По Кабакам и Мирам

Он усиленно косился по сторонам, когда хохотал, значит, решили мы, под землёй жизнь какая-то идёт всё же, только она запрещена.

– Пей, золотая рота, что у вас вместо метро нынче? – осторожно поинтересовалась Лукас, чтобы не спугнуть болтуна.

– Ох… хо-хонюшки-хо-хо, – теперь Марсианий плакал. – Там, поговаривают, Рай Земной! То есть подземный. Нижняя Киевская Русь. Поезда ходят, станции объявляют, никаких суверенных государств, животноводческие фермы по разведению крыс, плантации, где чуть ли не клубнику растят. А каждый месяц – концерт на станции «Киевская». И они, ходят слухи, прорыли туннель уже до Верхнего Киева, хотят объединиться. Чтобы Нижняя и Верхняя Киевская Русь стала единым государством.

– Так бороться надо, создавать блоки и коалиции, – заволновался Лесин.

– Как же, создашь тут, все со своими сепаратистами борются. Вот, скажем, в Щёлково…

– Может, и дома-государства, – перебила Лукас, – имеются?

– Ещё бы. Несколько. А одно здание – так это даже две страны. Бывший Дом Ростовых, знаете? По улице Герцена там ЦДЕЛ – Центральный Дом Еврейских Литераторов, а по Воровского – Русский Союз Русских Писателей России. Они, правда, часто путаются: погром устраивают среди своих, а Тайные Жидоманские Ложи и Собрания организуют в логове врага. Поэтому все ходят всё время пьяные и избитые. Ты, говорят, откуда? Оттуда! Ну и получай в морду. Обычный разговор. А ещё новая мода у них – стриптиз под сти…

– Заткнись, гадина! – хором взревели мы. Взметнулись в едином порыве богатырские наши кулаки…

…Когда уборщица замыла кровь, Марсианий рискнул вернуться в наши апартаменты.

– Ну, выбили зубы, ну вырвали бородёнку да харю всю расцарапали, – пояснил он, – зато у вас ещё и самогонки полно, и карамелька почти нетронутая. Может, как от ваших благородий справедливо умученному, разрешите лизнуть?

– Лижи, пантагрюэль, – смилостивились мы.

– А вот скажи нам, Петрович, как у вас с Тушино дела обстоят? Не раздирают ли междоусобицы? – завёл старую песню Лесин.

– Тушино теперь большое – примерно до Владивостока. К нему добровольно присоединились Дания, Норвегия, Лодейное Поле, улица Нахимсона в Ярославле, Северный Израиль и Австралия.

А резня была. Район Комсомолка объявил о своём выходе из состава Великотушинской Монархической Республикой имени Царя Дмитрия и присоединению к ЦДЕЛ.

– Центральному, – уточнила Лукас, – дому еврейских литераторов? Ну-ну. Так их и присоединили.

– Волна погромов, – продолжил Марсианий, запивая наш самогон нашею брагой, – остановила сепаратизм. Знаменитый Великотушинский лозунг «Казак Еврея не обидит» был даже временно отредактирован – «Казак Еврея не обидит, если он, сволочь, не сепаратист, не чеченский повстанец и не арабская шаурма».

– При чём тут, горемыка, шаурма-то?

– Откуда ж мне знать? А вот почему Тушино – монархическая республика – знаете?

Мы молчали.

– Тайна сия велика есть, – заключил Марсианий и свалился под стол.

Глава тринадцатая.

Общество анонимных трудоголиков

– Я, конечно, ничего против здешнего колорита не имею, – заметила Лукас, брезгливо пиная кованым носком своего жестокого ботинка бесчувственное тельце бывшего собутыльника. – Но что-то мне подсказывает, что скоро здесь прольётся чья-то кровь. Возможно даже наша, если вовремя не смоемся.

На самом-то деле просто закуска кончилась совсем – карамельку слизали, луковицу снюхали, но Лесин вряд ли признал бы этот повод достаточным и необходимым для немедленной капитуляции, поэтому пришлось солгать бесплатно. Произнести клевету, в смысле. Иными словами, сказать неправду. Ну или, если уж совсем начистоту, – соврать. У нас, честных и независимых журналистов, бесплатная ложь, ежели она во спасение, даже за грех не считается – так, маленькая невинная шалость.

