2) «Чтобы раскольническое общество само имело право выбирать из среды своей учителя для такового училища, который обучал бы детей первоначальным правилам чтения, писания и закона Божия по исповеданию предков их, а также и пению по древнему их обряду».
      3) «Чтобы училище это состояло под надзором правительства при содействии двух членов из раскольническаго общества, без всякого вмешательства православного духовенства».
      4) «Чтоб избранному им раскольническому учителю предоставлено было право совершать в раскольническом обществе в вышеозначенном учебном заведении духовные требы в том роде, как таковое существует и в настоящее время в г. Риге».
      «Хотя в Дерпте и довольно „учебных заведений“, — добавляют раскольники в конце своей довольно длинной просьбы, — но нет училища для нас и детей наших, в котором могли бы образоваться по исповеданию предков наших». Это довольно важно, если припомнить данное раскольниками обещание учить детей в общих школах.
      Раскольники, ободряемые все мало-ломалу смягчающимся характером правления, шли в своих исканиях школ не одною дверью. В деле есть следующая бумага лифляндского гражданского губернатора к генерал-губернатору:
      «Избранные раскольники деревень Кикиты и Тихотка Михайло Григорьев Смолкин, Семен Петров Крохов и Григорий Михайлов Смолкин просили дерптский орднунгсгерихт об исходатайствовании им разрешения учредить в деревне Кикита первоначальную школу, в которой бы мог избранный из среды раскольников учитель обучать детей их чтению, письму и арифметике.
      Донося мне об этом, орднунгсгерихт присовокупил, что в Дерптском уезде дети раскольников решительно ничему не обучаются по неимению для них школ. Принуждать же раскольников силою отдавать своих детей в учрежденные православным духовенством школы, по мнению орднунгсгерихта, было бы неудобно и несообразно с целию. В этом случае пришлось бы преодолеть не только упорное сопротивление, но и преподавание в этих школах должно бы принять совсем другое направление, ибо оно ограничивается почти единственно наставлением учеников в правилах православной церкви.
      Поэтому орднунгсгерихт признает учреждение школы для обучения детей раскольников чтению, письму и арифметике действительно необходимым, тем более, что избранный из среды их учитель, при выборе которого, конечно, надобно бы было соблюдать всю осторожность, мог бы еще иным образом полезно действовать на своих учеников, возбуждая и поселяя между ними сомнение в устарелых и несовременных убеждениях родителей их и мало-помалу искореняя эти убеждения и вообще просвещая взгляд и образ мыслей доверенного ему юношества.
      Приняв во внимание все эти доводы, орднунгсгерихт вошел в сношение по сему предмету с дерптским благочинным Алексеевым, который уверил его, что со стороны православного духовенства не будет никаких препятствий к учреждению раскольничьих школ (!), и посему орднунгсгерихт просит меня исходатайствовать раскольникам дозволение учредить испрашиваемые школы не только в поименованных выше, но и во всех прочих обитаемых раскольниками деревнях.
      Со своей стороны разделяя вполне мнение орднунгсгерихта о пользе и даже необходимости учреждения первоначальных раскольничьих школ, считаю долгом представить о сем на благоусмотрение Вашей светлости, прилагая вместе и поступившее в орднунгсгерихт по сему делу прошение».
      Потерявшие давно всякую веру в терпимость и благожелание духовенства господствующей церкви и видя в немцах более благородной снисходительности и здравомыслия, чем в своих православных соотчичах, жители мызы Роель Михаил Григорьев Смолкин, Семен Петров Крохов и Григорий Михайлов Фомкин от себя и от имени общества принесли покорнейшее прошение дерптскому орднунгсгерихту и плакались немцам таким образом:
      «Побуждаемы крайне жалостным положением детей наших, лишенных всякого образования по неимению никаких учебных заведений для раскольников, мы осмеливаемся прибегнуть к оному орднунгсгерихту с покорнейшею просьбою, приняв в соображение, что дети всех существующих в империи вероисповеданий и состояний получают образование в учебных заведениях, а наши дети в настоящее время лишены всех прав на достижение даже и самого посредственного необходимо нужного образования, — соизволить сделать со своей стороны надлежащее распоряжение об исходатайствовании нам, где следует, дозволения учредить для общества нашего селений Кикиты и Тихотки, состоящего из 120 дворов, в селении Киките школу для обучения детей наших первоначальным правилам чтения, писания и арифметики избираемым из среды нашей учителем.
