Пагубники

Что следует разуметь под словом "дочери девиц" - это, я думаю, разъяснения не требует. Путь их, однако, не одинаков: одни из них рождены и брошены на попечение добрых людей. Эти сравнительно счастливее прочих. Другие сданы в воспитательный дом и позабыты и случайным отцом и матерью. И эти еще не из самых несчастных. Их или не позабудет на первых же годах всепримиряющая смерть, или они вырастут в селе, где их устроил "на грудь" воспитательный дом, и со временем выйдут замуж за крестьянина и потянут тягло - "будут нянчить, работать и есть". Жизнь их будет очень тяжела и знакома с лишениями, но они не узнают, быть может, самого ужасного лишения - лишения возможности назвать свой труд, от которого кормишься. Самые же несчастные это те, которые по недостатку опытности и наблюдений кажутся на первый раз счастливыми. Это те, о которых их матери не позабыли, а все "мечтают" их "взять на свое попечение" и очень часто берут, если к тому блеснет моментальная возможность. Воспитательный дом до двух с половиною лет предоставляет матери право взять сданного ею ребенка обратно на свое попечение. Все это кажется справедливо, милостиво и законно. В самом деле кто же может любить дитя лучше, нежели его родная мать, и зачем "казна" стала бы мешать такому прекрасному движению материнской природы. Но - Боже мой! - какая жалость, что "природа" не говорит серьезно чувствам этих "матерей", а как легкомысленная вертушка бросает им чрезвычайно бедственные для детей, трогательные, но непрочные впечатления.
      "...Природа им
      Лжет детским лепетом своим".
      Она им вдруг внушит прилив какого-то мечтательного желания обнять свое дитя, без всякой мысли принести ему в жертву неудобную в материнстве часть своих порочных привычек. У нее есть на этот час какая-то возможность "заявить" воспитательному дому, что она "живет своими средствами" и желает взять свое дитя. Этим все кончено. Воспитательный дом вытребует от чухон ребенка, и те привозят его к матери, и дай Бог, чтобы это случилось вовремя и кстати. Но, к несчастию, чаще всего дитя привозят, когда мать уже "расстроивши свое положение" - она нездорова, она без места, или "расстамчись с ним" или еще "с непривычки к другому"... Словом - ребенка привезли не вовремя. Да он и не хорош: она "так дожидалась", что дитя, ею рожденное, непременно "как ферувим", а оно так себе... Неудовольствие!.. "Да и не обменили ли его? Говорят, что бывает... Ляпис с ноготков сошел, а номерок на шейку можно переменить"... Родится подозрение, охлаждение, раскаяние... досада: "зачем я его взяла!" А оно плачет... Трепку ему, маленькому горюну... а оно еще больше плачет... Повторение... Потом давай его с постели "под ноги", потом - в дальний угол, потом... куда попало... хоть "в полынью на лед", как сделала зимой 1884-5 г. крестьянка Байкова, сначала морившая свою двухлетнюю дочь холодом и голодом, а потом утопившая ее в ледяной полынье против Экспедиции заготовления государственных бумаг... Эта женщина разыграла всю свою увертюру с ребенком как по нотам: сначала она родила девочку от случайного отца, потом сдала в воспитательный дом, притом ей почудилось, будто она ее любит, - она попросила, и ей девочку выдали, но дитя вышло слабенькое - все плакало, а он этого не любит и жениться не хотел... Байкова, когда выпрашивала себе дочь из воспитательного, не вздумала тогда, что ее еще пленит любовью унтер и что он будет не охотник до детского плача... Теперь надо это помирить между собой: она пошла и, скрутивши ребенка в тряпки, швырнула его в ледяную полынью... Злодейка?.. Ничуть не бывало: чернорабочая всенародность, обитающая бесконечные низы Экспедиции, честно и по совести объявила при следствии, что распорядившаяся таким образом Байкова "была как все". Да, она совсем не была особенная - она "была как все", а этих "всех" там, в низменностях "Экспедиции" - целый маленький город... Без борьбы сдать в воспитательный, без серьезного обсуждения взять оттуда, по приливу минутного чувства, потом хладнокровно спустить в полынью... это - "как все"... И экспедиционная всенародность не лжет: да, да, мой читатель, все или почти все они в этих делах, за которые их хвалят сентиментальные дурачки и кофейные переварницы, - все они способны поступить так же умно, так же великодушно, так же решительно. И знаете ли, что и это еще не худшее. Залиться в ледяной полынье все-таки легче того, что не только стоит на пути, но само составляет самый путь "дочерей девиц". Вильмессан говорит, что в Париже мать такой девочки "готовит дочь на свое место и сама становится при ней bonne pour tout faire" (*). - Как это в Париже - точно так же это идет и у нас: там мать становится при сменившей ее дочери "пуртуфершей", а у нас она делается дочерней служанкой, живет у нее на "куфне", чистит ее обувь и платье, подает калоши ее гостям, ходит за напитками и папиросами и... не смеет назвать ее своею дочерью... Иногда, и даже очень не редко, когда нарядная дочь возвращается домой в "неудовольствии" и мать не "потрафляет" скоро служить ей, - эта дочь позорно ее бранит и бьет и выгоняет на лестницу... И та не смеет даже жаловаться людям, потому что добрые люди скажут: "ништо тебе, бесстыжая старуха", - не смеет она идти и к судье, потому что тот спросит их обеих: чем они занимаются, а дочь все нагло скажет и добавит, что мать ее "сама довела". (* Девушкой на побегушках (фр.). *) На этом ужасном положении мы можем кончить, потому что круг совращения здесь в главной линии