Марина. А главней всего, что все спуталось да перепуталось. Чтоб в нем душу поднять, я его тешила тем, потому что имя государя в такую минуту много значит. А просить - как просить? (Конфузясь.) Это хорошо с чистой совестью и к царю и к богу, а мы... Как он против своего закона, как и я... (Махнув рукой.) Где еще тут и рот разевать!
      Дробадонов (вздохнув). То-то пузо-то у нас все в жемчуге, а сзади-то и у тех, которые чище-то, и то на аршин грязи налипло. О-их-хе-хе-хе-хе... Ну, да нечего и беспокоить государя: уповаю несомненно, что все это и так, по закону сделается.
      Марина (задумчиво). Надо уж было ему одному-одинешеньку жить; не путаться, не запутываться, чтобы не за что брать его было.
      Дробадонов. Разумеется, так бы лучше было; да ведь и одному с горем тож нерадостно.
      Марина (живо). А ты думаешь, что когда б не горе его, так промеж нас что-нибудь сталось бы? Ни в жизнь жизненскую! Горе это его меня ко всему к этому и вывело. Все было слышу, такой он, сякой, негодящий. Жена сама корит: уж что ж тут - стало быть, либо жена непутящая, либо это все правда? Вот и пойдет вспоминаться, как мы детьми, бывало, играем... В мужа с женой, бывало, все играли (сквозь горькую улыбку)... не знали, что не муж с женой из нас будет, а чертово радовище... (Утирает тихо слезу.) Ах, какое чудное было дитя! Я такой доброты, такой нежности с той поры ни в одном ребенке не видела.
      Дробадонов. А вот эта нежность-то на нашем народе, видишь, чем сказывается. Сам нежен, да и от других все нежности ждет. А нету ее - он сейчас на дыбы.
      Марина. Он простодушный.
      Дробадонов. Простодушный!.. А это тоже не везде кстати. Нас ведь этим не удивишь. У нас будь прост, рубашку скинь, - скажут, может еще крест серебряный есть на шее - его подай. У нас требуется, чтобы человек был во всеоружии своем, а не простоквашею да нетерпячкою. Это все ему еще белою соской рыгается.
      Марина. А все, будь у него в семье все как следует... Не таких, да и то берегут, ни до срама, ни до позора ни до какого не допускают,,
      Дробадонов. Разумеется. Если бы ты бы жена-то его была, ну ты бы его сберегла и понежила и не допустила до этой несносливости. Так что ж, и тут ведь опять, и в этом деле ему его белая соска мешала. На тебе надо было жениться, надо было половину гамзы потерять. Он женился на той, которая у него все взять норовит.
      Марина (не слушая). Чудное было дитя!.. Я, как оса, так и росла такая ехидная. Бесстыжая была я девчонка, заведу его, бывало, куда-нибудь в ров или в сад далеко и прибью. (Утирает глаза.) Ежели есть что у него - отниму, - он все было терпит... А раз покойница мать увидела, как я его толкла на грядах, да есть не дала мне за это, и он есть не стал... ну, скажи ты пожалуйста!.. (Плачет.) Взрыдался, всплакался: "Мою Маринушку! мою Маринушку! не обижайте мою Маринушку!.." Ах, чудное было дитя! ах, дитя было чудное!.. Ах! (ударяя себя в грудь) ах! когда б знали... вы, как я его любила!.. Мне десятый годочек ишел, когда его в Петербург увозили... я себя не помнила, что со мной было. Фирс с ним в карете сидел; а я все догнать их хотела... бежала, бежала, пока ямщик кнутом чуть глаза все не выстегал... ножонки подкосились, как цыпленок в пыль и упала.
      Дробадонов. То-то, дитя, не след, видно, нам, пешеходам, гоняться за теми, что ездят в каретах.
