Но для людей умных, разумея в этой категории всех людей, с которыми можно считаться понятиями и взглядами, давно решено, что солидная, умная и трудолюбивая женщина, мать, жена, дочь — достойны почтения, и они составляют для всех истинно умных и честных людей их идеал. Понимая это, каждый умный человек желает себе жены, достойной уважения, — женщины, способной приобретать себе в жизни почитателей и друзей, а не ухаживателей и ферлакуров; и каждый отец по мере сил своих и понимания тщится воспитать в дочери женщину, гарантированную добрым и целесообразным воспитанием от всяких недостойных симпатий. Вопрос может быть только в том: достигается ли это всеми и кто этого достигать желает? Можно сказать, что это нынче и достигается, более чем когда-нибудь прежде, но не всегда. Не всегда и далеко не всеми достигается это от причин самых сложных и самых многообразных. Во-первых, наше общество, как и наш ум, еще очень молоды. История нашего интеллектуального и нравственного прогресса испокон веков совершается необыкновенно тихо и неспешно. (В чем, конечно, есть свое очень досаждающее зло, но, может быть, есть и свое добро.) Наши бабки росли еще на правилах «Домостроя», и высшею нравственностью для себя поставляли домовитость, чадородие и покорность. Наши матери, знавшие на память «Онегина» и читавшие в своих мечтаниях:
 
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый мне ты был уж мил,
 
      были выводимы из этих мечтаний патриархальным толчком, сопровождавшимся стихом другого современного им поэта:
 
Ах, матушка, не довершай удара:
Кто беден, тот тебе не пара.
 
      Требовать от наших бабок и матерей, чтобы они дали дочерям своим такое развитие, о котором сами они не могли получить ни малейшего понятия, было бы очень большою несправедливостью. Но что же мы видим? Когда нам, сделавшимся теперь в эти годы мужчинами, пришлось иметь дело с дочерями этих малоразвитых матерей и с внучками наших вовсе не развитых домостроительных бабушек, мы требуем от женщин нашего поколения такого идеального преуспеяния, какого самая прогрессирующая нация не в силах была бы дать в два, даже в три поколения! Справедливы ли мы сколько-нибудь к нашим сверстницам, несущим с нами вместе все клеветы и поругания за их мнимое равнодушие к делам прогресса и к изобретенному специалистами по женской части женскому вопросу? По нашему мнению, осуждения, падающие в этом на наших лучших современных женщин, очень несправедливы. Лучшим женщинам нашего времени, во-первых, принадлежит неотъемлемое право гордиться опровержением старинного мнения, что свобода женщину портит и что коню не следует верить в поле, а жене в доме. Нашего века хорошие женщины доказали, что они могут пользоваться свободою, не пятная человека, доверяющего их свободе. Нашего века женщины, не злоупотребляя этою свободою, сумели заставить людей относиться к себе как к человеку, как к существу, к которому можно быть влекомым по приязни, по дружбе, по уважению к ее достоинствам, одним словом, по побуждениям, не имеющим ничего общего с желанием влепить ей ноздревскую безешку и созерцать ее с мыслью «во еже вожделети ю». И прибавим, что все это уменье пользоваться своею свободою наши лучшие женщины и семьянки доказывали в то время, когда современные им худшие женщины нашего времени ужасали свой век чудовищностью своего холодного, бесстрастного разврата по принципу и бросали черную тень на все современное им женское поколение. Не нашего ли поколения лучшие женщины сделали общее и дружное движение к мягкому обращению с своею прислугою и с детьми — к обращению, заменившему прежнюю резкость и суровость, подлежащие всяческому порицанию? Не нашего ли поколения женщин мы видели сестрами милосердия в крымскую кампанию? Не их ли мы видели и многих и поднесь видим бесплатными учительницами в народных школах? Не они ли первые сделали шаг к той простой жизни, где жена живет настоящею помощницею мужу и, вместо прежнего брандахлыстничанья да бесконечных концертов на своем красноречии, становится за мужнин прилавок, за его конторку? Они ли перестали стыдиться забот о семейном обеде и гордиться исполнением своего материнского долга?.. Все это сделали они, наши лучшие женщины нашего времени, чудом единым, единою благостью великого Бога земли русской, в одно поколение сбросившие с себя целый хлам вековых предрассудков и в то же время не заставившие ни ближних, ни присных своих пожалеть о принадлежащей им свободе. Что же еще могли сделать эти женщины в каких-нибудь десять лет своего действования? Не в том ли великие вины их, что они не увлеклися табунною жизнью коммун и не учили пятилетних дочерей своих, в видах порабощения стыда, читать публично с подходящими телодвижениями «Неземные создания», как это делали нигилистки?
