И все, что в сердце возродила ты;
      Душа моя тебе тогда лишь скажет:
      Благодарю!
      У врат обители святой
      Стоял просящий подаянья,
      Бедняк иссохший, чуть живой
      От глада, жажды и страданья.
      Куска лишь хлеба он просил,
      И взор являл живую муку,
      И кто-то камень положил
      В его протянутую руку.
      Так я молил твоей любви
      С слезами горькими, с тоскою;
      Так чувства лучшие мои
      Обмануты навек тобою!
      К.
      Не говори: я трус, глупец!..
      О! если так меня терзало
      Сей жизни мрачное начало,
      Какой же должен быть конец?.
      ЧУМА В САРАТОВЕ
      Чума явилась в наш предел;
      Хоть страхом сердце стеснено,
      Из миллиона мертвых тел
      Мне будет дорого одно.
      Его земле не отдадут,
      И крест его не осенит;
      И пламень, где его сожгут,
      Навек мне сердце охладит.
      Никто не прикоснется к ней,
      Чтоб облегчить последний миг;
      Уста, волшебницы очей,
      Не приманят к себе других;
      Лобзая их, я б был счастлив,
      Когда б в себя яд смерти впил,
      Затем что, сластость их испив,
      Я деву некогда забыл.
      Плачь! плачь! Израиля народ,
      Ты потерял звезду свою;
      Она вторично не взойдет
      И будет мрак в земном краю;
      По крайней мере есть один,
      Который все с ней потерял;
      Без дум, без чувств среди долин
      Он тень следов ее искал!..
      30 И Ю Л Я. - (П А Р И Ж) 18 8 О Г О Д А
      Ты мог быть лучшим королем,
      Ты не хотел. Ты полагал
      Народ унизить под ярмом.
      Но ты французов не узнал!
      Есть суд земной и для царей.
      Провозгласил он твой конец;
      С дрожащей головы твоей
      Ты в бегстве уронил венец.
      И загорелся страшный бой;
      И знамя вольности, как дух,
      Идет пред гордою толпой.
      И звук один наполнил слух;
      И брызнула в Париже кровь.
      О! чем заплотишь ты, тиран,
      За эту праведную кровь,
      За кровь людей, за кровь граждан,
      Когда последняя труба
      Разрежет звуком синий свод;
      Когда откроются гроба
      И прах свой прежний вид возьмет;
      Когда появятся весы
      И их подымет судия...
      Не встанут у тебя власы?
      Не задрожит рука твоя?..
      Глупец! что будешь ты в тот день,
      Коль ныне стыд уж над тобой?
      Предмет насмешек ада, тень,
      Призрак, обманутый судьбой!
      Бессмертной раною убит,
      Ты обернешь молящий взгляд,
      И строй кровавый закричит:
      Он виноват! он виноват!
      СТАНСЫ
      Взгляни, как мой спокоен взор,
      Хотя звезда судьбы моей
      Померкнула с давнишних пор
      И с нею думы светлых дней.
      Слеза, которая не раз
      Рвалась блеснуть перед тобой,
      Уж не придет, как этот час,
      На смех подосланный судьбой.
      Смеялась надо мною ты,
      И я презреньем отвечал
      С тех пор сердечной пустоты
      Я уж ничем не заменял.
      Ничто не сблизит больше нас,
      Ничто мне не отдаст покой...
      Хоть в сердце шепчет чудный глас:
      Я не могу любить другой.
      Я жертвовал другим страстям,
      Но если первые мечты
      Служить не могут снова нам
      То чем же их заменишь ты?..
      Чем успокоишь жизнь мою,
      Когда уж обратила в прах
      Мои надежды в сем краю,
      А может быть, и в небесах?..
      ЧУМА
      (Отрывок)
      Два человека в этот страшный год,
      Когда всех занимала смерть одна,
      Хранили чувство дружбы. Жизнь их, род,
      Незнания хранила тишина.
