Если же и бывает иногда не так, то это только там, где правые не имеют физической возможности достаточным образом высказаться и проявить свои истинные убеждения, где грубая физическая сила сковывает силы нравственные и где преобладает не закон и право, а произвол и насилие. Недаром каждый человек наделен совестью. Как бы ни была она подавлена в нем, но она покидает его только с жизнью. Совесть же человека, как известно, всегда говорит и стоит за истинное и правое и допускает человека увлекаться ложным и неправым только тогда, когда уму его недоступно почему-либо в надлежащей степени истинное и правое. Вот почему, между прочим, неосновательно мнение тех, которые думают, что человечество вырождается физически и нравственно. Это могло бы быть только в таком случае, если б совесть не была присуща каждому человеку. Вот почему неосновательно и опасение, что превратное толкование бюджета теми или другими лицами только повредит нашему финансовому положению, а не улучшит его. Подобное опасение могло бы быть серьезным только в таком случае, если б у нас ни между публицистами, ни между членами министерства финансов и другими лицами не было ни одного человека, который бы, посредством печатной речи, мог разъяснить нашему обществу, как должно смотреть на ту или другую бюджетную цифру, как поставить и разрешить тот или другой финансовый вопрос, и т. п. Но, слава Богу! у нас найдется не один такой человек, лучшим доказательством чему служит приведенное в исполнение намерение правительства опубликовать бюджет!
Эта мудрая правительственная мера окажет не одно благодеяние нашему обществу. Она послужит, между прочим, к тому, что мы лучше прежнего будем сознавать как наши средства, так и наши слабые стороны в деле обсуждения общественных вопросов, а такое сознание поведет, между прочим, к тому, что мы станем менее говорить и более рассуждать, менее мечтать и более учиться.
Она принесет и ту пользу, что увеличит число основательных и уменьшит число неосновательных надежд о нашем будущем. Она будет содействовать распространению в нашем обществе сознания, что общественными вопросами шутить нельзя, что следует приступать к ним осторожно, разрешать не слишком скоро и нетерпеливо, уважать права всех и каждого, не пренебрегать исторически необходимыми явлениями и т. п.
Что же касается опасения, будто литература наша может не проявить себя достойным образом при обсуждении бюджета, то и это опасение неосновательно. До сих пор и наша литература, подобно остальным литературам в мире, содействовала, а не противодействовала правильному разрешению общественных вопросов, и если содействие ее не всегда оказывалось достаточным, то это не по ее вине, а по причинам всем известным. Каждая литература тем достойнее представляет собой, в значительной степени, общество, чем образованнее само общество, ибо и литература нуждается в средствах к существованию, а такие средства даются ей обществом. Притом каждая литература тем лучше и тем более служит общественным целям, чем более она имеет возможности заниматься общественными интересами и обсуждать общественные вопросы. Опубликование бюджета расширит сферу деятельности нашей литературы, увеличит количество ее положительных прав и нравственных обязанностей, а потому и внесет в нее новый и благотворный элемент, отчего и сама она выиграет в достоинстве, и обществу нашему принесет не одну, и притом более или менее значительную, пользу своим усиленным участием в разрешении общественных вопросов. Говорят, что в нашей литературе много пустячков, много фейерверков, не всегда даже и мищурно блестящих, и т. п. Правда! Но в какой литературе нет всего этого? Мало того: в какой литературе их не более, чем в нашей? А разве оттого, что и в них много пустячков и т. п., литературы английская, германская и некоторые другие подвергаются серьезным осуждениям и опасностям за разные более или менее ничтожные и безрезультатные выходки, фейерверки, каковы все литературные выходки и фейерверки? Подвергать их за это осуждению не значило ли бы то же, что считать театры явлением вредным для общества потому только, что на них вместе с гениальными операми, комедиями и драмами представляются и ничтожные водевильчики и иногда крайне нелепые фарсы? К чему такая нетерпимость, и не вреднее ли она всего того, что могли бы причинить вредного человечеству все литературы, вместе взятые, если б прямым назначением их было творить только зло и противодействовать всему благому и полезному?
