Лесков Николай Семенович
      Случай у Спаса в Наливках
      Московское происшествие 1727 г.
      Рассказано по официальным источникам
      Вчера печаль, рыдание и скорбь всех
      чад церкви Божией; то же и сегодня;
      да и долго ещё будет так. О, если бы
      мне не возвращаться на прежнее!
      Евстафий, митроп. солунский (XII в.)
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      В Москве, в церкви Всемилостивого Спаса, что в Наливках, в 1727 году, было два священника и дьякон. Один из священников, отец Гавриил (Григорьев), был "действительный поп", т. е. настоящий священник здешнего прихода, а другой - отец Кирилл (Фёдоров) "не действительный", а "приукаженный поп, по эпитрахильному указу", то есть это был безместный и приставленный к церкви Всемилостивого Спаса в помощь "действительному" священнику, отцу Гавриилу. "Приукажен" поп Кирилл был на срок, а именно "на один год", но прирос тут
      Лады у священников были - как это часто бывает - не особенно хорошие: Кирилл завёл против Гаврилы "приказную ссору". В наших православных "двуштатах", как известно, есть достаточно таких "междуособных обстоятельств", которые делают нелады между левитами совершенно понятными.
      Что за человек был отец Гавриил, этого по делу не видно, но отец Кирилл был из тех, с которыми трудно "учредить церковь Божию". Во-первых, он запивал и в подпитии был шаловлив и дерзок; во-вторых, у него были особенные слабости, совершенно неудобные лицу, предстоящему престолу божию.
      Склонность к пьянству и ребячливые во время подпития поступки отец Кирилл обнаружил вскоре же по прибытии к церкви Спаса на Наливках, но из проделок его за двери храма долго ничего не выходило, а из этого, кажется, непременно следует заключить, что товарищ отца Кирилла, "действительный поп" Гавриил, был человек снисходительный и неябедливый.
      Однако, как кувшин, ходя по воду, оканчивает тем, что сломает себе голову, так и шаловливому отцу Кирилле положен был предел, дальше которого не могли идти без наказания его неиерейские дела, и случилось с ним следующее.
      В воскресенье, 9 июля 1727 года, рано утром отец Кирилл служил утренню. Очевидно: он начинал свою очередную седьмицу и пьян не был. "Действительный поп", отец Гавриил, тоже находился тут, но не служил. На клиросах стояли певцы, на правом лучшие, а на левом худшие, и в числе их появился "в палиелей" один, может быть, из почётных местных прихожан "розыскных раскольницких дел канцелярист Перфилий Протопопов".
      С этим-то лицом у отца Кириллы и завелася история, которая интересно изложена самим Перфилием в "доношении", поданном через четыре дня после происшествия в московскую духовную дикастерию.
      По условиям печати мы исключим из этой характерной жалобы повторения и неудобные слова, употреблённые доносителем о неудобной в церковнослужении слабости отца Кирилла. Далее дело является в следующем виде.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      "Июля 9-го дня, в воскресенье, по должности христианской (пишет Перфилий) случился я быть в приходской своей Всемилостивейшего Спаса, что в Наливках, церкви у утренни и для пения церковного становился всегда на правом клиросе, и во время той утренни во палиелей, тоя церкви служащий, определённый за штатом недействительный священник Кирилл Фёдоров кадил всю церковь и народ по обычаю. По каждении же он, поп, паки взошел на правый клирос и кадил мне (Перфилию) вторично - особищно других".
      По обыкновению, в таких случаях "особищно" окаждаемый должен был положить в руку кадящего священника какую-нибудь монету, и канцелярист Перфилий, разумеется, этот порядок знал, но имел какую-то фантазию его не исполнить: взял да ничего отцу Кириллу и не дал. Священник принял это за грубость - осердился и начал на Перфилья "не однажды намахиваться кадилом, яко бы жартуя (т. е. как будто шутя), но собственно со прошением себе подаяния от денег, как обычай о том приходских церквей сбирать священницы имут". "Намахиваться" на тех, кто не дает ничего за окаждение, - тоже было в обычае, и при этом иногда неблагодарного прихожанина ударяли кадилом, а иногда только осыпали его горящими угольями. "Углие горящее собираша на голову его".
