Лесков Николай Семенович
      Сибирские картинки XVIII века
      Из дел сибирской старины
      Рассказ
      Наше историческое развитие шло по-своему.
      Н. Данилевский
      ОТ АВТОРА
      Настоящему рассказу о делах, происходивших в Сибири в XVIII веке, необходимо предпослать несколько строк вместо предисловия.
      Более десяти лет тому назад, в первой книжке "Русского Вестника" за 1882 год на первом месте было начато печатанием исследование Вакха Гурьева, под заглавием: "Исповедный штраф в Сибири в течение прошлого XVIII-го века". Автор этого исследования, Вакх Гурьев, был православный священник и происходил из сибирских уроженцев; близко знав дела этого обширного азиатского края, он сделал себе в литературе известность несколькими достойными внимания исследованиями о сибирской старине. Исследование Гурьева об "исповедном штрафе" тоже обещало представить очень живой исторический и этнографический интерес; любопытство, возбуждённое появлением статьи в московском журнале, не было однако вполне удовлетворено, потому что из всего исследования в "Русском Вестнике" напечатано только три главы, а остальное обещано впредь, но продолжения не было. Не было продолжения этой статьи и ни в каком другом издании, а в законченном в 1892 году труде В. И. Межова: "Сибирская библиография" (Л 6972), "Исповедный штраф" Вакха Гурьева прямо показан неоконченным.
      "Сибирская Библиография", Вл. Изм. Межова (Издание И. М. Сибирякова, СПб., 1892 г.), содержащая в себе "Указатель книг и статей о Сибири". (Прим. автора.)
      Сведение это надо считать наиобстоятельнейшим, для которого излишни были бы поверки, но и они были сделаны и принесли те же самые результаты: большая история, описание коей было начато по документам и живым устным рассказам и повестям, остается в зачаточном положении, без развития и без конца, а потому и не приводит читателя ни к какому определительному выводу и заключению.
      Была ли рукопись этого исследования доведена Вакхом Гурьевым до конца неизвестно, равно как неизвестна и причина, по которой печатание "Исповедного штрафа" было в "Русском Вестнике" прервано и неокончено. Может быть, это зависело от неблагоприятных для литературной работы условий в положении самого автора, который в это время переменил место и, перейдя на службу в Царство Польское, умер в Калише 24 июля 1890 г.
      Случай дает теперь возможность изложить это дело во всей его полноте и законченности, хотя и без тех частностей, которыми располагал Вакх Гурьев, знавший Сибирь по личным наблюдениям и пользовавшийся рассказами других старожилов.
      Случай же этот заключается в следующем. В С.-Петербурге жил и здесь же не так давно скончался известный сибирский золотопромышленник, генерал-майор Вениам. Ив. Асташев, с которым я был знаком и от которого подарены мне несколько копий с деловых бумаг, касающихся сибирской жизни. Довольно долгое время бумаги эти лежали у меня неразобранными, а когда я стал их просматривать летом прошедшего года, то увидал, что в них есть очень значительная доля того материала, который встречается в обработанном виде в исследовании Вакха Гурьева об "исповедном штрафе XVIII-го века", и что материал этот не ограничивается тем, что попало уже в начало исследования Гурьева, а идёт дальше сплошною и неразрывною цепью событий до тех пор, пока дело кончается в тридцатых годах истекающего нынешнего столетия. Материал даёт возможность закончить недоконченное исследование об "исповедном штрафе", который находчивостью сибирских деятелей переходит в другое дело "о небытии", потом в дело "о скверноядстве", и наконец - "о простоте", в которой всё и "тонет в тундрах Сибири".
      Крайне заинтересованный этим оригинальным делом, я решился изложить его в нижеследующем рассказе, причём - дабы сохранить изложению цельность должен был вкратце сказать опять и о том, что уже рассказано в трёх главах повествования В. Гурьева в "Русском Вестнике", с тою, однако, разницею, что как я не знаю местных преданий о всей этой истории, то я их и не касаюсь, а веду весь рассказ гораздо кратче и уже, чем рассказ Гурьева, пущенный в первых трёх главах широко - до чрезвычайности.
      Я держусь в моём изложении дела одних бумаг, и притом, - как я имею основание думать, - именно тех самых бумаг, которыми пользовался для своего начатого и недоконченного труда Вакх Гурьев.
