В духе почтения к прямым и истым героям страны воспитываются новые герои, а в шуме, поднимаемом в честь эфемерных блягеров, множатся только блягеры, в которых и без того нет недостатка во Франции (а к нам это и вовсе не относится, потому что мы — особая статья: чужие земли стоят похвальбою, а наша хайкою крепка).
* * *
Что могло выясниться среди всей этой суеты, среди всего этого крика и шума, это одно, что французы, как их ни дрессируют, все-таки настолько не забыли еще своего прошедшего, что человеку, который там, в этих кружевных Тюльери, сидит и, перебирая из руки в руку возжи, поверяет: крепки ли они и как бы какая не лопнула, до гроба своего не видеть вожделенного покоя. Шапка святых и грешных Людовигов (Лудовиков) должна подчас давить на мозг сильнее, чем шапка Мономаха, давившая череп хитрого Бориса. Потомство! Потомство!.. все надежды, все упования, как и все оправдания нынешнего императора французов, если он может где искать их, то это в потомстве, но, кто бы что ни говорил и как бы улегшиеся со временем страсти ни открыли доступа к правильному обсуждению всей деятельности Наполеона III, его цезаристские идеалы и стремления, конечно, не выдержат и самой бесстрастной критики и никогда не укрепят любви за его ближайшим потомком.
Да, бедный этот юноша; да, бедный этот принц, — любопытен и страшен его гороскоп! Вот тот, кто один из всех, чающих венца, может, вероятно, ничего не преувеличив, сказать: «От юности моея мнози борят мя страсти!»
* * *
Из лиц, принимавших участие в избирательных волнениях, самым типичным и потому самым интересным для постороннего наблюдателя является парижский petit bourgeois, этот мелкий собственник, постоянно трусящий революции и между тем постоянно готовый принять в ней участие. У мелкого парижского буржуа свое собственное миросозерцание, центром которого, конечно, он считает Париж. Как могут люди жить не в Париже или, по крайней мере, не во Франции, этого petit bourgeois не может понять. Определенных политических убеждений у него тоже почти нет; он думает то, что думает его журнал, а его журнал — это тот листок, который он прочитает последним. Во время избирательных собраний petit bourgeois, — этот маленький скаредник, маленький фанфарон, маленький повеса и непременно трусишка за свою propri?t?
и азартный забияка за свою gloire de belle France,
— от всей души аплодировал самым либеральным ораторам, не разбирая их оттенков и закала. Как в былое, но совсем еще недавнее время, наш крепостник-боярин восхищался журналами, где пробирали экономистов за их laisser faire, laisser passer
и бредили аграрными законами Лициния, так и этот bourgeois. Ему нравится, что ругают, по-нашему пробирают, тех, кого он задним числом не сумел понять, а что там, к чему тут «аграрные законы Лициния» привешены?.. Это так, должно быть… для разговора… какой-то вздор и глупость, а проборка, мол, вот это не вздор и не глупость, да и потом проборка задается уже очень смачная, очень хорошая.
Эти «вселенские смази», как называл их один гневливый русский журнал, в таких странах, как Франция или Россия, очень хорошо служат. Ничего не делай, а суетись, — прослывешь здесь деятелем; не признавай ни в ком ни ума, ни дарований, — прослывешь сам умником; напирай, что любовь к идее есть своего рода эгоизм, и оправдишься во всем, что бы ни совершил ты против всякой идеи. В странах, где общественное мнение не сидит на своем месте, а слоняется, где ему быть не надо, ругань и нападки, — все равно, основательны они или неосновательны, — долетают до цели, и заставить парижского bourgeois поверить, что Жюль Фавр не отвечает либеральному воззрению на порядки, стоит очень небольших усилий. Bourgeois льстило, что фразистые ораторы нынешних собраний были люди знаменитые. Это тоже ему приятно… вот почему, что ораторы эти, несмотря на свою знатность, обращались с милым bourgeois запанибрата. Он, этот либеральный милашка, даже иногда вотировал за них. Черт возьми — это, конечно, правда, что он, бедняк, в ту же пору всем сердцем и помышлениями разделял страх правительственных органов перед spectre rouge,
ну, да уж как-то оно, Бог дал, сошло пока… Зато сколько было утешений! С какою комическою серьезностию немецкого профессора археологии примыкал сей добродушный и легкомысленный трусишка, буржуа, стеклышко к своему глазу; с какою важностию, энергиею и даже азартом он копался и рылся в избирательных циркулярах; вообще, как он копошился, как он шумел и сам собою упивался!