      Чтобы избавиться от такой экзекуции, надо было скорее "дать попу на кадило", но Перфилий говорил, будто "тогда что дать ему (Кириллу) не случилося". Отец Кирилл так ни с чем и отошёл, но не простил Перфилью его скупости, а когда "в приспевшее время (для пения) начал он (Перфилий) с прочими на правом клиросе петь антифоны, - потом пели и на левом, - и как они начали паки петь стихи по уставу", то отец Кирилл стал придираться и колобродить. "Тогда оный поп, выступя из алтаря, в священном одеянии, и кричал тоя же церкви пономарю Ивану Фёдорову, чтобы он антифонов не пел и правого клироса не слушал, а читал бы говорком, по-скору".
      Делалось всё это с тем, чтобы дать Перфилию почувствовать, что если он отца Кириллу за особищное окаждение ничем отблагодарить не нашел, то и распевание его на правом клиросе совсем не нужно. А чтобы он, Перфилий, ещё яснее это понял, отец Кирилл "при тех словах" кричал всенародно о нём необычайно и бесчинно тако:
      - Что вы смотрите, что Перфилий поет антифоны! Он, де, пришёл в церковь, напився котельного пива, да и распевает, а на каждение денег попу не дал. Так делают только плуты и бездельники.
      Такою неуместною выходкою отец Кирилл, по мнению Перфилия, "учинил в церкви Божией мятеж и посмеяние всенародное и последованию церковному во всём остановку и пресечение".
      Чтобы не дошло до большего соблазна, в дело вмешался "тоя ж церкви действительный священник Гавриил Григорьев и приходские люди, чтобы он, поп, мятежа в церкви не чинил, но он не преставал". Антифонов допеть не дал, да ещё заставлял распевшегося Перфилия читать прокимны, но это увидал пономарь, который взял и "проговорил говорком" прокимны на левом клиросе. "А антифоны за мятежём и несогласием оставили не допевши".
      Тут поп Кирилл, видя, что скандал выходит не велик и не сочен, посягнул на большее и достиг цели.
      "Как приспе время предо чтением святого Евангелия священнику, обратись на люди, преподать мир, и он, поп Кирилл, обратясь из царских врат на народ, бесчинно закричал:
      - Мир всем, кроме Перфилия проклятого и раскольника".
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Обиженный канцелярист Перфилий не захотел простить этого попу Кирилле и собрал о нём ещё некоторые другие сведения от дьякона Петра Стефанова да от сторожа Михайлы Иванова. Тут он узнал, что всё проделанное отцом Кириллом над ним, Перфилием, ничтожно в сравнении с тем, что приходилось от этого священника испытывать упомянутым дьякону и сторожу.
      С ними отцом Кириллом учинено было следующее:
      "Ещё в 724 году, в июне месяце, во время вечернего пения, отец Кирилл, напився пьян, в святом алтаре и во священном одеянии садился на дьякона Петра и ездил на нём около престола, яко обычно детям играть чехардою.
      Усмотря таковое попа Кириллы бесчинство, сторож Михайло дьякона Петра из-под насевшего попа вызволил", и оба они, - как дьякон, так и сторож, "предъявили о том приходским людям".
      Приход этою чехардою как будто не соблазнился и не обиделся.
      Год спустя отец Кирилл устроил ещё более смелый "мятеж", но в ином роде.
      "725 года, мая, против 20-го числа, он, поп Кирилл, напився пьян, во вечернее пение", обнажился в алтаре негоже, и находясь "во священном облачении", сделал здесь - так скажем - детскую слабость... В донесении это названо Перфилием по-простонародному, как в печати повторено быть не может.
      Сторож и об этом "поповском мятеже" "извещал приходским людям", но и это извещение для отца Кириллы осталось снова без всяких неприятных последствий.