      Марина. Милый! хороший мой! смысл-то во мне какой в ту пору был? Я и через шесть-то лет, когда их венчали с Марьей Парменовной, не умнее была: сквозь народ в церковь пролезла, да о бок с ним становлюсь, чтобы будто мне с ним это венчание пето... Да и, кроме того, я скажу тебе, я ведь какая-то порченая, что ли: ни жизни, ни смерти мне нет, пока не добьюсь того, что в голову вступит. Из чужих краев когда он вернулся, я ведь уже тогда три года замужем была... В эту пору мы мельницу в Балках держали... Услыхала я, что он вернулся, что его здесь все злосудят опять, - вот словно могилу мою разрывать начали: так встосковалася. О полудне, как жар, бывало, нахлынет, разморит всех, спят, а я уйду тихонько под скрынь, где вода бьет с колес, и веришь ли - кто-то со мною там все говорил... и я не боялася этого говора... я сама говорила о чем-то... Чародейкою стала... в грозу с серебра умывалась, чтобы ему полюбиться... в страшную бурю бегала в степь его по ветру кликать... (в экстазе) и один раз... Это ночью случилось под Ивана Купала... мужа не было дома... о полуночи буря такая поднялась, что деревья с кореньями на землю клала... Темень и грохот этот душили меня. Я горькими слезами плакала, о чем - и сама я не знала... и тут в лицо мне все что-то из-за плеч, то с одной, то с другой стороны, взглянет... Я сорвалась с постели. Не помню, куда бежала, а только его все звала и... (вздохнув) и тут он пришел... На охоту ходил; сбился с дороги... (Поникая головою.) Ни жизни, ни смерти себе не чаяла, пока с ним, как хотела, не свиделась... Спознавалися сладко, а теперь тяжело расставаться... (Восклоняясь.) Калина Дмитрич! скажи мне: нам надо расстаться?.. Скажи?.. Ведь это, ведь все через меня поднимается вьюга? Ему было бы легче, когда б я, лиходейка, на шею ему не повисла... Не вкусивши любви, не так к ней манится... Он бы к детям ютился. - Правда? Калина Дмитрич!.. Калина Дмитрич!.. да что ж ты молчишь!
      Дробадонов. Что, дитя, говорить против правды?
      Марина. Ты посоветуй, как быть мне?
      Дробадонов. Советовать надо, когда человека заблужденье; а тебя господь сам ведет к чему-то чудyому, так уж не человеку тут учить, когда он сам твоей души огненным перстом своим касается.
      Марина (строго). Слушай! Пока его судили, - я над собою суд сотворила. Господь вправду был в душе моей... Наш путь, которым мы идем, кривой; а по кривой дороге вперед ничего не видно. Все это я решила кончить. Я с ним, как сказано, поеду в Петербург... поеду для того, чтоб поддержать его теперь... а там, как он с делами справится, я скроюсь... пропаду... со слуху сгину... Он попечалится; тоска в делах пройдет... а мне...
      Дробадонов (перебивая). Постой, постой, не части так часто. Помысел твой - помысел великий! От бога к нам, не от сластей земных такие помыслы нисходят; а с даром божьим бережливо обращайся. Ты говоришь: "что мне!" то есть тебе-то что? Ты сама о себе не думаешь; а в воле божьей, чтоб всем было добро и никому зло. Ты пропадешь, и слуху о тебе не будет. Ведь это ты ему по всякий час упрек создашь! Где ты? что сделалось с тобою? Быть может, в воду бросилась из-за него или бродягою непомнящей пошла в Сибирь по пересылке?.. А может, и того еще хуже... вступит, пожалуй, в сердце, что, может, ты и любви-то его не стоила,.. Этого с душой человеку перенести невозможно. Нет, друг, не пропадай, живи ему в подкрепленье! Не бегай от любви. На что? В любви господь нам указал спасать друг друга! (схватывая ее за руку) но сотвори свою любовь во благо... Ты за его детей теперь в ответе! Его жена безумная законов ищет... да что закон в семейном деле может помогать! Она о деньгах упадает... да что ж в тех деньгах детям, когда нет сеятеля с ними, который сеял бы живое слово в их малые души? Ты только уразумей, что значит отец? Про птичье молоко хоть в сказках говорится, а отцовского слова довечного дитя и в сказке не услышит.
      Марина (падая на грудь Дробадонова), Детки, детки! Ах, как мне жалко их!