Как человека нравственно облагораживает и возвышает только каждое приобретение нового, законного права, так и литературу нравственно возвышает и облагораживает только каждое расширение сферы ее серьезной деятельности. Литература наша доказывает собой, своей историей это правило. Она докажет это и разбором бюджета. Она поняла значение крестьянского вопроса и если не вполне высказалась о нем, то это зависело не от нее; но зато, если некоторые стороны этого вопроса не разрешены еще окончательно и продолжают разрешаться только путем практическим, без помощи предварительного теоретического разрешения их в литературе, то это происходит частию оттого, что всестороннее разрешение подобных вопросов требует всегда немало времени, а частию и оттого, что участие нашей литературы в этом вопросе было недостаточное, неполное, хотя она и питала к нему самое полное, самое живое сочувствие. Поймет и оценит наша литература и дело о бюджете, и нет никакого сомнения, что не одну более или менее важную услугу окажет она нашей финансовой администрации своим обсуждением финансовых вопросов и своим разъяснением общеполезных мер, которые почтет нужным принять эта администрация по опубликовании бюджета.
Итак, только к устранению недоразумений и превратных голословных толкований о наших государственно-финансовых делах поведет опубликование бюджета и серьезное обсуждение его в литературе, а там, где менее недоразумений и превратных голословных толкований, там более ясности в понимании сил и средств к выходу из затруднительного положения, там более и светлых упований, и чистых надежд, а где более таких надежд и упований, там менее жалоб и стонов, там общество рассудительнее и основательнее в обсуждении своих интересов; там менее неразумной ломки и более разумной, мирной и правомерной перестройки, требуемой опытом и сознанием общественной пользы; там общество способнее содействовать правительству в достижении общественных целей; там и люди лучше, если не по природе, то по взгляду на вещи и образу действий; там жизнь и разумнее, и теплее, и легче; там более честного труда, основательных сведений, искренних благословений…
* * *
Крепостное право, откупа и взяточничество — вот три смертных греха нашей общественной жизни, так долго мешавшие нравственному возрождению России и развитию ее экономического быта. Падение первых двух нанесет сильный удар и последнему; одному ему не устоять против успехов просвещения и гласности. Под взяточничеством мы разумеем все те незаконные поборы, какие взимаются общественными служителями нашего обширного отечества в свою пользу на основании их официального положения. Приблизительное определение суммы этих поборов и насколько они содействуют вздорожанию тех или других предметов и противодействуют сбережениям и образованию небольших капиталов, может составить любопытную политико-экономическую задачу. 1861 г. был свидетелем уничтожения крепостного права. С 1-го января 1863 решено покончить и с откупами, которые своим губительным влиянием на здоровье и нравственность народа едва ли менее причиняли России зла, чем крепостное право. Безнравственность их последствий отражалась на народе. При откупах трезвость и умственное развитие народа были немыслимы. А корчемство, драки, убийства, взяточничество, воровство, подкупы, всевозможные притеснения и мошенничества, даже в самой столице кабаки, присвоивающие себе права неприкосновенности средневековых азилиумов, и т. д., и т. д.? Чтоб избавиться от подобных последствий, лучше пожертвовать половиною откупных доходов. Не так сильно самые рьяные крепостники были до последней минуты уверены, что не посмеют коснуться их прав, как уверены некоторые откупщики, что без них еще не обойдется дело. Как те стращали, что мы останемся без хлеба, так эти стращают огромным недобором откупной суммы. Но как ошиблись одни, так, вероятно, ошибутся и другие. Да если даже и случится какой недобор по этой статье государственных доходов, то беда еще невелика: трезвый скорее пьяного может не тем, так другим доставить доход государству.
