Оба бросаются друг к другу и плачут.
      Князев. Люблю девку за издевку!..
      Все оборачиваются на его голос. Общее смятение. Молчанов почти падает на скамью. Марина смело выступает и загораживает его собою. Фабричные тихо
      жмутся и прячутся друг за друга.
      (Язвительно вздохнув). Это хоть бы и на театре представить не стыдно! (Подходит с палочкой к фабричным и всматривается в их лица.)
      Молчанов (отодвигая Марину). Это что еще за штука новая.
      Марина (удерживая его). Ванюша! Ваня, не горячись!
      Молчанов. Постой, - я даже вовсе не сержусь. Я только смотреть хочу, что это? Вломились в дом!
      Князев (фабричным). Что же, голосистые соловушки? Или песня кончена? (Всматривается пронзительно в каждое лицо.)
      Челночек (про себя). Ух, глазищи! (Юркает в задние ряды.) В молоко взглянет, молоко скиснется.
      Князев (водя палочкой над головами толпы и ударяя по маковке спрятавшегося Челночка). Ты, как тебя? Павлушка, кажется?
      Челночек (робко). Я, Фирс Григорьич, здесь машионально... (Оправляясь.) Я чай подал по Марины Николаевниному приказанию.
      Князев. А она здесь у вас приказывает? (Фабричным, подняв палку по направлению к дому.) Вон!
      Все уходят, перегоняя друг друга; последний плетется Обрезов. Челночек
      впереди всех.
      Марья Парменовна. Ну, это ж не разбойник ты? Есть же еще, думаешь, после этого хуже тебя человек на свете. (К Марине.) А ты что здесь прохлаждаешься? (Хватая ее за рукав.) Я ведь тебя здесь не боюсь.
      Марина (топнув ногою, отрывает руку). Прочь!
      Марья Парменовна (в испуге отскакивает). Ишь ты какая!
      Анна Семеновна. Отойди от нее, Маша, отойди.
      Марья Парменовна (отходя и косясь на Марину). И-ишь!.. А ты не очень-то!
      Марина (Марье Парменовне). Мужеедка!
      Молчанов (вскакивая). Кто им ворота отпер?
      Князев. А кто б смел опекунам не отпереть ворот? Я здесь хозяин нынче, а не ты, беспутник! Его сегодня только что немножечко остепенить хотели, а он, изволишь видеть, как остепеняется: вино, фабричные, да вот распутная бабенка, сбежавшая от мужа... продажная красавица.
      ЯВЛЕНИЕ 7
      Те же и Челночек (крадучись возвращается и прячется за деревом вблизи
      Молчанова).
      Марина (удерживая Молчанова). Молчи, молчи, Иван Максимыч!
      Князев (не обращая внимания на ее слова). Прошу полюбоваться, господа! Хорош, хорош купец, супруг жене своей, отец детям и доброму отцовскому хозяин Иван Максимыч! А эта скромница (на Марину)... на всех глядит, не знает, кого выбрать, чтоб под полу кинуться.
      Марина (схватывая Молчанова за руки). Оставь, оставь: он нас нарочно дразнит!
      Князев. Вот говорят, что нечему нам поучаться у молодых! Как нечему? Грешили, может, люди и в наши дни, да все это бывало со стыдом, от глаз человеческих прятались, а нынче видите. (Указывая обеими руками.) Жена вот она, вот теща-матушка и тесть, а вот супруг с любовницей обнявшись стоят, и словно быть всему тому так следует. Дай протереть глаза. (Протирает платком глаза.) Стоят, действительно стоят! (Строго.) Ну, будет этого! (Вскинув головой.) Я вас прошу, господин голова, сейчас потребовать у него все счеты и фактуры, которые у меня украдены и ему переданы. Они мне нужны, чтоб принять дела. (Бросается к Молчанову.) А ты ступай к жене!
      Молчанов (устраняя Князева). Вы хоть опомнитесь! Мне кажется, вы уж с ума свихнули с тех пор, как глупая толпа дала вам в руки власть. Прошу вас дальше. Не вводите в грех: я сам дам сдачи.
      Князев (в азарте). Ты сдачи дашь? ты? Вяжи его, ребята! Я объявляю вам, он вор. Он утаил билет в две тысячи. (Грозно.) Обыскивай его.
      Все порываются и не могут решиться. Челночек высовывает голову.
      (Челночку.) Ну!