* * *
Газеты имели во все это время большое значение. В кофейнях, в библиотеках надобно было целые часы выжидать какого-нибудь журнала, чтобы поймать его в руки; все омнибусы и кареты превратились в читальные комнаты, никто не усаживался в экипаж без листка газеты. На каждом углу стояли толпы, читавшие афиши, в которых один кандидат называл себя либералом, другой демократом, третий радикалом, четвертый сторонником свободы и порядка. Одним только правительственным кандидатом себя никто назвать не смеет, или не смеет, по крайней мере, в Париже. Не видно ли и в этом знамение времени? Французы в самом деле похожи на ружейные капсюли: их можно тискать и держать сколько угодно времени взаперти, но вдруг удар, и взрыв готов снова. Целых двести лет у них не было права сходок: они это терпеливо переносили, потому что все были сравнены в этом праве бесправия. Но как только одним дозволено присутствовать при собрании в театре Шателе, а другим отказано в этом, — мина показала дым и чуть-чуть не дала огня. Если бы не надоело давно повторять, что дела в Париже того и гляди разыграются нехорошо, то можно бы и опять повторить заезженную газетную фразу, что «все недавние сцены, происходившие и на улицах, и в собраниях, ясно показали, как парижский воздух переполнен электричеством, и что гроза висит над головами».
* * *
Среди всех этих волнений французы просмотрели одно значительное приобретение, сделанное во время их выборов добрыми соседями их, пруссаками. Французы не заметили, что в Пруссии успели изобрести еще одно новое удивительное ружье, делающее уже по 25 выстрелов в минуту, и, наконец, так увлеклись, что даже позабыли про свое народное торжество — про праздник в честь Орлеанской девы. Это торжество, справляемое обыкновенно в Орлеане, достойно того, чтобы на нем отдохнуть от рассказов о политических вихрях и бурях и подышать веяниями исторического романтизма. Празднество в честь Орлеанской девы происходит обыкновенно таким образом. К этому дню в Орлеан собирается множество духовенства, и торжественная процессия, в которой принимают участие войско и все граждане города, несет историческое знамя Иоанны. Роль Орлеанской девы исполняет обыкновенно какая-нибудь девушка, отличающаяся непорочною нравственностию и хорошим поведением. На нее надевают все вооружение Иоанны, и она предшествует процессии. Накануне дня этого торжества обычай требует, чтобы эта же самая девушка провела всю ночь на молитве в башне, подобно Иоанне. Несколько лет тому назад по этому поводу в Орлеане произошел необыкновенный скандал. Проходившие рано утром в день праздника мимо башни вдруг услыхали, что непорочная дева, запертая ими для молитвы, молится так усердно, что звуки ее голоса долетают даже до улицы. Вошли в башню, и о ужас! невинная дева оказалась не одна: ночью у нее родился ребенок! Нельзя сказать, чтобы в самом деле этот молодой жилец мира выбрал очень удачную минуту для своего появления на свет, но что вы с этим поделаете?
* * *
Нечто подобное случилось недавно на одной рулетке. В числе посетителей этой рулетки всеобщее внимание заслуживала своею страстною любовию к игре одна девица. Игорная страсть в ней, казалось, была до того сильна, что не оставляла места ни для каких других чувств, а между тем на деле вышло немножко не так. Сначала некоторое время особа эта казалась не совсем здоровою, но на такую безделку никто, разумеется, не обращал внимания. У зеленого стола смотрят более на состояние кошелька, чем на состояние здоровья играющих, но однажды вечером за игрою девица, о которой идет речь, поставив какую-то небольшую ставку, вдруг резко вскрикнула и упала. Окружающие бросились поднимать ее, и что же? Они были очень приятно удивлены: их милая партнерка произвела на свет прехорошенькую девочку, которая, может быть, в свою пору будет еще страстнее заигрываться в рулетку, чем заигралась ее maman.