      Нет! Поклон им до земли от всего, что любит Россию и что любит человечество, а не осуждение за то, что они не сделали больше и не сбежали в расплывшуюся после годового существования Знаменскую и тому подобные петербургские коммуны.
      Нам добрые жены и добрые матери нужны. В них нуждается Россия более, чем в гениальных министрах и генералах. Наша страна такова, что она семьею крепка; наши нравы таковы, что мы чтим в женщине более всего хорошую семьянку, и от этого идеала наш истинный русский человек не отступится. Наш русский человек знает, что ему не благо быть одному, а находясь в общении с женщиною, которая ему нужна только на минуту, он считает себя с нею одиноким и ищет подруги довечной. Счастливая семья есть ближаший и законнейший из идеалов русского человека. Что же касается до женского труда, то мы сказали уже, что мы нимало не враждебно смотрели на женский труд; напротив, мы утверждаем, что в наше время есть прямая обязанность каждого умного отца и каждой умной матери употреблять все усилия, чтобы девушки взрастали, воспитываясь как можно солиднее. Мы видим полную необходимость, чтобы черный день, от которого ни один человек на свете заручиться не может, не застал со временем вырастающую девушку, как библейский жених застал деву юродивую с светильником, не увлажненным светящим елеем, и хотим, чтобы страшный стук этого черного дня в ее девическую дверь поднял ее на ноги во всеоружии девы мудрой, имеющей в руке своей неугасаемый светильник, ободряющий ум и укрепляющий руку. Но мы не можем признать специализированье женщин первою и главною заботою в их воспитании, и этими словами мы не высказываем ничего преступнее того, что было очень недавно высказано о воспитании мужском. Мы вспоминаем то слово, от которого из конца в конец России встрепенулись долго спавшие русские умы: мы напоминаем слово о воспитании Н. И. Пирогова, столь мальчишески обруганного в «Современнике» г. Добролюбовым. Пирогов давал нам совет в воспитании сыновей наших заботиться прежде всего о том, чтобы из них выходили люди, а потом предоставлять им право делать себя специалистами. Мы думаем, что тоже самое должно быть применяемо и к воспитанию наших дочерей: прежде прямые, честные, любящие и серьезные женщины, а потом пусть каждая из них, с ясно просвещенным умом и живо прочувствованными симпатиями, избирает себе любую дорогу.
      Нас разные специалисты по женской части упрекают в равнодушии к так называемому ими женскому вопросу. Справедливость заставляет сказать, что в упреках этих есть своя доля правды. Мы, то есть все люди нашей скромной партии, действительно оказывали очень долгое и довольно преступное равнодушие в том отношении, что не употребляли в свое время почти никаких усилий раскрыть обществу, что за вздор такой заключает в себе весь этот так называемый женский вопрос. Но в этом, впрочем, не столько виновато наше равнодушие, сколько наша несчастная русская сентиментальность, наша неуместная деликатность, простирающаяся во многих случаях до тех пор, пока зло, которое легко было бы раздавить при первой с ним встрече, разрастается и представит уже нечто требующее известных усилий для его искоренения. Так у нас шла игра в либеральные бирюльки с поляками; так мы деликатничали, да и поднесь еще деликатничаем с роющими нам яму нигилистами, и так же вели мы себя по отношению и к специалистам по женской части, которых ничего не стоило вывести в шуты с первою написанною ими строкою в защиту читавшей «Египетские ночи» чиновницы Толмачевой. Мы ждали, пока выдуманный этими специалистами вопрос займет свое место, рассядется по печатным страницам в журналах, заведет целую свою литературу и свои литературные спорные партии и заманит плохеньких, неопытных дамочек и девочек в нигилистические коммуны, откуда они потом повыходят матерями детей, не знающих своих отцов, или женщинами, признающими принятие платы за отдачу на подержание своих прелестей — своим прирожденным и естественным правом. С этой стороны мы действительно вели себя по отношению к женскому вопросу очень преступно.