      Дробадонов, Усугуби ж для них свою любовь к отцу. Любовь не разлучит отца с детьми: то грех, то сласть земная разлучает. Воздвигни свою любовь превыше этой сласти; его своим примером склони к тому же. Раостаньтеся, но пусть он знает, что ты жива, что с тобою ничего худого не сталося и главное - что ты любишь его. Это большая сила несчастливому человеку. Не отрекайся от своей любви, зане я знаю, что любовь твоя, слезой твоей омытая теперь, будет безгрешна! (Пауза.) Встань, голубица, встань! через час надо вам ехать. Он там бумаги уж все приготовил. Теперь время удобно: поди к нему с ласковым словом, с открытым лицом. Если и тяжко на сердце, как я и ожидаю того, - терпи... виду не дай, что страдаешь... Будь весела, если можешь, о чем попало говори, будто как это даже и в раздумье тебя не вводит. Слышишь, моя детка?
      Марина (восклоняясь и отирая слезы). Нет, нет! не бойся: я сердца не выдам. (Закрывает глаза платком.)
      Дробадонов, Иди ж! Слезы твои будут в радость тебе... Детей его мать с бабкою учат тебя проклинать, а ты научи их благословить тебя. Их детское сердце и теперь уж, может, слышит, как твое сердце для них разрывается; а вырастут они, их почтению к тебе меры не будет. Ты счастливица в женах: твой рай сегодня начнется, как только ты вымолвишь слово...
      Марина (сквозь рыдания). Дети, дети! я отдаю вам вашего отца! (Быстро убегает.)
      ЯВЛЕНИЕ 2
      Дробадонов (один). О лебядь белая!.. о лебядь чистая!.. о лебядь прохладная!.. (Задумывается.) Нет! Не в любви людская погибель, а в том, что мала людская любовь на земле, что не выросла она еще на вершок выше звериной. (Задумывается и садится. В это время за сценою слышна приближающаяся песня.) Уж пошабашили фабричные. Пора! (Встает.) Надо им до свету добраться до станции, чтоб взять почтовых; а ночь-то вся нынче с воробьиный нос. Бог знает, все чего-то сердце замирает. Спаси их господи: они теперь на твой правдивый путь готовы! (Идет и встречается с фабричными.)
      ЯВЛЕНИЕ 3
      Мастеровой Павлушка Челночек; старый ткач Спиридон Обрезов; приезжий парень
      и фабричные (выходят неспешными шагами).
      Челночек (играет на гармонии и поет).
      Ах, когда бы эту кралию
      Подержать бы мне за талию.
      (Встречаясь с Дробадоновым, снимает шапку и кланяясь.) Здравствуйте, Калина Дмитрич.
      Фабричные (все кланяются и несколько голосов). Наше почтенье, Калина Дмитрич!
      Дробадонов. Спасибо вам. Здравствуйте, ребятки! (Уходит.)
      Все подходят к скамейке, с которой встал Дробадонов, и располагаются на ней, кто сидя, кто полулежа.
      Челночек (поет).
      Ой, что же вы, ребята, приуныли? Иль у вас, ребята, денег нету?
      Обрезов (Челночку). Или еще, пустая голова, не все песни перезевал!
      Приезжий парень. А кто это у вас такой, что с нами сейчас сустретился?
      Обрезов. Приятель хозяйский, купец Дробадонов. По душе и по совести первый человек у нас в обществе.
      Приезжий. А собою на вид сколь ужасен,
      Челночек. Калидон; это он тот самый и есть Дробадон Дробадоныч Дробадонов, что, сказывали, что с одной стороны на медведя похож.
      Приезжий, Скажи, антиресный какой! А должно еще того антиресней, что за супруга под пару ему пришлася?
      Челночек. А он у нас буки ер - кавалер, еще женишок по сию пору.
      Приезжий. Неужто не женат? Это уж по купечеству не годится без хозяйки.
      Челночек. А неш их мало у нас по городу, хозяек-то? У нас из эстого просто.
      Обрезов. Что ты это все врешь-то? Кто это про Калину Дмитрича сказать может?
      Челночек. Я совсем и не про него, а так говорю, что у нас насчет женского пола все подушевному, по простоте. Надоть было обществу по-настоящему воспитательный дом, как в Петербурге, построить; ну да у нас про то покудова в слободе сталоверы: что угодно детей берут, только сдавать поспевай.
      1-й фабричный. А то тоже в колодезь - так и там они каши не просят.
      Челночек. Ну, это только Князеву такую механику подстроили, потому по-настоящему из-за чего у нас их губить, когда сталоверы сколько хочешь берут и в свою веру крестят; а уж это в колодезь - это не иначе, как на злость сделано, и я вот, рука отсохни, знаю, что больше никто другой это сделал, кроме как бабушки Дросиды Аленка.
