Глава 17

Кое-что из изобретений Деде

После этих стонов в подземной лаборатории еще некоторое время чувствовалось какое-то движение, затем все звуки прекратились.

Стоя в своем укрытии у камина, мсье Ипполит Патар и мсье Лалует не подавали никаких признаков жизни. Они словно навечно приросли к стене.

Но тут прозвучал голос человека в клетке:

— Можете выходить… Они ушли…

Снова тишина. Тот спросил:

— Вы что, умерли?

Наконец во мраке лаборатории — склепа, который теперь освещался лишь огарком фитиля, мигавшим в клетке узника, рядом с камином робко появились две неясные фигуры.

Сначала в темноте боязливо высунулись головы, затем обрисовались силуэты, и вновь полная неподвижность.

— Можете подойти, — раздался голос Деде, — ночью они не вернутся. И люк закрыли.

При этих словах два силуэта вновь зашевелились. Оба ступали с чрезвычайной осторожностью. После каждого шага они замирали. Крались на цыпочках, вытянув вперед руки, и, если натыкались на какой-то предмет, застывали на месте от малейшего шороха.

Наконец они достигли места, освещаемого лучом света из клетки. Деде стоя ожидал их.

В изнеможении они рухнули на пол возле решетки. Голос, принадлежавший мсье Ипполиту Патару, произнес:

— Ах, бедный мсье!

За ним прозвучал голос мсье Лалуета:

— Мы думали, что они вас убивают.

— Однако вы остались у камина? — сказал человек. Это было правдой. Они не могли ее отрицать. Лишь стали путано объяснять, что им отказали ноги, что они не привыкли к подобным потрясениям, ведь они всего лишь академики и вовсе не подготовлены к столь жутким трагедиям.

— Академики! — произнес узник. — Однажды сюда уже спустились три академика — три кандидата, которые приехали с визитом… Бандит застал их здесь… Больше я их никогда не видел. Позже из разговора бандита с великаном узнал, что все трое умерли… Видимо, он прихлопнул их как мух!

Человек говорил очень тихо. Все трое, прижавшись губами к решетке, едва произносили слова.

— Мсье! — взмолился Гаспар Лалует. — Есть ли какой-нибудь способ выйти отсюда так, чтобы бандит не настиг нас?

— Конечно! — ответил человек. — Идите по лестнице, ведущей прямо во двор.

— Но ключа от двери на эту лестницу, о котором вы говорили, нет в ящике, — перебил Ипполит Патар. Узник ответил:

— Он у меня в кармане! Я вытащил его у великана… А для того чтобы он подошел к клетке, я заставил его заткнуть мне глотку.

— Ах, бедный мсье, — сокрушался Патар.

— Да-да! Меня надо пожалеть! У них есть ужасные способы заставить меня молчать!

— Так вы думаете, мы сможем уйти? — вздохнул мсье Гаспар Лалует, беспокоясь, что тот все еще не отдал им ключ.

— А вы вернетесь за мной?

— Клянемся, — торжественно сказал мсье Лалует.

— Те тоже поклялись, но не вернулись.

Мсье Ипполит Патар немедленно вступился за честь Академии:

— Они вернулись бы, если бы не умерли.

— Может, и так… Он прихлопнул их как мух! Но вас, вас он не убьет, ведь он не знает, что вы были здесь. Нельзя, чтобы вас увидели.

— Нет! Нет! — застонал Лалует. — Никак нельзя!

— Вот мы их и обведем! — сказал человек, показав обоим посетителям маленький черный ключик.

Он передал ключ мсье Ипполиту Патару, объяснив, что им можно открыть дверь, которая находилась за динамо-машиной, стоявшей в углу комнаты. Дверь вела на лестницу, выходящую во дворик за домом. Там они увидят другую дверь, которая выводит прямо в поле и которую несложно открыть, так как она имеет лишь внутренние засовы, а ключ от них всегда торчит в замке.

— Я все это увидел, когда великан водил меня на прогулку в сад.