      Обиженный канцелярист Перфилий, видя, что попа приходом не изнять, взялся за него на другой манер: он на народ, т. е. на приходских людей, не стал располагаться, а списал всё, что мы теперь передали, и отрепортовал московской духовной дикастерии под видом опасливости, "чтобы ему, Перфилию, за необъявление оного мятежа и бесчиния чего не причлось".
      Перфилий будто и не хотел бы доносить, но боязнь его к тому понудила. А чтобы зачинаемое против отца Кирилла дело было на суде лепко и крепко, канцелярист Перфилий прописал и не малый облак свидетелей. "Видели, говорит, и слышали весь оный мятеж священник Гавриил Григорьев, дьякон Пётр Степанов, жилец его Шелковник, пономарь Фёдоров, сторож Михаил Иванов, да купецких людей по именам 11 человек, да подьячий 1, да других довольное число".
      То есть, значит, выставил во свидетели полну церковь людей, с попом, дьяконом и дьяками.
      В дикастерии поставленное таким образом дело уже не могло остаться без последствий и получило законный ход по судебным обычаям тогдашнего времени, от которых, впрочем, по духовной юрисдикции, существенно не разнятся ещё и нынешние.
      ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
      Призвали попа Кириллу Фёдорова в дикастерию, - только не скоро. Девятого июля он делал "мятеж", 12-го, того же июля, Перфилий уже очистил себя, "дабы чего не прилучилось", и подал донос, а попа позвали к допросу только 21-го декабря 1727 года, т. е. перед самыми Рождественскими праздниками.
      Поп Кирилл стал на допрос во всей неодоленной силе и типической красоте русского ответчика XVIII века. Что касается до дела и до обвинения, на него принесённого, - того-де не было и он, поп, про то знать не знает и ведать не ведает; а что касается до свидетелей, то со всеми теми из них, кои ему "не гожи", он, Кирилл, озаботился завести "приказную ссору", - значит, сделал показания их пристрастными и лишёнными достоверности.
      Время к тому, чтобы позавесть ссоры (с 1-го июля по конец декабря), как видим, было дано достаточное. Поп этим и воспользовался.
      Выписывать всех ответов отца Кирилла нет надобности, потому что они представляют одно наглое и сплошное отрицание всего, в чем опасливый Перфилий обвинял попа со ссылкою на свидетелей. Одно только поп косвенно признал - это то, что обойдя церковь с каждением, он на обратном следовании в алтарь зашел на правый клирос (где уже прежде кадил другим сладкопевцам) и тут покадил в особливую стать Перфилию, но "только однажды". И это каждение он, Кирилл, сделал потому, что когда он прежде окаждал общим каждением всех поющих на клиросе, то Перфилия тут не было, а после он подошёл и стал. Отец Кирилл сейчас и исполнил своё дело - покадил ему. "Намахиваться" же на него кадилом он не намахивался, и питьём котельного пива его не урекал, и "мирствуя народы" из того общего благословения Перфилия не исключал, и подлецом его не называл, да и "подаяния" за каждение себе вовсе не желал и не просил. "Обычно есть" это прочим попам в Москве, но он, отец Кирилл, не такой, - он совсем не то, что те, иже "на каждение собирают".
      Словом, выходило, что Перфилий кругом оболгал и оклеветал попа Кирилла и, вдобавок, сделал это ни за что ни про что, или ещё хуже - в благодарность за то, что он, Кирилл, ему покадил. Что же касается до выставленных Перфилием свидетелей, то они в очень большой доле не могут против отца Кириллы свидетельствовать, потому что он "имеет с ними приказную ссору".
      Таким приёмом он отстранил в числе прочих и попа Гавриила, который, как ниже увидим, очень долго его терпел и не выживал от себя, когда все права Кирилла на священнодействия у Спаса в Наливках давно уже кончились. Устранил он пономаря Ивана Фёдорова и ещё несколько человек из прихожан, но зато сослался на некоторых иных людей, и в том числе на дьякона Петра, на котором он, по словам Перфилия, будто бы ездил чехардою. Этого он отвести не мог.