Вышли мы из роскошного кабака (из-за неплотно закрытой двери у нас за спиной немедленно раздались истошные вопли Луизы: то ли она кого-то резала, то ли кто-то – её, а всего вернее – пробудился бедолага Марсианий, и вместе с ним пробудилось его либидо).

– Тебе не кажется, что небо стало немного ближе? – осторожно спросил Лесин, хватаясь за воздух.

– И земля под ногами какая-то слишком прозрачная, – шёпотом сказала Лукас, – Уж не в раю ли мы?

– В раю должны быть обнажённые гурии, вечно ты все путаешь, – заявил Лесин, – Мне кажется, что мы в аду. А вон и черти к нам идут!

И точно. Слева и справа от нас выросли – словно бы из прозрачной земли – два мордоворота с дубинками.

– Кто вам позволил устраивать перекур в неположенное время? – строго спросил левый мордоворот.

– Мы не курим! – испугалась Лукас, – Я бросила, а он вообще не умеет!

– Умею, – обиделся Лесин. – Я в школе выиграл районную олимпиаду по курению.

– По борьбе, – тихо, но твёрдо возразила Лукас.

– Ага. По вольной борьбе дзюдо. У меня силища – во! – показал Лесин слабые трясущиеся кулачки. – Лучше попасть под поезд, чем под мой удар.

Лукас только поглядела со значением и Лесин смолк.

– По борьбе с курением, – уточнила она. – С курением. Мы хорошо боремся с курением. Кашляем, падаем, хрипим, синеем и задыхаемся.

– Это – смягчающее обстоятельство, – кивнул правый мордоворот (видимо, он в этой паре исполнял роль доброго полицейского).

– В таком случае – что вы делаете на крыше в рабочее время? – не дал нам расслабиться левый.

Мы ещё раз посмотрели себе под ноги – и разом вспомнили Замятина и Оруэлла (или Ильфа с Петровым, короче, тех парняг, что «Утопию» написали), царство им небесное. Никакая это была не прозрачная земля, а самая обыкновенная стеклянная крыша. А под этой крышей, в одинаковых крошечных закутках, сидели за компьютерами люди в серой-пресерой униформе от Версаче.

– Мы вдыхаем свежий воздух. Небо близко, воздух бодрит, – впал в поэтическую патетику Лесин.

– Странно, – пожали плечами оба громилы, – В Едином Офисном Здании кондиционирование и пять систем очистки воздуха, а снаружи – гарь, дым и радиация. Чего ж в этом свежего?

– Зато – натуральная грязь и радиация. А очищенный воздух – искусственный, он нам надоел! – заявила Лукас.

– А где ваши костюмы, хотел бы я знать? – снова кинулся в атаку злой полицейский.

Мы в ужасе посмотрели друг на друга: кто их знает, Марсиания с Луизой, вдруг они под шумок нашу одежду стянули, и стоим мы теперь на крыше стоэтажэного небоскрёба, Единым Офисным Зданием именуемого, голые и беззащитные. Но нет. Вся одежды была на месте. Даже Лесин чей-то незнакомый лифчик на себя нацепил, для красоты.

– Вы почему так варварски нарушаете общепринятый дресс-код? – мягко спросил добрый полицейский, – Может быть, вы заболели?

– Очень, очень заболели! – зацепился за эту идею Лесин, – Шли в кабак, да заплутали.

– Куда вы шли? – переспросили громилы.

– Ну, это, в помещение, где деловые работники принимают рабочие бизнес-ланчи, – перевела на деловой язык Лукас. – Мы ведь работники. Работаем на работе работниками. Зарабатываем заработную плату…

– А, так вы из ударников капиталистического труда? – уважительно промолвил добрый полицейский. – Долго ли ваши товарищи будут пребывать в добровольном затворничестве, перевыполняя заветы великого Маркса?

– Кого? – переспросили мы хором.

– Петра Петровича Маркса, нашего вождя и учителя, – подобострастно сверкнул белоснежными зубами добрый полицейский. – Совсем вы оглохли, бедняжки. Нельзя же так себя изнурять! И то – я бы не смог пять лет работать по 24 часа в сутки без выходных и отпусков.

– Хотя, конечно, мы берём на себя повышенные обязательства, на вас глядючи, – наступил ему на ногу злой полицейский.