      Челночек схватывает Молчанова сзади за локти. Вслед за ним уцепливаются Канунников и Гвоздев. Князев схватывает Марину и жмет ее с скрытым
      сладострастьем. Молчанов борется.
      Держи его! (Получая от Марины толчок, быстро отлетает и чуть не падает.)
      Марина (бросается к Молчанову, расстегивает пуговицу у его сюртука и кричит). Беги, и с богом!
      Молчанов вырывается, оставляя в руках державших его один сюртук, и убегает в
      глубь парка.
      Князев (Марье Парменовне). Машута! друг, бежи за ним! Чего ж ты смотришь, глупая! Бежи скорей, останови. Ведь он твой муж... еще, пожалуй, в озеро прыгнет.
      Марья Парменовна и мать ее убегают за Молчановым.
      Господа! а вы-то что ж? ведь все в ответе будете! Ловите!
      Все убегают в парк. Остаются на сцене Марина и Князев.
      (Бросается на лежащий сюртук Молчанова.) Топись теперь, дурак! Мне этого и надо. (Вынимает из кармана молчановского сюртука бумажник.)
      Марина (глядевшая до сих пор вслед бегущим, быстро про себя). Боже, что я наделала? (Князеву.) Подай! подай назад. (Ловит его за руки.) Подай! Разбойник!
      Князев (скоро прячет бумажник в карман). Ага! пеструшечка, ты вот она. (Обнимает ее и целует. Борются. Борясь.) Послушай! Не дурачься, не дурачься...
      Марина (отчаянно). Подай! подай бумаги!
      Князев. Ты одурела!
      Марина. Эй люди!.. люди!.. люди!..
      Князев. Кличь ветра в поле!..
      Марина. Я с тобой и без людей, одна справлюсь. (Отбрасывает Князева.)
      Князев (отлетая). Га! Без людей справишься!.. Ну так при людях же не справишься! Эй, люди! люди! Свести ее в полицию, чтоб к мужу выслали.
      Марина (ломая руки). Что делать? Боже мой, что делать?
      Князев (схватывая Марину за руку). Делать!.. Не требуй мною! Я немногого хочу!
      Марина. Я не люблю ж тебя!
      Князев. И не надо! Ты этим докажи ему, что ты его-то любишь... Да, да, любя-то ни за что ведь хорошие женщины не стоят... Он ведь про то и знать не будет... он вздивится, с чего это все перевернется... (Обнимает ее.) Лапка, лапка! все в твоих руках.
      Марина (с омерзением устраняясь от объятий). Эх!.. Ведь знаю, ты обманешь...
      Князев (еще сильнее обнимая). Нет! нет... какие тут обманы! (Впивается в нее а целует, держа руками ее лицо.)
      Марина (с отвращением). Н-н-ну! Ах, пусти!.. Пусти же на минуту! (Про себя.) О боже, умудри меня, как мне отнять? (Князеву.) Так ты не лжешь?.. Так ты его отпустишь?..
      Князев. Ты отпусти его... Пеструшечка! Змееныш, заслужи... пущу...
      Марина (про себя, глядя на дупло, где спит Босый), А если, как на грех, его здесь нет сегодня?, (Князеву, грозя пальцем.) Гляди ж не обмани!
      Князев. Толкуй себе про глупости!
      Марина. Ну так и быть, идем... Пойдем отсюдава: здесь не годится вместе быть... Здесь люди ходят... Здесь мы сейчас с ним вместе сидели... нехорошо...
      Князев (задыхаясь). Ничего это мне, ничего!.. я тем не требую.
      Марина. Нет! Ты обещал, что побережешь мой стыд... Пойдем. Я знаю, куда тебя сведу.
      Бегут оба, взявшись за руки. Князев с той стороны, в которой приходится
      дупло Босого.
      (Поравнявшись с дуплом, быстро толкает в него Князева, держит его и отчаянно вскрикивает.) Душа святая, заступись!
      Босый (хватая Князева). Тону! тону! (Держит Князева.)
      Князев (в ужасе). Максим! Максим! Пусти, я буду каяться! (Вздымает в страхе руки. Марина быстро выхватывает у него из кармана бумаги.)
      Марина. Ха-ха-ха! (Истерически хохочет и, оставляя Князева в руках Босого, бежит. На половине сцены она встречается с поспешающим к ней Дробадоновым.)
      ЯВЛЕНИЕ 8
      Те же и Дробадонов.
