Где стаивал он на брегу морском,
      Как ныне грустен, руки сжав крестом.
      О! как в лице его еще видны
      Следы забот и внутренней войны,
      И быстрый взор, дивящий слабый ум,
      Хоть чужд страстей, все полон прежних дум;
      Сей взор как трепет в сердце проникал
      И тайные желанья узнавал,
      Он тот же все; и той же шляпой он,
      Сопутницею жизни, осенен.
      Но - посмотри - уж день блеснул в струях.
      Призрака нет, все пусто на скалах.
      Нередко внемлет житель сих брегов
      Чудесные рассказы рыбаков.
      Когда гроза бунтует и шумит,
      И блещет молния, и гром гремит,
      Мгновенный луч нередко озарял
      Печальну тень, стоящую меж скал.
      Один пловец, как ни был страх велик,
      Мог различить недвижный смуглый лик,
      Под шляпою, с нахмуренным челом,
      И две руки, сложенные крестом.
      ЭПИТАФИЯ НАПОЛЕОНА
      Да тень твою никто не порицает,
      Муж рока! ты с людьми, что над тобою рок;
      Кто знал тебя возвесть, лишь тот низвергнуть мог:
      Великое ж ничто не изменяет.
      К ГЛУПОЙ КРАСАВИЦЕ
      Тобой пленяться издали
      Мое все зрение готово,
      Но слышать боже сохрани
      Мне от тебя одно хоть слово.
      Иль смех, иль страх в душе моей
      Заменит сладкое мечтанье,
      И глупый смысл твоих речей
      Оледенит очарованье...
      Так смерть красна издалека;
      Пускай она летит стрелою.
      За ней я следую пока,
      Лишь только б не она за мною.
      За ней я всюду полечу
      И наслажуся в созерцанье,
      Но сам привлечь ее вниманье
      Ни за полмира не хочу.
      ОЧИ, N. N.
      Нет смерти здесь; и сердце вторит нет;
      Для смерти слишком .весел этот свет.
      И не твоим глазам творец судил
      Гореть, играть для тленья и могил...
      Хоть все возьмет могильная доска,
      Их пожалеет смерти злой рука;
      Их луч с небес, и, как в родных краях,
      Они блеснут звездами в небесах!
      АВКАЗУ
      Кавказ! далекая страна!
      Жилище вольности простой!
      И ты несчастьями полна
      И окровавлена войной!..
      Ужель пещеры и скалы
      Под дикой пеленою мглы
      Услышат также крик страстен,
      Звон славы, злата и цепей?..
      Нет! прошлых лет не ожидай,
      Черкес, в отечество свое:
      Свободе прежде милый край
      Приметно гибнет для нее.
      УТРО НА КАВКАЗ Е
      Светает - вьется дикой пеленой
      Вокруг лесистых гор туман ночной;
      Еще у ног Кавказа тишина;
      Молчит табун, река журчит одна.
      Вот на скале новорожденный луч
      Зарделся вдруг, прорезавшись меж туч,
      И розовый по речке и шатрам
      Разлился блеск, и светит там и там:
      Так девушки, купаяся в тени,
      Когда увидят юношу они,
      Краснеют все, к земле склоняют взор:
      Но как бежать, коль близок милый вор!.
      КРЕСТ НА СКАЛЕ
      (M-lle Souchkoff)
      В теснине Кавказа я знаю скалу,
      Туда долететь лишь степному орлу,
      Но крест деревянный чернеет над ней,
      Гниет он и гнется от бурь и дождей.
      И много уж лет протекло без следов
      С тех пор, как он виден с далеких холмов.
      И каждая кверху подъята рука,
      Как будто он хочет схватить облака.
      О, если б взойти удалось мне туда,
      Как я бы молился и плакал тогда;
      И после я сбросил бы цепь бытия,
      И с бурею братом назвался бы я!
      Прости, мой друг!., как призрак я лечу
      В далекий край: печали я ищу;
      Хочу грустить, но лишь не пред тобой.