      1-й фабричный. И поделом ему, Князеву-то.
      2-й фабричный. Хоть бы и вдвое он поплатился, не жаль бы его.
      Челночек. Да он, небось, и не поплатится. Что ж ему такое, что в его колодце ребенка нашли? Колодезь на улице - не мало кто мимо его ходит. Самого б его если б туда головою...
      Приезжий. У вас, я вижу, этого Князева терпеть не могут.
      Челночек. Не могу-ут! С чего так, милый человек, не могут? Нет, брат, у нас мир-то того доброго короля стоит, что всем восхотел в своем королевстве угождение сделать. Докладают ему: пусть, говорят, пресветлый король, в нашем королевстве хоть разбойникам худо будет. Нет, на что же, говорит, их обижать: кто ж, говорит, у нас посля того без них людей будет резать? (Хохот.)
      Обрезов. Шут его знает, что он только мелет, пустомеля!
      Челночек. Я, братцы, в Питере жимши, раз в Лександринском театре видел, как критику одну на купцов представляли. Выставлен бедовый купец; ну а все ему против нашего Фирса Григорьича далеко. Тот все с бабами больше баталь вел; а гусар его да пароме обругал, он так и голосу против него не выискал. Ну а наш ведь, одно слово, во всей форме воитель. Я в прошлом году, как у головы приезжий чиновник обедал, за столам прислуживал, так подаю кофей, а они меня не видят, потому что разговор у них неприятный. Чиновник говорит Фирсу: "Я, говорит, ясно удостоверился, что вы, Фирс Григорьич, здесь точно помещик на поместье сидите; все здесь по вашей дудке пляшет: все торги или выборы, какие бывают, то это только проформа одна... все вы кому хотите сдаете, кого вам нужно на общественные места сажаете"... А он сейчас этак спокойно взял его, этого чиновника, вот этак за пуговку, крутит ее, эту пуговицу, промеж пальцев, да и говорит: "Охота вам, говорит, ваше превосходительство, этакому вздору верить; вот мне, говорит, ваше превосходительство, один человек тоже за верное сказывал, что вы изволите взятки брать, так разве я этому верю?" Чиновник так и сел. (Хохот.) Одно слово, кабы этому нашему Фирсу Григорьичу да хвост приладить, так и собаки не требовается. (Хохот.)
      Обрезов (вздохнув). Одyо слово, за наши грехи у нас Терехи дьяки.
      В это время по сцене проходит тихо Алеша Босый и скрывается в своем дупле.
      Приезжий. Это что за человек?
      1-й фабричный. Купец был, да, тонувши, тронулся в уме.
      Приезжий. Скажите, страсть какая!
      1-й фабричный. Он смирен: никого не трогает. Облюбовал вот сад хозяйский, вон там в дуплище и ночует. Не любит только, если к нему подойти туда изнавести, и то не сердится, а с перепугу обхватит и держится, что никак не оторвать его. Все думает, что тонет.
      Челночек. А я опять, ребята, к Фирсу. Что я на него, братцы мои, только, в Питер ездивши с ним, насмотрелся! Молодчина! Поедем, бывало, на бал куда или в маскарад: я сижу с шубой на лестнице, - смотрю, что ни лучшую какую барыню, француженку там или англичанку, мой Фирс Григорьич и тащит; а какую пониже сортом - Иван Макоимыч. Привезут их домой, и уж тут такое колыванье пойдет, что аж чертям ужасно - ничего не пожалеет для женщины. "Что, говорит, вы вулеву? Потому вулеву вы, говорит, так вулеву; а не вулеву, так и как хотите". - "По болоту, говорит, охотиться хочу, амазонкой". - "Делай, говорит, нам, Пашка, болото". Ну и лей на пол шампанское по самые щиколотки. "Будь, говорит, лягашом, запей", - я лягу и локчу, а она смеется. Скусное вино - прелестное. (Обтирает губы.) А наутро, глядишь, Иванушко, хоть молодешенек, да головы не поднимет, а этот соколом встрепенется, подкрасится, подфабрится, взденет фрак и пошел к министрам там да к сенаторам дела обделывать. Устали ему никогда нет,
      1-й фабричный. Да и посейчас он такой.