      Марина (падая в изнеможении на грудь Дробадонова). Ах, где ты был, Калина Дмитрич? Я сил моих лишилась! (Теряет чувства.)
      ЯВЛЕНИЕ 9
      Те же, и показываются Колокольцов, Марья Парменовна, Минутка и прочие бывшие
      здесь купцы.
      Дробадонов (насмешливо купцам). Скорей, друзья: хорек в силки попался.
      Колокольцов (увидя Князева). Что это значит, Дробадонов?
      Дробадонов (поднимая на руки Марину). Должно быть, значит то, что, где лукавые уста молчат, там безумные руки за работу берутся. (Уносит Марину.)
      Минутка (про себя). Опять потянуло пчелку на красный медок. Прихватило!
      Купцы освобождают Князева из рук Босого.
      Князев (охрипшим голосом). Молчанов где?
      Колокольцов (к Князеву). Это нельзя! Он прямо плюнул на меня тут... на жилет... в лицо, и тут вот... в это место... по плечу... немного выше... по галстуку...
      Князев. Оставь про вздор молоть!
      Колокольцов. Да, это вздор; но я терпеть не могу такой фамильярности, чтоб по лицу меня...
      Князев. Оставь! Все знают, что он дрянь, а ты хороший человек.
      Колокольцов. Хороший? Так разве всех хороших так уж и бить по щекам? Вам ничего, а он ведь два раза меня ударил. Я хочу знать по крайней мере за что?
      Князев. Он сумасшедший. (Приложив палец к устам, про себя.) Он сумасшедший!
      Челночек (выбегая из-за кулис). Хозяина поймали, Фирс Григорьич, и ведут. (Подобострастно.) Я первый, Фирс Григорьич, ухватил... подставил ножку: он и чебурахнул!
      Князев (про себя). Га! Ну, храбрый витязь, сражались мы с тобой до этих пор тупыми концами, теперь давай перевернем копья да острыми ударимся. (Вслух.) В мою коляску и везите в город! Вы видели его сегодня все: он сумасшедший.
      Колокольцов. Да, да. Он плюнул мне в лицо и три плюхи мне дал. Он сумасшедший!
      Все (качая головами). Он сумасшедший, сумасшедший,
      Занавес падает.
      ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
      Большая каменная кладовая, так называемая "палатка". Дверь посредине из толстых досок, сколоченных массивными гвоздями, на тяжелых петлях. По сторонам этой двери два продолговатые окна, проделанные почти под потолком. Задымленный очажок, служащий для варки клею и красок. Тюки, кули, кади с красками, пуки трав и разбросанный хлам. Влево на авансцене большой, окованный железом сундук, перед ним стол, на столе глиняный кувшин с водою и стакан, в котором горит конопляное масло. Стол и сундук загорожены от входа
      грубыми крашенинными ширмами.
      ЯВЛЕНИЕ 1
      Марина (в темном шерстяном платье с накинутою на плечи беличьей шубкою, крытою алым или черным бархатом. По открытии занавеса сидит на сундуке. Несколько секунд молчания. Она с утомлением смотрит в огонь ночника). "Прошло лето, прошла осень, прошла теплая весна: наступает злое время - то холодная зима". Славная песенка; да некому ее спеть... (Задумывается.) Да, уж и лето и осень почти минула с тех пор, как Ивана Максимыча в сумасшедший посадили; а на бумагу, которую Калина Дмитрич от него послал, до сих пор ни ответа, ни привета нет. Сорокоуст успеют отчитать, пока этой защиты дождешься... И я здесь сижу в этой кладовой у Дробадонова совершенно напрасно... От матери, и от той скрыто, где я; а Фирс Князев все поиски правит: его не обманешь. Вчера опять, Калина Дмитрич говорит, посулы делал, что даст сто рублей тому, кто его на мой след наведет; а кормовые на пересылку давно представлены... За сто ли рублей у нас не найдется охотника человека продать, лишь бы пронюхали. (Пауза.) Да мне уж и самой наскучило!.. Три месяца изо дня в день одна-одинешенька в этой норе с крысами высидела... Не умела я в те поры решаться, когда следовало. Не в Петербург мне надо было с Ванею собираться, да не надеяться, как Калина Дмитрич уверил, старости доживать, друг друга жалеючи; а надо было прямо его пожалеть: разогнаться самой да в воду. Вот бы и конец был... Пагуба я, как есть для всех пагуба... Теперь еще, если здесь найдут, и он и Калина наотвечаются... А он еще было задумал где-то мне фальшивую бумагу хлопотать... Легко ли дело: очень нужно людей губить! Уйти я и без всяких бумаг уйду; а что со мной будет - это мне все равно... Бродяга, так и бродяга: разве не все равно. Это чем не острог!.. Ох-ох-ох! (Задумывается и заводит вполголоса.)