      Ты можешь жить, не слыша голос мой;
      Из всех блаженств, отнятых у меня,
      Осталось мне одно: видать тебя,
      Тот взор, что небо жалостью зажгло.
      Все кончено! - ни бледное чело,
      Ни пасмурный и недовольный взгляд
      Ничем, ничем его не омрачат!..
      Меня забыть прекрасной нет труда,
      И я тебя забуду навсегда;
      Я мучусь, если мысль ко мне придет,
      Что и тебя несчастна убьет,
      Что некогда с ланит и с уст мечта
      Как дым слетит, завянет красота,
      Забьется сердце медленней - свинец
      Тоски на нем - и что всему конец!..
      Однако ж я желал бы увидать
      Твой хладный труп, чтобы себе сказать:
      "Чего еще! желанья отняты,
      Бедняк - теперь совсем, совсем оставлен ты!"
      ЧЕЛНОК
      Воет ветр и свистит пред недальной грозой;
      По морю, на темный восток,
      Озаряемый молньей, кидаем волной,
      Несется неверный челнок.
      Два гребца в нем сидят с беспокойным челом,
      И что-то у ног их под белым холстом.
      И вихорь сильней по волнам пробежал,
      И сорван летучий покров.
      Под ним человек неподвижно лежал,
      И бледный, как жертва гробов,
      Взор мрачен и дик, как сражения дым,
      Как тучи на небе иль волны под ним.
      В чалме он богатой, с обритой главой,
      И цепь на руках и ногах,
      И рана близ сердца, и ток кровяной
      Не держит опасности страх;
      Он смерть равнодушнее спутников ждет,
      Хотя его прежде она уведет.
      Так с смертию вечно: чем ближе она,
      Тем менее жалко нам свет;
      Две могилы не так нам страшны, как одна,
      Потому что надежды здесь нет.
      И если б не ждал я счастливого дня,
      Давно не дышала бы грудь у меня!..
      ОТРЫВОК
      На жизнь надеяться страшась
      Живу, как камень меж камней,
      Излить страдания скупясь:
      Пускай сгниют в груди моей.
      Рассказ моих сердечных мук
      Не возмутит ушей людских.
      Ужель при сшибке камней звук
      Проникнет в середину их?
      Хранится пламень неземной
      Со дней младенчества во мне.
      Но велено ему судьбой,
      Как жил, погибнуть в тишине.
      Я твердо ждал его плодов,
      С собой беседовать любя.
      Утихнет звук сердечных слов:
      Один, один останусь я.
      Для тайных дум я пренебрег
      И путь любви и славы путь,
      Все, чем хоть мало в свете мог
      Иль отличиться, иль блеснуть;
      Беднейший средь существ земных.
      Останусь я в кругу людей,
      Навек лишась достоинств их
      И добродетели своей!
      Две жизни в нас до гроба есть.
      Есть грозный дух: он чужд уму:
      Любовь, надежда, скорбь и месть:
      Все, все подвержено ему.
      Он основал жилище там,
      Где можем память сохранять,
      И предвещает гибель нам,
      Когда уж поздно избегать.
      Терзать и мучить любит он;
      В его речах нередко ложь;
      Он точит жизнь как скорпион.
      Ему поверил я - и что ж!
      Взгляните на мое чело,
      Всмотритесь в очи, в бледный цвет;
      Лицо мое вам не могло
      Сказать, что мне пятнадцать лет.
      И скоро старость приведет
      Меня к могиле - я взгляну
      На жизнь-на весь ничтожный плод
      И о прошедшем вспомяну:
      Придет сей верный друг могил,
      С своей холодной красотой:
      Об чем страдал, что я любил,
      Тогда лишь будет мне мечтой.
      Ужель единый гроб для всех
      Уничтожением грозит?
      Как знать: тогда, быть может, смех
      Полмертвого воспламенит!