      Толпами гиб отчаянный народ,
      Вкруг них валялись трупы - и страна
      Веселья - стала гроб - ив эти дни
      Без страха обнималися они!..
      Один был юн годами и душой,
      Имел блистающий и быстрый взор,
      Играла кровь в щеках его порой,
      В движениях и в мыслях он был скор
      И мужествен с лица. Но он с тоской
      И ужасом глядел на гладный мор,
      Молился, плакал он и день и ночь,
      Отталкивал и сон и пищу прочь!
      Другой узнал, казалось, жизни зло;
      И разорвал свои надежды сам.
      Высокое и бледное чело
      Являло наблюдательным очам,
      Что сердце много мук перенесло
      И было прежде отдано страстям.
      Но, несмотря на мрачный сей удел,
      И он как бы невольно жить хотел.
      Безмолвствуя, на друга он взирал,
      И в жилах останавливалась кровь;
      Он вздрагивал, садился. Он вставал,
      Ходил, бледнел и вдруг садился вновь,
      Ломал в безумье руки - но молчал.
      Он подавлял в груди своей любовь
      И сердца беспокойный вещий глас,
      Что скоро бьет пеизбежимый час!
      И час пробил! его нежнейший друг
      Стал медленно слабеть. Хоть говорить
      Не мог уж юноша, его недуг
      Не отнимал еще надежду жить;
      Казалось, судрожным движеньем рук
      Старался он кончину удалить.
      Но вот утих... взор ясный поднял он,
      Закрыл - хотя б один последний стон!
      Как сумасшедший, руки сжав крестом,
      Стоял его товарищ. Он хотел
      Смеяться... и с открытым ртом
      Остался - взгляд его оцепенел.
      Пришли к ним люди: зацепив крючком
      Холодный труп, к высокой груде тел
      Они без сожаленья повлекли,
      И подложили бревен, и зажгли...
      * *
      Нередко люди и бранили
      И мучили меня за то,
      Что часто им прощал я то,
      Чего б они мне не простили.
      И начал рок меня томить.
      Карал безвинно и за дело
      От сердца чувство отлетело,
      И я не мог ему простить.
      Я снова меж людей явился
      С холодным, сумрачным челом;
      Но взгляд, куда б ни обратился,
      Встречался с радостным лицом!
      РОМАНС
      В те дни, когда уж нет надежд,
      А есть одно воспоминанье,
      Веселье чуждо наших вежд,
      И легче на груди страданье.
      ОТРЫВОК
      Приметив юной девы грудь,
      Судьбой случайной, как-нибудь,
      Иль взор, исполненный огнем,
      Недвижно сердце было в нем,
      Как сокол, на скале морской
      Сидящий позднею порой,
      Хоть недалеко и блестят
      (Седой пустыни вод наряд)
      Ветрила бедных челноков,
      Движенье дальних облаков
      Следит его прилежный глаз.
      И так проходит скучный час!
      Он знает: эти челноки,
      Что гонят мимо ветерки,
      Не для него сюда плывут,
      Они блеснут, они пройдут!..
      БАЛЛАДА
      (Из Байрона)
      Берегись! берегись! над бургосским путем
      Сидит один черный монах;
      Он бормочет молитву во мраке ночном,
      Панихиду о прошлых годах.
      Когда мавр пришел в наш родимый дол,
      Оскверняючи церкви порог,
      Он без дальних слов выгнал всех чернецов;
      Одного только выгнать не мог.
      Для добра или зла (я слыхал не один,
      И не мне бы о том говорить),
      Когда возвратился тех мест господин,
      Он никак не хотел уходить.
      Хоть никто не видал, как по замку блуждал
      Монах, но зачем возражать?
      Ибо слышал не раз я старинный рассказ,
      Который страшусь повторять.
      Рождался ли сын, он рыдал в тишине,
      Когда ж прекратился сей род,
      Он по звучным полам при бледной луне
      Бродил и взад и вперед.