      I
      Среди явлений русской жизни в Сибири чрезвычайно характерным и любопытным представляется борьба светских и духовных властей с крещёными сибирскими инородцами и другими людьми, которые не понимали важности принятых ими на себя обязанностей. Особенно много забот было о том, чтобы они не уклонялись от исповеди.
      Архивы сибирских консисторий, духовных правлений и губернских и воеводских канцелярий хранят до сих пор множество дел "о небытии", "о скверноядстве" и "о злоупотреблении простотою", из которых рачителем сибирской старины сделаны были некоторые выписки, приведённые здесь нами в порядок.
      Дело, о котором будет речь, сначала получило название "о небытии", под которым и упоминалось в бумагах. Началось оно при Петре Великом и, как думают некоторые, - по его мысли, а во всяком случае по его указу 14-го февраля 1716 года (т. е. за девять лет до его кончины). В указе том "великий государь велел всякого чина людям у отцов духовных повсегодно исповедываться, а ежели кто не исповедуется, на таковых попам подавать росписи архиереям, а им те росписи отсылать губернаторам, а губернаторам и лантратам класть на тех людей штраф, против дохода с него втрое, а потом им ту исповедь исполнять. А которые прежде податей не платили и явятся виновными, тех обложить, применяясь к тому же, а с девок и вдов против оного вполы. Раскольников же положить против настоящего платежа".
      Таким образом, денежный штраф за "небытие" (т. е. у исповеди) был наложен этим указом одновременно как на раскольников, так и на церковных людей, которые в очень большом количестве не являлись для исповеди к своим духовным отцам.
      Отсюда началось это дело; а далее сейчас мы будем видеть, как этот источник потек по азиатской окраине, где редкое и бедное кочевое население живёт в обширном рассеянии и притом "пребывает в состоянии природной простоты и совершенной дикости".
      II
      Наложение штрафа за неявку к исповеди сначала поручалось светским властям, "губернаторам и лантратам" а по скольку налагать на каждого человека, не явившегося к исповеди, - на это искали определения в указе, где сказано, что надо "класть штраф против доходов с него (отбегальщика) втрое". Лантраты поняли так, что раскольников нужно "записать в двойной оклад (платимых ими податей)", а церковных, не явившихся к исповеди, следует оштрафовать втрое. И многие так и сделали, а чрез это вышло, что раскольники, заплатившие двойной оклад, "отводили исповедную повинность" дешевле, чем православные, которых лантраты обложили штрафом "втрое против доходов с них". Православные, увидав из этого, что им гораздо выгоднее совсем "записаться по двойному окладу", объявили себя раскольниками. Они стали являться к светским властям и просили "записать их в двойной оклад", а те это исполняли, и раскол возрастал в своей численности.
      Другие же люди, которые не хотели зачислять себя в раскольники, "по двойному окладу", стали обращаться к "приходским попам" с подкупами, чтобы "попы показывали их бывшими". Попы брали за это "посулы" и показывали небытейщиков "бывшими", и таким образом реестрация вместо того, чтобы выяснить дело, повела к усиленной лжи. А как "посулы" за фальшивые отметки небытейщиков "бывшими" брали одни попы и не делились этими доходами с причетниками, то среди сих последних запылала всеобщая зависть против настоятелей и пошли на них доносы.
      Доносов было множество, и представители духовной власти их не скрывали, а напротив, охотно направляли их на вид высшего начальства, чтобы показать, что светские чины не могут хорошо вести это дело и только портят духовенство, предоставляя ему возможность покрывать виновных в уклонении от исповеди.
      Из-за этого между светскими чиновниками и приходским духовенством начались споры и "подвохи". Духовное ведомство по убеждению, что светские неподлежаще записали в раскольничий оклад нераскольников, "посылало своих фискалов для розыска, а светские власти, потакавшие раскольщикам, схватывали посланцев духовного ведомства и сажали их скованных в тюрьмы и держали под крепким караулом и оному исследованию о раскольниках и духовных делах чинили тем сущую остановку".
      Указ Св. синода 29-го марта 1721 г. (Прим. автора.)
      Светские же власти в отпор этим укоризнам со стороны лиц духовных вывели на вид, что "многие священники в поданных ими духовных росписях за 1716 и 1717 годы (самые первые после указа) многих детей своих духовных неисповедавшихся написали исповедавшимися, а действительно бывших у исповеди по злобе своей на них записали небывшими".