      Придет веселость, звук чужой
      Поныне в словаре моем:
      И я об юности златой
      Не погорюю пред концом.
      Теперь я вижу: пышный свет
      Не для людей был сотворен.
      Мы сгибнем, наш сотрется след,
      Таков наш рок, таков закон;
      Наш дух вселенной вихрь умчит
      К безбрежным, мрачным сторонам,
      Наш прах лишь землю умягчит
      Другим, чистейшим существам.
      Не будут проклинать они;
      Меж них ни злата, ни честей
      Не будет. Станут течь их дни,
      Невинные, как дни детей;
      Меж них ни дружбу, ни любовь .
      Приличья цепи не сожмут,
      И братьев праведную кровь
      Они со смехом не прольют!..
      К ним станут (как всегда могли)
      Слетаться ангелы. А мы
      Увидим этот рай земли,
      Окованы над бездной тьмы.
      Укоры зависти, тоска
      И вечность с целию одной:
      Вот казнь за целые века
      Злодейств, кипевших под луной.
      * * *
      Оставленная пустынь предо мной
      Белеется вечернею порой.
      Последний луч на ней еще горит;
      Но колокол растреснувший молчит.
      Его (бывало) заунывный глас
      Звал братии к всенощне в сей мирный час!
      Зеленый мох, растущий над окном,
      Заржавленные ставни - и кругом
      Высокая полынь - все, все без слов
      Нам говорит о таинствах гробов.
      Таков старик, под грузом тяжких лет
      Еще хранящий жизни первый цвет;
      Хотя он свеж, на нем печать могил
      Тех юношей, которых пережил.
      Пред мной готическое зданье
      Стоит, как тень былых годов;
      При нем теснится чувствованье
      К нам в грудь того, чему нет слов,
      Что выше теплого участья,
      Святей любви, спокойней счастья.
      Быть может, через много лет
      Сия священная обитель
      Оставит только мрачный след,
      И любопытный посетитель
      В развалинах людей искать
      Напрасно станет, чтоб узнать,
      Где образ божеской могилы
      Между златых колонн стоял,
      Где теплились паникадилы,
      Где лик отшельников звучал
      И где пред богом изливали
      Свои грехи, свои печали.
      И там (как знать) найдет прошлец
      Пергамент пыльный. Он увидит,
      Как сердце любит по конец
      И бесконечно ненавидит,
      Как ни вериги, ни клобук
      Не облегчают наших мук.
      Он тех людей узрит гробницы,
      Их эпитафии пройдет,
      Времен тогдашних небылицы
      За речи истинны почтет,
      Не мысля, что в сем месте сгнили
      Сердца, которые любили!..
      К...
      I
      "Простите мне, что я решился к вам
      Писать. Перо в руке - могила
      Передо мной. Но что ж? все пусто там.
      Все прах, что некогда она манила
      К себе. Вокруг меня толпа родных,
      Слезами жалости покрыты лица.
      И я пишу - пишу - но не для них.
      Любви моей не холодит гробница.
      Любви - но вы не знали мук моих.
      Я чувствую, что это труд ничтожный:
      Не усладит последних он минут.
      Но так и быть - пишу - пока возможно
      Сей труд души моей любимый труд!
      Прими письмо мое. Твой взор увидит,
      Что я не мог стеснить души своей
      К молчанью - так ужасна власть страстей!
      Тебя письмо страдальца не обидит...
      Я в жизни - много - много испытал,
      Ошибся в дружбе - о! храни моих мучений
      Слова - прости - и больше нет волнений,
      Прости, мой друг", - и подписал:
      "Евгений".
      НОЧЬ. III
      Темно. Все спит.
      Лишь только жук ночной,
      Жужжа, в долине пролетит порой;
      Из-под травы блистает червячок,
      От наших дум, от наших бурь далек.
      Высоких лип стал пасмурней навес,
      Когда луна взошла среди небес...
      Нет, в первый раз прелестна так она!
      Он здесь. Стоит. Как мрамор, у окна.