      Других же вин никаких мы за собою в вопросе о женском воспитании не видим. Следуя неуклонно приведенному нами пироговскому правилу, правилу святому, умному и единственному из всех правил воспитания выдерживающему всестороннюю критику, мы ведем своих детей гораздо ближе к прямой и естественной жизни, чем полагают некоторые специалисты по женской части. Мы имеем все шансы рассчитывать, что при пособии совершенно равносильных нам хороших женщин нашего времени, одинаково смотрящих на дело воспитания, мы возрастим поколение женщин, лучшее и более солидное, чем многие прежде сшедшие поколения, и увидим в этих женщинах человека — образ и подобие Божие, состоящий в правде и преподобии истины. Увидим женщин долга и обязанностей, а не женщин фраз и рассуждений, размноженных в наш смутный век специалистами по женской части. И когда мы увидим этих подрастающих женщин с задачею исполнить свой долг на земле и свою обязанность человечеству, а не препираться весь век о правах, — мы тихо со всяческим спокойствием прочтем себе: «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко», и сойдем под смертную сень, зане все, что мы были в силах совершить в краткий век наш, будет нами совершено. Затем на покинутое рало наше пусть наложит тогда свою руку новый пахарь, новое поколение, борозды которого пойдут, может быть, и глубже и тверже тех, которые провели мы, застигнутые врасплох, без подготовки, с одним святым заветом отцов своих: любить Русь, чтить имя женское и уважать святыню и неприкосновенность семьи, — словом, с заветом, который был для нас в жизни превыше наших слабых знаний и который, господствуя над нами силою своих преданий, не допустил нас ни до каких грубых увлечений оскотовляющими, идоложертвенными теориями. Мы умрем, сознавая, что мы и наши сверстницы, наши подруги сделали для воспитания добрых семян в душах женщин, оставляемых нами будущему веку, все, что могли сделать люди одного поколения, весь век которых перед лицом истории жизни государства не более, как один «день вчерашний».
      ——
      Мы расходимся с присяжными специалистами по женской части вовсе не потому, чтобы полагали, что женщине разумная свобода вредна и открытие путей к независимому существованию неуместно.
      Огромная разница между нами и специалистами по женской части заключается вовсе не в этом. Такою эту разницу представляют себе женщины, открыто нигилиствующие (нравственный кодекс которых, все совершенствуясь и совершенствуясь, дошел уже до того, что об нем неудобно говорить в печати), да женщины, наружно, в силу предания, еще хотя и уважающие солидность женского характера и поведения, но в глубине своего сознания склонные надо всем этим издеваться и даже с любовью готовые нигилистически поманкировать и своим добрым именем, и своею честью. Эти явные и потаенные нигилистки да занимающие их праздные умы специалисты по женской части, видя, что нас нельзя разуверить, что разврат под всеми названиями, какие бы для него ни были изобретены, все-таки есть разврат, а не свобода, — старались прокричать, что мы враги женского освобождения, женского воспитания и женского труда.
      Главная же разница между нами и всеми нигилиствующими заключается в том, что женские специалисты и нигилисты держатся старинных правил двуличности, в которой они упрекали редактора «Домашней беседы» г. Аскоченского, «достигающего (по их выражению) земных благ небесными путями», а мы держимся иных, несколько новых начал, начал откровенной и бесхитростной прямоты. По самому характеру целей, нами преследуемых, мы можем идти этими путями и ни в каких иезуитских приемах не нуждаемся, а они должны маскировать свои цели и держаться подьяческих хитростей доброго старого времени. Мы знаем, что есть любовь, есть страсть, увлечения и даже есть легкая любовная шалость, и не отвергаем их существования, и не осуждаем не только ищущих любви, но и даже обходящихся при удовольствиях любовных шалостей. Но не так думают специалисты по женской части и нигилисты (что, впрочем, все равно, потому что, за исключением гг. Соловьева и Карновича, всякий специалист по женской части есть нигилист, и всякий нигилист есть непременно специалист по женской части). Они начали с издевательства над восторгами наших поэтов по поводу женской красоты:
      «Дианы грудь, ланиты Флоры» и «Ножка Терпсихоры»
      мутили их до того, что они не могли без ругательства произнесть имени Пушкина, который, будь он жив, раздавил бы их всех со всеми их теориями одним «железным стихом» своим.