      Челночек. Ему, брат, так кукушка накуковала: ему, пока под святые положат, перемены не будет.
      1-йфабричный. Они помрет-то, так его не сразу похоронишь.
      2-й фабричный. Да одно слово - анафема.
      3-й фабричный. Разбойник.
      4-й фабричный. Блудник и душегубец.
      Челночек. А что про блуд, так вы это и оставьте! Это вот этот змей, что в сказке сказывается, что из озера выходил, да что ни есть всех первых красавиц-то себе забирал, - это вот он самый и есть.
      Обрезов (тихо). А не к лицу б уж бабушке девичьи пляски.
      Челночек. Ну, это ты напрасно его, дядя, бабушкой-то зовешь! Он еще как ястреб: зацелует курочку до последнего перушка. (Понизив тон.) Он, вот видите, ноне все бросил и за Мариной Николавной попер... уж это он от нее теперь ни в жизнь свою не отстанет.
      Обрезов. Врешь ты, дурак, не такая Марина Николавна.
      Челночек. Да уж какая она ни будь, от него не отвертится. Ни одной ведь такой еще не было. Он уж, я знаю, он чего захотел, так он ведь, не ест, не пьет, глаз не сведет, а все думает, и уж тут вот скажи ты ему, что его смерть за это ожидает, пусть вот море целое перед ним разольется, он так и в море полезет. А опять же и то сказать, что ведь и господь бабу из кривого ребра создал: никто ведь и за нее вперед отвечать не может.
      Голоса фабричных. Не такая Марина Николаева.
      Челночек. Опять же таки я ведь ничего в ее обиду не сказал. Я так говорю, что кто знает, что бабе на ум придет. Вон мне в Петербурге сказывали, что там одна барышня арапа родила. (Хохот.) Чернищий-пречерный, говорят, родился, и как только родился, сейчас как гаркнет по-черкесски: я, говорит, в вас пынжал пущу! Окрестили в нашу веру - перестал.
      2-й фабричный. Да, за женщину как поручиться!
      Челночек. То-то и дело. Кто ее знает, что и от нее отродится. Ведь вот с хозяином проклажается же. (Насмешливо.) Может, разве, что у них промеж себя ничего опричь такой любви и нетути.
      2-й фабричный. Это никак невозможно.
      Челночек. Ну, это тоже опять нельзя сказать, что невозможно. У господ есть такая ухватка, чтоб вдвоем черта дразнить. Сядут, обоймутся, да: "ах, как я вас!.." а та: "ах, сколь я сим счастлива!.." (Хохот.)
      1-й фабричный. Вот и у хохлов безмозглых тоже такая мода.
      Челночек. Да, да, да. Жил я у князя Репнина, в Полтавской губернии, в имении, тоже видал это: сядут хохол с хохлушкой где-нибудь над овражком или над рекой, да и заведут (пародирует): "Не помогут слезы счастью"... а естественного ничего.
      1-й фабричный. У нас этого нет.
      Челночек. Как можно! (Сплюнув.) У нас из эстого просто.
      Обрезов. Что вы все про какой вздор мелете! Вот уж сколько раз я заметил, что где только этот Пашка замешался, там уж добрых речей не дожидайся. Давайте лучше про дело-то потолкуем. Иван Максимыч ведь сейчас придет и спросит, что же мы артель, что ли, составим? Надо это порешить. Он так хочет, чтобы всех приставников, что за материалами смотрят, прочь. Сами, говорит, устройте, чтоб нечего за вами смотреть было, и как воровства не будет, я вам процент дам.
      1-й фабричный. Какой такой процент?
      2-й фабричный. Это не слыхано.
      Обрезов. Да ведь вам в толк об этом Иван Максимыч рассказывал.
      1-й фабричный. Поняли мы! да ведь кто его знает.
      2-й фабричный. Опять как же ты за других поручишься, что он не украдет?
      Голоса. Это никак невозможно.
      Обрезов. Да с чего кто красть-то станет, если друг за друга поручимся?
      1-й фабричный. С чего? Мало ли с чего кто крадет!
      Приезжий. Иной привычку такую имеет, что к этому привержен.
      2-й фабричный. А есть такие, что просто со скуки крадут.