— Значит, вы иногда выходите из этой клетки? — спросил мсье Патар, который так проникся чужим горем, что почти забыл о своих собственных невзгодах.

— Да, но цепи всегда на мне. Провожу час в день на воздухе, если нет дождя.

— Ах, бедный мсье!

Что же касается мсье Лалуета, он мечтал лишь о том, как отсюда выбраться. Он уже стоял у двери, ведущей к лестнице. Но, услышав наверху рычание, отступил назад.

— Собаки! — простонал он.

— Ну да, собаки! — раздраженно повторил человек. — Этот толстяк назойлив! В конце концов вы выйдете отсюда, только тогда, когда я скажу! Надо подождать еще час, пока Тоби принесет им еду. Тогда и пойдете. Они не будут лаять. Когда они едят, то ничего и никого не замечают. Когда едят! — И добавил: — Что за жизнь!

— Еще целый час, — вздохнул Лалует, уже проклиная тот день, когда в голову ему пришла идея стать академиком.

— А я сижу здесь не час, а годы! — ответил узник. Он произнес это столь отчаянно, что оба академика, и старый и новоиспеченный, устыдились своей трусости.

Мсье Лалует с жаром воскликнул:

— Мы вас спасем!

И тут узник зарыдал как дитя.

Что за зрелище!

Только теперь Патар и Лалует увидели, какой у несчастного жалкий вид. Одежда рваная, но чистая. Эти лохмотья, наверное, являлись следами недавней борьбы. И оба визитера одновременно подумали о том, что узник специально устроил так, чтобы великан «заставил его замолчать».

Каково же было истинное положение этого бедняги, заточенного в клетку? Все услышанное в темноте подвала наводило на мысли о таком страшном преступлении, что мсье Патар не мог отогнать их прочь, хотя полагал, что давно знает великого Лустало! И все же как еще объяснить пребывание человека за решеткой? Этот человек составлял великому Лустало химические формулы, чтобы не умереть от голода!

А мсье Лалует вдруг понял страшную вещь. Он больше не сомневался в том, что великий Лустало запер в клетку гения и что именно этот гений передал знаменитому ученому все изобретения, принесшие ему мировую славу. Лалует четко представлял себе, как все происходило. По одну сторону клетки он видел Лустало с куском хлеба в руке, а по другую — гениального узника с его изобретениями. Обмен совершался через решетку.

Надо думать, великий Лустало должен был хранить это как страшную тайну. Несомненно, она для него гораздо важнее жизни трех академиков… Увы, они с Патаром тоже все видели! И можно было предположить, что Лустало пожертвует и еще двумя жизнями. Если человек встает на путь преступления, то ему трудно остановиться.

Именно потому, что он достаточно четко представлял себе, как произошла трагедия, Лалует и торопился покинуть эти опасные места. Он вовсе не хотел еще целый час испытывать жуткий страх.

Но мсье Патар, чей воспаленный мозг не хотел принимать выводов, к которым так скоро пришел мсье Лалует, решил использовать вынужденную задержку, чтобы разобраться в истинном положении узника.

Ему на память пришли таинственные слова, произнесенные Мартеном Латушем и повторенные Бабеттой: «Не может быть! Это было бы величайшим преступлением на земле!» Да-да, величайшим преступлением на земле! Увы! Мсье Патару приходилось смириться с горькой истиной.

Узник в клетке уронил голову на руки. Казалось, он был раздавлен нечеловеческими страданиями. Свет от газового рожка, подвешенного под потолком, чтобы нельзя было до него достать, придавал окружающим предметам поистине фантастические очертания. Вещи, разбросанные по клетке, выглядели даже страшно: с огромными тенями от реторт, колб, чудовищных пузатых котлов с потухшими углями. Можно было подумать, будто там, за решеткой, лаборатория самого дьявола… И среди всей этой алхимии, как маленький лоскут, валялся человек.