«Хе-хе, – подумали мы. – Врёте, бездельники, сидите тут, на крыше, балду пинаете, бедных курильщиков гоняете!» Но вслух, конечно, не сказали. Вслух мы сказали – ну, вы уже догадываетесь, что.

– А, так это на пятом уровне третьего корпуса блока бэ, – улыбнулся добрый полицейский. – Мы бы и сами с вами выпили, но нельзя – нам бы ещё три дня продержаться, пока нас сменят.

– Ничего себе! Три дня без отдыха! – с уважением сказала Лукас.

– Ну, это, конечно, не пять лет, как у вас, но и не два дня, как у этих офисных крыс! – гордо сказал злой полицейский.

Попрощавшись с добрыми стражами трудовой дисциплины, мы прошмыгнули в непрозрачный люк, скрывавший вход на чёрную лестницу. Лестница и в самом деле была абсолютно чёрная – из полированного мрамора. Перила – из сандалового дерева. Потолок – мазутом вымазан, чтоб не забывали, что это лестница не для белых воротничков. Везде лозунги: «Труд – это работа», «Работа – это праздник, который всегда с тобой», «Сделал дело – снова вкалывай смело», «Без работы кони дохнут».

Можно было бы и на лифте спуститься – но мы решили, что так спокойнее. Чёрная лестница привела нас в чёрный коридор, по которому – руководствуясь исключительно инстинктом, выводящим пьющего человека к источнику алкоголя, мы проблуждали всего-ничего. Часа два или три. Зато без помех прибыли на пятый уровень третьего корпуса блока бэ.

– Предъявите магнитный пропуск, – механическим голосом сказала дверь в вожделенное заведение – и не поддалась.

– Ты дура, что ли, открывай живо! – аргументировано вступил в научную дискуссию Лесин.

– Поругайся мне тут! – охотно откликнулась дверь – и в самом деле открылась. А за дверью стояла наша старая знакомая – Луиза Первомаевна. Только она нас опять не узнала – богатыми будем.

– Не узнала нас, Луизушка? Богатыми будем! – кинулся лобызаться Лесин, но Лукас его живо оттащила.

– Ох, не узнала, – утёрлась передником Луиза. – А у меня дверь уже три недели как сломалась, а починить все руки не доходят. Редко ко мне забредают посетители, так что я приноровилась сама отпирать. Магнитные карты ведь у вас наверняка есть?

– Как не быть! – охотно соврали мы. – Наливай, голубушка!

В заведении Луизы и в самом деле давно уже никого не было: столы запылились, стулья, бутылки, рюмки. Даже Луиза запылилась от долгой невостребованности.

– Грех это – ничего не делать, – вздохнула она, вытирая передником рюмашки, – Если бы вы не зашли, наверное, в тюрьму бы меня посадили за безделье.

– А что так, красавица? – плотоядно улыбнулся Лесин.

– Ты закуски поставь сперва, а потом рассказывай, – предупредила Луизу Лукас. – А то знаем мы вас. Одной карамелькой сыт не будешь!

Луиза кивнула, засуетилась – даже спрашивать не стала, есть у нас наличные деньги или нет, поставила на стол целого поросёнка с гречневой кашей, осетров, белых лебедей.

– Богато живёте! – одобрил Лесин.

– Давно у нас фуршетов не было, а совершенные технологии замораживания и разогрева позволяют хранить пищу бесконечно долго, – важно заявила Луиза, – Ешьте, пейте гости окаянные. В смысле – кушайте, кушайте, смертнички.

– Ты не заговаривайся, старая карга! – автоматически перешли и мы на сказочно-повествовательный лад. – Ты сперва доброго молодца и красную девицу напои, накорми, потом снова напои, снова накорми, потом налей, потом поднеси рюмашку, потом за опохмелочкой сбегай, а потом…

– Да не будет у вас никаких потомов, касатики, – заулыбалась щербатым ртом Луиза, – Нешто я не знаю, кого ко мне на последний фуршет присылают?

– Это кого же? – насторожилась Лукас.

– Ну, как? – радостно осклабилась Луиза, доставая из лифчика длинный свиток. – Государственных преступников, которые на рабочем месте пасьянсы раскладывают или почту личную проверяют под видом деловой. Потом ещё бездельников, которые на летучку опаздывают. Кроме того, негодяев, вольно или невольно нарушающих дресс-код без уважительной причины. Затем, лиходеев, смеющих говорить с начальником, не облобызав предварительно его ботинки. Ну и так, по мелочи…Продолжать, или узнали себя?

– Мы пасьянсы на работе не раскладываем! – попробовала оправдаться Лукас.

– Не раскладываем, нет, – подтвердил Лесин. – Они у нас никогда не сходятся.

– Да чего уж там, пейте! – махнула рукой Луиза. – Вы на свой внешний вид поглядите, неформалы.

– А как вы нас убивать будете? – осторожно спросил Лесин. – И когда?

– Да выгоню вас через часик на улицу, там вас бомжи-вампиры и прирежут, проспиртованных-то. Кровушки вашей вдоволь напьются. Так что наливай, наливай касатик, и мне налей, я-то здесь останусь, в тепле.

– Не меняешься ты, Луиза, – вздохнул Лесин, пригубив очередную рюмку. – Вечно против нас выступаешь, а на нашей ведь стороне – правда!

– А у вас все бомжи – вампиры? – интересуется тем временем Лукас. – Или так, через одного?

– Кто ж их, окаянных, знает, – беспечно призналась Луиза. – Мы всех, кого из Единого Офисного здания выгоняем, так величаем.

– Что, ни разу не проверяли? – не поверила Лукас.

– Свят-свят-свят! Кто же по доброй воле из офиса в неизвестность прыгнет?

– А мы вот прыгнем! – храбро сообщил Лесин. – Айда с нами, Луиза.

– Нет, нет, и не просите! Оттуда ведь, – она перешла на заговорщицкий шёпот. – Никто не возвращался!

– А чего им возвращаться! – заметила Лукас. – Если у вас тут – офисное рабство, а у них там – свобода, равенство и братство!

– Концерты в метро, – элегически поддакнул Лесин.

– Тихо вы, под статью меня подвести хотите, что ли? – побледнела Луиза. – Нету в метро никакой жизни, это всё клевета и навет наших конкурентов из Лодейного Поля. Нет там ни земляничных полян, ни конопляных лугов, ни свечного заводика, ни домика с видом на Кремль, ни пикничков на берегу Сходни, ни оргий в ночь на Ивана Купалу, ни Деда Мороза со Снегурочкой в новый год…

Постепенно она запьянела, начала заговариваться, называть нас Серёгой и Октябриной, а потом и вовсе отключилась. Чтобы не беспокоить пожилую женщину, мы сами убрали все со стола – в удачно обнаружившийся возле барной стойки чемодан – и, не оборачиваясь, шагнули в очередную неизвестность. Где нас уже давно ждали.

Глава четырнадцатая и последняя.

Незнайки в Солнечном городе.

Кто ждал? Да ясно же было сказано: бомжи и вампиры. Вампиры без определённого места жительства и бомжи, питающиеся человеческой кровью. Идём, сами от себя шарахаемся – вдруг набросимся? Страшно.

Хотя вроде тихо. Воплей и скрежета зубовного не слышно.

– Заманивают, – подозревает Лукас.

– Притаились, – осторожничает Лесин. – Сейчас подпустят поближе и…

– И сожрут, меня первую, потому что я толстая, – Лукас взгрустнула.

– Это почему же тебя первую? Я толще, это во-первых, а во-вторых, я нежный, а ты грубая.

– А ты грязный и хромаешь. А я мягкая и красавица. И я толще тебя. И выше.

– Ну, морально, может, и выше, зато этически я чище и – главное – я толще!

– Нет, я толще! Давай животами меряться!

– Давай! Чур, не жухать только. Втяни, втяни живот-то.

– Зачем же я буду живот втягивать? Тогда ты выиграешь, а это нечестно.

– Нечестно, если ты выиграешь, ну хватит уже – живот не выпячивай, не выпячивай, втяни живот-то.

Стоим на трамвайной остановке, как дураки, оба красные, злые, животами меряемся. Толкаемся, конечно, чуть содержимое чемодана не выронили.

Уф. Устали. Присели. Хлопнули – за примирение. Всплакнули.

– Ты, – говорит Лесин, – толстый и красивый парниша.

– А ты, – Лукас отвечает, – толстая и прекрасная дама. Я тебя на руках почему, думаешь, не ношу? Потому что ты тяжёленький.

– А я тебя тоже не ношу. Потому что я слабенький, а ты могучая.

– И чемоданчик у нас, – это уж хором, – тоже тяжёленький. И на душе поёт свирель.

Мы вообще часто хором разговариваем. Русские про нас говорят: у дураков мысли сходятся. А французики – про нас же – иначе излагают: великие умы встречаются. Теперь вы понимаете, почему водка «Кутузов» вкусней коньяка «Наполеон» и почему мы супостатов, как котят, при Бородине, Ватерлоо и на Чудском озере разбили?

Да. Так вот. Сидим, по сторонам смотрим. Прямо перед нами – рельсы трамвайные. В принципе все нормально, так даже и должно быть. Трамвайная остановка, а рядом трамвайные же рельсы. Ничего удивительного. Вот если б над трамвайной остановкой троллейбусные провода висели – вот тогда было бы удивительно.

Но сами рельсы! Кривые. Или даже – узорные. Выложены относительно ровной синусоидой. Стоим, шокированные. И даже больше того – фраппированные.

– Кто так рельсы кладёт? И зачем? Нет, ты скажи мне, кто так рельсы кладёт? – паникует Лесин.

– Кто-кто? Луиза с Марсианием, бомжи с вампирами! Откуда мне знать. Смотри – трамвай.

И правда. Трамвай. Едет. По странной какой-то траектории. Хотя почему странной? Аккуратно по рельсам. Зигзагами и едет.

– Если б автобус был, – выдал экспертную оценку Лесин, – я сказал бы, что за рулём – пьяный шофёр.

– Вагоновожатый. Только… он и в самом деле – в драбадан!

И точно. Вагоноуважаемый шофёр рулил, пьяно улыбаясь. В одной руке у него была бутылка пива, в другой – фляжка с коньяком.

– «Коньяк Шофёрский», – прочитала Лукас.

Тут из подворотни выкатился мужичок в рваных шортах на босу ногу и – прямо на рельсы. Лежит, песню поёт.

– Дави! Дави его, гада! – переживает сердобольная Лукас.

– Ну, может, всё же не надо? Может, пусть лучше объедет? – кровожадничает Лесин.

Не тут-то было. Трамвай на полном входу врезается в бездыханное тело мужичка (чем-то он явно смахивал на нашего старого знакомца Адольфыча) и… останавливается. А Адольфыч (для простоты будем называть его Адольфычем, хотя, он, кажется, был Петрович) начинает остро критиковать вожатого.

– Что ж ты, – надрывается, – делаешь? Тут люди лежат, а ты… Уснул, гад?

А шофёр трамвая и правда уже спал. Адольфыч отполз, пассажиры с гиком и песнями вывались из вагона.

– Следующая остановка «Станция метро «Алкодемическая», – раздался пьяный механический голос, потом бульканье, смех и снова бульканье

– А… здесь… довольно… миленько. Бомжи не агрессивны. А вампиры – явно уже напились, – определил Лесин.

Мы переглянулись, подошли к трамваю. Он был сделан – мы не поняли из чего именно, но явно из чего-то мягкого. Поднялись. Растолкали шофёра, который тоже напоминал Петровича. Или Марсиания. Или Адольфыча. Короче, – милое и приятное лицо.

– А почему, Петрович, у вас рельсы кривые?

Втайне мы уже подозревали, что скажет Адольфыч. Но хотелось узнать из пьяных уст аборигена.

– А, Луиза, – принял нас за Луизу Петрович. – Ясное дело, зачем. Чтобы пьяному человеку рулить было сподручно. Ещё в 1991 году, когда Горбачев подавил путч Ельцина и Зюганова, и публично покаялся, вот тогда и появились первые «пьяные» трамвайные маршруты. Было ведь как. Сначала перестройка на людей рухнула, потом антиалкогольный указ. Все перешли на одеколон, коньяк и самогон. Алкогеноцид и спиртохолокост. А тут – в августе 91-го – Горбачев куда-то бухать уехал. Он ведь алкаш был запойный, миляга. Он и указы-то пьяный подписывал. Про перестройку – это, конечно, его затея. А вот про виноградники и про борьбу с пьянством – это банда Ельцина все придумала. Секта. ГКЧТ. Государственный комитет чрезвычайной трезвости. Они Серёге Горбачеву и указы злодейские подсовывали, и в водку яд сыпали, и новости от него скрывали. А потом и вовсе захотели умучить и власть себе взять. Серёга уехал бухать, спит пьяный под мостом, а ГКЧТ в Москву танки ввёл. На первом танке Ельцин с топором, на втором Зюганов – с пивом безалкогольным.

Но народ защитил президента. Народный герой генерал Дудаев отказался стрелять в граждан. Встал на танк, говорит: не могу стрелять в русских людей. Да ещё в центре Москвы. Где, сказал, блин, законный президент? Хочу с ним выпить! Сбросил хунту, спас СССР – он, теперь, конечно, иначе называется. Союз Смешных Сказочных Республик. Или ещё как-то – я уж не помню. Короче, одолели ГКЧТ. Дудаев теперь руководит Чечено-Прибалтийской республикой, а злодеев – в почётную ссылку отправили. Ельцина – председателем райкома Австралии, Янаева – королём Соединённых Арабоеврейских Штатов Израиля.

– Каких ещё таких Штатов Израиля? Штаты – они же Америки?

– Ха! Какая Омерика? Вы про Новотушино, что ли? Про Оклахомщину и Пенсильванщину? Это теперь у нас главный курорт. Ты не перебивай, а то я про Серёгу Горбачева вам не дорасскажу. Он ведь, когда узнал, что ГКЧТ вытворял, вышел на площадь и публично покаялся. Я, сказал, виноват. Не знал, что творили тут эти опричники рода людского. Хотите, мы их всех сейчас публично казним и сбросим с Останкинской башни?

– Хотим, – кричит народ.

– А вот хрен вам. Это будет невежливо.

И не стал их казнить. Потому что это невежливо. Зато все указы антиалкогольные отменил. Наоборот. Чтобы возместить моральный ущерб, ввёл послабления для натур особо одухотворённых. Тогда и стали строить рельсы кривые, ввели мягкие трамваи. Троллейбусы и автобусы отменили – потому что ими управлять сложно. В метро теперь только концерты. То Баскова танцует, то…

– То Волочков – поёт… – говорим. – Верно?

– Верно. Но раз вы сами знаете, что ж спрашиваете?

– Приятно ещё раз услышать, Адольфыч. Или ты Петрович?

– Или Луиза, – согласился Марсианий. – По рюмочке?

– По рюмочке.

– Наливай!

Трамвай уже никуда давно не едет – стоит в тупике, а нас все качает, по инерции. Заходила Октябрина, звала нас на Краснохолмскую набережную, голышом купаться. Там, уже на набережной, мы немного выпили с Настасьей Филипповной, за Достоевского, так уж и быть. Люмпен-историку поставили стаканчик, он уж больно добр к нам был. Повинились перед хозяином «Послания президента» за ненаклеветанную клевету – но он на нас не серчал, велел только побольше пить за его здоровье, а то сам-то он более не в силах. Будду Петровича, предателя подлого, встретили в лугах строгинских, выпили с ним и простили гада. Стрельцу-вышибале в дружеском спарринге глаз подбили. Велосипедиста в олимпийских трусиках победили в Алкогольных Олимпийских Играх Доброй Воли. Фашиста из антиглобалистской рюмочной отучили от технического спирта и от фашизма заодно, стал он совсем своим парнем. Выступали на каких-то стадионах, раздавали людям автографы. Правили страной, пока не надоело. Развенчивали культ своих личностей, чтобы папарацци не сильно надоедали. В газету писали честную правду, зато от души. Купались в водоёмах, жили, гуляли в своё удовольствие. И только в кабаки не заходили больше никогда – не потому, что не хотели. А потому, что весь этот прекрасный, удивительный, дивный новый мир сам был одним сплошным кабаком. Садись где хочешь и пей, что нравится. Мы, собственно, именно так и поступаем.

И вам советуем.

Примечания

1

На самом деле, станция метро «Усачевская» должна была быть построена перед станцией «Лужнецкая», а «Спортивной» при таком раскладе вовсе не было места, но вы же знаете, какие у нас пиар-менеджеры нынче растут! Грамотные, продвинутые и все, как один, коренные москвичи. Так что им виднее. И хозяину «Послания президента» – вместе с ними. (прим. авторов)