      Умоляя не отказать нам в нашей покорнейшей просьбе и уповая на милость и милосердие высших начальств, честь имеем пребывать» и проч. (г. Дерпт 25 ноября 1860 года).
      Между тем, по давно усвоенной привычке проводить докучно привязчивую полицию, раскольники, видя, что от них уже принимают просьбы о школах и, так сказать, мирволят им, начали, не дожидая правительственного разрешения, то там, то сям заводить что-то вроде школок. Немцы, чиновники остзейского гражданского управления, несомненно знали об этом, но мирволили, ибо, к чести здешних немцев, они вообще отлично ведут себя по отношению к религиозной свободе раскольников. Генерал-губернатор не отказывал в учреждении просимых школ и написал преосвященному Платону (23 декабря 1860 года № 4103), вызывая рижского архипастыря веротерпимейшей церкви выразить свое мнение по представлению дерптского орднунгсгерихта. В своей бумаге кн. Суворов давал очень ясно чувствовать, что сам он склоняется в пользу удовлетворения раскольников.
      Между тем о самоволии раскольников узнал дерптский протоиерей Павел Алексеев и вошел в сношения с высокопреосвященным Платоном. 18 октября 1860 года за № 1428 отец Алексеев уже писал преосв. Платону следующее:
      «По приказанию Вашего высокопреосвященства чрез канцелярию от 27 сентября № 507 я лично входил в сношение с директором дерптской гимназии г. Шредером относительно открытых раскольниками школ в деревнях Воронье и Больших Кольках, и он объявил мне, что по особому положению сельских школ в Лифляндии они не подчинены директору, но заведывает ими особое правление, находящееся в г. Риге, председателем которого в настоящее время г. фон Клодт, сын бывшего суперинтенданта, а потому директор не может иметь влияния на открытие или закрытие сельского училища. Впрочем, если бы, говорил г. Шредер, последовало начальственное предписание ему закрыть раскольнические школы, то он с готовностью исполнит оное, хотя, откровенно говоря, не предвидит в этом никакой пользы, потому что в отдаленных селениях совершенно не может иметь наблюдения за открытием таковых школ, и школа, закрытая по его приказанию сегодня, может быть открыта завтра же, и он никогда или по крайней мере весьма долго не узнает об этом.
      После этого объяснения с г. директором я имел разговор об этом же предмете с Его высокопревосходительством, г. попечителем, который, подтвердив слова директора, присовокупил, что если последует от меня форменное представление к нему о школах, то он предпишет директору закрыть их, но признает, что это не только не будет иметь важных последствий, по невозможности директору строго наблюдать, чтобы школы не были открываемы вновь, но еще находит, что это может более усилить ненависть и отвращение раскольников к православным священникам, так как он будет действовать на основании требований православного духовенства. В предотвращение этого зла, г. попечитель полагает удобнейшим действовать чрез жандармского штаб-офицера, так как он не обязан указывать, откуда он получил известные сведения, и, с другой стороны, требования его строже будут исполняемы земскою полициею, нежели отношения какого-либо иного ведомства.
      С благопокорностью доведя до сведения Вашего высокопреосвященства вышеизложенные отзывы г. попечителя и директора, осмелюсь со своей стороны представить на благоусмотрение Вашего высокопреосвященства, что раскольники в настоящее время весьма желают открыть у себя школы, даже готовы просить разрешения на это, но соглашаются только, как мне известно, в решении, к какому начальству обратиться за этим и чрез это подчинить себя ему, — светскому или духовному, и потому медлят подачею прошения об открытии школ у себя, об написании которого однажды даже обращались ко мне. При таком настроении раскольников весьма важно было бы, если бы местная земская полиция строго следила, чтобы они самовольно не открывали школ, а внушала бы им, чтобы они просили о дозволении им открыть оные и что на это последует разрешение. Чтобы побудить земскую полицию действовать таким образом, мне кажется, будет довольно, если Его светлость г. генерал-губернатор выразит положительно свое желание об этом дерптскому исправнику; официальные же требования и предписания, увеличивая переписку, не принесут никакого успеха».