      Уж ты молодость, моя молодость!
      Красота ль моя, краса девичья!..
      (Плачет.) Нет, не поются с горя и горькие песни! (Утирает слезы.) Какие все были решения, какие большие, да какие хорошие - и ничего из них не повыходило... Ты себе умудряешься, а враг себе умудряется: вот и поручись за то, что ты сделаешь... Особенно вот теперь, как в одиночестве одурь взяла и сто дней изо дня в день не знаешь, чего дожидаешься, кто его знает, на что б кинулся, только б истоме этой конец положить. (Осматривается.) Есть тут мышьяк; есть веревки... Прости господи душу грешную... что за дурь в голову лезет... А особенно нынче... Нынче уж день какой-то... словно ему так не минуть без чего страшного. (Слышен вой бури.) Ишь воет!.. Неспокойна я всегда в это время... Что это и Калина Дмитрия нынче что-то запоздал... Не могу сидеть одна... дверь нарочно отперла... Все вот будто смерть мне в глаза засматривает: нет-нет да и вздрогну. (Кладет руки на стол и опускает на них голову.)
      ЯВЛЕНИЕ 2
      Марина и ее мать (слепая).
      Мать (входя ощупью, с клюкою). Куда ж я это, дура, забрела? Хотела через двор пройти на кухню корочек поискать, размочить. Провести-то некому и забрела не знаю куда. (Громко.) Эй! есть тут жив человек, где это я?
      Марина (вздрогнув и вскакивая). Родимая! родимая! (Бросается к матери.) Ты ль это, матушка?
      Мать (роняя клюку). Марина! дочка! (Ощупывает руками ее лицо.)
      Марина. Я, матушка! я, я! Иди сюда, садися; дай мне хоть насмотреться на тебя. (Ведет мать к сундуку.)
      Мать. Так ты не умерла? А мне все шутят, говорят на улице: "твою Марину-то, говорят, распотрошили".
      Марина. Распотрошили, матушка, распотрошили. Я уж три месяца здесь прячуся от наших лиходеев.
      Мать. Смотри пожалуйста! А я ведь верила, что нет тебя. Я так и говорю, когда меня чем попрекают здесь: я говорю, все это оттого, что нет моей дочки Маринушки; уж она бы, говорю, хоть при каком великом горе, меня в обиду не дала бы. А ты, голубушка, жива! (Лаская ее.) Лебедушка моя! голубка!
      Марина. Ах, родная моя!.. Жива; да что по мне... куда мне выступить?
      Мать. Так вместе будем жить... я при тебе останусь... а то меня все... гонят вон... Калина Дмитрия выйдет со двора, а мать его с сестрой и гонят... "Вон, говорят, ступай, толпега старая"... По всякий час ему не жалуюсь... терплю...
      Марина. Ах, мамушка, не говори! У тебя нет дочки; я не могу тебя взять: я сама в амбаре скрываюсь...
      Мать. В анбаре! Зачем в анбаре?
      Марина. К мужу выслать хотят.
      Мать. На что ты ему? Он пьяница, он все пропил, писали.
      Марина. Так что ж? Назло это делают.
      Мать. Все назло, дитя, делают. Как я плакала, как сказали, что ты пропала, просила, чтобы меня с молчановской дачи не выгоняли... (понижая голос) нет... не послушали, назло выгнали. Фирс Григорьич сказал: "Здесь, говорит, не богадельня, а опека теперь... Ступай, говорит, свою дочь разыщи, тогда и упокой тебе будет". А я баю, где, баю, мне, родной, искать ее? меня, говорю, слепую, собаки съедят... "А ты, говорит, с палочкой". Все, деточка, у нас наше добро отобрали: два твои матеревые платья взяли. Ты их сама выработала на кружевах; а они говорят, это, говорят, Молчанов дарил...
      Марина. Бог с ними, матушка! Какие там платья считать: мы сами пропали.