Но этим еще казус не кончен: явление нового жильца на свет налагает на общество свои обязательства, и то почтенное общество, среди которого «прехорошенькая девочка» увидела этот хорошенький свет, поняло и исполнило свои обязательства с редкою в наш век добросовестностию. Когда смятение, произведенное необыкновенным рождением «прехорошенькой девочки» успокоилось, croupier
снова затянул было свое обычное: «le jeu est fait, rien ne vas plus»,
один из игроков поднялся и сказал прочим: «Господа! случаю угодно было, чтобы именно здесь родился ребенок; представим же случаю и обеспечить состояние новорожденной. Пусть весь выигрыш этой ставки принадлежит новому жильцу нашего мира». С этими словами великодушный игрок поставил 1000 фр<анков>; другие последовали его примеру, а случай поблагоприятствовал, и новорожденной через несколько минут выпало двадцать тысяч франков, которые и вручены ее матери. Но на этом скандальная хроника останавливается и, к сожалению, ничего не повествует: решилась ли девица, родившая дочь за рулеткою, спрятать двадцать тысяч и употребить их по назначению или снесла их опять в рулетку и проиграла на девятый день после своего разрешения? Надо полагать, что последний исход вероятнее. Да и к чему стесняться и рассчитывать? «Девочку, рожденную за рулеткою», в Париже можно с немалым успехом за деньги указывать, а за такую особу, как сама мать ее, иной англичанин, любящий редкости, и Бог весть чего не пожалеет.
РУССКИЙ ТЕАТР
Театральные новости и театральные силы в столицах и провинциях
Слухи о новых мероприятиях театрального ведомства. — Театр летом в Петербурге. — Пиеса г. Жандра «Нерон» и кому ее играть. — Петербургские дублеры: Петровский и Федоров. — Прибавки г-жам Лелевой и Стрельской. — Отъезд режиссера Яблочкина на летние месяцы. — Прегрешения, которых не прощают этому артисту. — Бродников и Калугин. — Московский театр и его подставные деятели. — Провинциальные артистки: Шмитгоф (Пивунова), Борисова, Фабианская, Стрелкова, Степанова, Гринева (Крестовская); актеры: Никитин, Виноградов, Милославский и Шмитгоф — Киевская меломания. — Чрезвычайное скопление оперных дирижеров на киевском горизонте: гг. Кологривов, Вильбоа и Бергер и при них одинокий певец г. Кравцов — Наилучшие ожидания в драматическом составе Казань, Харьков и Саратов. — Кто из провинциальных известностей ищет тропы на александринскую сцену?
По театральному ведомству ожидают некоторых мероприятий. Во-первых, радует, что один театр в Петербурге в течение всего предстоящего лета не будет закрыт. Будет ли это театр Александринский или Михайловский — это все равно; но если на одном из них действительно не будут прекращены русские спектакли, то нельзя достойно нарадоваться за публику, которая не покидает города летом и, оставаясь без театра, волею или неволею влечется, бывало, в балаган душеспасительных песнопений Излера. Равномерно нельзя не порадоваться в этом случае и за многопечальных дублеров нашей русской труппы. Если русские спектакли не будут прекращаться во все лето, тогда есть надежда, что в каникулярное отсутствие первых сюжетов дублерам доведется, наконец, поиграть поболее. Радуемся также и за театральную кассу, которая не даром будет платить жалованье в течение всех месяцев летнего сезона. Дублерам практика, не оставляющим города людям развлечение, а кассе деньги… Деньги не щепки, и не худо брать их, когда можно взять.
* * *
По репертуарной части слухи обнадеживают, что осенью или зимою будет поставлена возбуждающая толки пиеса г. Жандра «Нерон». В пиесе этой есть две очень замечательные женские роли: Агриппины и Поппеи. Кто-то их сыграет? Одну, положим, может играть по своим средствам г-жа Читау, а к другой соответственной актрисы не знаем. Самого Нерона тоже неведомо кому исполнять. Г. Васильев для этой роли не годится, да, вероятно, и сам не возьмется за нее после своих неудач в роли Грозного, а г. Самойлов, как давно замечено, неохотно удостоивает принимать роли, где нет в конце раскаяний, слез, прощения и мольбы ко Всевышнему,
Чтоб райский зритель задрожал
И сердцем умилился.