      «Кудри девы-чародейки»
      почтенного ветерана русской поэзии Бенедиктова перевернуты были в пародии в «Ваньку-Таньку». Лермонтовский «Демон» или, лучше сказать, страстные строфы лермонтовского «Демона» были также избраны предметом для глупых пародий, рассказанных лошадиными языками развязных поэтов «Искры». Все, что есть теплого и милого в стихотворениях Фета, начиная с стихотворения:
      «Какое счастье: ночь, и мы одни!»,
      до безглагольного
      «Шепот, робкое дыханье»
      и до грациозной «Крошки», — все это было перековеркано и названо клубниччиной, и Пушкину, с тою же логичностью, которая отличает все нигилистические суждения, навязывались в идеал его
 
Вот, говорили, куда эти идеалисты ведут женщин, уговаривая их сначала, что они рождены для поклонения, а потом сажая их на дрожки, которые помчат их по петербургской мостовой к одному из притонов приезжающего разврата!.. Но сами эти враги «певцов красы», конечно, не были свободны от обаяния груди Диан и ланит Флоры: они требовали самых простых и самых грубых услуг от женщины, но желали это замаскировать. И вот великим вредностям прежнего пушкинского направления противопоставлялось приглашение к труду. «Труд, труд и труд» — только и раздавалось в течение целых годов на страницах нигилистических журналов. А когда в редакцию одного из таких журналов стали присылаться от взманенных подобными статьями женщин письма с просьбами поруководить их, как приступить к организованию трудовой и независимой жизни, — некоторые сотрудники этого журнала, имя которых с позором воспомнит история, положили начало учреждению известной Петербургу Знаменской коммуны… По примеру этой коммуны, в самое быстрое время в Петербурге вдруг возникло несколько подобных коммун, и такие же коммуны учредились в Москве. Коммуны эти, находясь под управлением разных специалистов по женской части, были похожи одна на другую как две капли воды тем, что труда и общежительства, во имя которых они учреждались, в них не было или было менее, чем во всяком частном доме, но свобода половых отношений и специализированье этого вопроса были доведены в них до такой безграничности, что полиция столицы, равнодушно смотревшая на политические затеи коммунистов, стала обращать внимание на жизнь коммунисток, подходившую к образу жизни женщин, подведомых надзору медико-полицейского комитета. Подлежащим ведомствам стало известно, что специализированье вопроса о свободе было доведено до внимания к средствам, дающим возможность жить, ни в чем своему организму не отказывая и в то же время не наживая детей. Стало известно, что в образец такой жизни приводился образ жизни женщин, составляющих общественную собственность, и что как сведение женщин к разврату в коммунах было покрываемо флагом труда, так и специализированье бесприплодной жизни покрывалось философскою теорией Мальтуса, по которой большое размножение человеческого рода, как известно, считается вредным. — Земные, самые низкие, самые недостойные цели, перед которыми ничто всякая корысть и любостяжание, во имя которых будто бы ханжит г. Аскоченский, прикрывались выспренными принципами: трудом и философской теорией!..
 
      Предвидя, что это кончится такою гадостью, какою это действительно кончилось и в какой ныне мало-помалу начинают сознаваться сами жрецы всех этих теорий, люди наших воззрений, разумеется, не могли относиться без презрения к речам о труде, за которым заднею мыслью стояло низведение отторгнутой от семьи женщины до необходимости погибнуть.