      О злоупотреблениях в подобном роде завелось множество дел, шли бесконечные допросы, сыски и очные ставки, а между духовными и светскими чиновниками поднялась такая ожесточенная распря, что высшее правительство увидало необходимость быстро и энергично вмешаться в это дело и дать ему другое направление.
      III
      Десятого и семнадцатого марта 1718 года последовали высочайшие указы, которыми (10 марта 1718) категорически определялось: "по сколько именно надлежит брать штрафа с разного звания людей, отбегающих исповеди". Назначено брать "с разночинцев и посадских в первый год по одному рублю, во второй - по два, а в третий - по три, а с поселян в первый раз по десяти денег, во второй по гривне, а в третий - по пяти алтын". А чтобы штраф за небытие взыскивался без попустительства и без пререканий между особами светского и духовного чина, - всё это дело передавалось в заведывание лиц одного духовного ведомства, - а прежним взимателям штрафа из особ светского звания настоящими указами предоставлялось только наказание виновных. Заниматься взысканием было, разумеется, гораздо прибыльнее, чем наказывать несостоятельных плательщиков, и потому светские власти описанною переменою были недовольны и стали делать духовенству помехи.
      Духовенству же с "набытием прав" по сбору штрафов за небытие прибыло и "страхования", и "страхования" эти были не шуточные. В указе читаем: "А буде о тех, кто у исповеди не будет, а священник о том не донесёт и за такую его ману (sic) взять на нём штраф первое пять рублёв, второй десять, а третий пятнадцать рублёв. А ежели по тем (т. е. и после третьего штрафа) явится в такой же мане и за то извержен будет священства".
      И ещё это "страхование" было усилено тем, что повелено было "по извержении" священников "взять их имение", а самих их "отсылать для наказания к гражданскому суду и в каторжную работу".
      Известясь о таких указах, особы духовного чина не сразу разобрали "пришло ли к ним торжество или горечь". Дело оштрафования "небытейщиков" обещало, конечно, хорошие выгоды, но и "страхования" со извержением и отъятием, а наипаче с преданием в руки светских приказных наводило на духовных ужас, который тем легче понять, что "светские" питали зло на духовенство за передачу в их руки самой выгодной части дела, и теперь приказные, по всем вероятиям, не дадут спуску тем из духовных, которые попадутся в их руки.
      IV
      Особы светского чина и действительно начали держать себя гордо и не уступали духовенству ни одного шага без неприятностей. Даже в самом начале приказные манкировали требованием духовенства С 1718 по 1721 год духовное ведомство даже не добилось ещё, чтобы светские сообщили ему списки небытейцев. Губернаторы, камериры и лантраты относились столь небрежно к требованиям представителей церковной власти, что часто вовсе не отвечали на бумаги архиереев и не только "с безнадёжностью" доносили об этом московскому приказу церковных дел. Однообразия в действиях не было, а повсеместно дело шло где как попало: в одном месте "небытейщиков" штрафовали священники, в другом - приказные, и те и другие по своему бессудили одних и мирволили другим, а взысканные деньги "представляли по своей команде", или даже вовсе не представляли. Шла вообще полная безурядица, с которою московский церковный приказ уже не мог найти никакого толку, и тогда за дело это взялось новое высшее церковное учреждение - св. правительствующий Синод
      Только что учрежденный тогда Синод тотчас же оценил значение дела о "небытейщиках" и указами от 20-го и 21-го чисел марта 1721 года сообщил в сенат "ведение", а епархиальным архиереям послал указы, "чтобы впредь собираемые с раскольников и с небывших у исповеди штрафы, опричь оного святейшего правит. Синода, в другие места не отсылать и определённому в Москве камериру тех штрафных денег и об них ведомостей не отдавать".
      Указы Св. синода 20-го и 29-го марта 1721 года (Прим. автора.)
      Таким энергическим и твёрдым мероприятием Св. синода был положен конец нахальному непослушанию приказных светского звания, но зато возникли теперь недоразумения в самом московском приказе церковных дел, которыми в это время управлял архимандрит Златоустовского монастыря Антоний.
      V
      Под пригрозою Св. синода светские приказные сдали в духовные правления "сведения и отписки" о небытейцах, но дела эти были в таком виде, что в них нельзя было доискаться толку.
