). Пусть сторонники прогресса и охранительных начал выходят в одинаково просторном и удобном к ратоборству облачении, пусть каждый из них берет то оружие, которое ему сподручнее. Чего опасается «Русский вестник»? Он боится, что партии «не организованы», что они «могут организоваться только тогда, когда изменятся условия нашего общественного быта». Все это правда; но нельзя казакам с своим иррегулярным строем сражаться с французскими гренадерами, а с башибузуками очень можно. Большой разницы в степени «организации» не будет; иначе когда же это они организуются? После «изменения условий общественного быта»? Прекрасно! А когда этот быт изменится? Нет, «Русский вестник», уж лучше дайте партиям создаваться тогда, когда они создаются, и не отрицайте их существования, доказываемого собственным вашим существованием, в то время когда даровитая редакция «Отечественных записок», при огромном интересе печатаемых ею статей, не завербовала себе ни одного сторонника, ибо еще ни один смертный не может постичь: чего желают гг. Краевский и Дудышкин вкупе с лицами, разделяющими их труды по редакции. Мы не случайно сравнили наши публичные органы с школами древних философов. Те из этих органов, которые умеют пропагандировать свое учение, непременно имеют своих сторонников и тем самым свидетельствуют о существовании в нашем обществе партийных начал, причина крайнего неразвития которых лежит не в сословном разделении, а совершенно в других причинах.
<ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕ
— ОКОНЧАНИЕ 60-ЛЕТНЕГО СРОКА ПРИВИЛЕГИЙ РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКОЙ КОМПАНИИ
ОБЗОР АМЕРИКАНСКИХ КОЛОНИЙ: ЛЮДИ, СТРАНА, БОГАТСТВА, НРАВЫ И ПРОЧ. ЧТО НУЖНО ДЛЯ ВОЗЗВАНИЯ НАШИХ КОЛОНИЙ К НОВОЙ ЖИЗНИ?>
С.-Петербург, суббота, 17-го февраля 1862 г
Поговорим о самом малоизвестном и отдаленном от нас русском крае, о русских американских колониях. Земля и воды, принадлежащие русским в Северной Америке, очень мало знакомы пребывающей там более 60 лет русской американской компании, а нам они почти совсем неизвестны. О жителях же этой страны мы знаем, кажется, гораздо менее, чем о жителях планет. По крайней мере, о последних иногда случается слышать в русском обществе какое-нибудь замысловатое рассуждение, а о жителях русской Америки — никогда и ничего. То же самое было и в Англии, и в Голландии, и в Испании с их отдаленными колониями, пока этими колониями управляли торговые компании, вроде нашей Российско-американской. Примеры эти мы приводим, желая показать ими, что наша Российско-американская компания ничем не грешнее разных иностранных торговых компаний, имеющих назначение своею миссиею цивилизовать диких инородцев, наживать капиталы и укреплять в новом крае владычество метрополии. В существе все эти компании действовали одинаково, то есть они употребляли самые энергические меры к извлечению из предоставленной им страны и труда обитающих в ней дикарей возможно большего богатства в возможно кратчайший срок. Об укреплении владычества метрополии они заботились настолько, насколько это было необходимо в видах их торговых интересов, а для цивилизации эксплуатируемых ими дикарей сначала употребляли разные берейторские приемы, а после, когда часть дикарей стала ходить и под седлом и в шорах, они ограничивались внешним попечением о их духовном и нравственном развитии. Так, они заводили школы, в которых учеников было очень мало, а ученья еще менее; крестили диких с помощью ничтожных подарков, на которые так падки младенствующие инородцы; посылали к ним проповедников, которых дикари не понимали и которые сами не понимали дикарей и затем доставляли метрополии красноречивые отчеты с описанием благоденствия отдаленной территории и о быстрых успехах там цивилизации. Отчетам этим везде верили довольно долго, а если и были скептики, сомневавшиеся в их справедливости, то компании всегда имели довольно средств опровергать эти сомнения и получать себе новые привилегии, дававшие им особенные права в стране цивилизуемых ими дикарей. Все торговые компании, как и все торговые люди, постоянно облекали свои хозяйственные распоряжения самою тщательною таинственностью, составляющею как бы принцип торговых операций. Без такой таинственности компании никак не могли обойтись. Во-первых, она закрывала от метрополии истинные богатства территории и, что всего важнее, устраняла возможность критической оценки мер, содействующих успехам компании, а меры эти сплошь и рядом были таковы, что компания, знающая господствующие взгляды своих соотечественников, не могла ожидать за них ничего, кроме порицания. Порицания же своих действий, конечно, не желала ни одна компания и, боясь обнаружить их, оставляла метрополию в самом глубоком неведении обо всем, касающемся территории. Наша российско-американская компания осталась верною этому принципу других европейских торговых компаний, хозяйничавших в Индии и на материке Нового Света.
