Их по порядку разбирая
      Теперь остынувшим умом,
      Разуверяюсь я во всем.
      Смешно же сердцем лицемерить
      Перед собою столько лет;
      Добро б еще морочить свет!
      Да и притом, что пользы верить
      Тому, чего уж больше нет?..
      Безумно ждать любви заочной?
      В наш век все чувства лишь на срок;
      Но я вас помню - да и точно,
      Я вас никак забыть не мог!
      Во-первых, потому, что много
      И долго, долго вас любил,
      Потом страданьем и тревогой
      За дни блаженства заплатил;
      Потом в раскаянье бесплодном
      Влачил я цепь тяжелых лет
      И размышлением холодным
      Убил последний жизни цвет.
      С людьми сближаясь осторожно,
      Забыл я шум младых проказ,
      Любовь, поэзию, - но вас
      Забыть мне было невозможно.
      И к мысли этой я привык,
      Мой крест несу я без роптанья:
      То иль другое наказанье?
      Не все ль одно. Я жизнь постиг;
      Судьбе как турок иль татарин
      За все я ровно благодарен;
      У бога счастья не прошу
      И молча зло переношу.
      Быть может, небеса Востока
      Меня с ученьем их пророка
      Невольно сблизили. Притом
      И жизнь всечасно кочевая,
      Труды, заботы ночь и днем,
      Все, размышлению мешая,
      Приводит в первобытный вид
      Больную душу: сердце спит,
      Простора нет воображенью...
      И нет работы голове...
      Зато лежишь в густой траве
      И дремлешь под широкой тенью
      Чинар иль виноградных лоз,
      Кругом белеются палатки;
      Казачьи тощие лошадки
      Стоят рядком, повеся нос;
      У медных пушек спит прислуга.
      Едва дымятся фитили;
      Попарно цепь стоит вдали;
      Штыки горят под солнцем юга.
      Вот разговор о старине
      В палатке ближней слышен мне;
      Как при Ермолове ходили
      В Чечню, в Аварию, к горам;
      Как там дрались, как мы их били,
      Как доставалося и нам;
      И вижу я неподалеку
      У речки, следуя пророку,
      Мирной татарин свой намаз
      Творит, не подымая глаз;
      А вот кружком сидят другие.
      Люблю я цвет их желтых лиц,
      Подобный цвету ноговиц,
      Их шапки, рукава худые,
      Их темный и лукавый взор
      И их гортанный разговор.
      Чу - дальний выстрел! Прожужжала
      Шальная пуля... славный звук...
      Вот крик - и снова все вокруг
      Затихло... Но жара уж спала,
      Ведут коней на водопой,
      Зашевелилася пехота;
      Вот проскакал один, другой!
      Шум, говор. Где вторая рота?
      Что, вьючить? - что же капитан?
      Повозки выдвигайте живо!
      "Савельич!" - "Ой ли!" - "Дай огниво!"
      Подъем ударил барабан
      Гудит музыка полковая;
      Между колоннами въезжая,
      Звенят орудья. Генерал
      Вперед со свитой поскакал...
      Рассыпались в широком поле,
      Как пчелы, с гиком казаки;
      Уж показалися значки
      Там на опушке - два, и боле.
      А вот в чалме один мюрид
      В черкеске красной ездит важно,
      Конь светло-серый весь кипит,
      Он машет, кличет - где отважный?
      Кто выдет с ним на смертный бой!..
      Сейчас, смотрите: в шапке черной
      Казак пустился гребенской;
      Винтовку выхватил проворно,
      Уж близко... выстрел... легкий дым...
      Эй, вы, станичники, за ним...
      Что? ранен!.. - Ничего, безделка...
      И завязалась перестрелка...
      Но в этих сшибках удалых
      Забавы много, толку мало;
      Прохладным вечером, бывало,
      Мы любовалися на них,
      Без кровожадного волненья,
      Как на трагический балет;
      Зато видал я представленья,
      Каких у вас на сцене нет...
      Раз - это было под Гихами
      Мы проходили темный лес;
      Огнем дыша, пылал над нами
      Лазурно-яркий свод небес.
      Нам был обещан бой жестокий.
      Из гор Ичкерии далекой
      Уже в Чечню на братний зов
      Толпы стекались удальцов.
      Над допотопными лесами
      Мелькали маяки кругом;
      И дым их то вился столпом,
      То расстилался облаками;
      И ожпвилися леса;
      Скликались дико голоса
      Под их зелеными шатрами.