      Мать. Да, да, да, детка! Я уж так себе и думала, как меня вчера обидели: не найду, говорю, если ее еще три дня, Маринушки, и жизни себя решу; да вот и нашла. А то они, мать-то с сестрой Калины Дмитрича, без него все вон меня гонят. Калина Дмитрич говорит: "иди, старушка, со мной щи есть"; а когда его нет, они и хлеб от меня запирают. Не как мы с тобой дуры, когда было что, всем были щедрые да раздачливые. "иди, говорят, по миру - ты убога: тебе всякий подаст". Ономедни послушала их: пошла у соседей попросить, а ребятишки собаками травить стали, балуючись, - пес злой такой кинулся, тут за самую грудь и прокусил, а мне отбиться не видно его... Смеются: "это за то, говорят, эту грудь прокусил, что дочку гордячку выкормила..." Я уж нонче вечером на кухню хожу: тюрьку себе из корочек мочу.
      Марина. Мамушка, да ты б самому-то об этом сказала!
      Мать. На что, детушка, ссорить их! Он говорит: "ешь со мной щи, старушка". Я с ним и ем, когда дома он. - Это они, пересмешницы. Они говорят: "о чем, старая, плачешь?" Я в уголке о тебе плачу, а им говорю: про домик свой плачу. По холоду-то теперь, донюшка, похожу, все в домик и манется. Тепленький, говорю, у нас свой домик был; печечка в угле была... старые косточки плачут по печечке... А они на свою печь не пущают... не-ет, не пущают, - сами опят. При нем погреюсь, а без него... "не рожать было, говорят, дочки гордячки". И Фирс Григорьич намедни за обедней копеечку подал мне и тоже говорит: "Надо бы говорит, тебя дочке-то твоей пожалеть. Ишь, говорит" ты какое мирское челобитье, в лубочке связанное"... Пожалей меня, дочушка!
      Марина. Мамушка! сердце мое разорвалося, тебя слушаючи; да что ж я поделаю?
      Мать. "Домик, говорит, ваш отдам", говорит Фирс-то Григорьич.
      Марина. Матушка! да неужели ж ты не знаешь, чего он от меня хочет-то?
      Мать. Ничего про то не сказал. Так, верно, чтоб ты покорилась, хочет.
      Марина. Так! так!.. Мамушка, кто нынче что-нибудь так делает? О боже мой! Да скорее солнце на восток с запада пойдет, чем мужчина что-нибудь женщине так, даром сделает!
      Мать. "Нехорошо, говорит, что дает собакам грудь-то твою кусать, откуда молоко сосала. Это, говорит, была ее житница". Я, говорю, не ропщу на господа: у меня добрая, честная дочь, а люди смеются: "Что, бают, честь, когда нечего есть. Вот, говорят, у бабушки Дросиды Аленка може не совсем очень честная, да у ней, у бесчестной дочери, мать и сыта, и одета, и в храм божий выйти ей есть в чем, за дочернин грех помолиться, и ты б, говорят, так-то молилась". А я того ничего не знаю: мне только в домик наш с тобой хочется.
      Марина (ломая руки). Ох, боже мой! боже мой! вправду посылай лучше тяжелое свое горе одному несть.
      Мать (лаская Марину.) Ты не сердися, доня: может, я что глупое говорю.
      Марина. Мамушка! делала ты для меня когда грех какой? что-нибудь такое, в чем каяться надо, сделала такое?
      Мать. Не знаю, дитя, как тебе сказать про это: как в оспе ты лежала маленькая, тогда мы тоже были при бедности - Молчанова не было, - ну, я горох для тебя крала и вишеньи, чтоб тебе роток освежить.
      Марина. А больше?
      Мать. Курочку тоже один раз у дьяконицы словила, изжарила, как тебя лихоманка томила. Отец дьякон-то свел меня тогда в полицию. "Вот, говорит, воровку поймал, - по законам ее надо судить", да покойник квартальный, Никанор Никанорыч, дай ему бог царство небесное, "ничего, говорит, это". Два раза меня прутом ударил, да и говорит: "отпустите, творит, ее, отец дьяк, съедомое, говорит, это не грех". Я тебе ее и зажарила и лапшицы с нею сварила.
      Марина. Больше что, мамушка? больше?
      Мать (подумав). Фирс Григорьич, как Молчанова утопил... я это видела с берега, с тобой - ты у груди была, - я с тобой сидела и видела... а он говорит: "молчи, я тебя сотенной одарю" - я и молчала.
      Марина (в ужасе). Мамушка! неужто ж ты видела это?