      Златоустовскому архимандриту Антонию поручено было разобрать и привести в ясность все беспорядочно сунутые с рук приказными бумаги, а когда он разобрался, то увидал, что сами правительственные указания о тех, кого надо штрафовать, до сих пор ещё не ясны. Так наприм., архимандрит недоумевал: "какой штраф наложить и требовать с людей, которые не подходили ни к купеческому, ни к крестьянскому сословию, и из числа коих являлись многие сирые и убогие, именно: солдаты, драгуны, ямщики и жёны их, зеленщики, каменщики, ученики латинской и математической школы, оружейники, столяры, сторожа церковные, звонари соборные, приказные сторожа и приставы, люди боярские, сокольники и их работники и работницы, шляпного и суконного дворов ученики и работники, дому государева нижние чины и дворовые люди, хлебники, калашники, блинники, харчевники, масленники, печатного двора батыйщики и тередорщики и работные люди, кожевенники, портные мастеры, сапожники, канатчики, свечники, плотники, швальчики, пивовары и богаделенные нищие мужеска и женска полу".
      Внимательный златоустовский архимандрит основательным изучением дела обнаружил такое положение, которое ещё не было в виду правительства, но которое, однако, вполне соответствовало живописанию Посошкова, в его "изъявлении очевидности лицемудрия", где он писал, что у нас "аще подкрепления" (указами) не будет, то и впредь вси по прежнему в церковь ходить не будут".
      См. Сочинения Посошкова, стр. 10. (Прим. автора.)
      Небытейщиков приходилось забирать и штрафовать не в отдалённых дебрях и пустынях, а в покровительствуемых императором новоучреждённых школах, при собственном государевом дворе и, наконец, даже при самых приходских церквах и соборах, где сторожа и звонари упрямо не хотели "отбывать исповедь", а в то же время эти упрямцы были так "сиры и бедны", что в штрафе с них нечего было взять ни в первый раз, ни во второй, ни в третий.
      Архимандрит, обнаружив такое удивительное состояние в церковном благоустройстве не испрашивал в виду этого новых попечительных мероприятий, которые, может быть, теперь были бы уместны, а только представил вопрос: "с вышеозначенных разночинцов скудных и бедных рублёвый ли штраф или за скудость по усмотрению и обыску умалять - поселенский ли или противо купечества штраф имать?" Далее он спрашивал: "как поступать с теми которые в податных книгах написаны неисповедавшимися, а после той переписи и подания книг померли?" Или - "с теми кои временно проживали в домах на квартире или в работниках и при переписке записаны в этих домах а когда наступило время взыскания с них штрафа они в тех домах уже не оказались". Архимандрит Антоний спрашивал у св. синода разрешения, с кого в таковых случаях взыскивать штраф: "с хозяев ли тех домов или велеть им тех людей отыскивать".
      Таких осмотрительных и осторожных людей, как глава московского приказа церковных дел, архимандрит Антоний, оказалось довольно много. В виду "страхования" и "пригроз", последовавших из Синода, исполнительные лица духовного ведомства старались действовать как можно осмотрительнее и, не принимая на себя ничего, что им могло казаться хотя мало-мальски сомнительным, с разных сторон слали в Синод свои многочисленные вопросы и "ожидали на них в разъяснение указов".
      В Синоде скоро образовалось огромное скопление бумаг этого рода, из которых каждая требовала "наставлений, указаний и точных и явных определений". Синод был обременён этими бумагами и по многим из них сносился с сенатом, а сенат требовал сведений от губернаторов - синод делал замечания архиереям, а архиереи своим подначальным администраторам и всё это при медлительности тогдашних сношений и при умышленном "препирательстве" и "отписках" со стороны представителей разных ведомств страшно увеличивало громадность дел заведенных о "небытии", из которого в результате не выходило ничего!
      Но здесь, в Европейской России, с розысками "небытейщиков" всё-таки не встречалось таких достойных памяти затруднений какие обнаружились в Сибири, где расстояния огромны, полукочевое народонаселение редко и дико, а духовенство было в тогдашнее время совершенно необразованно и имело за себя таких "крепких" представителей, как Арсений Мациевич, Павел Конюшкевич и другие, любившие постоять за свою власть. Тут нашлись настоящие борцы для борьбы с "светскими властителями", и рачения их достойны долгой памяти в истории нашего духовного просвещения.
