Тения отвечала вельможе, что она вовсе не невольница и свободно может приходить сюда и выходить отсюда, а сидеть здесь, в этой душной и страшной темнице, её побуждает сострадание и любовь к мужу, который тут заключен и томится за то, что он не может заплатить денег купцам, доверившим ему свои товары.
      - Когда же ты надеешься выкупить своего мужа?
      - Я не имею на это никакой надежды и только делаю то, что могу: я приношу ему пищу и стараюсь его утешать и поддержать в нём бодрость.
      - Мне кажется, ты могла бы сделать для него гораздо больше, чем это.
      - Ах, яви свою милость, научи меня, что я могу сделать, чтобы возвратить свободу Фалалею, и ты увидишь, что у меня не окажется недостатка в решимости и твёрдости, я исполню всё, что для этого нужно.
      - Нужна только одна твоя решимость.
      - В таком случае, это уже сделано. Не медли же, говори как можно скорей и понятней, что я должна принести счастью семьи моей в жертву? Жизнь мою?
      - Нет.
      - Так что же? Умоляю тебя, не мучь меня и говори мне от раза.
      - На какую сумму простирается долг твоего мужа? - вопросил Милий, лаская взором изящную Тению.
      Тения отвечала ему по правде, сколько Тивуртий и купцы исчисляли долгу на корабельщике. Это составляло очень значительную сумму.
      Милий был вельможа богатый, но скупой, и притом сумма Фалалеева долга и для его больших средств была не ничтожна, а потому он сказал:
      - Муж твой, к сожалению, должен очень много! - и Милий отошёл от Тении и стал подвигаться дальше к выходу, но в это самое время к нему приблизился доимщик долгов, хитрый старец Тивуртий, который был чрезвычайно искусен на то, чтобы делать всякие сделки, лишь бы донять что-нибудь с содержащихся неплательщиков. Увидав, что Милий ласкается к Тении, Тивуртий сейчас же сообразил, что этим можно воспользоваться, и прошептал вельможе на ухо:
      - Долг мужа красивой женщины, которая сейчас имела счастие внушить твоему вельможеству высокое состраданье, очень велик, но она ведь не знает, что весь этот огромный долг может быть сильно понижен. Я здешний доимщик Тивуртий,- мне известны все дела в Аскалоне, и я знаю, что надобно сделать, чтобы всё вышло, как ты желаешь.
      Милий остановился, а Тивуртий продолжал ему говорить:
      - Поверь, что слова мои так же точны и верны, как верно и то, что женщины красивей и изящней Тении не легко отыскать во всех городах, которыми правит благословенная власть Феодоры, с которою,- мог ты заметить,- Тения, кажется, схожа.
      Милий же, вместо того, чтобы обидеться теми словами, с которыми подошёл к нему Тивуртий, забыл и свой сан, и своё положение в темнице среди заключенных, а продолжал любоваться издали красивыми линиями стана жены корабельщика, а Тивуртий, заметив это, сделался ещё более смел и прошептал:
      - Ты посмотри: слова нет, что Феодора прекрасна, и все говорят, будто в землях, Византии подвластных, нет другой женщины, которая могла бы с Феодорой сравниться... но ведь это только так говорят... На самом же деле время не щадит никого, и Феодора нынче уже не та, какой она раньше была, когда её знали актрисой,- правда, она зато теперь наша царица, и да дарует Всевышний ей многие лета,- но... вспомни, как она нынче поблекла, и посмотри опять на эту стыдливую Тению...
      - Зачем эти сравнения? Они обе прекрасны.
      - Да, они обе прекрасны, но та ведь на троне, в пурпуре и в венце многоценном, её плечи и шею ежедневно разглаживают навощёнными ладонями молодые невольницы, а египетские бабки обкладывают на ночь её перси мякишем душистого хлеба из плодов египетской пальмы, а, по правде сказать, и это всё ей уже не помогает: этот душистый египетский мякиш дает персям её лишь одну фальшивую нежность, но он не может им возвратить их былую упругость... Нет; это минуло... Смотри же, каковы перси Тении, а ведь Тения в горе и в тяжкой нужде,- она в бедном рубище, среди людей, усыпанных всякою нечистью, но и тут ты смотри, как краса её блещет... Смотри этот царственный взор, эти белые зубы, и особенно эти перси, которым не нужен египетский мякиш...