* * *
В-третьих, многопечальные дублеры и иные стоящие «у воды» ожили надеждами и думают, что в полку их будет произведена некоторая давно потребная переформировка. Говорят, что дирекция, наконец-то, соберется посчитать силы, которыми призвана распоряжаться, и произведет им расценку, более сообразную достоинствам артистов и более рекомендующую как внимательность, так и справедливость судей. Публика, конечно, с большим удовольствием узнает, если негодных для сцены людей выбросят, а полезных поддержат и доведут их жалованье до цифры, способной избавлять человека от нищенства. Говорят, что артист Петровский получит прибавку жалованья и возможность сыграть несколько васильевских ролей, в которых Пав. Вас. Васильев уже не пожинает прежних лавров; пророчат то же самое молодому и несомненно даровитому артисту Федорову. Денег ему будто прибавят к 500 рублям еще 300 (что составит 800 р. в год), да дадут сыграть Чацкого, Шейлока и Гамлета, — роли, которые изучены Федоровым с замечательною основательностию и в чтении производили повсеместно очень большой эффект. Г-же Лелевой сулят надбавку в 300 рублей (с прежними 1000 рублей), впрочем, без копейки разовых и без бенефиса. Артистка эта, однако, должно быть, не останется в Петербурге и едва ли не покинет уже слишком немилостивую к ней александринскую сцену. Предсказывают надбавку жалования и внимание начальства г-же Стрельской. Все это очень радостно, если все это правда; но кто же рискнет поручиться за несомненность сведений, разносимых молвою? Надо бы, конечно, хоть исподволь переставать изумлять публику невниманием к ее вкусам, ее просьбам, ее желаниям, ее любимцам и ее антипатиям. Это было бы гораздо тоньше и политичнее, чем когда-нибудь сразу лечь в дрейф или повернуть на другой галс; но у всякого барона своя фантазия. Приобретают известность не те только, кто собирает, а и те, кто бестрепетно расточает собранное. Человек, сжегший александрийскую библиотеку, не умрет в истории.
* * *
На летние месяцы из наших артистов откочевывают, говорят, гг. Самойлов, Нильский, Васильев и режиссер Яблочкин. Отсутствие последнего даст тому из его помощников, которому будет поручено режиссерство, возможность показать и свое мастерство, и свою правду, в прегрешениях против которой г. Яблочкина много укоряют. Бог весть, как судить об этих укоризнах. На укоризны у нас, как известно, так все тароваты, что долгом и обязанностию следует ставить себе верить всем россказням про человека с большим разбором. Утверждают, что г. Яблочкин теснит тех артисток, роли которых, по его соображениям, могли бы занимать его супруга, или его дочь. Говорят и пишут об этом очень много и не щадят имени г. Яблочкина. Конечно, г. Яблочкин муж и отец, и нет ему оснований быть лиходеем таких близких ему лиц, как жена его и дочь; но не при том же ли Яблочкине взошли на сцену г-жи Читау и Лядова, и не он ли же поставил бок о бок с первоклассным артистом С. В. Шумским Марию Павловну Лелеву, открыв тем этой даровитой артистке совершенно новое положение на сцене? Повторяем: печати трудно с основательностию судить о тех делах, за которые многие газеты так бесцеремонно тормошат совесть александринского режиссера, а передавать за достоверное то, что только кажется, и неудобно, да и недостойно. Оклеветанных общественных деятелей у нас такая длинная плеяда, что, с одной стороны, ее нет никакой нужды увеличивать, а, с другой, брань и нападки такого характера, как те, которые сыпятся из рога изобилия нашей прессы на г. Яблочкина, едва ли и достигают своих целей. Одна, две неосновательные выходки отнимают всякое значение у всех других обвинений, хотя бы эти последние были уже и основательнее, а некоторые газетные ворчуны наши очень часто увлекаются и очень часто страдают замечательною неразборчивостию.
Впрочем, опять повторяем: летнее время театра, при отсутствии поносимого г. Яблочкина и при благодарном праве дирижировать силами дублеров, из которых многие и очень даровиты, и отмечены вниманием публики, покажет и талант, и справедливость того, кто будет исправлять должность г. Яблочкина, режиссера, во всяком случае, умного и рачительного, но, по установившемуся мнению, несвободного от больших пристрастий в пользу своего семейства.
* * *
Желаем от души посмотреть хоть летом во всю силу свою действующих гг. Петровского,
Федорова, Бродникова, Калугина и др. Пора в самом деле всем этим молодым, давно тяготящимся своим малодействием артистам свесть счет своим силам и для собственного ведома, и для сведения публики, которая все ждет от них чего-то и соболезнует им, видя их зачастую в выходных ролях, в которых в самом деле заявить себя невозможно. Если они таланты, так пусть не заслонена будет им дорога к совершенствованию, а если они посредственность, годная лишь на одну, две роли, — так пусть же даровано будет или средство убедиться в этом и — или смириться, или поискать себе другого призвания. Испробованные и убежденные в своей несостоятельности, они сядут спокойнее, а публика вдвое более оценит тогда своих давно заслуженных любимцев.