      Рижская община, вожакам которой обыкновенно известно почти каждое секретнейшее распоряжение не только местного начальства, но и многие тайны Синода и Государственного совета, ожидала, чем разрешится это новое искание школ, и сама ничего не предпринимала. В июне 1861 года она узнала ответ Платона князю Суворову на его бумагу о школах для раскольников.
      Ответ этот был формулирован (20-го мая 1861 года № 281) следующим образом:
      «Ваша светлость, сообщив мне отношением от 23 декабря прошлого года за № 4103 ходатайство дерптского орднунгсгерихта о дозволении раскольникам деревень Кикиты и Тихотка учредить первоначальные школы для обучения детей их чтению, письму и первым правилам арифметики, изволите спрашивать, не встречаю ли я со своей стороны какого-либо препятствия к исполнению означенного ходатайства раскольников? Признавая при том единственно верным средством к уничтожению раскола распространение грамотности между его последователями и потому находя настоящее ходатайство раскольников вполне заслуживающим уважения, Ваша светлость изволите полагать, что для достижения того, чтобы раскольники охотно посылали своих детей в школу, необходимо назначать учителей из среды самих же сектаторов, наблюдая при этом только, чтобы в эту должность выбираемы были люди с достаточными познаниями, примерной нравственности и не зараженные фанатизмом.
      При обсуждении сего предмета епархиальным начальством приняты во внимание следующие обстоятельства: 1) по существующим постановлениям касательно учреждения народных школ: а) никакое подобного рода учебное заведение не может быть открыто без разрешения местного училищного начальства, все же частные учебные заведения, в Дерптском округе существующие, городские и сельские, должны состоять в ведомстве директора училищ той губернии, в коей находятся; б) учредители школ обязаны иметь при каждой законоучителя из живущих в том месте или в соседстве священников и, испрашивая разрешения открыть школу, должны вместе с тем представлять директору училищ письменный отзыв священника, назначаемого в законоучители; в) во всех училищах, городских и сельских, все учащиеся без исключения обязаны слушать преподавание катехизиса, а не обучаться только чтению, письму и первым правилам арифметики; г) в учители сельских школ определяются местным училищным начальством люди всякого состояния, но не иначе, как доказав на испытании, что имеют нужные для сего знания и способность обучать, причем училищное начальство осведомляется об их нравственных качествах и поведении, стараясь удостовериться заранее, что они без вреда для учащихся могут быть допущены к исправлению учительской должности; д) в помещичьих селениях училища вверяются просвещенной и благонамеренной попечительности самих помещиков, кои могут поручать смотрение за оными и другим достойным сего благонадежным людям по своему выбору, а в селениях казенных учебною частию заведывает учитель, завися непосредственно от училищного начальства; сверх того в последних ближайший за училищем надзор поручается благочинному, к ведомству коего принадлежит приход; е) учители, и в особенности обучающий закону Божию священник, должны также не терять ни в каком случае из виду главной, т. е. нравственной цели воспитания. Объясняя ученикам своим святые истины христианской веры и правила добродетели, они должны стараться, чтобы вверенные им дети не только без затруднения понимали их наставления, но и привыкали чувствовать всю важность оных и важность своих настоящих и будущих обязанностей к Богу, к себе, ближним и постановленным над ними властям (Высочайше утвержденный 8 декабря 1828 года устав учеб<ных> завед<ений>, гл. II, § 4—30 и 309–312); ж) там, где есть жители православного исповедания, запрещается избирать раскольников вредных сект, в том числе и беспоповщинской, в какие бы то ни было общественные должности и дозволяется назначать их только в полесовщики, десятские и сторожа (Св<од> зак<онов>, изд. 1857, т. III, устав о службе по выборам, прилож<ение> к ст<атье> 4182 ). Сверх сих общих постановлений, секретным циркулярным указом святейшего синода от 29 октября 1836 года за № 13023 обязанность обучения поселянских детей в тех епархиях, где есть раскольники, с Высочайшего утверждения возложена преимущественно на местное духовенство, причем объяснено, что: а) если раскольники пожелают отдать детей своих в учение не иначе, как по книгам старопечатным или со старопечатных изданным в единоверческой типографии, то принимать их с сим условием и обучать по сим книгам, и б) учащий должен употреблять особенное старание, чтобы, не смущая детей раскольнических и не раздражая родителей их жестокими укоризнами против раскола, внушить им уважение к православной церкви и к ее учению. 3) По существующему в Лифляндии положению, обучение крестьянских детей латышей и эстов, лютеран и православных, вверено также ближайшему надзору местного духовенства, причем в лютеранских приходах избираются для этого особые попечители (Kirchenvorsteher) из среды местных помещиков. 4) По собранным мною сведениям, не только в Лифляндии, но и в великороссийских губерниях весьма трудно между раскольниками найти человека примерной нравственности с достаточными познаниями для исправления учительской должности и не зараженного фанатизмом, и 5) грамотные раскольники, по обучении грамотности, на ней только и останавливаются и никаких книг, кроме церковных да служащих в защиту их заблуждений и притом вышедших из их только типографий, не читают, а следовательно, и цель грамотности — образование, хотя бы то в размерах, соответствующих быту поселян, у них ничуть не достигается, да они и не имеют ее в виду.