При предстоящем окончании откупной карьеры считаем нелишним сказать несколько слов об откупщиках. Прежде всего поражает в этом классе людей то, что между ними, несмотря на огромные капиталы, которые они наживали, почти не существует родовых богачей. Проклятые деньги, как выражается Фредерик Бастия, превращаются в прах, если не в руках их самих, то наверно в руках детей их. Где богатство Голиковых, Бородиных, Злобиных, Кузиных и множества других откупных миллионеров, возбуждавших некогда зависть в современниках своими богатствами и роскошною жизнью? Остается только одно темное предание об этих мастадонах откупного мира. Для настоящего поколения откупных крезов и их потомков правительство делает истинное благодеяние, уничтожая откупную систему. Мы уверены, что как большинство помещиков, несмотря на затруднительное положение, в каком они находятся, ни за что не желают возвратиться к прежнему крепостному праву, точно так же и откупщики сознают впоследствии свою собственную пользу от уничтожения откупов. Если они не сумеют избрать себе новой, хотя, может быть, и менее прибыльной, зато и менее рискованной и более почетной карьеры, то виноваты будут сами. При их огромных средствах промышленное положение России представляет им обширное поприще. Мануфактурная и заводская промышленность, торговое и банкирское дело только ожидают сильных деятелей, чтоб, при знании и средствах, доставить им если не случаи к быстрому обогащению, то более верный доход, честное и полезное занятие и почетное положение в свете. Тем, кому дороги дети и свое имя, следует еще при жизни своей позаботиться о приискании себе и им нового занятия. Оставить детям одно богатство, как бы оно огромно ни было, и не приучить их к какому-либо полезному занятию, которое дало бы им возможность быть не одними только потребителями капиталов, не есть еще добросовестно исполнить долг отца и гражданина. Это то же, что обречь своих детей на верное разорение. Из наблюдений ежедневной жизни мы убеждаемся, что легче бедняку составить себе состояние, чем сыну богача, привыкшему только тратить, сохранить свои наследственные миллионы. Еврейский откупной элемент, по-видимому, вполне сознает это и уже начал прокладывать себе дорогу на коммерческом поприще. Мы уверены, что он не замедлит занять видное место в нашей финансовой аристократии и на бирже, а с тем вместе и в обществе, как это мы видим за границей. Финансовый мир произвел не одну замечательную политическую личность. Казимиры Перье, Фульды, Беринги, Гладстоны замечательны не одними своими богатствами. Даже личностям, начинавшим свое поприще с нашей петербургской биржи, удавалось делать замечательную политическую карьеру. Покойный Паулет Томсон, бывший некогда на конторе здешнего дома Томсона Бонара и K°, впоследствии сделался председателем торговой палаты (President of the board of trade); а когда смерть помешала талантливому аристократу, лорду Доргаму, успокоить и преобразовать Канаду, был назначен на его место генерал-губернатором, чтоб покончить это трудное дело. Коммерческая карьера, заставляя зорко следить за всеми событиями торговли и политики, сталкивая ежедневно по делам с множеством разнородных личностей, чрезвычайно как способствует к развитию способностей и приобретению практического взгляда на людей и события. Нет сомнения, что если так благополучно начатое перерождение России продолжится, то большое значение будут иметь и у нас подобные личности.
Неудачные попытки вроде бывшей сальной спекуляции не должны пугать наших откупных богачей. Сальная спекуляция имела своей целью то же, что и откупа, — монополию и, как надо было ожидать, не могла выдержать на свободном рынке Англии и лопнула, наказав участников, как слышно, миллиона на два рублей серебром. Это может послужить только полезным уроком для других; точно так же, как промышленные попытки вроде «Сельского хозяина» остались, вероятно, не без благих последствий для их участников, доказав им, что для какого-либо промышленного успеха недостаточно знания одной только откупной грамоты. Чтоб создать торговый или банкирский дом, надо начать исподволь, приискав опытных сотрудников, и заинтересовать их в деле, в течение нескольких лет составить себе европейскую известность, как относительно ведения дел, так и денежных средств. В коммерции кредит и репутация дома зависят не столько от его богатства, как от образа его действий. Мы уверены, что если бы любой из наших известных откупных богачей явился вдруг на биржу и предложил свою трату на первого заграничного банкира, то из ста ремитентов едва нашелся бы один, который решился бы взять ее. Будучи мало знакомы с откупными личностями, мы не можем судить, найдутся ли между ними люди, которые были бы способны, подобно их еврейским собратам, к основанию чисто русских торговых или банкирских домов, и есть ли хоть один между ними, который был так дальновиден, что позаботился дать хорошее коммерческое образование своим детям; но от души желаем, чтоб нашлись такие личности. Более почетной и прибыльной карьеры они наверно не найдут. Они могли бы также положить основание внутренним банкирским домам, на манер английских, и, сосредоточив в своих руках все платежи и получения, сократить необходимость в средствах мены. Тогда и мы сказали бы с Байроном, что у нас есть свои Jew Rothschild and his christian brother Baring.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 2-го МАЯ
Г. Некрасов, взявший темою для своей новой поэмы задачу: «Кому хорошо живется на Руси», по всей вероятности, заставит читателей долго еще ждать ее решения. Общество пока узнало от поэта, что положение русского православного священника, составлявшее для крестьян во время их крепостной зависимости предмет зависти, теперь даже для крестьян представляется весьма незавидным. Следующий случай с одним из русских ученых техников и механиков, которые, как все твердят, составляют теперь для нашего отечества предмет первейшей необходимости и должны бы носиться на руках, показывает, что и нашим русским технологам не особенно везет на Руси.