      Челночек. Да это что про то толковать! без этого никак невозможно.
      Обрезов. Что ты это врешь-то! Почему это невозможно?
      Челночек. Потому, что мы в этом деле вроде как порченые: даже кому и не нужно, не своей охотой крадет.
      Обрезов. Эка дура, что городит! Да ты сам-то русский или турка?
      Челночек (вздохнув). Я не русский и не турка, а из Питера фигурка.
      Обрезов. Да турецкое у тебя и рассуждение.
      Челночек. Нет, дядя, я знаю, что это тоже неспроста, а по благословенью делается.
      Обрезов. От кого ж это могло быть такое благословение, чтобы красть?
      Челночек. От странника. Ходил такой странник по свету и был уловлен от дванадесяти язык и пропят на древе, и никто за него не заступится. Вот как он на древе начал томиться, и начали люди приходить к нему с жалостию, чтобы спасать его. Сунулись первые немцы, потому без них и вода не освятится, их везде спрашивают. "Господине честной, говорят, хочешь ли, мы тебя отторгуем?" Он покивал на них головою и говорит: "Ступайте, торгуйте себе целую жизнь". Так они по этому слову его завернулись и пошли, и все торгуют, и до века всем торговать будут. Тут сейчас французы, народ атакой верткий. "Господине честной, давай, говорят, мы тебя отвоюем". - "Ступайте, говорит, воюйте себе целую жизнь". Таки они все и будут целый век воевать, и все без толку. Тогда уж наши русаки, - как они против немцев и французов, разумеется, обстоятельней, то видят, что не хочет он ни торговлею, ни отъемом спасаться. "Господине честной, давай, говорят, мы тебя уворуем". А он нам и брякни: "Ступайте, говорит, воруйте себе целую жизнь". Вот нам этого никак переступить и невозможно: мы и воруем.
      Обрезов. О брехун, брехун! Так стало уж, по-твоему, до веку нам со всеми этими художествами и не расстаться?
      Челночек. Как можно до веку художеству быть? Это все до тех пор художество, пока у петербургских свинтусов в грудях живое сердце забьется. Мне один человек на Неве на перевозе сказывал: "Видишь, говорит, молодец, перед художеств академией две каменных собаки в колпаках лежат? Это говорит, не собаки, а свинтусы. Из города Фив, из Египта их привезли; с тем, говорит, их и привезли, что пока в этих свинтусах живое сердце не затрепещется, до тех пор чтоб ш-ша! чтоб ничему, значит, настоящему не быть, а будет все только как для виду". Так и Иван Максимыч, хоша он и желает это сделать, но только все это для виду будет. Да и то сказать, сам-то он еще против Фиреа уцелеет ли? Не довелось бы еще скоро ему самому из-под печи поросят мануть.
      Обрезов. А типун бы тебе на язык за это.
      Челночек (сухо). Да ведь это вчерне сказано: коли не нравится, и похерить можно.
      Приезжий. Ноне суд не такой, чтоб такие беззакония с рук сходили.
      Челночек (вздохнув). Что суд! Что такое, милый человек, суд! У нас до суда заворотят тебя туда и сюда хуже мороженого. Неужли ж ты так думаешь, что если этот суд точно правый, так против его упираться будет некому? Наш брат в самый последний секунд - и тогда еще норовит штуку выкинуть, чтоб от чего следует уворачиваться. Я вот вам к примеру скажу, я в Вильне видел, как поляков вешали.. Идут, бывало, который еще с фантазией, а который плачет. Ну уж как увернуться, и думки в них не видно. А наш и тут свой термин держит: все норовит на выдумки. В Крыму я, в ратниках бывши, видел, как двух мещанишек вешали, что провиант неприятелю продавали. Так и не очень чтоб авантажно их и вешали-то - в простой деревушке, - ну только всех нас эти висельники посмешили. Спрашивает одного командир: не имеет ли, говорит, какой просьбы? - "Имею", говорит. Что такое? "А чтоб меня за шею, говорит, ваше благородье, не вешать, потому я, говорит, щекотки боюсь..." Нет, брат, хоть ежели чему и неминучее быть, так все это хоть на минутую чем-нибудь за угол заводить станут.
      Приезжий. А вон это, гляди, ваш хозяин с компанией идет.