      - А до какой суммы можно уменьшить долг её мужа? - нетерпеливо волнуясь, перебил речь доимщика Милий.
      Тивуртий сразу же сбавил целую треть долга, а когда заметил, что Милий ещё находится в нерешимости, то сказал вкрадчиво:
      - Однако, я вижу, что ты очень тронут судьбою этой несчастной, и чтобы сделать тебе приятное и заслужить себе наперед твою благосклонность, я постараюсь склонить всех купцов, чтобы они уступили тебе долговые права на Фалалея не за две, а всего за одну треть того, что он им действительно должен. Не колебайся далее и повели быть этому так, как я предлагаю. Пусть Тения будет тебе обязана счастьем и постарается быть тебе благодарной.
      Милий ему отвечал:
      - Хорошо, я согласен,- благодарность её мне драгоценна, но только я не хочу принуждения. Дай мне сказать ещё несколько слов с этою Тенией, красота которой, действительно, не менее той, которая нынче достойно украшает собою престол византийский.
      Тивуртий нагнулся к уху Милия и прошептал:
      - Она её превосходит... Феодоре теперь не достичь того, чем обладает Тения... и притом...
      - Что ты хочешь сказать?
      - Феодора слишком многим известна.
      - Тсс... Ты дерзок.
      - Не опасайся... я знаю, что я говорю, и сказал только то, что Тения спит как попало, в шалаше, на рогоже, согнувшись и сжимая от холода перси руками, а Феодора покоится, заложа руки под пуховые подушки; но дай Тении ту же роскошь, и как её стан изовьётся, в каких очертаниях!.. О, да ты сам понимаешь, что стыдливость Тении может доставить то, чего не может дать всё любовное искусство Феодоры... Ты пылаешь, я вижу, и хотя я стар, но я тебя понимаю.
      - Ты прав, красота этой женщины помрачает мой разум,- отвечал Милий,-и, к тому же, ведь она язычница.
      - Да, она язычница, она дочь жреца Полифрона, который убил себя, не желая видеть новых порядков.
      - Язычницы ведь свободны располагать собою: они не знают стеснений...
      - Да, для них это привычно: они отдавались и Дионису, и иностранцам во славу Изиды. У них свой взгляд на эти вещи...
      Милий обратился к скорописцу Евлогию и приказал ему подозвать к себе Тению.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      Услыхав от отрока приказание подойти к его господину, Тения сейчас же встала и подошла к Милию, а тот подал ей с ласковою улыбкой златницу и сказал:
      - От взора моего не сокрылось то, чего ты не в состоянии скрыть от всех, кто тебя видит,- ты нестерпимо прекрасна. Знай же, что твоею красотой смущено моё сердце и я готов на многие жертвы, чтобы получить твои ласки. Будь согласна на это - приди ко мне в дом сегодня вечером и останься в опочивальне моей только до утра. За это я дам тебе сколько ты хочешь.
      Лицо Тении покрылось румянцем, но она отвечала спокойно:
      - За это - я не хочу ничего.
      - Я тебе предлагаю пятьсот златниц.
      - Ты напрасно будешь предлагать мне и тысячу.
      - Две!
      - Все равно! - я к тебе не приду.
      - Я дам тебе пять.
      - Хоть и десять.
      - Двадцать тысяч!
      - Ты оскорбляешь меня этим торгом; но с тех пор, как я подпала несчастию, я уже привыкла к подобным обидам. Бедность должна много прощать людям с достатком, но любовь моя не продажна: я люблю мужа.
      - Ты его и люби, но ведь ты язычница, и по вере твоей тебе нет греха в том, на что я тебя приглашаю. Твой бог Анубис тебя не осудит. Принеси же ему втайне жертву за мужа и возврати ему волю.