Мсье Патар несколько раз позвал его, но тот, казалось, не слышал. Наверху по-прежнему рычали псы, и мсье Лалует не осмеливался открыть дверь, через которую он с радостью унесся бы, как стрела.

Но тут лоскут, человек в лохмотьях, зашевелился, и его тень с блуждающим взглядом произнесла страшные слова:

— Доказательство того, что секрет Тота существует, — это то, что они умерли! Вот так! Вот так! Вот так! Однажды он спустился ко мне в такой ярости, что весь дом дрожал. Я тоже дрожал. И говорил себе: вот, начинается, сейчас мне придется еще что-нибудь изобретать! Каждый раз, когда он требовал чего-то очень трудного, всегда сначала пугал меня… Он обращался со мной как с маленьким ребенком, который боится, что ему не дадут пирожного. Какое убожество, правда? Он настоящий бандит!

Из горла узника вырывались какие-то дикие, хрипящие звуки.

— Он меня замучил со своим секретом Тота! Ведь я никогда о нем и не слышал. А он сказал мне, что какой-то шарлатан уверял, что благодаря этому секрету человека можно убить через нос, глаза, рот и через уши… И он говорил мне, что по сравнению с этим шарлатаном, которого он называл Элифас, я просто тупой осел.. Унижал меня в присутствии Тоби! Это было мерзко! Я очень страдал! О! Что это были за две недели! Какие две недели я пережил! Я надолго их запомню… Он оставил меня в покое лишь тогда, когда я выдал ему трагические ароматы: лучи-убийцы.., и музыку-убийцу! А потом, как видно, он сумел ими воспользоваться.

Человек жутко захохотал и рухнул на пол, в изнеможении вытянув руки и ноги.

— Ах, как я устал! — вздохнул он. — Однако мне нужны подробности. Я хочу знать, видны были очертания дароносицы?

Мсье Ипполит Патар вздрогнул. Он вспомнил это странное определение, данное врачом по поводу пятен, обнаруженных на лице Максима д'Ольнэ.

— Да-да! Именно! Дароносица! — выдохнул он.

— Значит, она сияла? Сияла на лице… Я заставил ее, дорогой мсье! Это смерть от луча! Иначе и быть не может! Она действует как взрыв! Лицо как будто взорвалось! А тот, другой? Что с ним стало? Вы ведь понимаете, дорогой мсье, мне нужны подробности. О! Я, конечно, предполагал, что бандит этим всем может воспользоваться, потому что слышал, как он говорил Тоби: «Все трое умерли!» Однако в моем положении.., мне нужны подробности. Иногда они говорят между собой при мне, а иногда молчат. Ах, это безжалостный бандит! Так что со вторым? Были у него кровоподтеки? Что нашли?

— Кажется, ничего, — ответил Патар.

— Конечно, его убили трагическими ароматами. Тут ничего и не найдешь! Это следов не оставляет. Проще простого! Их прячут в письмо. Человек открывает, читает, вдыхает… Человека больше нет! Однако всех так не убьешь! В конце концов люди, конечно же, догадаются. Он должен был убить третьего с помощью…

В этот момент рычание псов стало таким близким, что беседу пришлось прервать. Теперь в подземелье слышалось только прерывистое дыхание троих мужчин. Затем рычание стало постепенно стихать.

— Их что, сегодня не будут кормить? — пробормотал Деде.

Патар, сердце которого выскакивало из груди от ужасного открытия, смог все же сказать:

— Там был еще один, у которого, как мне кажется, было кровоизлияние.., у кончика его носа обнаружили несколько капель крови.

— Черт возьми! Черт возьми! Черт возьми! — дико заскрипел зубами Деде. — Черт возьми! Этот умер от звука! Так и должно было быть… О! Именно это! Внутреннее кровоизлияние в ухо. Кровь вылилась в евстахиеву трубу и прошла в горло, а оттуда в нос! Эта штука удалась! Эта штука удалась, честное слово!