      НОЧЬ
      Один я в тишине ночной;
      Свеча сгоревшая трещит,
      Перо в тетрадке записной
      Головку женскую чертит:
      Воспоминанье о былом,
      Как тень, в кровавой пелене,
      Спешит указывать перстом
      На то, что было мило мне.
      Слова, которые могли
      Меня тревожить в те года,
      Пылают предо мной вдали,
      Хоть мной забыты навсегда.
      И там скелеты прошлых лет
      Стоят унылою толпой;
      Меж ними есть один скелет
      Он обладал моей душой.
      Как мог я не любить тот взор?
      Презренья женского кинжал
      Меня пронзил... но нет - с тех пор
      Я все любил - я все страдал.
      Сей взор невыносимый, он
      Бежит за мною, как призрак;
      И я до гроба осужден
      Другого не любить никак.
      О! я завидую другим!
      В кругу семейственном, в тиши,
      Смеяться просто можно им
      И веселиться от души.
      Мой смех тяжел мне как свинец:
      Он плод сердечной пустоты...
      О боже! вот что, наконец,
      Я вижу, мне готовил ты.
      Возможно ль! первую любовь
      Такою горечью облить;
      Притворством взволновав мне кровь,
      Хотеть насмешкой остудить?
      Желал я на другой предмет
      Излить огонь страстей своих.
      Но память, слезы первых лет!
      Кто устоит противу них?
      Корда к тебе молвы рассказ
      Мое названье принесет
      И моего рожденья час
      Перед полмиром проклянет,
      Когда мне пищей станет кровь
      И буду жить среди людей,
      Ничью не радуя любовь
      И злобы не боясь ничьей:
      Тогда раскаянья кинжал
      Пронзит тебя; и вспомнишь ты,
      Что при прощанье я сказал.
      Увы! то были не мечты!
      И если только, наконец,
      Моя лишь грудь поражена,
      То, верно, прежде знал творец,
      Что ты страдать не рождена.
      Передо мной лежит листок,
      Совсем ничтожный для других,
      Но в нем сковал случайно рок
      Толпу надежд и дум моих.
      Исписан он твоей рукой,
      И я вчера его украл,
      И для добычи дорогой
      Готов страдать - как уж страдал!
      x x x
      Свершилось! Полно ожидать
      Последней встречи и прощанья!
      Разлуки час и час страданья
      Придут - зачем их отклонять!
      Ах, я не знал, когда глядел
      На чудные глаза прекрасной,
      Что час прощанья, час ужасный,
      Ко мне внезапно подлетел.
      Свершилось! Голосом бесценным
      Мне больше сердца не питать,
      Запрусь в углу уединенном
      И буду плакать... вспоминать!
      Итак, прощай! Впервые этот звук
      Тревожит так жестоко грудь мою.
      Прощай]-шесть букв приносят столько мук!
      Уносят все, что я теперь люблю!
      Я встречу взор ее прекрасных глаз
      И, может быть, как знать... в последний раз!
      НОВГОРОД
      Сыны снегов, сыны славян,
      Зачем вы мужеством упали?
      Зачем?.. Погибнет ваш тиран,
      Как все тираны погибали!..
      До наших дней при имени свободы
      Трепещет ваше сердце и кипит!..
      Есть бедный град, там видели народы
      Все то, к чему теперь ваш дух летит.
      ГЛУПОЙ КРАСАВИЦЕ
      Амур спросил меня однажды,
      Хочу ль испить его вина
      Я не имел в то время жажды,
      Но выпил кубок весь до дна.
      Теперь желал бы я напрасно
      Смочить горящие уста,
      Затем что чаша влаги страстной,
      Как голова твоя - пуста.
      МОГИЛА БОЙЦА
      (Дума)
      Он спит последним сном давно,
      Он спит последним сном,
      Над ним бугор насыпан был,
      Зеленый дерн кругом.