* * *
Театралы московские поговаривают о том же, о чем недавно хлопотали мы: поговаривают о необходимости ремонтировать их московскую драматическую труппу. Этим отнюдь нимало не оказывается ни охлаждения, ни неуважения к достославным слугам московского театра. Совсем нет! И г. Самарин, и Пров Михайлович Садовский, и Сергей Васильич Шумский, и Василий Игнатьевич Живокини, все и чтимы Москвою, и уважаемы, но в полных силах служить некоторые из них уже не могут, а на смену им равных ровнехонько никого не видно. Дублерами московский театр положительно беднее нашего. За С. В. Шумского никто не сыграет роли так, как Федоров сыграет «Гувернера» или «Купленный выстрел» за Самойлова; за П. М. Садовского никто не отслужит так, как служит за П. В. Васильева Петровский в «Доходном месте»; молодого актера, равного нашему Монахову, там тоже нет; нет и исполнителей таких ролей, в которых у нас обращали на себя внимание Бродников и Калугин, и московский Музиль далеко не то, что наш Горбунов. Кто там станет приготовляться в помощь, а со временем и на смену поистине великим актерам настоящей поры, — неизвестно, а помогу и смену исподоволь заговлять пора, и для некоторых даже уже давно пора. Замечают, что некоторые из светил московской драматической труппы видимо устают, а Вас. Игн. Живокини исполняет роли почти с таким же трудом, как почтенный ветеран Иван Иванович Сосницкий.
* * *
На провинцильных театрах в прошлый сезон ничего нового не блеснуло, и на будущий сезон припасаются опять все лица известные: Катерина Борисовна Шмитгоф (Пивунова), г-жа Борисова, Александра Ивановна Стрелкова, Степанова, Фабианская и Варвара Дмитриевна Гринева (Крестовская). Мужчины: Никитин, Виноградов, Милославский и Шмитгоф, и затем далее опять блаженная безвестность. Даже Отиль исчез неведомо доколе со сцены. Ангажементы к будущему сезону для провинций уже почти повсюду произведены или в значительной мере подготовлены, причем опять оказалось, что некоторые из наших губернских городов, всегда имевшие до последнего времени хорошие драматические труппы, вовсе не запасают себе русского театра. Города наши шалят и притворяются меломанами, и во главе этого обезьянничества идет Киев. Город этот, имевший некогда весьма хорошую русскую труппу, которая состояла из Милославского, Степановой, Виноградова, Стрелковой, Протасова, Молотковской, Фабианской и Никитина, свел все эти силы на «нет». Возомнив себя знатоками музыки и любителями ее, киевляне относятся с пренебрежением к русской драме и комедии. Они выморозили свою даровитую драматическую труппу, как тараканов, и слушают оперы, которые распевают им певцы, не находящие средств пристроиться в столицах… Долго ли процарствует в Киеве эта убившая драму меломания — определить трудно, но теперь зато драматические спектакли в Киеве невозможны. Теперь там, говорят, собрались три устроивателя оперных трупп: гг. Кологривов, Вильбоа и Бергер. Певец же пока при всех при них один, это г. Кравцов, но и тот пока содержит себя уроками пения. К зиме, однако, ожидают, что явится большой и уже, конечно, замечательный ансамбль (иных в провинциальных операх не бывает; так это бывало в Одессе, так теперь и в Киеве). Надеются, что город или высшее начальство края даст опере киевской более или менее значительную субсидию, и при этом предрешают, что распоряжение оперою, вероятно, достанется не г. Вильбоа и не г. Бергеру, а г. Кологривову, с которым более или менее в Петербурге все знакомы, хотя по его монстрам-концертам в Михайловском манеже. Пусть с Богом поют киевские соловьи! Впрочем, здесь уже образовались и хоры, и опера, пожалуй, может привиться к этому городу; но замечательно, что здесь все-таки еще певцов смотрят, а не только слушают, и г. Кравцов, певец с талантом и с голосовыми средствами, кое-кому не угождает зраком… Это же было здесь и с даровитою актрисою Стрелковою… Но еще с актрисою-то считаться этим и туда, и сюда, а с певцом-то уже про это и говорить бы, кажется, некстати.