      Сообразив вышеизложенные обстоятельства и постановления, я полагаю, что нельзя допустить, чтобы в предполагаемые школы для обучения раскольнических детей определялись учителями раскольники по выбору их единомышленников, поелику это 1) явно будет противно существующим постановлениям касательно сельских школ; 2) послужит не к благотворному просвещению раскольнических детей, а к воспитанию их в раскольнических заблуждениях, потому что наставники из раскольников, хотя бы они не были фанатики, без сомнения, будут передавать детям только свои мнения и верования, ни слова не скажут о том, что бы могло служить к истинному просвещению, которого они сами не имеют; 3) увеличит между раскольниками число грамотеев и начетчиков, а чрез это даст им возможность иметь более наставников и певчих в их моленных к утверждению раскола; при том 4) обучение раскольнических детей только чтению, письму и первым правилам арифметики, без обучения закону Божию, который положено преподавать во всех училищах, существующих в Российской империи, не принесет большой пользы раскольническим детям, которые более всего нуждаются в религиозно-нравственном образовании. Поэтому я признаю за лучшее, чтобы 1) в предполагаемых школах учителями были светские лица православного и даже лютеранского исповеданий, имеющие достаточное образование и хорошей нравственности, по выбору раскольников или того помещика, в имении которого они проживают, и с утверждения директора училищ Дерптского округа; 2) в сих школах раскольнические дети обучались не только чтению, письму и первым правилам арифметики, но также катехизису и священной истории, хотя бы то по старопечатным книгам; и 3) сии школы находились под надзором помянутого директора и местного помещика.
      Что же касается до того, что раскольники неохотно отдают детей своих в учрежденные православным духовенством школы, то это больше всего происходит, по моему мнению, от распространяемых между раскольниками злонамеренными людьми слухов, будто правительство благосклонно смотрит на их заблуждения и в скором времени дозволит им беспрепятственно строить свои моленные и открывать школы для обучения детей их. Если бы местное гражданское начальство объявило решительно раскольникам, что подобного рода слухи не имеют никакого основания и правительство никогда не дозволит им открывать свои моленные и школы, то раскольники, при нынешнем стремлении низших классов общества к образованию, вероятно, не стали бы препятствовать своим детям посещать и учрежденные православным духовенством школы, как это некоторые из них до сего времени делали и ныне делают; например, в русском начальном училище в г. Риге в прошлом году обучалось 37 раскольнических детей обоего пола, в вспомогательной школе в деревне Кольках Носовского прихода в запрошлом году обучалось 7 раскольнических мальчиков, а в прошлом два.
      Сообщая это Вашей светлости, считаю нужным присовокупить, что по дошедшим до меня сведениям раскольники, живущие на Чудском озере, просят дозволения устроить в деревнях их школьные дома не для того собственно, чтобы чувствовали нужду в школах и желали образовать в них детей своих, а для того, чтобы под названием школьных домов иметь особые моленные и торжественнее совершать в них богослужение. Именно, один из раскольников откровенно сказал известному мне человеку, что они, раскольники, на самом деле не нуждаются в школьном доме для обучения детей своих, потому что их дети теперь свободно обучаются и на квартирах всему, что им требуется. Школьный дом им необходим только для помещения моленной. „Да и на что нам, — присовокупил этот раскольник, — особенная наука, когда немного осталось до кончины мира? Вот уже, говорят, греки восстают против турок, которых на этот раз одолеют, а за сим и страшный суд“. Притом Вашей светлости известно, что раскольники на Чудском озере распускают молву, будто правительство наше убедилось в истинности их веры и скоро дозволит им строить моленные; поэтому, если им дозволится строить школьные дома и определять учителей по их избранию, то они, по всей вероятности, будут указывать на это, к соблазну православных, как на доказательство справедливости помянутой молвы.