И человек вдруг с ловкостью обезьяны вскочил на ноги. Он кидался на решетку и цеплялся за прутья как шимпанзе. Патар резко отступил, опасаясь, как бы узник не хватил его вновь за остатки волос.

— Да не бойтесь! Не бойтесь!

Человек спрыгнул на пол и забегал по своей камере-лаборатории. Потом выпрямился, вскинув голову. И когда он оказался под рожком, стал виден его высокий лоб.

— Поймите, дорогой мсье… Все это, конечно, ужасно, но я все же не могу не гордиться своим изобретением! Оно удалось! Ведь я засунул туда не игрушечную смерть.. Нет, нет! Это настоящая гибель, которую я поместил в свет и звук! Пришлось изрядно потрудиться! Но, знаете, главное — идея, а остальное уже приложится! Была бы идея, а их-то у меня в избытке! Спросите об этом у великого, знаменитого Лустало! А когда надо осуществить такую идею, за мной не пропадет! Это просто прекрасно!

Человек остановился, подняв указательный палец вверх:

— Вы знаете, что в спектре существуют ультрафиолетовые лучи? Эти лучи, имеющие химическую природу, мощно воздействуют на сетчатку глаза… Из-за них происходило много несчастных случаев!.. И каких! А теперь послушайте меня!.. Вам, возможно, известны такие длинные лампы-трубки, испускающие мертвенный зеленоватый свет. В них в газообразном состоянии содержится ртуть… Слушаете вы меня или нет?! — вдруг воскликнул он так громко и сердито, что Лалует в ужасе упал на колени, умоляя странного профессора замолчать, а мсье Патар простонал:

— Тише, Бога ради, тише!

Однако смиренная просьба учеников вовсе не обезоружила мэтра, всецело поглощенного своей лекцией, в которой он с гордостью превозносил достоинства своего изобретения перед такой исключительной аудиторией. Он продолжил сильным, ясным и властным голосом:

— Эти лампы с газообразной ртутью испускают поистине дьявольский свет. Вот, кажется, у меня здесь есть одна такая… — Человек что-то поискал среди вещей.., и ничего не нашел.

А наверху псы разошлись вовсю. Они почуяли чужих и от этого вели себя совсем невыносимо.

«Конечно, они не умолкнут, пока им не кинут в пасть мяса», — думал мсье Лалует, и мысль эта, несмотря на красноречие профессора, целиком владела им, заставляя стоять на коленях, как будто перед кончиной. Он нашел в себе силы лишь на то, чтобы попросить прощения у Господа за глупое тщеславие, заставившее его присвоить себе честь, предназначенную для тех, кто по крайней мере умеет читать.

Узник же продолжал свою жуткую речь, еще выше горделиво вскинув голову, выкрикивая фразы, сопровождаемые резкими взмахами руки.

— Так вот мне пришла одна мысль! Вместо стекла, служившего сосудом, я взял кварцевую трубку и получил потрясающие ультрафиолетовые лучи! Тогда я заключил эту трубку с ртутью в потайной фонарик с катушкой, приводимой в движение небольшим аккумулятором! Смертоносное действие этих лучей на глаз становится ни с чем не сравнимым… Одного-единственного луча из моего потайного фонарика, которым я благодаря диафрагме, позволяющей перехватывать луч в любой момент, управляю как хочу, так вот, одного-единственного луча достаточно — и на сетчатку обрушивается страшный удар, который вызывает моментальную смерть. Но ведь надо же было додуматься! Догадаться, что смерть последует от сердечной недостаточности. Этот феномен открыл сначала я, а затем Браун-Секар. Так вот, подобная смерть наступает, к примеру, от удара ребром ладони по гортани! Вот! Вот! Я очень гордился своим потайным фонариком! Но он отобрал его, и больше я фонарик не видел.., никогда! А ведь мой маленький фонарик убивает людей как мух! Это так же верно, как то, что я зовусь профессором Деде!