* * *
Драматические труппы сериозно составляются для театров в Казани, Харькове и в Саратове. В Казань из актрис оттягивают у нас г-жу Лелеву с долгосрочным контрактом и с очень выгодными для артистки условиями, там же будет виленская г-жа Борисова, и туда же приглашена В. Д. Гринева (Крестовская), так давно и так не вовремя для своих сил и дарований покинувшая сцену. Если все эти три артистки будут вместе в Казани, то Казань, разумеется, можно поздравить с завидным и едва ли не самым лучшим женским персоналом. Не говоря о г-же Борисовой, В. Д. Гринева для grandes dames
актриса, каких на это амплуа найдешь не много, а о г-же Лелевой, конечно, нечего и говорить. Такая многосторонняя актриса, как г-жа Лелева, — актриса, играющая роли драматические и комические, поющая и танцующая, — клад для провинциального антрепренера, у которого не может быть средств держать специалисток по каждому жанру. Там же, в Казани, теперь г. Милославский, о котором, что бы кто ни говорил, но он все еще, как старый боевой конь, знает все сигналы и, заслышав трубу, несется и скачет на них, хотя и тыча немножко ногами, но еще бодрым аллюром. Со многими пришлось бы спорить, молвя слово в защиту этого театрального барона, но несомненно, что Милославский все еще делает свое дело, и такого Ляпунова, как он, найдешь не скоро; такого Мерича, как он, пожалуй, не найдешь и вовсе, да и Гамлет он все-таки далеко, далеко не из последних.
В Саратове новый антрепренер. Г. Медведев будет в Казани и туда припас себе столь хорошо собранный женский персонал. В Саратове же будет играть и управлять театром любимец Харькова, Киева и Одессы Павел Никитин. Из пользующихся известностию провинциальных артистов у него будут г-жа Фабианская и, может быть, г. Максимилиан Шмитгоф. Катерина же Борисовна Шмитгоф, пользовавшаяся прошедшую зиму общею внимательностию и любовию саратовцев, на следующую зиму в Саратов не едет. Эта прекрасная актриса, равная по силам своим киевской Степановой, но без сравнения превосходящая г-жу Степанову по разносторонности своих сценических средств, постоянно развиваясь и совершенствуясь, идет быстрыми шагами к стяжанию себе большого имени. Ее уже давно начали считать наилучшею из провинциальных актрис, и ей, вероятно, скоро суждено опровергнуть старое мнение, что в провинции слава часто достается «ради прекрасных глаз». Г-жа Шмитгоф (рожденная Пивунова) дочь суфлера провинциального театра; она выросла на провинциальной сцене, сжилась с нею и плотию и духом, провинциальная актриса, не только не тяготящаяся провинциею, но привязанная к ней всеми симпатиями своей артистической свободной натуры. Ее не точил долговременно червяк самолюбия, в силу докуки которого провинциальные артисты стремятся и рвутся поголодать на Александринке. Г-жа Шмитгоф не спешила и не рвалась променять провинциальную независимость артистки на чинопоклонную роль актерствующих чиновниц столичного театра, и провинция всегда ценила это в своей любимице и никогда не допускала ее жаловаться на недостаток всяческого к ней внимания. — Но нынче, после добросовестнейшей работы по своему сценическому развитию, решилась искать у с. — петербургской театральной дирекции дозволения предъявить себя петербургской публике и будет просить дебютов. Получит она их или нет, и когда получит? это еще неизвестно, но предвидеть отказ, кажется, нет никаких оснований. Правда, что благодаря доли внимания, подаренной нынешним директором театров нашей русской сцене, мы уже отнюдь не можем жаловаться, что мы по-прежнему без актрис. Перед нами теперь не только не повертывают беспрестанно одну г-жу Струйскую, подпевая ей: «Во всех ты, душенька, нарядах хороша», но мы даже актрисами, как и суфлерами, положительно далеко богаче московского театра. При таком составе, как г-жи Линская, Лядова, Читау, Лелева, Александрова, Струйская, Жулева, Левкеева, Стрельская, обе Яблочкины, Громова и Владимирова, театр не может жаловаться на недостаток женских лиц. С этим женским персоналом, распоряжаясь им беспристрастно и толковито, можно обставлять без затруднений какие угодно пиесы. Но, как хотите, в ряду всех этих только что перечисленных нами женских лиц (в числе которых нет ни одной совершенной бесталантливости, а некоторые и очень даровиты) нет все-таки актрисы, способной играть роли вроде Катерины в «Грозе» или Лизаветы в «Горькой судьбине». Ни г-жа Читау, ни Лелева, ни Струйская не могут играть драматических ролей молодых русских женщин так называемого народного типа. Это не в их средствах. Первая когда-то играла подобные роли, но то время уже ушло; и опыт показывает, что она гораздо сильнее в ролях светских женщин сильного характера, а Лелевой и Струйской подобные роли уже не подходят вовсе. А между тем роли того жанра, о котором мы говорим, пишутся, должны писаться и не могут не писаться потому, что, как говорит одно лицо в одной повести, «русские нравы покуда еще решительно отрицать невозможно». И вот эти-то именно роли г-жа Шмитгоф изучила в тонкости и играет их с мастерством, достойным внимания всякого любителя и знатока искусства.