      ——
      Что же касается до самого труда и до того, что кобылицы на царскосельском ипподроме бегают с такою же быстротою, как и жеребцы, а наши девушки и женщины не могут конкурировать в заработке с мужчинами, о чем убивались в самое недавнее время «С.-Петербургские ведомости», то в этом виноваты не мы. В этом виновата, во-первых, сама менее сильная натура женская, а во-вторых, и род ближайших занятий женщины, указываемых ей ее природою. Мы сказали, что, по-нашему мнению, общество русское нуждается в хороших матерях и женах гораздо более, чем в искусных специалистках, и потому задачею женского воспитания должно быть умножение числа хороших женщин, чему в свою очередь должна помогать здоровым и честным направлением и литература. К нашим словам мы присоединим слова большинства женщин, которые ни за какую эмансипацию не отдадут своих семейных обязанностей. Нам часто говорят, что обличение нигилистических и всяких других происков дело полиции, а не литературы. Если это так, то будет еще основательнее сказать, что устройство заведений, где женщины имели бы возможность усваивать себе полезные специальности, уже совсем дело не литературы, а специалистов по женской части. Они первые должны принести специализированью женщин те жертвы, каких это дело требует, ибо они были первые, которые о нем вопияли. Высшее женское училище в Америке, как известно, устроено на частные средства; пусть же и наши специалисты по женской части не стоят на этой дороге столбами, указывающими путь, по которому сами идти не могут. Мы знаем, что такое училище пригодится для весьма незначительного числа русских женщин, которые семейному призванию предпочтут специализированье себя в какой-нибудь науке. Но мы от всей души желаем, чтобы и эти исключения нашли себе средства удовлетворить своим стремлениям. Пусть семьи живут себе своею жизнью, пусть будут и специалистки. Мы уверены, что ни общество, ни правительство не бросят бревна поперек дороги такому начинанию; но, во-первых, пусть же это будет начинание, а не бесконечная болтовня. Пусть специалисты, сочувствующие мысли основания высшего училища для женщин, идут путем, которым и следует идти в делах подобного рода: пусть они первые покажут свою готовность служить этому делу своими пожертвованиями. Это будет дело, а не фразы, не разговоры, из которых состоял до сих пор весь женский вопрос. Пусть общество увидит в этом действительные заботы о доставлении женщинам средств достигать высшего образования, и мы нимало не сомневаемся, что не будет ни одного органа в русской прессе, который бы не принял самого горячего участия в этом деле. Что касается до нас, упрекаемых во враждебности к женскому вопросу, то мы, оставаясь при всех высказанных нами об этом вопросе убеждениях, первые с величайшей готовностью вызываемся обречь пожизненно известную часть нашего заработка на основание капитала для высшего женского училища.
      Специалисты по женской части и нигилисты легко могут найти в рядах своих людей, которые достаточно сильны, чтобы положить почин этому делу и открыть ему дальнейшую дорогу, а женщины, желающие ученой специальности, имеют полнейшее право требовать, чтобы, после долгого празднословия о женском вопросе, почин этот был наконец положен.
      Правительство, за отстаиванье которого так язвительно упрекают нас свободомыслящие органы А. А. Краевского, дает очень мало шансов ожидать, чтобы ходатайство о составлении капитала для высшего женского училища встретило отказ, если это ходатайство будет поведено в узаконенной форме и в духе тех скромных требований, которые нужны для основания заведения, где бы женщинам преподавались высшие науки без присоединения к наукам тенденций, отличавших студенток Военно-медицинской академии. Правительство без всякой неблагосклонности смотрело на труды докторов Персона и Тарновского, которые в здешней Калинкинской больнице образовали женщин, получивших право лечить известные женские болезни. Правительство нынче не возбраняет директору Евангелической больницы доктору Майеру вести весь госпиталь при участии одних женщин, из которых г. Майер образовал себе не только сестер милосердия, смотрительниц и экономок, но и фельдшериц и фармацевток, и, будучи природным немцем, завел между всеми лицами Евангелического госпиталя артельное начало.
      Если же единоличные попытки, сделанные в малом виде, не встретили со стороны правительства никакого противодействия специализированью женщин, то может ли быть, чтобы правительство обнаружило столько суровости, отказав в разрешении русскому обществу сложиться на устройство высшего учебного заведения для тех русских женщин, которые пожелают создать себе ученую специальность? Мы этого не допускаем; мы этому не верим, и ноющие ноты, по которым рассчитываются жалобы на невозможность у нас высшего образования для женщин, признаем вздором, к которому могут прибегать люди, желающие целый век рисоваться то положением опасным, то положением безвыходным. В этой рисовке положением, то опасным, то безвыходным, правительство не без основания давно привыкло видеть заднюю мысль: возбуждение против него общественных страстей, — и это вредит всякому делу, начинаемому с такими занываниями. Пусть специалисты по женской части хлопочут только о женщинах, без изыскания средств эксплуатировать при этом женскую легковерность, — и дело это наверно найдет очень мало врагов в России. Нам могут сказать: но где же успех этого дела? он едва ли возможен только в будущем поколении. — Да, конечно, первые результаты хлопот об открытии женщинам средств к высшему образованию — едва могут быть достигнуты следующим поколением; но неужто это может остановить людей, желающих послужить русским женщинам?