Оба слушателя профессора Деде мысленно уже вверили свою судьбу Богу, понимая, что раз там собаки да еще и потайной фонарик, то лишь случай помог бы им выбраться отсюда. А профессор Деде еще ничего не сказал о своем другом изобретении, которое, похоже, доставило ему больше радости, чем все предшествующие. Он еще ничего не сказал о том, что любовно называл «своей уховерточкой». Пробел был восполнен несколькими фразами, и ужас посетителей достиг своего апогея. Безумный страх перед неизбежной и близкой гибелью, казалось, окончательно парализовал мсье постоянного секретаря и новоиспеченного академика.

— Все это… Все это… — продолжал между тем профессор Деде, — все это дерьмо козлиное по сравнению с моей дорогой уховерточкой. Это совсем небольшая коробочка! Ее можно засунуть куда угодно, даже в аккордеон, например, или в шарманку.., во все, что играет и поет.., в любой фальшивящий инструмент. — Узник снова поднял указательный палец. — Мсье, что может быть более неприятным для мало-мальски музыкального слуха, чем фальшивая нота? Я вас спрашиваю, но ответа не жду. Отвечу: ничего! Ничего! Ничего! С моей дорогой уховерточкой благодаря более удачному электрическому расположению, дающему жизнь новым волнам, намного более быстрым и более проникающим — да, мсье, честное слово, более быстрым, чем традиционные волны.. Так вот с моей дорогой уховерточкой я ввинчиваю фальшивую ноту в голову и заставляю мозг, ожидающий услышать обычную ноту, пережить такой шок, что слушатель падает замертво, как от удара волнообразного ножа, если так можно сказать, в тот самый момент, когда волна с фальшивой нотой незаметно и быстро проникает в ушную раковину. Вот так! Что вы скажете на это? А? Ничего? Нет, совсем ничего? Конечно, что тут скажешь… Все это убивает людей как мух! Да, в сущности получилось довольно неприятно.., очевидно, я останусь здесь до конца моих дней, а люди, которые приходят сюда, чтобы спасти меня, потом умирают. Но я хорошо знаю, что сделал бы в такой сложной ситуации на их месте.

— Что? Что? — выдохнули в отчаянии бедняги.

— Я бы надел синие очки и заткнул уши ватой.

— Да! Да! Да! Синие очки и вату! — повторили за узником академики, протягивая руки, как попрошайки за милостыней.

— Но у меня нет этого здесь! — ответил важно профессор Деде и вдруг воскликнул:

— Осторожно! Осторожно! Послушайте! Шаги!.. Это, возможно, он, с потайным фонариком и с дорогой уховерточкой в руках… Ха! Ха! Ни гроша! Честное слово, ни гроша не дам за вашу земную жизнь! Нет! Нет! Снова не удалось! Освобождение не получилось! С вами будет, как и с другими! Вы никогда не вернетесь! Никогда!

Действительно, кто-то спускался вниз. Кто-то ходил прямо у них над головами. Шаги приближались к люку.

Патар и Лалует вскочили и, движимые небывалой энергией, последним желанием выжить, ринулись к двери на лесенку. Голос узника несся за ними:

— Никогда! Я их больше не увижу! Они никогда больше не придут!

Беглецы ясно услышали, что над их головами уже открывали люк. Они инстинктивно отвернулись, втянув головы в плечи, закрыв глаза и заткнув уши.

Это настоящий кошмар… Лучше выйти на съедение собакам… Они сумели открыть дверь и карабкаясь полезли по лестнице, думая лишь о том, чтобы их не настигли луч и мелодия, которые убивают… Оба и думать забыли о собаках.

Однако лая что-то не было слышно. Видимо, псы сейчас ели, были заняты пожиранием пищи.

Патар и Лалует увидели калитку, описанную Деде, и ключ в замке. Одним прыжком они оказались перед ней.

А затем было отчаянное бегство через поля. Они бежали как сумасшедшие куда глаза глядят, прямо вперед, в темноту, спотыкаясь, вставая, отскакивали в сторону, если лучу лунного света случалось упасть на одного из них… Ведь этот луч вполне мог идти из потайного фонарика!