      Надо думать, что дьякон был человек смирный, на котором буквально "ездить можно", а "приказной ссоры" завести нельзя.
      Все дело дальше показывает, что это один из тех праведников, которые даже и обид своих доброй половины не помнят.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      Позвали в дикастерию дьякона Петра в числе других свидетелей "порознь" и стали его допрашивать "по евангельской заповеди Господней - ей-ей". А было это допрашивание, надо полагать, уже после отбывшихся Рождественских праздников, потому что показание отца дьякона начинается словами: "в прошлом 727 году". Стало быть, это происходит по меньшей мере после "крещенской воды" 1728 года. В течение святок весь этот благочестивый причет вместе с Кириллом служил, молился, разгавливался и Христа славил по приходу, "со звездою путешествуя".
      Во всех этих промедлениях и молитвенных сношениях, конечно, встречались обстоятельства, которые многое смягчили и сгладили, да и кроме того дали виновному иные средства к умилостивлению сердец, но, однако, несмотря на всё это, добрый и малообидчивый дьякон Пётр, на которого "слался Кирилл", произнеся евангельское "ей-ей", показал, что сказание о чехарде верно. Дело было, по его словам, так, что "когда он, дьякон, во время вечернего пения, по обыкновению перед выходом (на амвон) поклонился святому лрестолу", то "поп Кирилл Фёдоров, напився пьян (т. е. будучи пьян), во всём священном одеянии, на него во святом алтаре садился, яко бы подобно детской игре чехарде". Давая это показание по долгу евангельскому, он как бы желал снять с себя вину и даже отстранить подозрение в том, что не позволил ли он сам попу на него "садиться", когда и он тоже был в "священном одеянии", и для того тщательно пояснил, что "поп Кирилл учинил то внезапу", и с неотстранимою ловкостью, а именно: он вскочил и сел на него, дьякона, во время поклона, который тот сделал истово перед святым престолом. Дьякон осенил себя крестным знамением и поклонился довольно низко, а предстоявшему перед алтарем отцу Кириллу эта позиция показалась очень заманчивою, и он не пропустил случая, - привскочил и сел на дьякона чехардою, - так что личной вины дьякона в этом никакой не было. Напротив, он даже оборонялся и "с себя попа Кирилла столкнул, и он, поп, упал на пол, и в то время его, попа Кирилла, поднял тоя церкови сторож Микайло Иванов", а он, дьякон, "о таком его, попа Кирилла, бесчинстве, объявлял приходским людям. Но около престола он, поп Кирилл, на нём, дьяконе, не ездил".
      Значит, против доноса Перфилия только две отмены: 1) поп упал с дьякона, потому что дьякон его сам сбросил, а не сторож его "вызволил", и 2) скачка чехардою в алтаре хотя и была, но езды верхом на дьяконе "вокруг
      Донос Перфилия в главной его сущности подтверждался, и только в частности эти церковные события немножко варьировались. По делу видно, что дикастерия, вероятно, точно исполняла своё намерение допрашивать свидетелей "порознь".
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      Спрошенный после дьякона сторож Михайло Иванов показал, что "поп Кирилл напился пьян, во время вечернего пения во святом алтаре во священном одеянии на дьякона Петра чехардою садился, и то он, Михайло, видел, а как дьякон попа столкнул и поп упал на пол, в то время Михаила попа поднял, и о его, Попове, бесчинстве и дьякон Пётр и сторож Михайло приходским людям извещали. Около же алтаря поп Кирилл на дьяконе не ездил", но зато "в 725 году, мая, против 20-го числа", бес попутал отца Кириллу другим искушением, о котором сторож Михаила открылся дикастерии в таких словах, которых в подлинности переписать из его показания, по условиям печати, невозможно, и приходится только слегка и намеками обозначить - в чём состояла главная суть этого нового события.
      Служил отец Кирилл вечерню "пьяный и призвал в алтарь сторожа и велел ему держать кафтанную полу". Сторож, недоумевая, к чему это клонится, исполнил приказание и подобрал полу, как будто для того, дабы в неё что-либо можно насыпать, но отец Кирилл совсем не то сделал, а неожиданно для Михаилы приспособил его кафтан совсем для иного употребления - по естественной надобности... И делал то отец Кирилл, предстоя алтарю и "находясь во всем священном облачении"...
      В показании Михаила все это рассказано с подробностями и точными всему именованиями, простонародными словами, как водилось в русских допросах XVIII века и во французских романах времен директории.
      Когда поп кончил своё нетерпеливство, то остался служить у престола, а сторож с своею переполненною полою пошёл из алтаря через церковь к выходу вон, но "как нёс церковью, то из полы падало".
      Сторож и об этом "приходским людям извещал", да многие из них и сами то въявь видели, как он "в той поле нёс из алтаря через всю церковь и везде по следу было пролито", но приходским людям опять и это за важное не показалось.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Дикастерия увидала, что дело имеет очень грубый и скандальный характер, и для того положила основаться на этих двух помазаниях - дьякона Петра и сторожа Михайлы, так как показаний этих и в самом деле было довольно для убедительности, что донос справедлив; а всех остальных "купецких людей, и жильца и подьячего" - более двенадцати человек - не допрашивали. Может быть, это было опущено в тех соображениях, чтобы не разводить напрасной срамоты в деле, сущность которого двумя ближайшими свидетелями попова бесчинства изобличалась вполне. "Двою бо свидетелями явится всякое дело". Так оно по Писанию, да так бы следовало принять и по разуму. По крайней мере, очень немало людей и теперь склоняются к теории "очевидной достоверности", на которой желали бы основывать приговоры по преступлениям, влекущим несравненно большую кару, чем та, которой подлежал за своё очевидное бесчинство поп от Спаса в Наливках.
      В московской дикастерии в это время сидел знаменский архимандрит Серапион, а секретарём был Севастьян Зыков. Они нашли нужным удостовериться: имеет ли ещё этот поп Кирилл права на то, чтобы священнодействовать у Всемилостивого Спаса, и потребовали из московского синодального приказа сведений: "помянутый поп Кирилл с которого года вдовствует и при той церкви по-епитрахильному ли служит?"
      Казённый приказ вдолге или вкоротке ответил, но не сполна, а однако всё-таки вышло курьёзно. На вопрос о вдовстве Кирилла казённый приказ "промолчал", а о правах Кирилла на священство отписал: "что 723 года, генваря 22-го дня, епитрахильная память оному попу Кириллу дана на год; а с 724 по 728 - оному попу Кириллу в даче не имеется".
      То есть выходило, что Кирилл перед совершением своих бесчинств уж с лишком три года не имел никаких прав священнодействовать в приходе Всемилостивого Спаса, и во всё это время как причет, так и приходские люди, зная о том, молчали...
      Дикастерия обсудила дело и 16-го апреля постановила донести синоду, что попа Кирилла надлежит сослать в дальний монастырь, в строгое подначальство. Но, независимо от сего, 18-го апреля, во исполнение этого самого решения от дикастерии пошло в синод "доношение за руками архимандрита Серапиона и секретаря Зыкова", и тем доношением "требовано (от синода) резолюции, что ему, попу, учинить?" Очевидно, здесь дело идет о московском отделении синода, которое в этих годах действовало, кажется, с большею самостоятельностью, чем нынешняя синодальная контора. (Это были годы, когда тоже шли разговоры о "возвращении домой".) "Того ж числа (как секретарь Зыков внёс дело из дикастерии в синод) доношение из св. синода отдано паки в дикастерию с таким приказанием, чтобы попа Кирилла за его бесчинства отослать из духовной дикастерии в Пафнутиев монастырь, что в Боровске, при указе - в том монастыре постричь в монашество и содержать его в монастырских трудех до кончины жизни его неисходно".
      Срок для "невольного пострижения", как в ином месте из дела видно, полагался "шестинедельный". Шесть недель невольник должен был пробыть в монастыре, а потом следовало его "подневольно" воспринять в чин ангельский.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Необычайная скорость синодальной расправы с отцом Кириллом, вероятно, должна быть объяснена тем, что в тогдашнее время вместе с делом часто препровождались и сами подсудимые, и подсудимые попы из московских и петербургских помещений синода чрезвычайно часто бегивали (см. мое исследование о "Бродягах духовного чина"). Нередко они удирали вместе со приставленною к ним кустодиею, с которою вкупе совещавали суетная и ложная, и потом их приходилось разыскивать всегда с большими хлопотами и всегда почти бесполезно, ибо их укрывал нуждавшийся в каком попало священстве раскол. "Бродяги духовного чина" делали столько неудобств синоду, у которого не было для содержания их ни верной стражи, ни крепких запоров, что синод имел причины отделываться от этих господ как можно скорее.
      Но необычайная скорость, с которою в московском синоде зарешили постричь в ангельский чин бесчинствовавшего в миру Кирилла, отнюдь не заставляет опасаться, что дело его в этой инстанции не было хорошо соображено и обсуждено. Дело это, без сомнения, пользовалось в московском духовенстве такою обстоятельною известностью, что тамошний синод, конечно, знал всё, в чем Кирилл проступился, и не имел насчёт его виновности ни малейшего сомнения. А потому синод решил для себя участь отца Кирилла прежде, чем дикастерский секретарь Зыков "внёс" официальное донесение.
      Тут оставалось только оформить загодя составленное уже решение, которое сейчас же и сдали назад в дикастерию, чтобы не иметь на руках беспокойного невольника.
      Смысл приведенного синодального решения, конечно, странен для теперешних взглядов и понятий. Во-первых, постригают человека в монахи не только не спрашивая, желает ли он или нет сподобиться чина ангельского, а прямо "подневольно"; а во-вторых, при понятиях нынешнего растленного века кажется несообразным и оскорбительным для идеи иночества наказывать безнравственного человека возведением его в сан иеромонаха. И несообразность эта увеличивается ещё более тем, что после возведения бесстыдника в сан иеромонаха его надо употреблять в черные монастырские труды и содержать при монастыре невольником "до конца его жизни"... Всё это и нелогично, и совсем несоответственно с преступлением. Но сталось с накуролесившим Кириллом по писанному в синоде: его отвезли в Боровск и 3-го мая сдали в Пафнутьев монастырь приказному того монастыря Евсевию Заломавину.
      Оставалось отца Кирилла выдержать шесть недель и потом (если он не убежит) постричь его в монахи.
      А отец Кирилл между тем чина ангельского не жаждал. Напротив, он тяготел ещё к грешному миру, он желал возвратиться к Всемилостивому Спасу в Наливках, и как сейчас увидим, кое-что для этого уже устроил с весьма хорошим для человека его положения соображением.
      Вместо того, чтобы сокрушаться духом и, смирясь, начать плакать о своих грехах у раки святого Иакова Боровского, Кирилл, стоя на самом краю разверзтой пропасти, решился вступить в отчаянную борьбу с осудившими его московскими духовными властями и отбиться от "подневольного пострижения" в чин ангельский.
      Знал он или не знал, как там, на севере, в "чухонской столице", борются тогдашние самобытники и западники, - решить трудно, но очень мог и знать. Он уже давно влачился по дикастерским крыльцам и монастырям, а в монастырях политикою занимаются так же ревностно, как "всем тем, чем (по выражению митрополита Евстафия) им заниматься не следует".
      Там все знают и иногда соображают весьма тонко: начинался 1730 год, и на горизонте восходила звезда Анны Ивановны, а за нею выплывал на хвосте "немец" Бирон...
      Переезд "домой", о котором заговорили было при Петре II, делался недостаточным вздором, над которым начали уже подшучивать те, которые ещё так недавно сами об этом болтали.
      "Немец" должен был войти в силу и значение, и "духовные вышнеполитики", конечно, примкнуть к нему. Москва и все московское пойдет на убыль, и люди "чухонской столицы", конечно, будут опять находить удовольствие делать всё, что можно сделать наперекор Белокаменной.
      Кирилл, очевидно, сообразил "действо" разнообразных элементов, кои начали обнаруживать на русскую жизнь своё влияние, и пустил челобитную на Москву в Питер, и запросил как можно больше, - чисто по-московски, - "чтоб было из чего уступить".
      Он знал, что "запрос в карман не лезет", а между тем побольше спросить, так люди растеряются и... как раз дадут то, чего не следовало.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Напоминаем, что политический момент был крайне острый, а в частной судьбе отца Кирилла наступал "последний день его красы". Приказный Пафнутиева монастыря Заломавин был человек крутой и отцу Кириллу не мирволил; он запер его с ломтем хлеба и кружкою воды в особливую келью и держал на замке. Так, вероятно, он хотел его проморить до пострига в монахи. Кирилле оставалось только лить слёзы и петь "жалостные калязинские спевы", сложенные подобными ему жертвами "подневольного пострижения":
      Ах, и что же это в свете преуныло,
      Преуныло, в большой колкол прозвонило.
      Поспешите, други, в келийку погреться.
      Принесите мирско платьице одеться.
      Этот роковой, страшный звон действительно становился для него "глаголом времён". Сведут его, ловкого прыгуна, в церковь - отдадут "в срачице" двум каким-нибудь здоровенным инокам "под мантии"; те его ангельски прикроют с головою воскрылиями мантий, а под этим мантейным приосенением сдавят могучими железными руками "за природный шивороток невороченной кожи" и повлекут к ногам настоятеля... Кирилл, конечно, добре знал, какие в московских монастырях были и есть сих дел мастера, у которых не вывернешься, и "поперечного слова" не скажешь, потому что "кадык в горле будет сдавлен"; а те дадут за него и ответы и обеты. А настоятель, ничтоже сумняся, его острижет и возложит на голову его священный куколь, или шлем духовный, и наречёт ему иное имя, под которым и пропадет для мира поп Кирилл.
      Гний после того всю остальную жизнь "в чёрных трудех" и будь у всякого монастырского братаря и вратаря в "попихачах", или, согрев в душе отвагу, ищи случая схватить где-нибудь доверчивого брата или из церковной сокровищницы денег, да сманив из ближнего женского монастыря соскучившуюся монахиню, беги с нею в раскольничьи слободы, объяви черницу женою и служи на семи просфорах по древнему благочестию. Но ведь сколько тут риску и хлопот, да и житьё там не всегда удобное для человека такого живого и резвого характера, каким отличался отец Кирилл. Однако до этого не дошло дело. Кирилл переносил описанное мучительное состояние всего только шесть дней, в течение коих иноки Пафнутиева монастыря не могли ещё его остричь под куколь, а 9-го того же июля настоятелю монастыря, архимандриту Дорофею, прислан из св. синода указ, коим "велено, не чиня попу Кириллу невольного пострижения, выслать в Москву во св. синод для освидетельствования", а вместе потребовано о нём в синод и подлинное дело.
      Архимандрит Дорофей тотчас же послал Кирилла в Москву "с слугою Владимиром Афанасьевым", а дикастерский секретарь Зыков внёс всё дело о нём в синод.
      Каким чудом мог быть устроен столь дивный и для всех неожиданный поворот дела, совершившийся, так сказать, на самом острии ножа?
      Конечно, это устроено находчивостью смелого и проницательного ума самого отца Кирилла, который умел соображать веяния и оставил нам любопытный образец своей замечательной стилистики.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      В то время как дикастерские судьи в Москве после долгого думания вдруг сразу приступили к рассмотрению доношения приказного Перфилия, отец Кирилл сразу сметил, что в Москве ему не доброхотят, и написал на государево имя убедительную челобитную, направив её в "Феофановы руце", ибо "той бе древлей Москвы не великий обожатель".