      О распоряжении, какое Вашей светлости угодно будет сделать вследствие настоящего моего отношения, благоволите, Милостивый государь, почтить меня уведомлением».
      После этого архипастырского отзыва искание школ опять на некоторое время затихло. Рижские большаки были вполне уверены, что во что бы то ни стало они добьются школ своей общине и потому они не отказались от своей мысли, но только отложили ее. А тем временем разыгралась польская история, и правительство стало радушно принимать сочувственные заявления раскольников. Обстоятельства эти были слишком благоприятны, чтобы ими не воспользовался дипломатический ум раскольников. В Риге еще ко дню тысячелетия России было уже несколько ученых, филармонических и филантропических затей, в которых принимали более или менее участие раскольники, как бы приобщаясь таким образом к соревнователям отечественного просвещения. Там учредились: «Баян» — русское общество пения и изящного говорения, «Ладо» — женское филармоническое общество, «Клуб», «Общество для вспоможения русским приказчикам», «Общественная праздничная русская библиотека» (в которую не ходит ни один раскольник будто бы за то, что ее освящал православный поп), «Дневной приют для детей русских рабочих при библиотеке» (до сих пор еще, кажется, не утвержденный правительством) и наконец — центральное русское общество «Улей». Все это было ведено умно и ловко: раскольникам везде позволяли фигурировать. Не знаю, имел ли кто-нибудь в виду, что этот практический народ не станет хлопотать из-за того только, чтобы рисоваться в залах заседаний и щеголять словоизвержениями, составляющими главную деятельность русских ученых и неученых обществ. Но как бы там ни было, а двадцать человек тузов рижской раскольничьей общины, покуртизанив в либеральных собраниях с разноцветными либералами, зимою 1862 года составили просьбицу и проектик и представили эти бумаги лифляндскому гражданскому губернатору Этингену, которого они считают безукоризненным человеком и самым благонамеренным чиновником во всем Остзейском крае. Просьба была об учреждении при гребенщиковском заведении сиротского дома на пятьдесят детей с училищем для обучения сирот до сдачи их в науку ремесленникам и купцам. На этот приют с училищем были собраны деньги, и все были уверены, что изменившиеся отношения правительства к расколу устранят прежние основания к отказам; но в приюте и училище, однако, снова отказано. Это огорчило и обескуражило всю рижскую общину, и особенно Ломоносова, жертвовавшего на это дело шесть тысяч рублей, и Беляева, который из своих скудных средств тоже назначил на школу целую тысячу рублей.
      Я приехал в Ригу в дни самого высшего сетования на этот отказ. Раскольники были не только огорчены, но и рассержены. В это время они не хотели ни о чем рассуждать и вообще были очень далеки от способности верить во всякую возможность чего-нибудь вымолить у правительства. «Все надо бросить, нечего воду толочь да злить свое сердце», — говорили они отчаянно. Я все слушал терпеливо. В бароне Ливене встретил приятное убеждение в совершенной необходимости особых школ для раскольников и готовность ходатайствовать об этом у правительства. В канцелярии генерал-губернатора я занимался выписками. Все мои столкновения с официальными лицами с первого шага в Ригу прошли прекрасно и не изменялись до самого выезда оттуда. Даже они становились все лучше и лучше. Из людей, особенно любезно содействовавших мне в моих архивных работах, могу назвать правителя канцелярии г. Тидебеля, управляющего хозяйственной частью чиновника Дембовецкого, архивариуса г. Гоге и полковника Андреянова — последний оказывал мне даже небольшие услуги. Чиновников, кажется, нисколько не занимает все касающееся раскола, и знакомство их с русским сектаторством ограничивается несколькими заграничными брошюрами о расколе.