      - Ты знаешь, что говоришь,- отвечала Тения,- я дочь жреца и брак мой с мужем моим теперь не связан законом. Ты прав, я вольна оставить его и свободна избрать другого по сердцу, но я верна Фалалею потому, что он мил мне, и если я жила с ним в довольстве и счастье, то неужели я покину его в горе? Нет, так не будет, и ты возьми даже эту златницу, которую дал мне,- у меня есть сегодня для всех нас на хлеб и на рыбу.
      Ипарх изумился кроткому ответу Тении, но она ему ещё более понравилась, и он ещё больше распалился желаньем.
      - Оставь взятую златницу у себя,- сказал он,- и вот возьми ещё другую и не будь за них мне ничем обязана, но не будь безрассудна и ещё поразмысли. Если ты согласишься прийти ко мне, то я ещё возвышаю цену: я высыплю к твоим ногам всю кису доброхотных даяний, и тогда ты можешь выкупить на эти деньги свободу своему мужу. Обдумай это, прежде чем захочешь сказать свой ответ мне.
      - Ты очень щедр,- отвечала Тения,- и возвысил цену моей красоты до того, что она стала теперь ценою свободы моего мужа, а я язычница и, как ты говоришь, я не имею стеснений, но ты позабыл, что наши женщины ходили в храмы богини Изиды с согласия мужей их, и это не был обман, так и это, о чём ты говоришь мне, касается моего мужа, а потому я должна спросить у него, согласен ли он, чтобы я купила ему свободу этою ценой. Если муж мой будет на это согласен, тогда я... сделаю то, что буду вынуждена сделать. Таков мой ответ, а если хочешь знать, что скажет мой муж, то я сейчас пойду и спрошу его, и что он скажет, то я исполню.
      Милию это показалось безумием, но доимщик Тивуртий, который стоял недалеко и слышал этот разговор, успокоил ипарха и сказал ему:
      - Оставь её, Милий, пусть она сделает так, как она хочет: мужчины благоразумнее женщин. Эти бывают некстати упрямы, а муж, наверное, даст Тении такой ответ, после которого она придёт к тебе и с несмущённою душой отдаст тебе свои ласки. Ты же, ведь, сам не хочешь насилия.
      И затем, проводив Милия за двери темницы, Тивуртий подошёл к скованному Фалалею и рассказал ему о выгодах ипархова предложения.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Заключённый в темнице Фалалей ничего не ответил Тивуртию, но только горько заплакал, а на другой день, дождавшись прихода Тенин, обнял её и опять со слезами стал благодарить её за её верность.
      - Что же ты думаешь? - спросила его Тения.
      - Хотя бы мне суждено было провести бесконечные годы ещё в худшей темнице, чем эта, которую выстроил Ирод, и хотя бы мне надлежало умереть в ней без надежды когда-нибудь видеть море и солнце, и милые лица наших детей, то и тогда я предпочёл бы вечное это томление в неволе одной минуте твоего позора. Ты можешь поступать как хочешь, но что до меня, то пусть я здесь доживу мою жизнь и умру в этой яме, но ты для моего спасения не отдавай своей чистоты,- в ней твоя прелесть и в ней моя радость и сила.
      Тения обрадовалась, услыша от мужа такие слова потому что они отвечали её собственным чувствам.
      - Благодарю тебя,- отвечала она,- ты теперь укрепил мою душу, и за то я открою тебе, что я таила в себе, когда отдавала себя в твою волю. Знай, что если бы ты отвечал мне согласием, то ты оскорбил бы меня больше, чем все, которые, видя наше несчастие, желают склонить меня торговать своею красотой. Душа моя не снесла бы этого бесчестья.
      - Что же бы ты сделала? - спросил Фалалей.
      - Если бы ты пожелал, чтобы я отдала себя на ложе этого вельможи, то я бы безропотно исполнила это твоё желание, не выйдя из его опочивальни, я отдала бы за тебя выкуп, но не пришла бы к тебе, а бросилась в море.
      - О, я так и думал! - перебил Фалалей.
      - Но за то я благодарю тебя, что ты сохранил моё сердце, и я могу жить с своими детьми Вириной и Виттом.