В редакцию доставлена засвидетельствованная законным порядком копия с приговора мирового судьи Жиздринского уезда, г. Дмоховского, по делу: «О нанесении оскорбления на словах и действием французским подданным Виктором Жозефом Фежером кандидату С.-Петербургского университета Владимиру Александровичу Лебедеву». Вот этот документ, который мы печатаем с буквальною точностию, в надежде, что он послужит при случае поучительным уроком для многих русских и особенно нерусских людей:
«21 марта 1869 года кандидат императорского С.-Петербургского университета, Вл. Ал. Лебедев, словесно заявил мировому судье, что этого же числа, около двух часов пополудни, французский подданный Фежер нанес ему оскорбление словами, произнося бранные, к нему, г. Лебедеву, относящиеся слова, нанес ему оскорбление действием и нанес ему побои. Все это произошло в селе Людинове, в доме г. Мальцова. Объяснив все сие, г. Лебедев просит поступить с г. Фежером по закону, ведя дело в порядке уголовного судопроизводства. Так как обвиняемый и некоторые свидетели не могут объясняться на русском языке, то на судоговорение был вызван переводчиком г. Бер. На судоговорении 25 марта (значит — в праздник Благовещения? Зачем это?) г. Лебедев, обвиняя г. Фежера в нанесении ему: 1) оскорбления словами, 2) оскорбления действием, 3) в употреблении над ним г. Фежером насилия, просит поступить с ним по ст. 131, 135 и 142 устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями. При сем обратил внимание на то, что все эти противозаконные действия Фежером произведены в многолюдном собрании и с обдуманным намерением и прекращены не по воле Фежера, а вследствие посторонней помощи, а посему просит принять во внимание 14 и 16 статьи улож<ения> о наказ<аниях>, налагаемых мировыми судьями. Обвиняемый, французский подданный В. Ж. Фежер, временно пребывающий в с. Людинове на службе у г. Мальцова, не признал себя виновным в тех проступках, в которых его обвиняет г. Лебедев; напротив, он считает г. Лебедева виноватым. Свидетели, на которых сослался г. Лебедев, спрошенные по этому делу под присягою, показали: Михаил Калинин Смелов, Федор Гаврилов Бурылев и Дмитрий Иванов Юрков, что в чертежной г. Фежер и г. Лебедев разговаривали между собою по-французски, на языке для свидетелей непонятном, затем г. Фежер схватил Лебедева за шею, ударил его по щеке и потащил к двери. Юрков и Смелов еще видели, как Фежер с Лебедевым повалились у двери и Фежер сидел на лежащем Лебедеве. Эти же все трое свидетелей, а также и спрошенный под присягою Терехов, видели, как госпожа Фежер оттащила своего мужа от Лебедева; Фежер, удерживаемый, два раза порывался опять к Лебедеву и говорил что-то по-французски. Все это происшествие, по показанию Смелова и Бурылева, г. Лебедев засвидетельствовал им и показал на шее у себя шрам; шрам был красный. Свидетель Шевалье, как католик, спрошенный с обязательством показывать, как под присягою, показал: занимался с Лебедевым в чертежной, когда пришел Фежер и заметил Лебедеву, что он занимается не тем, чем приказал ему Мальцов, на что Лебедев отвечал, что он исполняет приказание генерала. При этом произошел между ними спор, в котором Фежер требовал, чтобы Лебедев занимался чертежами по котельной, от чего Лебедев положительно отказался, говоря, что это противоречит его убеждениям. Тогда Фежер сказал ему, что он, вероятно, плохо говорит на французском языке или не знает, что говорит. Когда Лебедев ответил, что очень хорошо знает, что говорит, Фежер вывел (?!) его к двери; первого движения Фежера он, Шевалье, не видал, но когда он подвел (?!) его к двери, которая была затворена, то вышло от этого столкновение (каким образом?) и оба упали (мудрено!?); г. Фежер называл Лебедева „уличным мальчишкою“ и „повесою“; он не видал, чтобы Фежер наносил удары Лебедеву; ссора кончилась тем, что жена г. Фежера оттащила своего мужа в то время, когда Лебедев лежал под Фежером. На вопросы Лебедева Шевалье ответил, что не слыхал, чтобы Фежер называл Лебедева „канальею“ и обещал дать пощечину, потому что