      Седые кудри старика
      Смешалися с землей:
      Они взвевались по плечам
      За чашей пировой.
      Они белы, как пена волн,
      Биющихся у скал;
      Уста, любимицы бесед,
      Впервые хлад сковал.
      IV
      И бледны щеки мертвеца, Как лик его врагов
      Бледнел, когда являлся он Один средь их рядов.
      Сырой землей покрыта грудь,
      Но ей не тяжело,
      И червь, движенья не боясь,
      Ползет через чело.
      VI
      Па то ль он жил и меч носил,
      Чтоб в час вечерней мглы
      Слетались на курган его
      Пустынные орлы?
      VII
      Хотя певец земли родной
      Не раз уж пел об нем,
      Но песнь - все песнь; а жизнь - все жизнь!
      Он спит последним сном.
      СМЕРТЬ
      Закат горит огнистой полосою,
      Любуюсь им безмолвно под окном,
      Быть может, завтра он заблещет надо мною,
      Безжизненным, холодным мертвецом;
      Одна лишь дума в сердце опустелом,
      То мысль об ней. О, далеко она;
      И над моим недвижным, бледным телом
      Не упадет слеза ее одна.
      Ни друг, ни брат прощальными устами
      Не поцелуют здесь моих ланит;
      И сожаленью чуждыми руками
      В сырую землю буду я зарыт.
      Мой дух утонет в бездне бесконечной!..
      Но ты! О, пожалей о мне, краса моя!
      Никто не мог тебя любить, как я,
      Так пламенно и так чистосердечно.
      ЧЕРНЫ ОЧИ
      Много звезд у летней ночи;
      Отчего же только две у вас,
      Очи юга! черны очи!
      Нашей встречи был недобрый час.
      Кто ни спросит, звезды ночи
      Лишь о райском счастье говорят;
      В ваших звездах, черны очи,
      Я нашел для сердца рай и ад.
      Очи юга, черны очи,
      В вас любви прочел я приговор,
      Звезды дня и звезды ночи
      Для меня вы стали с этих пор!
      Когда твой друг с пророческой тоскою
      Тебе вверял толпу своих забот,
      Но знала ты невинною душою,
      Что смерть его позорная зовет,
      Что голова, любимая тобою,
      С твоей груди на плаху перейдет;
      Он был рожден для мирных вдохновений,
      Для славы, для надежд; но меж людей
      Он не годился - и враждебный гений
      Его душе не наложил цепей;
      И не слыхал творец его молений,
      И он погиб во цвете лучших дней;
      И близок час... и жизнь его потонет
      В забвенье, без следа, как звук пустой;
      Никто слезы прощальной не уронит,
      Чтоб смыть упрек, оправданный толпой,
      И лишь волна полночная простонет
      Над сердцем, где хранился образ твой!
      1831
      Сидеть с свечой... и тайно грудь
      Вздохнет - и вдруг заплачут очи;
      И молвишь ты: когда-то он,
      Здесь, в это самое мгновенье,
      Сидел тоскою удручен
      И ждал судьбы своей решенье!
      1881-го ЯНВАРЯ
      Редеют бледные туманы
      Над бездной смерти роковой,
      И вновь стоят передо мной
      Веков протекших великаны.
      Они зовут, они манят,
      Поют, и я пою за ними
      И, полный чувствами живыми,
      Страшуся поглядеть назад,
      Чтоб бытия земного звуки
      Не замешались в песнь мою,
      Чтоб лучшей жизни на краю
      Не вспомнил я людей и муки,
      Чтоб я не вспомнил этот свет,
      Где носит все печать проклятья,
      Где полны ядом все объятья,
      Где счастья без обмана нет.
      Послушай! вспомни обо мне,
      Когда, законом осужденный,
      В чужой я буду стороне
      Изгнанник мрачный и презренный.