      Письма, взятые мною из Петербурга, почти ни к чему мне не годились. Люди, важные, по мнению петербургских раскольников, оказались людьми плохонькими, ничтожными и не имеющими ни собственных убеждений, ни веса в обществе, ни решимости что-нибудь делать. Это было очень неприятно. Раздражение, вызванное подоспевшим к моему приезду отказом в разрешении школы, еще более увеличивало мои затруднения. Я боялся дискредитировать себя сношением с чиновниками и не мог избегать этих сношений. Хотя я и мало дорожил архивными материалами, зная, что стоит войти в доверие у раскольников, и я буду иметь все эти сведения, но внимание барона Ливена и общая услужливость со стороны гг. Гоге, Дембовецкого и Андреянова не позволили мне устроить себе инкогнито. Я поговорил с бароном Ливеном и высказал ему желание уйти из города на русский форштат, барон Ливен был совершенно согласен со мною. Я познакомился с Ломоносовым, и он, довезя меня в своем экипаже до отеля, штудировал меня целую ночь. Утром он хотел приискать мне квартиру, но вместо того в 11 часов пришел с Беляевым и экономом гребенщиковского заведения Ионою Тузовым. Опять штудировали меня, а о квартире ни слова. Завтра опять то же и послезавтра то же. Я видел, что мне не верят, не понимают моей миссии, что такая цель странна для людей, привыкших к шпионам. Я все терпел покойно и давал щупать себя, как хотели, отвечая на все прямо и откровенно, не прикидываясь ни либералом, ни правительственным агентом. Правда взяла свое. Наконец меня перевезли на Московский форштат, но не на особую квартиру, а в дом эконома Ионы Федотовича Тузова. Я не дал заметить, что понимаю мой почетный арест, и поселился жить под полицейским надзором моего хозяина. Полная откровенность действий скоро уничтожила все опасения; два месяца мы прожили с Ломоносовым, Беляевым, Волковым и Тузовым в самой тесной приязни. В свое время я писал лицу, поручившему мне сделать эти изыскания, что вожак партии, враждебной Ломоносовской, Петр Андреевич Пименов (нынешний попечитель) даже избирал меня быть их примирителем. С «отцами духовными» я тоже сошелся и заслужил у них мнение, довольно выгодное для меня, «еретика-нововера» и еще «табачника».
      Но шли дни с жирными обедами и задушевными беседами, а я узнавал очень мало. «Погоди, — отвечали мне. — С лет?м все узнаешь». Я сидел в архиве, ездил с раскольниками за город, на общественную мызу Гризенберг, со всеми стал как свой, а по вечерам и ночам таскался в черные дыры раскольничьего пролетариата, где узнавал мало нового к вопросу о школах, но нашел много вещей необыкновенно интересных в беллетристическом отношении. Все шло отлично, но главного — потаенных школ и секретных учебников я все-таки не видел. «Погоди» да «с лет?м узнаешь», — отвечали мне на мои расспросы. Зная раскольничьи нравы, я не настаивал и не напрашивался, а в последних числах июля стал говорить об отъезде. Таким образом, исключалась возможность познакомить меня со школами «с летам», а нужно было сделать это немедленно или уже совсем не делать. Я знал, что раскольники уже крепко уверены, что я приехал не для какого-нибудь злого дела, и ничем не рисковал. В крайнем случае я мог оставаться под множеством весьма уважительных предлогов. В это время Ломоносов видимо колебался: вести ли меня в школу или нет? Наконец, взятый мною один раз шутя, врасплох, повел. Получив доступ в секретную школу, я перестал говорить об обратной поездке и, отложив ее, остался в Риге еще на две недели.
      Вот что я вынес из моего знакомства с лучшею из потайных раскольничьих школ в Остзейском крае.