был сильно взволнован происшедшею ссорою. После того, как жена Фежера оттащила своего мужа, г. Фежер продолжал оскорблять Лебедева бранными словами, которые в подробности он забыл; при этом Лебедев говорил, что будет жаловаться мировому судье; он видел, что госпожа Фежер удерживала своего мужа. Что было после того, он ничего не помнит; Лебедев показывал после того шрам на шее, который мог произойти (?!) от тесного воротника рубашки; щеки же Лебедев не показывал. Г. Гинион, спрошенный на том же основании, показал, что он не присутствовал в бюро во время ссоры Лебедева с Фежером, потому ничего не знает, что происходило там; он слышал недели за две до ссоры, что Лебедев говорил Фежеру: „Вы не знаете азбуки“. Г. Мейер показал, что, занимаясь через комнату от той, в которой происходила ссора, он слышал только отдельные выражения, так, например, Фежер назвал Лебедева „повесою“, потом был шум и говорили друг другу: „Вы ничего не знаете“, но, кто говорил, не знает; Лебедев чрез полтора часа, по крайней мере, показывал ему шрам, величиною в вершок, красного цвета. Терехов и Евтеев, спрошенные под присягою, показали, что они занимались в соседней комнате с тою, где произошла ссора, и первый — Терехов, войдя, увидал Лебедева лежащего на полу, и на нем сидел г. Фежер, а второй — Евтеев видал, как г-жа Фежер тащила мужа своего за руку.
В оправдание свое г. Фежер объяснил, что начальником в бюро он и что он имел право указывать г. Лебедеву, какими чертежами ему заниматься. Когда Лебедев по поводу чертежей затеял с ним спор, то он приказывал ему удалиться, когда же он не послушал его, то он Лебедева взял за бока и повел (за бока?) к двери. В это время Лебедев хотел схватить его за горло, и когда он, удерживая Лебедева за руки, подвел к двери, то оба оступились (?!) и упали, и он на Лебедева повалился, тут прибежала его жена и увела (?!) с собою.
Усматривая из обстоятельств этого дела, что свидетельскими показаниями: Смелова, Бурылева и Юркова Фежер изобличается: 1) в нанесении оскорбления действием г. Лебедеву ударом его по щеке (ст. 133, 134 и 135 уст<ава> о нак<азаниях>, налаг<аемых> мир<овыми> судьями), 2) и в сжатии шеи г. Лебедева, чрез что у него образовалось лентовидное на шее пятно, что удостоверяется свидетельством доктора Баукгазе (ст. 142); 3) свидетельскими показаниями гг. Шевалье и Мейера, г. Фежер изобличается в нанесении г. Лебедеву оскорбления словами: „уличный мальчишка“ и „повеса“ (ст. 130 и 131); 4) в деле нет (?!) данных к обвинению г. Фежера в употреблении насилия над г. Лебедевым; обращаясь затем к рассмотрению тех обстоятельств, которыми сопровождались действия Фежера, для определения меры наказания, то из них можно вывести следующие заключения: 1) г. Фежером было нанесено оскорбление Лебедеву без заранее обдуманного намерения; 2) оскорбление нанесено Фежером в многолюдном собрании лицу, которое по своим служебным отношениям имеет право на особое уважение со стороны Фежера; 3) обида нанесена г. Лебедеву без всякого с его стороны повода; 4) побои, нанесенные г. Лебедеву, по свидетельству врача, относятся к разряду легких. По всем этим уважениям и на основании 119 ст<атьи> уст<ава> угол<овного> судопр<оизводства>, 170 ст. уложения о наказаниях (изд. 1867 г.) и 16, 135 и 142 ст. уст<ава> о нак<азаниях>, нал<агаемых> мир<овыми> суд<ьями>, в 25 день марта 1869 г. приговорил: признав французского подданного Виктора Ж. Фежера виновным в нанесении оскорбления словами, действием и в сжатии шеи кандидату университета Лебедеву, подвергнуть его аресту на один месяц и две недели. Впредь до того времени, пока приговор войдет в законную силу, потребовать от г. Фежера (на основ<ании> 1 пункт<а> 77 ст<атьи> уст<ава> угол<овного> судопр<оизводства>) поручительства в том, что он с места жительства не отлучится или что он от явки в суд уклоняться не будет. Приговор неокончательный и может быть обжалован в течение двухнедельного срока (на осн. 147 ст. уст. угол. судопр.) в апелляционном порядке. Мировой судья Дмоховский». (Приложена печать.)