      И будешь ты когда-нибудь
      Один, в бессонный час полночи,
      1831-го ИЮНЯ 11 ДНЯ
      Моя душа, я помню, с детских лет
      Чудесного искала. Я любил
      Все оболыценья света, но не свет,
      В котором я минутами лишь жил;
      И те мгновенья были мук полны,
      И населял таинственные сны
      Я этими мгновеньями. Но сон,
      Как мир, не мог быть ими омрачен.
      Как часто силой мысли в краткий час
      Я жил века и жизнию иной И о земле позабывал.
      Не раз, Встревоженный печальною мечтой,
      Я плакал; но все образы мои,
      Предметы мнимой злобы иль любви,
      Не походили на существ земных.
      О нет! все было ад иль небо в них.
      Холодной буквой трудно объяснить
      Боренье дум. Нет звуков у людей
      Довольно сильных, чтоб изобразить
      Желание блаженства. Пыл страстей
      Возвышенных я чувствую, но слов
      Не нахожу и в этот миг готов
      Пожертвовать собой, чтоб как-нибудь
      Хоть тень их перелить в другую грудь
      Известность, слава, что они? - а есть
      У них над мною власть; и мне они
      Велят себе на жертву все принесть,
      И я влачу мучительные дни
      Без цели, оклеветан, одинок;
      Но верю им! - неведомый пророк
      Мне обещал бессмертье, и, живой,
      Я смерти отдал все, что дар земной.
      Но для небесного могилы нет.
      Когда я буду прах, мои мечты,
      Хоть не поймет их, удивленный свет
      Благословит; и ты, мой ангел, ты
      Со мною не умрешь: моя любовь
      Тебя отдаст бессмертной жизни вновь;
      С моим названьем станут повторять
      Твое: на что им мертвых разлучать?
      К погибшим люди справедливы; сын
      Боготворит, что проклинал отец.
      Чтоб в этом убедиться, до седин
      Дожить не нужно. Есть всему конец;
      Немного долголетней человек
      Цветка; в сравненье с вечностью их век
      Равно ничтожен. Пережить одна
      Душа лишь колыбель свою должна.
      Так и ее созданья. Иногда,
      На берегу реки, один, забыт,
      Я наблюдал, как быстрая вода,
      Синея, гнется в волны, как шипит
      Над ними пена белой полосой;
      И я глядел, и мыслию иной
      Я не был занят, и пустынный шум
      Рассеивал толпу глубоких дум.
      Тут был я счастлив... О, когда б я мог
      Забыть, что незабвенно! женский взор!
      Причину стольких слез, безумств, тревог!
      Другой владеет ею с давных пор,
      И я другую с нежностью люблю,
      Хочу любить, - и небеса молю
      О новых муках; но в груди моей
      Все жив печальный призрак прежних дней.
      Никто не дорожит мной на земле,
      И сам себе я в тягость, как другим;
      Тоска блуждает на моем челе.
      Я холоден и горд; и даже злым
      Толпе кажуся; но ужель она
      Проникнуть дерзко в сердце мне должна?
      Зачем ей знать, что в нем заключено?
      Огонь иль сумрак там - ей все равно.
      Темна проходит туча в небесах,
      И в ней таится пламень роковой;
      Он, вырываясь, обращает в прах
      Все, что ни встретит. С дивной быстротой
      Блеснет, и снова в облаке укрыт;
      И кто его источник объяснит,
      И кто заглянет в недра облаков?
      Зачем? они исчезнут без следов.
      Грядущее тревожит грудь мою.
      Как жизнь я кончу, где душа моя
      Блуждать осуждена, в каком краю
      Любезные предметы встречу я?
      Но кто меня любил, кто голос мой
      Услышит и узнает? И с тоской
      Я вижу, что любить, как я, - порок,
      И вижу, я слабей любить не мог.
      Не верят в мире многие любви
      И тем счастливы; для иных она
      Желанье, порожденное в крови,
      Расстройство мозга иль виденье сна.