      VI
      В Сибирь вопрос о сыске людей, не бывающих у исповеди, пришёл не сразу, но зато здесь он получил серьёзную постановку. Первые "строжайшие указы" о сыске виновных в небытии и о взыскании с них штрафа пришли при митрополите сибирском Филофее Лещинском, который был настроения аскетического и шумных дел мирского характера не любил,
      Сибирский митрополит Филофей Лещинский правил митрополиею будучи в схиме. Он был на митрополии с 1702 года, и в 1711 году принял в тюменском монастыре схиму с именем Феодора; но "по указу" в 1715 году опять был назначен к управлению кафедрою, и как раз попал под нетерпеливые настояния о взысканиях за "небытие". Отошёл на покой в 1721 г. и почил 1727. (Прим. автора.)
      и потому, несмотря на всю строгость указов, повелевавших немедленно начать бесконечное дело "о небытии", он не обратил на эти указы никакого внимания. Или он был добр и не хотел теснить людей и, хорошо зная условия жизни сибирских дикарей и полудикарей, он понимал, что там требуемое дело сделать нельзя, а что от возни с ним придёт только порча на тех, кто начнёт с ним справляться. Дело тронулось только после того, как Филофей отошёл, в 1721 году, на покой и на место его был сделан сибирским митрополитом черниговский архиерей Антоний Стаховский. С этих пор дело "о небытейцах" получает движение и всё возвышается строгая о нём требовательность, а с тем вместе разыгрывается и полнейшая невозможность выполнить над небытейщиками всё то, что требовалось. Новый сибирский иерарх
      Митрополит сибирский Антоний Стаховский с 1721 года. - (7-го марта 1740 г. из малороссиян). См. указ его от 29 апреля 1737 года. (Прим. автора.)
      распорядился, чтобы сибирские священники в конце церковных богослужений по воскресным и праздничным дням "читали бы все преждесостоявшиеся высочайшие указы о хождении к церквам и о бытии наипаче (курсив подлин.) у исповеди", но на этой почве дело не шло, и новый иерарх (третий после получения указов "о небытии")
      Варлаам Петров (хирот<онисан> (1768 - 1802), архиеписк<оп> тобольский. (Прим. автора.)
      Варлаам Петров (друг губернатора), через пятнадцать лет повелел сибирскому духовенству смотреть на "взыскание штрафа за небытие" как на "самонужнейшее государственное дело".
      10-го июля 1786 г (Дела арх<ива> томс<кой> дух<овной> консист<ории>). (Прим. автора.)
      И с этих пор в нисходящих и восходящих бумагах по духовному ведомству в Сибири начинают писать об "исповедной повинности" и об "исповедных недоимках".
      Дело стало трактоваться не как религиозное, а как государственная повинность, которую духовенство должно собирать и доставлять казне, "А наипаче не запускать недоимок".
      Интересы высшего и правящего духовенства в деле этом расходились с интересом приходского духовенства, которое представляло тут из себя инстанцию исполнительную, функции которой на местах "скитания небытейщиков" были, однако, очень затруднительны. Для архиереев и их консисторий было интересно, чтобы "оклады" за "небытие" достигали цифр как можно более значительных, а приходские иереи, которым надо было ездить да "съискивать", встречались с такими практическими трудностями, которые преодолевать было очень трудно, и поэтому священникам хотелось, чтобы "сыску" было как можно менее. Поэтому священники находили для себя удобнее и выгоднее не умножать числа "небытейцев", но чтобы это не сходило "небытейцам" с рук даром, - с их брали "поминки", которыми и откупались от требовательности консисторских приказных, и таким образом завели по Сибири в огромных размерах правильно организованное "попустительство".
      Об этом узнали архиереи, и против попов призваны были действовать местные агенты духовной администрации и так называемые "закащики",
      "Закащиками" в Сибири называли "благочинных". (Прим. автора.)
      "десятильники" и "члены духовных правлений", которые все должны были наблюдать, чтобы "сыск виновных в небытии производился неослабно, как самонужнейшее государственное дело", и чтобы приходское духовенство не мирволило небытейцам.