Наконец они выбрались на дорогу. Мимо проезжала повозка молочника. Академики переговорили с ним и, скользнув в повозку, в изнеможении, умирающие от пережитого, попросили отвезти их на вокзал, скрывая, кто они такие, объяснив, что сбились с пути и испугались двух огромных псов, преследовавших их.

Именно в этот момент где-то вдалеке в ночи раздался дикий лай. Собак, видимо, пустили по следу.., по следу неизвестных пришельцев, оставивших открытыми двери… Великан Тоби, наверное, устроил настоящую облаву по всем правилам.

Но повозка рванула с места… Мсье Ипполит Патар и мсье Лалует смогли наконец вздохнуть свободно. Они поняли, что спасены. Великий Лустало ведь никогда не узнает.., до того самого момента, когда наступит возмездие, кто же проник в его тайну.

Глава 18

Секрет великого Лустало

Улица Лаффит была темной от массы людей. Во всех окнах торчали зеваки, ожидая, когда мсье Гаспар Лалует покинет семейный очаг и отправится в Академию, где ему предстояло произнести свою речь. Для квартала, где жил мсье Лалует, это был большой праздник, ведь благодаря ему он прославился. Торговец картинами, старьевщик стал академиком. Париж такого еще не видел. А героические обстоятельства, в которых происходило его избрание, во многом способствовали тому, что все здорово взбудоражились. Журналисты заполнили тротуары и при каждом удобном случае тут же вытаскивали свои пропуска, для того чтобы иметь возможность без помех вести репортаж невзирая на чрезвычайную службу порядка, которую префект счел необходимым мобилизовать в этот день. Многие из присутствовавших намеревались не только устроить овацию в честь Лалуета, но и сопровождать его до самого конца моста Искусств. Впрочем, это было невозможно, потому что уже в течение нескольких часов на мост никого не пускали. Кроме того, в глубине души все страшились еще одной смерти. Она казалась вполне вероятной.

Поскольку мсье Лалует все не появлялся, страхи в толпе увеличивались, тревога росла с каждой уходящей минутой.

Однако никто из присутствовавших и не мог увидеть мсье Лалуета, поскольку новоиспеченный академик уже с девяти часов утра был в Академии, где он с мсье Ипполитом Патаром заперся в зале Словаря.

Да! Бедняги провели страшную ночь и появились у родственника мсье Лалуета, державшего лавку на площади Бастилии, в весьма плачевном состоянии. Здесь к ним тайно присоединилась мадам Лалует. Ей, конечно же, все рассказали и несколько часов после этого посовещались. Мсье Лалует предложил сейчас же пойти в полицию, но мсье Патар тронул его своим красноречием и слезами, убеждая в том, что лучше действовать осторожно, чтобы по возможности избежать скандала и не повредить чести Академии. Мсье Патар попытался таким образом дать понять мсье Лалуету, что с тех пор, как тот стал академиком, у него появились новые обязанности, которых нет у простых людей, что он отныне, как весталка в древности, отвечает за то, чтобы не угасал бессмертный огонь, пылающий на алтаре Института.

На что супруги Лалует сочли нужным ответить, что теперь эта славная обязанность, на их взгляд, таила слишком много опасного для того, чтобы за нее так уж бороться. Мсье постоянный секретарь, в свою очередь, возразил, что уже слишком поздно отступать и раз уж он стал Бессмертным, то придется оставаться им до гроба.

— Именно это меня и огорчает, — ответил мсье Лалует.

В конечном счете, будучи уверенными в том, что великому Лустало неизвестно, кто узнал его тайну, все трое пришли к выводу, что положение у них сейчас не такое уж плохое. И даже более обнадеживающее, чем тогда, когда они ничего не знали о причинах смерти трех предшествующих претендентов на кресло. Мадам Лалует высказала еще ряд соображений, но, все еще окрыленная восторгом толпы, осаждавшей дом, не нашла в себе силы так быстро отказаться от славы. Было решено, что с первыми лучами солнца оба академика отправятся в зал Словаря, запрутся там, чтобы их не беспокоили, и прикажут никого туда не пускать, в том числе и великого Лустало.