      В челобитной Кирилл изобразил тако: "Всепресветлейший, державнейший, великий государь! Доносил на меня, нижайшего богомольца вашего, канцелярист Перфилий Протопопов, затеяв ложно и поклепав напрасно, а о чём, - то значит в его доношении, яко бы по ссылке его Всемилостивого Спаса, что в Наливках, диакон Петр, с согласия его, Перфилия, и за ссорою со мною посягательством своим, забыв страх Божий и диаконского своего чина чистое обещание, учиня клятвы своея преступление, во свидетельстве своём сказал явную неправду, и с доносительским доношением нимало не согласно, но явная рознь и убавочные затейные речи, будто в июле месяце, а в котором числе, того не показав, будто во время вечернего пения, напивься я, нижайший, пьян и в алтаре, в священном одеянии, на него, диакона, садяся чехардою, и того я не чинил". Всё это, по словам Кирилла, "поклёп", и "рознь", и "убавочные затейные речи" заключаются в том, что Перфилий доносил, будто Кирилл "на дьяконе вокруг престола ездил", а дьякон показал, что он, Кирилл, на него только садился "и в том стала рознь". Равно и о происшествии с полою сторожа Михайлы сделано "душевредное лжесвидетеля доносительство", ибо если бы, де, то правда была, то надо бы и в тех же годех и числах доносить и прямо дикастерии, а не доносителю Перфилию, потому что он, Перфилий, в своем затейном доношении написал "постороннее". Извиваясь во все стороны, отец Кирилл метнул подозрением и в самих свидетелей, что те там-то и там-то у знакомых людей будто иначе говорили, а на суде ещё иначе показали, и особенно налгали о происшествии с полою. "Говорил же сторож в доме тяглеца овчинной слободы Муравцева, что поп, де, (т. е. Кирилл) просил у меня (сторожа) из укропу воды, и та, де, ему показалась мутна и тое воду плеснул", а ничего по-детски в полу его не сделал. А вывод у Кирилла такой, что "и потому оных диакона и сторожа всякая неправда и означилась".
      Притом же Кирилл за это время устроил, что у него и против дьякона с сторожем завелась "приказная ссора"; а те свидетели, на которых он, Кирилл, ссылался, "не сысканы". Да кроме того провинился перед ним Крутицкий архиерей Леонид в том, что когда Кирилл дважды подавал его преосвященству "спорную челобитную - принимал у него ту челобитную, но, прочтя, отдавал по-прежнему".
      Все это злоухищренное кляузничество и крючкотворство, по которому тоскливо воздыхают пустомысленные невегласы нашей попятной дружины, было в духе того времени и характеризовало наше отвратительное судопроизводство до лучших дней Александра II. А заключалась вся такая каверза просительным воззванием к монарху, под титулом которого наглец писал всякую ложь и требовал к ней внимания "за государево имя". "Вели, государь, сиё моё челобитье в синоде принять и не вели, государь, в монастыре в монашеский чин меня безвинно постригать: а вели, государь, милостивый указ учинить и возвратить меня по указу по-прежнему в Москву".
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      Кажется, можно быть уверенным, что человек самый неопытный в делах и легковерный не мог бы посмотреть на эту челобитную иначе, как на пустой изворот человека, несомненно виновного и притом отвратительного кляузника, который со всеми для него неудобными свидетелями затевает повсюду "приказные ссоры", а шлётся в своё оправдание на таких людей, которых сам выставил, наверно вперёд зная, что их отыскать нельзя. Да и для чего их разыскивать? Главные проступки Кирилла совершены в алтаре, где он "садился на дьякона" и нехорошо поступил с полою сторожева кафтана; но ведь там, в алтаре, никаких свидетелей этих происшествий не было, следовательно, чего их и искать?