      Челночек (заглядывает). Он и есть. Иван Максимыч, Дробадонов и Марина Николавна. Вот ты теперь и посмотри ее: одно слово, хрящик.
      ЯВЛЕНИЕ 4
      Показываются вдали Марина Николавна, которая ведет за одну руку Дробадонова,
      за другую Молчанова. Фабричные встают и отходят в сторону.
      Приезжий. Может быть, уйти нам отсюда.
      Челночек. Нет. У нас из эстого просто - никому гулять не заказано.
      Молчанов (в пальто с дорожною сумкою через плечо). Здравствуйте, ребята!
      Голоса. Здравствуйте, Иван Максимыч!
      Молчанов и Дробадонов садятся на скамейку.
      Марина. Ребятки! слетайте кто-нибудь в дом, принесите оттуда сюда столик, и самовар пусть сюда вынесут. Только живо, ребятки!
      Челночек (выдвинувшись впереди всех). Сейчас, Марина Николавна.
      Марина. Да Дейчу вели, чтобы бутыль вина прислал. Хозяин вас желает попотчевать.
      Челночек (живо). Сейчас. (К фабричному.) Андрюшка, дуем вместе.
      Убегают. Прочие фабричные отходят далее. Молчанов снимает с плеча сумку и
      кладет ее.
      Марина. Вот видишь, Ваня, как хорошо и как легко теперь на свет смотреть. И выйдет все наше горе не к горю, а к радости. Не грянул бы гром, мы бы не перекрестились! (Живо.) Спасибо тебе, Калина Дмитрия! Десять раз я тебя уже благодарила, а еще и в одиннадцатый не погнушайся. (Подает ему руку.) Дай я тебя, Калина Дмитрия, поцелую! (Встает и быстро его целует.) Спасибо, друг наш истинный! Ты нам голову поставил на плечи.
      Дробадонов. Ну легко ли - есть за что благодарить! Слово сказать всякий окажет, не всякая только душа принять его может.
      Молчанов. Нет, брат Калина Дмитрия, твоей услуги я повек не забуду. Спасибо тебе, спасибо. (Жмет ему руку.)
      Дробадонов. Теперь справляй дела, да не сердись: помни, что на Руси у нас на сердитых воду возят.
      Молчанов. Дела! (Вздохнув.) Да, буду делать дела и вернусь... и все здесь застану... (берет за руку Марину и с чувством) все постылое будет, одного милого не встречу.
      Дробадонов. А ты не сживай со света постылую, чтобы сохранил бог милую.
      Марина (помолчав). Послушай, Ваня! такого уговора не было, чтобы скучать. Вот видишь, какой ты некрепкий.
      Молчанов (долго на нее смотрит). Марина, за что ты меня любила? Ничего, таки ровно ничего я не дал тебе, кроме слез вместе и слез в разлуке.
      Марина. Не упрекай себя. Не ты в том виноват. Кто любил, тот и плакал. Она, любовь, как в песне спето про нее: "горюча любовь, слезами полита, такова любовь на свете создана".
      Дробадонов. Слезы те минули. Теперь другое будет... Будет наша Маринушка жить тихонько, за Невой широкою; будем мы наезжать к ней в Питер в гости; встретимся, поцелуемся, разойдемся - друг о друге помолимся... доживем тихой старости, станем с клюкою под ручки друг с дружкой в церковь ходить да на твоих детей радоваться... (Ударив Молчанова по плечу.) Полно задумываться!
      Марина. Ваня! не весь головы.
      Дробадонов. Не вешай головы, тебе говорят. Примета скверная, если конь перед битвой голову весит.
      Молчанов (приободряясь). Нет, я ничего.
      Дробадонов (Молчанову). Ну, я пойду, скажу, чтоб запрягали. Пора вам: уж совсем стемнело.
      Марина. Иди, вели закладывать.
      Дробадонов уходит.
      ЯВЛЕНИЕ 5
      Те же и Челночек с самоваром в руках. За ним другой парень с чайным
      прибором. Всходит луна.
      Марина (Челночку, усаживаясь за самоваром). Вот Паша молодец! А я тебя еще впервой и вижу, как ты вернулся. Ты ведь теперь совсем заграничный сделался. Ну что ж ты делал там, за границей?
      Челночек. Трактир Корещенкову в Париже, Марина Николавна, становили.