Наконец было решено купить вату и синие очки.

Мсье Ипполит Патар и мсье Лалует, заложив ватой уши и нацепив на нос синие очки, сидели в зале Словаря. Лишь несколько минут отделяли их от того момента, когда память мсье Лалуета получит возможность навсегда прославиться.

Снаружи, нарастая, доносился нетерпеливый гул толпы.

— Пора! — вдруг произнес мсье Патар. — Пора!

И он решительно открыл дверь зала, беря под руку своего коллегу. Но в тот же миг она сама распахнулась и с шумом захлопнулась вновь.

Оба академика в ужасе отступили — перед ними стоял великий Лустало.

— Так, так! — сказал он чуть дрожащим голосом, нахмурив брови. — Так! Вы теперь носите очки, мсье постоянный секретарь? А-а! И мсье Лалует тоже? Добрый день, мсье Гаспар Лалует. Я уже давно не имел чести видеть вас. Очень рад!

Лалует пролепетал в ответ что-то нечленораздельное. Мсье Патар все же попытался сохранить хладнокровие: он сознавал, что наступил решающий момент. Лишь одно беспокоило постоянного секретаря: великий Лустало упорно держал одну руку за спиной.

Самое трудное — сделать вид, будто ничего не происходит. Ведь, вне всякого сомнения, великий Лустало что-то подозревал.

И мсье Ипполит Патар сухо проговорил, не упуская из виду ни одного движения ученого:

— Да, мы с мсье Лалуетом обнаружили, что зрение стало нам изменять.

Месье Листало сделал шаг вперед. Те сразу же отступили на два шага назад.

— И где вы это обнаружили? — зловеще спросил ученый. — Уж не у меня ли вчера вечером?

Мсье Лалует, оглушенный этим вопросом, буквально остолбенел, но мсье Патар из последних сил запротестовал, уверяя, что великий Лустало, самый рассеянный в мире человек, сам не понимает, что говорит, так как вчера вечером ни мсье Лалует, ни он, Патар, не покидали Парижа.

Великий Лустало, по-прежнему держа руку за спиной, ухмыльнулся.

Тут он вдруг вытянул руку вперед, к огромному ужасу своих собеседников, которые одной рукой резко поправили на носах очки, а другой проверили вату в ушах, полагая, что сейчас появится потайной фонарик или «дорогая уховерточка».

— Мой зонтик! — воскликнул постоянный секретарь.

— Я не заставлял вас этого говорить! — глухо прорычал ученый. — Это зонт, мсье постоянный секретарь, который вы забыли в поезде на обратном пути из Варенны! Один железнодорожный служащий, который знает меня и видел, как мы несколько раз ехали вместе, передал мне его… Ха! Ха! Мсье постоянный секретарь. — Великий Лустало все больше и больше приходил в возбуждение, размахивая зонтом, который мсье Патар тщетно пытался перехватить на лету. — Ха! Ха! Вы считаете рассеянным меня, а сами забываете в поезде свой самый любимый зонтик! Зонтик мсье постоянного секретаря! Ну ничего, уж я заботился о нем, как будто это был мой собственный!

И великий ученый со всего маху швырнул зонт в глубину комнаты. Перевернувшись несколько раз в воздухе, тот ударился об Армана дю Плесси, кардинала де Ришелье, и разлетелся, вдребезги разбив бесстрастное лицо статуи.

Глядя на это святотатство, мсье Пагар хотел закричать. Но выражение лица Лустало стало вдруг таким устрашающим, крик так и застрял в гирле постоянного секретаря.

О, то был мечущий молнии лик демона! Лузгало все еще преграждал проход: двери и размахивал руками, как Мефистофель в театре, который хотел убедить публику в том, что у него есть крылья. Это было недостойно истинного ученого, и если бы его сейчас увидели, то единогласно решили бы, что он свихнулся.