      Но когда епископы пригрозили "закащикам" - эти последние напугались и в ограждение себя от ответственности стали уверять, что "самонужнейшего дела" в Сибири совсем невозможно исполнить, и на этот счёт были представлены объяснения.
      VII
      Закащики объясняли, что многим крещёным людям в Сибири "невозможно отбыть исповедную повинность, потому что вблизи их жительства на весьма далёкое расстояние нет вовсе церквей, а некоторые церкви хотя постройками и окончены, но ещё не освящены и не снабжены утварью, а при других, находящихся в зело бедственном состоянии, издавна нет священников, а где есть и священники, то у тех в говейной поре не бывает ладану и вина, и совершать евхаристию ни на чём и невозможно". "А люди хотя и окрещены, но остались в первобытной дикости, и кочуют и скитаются в местах недоступных".
      См. дела и духовные росписи за обозначенные годы, хранимые в архиве помещающемся в колокольне томского Алексеевского монастыря. (Прим. автора.)
      Донесения "закащиков" были, конечно, не голословные, а подкреплялись точными указаниями, которых невозможно да и нет никакой нужды воспроизводить здесь во всей подробности, но для образца можно отметить, что в самой тобольской епархии, которою управлял еп. Варлаам (Петров), сделавший штраф за небытие "государственным делом", прихожане "целых многолюдных селений и деревень оставались без исповеди в течение 1758, 1759, 1760 и других годов единственно за неосвящением церквей". А сколь эти сёла и деревни были многолюдны - открывается из подробных росписей,
      При тех же делах под колокольнею. (Прим. автора.)
      из коих видно, например, что в слободе Белоярской, в томском и барнаульском заказах не исповедывались 2 тыс. человек, в берском остроге
      3.155 человек, в селе Тальменском - 1.645 чел., в селе Легостаевском 1.306 чел., в селе Чингисском - 1.300, в с. Кособоковском - 1.805, в с. Космалинском - 1.874, а всего в этой одной местности тобольской епархии
      13.170 человек, и хотя все они "не отбыли исповедной повинности единственно за неосвящением церквей", и стало быть отнюдь не по уклончивости, а без всякой с их стороны вины, но тем не менее "все эти 13.170 человек подверглись штрафу за небытие".
      Дело в архиве колокольни томского монастыря. (Прим. автора.)
      И в таком положении были застигнуты жители многих местностей сибирского края, и везде с них точно так же взыскивали штрафы и повторяли эти взыскания во второй раз и в третий, и напрасно штрафуемые хотя "не видали своей вины", но "свыклись и обошлись с положением, приемля оное как бы за перевод натуральной повинности в денежную".
      Если бы кому-нибудь похотелось избавить себя от платежа денег и отбыть исповедную повинность натурою то ему для этого оставалось одно средство: ехать в город или в такое село чужого прихода, где всё церковное благочиние было в порядке, т. е. где был освящённый храм и при нём священник и причт, церковная утварь, ладан и вино, и тут надо было стать постоем на постоялом дворе и ходить к службам церковным, а потом отъисповедываться и взять в том отписку для предъявления своему закащику; но это было сопряжено с такими большими хлопотами и с такою затратою времени и денег, что не представляло крестьянину никаких выгод, а, напротив, большие убытки в сравнении с уплатою штрафа.
      Притом же ещё и нельзя было рассчитывать, что если поедешь исповедаться в отдалённый чужой приход, то всё это там и отбудешь. Это не всегда удавалось. Из дел видно, что люди, пытавшиеся запастись исповедными отписками от священников чужих сёл, "ездили в эти отдалённые приходы напрасно, ибо когда они приезжали туда во время Великого поста, то не заставали там попов при своей должности, поелику они были в то время вытребованы в заказы и содержались там для объяснений в течение нескольких недель".
      Вызовы же священников в заказы, как видно из тех же дел, даже "нарочито совпадали со днями постов" и были обыкновенно "последствием доносов, посылаемых в заказы от дьяконов и причетников, с очевидным расчётом сделать зло священнику, оторвав его от прихода в говейные дни, когда люди отбывают исповедную повинность".
      Следовательно, сибирякам платить штраф за небытие было удобнее и выгоднее, чем исполнять требу, и это получило развитие, а начальство начало смотреть на это не только снисходительно, но даже и благосклонно как на оборот весьма небезвыгодный для государства.