      Мать. Видела, детка. Ты про это молчи. Он мне все заплатил: я тебе тут-то все покупила... Он после сказал: молчи, а то отвечать будешь вместе со мною. Я тут-то и молчала...
      Марина. Матушка! ты ж богобойная.
      Мать. Что, дитя, делать-то было. Бог-то не люди: он, милосердный, помилует. Не моими руками то сделано. Он говорит вчера: "Домика жалко, старуха?" Как, говорю, не жалеть. "А Марина твоя б, говорит, ко мне пришла покориться, я б ей отдал его". Я, мол, не знаю. "Так, говорит, с постельного крыльца пускай стукнет, я сам отопру".
      Марина (заслоняя лицо матери). Матушка! Матушка, что ты это сказала! Ты помрачилась. Лучше, хочешь, давай умрем вместе!
      Мать. Я уж тебе про смерть говорила. (Плача.) Только домика, деточка, жалко... Там теперь... Дросида с Аленкой живут; им там тепленько в нашем домике... Там бы, ребенок, и умерли...
      В трубе к камину раздается довольно громкий гул сверху вниз, и падает один
      кирпич.
      Марина (в испуге). Что это! (Торопливо.) Иди! иди, матушка, а то тебя хватятся.
      Мать (вставая). Ты меня гонишь, дочушка!
      Марина. Нельзя, нельзя! Обе задаром пропадем.
      Мать (идучи). А ты ж теперь завтра меня приди навестить.
      Марина. Хорошо, хорошо! (Ведет мать к двери.) Я буду думать... Спи ты сегодня весело... я буду думать... Я все... все, что в сеете есть возможного, все тебе сделаю. (У самой двери.) Но как ты дойдешь? (Выглянув за дверь.) Боже мой! ночь как тюрьма, - ты расшибешься вся.
      ЯВЛЕНИЕ 3
      В сводах камина показывается спустившийся из трубы Челночек. Он зорко следит
      за Мариной.
      Марина (матери). Постой, моя мамушка. Что там ни будет, я тебя провожу до крыльца. Темно: авось никто не увидит. (Накидывает шубейку на плечи и уходит, уводя под руку мать.)
      ЯВЛЕНИЕ 4
      Челночек (один, вылезает из камина и отряхивается). Вот как! По-ведьмински лазиим. Большою дорогой в трубу. (Осматриваясь.) Тут она, голубушка, тут. Недаром Фирсов глазочек отсюда дымок-то приметил. (Возвращается к камину и дергает за веревку, конец которой спустил с собою.) Андрюша! (В трубу.) Андрюша!.. есть! (Закидывает веревку в глубь каминного свода и сам быстро прячется за кули или за кадь. Усаживаясь.) Теперь, Фирс Григорьич, сотенную, брат, присылай (Садится так, что его не видно.)
      ЯВЛЕНИЕ 5
      Челночек и Марина.
      Марина (вбегает, сильно взволнованная, едва переводя дух, падает на сундук). Ох!.. ох!.. Они меня видели! Теперь все пропало... Удержаться нельзя было. Я ее довела до крыльца и хотела вернуться... Она там в сенях поскользнулась впотьмах... я думала, что она расшиблась... вскочила за нею... а они дверь отворили с огнем...
      Челночек то высовывается из-за кади, то снова прячется.
      Нет, теперь все равно пропадать... По крайней мере пропадать не без пользы... Она мне разорвала своими речами всю душу мою, и теперь я своими глазами смотрела в окно, как они над нею смеялись... Вздор! вздор! Над чем тут задумываться! Разве она задумывалась, когда для меня крала? Разве она задумывалась, когда Фирсов страшный грех брала себе на душу? Разве ей не больно и не страшно было губить душу свою? А у меня совесть! !А у меня совесть! Совесть! совесть! Когда мать для нас и стыд и совесть забывает, мы не совестимся, мы берем это; а нам им долг отдать совесть зазрит?.. (Схватывая себя за горло.) Да разве смеешь ты про совесть свою думать, когда у твоей матери псы грудь рвут; когда у твоей матери люди ложку из рук отнимают; когда у твоей матери угла нет?.. Нет; в такой совести нет совести! нет! Все, мамушка, все: стыд, совесть, жизнь... любовь мою и мой позор... все, все возьми, родная, за твою прокушенную грудь! (Накрываясь торопливо платком.) Теперь, Фирс, ты достал меня! Звезды небесные! закройте ваши светлые глазки, пока пробегу я! (Бежит и у двери останавливается и возвращается.) А для чего ж, одну любовь блюдя, губить другую? Себя не пожалеть, так можно никого не обидеть! Себя не пожалевши, можно все сделать! (Кидается к одному из ящиков, берет из него горсть порошка и, всыпав его в кусок синей бумаги, быстро сворачивает.) Это мышьяк!