      Тень от него чернеет по стене.
      Недвижный взор поднят, но не к луне;
      Он полон всем, чем только яд страстей
      Ужасен был и мил сердцам людей.
      Свеча горит, забыта на столе,
      И блеск ее с лучом луны в стекле
      Мешается, играет, как любви
      Огонь живой с презрением в крови!
      Кто ж он? кто ж он, сей нарушитель сна?
      Чем эта грудь мятежная полна?
      О, если б вы умели угадать
      В его очах, что хочет он скрывать!
      О, если б мог единый бедный друг
      Хотя смягчить души его недуг!
      FAREWELL'
      (Из Байрона)
      Прости! коль могут к небесам
      Взлетать молитвы о других,
      Моя молитва будет там
      И даже улетит за них!
      Что пользы плакать и вздыхать,
      Слеза кровавая порой
      Не может более сказать,
      Чем звук прощанья роковой!..
      Нет слез в .очах, уста молчат,
      От тайных дум томится грудь
      И эти думы вечный яд,
      Им не пройти, им не уснуть!
      Не мне о счастье бредить вновь,
      -Лишь знаю я (и мог снести),
      Что тщетно в нас жила любовь,
      - Лишь чувствую - прости! - прости!
      ЭЛЕГИЯ
      Дробись, дробись, волна ночная,
      И пеной орошай брега в туманной мгле.
      Я здесь стою близ моря на скале,
      Стою, задумчивость питая,
      *Прощай (англ.).
      Один, покинув свет, и чуждый для людей,
      И никому тоски поверить не желая.
      Вблизи меня палатки рыбарей;
      Меж них блестит огонь гостеприимный,
      Семья беспечная сидит вкруг огонька
      И, внемля повесть старика,
      Себе готовит ужин дымный!
      Но я далек от счастья их душой,
      Я помню блеск обманчивой столицы,
      Веселий пагубных невозвратимый рой.
      И что ж?-слеза бежит с ресницы,
      И сожаление мою тревожит грудь,
      Года погибшие являются всечасно;
      И этот взор, задумчивый и ясный
      Твержу, твержу душе: забудь.
      Он все передо мной: я все твержу напрасно!..
      О, если б я в сем месте был рожден,
      Где не живет среди людей коварность:
      Как много бы я был судьбою одолжен
      Теперь у ней нет прав на благодарность!
      Как жалок тот, чья младость принесла
      Морщину лишнюю для старого чела
      И, отобрав все милые желанья,
      Одно печальное раскаянье дала;
      Кто чувствовал, как я, - чтоб чувствовать страданья,
      Кто рано свет узнал - и с страшной пустотой,
      Как я, оставил брег земли своей родной
      Для добровольного изгнанья!
      ЭПИТАФИЯ
      Простосердечный сын свободы,
      Для чувств он жизни не щадил;
      И верные черты природы
      Он часто списывать любил.
      Он верил темным предсказаньям,
      И талисманам, и любви,
      И неестественным желаньям
      Он отдал в жертву дни свои,
      И в нем душа запас хранила
      Блаженства, муки и страстей.
      Он умер. Здесь его могила.
      Он не был создан для людей.
      SCUTES* 1
      Когда бы мог весь свет узнать,
      Что жизнь с надеждами, мечтами
      Не что иное - как тетрадь
      С давно известными стихами.
      ГРОБ ОССИНА
      Под занавесою тумана,
      Под небом бурь, среди степей,
      Стоит могила Оссиана
      В горах Шотландии моей.
      Летит к ней дух мой усыпленный,
      Родимым ветром подышать
      И от могилы сей забвенной
      Вторично жизнь свою занять!..
      ПОСВЯЩЕНИЕ
      Прими, прими мой грустный труд
      И, если можешь, плачь над ним;
      Я много плакал - не придут
      Вновь эти слезы - вечно им
      Не освежать моих очей.
      Когда катилися они,
      1 Сентенция (англ.).
      Я думал, думал все об ней.