      Едва лишь выбрался обоз
      В поляну, дело началось;
      Чу! в арьергард орудья просят;
      Вот ружья из кустов [вы]носят,
      Вот тащат за ноги людей
      И кличут громко лекарей;
      А вот и слева, из опушки,
      Вдруг с гиком кинулись на пушки;
      И градом пуль с вершин дерев
      Отряд осыпан. Впереди же
      Все тихо - там между кустов
      Бежал поток. Подходим ближе.
      Пустили, несколько гранат;
      Еще подвинулись; молчат;
      Но вот над бревнами завала
      Ружье как будто заблистало;
      Потом мелькнуло шапки две;
      И вновь все спряталось в траве.
      То было грозное молчанье,
      Недолго длилося оно,
      Но [в] этом странном ожиданье
      Забилось сердце не одно.
      Вдруг залп... глядим: лежат рядами,
      Что нужды? здешние полки
      Народ испытанный... "В штыки,
      Дружнее!" - раздалось за нами.
      Кровь загорелася в груди!
      Все офицеры впереди...
      Верхом помчался на завалы
      Кто не успел спрыгнуть с коня...
      "Ура!" - и смолкло. "Вон кинжалы,
      В приклады!" - и пошла резня,
      И два часа в струях потока
      Бой длился. Резались жестоко,
      Как звери, молча, с грудью грудь,
      Ручей телами запрудили.
      Хотел воды я зачерпнуть...
      (И зной и битва утомили
      Меня), но мутная волна
      Была тепла, была красна.
      На берегу, под тенью дуба,
      Пройдя завалов первый ряд,
      Стоял кружок. Один солдат
      Был на коленах; мрачно, грубо
      Казалось выраженье лиц,
      Но слезы капали с ресниц,
      Покрытых пылью... на шинели,
      Спиною к дереву, лежал
      Их капитан. Он умирал;
      В груди его едва чернели
      Две ранки; кровь его чуть-чуть
      Сочилась. Но высоко грудь
      И трудно подымалась, взоры
      Бродили страшно, он шептал...
      "Спасите, братцы. Тащат в горы.
      Постойте - ранен генерал...
      Не слышат..." Долго он стонал,
      Но все слабей, и понемногу
      Затих и душу отдал богу;
      На ружья опершись, кругом
      Стояли усачи седые...
      И тихо плакали... потом
      Его остатки боевые
      Накрыли бережно плащом
      И понесли. Тоской томимый,
      Им вслед смотрел [я] недвижимый.
      Меж тем товарищей, друзей
      Со вздохом возле называли;
      Но не нашел в душе моей
      Я сожаленья, ни печали.
      Уже затихло все; тела
      Стащили в кучу; кровь текла
      Струею дымной по каменьям,
      Ее тяжелым испареньем
      Был полон воздух. Генерал
      Сидел в тени на барабане
      И донесенья принимал.
      Окрестный лес, как бы в тумане,
      Синел в дыму пороховом.
      А там вдали грядой нестройной.
      Но вечно гордой и спокойной,
      Тянулись горы - и Казбек
      Сверкал главой остроконечной.
      И с грустью тайной и сердечной
      Я думал: "Жалкий человек.
      Чего он хочет!., небо ясно,
      Под небом места много всем,
      Но беспрестанно и напрасно
      Один враждует он - зачем?"
      Галуб прервал мое мечтанье,
      Ударив по плечу; он был
      Кунак мой; я его спросил,
      Как месту этому названье?
      Он отвечал мне: "Валерик,
      А перевесть на ваш язык,
      Так будет речка смерти: верно,
      Дано старинными людьми".
      "А сколько их дралось примерно
      Сегодня?" - "Тысяч до семи".
      "А много горцы потеряли?"
      "Как знать?-зачем вы не считали!"
      "Да! будет, - кто-то тут сказал,
      Им в память этот день кровавый!"
      Чеченец посмотрел лукаво
      И головою покачал.
      Но я боюся вам наскучить,
      В забавах света вам смешны
      Тревоги дикие войны;
      Свой ум вы не привыкли мучить
      Тяжелой думой о конце;
      На вашем молодом лице
      Следов заботы и печали
      Не отыскать, и вы едва ли
      Вблизи когда-нибудь видали,
      Как умирают. Дай вам бог
      И не видать: иных тревог
      Довольно есть. В самозабвенье
      Не лучше ль кончить жизни путь?