      Фалалей и Тения оба забыли своё горе и стали так рады, как будто к ним снизошло бесконечное счастье. А так как невольники в аскалонской темнице помещались на соломе очень тесно и ничем не были отделены один от другого, то хотя Фалалей и Тения старались говорить между собою как можно тише, но разговор их, однако, был услышан соседями и в числе их злодеем Анастасом. Некоторые из заключённых над этим смеялись, а один из них передал слова супругов доимщику Тивуртию, который дал за это вестовщику монету, а сам пришёл в большую досаду, потому что он видел в искательстве Милия драгоценный случай взыскать долг с Фалалея, а при таком обороте это взыскание становилось безнадёжным. Разгневанный доимщик положил себе на уме наказать Тению как можно чувствительнее за её упрямство, и с этих пор стал употреблять разные меры к отягчению положения Фалалея, чтобы тем вынудить Тению сдаться на предложение ипарха.
      Злобный Тивуртий начал с того, что выждал, когда Тения шла из темницы в виноградный шатёр; он сейчас же тихо подошёл к ней и начал уговаривать её не отвергать исканий богатого вельможи:
      - Что тебе,- говорил он ей, покрывая лукавые глаза свои толстыми веками. - Ты ведь ещё в старой вере и можешь не считать себе это за грех.
      Тения только покачала голового и ничего ему не отвечала.
      Но Тивуртий не устыдился и не отставал. Он шёл за Тенией и рассказывал ей, как Милий знатен и многовластен, и потом, понижая голос и шевеля своими толстыми веками, нашёптывал, что ипарх давно бы уехал и для того только медлит произнести суд и казнить Анастаса, чтобы иметь предлог оставаться в Аскалоне, а цель этого одна - достичь одной краткой минуты обладания Тенией, за что он её так щедро одарит, что она сейчас же может выкупить мужа, а ипарх Милий тогда казнит поскорей Анастаса и тотчас отъедет в Дамаск.
      - Так рассуди же сама, как бесполезно упрямство! Всё это дело краткой минуты и ты с этим человеком никогда более и не встретишься. Что же за великая важность... подумай! твоя маленькая тайна нигде не разгласится, и верь мне, что и сама ты о ней скоро забудешь, да и время ли будет тебе помнить о том в счастливых объятиях любимого мужа? О, как счастлив Фалалей, что ты его любишь: будь же умна - пожалей Фалалея и принеси для него эту пустую минутную жертву. А я берусь всё так устроить, что ты войдёшь к Милию и выйдешь назад ни для кого незаметно: я поставляю теперь для него провизию и часто ввожу к нему в дом рыбака. Я уложу в корзину дыню и цветного зуйка, а ты оденешься молодым рыбаком, обнажишь свои прекрасные ноги и понесёшь за жабры в обнажённых руках прекрасного розового мормира.
      Но Тения оттолкнула Тивуртия и не захотела поступить так, как он внушал ей, за это доимщик Тивуртий обещал ей погубить всё её семейство. Тения же оставалась непреклонною и несла своё горе, деля время между детьми в шалаше, мужем в темнице и игрою на арфе в шатрах виноградных.
      Отказ Фалалея от получения свободы из темницы ценой унижения Тении так сильно её утешил, что она не только не боялась Тивуртия, но ощущала в душе усиленную бодрость, и это выражалось в её игре на арфе. И хотя содержатель ночных шатров так же, как Тивуртий, не одобрял её целомудрия, но его ночные посетители были сострадательнее к горю бедной арфистки, и монеты из рук их падали к ногам Тении, а она собирала их в корзинку, где у неё, в зелёных листьях, лежал сухой чёрный сыр и плоды для детей.
      Но не спала ночью не одна Тения,- не спал и Тивуртий-доимщик и придумал себе против Тении новые средства.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Тивуртий не мог выпустить из рук своих случая, который казался ему драгоценным, и препятствия, которые ставила ему Тения, только разжигали в нём желание достичь своей цели. Доставя Милию редкие фрукты и розового мормира, Тивуртий вызвался ему схватить Тению насильно и принести её к нему, обмотав в египетский шёлковый парус, но Милий был тонкий ценитель удовольствий и не хотел обладать ею насильно: он желал, чтобы скромная Тения сама подошла к его двери и сама положила ему на плечо свои руки и шепнула ему: "Я пришла возвестить тебе, Милий, что миг благосклонен и до зари я желаниям твоим буду покорна".
      Тивуртий сдвинул толстые веки и отвечал:
      - Для меня это - излишняя тонкость, но, тем не меньше, я буду стараться: подожди ещё с осуждением Анастаса, а я надеюсь сделать кое-что такое, после чего Тения должна будет скоро придти и сказать тебе: "миг благосклонен".
      Чтобы преодолеть непреклонность Тении и скорее довести её до того, чтобы она согласилась исполнить желание Милия, доимщик Тивуртий рассказал о Тении всем заимодавцам Фалалея. Эти страшно рассердились, что Тения пренебрегает случаем с ними расплатиться за мужа, и пошли все к заключённому корабельщику и стали укорять его, говоря:
      - Ты и твоя жена - самые бесчестные люди. Ты разорил нас и нарочно хотел приготовить нам впереди такое самое положение, какое сам нынче, по справедливости, терпишь, а жена твоя своим упорством оскорбляет вельможу, и ты, вместо того, чтобы её образумить, ещё и сам отказываешь в своём согласии на такое незначительное дело, какое переносили не чета тебе именитые люди. Ведь ты не Абрагам и не Ицгак, о которых из века в век вспоминают книги, а те сами и жёны их покорялись обстоятельствам. Отвернись на короткий час к стене и вздохни, как бедняк, и мимо тебя совершится всё к общему счастию: все мы будем счастливы, и ты будешь на воле, и снова увидишь друзей в своём доме и сядешь с женою своей и с детьми на берегу моря в тени сикоморы и на столе твоём будут ароматные дыни, черноголовый зуй и розовый мормир. Дай же скорее своё согласье, чтобы твоя безумная Тения покорилась вельможе.
      - Нет,- отвечал Фалалей,- я не разорял вас с умыслом и не буду счастлив, достигнув свободы через позор чистой Тении. Можете томить меня, сколько хотите.
      Купцы были разгневаны этим ответом и закричали:
      - Теперь мы ещё яснее видим, что ты человек подлый и помышляешь только о себе об одном, а до других тебе нет дела! Ну, так не жди же и сам для себя от других ни малейшей пощады! Пусть с тобой как можно суровее поступает доимщик Тивуртий. Пусть на тебя нападут все недуги, живущие здесь со дней Ирода.
      Фалалей отвечал:
      - Пусть всё это будет, но непорочность же Тении мне всего драгоценнее.
      После этого раздосадованный Тивуртий подкупил темничного стража Раввула, чтобы он не допускал Тению до свидания с мужем, а сам написал некоторому своему знакомцу Сергию, откупщику общедоступных женщин в Александрии, чтобы тот скорее привёз в Аскалон несколько красавиц, умеющих играть на арфах, петь нескромные песни и танцевать сладострастные танцы с "исканьем осы, залетевшей в одежду".
      Темничник Раввула первый исполнил то, чего желал от него Тивуртий, и когда Тения приходила, чтобы видеть мужа, он отбирал у неё пищу, ею приносимую, и передавал её Фалалею, съедая сам что было лучшее, а Тению отгонял от дверей. Когда же она садилась неподалёку от входа в темницу и плакала, то Раввула порицал её и говорил ей:
      - Ты сама всему виновата: для чего ты больше всего гордишься своею чистотой? Это ведь значит, что ты себя одну только и любишь.
      - Это неправда твоя,- отвечала Тения.
      - Как же неправда? Ты имеешь возможность разлить ручьём счастье для многих, но для тебя ничего не стоит их жажда. Хороша ты, дочь жреца Анубиса. Да покроешься ты тиной и плесенью, как источник, заглохший в своём водоёме, а я сейчас войду и отягчу цепь на руках и ногах Фалалея и стану стегать его по голому телу воловьею жилой.
      Положение Тении стало ужасно, а Раввула продолжал не допускать её в темницу и в самом деле надел вдвое более тяжкие оковы на Фалалея и стегал его утром и вечером жилой; но и после этого и Фалалей, и Тения всё-таки ещё оставались непреклонны. Столько силы для перенесения бедствий они почерпали во взаимной любви друг к другу!..
      Между тем подоспевал к Аскалону на пёстрой триреме женский откупщик, александриец Сергий, которого вызвал Тивуртий, и привёз в Аскалон тридцать красивых и смелых женщин, удивительно умевших "искать осу" и показывать другие, никогда ещё здесь невиданные соблазны. Их новизна и их нестеснённость должны были затмить Тению и сделать её бесполезною в шатрах виноградных, а с этим вместе для неё прекратится и всякий добыток. Да и Милий,- кто знает? - может увлечься "исканьем осы" и Тении самой станет жалко, что она упустила.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Когда Сергий александриец и его доступные девы высадились на берег у Аскалона, Тивуртий сказал темничнику Раввулу, чтобы он снова открыл Тении доступ к мужу в темницу, а сам в тот же день ранее роздал всем содержащимся
      - Это вам посылает великодушный Милий, ипарх из Дамаска. Он бы ещё больше хотел вашу облегчить участь и за многих из вас дал бы выкуп, но он болен, томится и не может придти сюда, чтобы вас видеть.
      Колодники, приняв свежие хлебцы с чернушкой и другими пряными зёрнами, спросили:
      - Чем болен Милий?
      Тивуртий им отвечал:
      - Болезнь ему причиняет строптивость приходящей сюда жены Фалалея, которая не в меру высоко о себе понимает и не хочет исцелить вельможную душу.
      Узники закричали:
      - Пусть во веки живёт доблестный Милий и пусть придёт всякое зло на строптивую Тению, жену разорителя многих, гордеца Фалалея.
      И вдруг так все возненавидели Тению, что целый день вопияли вокруг Фалалея, а к темничным невольникам пристали и те, которые пришли навещать их, и всеобщее неудовольствие на Тению разнеслось по всему Аскалону. Особенно же проклинали Тению и Фалалея обедневшие через потопление его кораблей. На другой день все эти купцы и производители колесниц и ковров пришли в темницу к Фалалею большою толпой и стали говорить ему:
      - Внемли же нам, Фалалей! Не будь безрассуден, согласись на то, чего алчет уязвлённый страстью Милий.
      От этой несносной докуки Фалалей томился хуже, чем от прежней неволи в то время, когда темничник Раввула не допускал к нему Тению. Теперь хотя Тения имела свободный доступ к мужу, но каждый приход её в темницу вызывал из всех углов смрадной ямы такие вопли и укоры, что Фалалей и Тения терзались ими и сами решили, что им лучше здесь не видеться.
      Заметив такой оборот, доимщик Тивуртий подошёл ещё с одной стороны: он приступил к Пуплии, бабе, матери Фалалея, и сказал ей:
      - Вот ты старая и опытная женщина, ты, конечно, не позабыла ещё, как жили у нас, в Аскалоне, во время твоей молодости.
      - Разумеется, я это помню,- отвечала Пуплия.
      - Жёны тогда почитали бесчестием только обман, но когда не было обмана, они жертвовали собой Анубису, хотя и знали, что, вместо бога, их примет в свои объятия смертный. Отец Тении, жрец Полифрон, не раз, я думаю, совершал такие таинства.
      - Да, и я помню эти проделки Полифрона над нами. Мы узнавали во тьме, что не бог нас целует, а весьма страстный смертный, но стыдились о том говорить и молчали, а Полифрон продолжал это и успешно совершил над многими, что ему выгодно было.
      - Ну, вот, видишь! И всё-таки вы, несмотря на это, остались хорошими и честными женщинами?
      - Что же делать. Мы примирялись с тем, что было для нас неизбежностью, и дело кой-как обходилось.
      - Вот только это и надо! Я рад, что слышу от тебя такие разумные речи! Я знал, что, имея опыт в жизни, ты непременно имеешь и здравый рассудок. Подумай же на что это похоже: сын твой томится в смрадной темнице, где он сгниет, а меж тем от жены Фалалея зависит, чтобы он получил свободу и чтобы вам воротилось всё ваше именье.
      - Может ли быть? От этих слов твоих у меня замирает моё старое сердце и слёзы клубком подкатываются у меня к горлу. Расскажи же мне: что для этого надо сделать?
      Тивуртий рассказал об исканиях Милия и об упорстве Тении: старая Пуплия всплеснула руками и начала горестно плакать и ворчать:
      - Для чего... о для чего это уже не совершилось втайне?
      Тогда Тивуртий ей продолжал:
      - Я был уверен, что ты это скажешь! Всякая умная женщина, на месте Тении, давно бы так и совершила, а не поставила бы свою гордость в таком случае выше, чем счастье семьи. Умная и добрая женщина, конечно, предпочла бы лучше сама немножко поплакать, но за то отереть слёзы других, кого любит. Не правда ли?
      - Правда,- ответила Пуплия.
      - Так помогай же мне сделать умное дело. Ты ведь мать Фалалея; ты баба внучков своих Вирины и Витта, маленьких, бедных детей... Подумай, что ждёт их? Фалалей истомится и умрёт,- его источит закожный червь в темнице, дети возрастут без учения и ты умрёшь без приюта, а стройное тело твоей гордой Тении согнётся, и лицо её поблекнет и никто на неё не захочет смотреть... Тогда она сама пожалеет о том, что теперь отвергает, и проклянёт свою гордость. Быть может, даже сама когда-нибудь станет за полог шатра и будет трогать за локти проходящих незнакомцев и смотреть на них подкрашенными глазами, загиная свои руки за шею, но это будет напрасно и она не продаст никому за серебренник то, за что нынче готов осыпать её златницами милосердный вельможа. О, будь милосердна к своим и к чужим, умная Пуплия, заставь скорее Тению ловить быстролетящий час, пока молодая кровь делает Милия безумцем. Теперь он рабствует прихоти своего сердца и готов на всё, лишь бы ему не отъехать в Дамаск, не изведав краткой ласки от Тении; но этот жар может потухнуть и другого такого случая уже не будет, а если он пропадёт, то и тебе, и всем нам после того навсегда будет ненавистна проклятая гордость твоей невестки.
      Пуплия молчала, глядя вдаль померкнувшими глазами, из которых на её сгоревшие от зноя щёки лились обильные слёзы, а Тивуртий взял её ласково за руки и закончил:
      - Слёзы твои, старуха, самого меня трогают, но и утешают: я вижу, что ты не ставишь счастье других ни во что, как делает Тения, и, наверное, направишь мысли Тении к тому, чтобы не считать свою чистоту большим благом, чем счастье многих.
      Тут Пуплия баба вздохнула и отвечала:
      - Слова твои, Тивуртий, страшно остры и едки: тяжело мне слышать, но ты отгадал: я согласна с тобою и буду уговаривать Тению, чтобы она не считала свою непреклонность за добродетель, потому что страдания наши слишком несносны.
      Доимщик Тивуртий ещё похвалил Пуплию и отошёл, довольный своим первым успехом, и отправился в виноградные сады, где теперь раскинуты были небольшие шёлковые шатры и в них размещались стройные, разноцветные девушки, привезённые Сергием из Александрии. Старцы Аскалона собирались смотреть этих красавиц, рассуждали об их прелестях и пили вино, в котором плавали головки гвоздики; а Пуплия, как только дождалась возвращения Тении, положила её усталую голову на свои колени и начала распускать мелкие плетения её волос, склеенных вишнёвым клеем, и начала умолять её сжалиться над страданием семейства.
      - Что же ты хочешь? - спросила её Тения.
      Пуплия припала к уху невестки устами и прошептала:
      - Иди к вельможе.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      Услышав такие слова от матери своего мужа. Тения ужаснулась и отвечала ей:
      - От тебя ли о, Пуплия, могла я это услышать? Ты ведь мать Фалалея и должна бы поддержать мою твердость и верность супругу, а ты сама кладёшь нож в мои руки и посылаешь меня убить в себе мой женский стыд и добродетель супруги. После этого я не должна тебя слушать.
      Пуплия же ей отвечала:
      - Ах, твёрдость и верность прекрасны, но горе слишком несносно. Если бы ты жила в прежнем довольствии, я никогда бы тебе таких слов не сказала, но когда всех нас ждёт гибель, а ты можешь спасти нас, то я говорю: спаси нас, о, Тения!.. О, Тения, Тения! Спаси нас своею красотой!
      И старая Пуплия упала перед ней на колени и покрыла своими седыми волосами её ноги.
      - Но ведь я люблю своего мужа и моя верность для него дороже всякого счастия, какое могу я купить этою ценой.
      - Разве я тебе говорю, чтобы ты его не любила?.. Но ради этих детей, которых ждёт доля презренных и нищих, если они тебе дороги, тебе должно быть не трудно принести себя в жертву.
      - Не трудно... О боги! Это ли должна я услышать?
      - "Не трудно" - я говорю потому, что и я, и другие, которых я знала, тоже любили и также имели стыдливость, но подавляли всё это в себе, когда надобно было, в честь Диониса и богини Изиды.
      Пуплия ещё понизила голос и продолжала шёпотом:
      - У жрецов в храме Изиды был чудесный напиток... Он вовсе безвреден... от него только после... день или два немножко болит голова. Очень немножко... Я видела, как его делали из маленьких голубых грибов... этот напиток, отнимающий память... И в нём ещё есть одно чудное свойство... Испивши его, ощущаешь объятья и ласки того, к кому сердце согрето любовью... Я знаю, где находить этот маленький губастый грибок, и его нашла уже и утомила его в горшочке... Он уже выпустил сок свой, туманящий память... Ты будешь в тумане сладостно грезить до самого утра, а утром чуть свет я сама приду за тобою к дверям Милия, ты передашь мне золото и я побегу выкупить из неволи Фалалея, а ты пойдёшь к морю, погрузишься вся в его волны, и, освежённая, придёшь домой, встретишься с мужем и любовные мечты прошлой ночи станут для вас действительностью.
      - Что говоришь ты? Что ты говоришь? - воскликнула Тения.- Неужели всё это по-твоему можно?
      - Без сомнения, можно,- отвечала, кивая головою, Пуплия, и ещё раз помянула всё, что приводил ей на память культ богини Изиды, и заключила вновь утешеньем, что сок из грибка, отводящего память, спасёт её от всего, что может помешать несмущённой искренности её чувств к освобожденному мужу.
      На это Тения уже ничего не нашлась ответить: она только собрала горстями наперёд все свои волосы и, закрыв ими стыдом горящее лицо, застонала, произнося среди слёз:
      - О, я несчастная! До чего меня хотят довести все людские советы! Я уже не в силах понять, как мне должно поступать, но мой стыд и любовь говорят, что я не должна согласиться на то, чему ты меня учишь.
      - Грибок, отбивающий память, отведёт в сторону стыд.
      - Да, дай мне, дай скорее этого сока, отводящего память, чтобы я могла позабыть то, что я от вас слышу. Во мне мешается смысл: я погибаю оттого, что начинаю не узнавать, где лежит настоящий путь моих обязанностей.
      - Если любишь себя больше всех, тешь свой обычай, а если любишь Фалалея и детей - пожертвуй им своею гордыней и отведай грибка, отводящего память.
      - Я люблю Фалалея и потому-то я и хочу сохранить себя непорочной; но ты его тоже любишь и требуешь от меня, чтобы я для него согласилась войти к постороннему мужчине и остаться с ним под влиянием напитка, отводящего память. Как же это, и одно, и другое,- внушает любовь! Которая ж любовь истиннее и больше?.. Я дохожу до безумия! Просветите мой ум, старые или новые боги!
      - Всякий скажет тебе,- отвечала Пуплия,- что та любовь больше, которая сама о себе не думает. Мать любит больше жены!
      - Больше!.. О нет! Никогда! Никогда! - воскликнула, стягивая себе горло волосами Тения, и с этим она встала, взяла свою арфу и пошла к виноградным шатрам, где ещё надеялась получить что-нибудь за своё пение от корабельщиков. Но её ждал здесь новый удар: девы Египта делали излишним здесь полное грусти пение Тении.