      Одно из двух: или должно нести эту службу, ничтоже сумняся, что не нам придется увидать русских специально образованных женщин, в основу образования которых мы положим свою лепту, или… остается своей уклончивостью от такого способа действия сознаться, что, хлопотавши о женщинах, мы только забавлялись сами женским вопросом, тешили празднословие людей, обольщенных нашими безответственными речами, и искали женской свободы для себя самих, а не для женщин.
      Игра теперь должна быть открытая: есть женщины, которые желают высшего образования и специализированья; есть мужчины, которые давно распинаются в пользу женского вопроса. Пусть же эти мужчины открывают свою игру — или пусть прячутся в кусты. Повторяем, игра открывается, и взманенные специалистами по женской части женщины довольно дружным хором запевают: «избавьте нас от наших друзей, и мы сладим с своими врагами».
      Пусть специалисты по женской части спрячутся со сцены с своими пошлыми хлопотами, в которых привыкли все видеть, под видом забот о женщинах, заботы о политических организациях да о разврате, и тогда для желающих высшего образования женщин откроются дороги, по которым они могут идти гораздо прямее и ближе к усвоению себе специального образования.
      Таково наше преступное и сердито обругиваемое мнение о женском вопросе, таково и отношение наше к этому вопросу, которым надо заниматься не литературе, а просвещенной филантропии, имеющей доступ к правительству.
      ——
      Желая платить добром за зло, мы в заключение своей статьи и по вопросу, к которому засим надеемся никогда уже не возвратиться, откроем небольшой секретец специалистам по женской части. Им нужно о чем-нибудь толковать по отношению к женщинам и выкапывать все, что мало-мальски годится для примазывания к женскому вопросу. Привычка к этому занятию, равно как и привычка есть хлеб, доставляемый этим занятием, вероятно, еще долго не допустит их расстаться с этим женским вопросом, а между тем им приходится повторять одно и то же, тогда как мы знаем нечто такое, с помощью чего можно действительно сделать хотя небольшой, но зато настоящий женский вопрос. Пусть невинные специалисты по женской части узнают, что в России есть закон, по которому при разделе наследств слабая и относительно бессильная женщина получает крупицу в сравнении с львиною долею крепкого и мощного мужчины. Пусть специалисты узнают, что общество может обходить этот закон, как в Англии обходят закон продажи неверных жен на рынках; что раздел состояния поровну между детьми обоего пола зависит все-таки от воли владельца, и что все горе в том, что общество только преступно не проникается заботою спасать девушек от суровости этого закона и тем становится суровее самого закона.
      Специалистам по женской части это дает прелестнейший повод долго и много писать в пользу женщин, прежде чем будет достигнуто, что живые сердца родителей станут чутче неподвижных букв закона. Мы опасаемся одного, что специалистам по женской части, кои суть большею частию и нигилисты, покажется неудобным отстаивать женский вопрос со стороны имущественной, так как собственность в принципе у нигилистов дело незаконное; но если даже несколько и неловко будет в принципе хлопотать о женской собственности, то это может быть далеко не безвыгодно, а у иезуитов и у нигилистов цель, как известно, оправдывает средства. Чем более будут получать земных благ некоторые женщины теперешних нравов и теперешнего развития, тем это лучше для современных специалистов по женской части. Известно же, что некая княжна-нигилистка принесла свое состояние на пользу нигилистических вопросов, а дело нигилистов не проиграно и ныне находится в таком цветущем положении, в каком оно никогда себя не видало. Потому можно надеяться, что княжна-нигилистка не последнее лицо, частная собственность которой может по принципу перейти в общую собственность коммунистических лентяев.