      Челночек беспрестанно высовывается и следит за Мариной.
      Да, я обману его! Я скажу ему, чтобы он дом за мать закрепил, а потом... он ничего от меня не дождется. (Строго.) Что я это путаю? Ведь это от позора неотвратимого можно, а от горя разве это простится... если на жизнь покушаться... Прочь! (Бросает сверток под стол и толкает его ногою.) Я приду; я дам обещанье; пусть он запрет меня у себя на вышке, пока сделает матери крепость; после... подушкой голову оберну и брошусь в окно, и уйду... иль расшибусь. (Бежит к двери и сталкивается с Дробадоновым.)
      ЯВЛЕНИЕ 6
      Те же и Дробадонов, входит в большой лисьей шубе, с загнутым за уши воротником. Под полою у него зажженный фонарь, который он вынимает в ту самую минуту, когда бегущая в дверь Марина почти что с ним сталкивается. Челночек, порывавшийся бежать вслед за Мариной, при виде Дробадонова снова
      прячется.
      Марина (увидев свет, в ужасе вскрикивает и прижимается спиною к кади). Ай! ай! Кто это? кто? кто это?
      Дробадонов. Чего ты? Бог с тобой! чего?
      Марина. Кто это с светом? (Всматривается и узнает.) А, это ты, Калина Дмитрич!
      Дробадонов. Да что ты? Кому же больше здесь и быть?
      Марина (хрустя пальцами). Да бог знает.... все как-то жутко так... (Оглядывается.) Будто кто здесь не свой есть?
      Дробадонов. Куда ж это ты шла?
      Марина (с замешательством). Я это так... Так здесь хожу покрывшись, чтоб веселей.
      Дробадонов (делает добродушную ироническую гримасу, обнимает фамильярно Марину за плечи, ведет к столу и сажает). Садись-ка и сиди! (Ставит на стол фонарь. Полуосвещенная до сих пор кладовая освещается вполне. Усевшись и сбросив шубу). Сказать тебе по правде, я, брат, и сам сегодня трусу чуть не спраздновал.
      Марина. Что так?
      Слышна буря.
      Дробадонов. Да вот все буря эта. Скажи на милость, что ведь захватит целое облако песку, пыли мерзлой и так вот и гонит, словно как сила нечистая перед мечом архангельским мчится. Небо-то все (делает рукою) тэк-тэк-тэк... Так и трясется, так ходором и ходит. По всему городу прошел, встретил только одного Дейча. "Иду, говорит, Фирс Григорьич к голове посылают дожидаться его; он утром депеш прислал, что непременно нынче к вечеру из Питера воротится"; а то, кроме Дейча, ни одной божьей души на улице, и ветер, знаешь это, вдоль улиц-то так и ревет медведем.
      Буря.
      Марина. И здесь слышно.
      Дробадонов. Что здесь! Нет, вот там на площади ты побыла б. С собора сорвало крест и на цепях вертит его по крыше: грохот, звон, словно кто с неба на заупокойную обедню звонит.
      Марина. Что это за страсти в самом деле в городе пошли!
      Дробадонов. Уж и не говори! С весны еще начали люди примечать, то куры петухами пели, то каша из печей уходила. Про псов и говорить уж нечего, что побесилися; а сегодня, скажи ты, иду я сейчас от Ратищей берегом, уронил палочку, стал поднимать и рукой рака схватил. Ну, скажи пожалуйста, в это время рак-то, да на сухом берегу?
      Марина (живо). Ты был на Ратищах?
      Дробадонов. Сейчас оттудова.
      Марина (живо). Из сумасшедшего дома! Ну что, здоров он? жив Иван Максимыч?
      Дробадонов. Да! Я сегодня лавку запер рано: все равно торговли не было, да думаю: вот в этакой день уж и Фирс не поедет, да и махнул. Насилу допустили. Теперь еще строжее - приставник так и не отходит, и все подкуплены от Фирса, чтоб никого не допускать. Мы, говорит, ему в том присягали. Насилу за две четвертные уломал.
      Марина (спокойнее). Ну и что ж?