ЛОНДОНСКАЯ ЖИЗНЬ
Англии, которая в государственном своем устройстве удовлетворяет более, чем другие страны Европы, требованиям современной цивилизации и современным понятиям о государственном благоустройстве, предстоит настоятельная нужда подумать о том, о чем другие государства еще не принуждены столь настойчиво думать. Благоустроенную в государственном отношении Англию бременит и точит великое экономическое зло — ее многочисленный пролетариат.
Этим наполняются все лондонские хроники и корреспонденции, и много говорить об этом, по меньшей мере, скучно и бесплодно. Разбои и мошенничества Лондона обратились в пословицу, полиция знает мошенников, знает их притоны, знает, куда они прячут и сбывают уворованное, знает, где они пропивают добытые воровством, а иногда и убийством, деньги, а между тем ничего не может сделать. Администрация довольствуется только паллиативами, радикальных же мер не принимает, потому что или считает их невозможными, или боится их. Зло пустило уже слишком глубокие корни и держится в самом строе общественного порядка.
Во Франции, после революции, считается 9 000 000 собственников; в Англии их всего 40 000. Поземельная собственность половины Шотландии сосредоточена в руках 12 семейств! При таких обстоятельствах удивляться возрастающему развитию пролетариата, а с ним и всех преступлений, невозможно. Нет ничего естественнее, что в сердцах этих бездомных, голодных пасынков цивилизации веками накопляется чувство злобы и зависти, которое разражается самыми преступными действиями, распространяющими панику среди собственников. Здесь, в Гайд-Парке, был «Митинг бедняков Лондона». На этом митинге оборванные, испитые люди в бессвязных речах, исполненных самого злобного негодования, проклинали все достаточные классы общества, называли палату депутатов «сбродом мошенников», выражали желание войны с Североамериканскими Штатами как средства для освобождения фениев, требовали, чтобы правительство отдало им 30 мил. акров необработанной земли, находящейся в государстве. Полиция не разогнала этого митинга. Правительство смотрело на него как на нелепость и рассчитывало, что смешная сторона этого собрания отнимет у него всякое серьезное значение. Так, конечно, и сталось, но всегда ли это так будет? Все эти вещи, как капли, долбящие камень, бьют в одно и то же место, — в несостоятельность экономического устройства Англии, и не дивно будет, если когда-нибудь они и пробьют его.
От голода и недостатков в Англии эмиграция все усиливается и усиливается. В Лондоне открыто общество «вспомоществования эмигрантам», и мысль о переселении в другую лучшую, обетованную страну волнует умы всех бедняков; они спешат в Америку, в Австралию, на Кап. Эмиграция теперь пока является, конечно, даже весьма удобным паллиативом для освобождения страны от пролетариата — но вопрос: не заключается ли большего зла в самом этом паллиативе? Чехи признавали эти выселения очень неудобными, потому что страна через них постоянно теряет тысячи сильных и приспособленных к труду рук. Кроме того, так как эмигрируют больше мужчины, то в настоящее время женское население Англии уже на целый миллион превосходит мужское. Такое ненормальное численное отношение между полами неминуемо влечет за собою очень дурные последствия, между которыми имеет место проституция, детоубийство и всяческая гадость. Число детей, уничтожаемых или в утробном зародыше, или в первые месяцы после его рождения, постоянно возрастает. Суды, которым приходится произносить приговоры над виновницами этих преступлений, не всегда могут карать их со всею строгостию закона. Обыкновенно и общественные условия, и положение подсудимой представляют столько смягчающих обстоятельств в ее пользу, что самый строгий и беспристрастный моралист чувствует невозможность строгого приговора.