Случай с г. Лебедевым поучителен во многих отношениях, и протокол мирового судьи знакомит нас, без сомнения, далеко не со всеми подробностями ссоры, и именно не знакомит с взаимными отношениями служивших на одном заводе французского и русского механиков, а между тем эти подробности в глазах русского общества и русского публициста могут иметь особенный интерес. С некоторыми из них мы впоследствии познакомим читателей, а теперь пока остановимся на том, что мы находим в протоколе, то есть на судебно-юридической стороне события.
Здесь прежде всего поражает нас разница в показаниях свидетелей: русских и иностранцев. Русские свидетели Юрков, Бурылев и Смелов под присягою показывают, что они не знают, ругал ли Фежер Лебедева бранными словами, потому что они не знают французского языка, но видели, как Фежер схватил Лебедева за шею, как ударил его по щеке, как потащил его к двери, как он лежал на повалившемся или на поваленном Лебедеве, как жена оттащила Фежера, который и после два раза порывался схватиться с Лебедевым, и видели потом на шее Лебедева красный шрам. По показанию французского свидетеля Шевалье, который показывал без присяги и который находился в той же комнате, где была ссора, выходит, что Фежер ругал Лебедева, что он «вывел его к двери», а не «потащил», что «первого движения Фежера» (то есть сжатия шеи Лебедева и пощечины) он не видал, что от затворенной двери «вышло столкновение, и оба упали», но упали, однако же, так, что Лебедев не вставал, потому что на нем сидел Фежер, а Фежер не вставал потому, что сидел на Лебедеве, и сидел, пока жена не оттащила его, что жена и после удерживала Фежера, что красное пятно на шее, которое Лебедев показывал ему, «могло произойти от тесного воротника рубашки» (в таком случае оно должно было быть под воротником рубашки), что другого он не слыхал и не помнит, «потому что был сильно взволнован произошедшею ссорою». Показания двоих других иноземных свидетелей, которые не находились в этой комнате, еще бледнее, что и естественно. Оправдание самого Фежера представляет в своем роде образчик: он говорил, что в бюро начальником он, Фежер, и что потому… он взял Лебедева за бока и повел его к двери (интересный способ ведение за бока — тут прямое насильственное тащение, как и называли этот способ русские свидетели), что в это время Лебедев хотел схватить его за горло, и когда он, уже держа за руки, подвел его к двери, то оба они оступились и упали — Лебедев вниз, он наверх, что тут прибежала жена и увела (не оттащила, как уверяли русские свидетели и даже француз Шевалье, а увела с собою), куда увела? В другую комнату? Но и Шевалье говорит, что Фежер и после продолжал оскорблять Лебедева бранными словами и что жена удерживала своего мужа.
Мировому судье, при такой разнице свидетельских показаний, оставалось следовать в своем приговоре более вероятным и естественным показаниям русских свидетелей, и он, к чести своего судейского звания, это сделал смело и решительно. Он, как мы видели, признал за доказанные факты и пощечину, и сжатие шеи Лебедеву, и побои, словом, признал нанесение обиды действием — «притом в многолюдном собрании и лицу, имеющему право на особое уважение» (ст. 135), — преступление, за которое виновные подвергаются аресту не свыше трех месяцев, но он уменьшил арест наполовину. Он не признал в преступлении заранее обдуманного намерения, хотя Лебедев в своем апелляционном отзыве в Жиздринский мировой съезд, напротив, доказывает, что все действия Фежера произведены с заранее обдуманным намерением («Деят<ельность>» № 68). Он затем не нашел в деле данных к обвинению Фежера в употреблении насилия над Лебедевым, хотя сам же обосновывает свой приговор на 142 статье, в которой определяется наказание за самоуправство и за употребление насилия. Может быть, обдуманного заранее намерения совершить преступление в том виде, в каком оно совершено, у Фежера и не было: но неужели сжатие шеи, пощечина, «выведение за бока к двери» и потом сидение на поваленном или повалившемся Лебедеве не «насилие»? Что тогда разуметь под именем «насилия»?