      Дробадонов (поглядывая на нее). Он сумасшедший, люба!
      Пауза. Марина смотрит на свои ногти.
      Пространства никакого нет там, теснота одна и очень уж зловонно. Так стойлицо, а посередине кровать, и он лежит, под мышки и в коленях перевязан.
      Марина (равнодушно). Это на что он связан?
      Дробадонов. Нельзя, говорят, не вязать: встоскуется, начнет метаться, плакать, о стены бьется, а ночью намедни голову, говорит, в решетку в окне завязил. (Пауза.) Истомили они его тем, что отпуску ему никуда нет: совсем узнать его нельзя. Другие прочие хоть в коридор выпускаются, а он никуда... Маринушка, что ж ты молчишь?
      Марина (сдвигая брови). А? (Вздыхает.)
      Дробадонов (тихо). Я дал еще десятку, чтоб его пустили погулять по коридору. Обещали. Нонче Фирса не будет: погода, и он головы из Петербурга дожидается; они и пустят. (Смотрит на свои карманные часы.) Э, да уж он теперь разминается, гуляет... Марина Николавна! скажи ж по крайности спасибо! (Трогает ее за руку.)
      Марина (раздумчиво). Скажи, пожалуйста... не знаешь ты, что это такое значит: что ты мне говоришь о нем, а мне его... совсем не жаль?.. Мне словно никогда его и не было.
      Дробадонов. Что ты это говоришь-то это? Кого ты обманываешь?
      Марина (пожав плечами). Нет, право!
      Дробадонов. Да это что ж такое?.. Послушай! Милушка! Марина Николавна!.. Да что ж ты молчишь?.. (Трясет ее за плечо; она сидит в том же положении.) Ты вот послушай-ка, что люди-то говорят: это хорошо, говорят, что он в сумасшедшем отсидится, а то бы, говорят, его за голову в каторгу сослали. И Минутка, как уезжал, это то же самое говорил... (Опять трогает ее.) Да что же ты пугаешь меня, что ли, Марина Николавна? (Трясет ее за плечо.) Ну, а если пугаешь, так я тебе и не скажу...
      Пауза.
      (Дробадонов смотрит на Марину.) Так и уеду в Питер... Да; вот через два часа и уеду, потому мне жаль его... я на него сегодня смотреть не мог... а ты каменная... сердце-то у тебя из стали, из стали сделано... Я бы, может быть, мог и тебя свести теперь показать его... да что ж брать бесчувственную... (В отчаянии со всей силы качает ее взад и вперед за плечи.) Да что же ты окаменела, что ли!
      Марина (не слыша). Чего тебе?
      Дробадонов. Да ты скажи, мол, отвяжись ты, что ли, прочь!
      Марина (задумчиво). Мне не нужно его видеть... Ты не слыхал, как женщины, которые от родов умирают, детей своих видеть не хотят, - так и он мне... (махнув рукой) не нужно! Я им измучилась... Я послабела, все это в себе всю жизнь носивши... Теперь мне и его не жалко.
      Дробадонов. Что ты это, девушка! Бог с тобой! Сто дней бодрилась - и вдруг на сто первом...
      Марина. На сто первом кнуте, Калина Дмитрич, люди умирали.
      Дробадонов. Перестань! стыдись! У бога много дней.
      Марина. В лютой поре все дни бывают люты. (Вскинув головою.) Что мать моя у тебя, как живет? Успокой ты ее.
      Дробадонов. Сударушка ты моя! Будь только ты-то в своем виде; а я не хвастал тебе: я ей уж келийку ставлю против бани на огороде и девчонку в няньки приставлю к ней.
      Марина. Сбереги ее.
      Дробадонов. Как мать родную, сберегу.
      За сценою слышны шум и легкий треск, как бы пошатнулся забор. Челночек, при первом звуке этого шума, кидается к двери, откидывает крючок и теми же
      стопами, крадучись, опять скрывается.
      Марина (протягивая Дробадонову руку). Накажешь верить этому?
      Дробадонов (сжимая ее руку.) Как счастья тебе желаю, как люблю тебя.
      Марина (удерживая в своей руке его руку и глядя в лицо его). Спасибо тебе за твою дружбу; два спасиба за твою любовь.
      Дробадонов конфузится.
      Чего ты застыдился? Мне кажется, что я уж вся истлела, что все равно, что нет меня... Что стыдиться, что любил? Я это знала.