      И беспробудным сном заснуть
      С мечтой о близком пробужденье?
      Теперь прощайте: если вас
      Мой безыскусственный рассказ
      Развеселит, займет хоть малость,
      Я буду счастлив. А не так?
      Простите мне его как шалость
      И тихо молвите: чудак!..
      ЗАВЕЩАНИЕ
      Наедине с тобою, брат,
      Хотел бы я побыть:
      На свете мало, говорят,
      Мне остается жить!
      Поедешь скоро ты домой:
      Смотри ж... Да что? моей судьбой,
      Сказать по правде, очень
      Никто не озабочен.
      А если спросит кто-нибудь...
      Ну, кто бы ни спросил,
      Скажи им, что навылет в грудь
      Я пулей ранен был,
      Что умер честно за царя,
      Что плохи наши лекаря
      И что родному краю
      Поклон я посылаю.
      Отца и мать мою едва ль
      Застанешь ты в живых...
      Признаться, право, было б жаль
      Мне опечалить их;
      Но если кто из них и жив,
      Скажи, что я писать ленив,
      Что полк в поход послали
      И чтоб меня не ждали.
      Соседка есть у них одна...
      Как вспомнишь, как давно
      Расстались!.. Обо мне она
      Не спросит... все равно,
      Ты расскажи всю правду ей,
      Пустого сердца не жалей;
      Пускай она поплачет..
      Ей ничего не значит!
      1841
      ОПРАВДАНИЕ
      Когда одни воспоминанья
      О заблуждениях страстей,
      Наместо славного названья,
      Твой друг оставит меж людей
      И будет спать в земле безгласно
      То сердце, где кипела кровь,
      Где так безумно, так напрасно
      С враждой боролася любовь,
      Когда пред общим приговором
      Ты смолкнешь, голову склоня,
      И будет для тебя позором
      Любовь безгрешная твоя,
      Того, кто страстью и пороком
      Затмил твои младые дни,
      Молю: язвительным упреком
      Ты в оный час не помяни.
      Но пред судом толпы лукавой
      Скажи, что судит нас иной
      И что прощать святое право
      Страданьем куплено тобой.
      РОДИНА
      Люблю отчизну я, но странною любовью!
      Не победит ее рассудок мой.
      Ни слава, купленная кровью,
      Ни полный гордого доверия покой,
      Ни темной старины заветные преданья
      Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
      Но я люблю - за что, не знаю сам
      Ее степей холодное молчанье,
      Ее лесов безбрежных колыханье,
      Разливы рек ее, подобные морям;
      Проселочным путем люблю скакать в телеге
      И, взором медленным пронзая ночи тень,
      Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
      Дрожащие огни печальных деревень;
      Люблю дымок спаленной жнивы,
      В степи ночующий обоз
      И на холме средь желтой нивы
      Чету белеющих берез.
      С отрадой, многим незнакомой,
      Я вижу полное гумно,
      Избу, покрытую соломой,
      С резными ставнями окно;
      И в праздник, вечером росистым,
      Смотреть до полночи готов
      На пляску с топаньем и свистом
      Под говор пьяных мужичков.
      ПОСЛЕДНЕЕ НОВОСЕЛЬЕ
      Меж тем как Франция, среди рукоплесканий
      И кликов радостных, встречает хладный прах
      Погибшего давно среди немых страданий
      В изгнанье мрачном и цепях;
      Меж тем как мир услужливой хвалою
      Венчает позднего раскаянья порыв
      И вздорная толпа, довольная собою,
      Гордится, прошлое забыв,
      Негодованию и чувству дав свободу,
      Поняв тщеславие сих праздничных забот,
      Мне хочется сказать великому народу:
      Ты жалкий и пустой народ!
      Ты жалок потому, что вера, слава, гений,
      Все, все великое, священное земли,
      С насмешкой глупою ребяческих сомнений
      Тобой растоптано в пыли.
      Из славы сделал ты игрушку лицемерья,
      Из вольности - орудье палача,
      И все заветные отцовские поверья
      Ты им рубил, рубил сплеча,
      - Ты погибал... и он явился, с строгим взором,
      Отмеченный божественным перстом,
      И признан за вождя всеобщим приговором,
      И ваша жизнь слилася в нем,
      И вы окрепли вновь в тени его державы,
      И мир трепещущий в безмолвии взирал
      На ризу чудную могущества и славы,
      Которой вас он одевал.