кончен, а до исключения, как и до деталей - нам нет дела. Мы видели, что в главных чертах производит в первом поколении неразумие родителей деревенских, к чему это приводит во втором поколении рожденных в городе "дочерей девиц". Далее этого идти уже некуда, и можно с утвердительностью сказать, что действительно "последняя вещь горше первой", ибо дочь крестьянки еще "для прилики" слышала наставление: "веди себя честно", а "дочери девиц", как выразилась одна из них на суде, получают от своих матерей "прямое руководство к своей жизни". Здесь, к удовольствию селохвалителей и градоненавистников, городские фрукты действительно оказываются гнилостнее деревенских, но дело не в скверных концах, а в дурных началах... Несчастнейший контингент существ, о которых теперь вздумали говорить в "сферах", по преимуществу состоит из "дочерей девиц", и они составляют особи самые закоренелые и неисправимые в "руководстве своей жизнью". Специальные комитеты, основанные для руководства их к иной жизни, - бессильны перед их навыком, так же как тюрьмы и исправительные дома. "Привычка - чудовище". Одна благодушная дама, заведовавшая приютом, где исправляли таких несчастных, рассказывала мне, что они еще кое-как "маячат день", но "с приближением сумерек ими точно овладевает дьявол; он их томит, они начинают мучиться взаперти, как звери в клетках, и готовы разбить себе головы, чтобы уйти куда-то". И притом очень многие из них часто наделены умом, добротой, честностью и даже нежностью и уважением к добропорядочной жизни... Уважение и несостоятельность самой достичь его под искушением сумеречного дьявола... Это мог бы изобразить только один Эдгар По. Но нет никакого сомнения, что в распоряжении общества могут оказаться достаточные средства предохранить если не всех, то многих от этого ужаснейшего состояния, когда уже никакая морализирующая сила человеческая не действует, а словом чудотворца наше общество не располагает. Законоположение, по которому требуется, чтобы у матери ребенка, требуемого из воспитательного, были "свои средства" для жизни, без сомнения, вытекало из похвальной заботы, чтобы ребенок не погиб на руках неимущей матери. На практике это сводится к фикции, которая ничего не гарантирует. Но "человек жив бывает не о хлебе едином" - нравственное состояние стоит не меньшей заботы, и такая забота до известной степени возможна. Пока дитя в ведении воспитательного дома, за его воспитателями есть контроль, - дитя посещают врач и ревизоры. С выдачею его матери все это кончается, несмотря на то, что крестьяне, у которых росло дитя, нравственно часто надежнее, чем мать... Общество покровительства детям тут может и, кажется, должно бы прийти на помощь и оказать в очень большом масштабе подвиг своего служения беспомощному детству. Нет нужды лишать мать ее права получать своего ребенка, но есть святое право человеколюбия желать, чтобы у такого ребенка, кроме матери, однажды его уже покинувшей, был опекун и поручитель за то, что оно не будет утоплено, задушено, заморено, продано нищим и "пятнальщикам" (о которых писал Вс. Крестовский), и наконец, чтобы оно не было "прямо ведено по руководству к неправильной жизни". Общество, желающее покровительствовать детям, не обнаружит ни прозорливости, ни способности бороться со злом в обхвате, если оно не захочет приклонить свой слух туда, откуда несется самый раздирающий вопль маленьких "дочерей девиц", поедаемых своими матерями. Имеющие уши, чтобы услышать, - должны бы это услышать.
      КОММЕНТАРИИ
      Опубликовано в журнале "Новь" No 1 в ноябре 1885 г.
      Входит в цикл "Рассказы кстати". Цикл, печатавшийся в "Нови" на протяжении почти полутора лет (с ноября 1884 по февраль 1886 г.), включает беллетристические вещи, сравнительно широко известные (например, "Жемчужное ожерелье", "Александрит", "Старинные психопаты", "Интересные мужчины"), но также и "Пагубники" - очерк с открыто публицистическим прицелом. "Рассказы кстати" были изданы отдельным томом в 1886 г., "Пагубники" туда не вошли и впоследствии не переиздавались. Очерк надо воспринимать в общем контексте борьбы Лескова против "сентиментального народничества". Есть, однако, и контекст сугубо личный. Проникновенные строки Лескова о "завидном счастии" воспитывать сироту и об отравлении этого счастия посягательствами родителей или родных сироты имеют под собой фактическую основу: в 1883 году Лесков призрел четырехлетнюю дочь своей горничной и, воспитывая девочку, вступал в юридические споры с ее матерью, которой в октябре 1885 г. было отказано от дома. Историю Кетти Кукк и ее дочери Варвары Долиной см. в книге А.Н. Лескова "Жизнь Николая Лескова", Т. 2. С. 266-268. Стр. 267. Статья, где Лесков "собрал и напечатал в одном, из наших исторических журналов несколько исторических сведений о том, как у нас... собирались уничтожить публичную пагубу у девушек", называется "О римских прелестницах и о благословенных браках" (Исторический вестник. - 1885. - No 10. - С. 228-232). Стр. 279. Половня - сарай для соломы. Стр. 287. Семирадский Генрих Ипполитович (1843-1902) - русский и польский живописец академического направления, картина которого "Христос и грешница", выставленная в Петербурге на академической выставке 1873 г., вызвала большой интерес и споры в публике и критике. Стр. 291. Статья "О сельском вестнике" опубликована в "Новом времени" No 2002, 24 сентября 1881 г. Стр. 293. Вильмессан Ипполит (1812-1879) - французский журналист и издатель, основатель газеты "Фигаро". Л. Аннинский