Правда, кассационный департамент сената (решение 1867 г. № 469) отличает некоторые обиды действием от насилия, когда говорит: «Хотя обида действием совершается „большею частию“ посредством насилия, но очевидно, что, когда таким действием выражается преимущественно не намерение оскорбить или оказать презрение к личности, а самоуправное мщение посредством какого-либо телесного повреждения, не имеющего, впрочем, свойства тяжких побоев, ран или увечья, то и наказание должно быть определено по главному характеру действия». Но это толкование закона едва ли может быть приложено к преступлению Фежера. Его пощечина, сжатие им шеи Лебедева, его сидение на нем предшествовались и сопровождались ругательными словами: «уличный мальчишка», «повеса», в которых он весьма недвусмысленно выразил свое французско-начальническое презрение к личности обиженного русского техника, — презрение, которым преисполнена была его горделивая заморская душа, возмутившаяся оказанным ей в присутствии других русских работников неповиновением его quasi
— подчиненного русского, обстоятельство, на которое указывал и сам подсудимый в своем нелепом оправдании.
Но, помимо этого упущения, мы не можем не выразить своего искреннего удовольствия решением мирового судьи Дмоховского и вообще благодарности Верховному Законодателю, давшему нашим техникам и мастерам, которые на наших фабриках и заводах представляют большею частию только страдательные силы и держатся в черном теле, средства в новых судах отыскивать кровные свои обиды на таких «цивилизованных» заезжих самоуправцах, как Фежер. Бог знает, скоро ли и чем бы кончился подобный иск на строптивого иноземца при прежнем порядке нашего судопроизводства? Но здесь мы уже подходим к новой интересной стороне печального казуса с русским технологом Лебедевым, — к стороне неюридической, именно к зависимому положению наших рабочих сил, хотя бы и образованных и ученых, и наших лучших фабрик и заводов от иностранцев. Рассматриваемый предмет является нам в новом, еще более интересном, экономическом свете, и рассмотрение оного при этом освещении мы отложим до следующей статьи, которая покажет, что даже образованным нашим техникам, не говорим уже о простых чернорабочих, на Руси живется зачастую не особенно хорошо.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 8-го МАЯ
В Калужской и смежных с нею губерниях есть богатейшее имение С. И. Мальцова — верст на 100 в длину и верст на 50 в ширину — в целом составе своем представляющее в некотором роде русский Манчестер: здесь разных заводов и фабрик, принадлежащих владельцу, до 20; здесь проложены шоссейные дороги, по реке ходят принадлежащие ему пароходы, есть свои больницы, аптеки, школы, есть в обращении даже свои, отдельные от государственных, бумажные деньги; здесь добывается чугунная руда, которая обращается здесь же в железо и сталь. Работают на заводах главным образом бывшие крестьяне владельца, который сам за всем наблюдает и во все входит. Имение это представляет из себя некоторым образом одну огромную практическую школу, в которой русские люди, работая, учатся разного рода ремеслам. И по внешнему виду, и по идее, которую преследует нынешний владелец, — поднять и развить в своем мнении русскую промышленность, имение С. И. Мальцова представляет отрадное зрелище в настоящем и еще больше обещает в будущем, потому что хозяин не щадит ни личных трудов, ни денежных жертв на осуществление патриотической цели. На одном из заводов С. И. Мальцова — Людиновском, железопрокатном и механическом, служили вместе известные уже читателю француз Фежер и русский технолог Лебедев; здесь же первый нанес последнему оскорбление словами и действием, о котором мы говорили в одном из предыдущих нумеров газеты (№ 117); здесь же работались и работаются те сто паровозов и две тысячи вагонов, заказ на которые С. И. Мальцов год назад получил от правительства.