      Я не могу любовь определить,
      Но это страсть сильнейшая! - любить
      Необходимость мне; и я любил
      Всем напряжением душевных сил.
      И отучить не мог меня обман;
      Пустое сердце ныло без страстей,
      И в глубине моих сердечных ран
      Жила любовь, богиня юных дней;
      Так в трещине развалин иногда
      Береза вырастает молода
      И зелена, и взоры веселит,
      И украшает сумрачный гранит.
      И о судьбе ее чужой пришлец
      Жалеет. Беззащитно предана
      Порыву бурь и зною, наконец
      Увянет преждевременно она;
      Но с корнем не исторгнет никогда
      Мою березу вихрь: она тверда;
      Так лишь в разбитом сердце может страсть
      Иметь неограниченную власть.
      Под ношей бытия не устает
      И не хладеет гордая душа;
      Судьба ее так скоро не убьет,
      А лишь взбунтует; мщением дыша
      Против непобедимой, много зла
      Она свершить готова, хоть могла
      Составить счастье тысячи людей:
      С такой душой ты бог или злодей...
      Как нравились всегда пустыни мне.
      Люблю я ветер меж нагих холмов,
      И коршуна в небесной вышине,
      И на равнине тени облаков.
      Ярма не знает резвый здесь табун,
      И кровожадный тешится летун
      Под синевой, и облако степей
      Свободней как-то мчится и светлей.
      И мысль о вечности, как великан,
      Ум человека поражает вдруг,
      Когда степей безбрежный океан
      Синеет пред глазами; каждый звук
      Гармонии вселенной, каждый час
      Страданья или радости для нас
      Становится понятен, и себе
      Отчет мы можем дать в своей судьбе.
      Кто посещал вершины диких гор
      В тот свежий час, когда садится день,
      На западе светило видит взор
      И на востоке близкой ночи тень,
      Внизу туман, уступы и кусты,
      Кругом все горы чудной высоты,
      Как после бури облака, стоят,
      И странные верхи в лучах горят.
      И сердце полно, полно прежних лет,
      И сильно бьется; пылкая мечта
      Приводит в жизнь минувшего скелет,
      И в нем почти все та же красота.
      Так любим мы глядеть на свой портрет,
      Хоть с нами в нем уж сходства больше нет,
      Хоть на холсте хранится блеск очей,
      Погаснувших от время и страстей.
      Что на земле прекрасней пирамид
      Природы, этих гордых снежных гор?
      Не переменит их надменный вид
      Ничто: ни слава царств, ни их позор;
      О ребра их дробятся темных туч
      Толпы, и молний обвивает луч
      Вершины скал; ничто не вредно им.
      Кто близ небес, тот не сражен земным.
      Печален степи вид, где без препон,
      Волнуя лишь серебряный ковыль,
      Скитается летучий аквилон
      И пред собой свободно гонит пыль;
      И где кругом, как зорко ни смотри,
      Встречает взгляд березы две иль три,
      Которые под синеватой мглой
      Чернеют вечером в дали пустой.
      Так жизнь скучна, когда боренья нет.
      В минувшее проникнув, различить
      В ней мало дел мы можем, в цвете лет
      Она души не будет веселить.
      Мне нужно действовать, я каждый день
      Бессмертным сделать бы желал, как тень
      Великого героя, и понять
      Я не могу, что значит отдыхать.
      Всегда кипит и зреет что-нибудь
      В моем уме. Желанье и тоска
      Тревожат беспрестанно эту грудь.
      Но что ж? Мне жизнь все как-то коротка
      И все боюсь, что не успею я
      Свершить чего-то! жажда бытия
      Во мне сильней страданий роковых,
      Хотя я презираю жизнь других.
      Есть время - леденеет быстрый ум;
      Есть сумерки души, когда предмет
      Желаний мрачен: усыпленье дум;
      Меж радостью и горем полусвет;
      Душа сама собою стеснена,
      Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,
      Находишь корень мук в себе самом,
      И небо обвинить нельзя ни в чем.
      Я к состоянью этому привык,
      Но ясно выразить его б не мог
      Ни ангельский, ни демонский язык:
      Они таких не ведают тревог,
      В одном вес чисто, а в другом все зло.
      Лишь в человеке встретиться могло
      Священное с порочным. Все его
      Мученья происходят оттого.
      Никто не получал, чего хотел
      И что любил, и если даже тот,
      Кому счастливый небом дан удел,
      В уме своем минувшее пройдет,
      Увидит он, что мог счастливей быть,
      Когда бы не умела отравить
      Судьба его надежды. Но волна
      Ко брегу возвратиться не сильна.
      Когда гонима бурей роковой
      Шипит и мчится с пеною своей,
      Она все помнит тот залив родной,
      Где пенилась в приютах камышей,
      И, может быть, она опять придет
      В другой залив, но там уж не найдет
      Себе покоя: кто в морях блуждал,
      Тот не заснет в тени прибрежных скал.
      Я предузнал мой жребий, мой конец,
      И грусти ранняя на мне печать;
      И как я мучусь, знает лишь творец;
      Но равнодушный мир не должен знать.
      И не забыт умру я. Смерть моя
      Ужасна будет; чуждые края
      Ей удивятся, а в родной стране
      Все проклянут и память обо мне.
      Все. Нет, не все: созданье есть одно,
      Способное любить - хоть не меня;
      До этих пор не верит мне оно,
      Однако сердце, полное огня,
      Не увлечется мненьем, и мое
      Пророчество припомнит ум ее,
      И взор, теперь веселый и живой,
      Напрасной отуманится слезой.
      Кровавая меня могила ждет,
      Могила без молитв и без креста,
      На диком берегу ревущих вод
      И под туманным небом; пустота
      Кругом. Лишь чужестранец молодой,
      Невольным сожаленьем, и молвой,
      И любопытством приведен сюда,
      Сидеть на камне станет иногда
      И скажет: отчего не понял свет
      Великого, и как он не нашел
      Себе друзей, и как любви привет
      К нему надежду снова не привел?
      Он был ее достоин. И печаль
      Его встревожит, он посмотрит вдаль,
      Увидит облака с лазурью волн,
      И белый парус, и бегучий челн.
      И мой курган!-любимые мечты
      Мои подобны этим. Сладость есть
      Во всем, что не сбылось, - есть красоты
      В таких картинах; только перенесть
      Их на бумагу трудно: мысль сильна,
      Когда размером слов не стеснена,
      Когда свободна, как игра детей,
      Как арфы звук в молчании ночей!
      РОМАНС К И...
      Когда я унесу в чужбину
      Под небо южной стороны
      Мою жестокую кручину,
      Мои обманчивые сны
      И люди с злобой ядовитой
      Осудят жизнь мою порой,
      Ты будешь ли моей защитой
      Перед бесчувственной толпой?
      О, будь!., о! вспомни нашу младость,
      Злословья жертву пощади,
      Клянися в том! чтоб вовсе радость
      Не умерла в моей груди,
      Чтоб я сказал в земле изгнанья:
      Есть сердце, лучших дней залог,
      Где почтены мои страданья,
      Где мир их очернить не мог.
      ЗАВЕЩАНИЕ
      (Из Гете)
      Есть место: близ тропы глухой,
      В лесу пустынном, средь поляны
      Где вьются вечером туманы,
      Осеребренные луной...
      Мой друг! ты знаешь ту поляну;
      Там труп мой хладный ты зарой,
      Когда дышать я перестану!
      Могиле той не откажи
      Ни в чем, последуя закону;
      Поставь над нею крест из клену
      И дикий камень положи;
      Когда гроза тот лес встревожит,
      Мой крест прошельца привлечет;
      И добрый человек, быть может,
      На диком камне отдохнет.