      Школа находится на Московском предместии на песках, возле так называемого «Старого Андрея», в небольшом домике Аллилуева, № 43. Она помещается в трех очень небольших, но светлых и довольно чистых комнатах, за наем которых платит Ломоносов. В одной, самой большой из этих трех комнат, живет учитель, мещанин Маркиан Емельянов (по уличному прозванию «М?рочка») и его жена; во второй учатся мальчики, а в третьей девочки. В настоящее время в школе учатся двадцать два мальчика и одиннадцать девочек. Мальчиков учит сам М?рочка, а с девочками, якобы под его наблюдением, занимается его жена. За обучение детей, так же, как и за наем школы, платит Григорий Семенович Ломоносов с каким-то участием Беляева. Никаких общественных сборов на эту школу не производится, частию по неудобству разглашать о существовании секретной школы, частию же потому, что г. Ломоносов не нуждается ни в чьем денежном содействии, и, наконец, кажется, всего более потому, чтобы избежать неприятных столкновений с дуроломством, в котором нет недостатка в каждой неотесанной общине и тем паче в общине раскольничьей. Этого захочешь избежать везде, а особенно в Риге, где кипит непримиримая злоба двух раскольничьих партий: демократической, эксплуатируемой Пименовым как бы в назидание людям, почитающим поголовную подачу голосов за последнюю форму европейской цивилизации, и аристократической, во главе которой стоят Ломоносов, Беляев, Тузов, Волков, Великанов и еще человек двадцать, способных понимать, чем отличаются снетки от простой маленькой рыбки. Теперь дело школы идет просто, по-русски, без всяких формальностей. Найдет Ломоносов или Беляев скитающегося сиротку, погладит ребенка по макушечке и отошлет в школу, приговаривая: «Ходи, учись — умник будешь, человек будешь». Приведет мать или сестра ребенка — опять то же самое: никаких разговоров, ни расспросов: «веди его к М?рочке», и всего разговора столько. А там уже М?рочка всех принимает и лишь в счетце, подаваемом Ломоносову раз в четыре месяца, пишет: «По благоволению Григория Семеновича Ломоносова поступило учеников с 1 января 1863 года по 1 мая:
      Января 1. Ефим Марков (сын вдовы).
      Марта 1. Григорий Филиппов (сын вдовы).
      Артемий (неимущий).
      Сидор (сын вдовы).
      Павел (ни отца, ни матери).
      Апреля 6. Авдотья (сирота круглая)», и так далее.
      Штата определенного нет, школа принимает всякого, хотящего учиться, и выпускает всякого, нашедшего какое-нибудь другое занятие. Оттого цифра учеников и учениц М?рочки постоянно колеблется. Раскольники, за весьма редким исключением, о котором не стоит даже и упоминать, вообще не признают никакой пользы в более или менее основательном образовании и даже редко дают своим детям исчерпывать до дна глубину премудрости, сидящей под пьяным черепом М?рочки. Круглые сироты остаются долее, пока или М?рочка не скажет, что ученик «отучился», или меценат — Ломоносов не определит его куда-нибудь к купцу или ремесленнику. Вообще в школу отдают не выучиться, а, по здешнему местному выражению, «мало-мало подучиться». Чуть ребенок начал скоро читать и выводить каракули — курс кончен, «к делу» его, ибо учение вовсе не дело, а так, что-то и нужное и ненужное, Бог знает, что оно такое! В школе М?рочка учит читать по церковнославянским букварям прусской печати, псалтырю и часовнику. Жена его учит тому же самому девочек. Кроме того, Марочка, бывший до женитьбы певчим в моленной, учит детей тянуть нараспев «начал» по старой «столповой» методе (cantus planus); а некоторых, имеющих хорошие голоса (как, например, мальчика Филиппа), учит трудному «демественному» пению по крюкам. Таким-то образом приготовляются новые певцы в певческий хор моленной, которому полиция препятствует формироваться и который все-таки не оскудевает. Более М?рочка ничему не учит и учить не может, ибо сам ничего не знает. Детей здесь даже не учат чтению гражданской печати, находя это совершенно излишним. Говорят: «Этому они сами научатся, нам бы только подучить, и довольно». М?рочка — мужик неглупый и не рьяный фанатик, мне даже удалось его урезонить, что детям полезно было бы читать и объяснять священную историю, и он выразил сильное желание заняться этим, но новых руководств с именем Христа, написанным через два ?и, они не могут дать детям, а старые евангелия и, особенно, библии продаются чуть-чуть не на вес золота. Вообще книги раскольничьи, печатаемые за границею, все очень дороги: так, например, десяток азбук в оптовой покупке стоит три рубля, часовник от 4 р.