      Жалел и ждал другие дни!
      Уж нет ее, и слез уж нет
      И нет надежд - передо мной
      Блестит надменный, глупый свет
      С своей красивой пустотой!
      Ужель я для него писал?
      Ужели важному шуту
      Я вдохновенье посвящал,
      Являя сердца полноту?
      Ценить он только злато мог
      И гордых дум не постигал;
      Мой гений сплел себе венок
      В ущелинах кавказских скал.
      Одним высоким увлечен,
      Он только жертвует любви:
      Принесть тебе лишь может он
      Любимые труды свои.
      КЛАДБИЩЕ
      Вчера до самой ночи просидел
      Я на кладбище, все смотрел, смотрел
      Вокруг себя; полстертые слова
      Я разбирал. Невольно голова
      Наполнилась мечтами; вновь очей
      Я не был в силах оторвать с камней.
      Один ушел уж в землю, и на нем
      Все стерлося... Там крест к кресту челом
      Нагнулся, будто любит, будто сон
      Земных страстей узнал в сем месте он...
      Вкруг тихо, сладко все, как мысль о ней;
      Краснеючи, волнуется пырей
      На солнце вечера. Над головой
      Жужжа, со днем прощаются игрой
      Толпящиеся мошки, как народ
      Существ с душой, уставших от работ!..
      Стократ велик, кто создал мир! велик!..
      Сих мелких тварей надмогильный крик
      Творца не Оольше ль славит иногда,
      Чем в пепел обращенные стада?
      Чем человек, сей царь над общим злом,
      С коварным сердцем, с ложным языком?.
      ПОСВЯЩЕНИЕ
      Тебе я некогда вверял
      Души взволнованной мечты;
      Я беден был - ты это знал
      И бедняка не кинул ты.
      Ты примирил меня с судьбой,
      С мятежной властию страстей;
      Тобой, единственно тобой,
      Я стал, чем был с давнишних дней.
      И муза по моей мольбе
      Сошла опять с святой горы.
      Но верь, принадлежат тебе
      Ее венок, ее дары!..
      1880. МАЙЯ. 16 ЧИСЛО
      Боюсь не смерти я. О нет!
      Боюсь исчезнуть совершенно.
      Хочу, чтоб труд мой вдохновенный
      Когда-нибудь увидел свет;
      Хочу - и снова затрудненье!
      Зачем? что пользы будет мне?
      Мое свершится разрушенье
      В чужой, неведомой стране.
      Я не хочу бродить меж вами
      По разрушении! - Творец.
      На то ли я звучал струнами,
      На то ли создан был певец?
      На то ли вдохновенье, страсти
      Меня к могиле привели?
      И нет в душе довольно власти
      Люблю мучения земли.
      И этот образ, он за мною
      В могилу силится бежать,
      Туда, где обещал мне дать
      Ты место к вечному покою.
      Но чувствую: покоя нет,
      И там и там его не будет;
      Тех длинных, тех жестоких лет
      Страдалец вечно не забудет!..
      ГОСТЬ
      Как прошлец иноплеменный
      В облаках луна скользит.
      Колокольчик отдаленный
      То замолкнет, то звенит.
      "Что за гость в ночи морозной?"
      Мужу говорит жена,
      Сидя рядом, в вечер поздный
      Возле тусклого окна...
      Вот кибитка подъезжает...
      На высокое крыльцо
      Из кибитки вылезает
      Незнакомое лицо.
      И слуга вошел с свечою,
      Бедный вслед за ним монах:
      Ныне позднею порою
      Заплутался он в лесах.
      И ему ночлег дается
      Что ж стоишь, отшельник, ты?
      Свечки луч печально льется
      На печальные черты.
      Чудным взор огнем светился,
      Он хозяйку вдруг узнал,
      Он дрожит - и вот забылся
      И к ногам ее упал.
      Муж ушел тогда. О! Прежде
      Жил чернец лишь для нее,
      Обманулся он в надежде,
      Погубил он с нею все.