      Марина. Понравилось тебе в Париже?
      Челночек. Н-ничего городишко.
      Марина. Лучше нашего?
      Челночек. Совсем не сравнивать, Марина Николавна. Гораздо нашего превосходнейше.
      Марина. Скажи пожалуйста! Что ж ты там что заметил такое?
      Челночек. Как же, Марина Нйколавна, не заметить! Много есть прикрасного. Как только сейчас первый шаг, как из самого агона выйдешь, сейчас надписи всякие: тут "пур для дам", тут "пур для мужчин". Прикрасно все.
      Молчанов (смеясь). Ишь над чем остановился!
      Челночек. И обращение, Иван Максимыч, совсем другое. Запрещениев тоже меньше. (Заискивающим голосом и глядя на Молчанова.) У них, что господа, что такие, идут по улице да все "тру-ля-ля - тру-ля-ля", - а у нас теперь Фирс Григорьич Князев даже такой строку-ляр издал, чтоб даже по городу голосу никто взвесть не смел, а там все горланят.
      Марина. А ему что, Фирсу, ваши песни помешали?
      Челночек. Да так это, Марина Николавна, значит для политики, чтоб запрет от него исходил.
      Марина. Эх, ребята, смотрю я на вас, стыдно вас и ребятами-то звать. Залучили б вы его в темном месте, да такую б политику ему шпандарем задали... Это одному страшно, а ведь вас сколько на фабриках! на всех ведь не розыщетоя и со всех не взыщется. А хотя б и взыскалось! Рыло в крови, да наше взяло - вот молодцовская ухватка!
      Челночек. Да разве, Марина Николавна, в том? Разумеется, если б он сюда, то б... Тут ба его по кусочку не достало!
      Голоса фабричных. Э, если б он здесь-то показался. - Тут ба его и решение!
      Марина. Ну, это я шутила. (Подавая Молчанову чай.) А ты опять заневестился, голову нуришь! Ваня! Ваня! (Челночек отходит.) Ванюша! Ваня! Ваня! (Поднимает его голову.) Ах, какой характер! Тебя в руки берешь, а ты рассыпаешься. (Горячо.) Не весь головы! Уедем так, чтоб наше горе смеялось. (Фабричным, которые пьют водку.) Ребята! повеселите-ка хозяина: он что-то скучен! Песню! песню, ребята! песню! такую, чтоб горе смеялось.
      Фабричные. Сейчас, Марина Николавна! (Скучиваются, Один достает из-под полы, кларнет и дает тон.)
      Хор
      Во лузях, во лузях,
      Во лузях, во зеленых лузях. (bis)
      Выросла, выросла,
      Выросла трава шелковая, (bis)
      Врознь пошли, врознь пошли,
      Врознь пошли духи малиновые, (bis)
      Марина. Живо, ребята, живо! (Становится перед Молчановым и подпевает.)
      Хор
      (чаще)
      Уж я той, уж я той,
      Уж я той травой выкормлю коня, (bis)
      Марина. Чаще!
      Хор
      Выкормлю, выкормлю,
      Уж я выкормлю, вывожу его. (bis)
      Поведу, поведу,
      Поведу я коня к батюшке, (bis)
      Марина кокетливо трогает плечами и бровью и топает в такт ножкой.
      Хор
      Государь, государь,
      Государь ты мой батюшка, (bis)
      Марина вынимает белый платок и пляшет.
      ЯВЛЕНИЕ 6
      В это время из глубины сцены, из-за кустов, выходят никем не замечаемые Князев, Анна Семеновна, Мякишев, Марья Парменовна, Минутка, Колокольцов и купцы. Князев дает своей компании знак остановиться и один, по-прежнему
      никем не замечаемый, тихо подходит к песенникам.
      Хор
      (продолжает)
      Ты прими, ты прими,
      Ты прими мово ворона коня, (bis)
      Марина останавливается и, положа Молчанову руки на плечи, смотрит ему в
      глаза.
      Хор
      (протяжнее)
      Ты услышь, ты услышь,
      Ты услышь слово ласковое,
      Ты прими слово приветливое.
      Марина (всплескивая руками). Да услышь же, Ваня, слово ласковое и прими слово приветливое!
      Молчанов (с чувством). Жизнь моя! что я с тобою теряю!