      Один, - он был везде, холодный, неизменный,
      Отец седых дружин, любимый сын молвы,
      В степях египетских, у стен покорной Вены,
      В снегах пылающей Москвы!
      А вы что делали, скажите, в это время?
      Когда в полях чужих он гордо погибал,
      Вы потрясали власть избранную, как бремя,
      Точили в темноте кинжал?
      Среди последних битв, отчаянных усилий,
      В испуге не поняв позора своего,
      Как женщина, ему вы изменили
      И, как рабы, вы предали его!
      Лишенный прав и места гражданина,
      Разбитый свой венец он снял и бросил сам,
      И вам оставил он в залог родного сына
      Вы сына выдали врагам!
      Тогда, отяготив позорными цепями,
      Героя увезли от плачущих дружин,
      И на чужой скале, за синими морями,
      Забытый, он угас один
      Один, - замучен мщением бесплодным,
      Безмолвною и гордою тоской
      И как простой солдат в плаще своем походном
      Зарыт наемною рукой.
      Но годы протекли, и ветреное племя
      Кричит: "Подайте нам священный этот прах! О
      н наш; его теперь, великой жатвы семя,
      Зароем мы в спасенных им стенах!"
      И возвратился он на родину; безумно,
      Как прежде, вкруг него теснятся и бегут
      И в пышный гроб, среди столицы шумной,
      Остатки тленные кладут.
      Желанье позднее увенчано успехом!
      И краткий свой восторг сменив уже другим,
      Гуляя, топчет их с самодовольным смехом
      Толпа, дрожавшая пред ним.
      И грустно мне, когда подумаю, что ныне
      Нарушена святая тишина
      Вокруг того, кто ждал в своей пустыне
      Так жадно, столько лет спокойствия и сна!
      И если дух вождя примчится на свиданье
      С гробницей новою, где прах его лежит,
      Какое в нем негодованье
      При этом виде закипит!
      Как будет он жалеть, печалию томимый,
      О знойном острове, под небом дальних стран,
      Где сторожил его, как он непобедимый,
      Как он великий, океан!
      ЛЮБОВЬ МЕРТВЕЦА
      Пускай холодною землею
      Засыпан я, О друг! всегда, везде с тобою
      Душа моя.
      Любви безумного томленья,
      Жилец могил, В стране покоя и забвенья
      Я не забыл.
      Без страха в час последней муки
      Покинув свет, Отрады ждал я от разлуки
      Разлуки нет. Я видел прелесть бестелесных
      И тосковал, Что образ твой в чертах небесных
      Не узнавал.
      Что мне сиянье божьей власти
      И рай святой? Я перенес земные страсти
      Туда с собой. Ласкаю я мечту родную
      Везде одну; Желаю, плачу и ревную
      Как в старину.
      Коснется ль чуждое дыханье
      Твоих ланит, Моя душа в немом страданье
      Вся задрожит. Случится ль, шепчешь засыпая
      Ты о другом, Твои слова текут пылая
      По мне огнем.
      Ты не должна любить другого,
      Нет, не должна, Ты мертвецу, святыней слова,
      Обручена, Увы, твой страх, твои моленья,
      К чему оне? Ты знаешь, мира и забвенья
      Не надо мне!
      (ИЗ АЛЬБОМА С. Н. КАРАМЗИНОЙ)
      Любил и я в былые годы,
      В невинности души моей,
      И бури шумные природы
      И бури тайные страстей.
      Но красоты их безобразной
      Я скоро таинство постиг,
      И мне наскучил их несвязный
      И оглушающий язык.
      Люблю я больше год от году,
      Желаньям мирным дав простор,
      Поутру ясную погоду,
      Под вечер тихий разговор,
      Люблю я парадоксы ваши,
      И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,
      С[мирновой] штучку, фарсу Саши
      И Ишки М[ятлева] стихи...
      (ГРАФИНЕ РОСТОПЧИНОЙ)
      Я верю: под одной звездою
      Мы с вами были рождены;
      Мы шли дорогою одною,
      Нас обманули те же сны.
      Но что ж! - от цели благородной
      Оторван бурею страстей,
      Я позабыл в борьбе бесплодной
      Преданья юности моей.
      Предвидя вечную разлуку,
      Боюсь я сердцу волю дать;
      Боюсь предательскому звуку
      Мечту напрасную вверять...