      Но промчалось исступленье;
      Путник в комнате своей,
      Чтоб рыданья и мученье
      Схоронить от глаз людей.
      По рыдания звучали
      Вплоть до белыя зари,
      Наконец и замолчали.
      Поутру к нему вошли:
      На полу од посинелый,
      Как замученный, лежал;
      И бесчувственное тело
      Плащ печальный покрывал!..
      Не думай, чтоб я был достоин сожаленья,
      Хотя теперь слова мои печальны, - нет,
      Нет! все мои жестокие мученья
      Одно предчувствие гораздо больших бед.
      Я молод; но кипят на сердце звуки,
      И Байрона достигнуть я б хотел;
      У нас одна душа, одни и те же муки,
      О, если б одинаков был удел!..
      Как он, ищу забвенья и свободы,
      Как он, в ребячестве пылал уж я душой,
      Любил закат в горах, пенящиеся воды
      И бурь земных и бурь небесных вой.
      Как он, ищу спокойствия напрасно,
      Гоним повсюду мыслию одной.
      Гляжу назад - прошедшее ужасно;
      Гляжу вперед - там нет души родной!
      ДЕРЕВУ
      Давно ли с зеленью радушной
      Передо мной стояло ты
      И я коре твоей послушной
      Вверял любимые мечты;
      Лишь год назад, два талисмана
      Светилися в тени твоей,
      И ниже замысла обмана
      Не скрылося в душе детей!..
      Детей! - о! да, я был ребенок!
      Промчался легкой страсти сон;
      Дремоты флер был слишком тонок ->
      В единый миг прорвался он.
      И деревцо с моей любовью
      Погибло, чтобы вновь не цвесть;
      Я жизнь его купил бы кровью,
      Но как переменить, что есть*
      Ужели также вдохновенье
      Умрет невозвратимо с ним?
      Иль шуму светского волненья
      Бороться с сердцем молодым?
      Нет, нет, - мой дух бессмертен силой,
      Мой гений веки пролетит
      И эти ветви над могилой
      Певца-страдальца освятит.
      ПРЕДСКАЗАНИЕ
      Настанет год, России черный год,
      Когда царей корона упадет;
      Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
      И пища многих будет смерть и кровь;
      Когда детей, когда невинных жен
      Низвергнутый не защитит закон;
      Когда чума от смрадных, мертвых тел
      Начнет бродить среди печальных сел,
      Чтобы платком из хижин вызывать,
      И станет глад сей бедный край терзать;
      И зарево окрасит волны рек:
      В тот день явится мощный человек,
      И ты его узнаешь - и поймешь,
      Зачем в руке его булатный нож:
      И горе для тебя! - твой плач, твой стон
      Ему тогда покажется смешон;
      И будет все ужасно, мрачно в нем,
      Как плащ его с возвышенным челом.
      x x x
      Все тихо - полная луна
      Блестит меж ветел над прудом,
      И возле берега волна
      С холодным резвится лучом.
      Никто, никто, никто не усладил
      В изгнанье сем тоски мятежной!
      Любить? - три раза я любил,
      Любил три раза безнадежно.
      1830 ГОД. ИЮЛЯ 15-го
      (Москва)
      Зачем семьи родной безвестный круг
      Я покидал? Все сердце грело там,
      Все было мне наставник или друг,
      Все верило младенческим мечтам.
      Как ужасы пленяли юный дух,
      Как я рвался на волю, к облакам!
      Готов лобзать уста друзей был я,
      Не посмотрев, не скрыта ль в них змея.
      Но в общество иное я вступил,
      Узнал людей и дружеский обман,
      Стал подозрителен и погубил
      Беспечности душевной талисман.
      Чтобы никто теперь не говорил:
      Он будет друг мне! - боль старинных ран
      Из груди извлечет не речь, но стоп;
      И не привет, упрек услышит он.
      Ах! я любил, когда я был счастлив,
      Когда лишь от любви мог слезы лить.
      Но, эту грудь страданьем напоив,
      Скажите мне, возможно ли любить?
      Страшусь, в объятья деву заключив,
      Живую душу ядом отравить
      И показать, что сердце у меня
      Есть жертвенник, сгоревший от огня.
      Но лучше я, чем для людей кажусь,
      Они в лице не могут чувств прочесть;
      И что молва кричит о мне... боюсь!
      Когда б я знал, не мог бы перенесть.
      Противу них во мне горит, клянусь,
      Не злоба, не презрение, не месть.
      Но... для чего старалися они
      Так отравить ребяческие дни?
      Согбенный лук, порвавши тетиву,
      Гремит - но вновь не будет прям, как был,
      Чтоб цепь их сбросить, я, подняв главу,
      Последнее усилие свершил;
      Что ж. Ныне жалкий, грустный я живу
      Без дружбы, без надежд, без дум, без сил,
      Бледней, чем луч бесчувственной луны,
      Когда в окно скользит он вдоль стены.
      БУЛЕВАР
      С минуту лишь с бульвара прибежав,
      Я взял перо - и, право, очень рад,
      Что плод над ним моих привычных прав
      Узнает вновь бульварный маскерад;
      Сатиров я, для помощи призвав,
      Подговорю, - и все пойдет на лад.
      Ругай людей, но лишь ругай остро;
      Не то-...ко всем чертям твое перо!..
      Приди же из подземного огня,
      Чертенок мой, взъерошенный остряк,
      И попугаем сядь вблизи меня.
      "Дурак" скажу - и ты кричи "дурак".
      Не устоит бульварная семья
      Хоть морщи лоб, хотя сожми кулак,
      Невинная красотка в сорок лет
      Пятнадцати тебе все нет как нет!
      И ты,' мой старец с рыжим париком,
      Ты, депутат столетий и могил,
      Дрожащий весь и схожий с жеребцом,
      Как кровь ему из всех пускают жил,
      Ты здесь бредешь и смотришь сентябрем,
      Хоть там княжна лепечет: "Как он мил!"
      А для того и силится хвалить,
      Чтоб свой порок в Ч**** извинить!..
      Подалее на креслах там другой;
      Едва сидит согбенный сын земли;
      Он как знаток глядит в лорнет двойной;
      Власы его в серебряной пыли.
      Он одарен восточною душой,
      Коль душу в нем в сто лет найти могли.
      Но я клянусь (пусть кончив - буду прах),
      Она тонка, когда в его ногах.
      И что ж? - он прав, он прав, друзья мои.
      Глупец, кто жил, чтоб на диете быть;
      Умен, кто отдал дни свои любви;
      И этот муж копил: чтобы любить.
      Замен души он находил в крови.
      Но тот блажен, кто может говорить,
      Что он вкушал до капли мед земной,
      Что он любил и телом и душой!..
      И я любил! - опять к своим страстям!
      Брось, брось свои безумные мечты!
      Пора склонить внимание на дам,
      На этих кандидатов красоты,
      На их наряд - как описать все вам?
      В наряде их нет милой простоты:
      Все так высоко, так взгромождено,
      Как бурею на них нанесено.
      Приметна спесь в их пошлой болтовне,
      Уста всегда сказать готовы: нет.
      И холодны они, как при луне
      Нам кажется прабабушки портрет;
      Когда гляжу, то, право, жалко мне,
      Что вкус такой имеет модный свет.
      Ведь думают тенетом лент, кисеи,
      Как зайчиков, поймать моих друзей.
      Сидел я раз случайно под окном,
      И вдруг головка вышла из окна,
      Иезавита и в чепчике простом
      Но как божественна была она.
      Уста и взор - стыжусь! в уме моем
      Головка та ничем не изгнана;
      Как некий сон младенческих ночей
      Или как песня матери моей.
      И сколько лет уже прошло с тех пор!..
      О, верьте мне, красавицы Москвы,
      Блистательный ваш головной убор
      Вскружить не в силах нашей головы.
      Все платья, шляпы, букли ваши вздор.
      Такой же вздор, какой твердите вы,
      Когда идете здесь толпой комет,
      А маменьки бегут за вами вслед.
      Но для чего кометами я вас
      Назвал, глупец тупейший то поймет
      И сам Башуцкой объяснит тотчас.
      Комета за собою хвост влечет;
      И это всеми признано у нас,
      Хотя - что в нем, никто не разберет:
      За вами ж хвост оставленных мужьев,
      Вздыхателей и бедных женихов!
      О женихи! о бедный Мосолов;
      Как не вздохнуть, когда тебя найду,
      Педантика, из рода петушков,
      Средь юных дев как будто бы в чаду;
      Хотя и держишься размеру слов,
      Но ты согласен на свою беду,
      Что лучше все не думав говорить,
      Чем глупо думать и глупей судить.
      Он чванится, что точно русский он;
      Но если бы таков был весь народ,
      То я бы из Руси пустился вон.
      И то сказать, чудесный патриот;
      Лишь своему языку обучен,
      Он этим край родной не выдает:
      А то б узнали всей земли концы,
      Что есть у нас подобные глупцы.
      ПЕСНЬ БАРДА
      Я долго был в чужой стране,
      Дружин Днепра седой певец,
      И вдруг пришло на мысли мне
      К ним возвратиться наконец.
      Пришел - с гуслями за спиной
      Былую песню заиграл...
      Напрасно! - князь земли родной
      Приказу ханскому внимал...
      В пустыни, где являлся враг,
      Понес я старую главу,
      И попирал мой каждый шаг
      Окровавленную траву.
      Сходились к брошенным костям
      Толпы зверей и птиц лесных,
      Затем что больше было там
      Число убитых, чем живых.
      Кто мог бы песню спеть одну?
      Отчаянным движеньем рук
      Задев дрожащую струну,
      Случалось, исторгал я звук;
      Но умирал так скоро он!
      И если б слышал сын цепей,
      То гибнущей свободы стон
      Не тронул бы его ушей.
      IV
      Вдруг кто-то у меня спросил:
      "Зачем я часто слезы лью,
      Где человек так вольно жил?
      О ком бренчу, о ком пою?"
      Пронзила эта речь меня
      Надежд пропал последний рой,
      На землю гусли бросил я
      И молча раздавил ногой.
      10 ИЮЛЯ. (1830)
      Опять вы, гордые, восстали
      За независимость страны,
      И снова перед вами пали
      Самодержавия сыны,
      И снова знамя вольности кровавой
      Явилося, победы мрачный знак,
      Оно любимо было прежде славой:
      Суворов был его сильнейший враг.
      К СУ...
      нищий
      Вблизи тебя до этих пор
      Я не слыхал в груди огня.
      Встречал ли твой прелестный взор
      Не билось сердце у меня.
      И что ж? - разлуки первый звук
      Меня заставил трепетать;
      Нет, нет, он не предвестник мук;
      Я не люблю - зачем скрывать!
      Однако же хоть день, хоть час
      Еще желал бы здесь пробыть,
      Чтоб блеском этих чудных глаз
      Души тревоги усмирить"
      БЛАГОДАРЮ!
      Благодарю!., вчера мое признанье
      И стих мой ты без смеха приняла;
      Хоть ты страстей моих не поняла,
      Но за твое притворное вниманье
      Благодарю!
      В другом краю ты некогда пленяла,
      Твой чудный взор и острота речей
      Останутся навек в душе моей,
      Но не хочу, чтобы ты мне сказала:
      Благодарю!
      Я б не желал умножить в цвете жизни
      Печальную толпу твоих рабов
      И от тебя услышать, вместо слов
      Язвительной, жестокой укоризны:
      Благодарю!
      О, пусть холодность мне твой взор укажет,
      Пусть он убьет надежды и мечты