      VIII
      При таком взгляде народились и умерли три поколения, и прирост небытейщиков был, конечно, огромным. Так, например, по духовным росписям барнаульского заказа за 1758 год, в слободе Малышевской всех жителей считалось 3.191, а когда стали вместо исповеди брать деньги, то вдруг, через четыре только года, там объявилось уже 6.949 душ (увеличилось на 3.758), в с. Чингисском было 1.307, а в 1762 г. стало уже 3.901 (более на 2.594). В Змеиногорском руднике в 1758 г. было всего 715 чел., а в 1762 показано уже
      2.294 (более на 1.579) и т. д.
      Естественным образом такой прирост населения в четыре года, конечно, был невозможен; но так как он фактически был налицо, то его остаётся объяснить тем, что при денежной повинности явились те люди, которые ранее, при требовании от них натуральной исповеди, укрывались.
      Таким образом, как финансовое мероприятие, обложение "небытия" денежным штрафом в самом деле принесло пользу. Надо только было уметь собирать с этих людей доходы, от платежа которых они не отбегали, но сборы, однако, производились неаккуратно, и правительство стало обеспокоиваться огромною недоимкою. В делах есть указ тобольской духовной консистории от 10-го июля 1786 года, из которого видно, что "в одном заказе через пять лет небывших накоплено 75.102 души, с коих и запущено сбору 100.000 рублей". А как священники и закащики не имели средств как "донять" небытейцев, то дело опять стало клониться к тому, чтобы разделить операцию между агентами светского и духовного чина, так что духовное ведомство должно было "доставлять своевременно самые верные сведения о числе небывших у исповеди, а светские власти - распоряжаться наложением и взысканием штрафа".
      С этим распоряжением ни один энергический деятель в духовной среде сначала не хотел помириться: духовным вовсе не интересно было исполнять подготовительные работы для "приказных" и предавать им живых людей, которые умели ценить оказываемые им благодеяния и выгоды, но практика показала, что духовенство не теряло своего значения для мирян, так как от них зависело: выдать небытейца или покрыть его небытие.
      Уследить за тем, что станут делать теперь в Сибири с небытейцами, было невозможно; а чтобы понять эту невозможность, припомнить себе наскоро и вкратце: что такое представляло в те годы церковное благоустройство в Сибири и какого духа она имела тогда иерархов и светских сановников, бывших с теми иерархами в ладах или в контрах.
      IX
      В начале XVIII века, когда начался сыск небывающих у исповеди людей, в Сибири была одна епархия, которая именовалась (до 1768 года) "Сибирскою и Тобольскою". Пространство, занимаемое этою епархиею, было так велико, что одному архиерею, как бы он ни был энергичен, хорошо править ею было невозможно. Область этой епархии обнимала собою всё пространство от Уральского хребта до Берингова пролива и от Ледовитого океана до северной границы Китая и степей, где кочуют киргизы. Вдоль епархия простиралась на десять тысяч вёрст, а поперёк - более чем на три с половиною тысячи. И на всём этом страшном пространстве архиерей должен был всё окинуть своим административным взглядом и всё в церковном управлении упорядочить, и "небытейщиков сыскать", и обложить их "за небытие" штрафом, и даже произвести самое взыскание.
      Трудность этого управления увеличивалась ещё тем, что число крещёных людей, подлежащих архиерейскому попечению на всём огромном пространстве Сибири, было невелико, и они не сидели на земле всплошь к одному месту, а разметались по обширной стране враздробь, где кому казалось сподручнее и выгоднее. По ревизии 1709 года в Сибири насчитано, кроме инородцев, немного более 230.000 душ,
      См. "Историческое обозрение Сибири" Словцова, стр. 323. (Прим. автора.)
      и эти христиане жили по городам и селениям, а в Сибири и города, и селения разметаны друг от друга на большие расстояния, начиная от 200 и доходя до 500 вёрст и даже более. Пути сообщения, соединявшие эти удалённые один от другого пункты заселения, ужасны и поныне.
      См. письма Антона Чехова. (Прим. автора.)
      Тогда они были "непроездными дорогами" в настоящем, а не фигуральном смысле этого слова; а притом и эти отчаянные дороги пролегали главным образом по течению огромных сибирских рек: Оби, Иртыша, Енисея и Лены; а вдаль от берегов этих рек и таких дорог не было.