      Так две волны несутся дружно
      Случайной, вольною четой
      В пустыне моря голубой:
      Их гонит вместе ветер южный;
      Но их разрознит где-нибудь
      Утеса каменная грудь.:.
      И, полны холодом привычным,
      Они несут брегам различным,
      Без сожаленья и любви,
      Свой ропот сладостный и томный,
      Свой бурный шум, свой блеск заемный
      И ласки вечные свои.
      ДОГОВОР
      Пускай толпа клеймит презреньем
      Наш неразгаданный союз,
      Пускай людским предубежденьем
      Ты лишена семейных уз.
      Но перед идолами света
      Не гну колени я мои;
      Как ты, не знаю в нем предмета
      Ни сильной злобы, ни любви.
      Как ты, кружусь в веселье шумном,
      Не отличая никого:
      Делюся с умным и безумным,
      Живу для сердца своего.
      Земного счастья мы не ценим,
      Людей привыкли мы ценить;
      Себе мы оба не изменим,
      А нам не могут изменить.
      В толпе друг друга мы узнали,
      Сошлись и разойдемся вновь.
      Была без радостей любовь,
      Разлука будет без печали.
      На севере диком стоит одиноко
      На голой вершине сосна
      И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
      Одета, как ризой, она.
      И снится ей все, что в пустыне далекой,
      В том крае, где солнца восход,
      Одна и грустна на утесе горючем
      Прекрасная пальма растет.
      УТЕС
      Ночевала тучка золотая
      На груди утеса-великана,
      Утром в путь она умчалась рано,
      По лазури весело играя;
      Но остался влажный след в морщине
      Старого утеса. Одиноко
      Он стоит, задумался глубоко,
      И тихонько плачет он в пустыне.
      СПОР
      Как-то раз перед толпою
      Соплеменных гор
      У Казбека с Шат-горою 1
      Был великий спор.
      "Берегись! - сказал Казбеку
      Седовласый Шат,
      - Покорился человеку
      Ты недаром, брат!
      Он настроит дымных келий
      * Шат - Элбрус. (Прим. Лермонтова.)
      По уступам гор;
      В глубине твоих ущелий
      Загремит топор;
      И железная лопата
      В каменную грудь,
      Добывая медь и злато,
      Врежет страшный путь.
      Уж проходят караваны
      Через те скалы,
      Где носились лишь туманы
      Да цари-орлы.
      Люди хитры!
      Хоть и труден
      Первый был скачок,
      Берегися! многолюден
      И могуч Восток!"
      "Не боюся я Востока!
      Отвечал Казбек,
      Род людской там спит глубоко
      Уж девятый век.
      Посмотри: в тени чинары
      Пену сладких вин
      На узорные шальвары
      Сонный льет грузин;
      И склонясь в дыму кальяна
      На цветной диван,
      У жемчужного фонтана
      Дремлет Тегеран.
      Вот у ног Ерусалима,
      Богом сожжена,
      Безглагольна, недвижима
      Мертвая страна;
      Дальше, вечно чуждый тени,
      Моет желтый Нил
      Раскаленные ступени
      Царственных могил.
      Бедуин забыл наезды
      Для цветных шатров
      И поет, считая звезды,
      Про дела отцов.
      Все, что здесь доступно оку,
      Спит, покой ценя...
      Нет! не дряхлому Востоку
      Покорить меня!"
      "Не хвались еще заране!
      - Молвил старый Шат,
      Вот на севере в тумане
      Что-то видно, брат!"
      Тайно был
      Казбек огромный
      Вестью той смущен;
      И, смутясь, на север темный
      Взоры кинул он;
      И туда в недоуменье
      Смотрит, полный дум:
      Видит странное движенье,
      Слышит звон и шум.
      От Урала до Дуная,
      До большой реки,
      Колыхаясь и сверкая,
      Движутся полки;
      Веют белые султаны,
      Как степной ковыль,
      Мчатся пестрые уланы,
      Подымая пыль;
      Боевые батальоны
      Тесно в ряд идут,
      Впереди несут знамены,
      В барабаны бьют;
      Батареи медным строем
      Скачут и гремят,
      И, дымясь, как перед боем,
      Фитили горят.
      И, испытанный трудами
      Бури боевой,
      Их ведет, грозя очами,
      Генерал седой.
      Идут все полки могучи,
      Шумны, как поток,
      Страшно медленны, как тучи,
      Прямо на восток.
      И томим зловещей думой,
      Полный черных снов,
      Стал считать Казбек угрюмый
      И не счел врагов.
      Грустным взором он окинул
      Племя гор своих,
      Шапку' на брови надвинул
      И навек затих.
      СОН
      В полдневный жар в долине Дагестана
      С свинцом в груди лежал недвижим я;
      Глубокая еще дымилась рана,
      По капле кровь точилася моя.
      Лежал один я на песке долины;
      Уступы скал теснилися кругом,
      И солнце жгло их желтые вершины
      И жгло меня - но спал я мертвым сном.
      И снился мне сияющий огнями
      Вечерний пир в родимой стороне.
      Меж юных жен, увенчанных цветами,
      Шел разговор веселый обо мне.
      Но в разговор веселый не вступая,
      Сидела там задумчиво одна,
      И в грустный сон душа ее младая
      Бог знает чем была погружена;
      И снилась ей долина Дагестана;
      Знакомый труп лежал в долине той;
      В его груди, дымясь, чернела рана,
      И кровь лилась хладеющей струей.
      * Горцы называют шапкою облака, постоянно лежащие на вершине Казбека. (Прим. Лермонтова.)
      Sie liebten sich beide, doch keiner Wollt'es dem andern gestehn.
      Heine1.**
      Они любили друг друга так долго и нежно,
      С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
      Но, как враги, избегали признанья и встречи,
      И были пусты и хладны их краткие речи.
      Они расстались в безмолвном и гордом страданье,
      И милый образ во сне лишь порою видали.
      И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...
      Но в мире новом друг друга они не узнали
      ТАМАРА
      В глубокой теснине Дарьяла,
      Где роется Терек во мгле,
      Старинная башня стояла,
      Чернея на черной скале.
      В той башне высокой и тесной
      Царица Тамара жила:
      Прекрасна, как ангел небесный,
      Как демон, коварна и зла.
      И там сквозь туман полуночи
      Блистал огонек золотой,
      Кидался он путнику в очи,
      Манил он на отдых ночной.
      ** Они любили друг друга, но ни один не желал признаться этом другому.
      Гейне (нем.).
      И слышался голос Тамары:
      Он весь был желанье и страсть,
      В нем были всесильные чары,
      Была непонятная власть.
      На голос невидимой пери
      Шел воин, купец и пастух:
      Пред ним отворялися двери,
      Встречал его мрачный евнух.
      На мягкой пуховой постели,
      В парчу и жемчуг убрана,
      Ждала она гостя... Шипели
      Пред нею два кубка вина.
      Сплетались горячие руки,
      Уста прилипали к устам,
      И странные, дикие звуки
      Всю ночь раздавалися там.
      Как будто в ту башню пустую
      Сто юношей пылких и жен
      Сошлися на свадьбу ночную,
      На тризну больших похорон.
      Но только что утра сиянье
      Кидало свой луч по горам,
      Мгновенно и мрак и молчанье
      Опять воцарялися там.
      Лишь Терек в теснине Дарьяла,
      Гремя, нарушал тишину;
      Волна на волну набегала,
      Волна погоняла волну;
      И с плачем безгласное тело
      Спешили они унести;
      В окне тогда что-то белело,
      Звучало оттуда: прости.
      И было так нежно прощанье,
      Так сладко тот голос звучал,
      Как будто восторги свиданья
      И ласки любви обещал.
      СВИДАНЬЕ
      Уж за горой дремучею
      Погас вечерний луч,
      Едва струей гремучею
      Сверкает жаркий ключ;
      Сады благоуханием
      Наполнились живым,
      Тифлис объят молчанием,
      В ущелье мгла и дым.
      Летают сны-мучители
      Над грешными людьми,
      И ангелы-хранители
      Беседуют с детьми.
      Там за твердыней старою
      На сумрачной горе
      Под свежею чинарою
      Лежу я на ковре.
      Лежу один и думаю:
      "Ужели не во сне
      Свиданье в ночь угрюмую
      Назначила ты мне?
      И в этот час таинственный,
      Но сладкий для любви,
      Тебя, мой друг единственный,
      Зовут мечты мои".
      Внизу огни дозорные
      Лишь на мосту горят,
      И колокольни черные,
      Как сторожи, стоят;
      И поступью несмелою
      Из бань со всех сторон
      Выходят цепью белою
      Четы грузинских жен;
      Вот улицей пустынною
      Бредут, едва скользя...
      Но под чадрою длинною
      Тебя узнать нельзя!..
      Прочь, прочь, слеза позорная,
      Кипи, душа моя!
      Твоя измена черная
      Понятна мне, змея!
      Я знаю, чем утешенный
      По звонкой мостовой
      Вчера скакал как бешеный
      Татарин молодой.
      Недаром он красуется
      Перед твоим окном
      И твой отец любуется
      Персидским жеребцом.
      Твой домик с крышей гладкою
      Мне виден вдалеке;
      Крыльцо с ступенью шаткою
      Купается в реке;
      Среди прохлады, веющей
      Над синею Курой,
      Он сетью зеленеющей
      Опутан плющевой;
      За тополью высокою
      Я вижу там окно...
      Но свечкой одинокою
      Не светится оно!
      Я жду. В недоумении
      Напрасно бродит взор: Кинжалом в нетерпении
      Изрезал я ковер; Я жду с тоской бесплодною,
      Мне грустно, тяжело... Вот сыростью холодною
      С востока понесло, Краснеют за туманами
      Седых вершин зубцы, Выходят с караванами
      Из города купцы...
      Возьму винтовку длинную,
      Пойду я из ворот:
      Там под скалой пустынною
      Есть узкий поворот.
      До полдня за могильною
      Часовней подожду
      И на дорогу пыльную
      Винтовку наведу.
      Напрасно грудь колышется!
      Я лег между камней;
      Чу! близкий топот слышится.
      А! это ты, злодей!
      ЛИСТОК
      Дубовый листок оторвался от ветки родимой
      И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
      Засох и увял он от холода, зноя и горя
      И вот, наконец, докатился до Черного моря.
      У Черного моря чинара стоит молодая;
      С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская;
      На ветвях зеленых качаются райские птицы;
      Поют они песни про славу морской царь-девицы.
      И странник прижался у корня чинары высокой;
      Приюта на время он молит с тоскою глубокой,
      И так говорит он: "Я бедный листочек дубовый,
      До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.
      Один и без цели по свету ношуся давно я,
      Засох я без тени, увял я без сна и покоя.
      Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,
      Немало я знаю рассказов мудреных и чудных".
      '"На что мне тебя? - отвечает младая чинара,
      Ты пылен и желт, - и сынам моим свежим не пара.
      Ты много вида'л - да к чему мне твои небылицы?
      Мой слух утомили давно уж и райские птицы.
      Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю!
      Я солнцем любима, цвету для него и блистаю;
      По небу я ветви раскинула здесь на просторе,
      И корни мои умывает холодное море".
      * * *
      Нет, не тебя так пылко я люблю,
      Не для меня красы твоей блистанье:
      Люблю в тебе я прошлое страданье
      И молодость погибшую мою.
      Когда порой я на тебя смотрю,
      В твои глаза вникая долгим взором:
      Таинственным я занят разговором,
      Но не с тобой я сердцем говорю.
      Я говорю с подругой юных дней,
      В твоих чертах ищу черты другие,
      В устах живых уста давно немые,
      В глазах огонь угаснувших очей.
      * * *
      Выхожу один я на дорогу;
      Сквозь туман кремнистый путь блестит;
      Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
      И звезда с звездою говорит.
      В небесах торжественно и чудно!
      Спит земля в сиянье голубом...
      Что же мне так больно и так трудно?
      Жду ль чего? жалею ли о чем?
      Уж не жду от жизни ничего я,
      И не жаль мне прошлого ничуть;
      Я ищу свободы и покоя!
      Я б хотел забыться и заснуть!
      Но не тем холодным сном могилы...
      Я б желал навеки так заснуть,
      Чтоб в груди дремали жизни силы,
      Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
      Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
      Про любовь мне сладкий голос пел,
      Надо мной чтоб, вечно зеленея,
      Темный дуб склонялся и шумел.
      МОРСКАЯ ЦАРЕВНА
      В море царевич купает коня;
      Слышит: "Царевич! взгляни на меня!"
      Фыркает конь и ушами прядет,
      Брызжет и плещет и дале плывет.
      Слышит царевич: "Я царская дочь!
      Хочешь провесть ты с царевною ночь?*
      Вот показалась рука из воды,
      Ловит за кисти шелковой узды.
      Вышла младая потом голова,
      В косу вплелася морская трава.