      Сижу я в комнате старинной
      Один с товарищем моим,
      Фонарь горит, и тенью длинной
      Пол омрачен. Как легкий дым,
      Туман окрестность одевает,
      И хладный ветер по листам
      Высоких лип перебегает.
      Я у окна. Опасно нам
      Заснуть. А как узнать? быть может.
      Приход нежданный пас встревожит!
      Готов мой верный пистолет,
      В стволе свинец, на полке порох.
      У двери слушаю... чу! - шорох
      В развалинах... и крик! - но нет!
      То мышь летучая промчалась,
      То птица ночи испугалась!
      На темной синеве небес
      Луна меж тучками ныряет.
      Спокоен я. Душа пылает
      Отвагой: ни мертвец, ни бес,
      Ничто меня не испугает.
      Ничто... волшебный талисман
      Я на груди ношу с тоскою;
      Хоть не твоей любовью лап,
      Он освящен твоей рукою!
      x x x
      Всевышний произнес свой приговор,
      Его ничто не переменит;
      Меж нами руку мести он простер
      И беспристрастно все оценит.
      Он знает, и ему лишь можно знать,
      Как нежно, пламенно любил я,
      Как безответно все, что мог отдать.
      Тебе на жертву приносил я.
      Во зло употребила ты права,
      Приобретенные над мною,
      И мне польстив любовию сперва,
      Ты изменила - бог с тобою!
      О нет! я б не решился проклянуть!
      Все для меня в тебе святое:
      Волшебные глаза и эта грудь,
      Где бьется сердце молодое.
      Я помню, сорвал я обманом раз
      Цветок, хранивший яд страданья,
      С невинных уст твоих в прощальный час
      Непринужденное лобзанье;
      Я знал: то не любовь - и перенес;
      Но отгадать не мог я тоже,
      Что всех моих надежд, и мук, и слез
      Веселый миг тебе дороже!
      Будь счастлива несчастием моим
      И, услыхав, что я страдаю,
      Ты не томись раскаяньем пустым.
      Прости! - вот все, что я желаю...
      Чем заслужил я, чтоб твоих очей
      Затмился свежий блеск слезами?
      Ко смеху приучать себя нужней:
      Ведь жизнь смеется же над нами!
      ЖЕЛАНИЕ
      Зачем я не птица, не ворон степной,
      Пролетевший сейчас надо мной?
      Зачем не могу в небесах я парить
      И одну лишь свободу любить?
      На запад, на запад помчался бы я,
      Где цветут моих предков поля,
      Где в замке пустом, на туманных горах,
      Их забвенный покоится прах.
      На древней стене их наследственный щит
      И заржавленный меч их висит.
      Я стал бы летать над мечом и щитом,
      И смахнул бы я пыль с них крылом;
      И арфы шотландской струну бы задел,
      И по сводам бы звук полетел;
      Внимаем одним, и одним пробужден,
      Как раздался, так смолкнул бы он.
      Но тщетны мечты, бесполезны мольбы
      Против строгих законов судьбы.
      Меж мной и холмами отчизны моей
      Расстилаются волны морей.
      Последний потомок отважных бойцов
      Увядает средь чуждых снегов;
      Я здесь был рожден, но нездешний душой.
      О! зачем я не ворон степной?..
      К ДЕВЕ НЕБЕСНОЙ
      Когда бы встретил я в раю
      На третьем небе образ твой,
      Он душу бы пленил мою
      Своей небесной красотой;
      И я б в тот миг (не утаю)
      Забыл о радости земной.
      Спокоен твой лазурный взор,
      Как вспоминание об нем;
      Как дальный отзыв дальных гор,
      Твой голос нравится во всем;
      И твой привет и твой укор,
      Все полно, дышит божеством.
      Не для земли ты создана,
      И я могу ль тебя любить?
      Другая женщина должна
      Надежды юноши манить;