Мсье Патару и мсье Лалуету казалось, что перед ними дьявол. Он продолжал надвигаться на них, они продолжали отступать.

— Ах вы воришки! — крикнул Лустало с такой яростью, что они еще больше сжались. — Вы украли мою тайну! Надо же, проникли в подвал, пока меня не было! Как невоспитанные люди! Как воры! А знаете, ведь вам могло за это нагореть!.. Псы могли вас сожрать, как птичек! Прихлопнуть, как мух! Так говорит Деде. Ведь вы его видели? Воры! Снимите свои очки, кретины!

На губах Лустало выступила пена. Он вытирал рот и вспотевший лоб резкими взмахами руки, как бы нанося себе удары.

— Да снимите же свои очки!

Никакого движения в ответ.

— Вы должны были бы еще засунуть и вату в уши! И все такое прочее! И это бредни Деде! Он вам наболтал, что делает для меня изобретения за кусок хлеба?! И секрет Тота разболтал, не так ли? Ну как же, и свет, который убивает, и дорогая уховерточка! Бредни, бредни Деде! Чего же еще он вам не рассказал? Мой бедный дорогой безумец! Бедный дорогой безумец! Бедный дорогой безумец!

С этими словами Лустало рухнул на стул и зарыдал с таким отчаянием, что тех двоих кольнуло в сердце. Теперь этот негодяй, еще минуту назад казавшийся им самым большим на земле преступником, вдруг предстал перед ними бесконечно несчастным. О! Они были очень удивлены его рыданиями, но все же с большими предосторожностями приблизились к нему, не снимая очков. Лустало хрипел и стонал:

— Мой бедный дорогой безумец! Бедное дитя! Мое дитя! Мсье, это мой сын! Вы теперь понимаете? Это мой сын. Он сумасшедший! Буйнопомешанный, опасный для общества. Мне разрешили оставить его дома, только взаперти. Однажды из его рук едва успели вырвать маленькую девочку, которую он чуть было не задушил, пытаясь вытащить у нее из горла то, чем она так красиво пела! О! Не надо никому говорить! Это мой единственный сын. Его отнимут у меня! Упрячут в сумасшедший дом! Если скажете хоть слово, у меня отнимут сына! Ах вы похитители детей!

Он снова заплакал, а затем зарыдал..

Мсье Ипполит Патар и мсье Лалует, пораженные этим откровением, застыв, смотрели на него. То, что они сейчас услышали, и искреннее отчаяние Лустало проливали свет на необычайную и печальную тайну человека в клетке.

Но три покойника?

Мсье Патар робко опустил руку на плечо рыдающего великого Лустало.

— Мы ничего не скажем! — заявил мсье постоянный секретарь. — Но до нас были еще трое, которые тоже обещали ничего не говорить, а потом умерли.

Лустало встал, раскинув руки так, будто пытался обнять всю печаль мира.

— Они умерли! Бедняги! Что же вы думаете, я был меньше поражен, чем вы? Судьба, похоже, стала моей сообщницей! Они умерли, потому что плохо себя чувствовали! Чего же вы от меня хотите? — Он направился к Лалуету. — А вы, мсье… Скажите! У вас.., у вас-то хорошее здоровье?

Но прежде чем мсье Лалует успел ответить, в зал влетели нетерпеливые коллеги, повсюду искавшие мсье постоянного секретаря и героя дня.

Двор, залы, коридоры Института были уже полны возбужденного шума и гама.

Несмотря на вату в ушах, мсье Лалует не упустил ни звука приветственных выкриков в свой адрес. В конце концов после последнего признания Лустало он мог спокойно и без угрызений совести войти в разряд Бессмертных. Он позволил толпе донести себя до актового зала. Там, в толчее, он столкнулся нос к носу с самим Лустало. Он счел нужным, прежде чем двинуться дальше, проявить величайшую осторожность и поэтому, склонившись к уху ученого, шепнул: