– Э, полно, они не остановятся здесь… Как почтальон прищелкнул бичом, когда проезжал мимо «Экю»! Точно хотел подразнить нас
      – Да, в эти дни не так-то много проезжающих.
      – Да их совсем не видать теперь? – Они, наверное, остановятся в «Лион-д'Ор». – Или в «Шеваль-Блан».
      Двойной вздох последовал за этим обменом мыслей между пузатым хозяином гостиницы «Экю» и его тощей супругой на пороге главной гостиницы Даммартена.
      Путешественники в почтовой карете стали показываться очень редко после приключений, последовавших за 20 июня 1792 года.
      Карета, промелькнувшая мимо полных отчаяния содержателей «Экю», отбыла из Парижа накануне вечером. Очевидно, это был последний экипаж, которому удалось пробраться через заставу, так как вечером того дня, когда былт начата атака Тюильри, был отдан приказ, запрещавший кому бы то ни было выезжать из Парижа.
      Осведомленный через друзей о том, что произошло в секциях, и о готовящемся движении, барон Левендаль отложил свою свадьбу с дочерью маркиза де Лавелин и на скорую руку собрался в дорогу. Будучи генеральным откупщиком, он боялся в будущем контроля со стороны истинных уполномоченных нации; у барона Левендаля было тонкое чутье.
      Таким образом, в канун десятого августа он в сопровождении своего слуги Леонарда сел в почтовую карету, увозя с собой столько денег, сколько мог собрать, и приказал почтальону гнать во весь дух.
      Путешествие барона было похоже на бегство. Но в Крепи, несмотря ни на что, пришлось сделать остановку, так как лошади не могли больше двигаться.
      Утро сменило ночь, и ясный день разогнал облака, заставив поредеть туманы. Последние звезды померкли на бледном своде неба, тогда как со стороны Суассона занималась заря.
      Барон Левендаль направлялся к своему замку, выстроенному около села Жемап, на бельгийской границе. Родом из Бельгии, хотя и натурализовавшийся во Франции, барон думал, что будет чувствовать себя в своем замке в большей безопасности. Революция не пойдет отыскивать его на бельгийскую территорию; к тому же армия принца Брауншвейгского была сосредоточена около границы; она не замедлит проучить санкюлотов и восстановить короля во всех его прерогативах. Он пока отдохнет и подготовится к свадьбе с очаровательной дочерью маркиза Лавелин. Просто предсвадебное путешествие, и только!
      Барон назначил празднование свадьбы на шестое ноября, так как сначала хотел урегулировать большое дело в Вердене, где он держал на откупе табачный акциз. Он решил если не выехать, так ускользнуть из Парижа, если его будут преследовать. У него были дивные лошади, так что стоило ему только выбраться из города, а там уж его не настигнуть ни в коем случае.
      Левендаль проснулся только тогда, когда его и санкюлотов разделяло достаточное количество добрых миль. Высунув нос в окошко, он вдохнул утренний воздух, и так как карета уже проехала первые дома Крепи, то, чувствуя себя в безопасности, он приказал почтальону остановиться.
      Последний с радостью повиновался. Он был крайне недоволен, что приходится так гнать, не останавливаясь нигде, чтобы сделать добрый глоток вина, и не порассказав любопытным провинциалам о парижских делах. А порассказать было что: не каждый день можно было видеть, как Париж вооружается и готовится выгнать короля из дворца его предков. Это были новости, да! С каким жадным любопытством стали бы слушать его и расспрашивать о том, что происходит в секциях!
      Они остановились в «Почтовой гостинице».
      В то время как хозяин и слуги торопились услужить барону, предлагая ему кровать, завтрак, перечисляя напитки, имеющиеся у них, и с нетерпением выискивая предлог заговорить о парижских новостях, его слуга Леонард скрылся на момент под предлогом удостовериться, не бродит ли вокруг какой-нибудь чересчур любопытный гражданин.
      Со времени неудавшегося бегства Людовика XVI в Варенне не только муниципалисты стали более недоверчивыми, но и масса частных лиц, завидуя славе гражданина Друэ, имевшего честь остановить Людовика XVI, стала добровольно шнырять повсюду, осматривая каждую подозрительную карету. Почтовые кареты были поручены особенной бдительности граждан.
      К счастью для барона, местный патриотизм еще не пробудился в то время, когда его почтовая карета с грохотом въехала в славный городок Крепиан-Валуа.
      В то время как путешественник сидел за аппетитной чашкой шоколада, принесенной дородной горничной, которую он похлопал по румяным щекам, так как был нестерпимым бабником, Леонард заперся на ключ в конюшне. Там, при свете фонаря, он принялся за чтение письма, которое получил от мадемуазель де Лавелин в момент отъезда.
      Бланш очень просила его, присовокупляя к мольбам пару двойных луидоров, передать это послание, страшно важное, не ранее того, как барон выедет из Парижа.
      Леонард, нюхом угадывая здесь какую-то тайну, знакомство с которой могло оказаться для него очень выгодным, решил первым ознакомиться с содержанием этого важного письма. Ведь секреты господ часто являются богатством слуг. Он уже заметил, насколько для мадемуазель Бланш неприятно это супружество, которого так страстно желал барон. Как знать, может быть, в этом письме она делала ему какие-либо признания, из которых можно будет извлечь свою выгоду?
      Леонард смело, но приняв известные предосторожности, чтобы можно было потом придать письму прежний вид, взломал печать, пользуясь лезвием ножа, предварительно нагретым на огне фонаря, и принялся за чтение. Вдруг его лицо выразило глубочайшее изумление, когда он увидал, какая важная тайна заключалась в письме. Вот что было написано в письме Бланш:
      «Барон! Мне приходится сделать Вам очень неприятное признание, Которое необходимо для того, чтобы Вы не заблуждались более на мой счет, так как грядущие события все равно несут вам жестокое разочарование.
      Вы признались мне в своей любви и получили от отца согласие на брак со мной, надеясь найти у меня свое счастье, быть может, любовь. Но в подобном союзе для Вас немыслимо никакое счастье: я не могу обещать Вам любовь, так как мое сердце принадлежит другому. Простите, если я не называю вам того, который захватил всю мою душу и на которого я смотрю как на мужа пред Богом!
      Мне остается еще сделать Вам последнее признание: я мать, и только одна смерть может разлучить меня с мужем, отцом моего маленького Анрио.
      Я последую за моим отцом в Жемап, так как такова его воля, но осмеливаюсь надеяться, что, осведомившись о том препятствии, которое возникает перед осуществлением Ваших проектов, вы сжалитесь надо мной и избавите меня от стыда открыть отцу настоящую причину, делающую этот союз невозможным.
      Я вверяюсь Вашей чести и порядочности. Сожгите это письмо и верьте моей признательности и дружбе. Бланш».
      Прочтя это, Леонард даже вскрикнул от удивления и радости.
      – Черт возьми! Вот из чего можно составить целое состояние! – сказал он себе. Он вертел письмо Бланш в руках, словно желая немедленно выжать из него все то золото, которое в будущем оно принесет ему. – Я давно догадывался кое о чем, – продолжал он про себя с гримасой, которая должна была изображать улыбку. – Барон очень хотел жениться на барышне, а барышня решительно не желала моего барона. Но я не мог даже представить себе, что у мадемуазель Бланш де Лавелин имеется ребеночек, и еще менее – что она поведает барону об этом. Господи, до чего женщины глупы! Крошка Бланш даже не догадывается, какую глупость она сделала… О! Я говорю не о том, что, быть может, кажется глупостью ей самой: это-то еще ничего; одним ребенком больше или меньше – не все ли равно! Но глупость заключается в том, что она доверила бумаге такую тайну… Какое счастье, что письмо попало мне в руки!
      Он остановился, поднес письмо к фонарю, свет которого наполнял конюшню неясным полумраком, и пробормотал после внимательного разглядывания бумаги:
      – Это писала она сама… почерк не допускает никаких сомнений. О! Как эта девочка наивна! Впоследствии она, может быть, пожалеет о том, что рассказала в момент отчаяния и нервного возбуждения. Хорошо еще, что именно мне она доверила заботы о своем счастье и состоянии.
      Он на мгновение задумался, а потом, засовывая письмо в карман, сказал про себя:
      – Быть может, когда-нибудь потом барышня согласна будет дорого заплатить… о, потом, когда она станет баронессой Левендаль, что непременно должно случиться. Тогда она рада будет заплатить сколько угодно, чтобы получить обратно это письмо… Вот я тогда и посмотрю, сколько мне запросить с нее!
      Леонард снова улыбнулся задорной, похотливой улыбкой.
      – А может быть, – пробормотал он, – я не удовольствуюсь небольшим количеством золота и пожелаю еще чего-нибудь получше… или по крайней мере еще и другой награды… потому что я тоже нахожу мадемуазель Бланш очень хорошенькой… Но в данный момент я еще ничего не могу поделать, кроме как тщательно беречь этот драгоценный документ, это оружие, поддерживая надежды хозяина, так как теперь более, чем когда-либо, важно, чтобы мадемуазель Бланш вышла замуж за барона!
      И Леонард, тщательно застегнув на все пуговицы жилет, еще раз нащупал обличительное письмо, словно желая удостовериться в обладании им, с тайной и жестокой радостью думая о клочке бумажки, которому суждено будет впоследствии предать в его власть неосторожную жертву.
      Он вернулся к барону, который уже кончил завтракать и несколько беспокоился, так как маленькая толпа зевак окружила почтовую карету, с любопытством разглядывая ее. Он уже два раза спрашивал, почему не запрягают?
      Объясняя свое отсутствие, Леонард сообщил, что задержался, так как хотел убедиться, все ли готово и нет ли препятствий к продолжению их путешествия. Барон, успокоенный, в отличнейшем расположении духа, снова сел в карету, и та с грохотом покатила по дороге, уже не принадлежавшей королю.

      Стоя на пороге своей зеленной лавки, на улице Монтрей, в Версале, бабушка Гош обслуживала клиентов, не забывая материнским оком поглядывать на маленького карапуза, толстенького и краснощекого, который возился среди груд капусты и моркови.
      – Анрио! Анрио! Опять ты тащишь что ни попало в рот! Ты заболеешь наконец! – покрикивала она время от времени, когда карапуз собирался засунуть в рот морковку или откусить кусок репы, а затем добрая женщина продолжала отвечать на требования покупателей, не переставая ворчать: – Вот тоже мальчишка, прости Господи! Что за аппетит! Что за баловник! А все-таки какой славненький! – И она прибавляла добродушным голосом, обращаясь к покупателям: – Ну-с, милая, что же вам еще нужно?
      Вдруг, остановившись среди деликатного занятия, состоявшего в отмеривании салатной приправы для мещаночки, покупавшей салат, она громко вскрикнула от удивления.
      На пороге появился рослый молодой человек с воинственным лицом, сопровождаемый поручиком, ведшим под руку разодетую в праздничный наряд молодую женщину, всю закутанную в кисейное платье, с головой, увенчанной высоким плотным чепчиком. Молодой человек был одет в гренадерский мундир. Он улыбался, протягивал руки.
      – Ну что же вы, бабушка Гош, разве так-таки и не знают меня здесь? – сказал он, крепко прижимая к своей груди добрую женщину, взволнованную, дрожащую от радости и преисполненную гордости.
      Покупатели с изумлением разглядывали кабриолет, который привез из Парижа молодого человека и его спутников. Все любовались новеньким мундиром, шапкой, шарфом, поясом и золотым эфесом сабли юного вояки, а кумушки уже зашептались:
      – Это капитан!
      – Господи! Да я отлично знаю его, – сказала одна из них.
      – Ведь это маленький Лазарь… племянник зеленщицы, тот самый, которого она воспитывала как сына. Еще недавно мы видели, как он играл со сверстниками-сорванцами здесь на площади, а теперь он вдруг стал капитаном!
      – Да, милая мама, – сказал Лазарь Гош своей доброй тетке, приемной матери. – Ты видишь меня капитаном. Да, вот так сюрприз, а? Правда, я произведен только вчера, но нагоню потерянное время, клянусь тебе! Первым же делом я бросился сюда, чтобы расцеловать тебя. Я хочу, чтобы ты первая выпила за мой чин, и навязываюсь к тебе на угощение с этими друзьями. – И Гош представил своих спутников: – Франсуа Лефевр… лейтенант… товарищ по гвардии… человек солидный! И ведь это он первый учил меня владеть оружием! – сказал Гош, фамильярно похлопывая товарища по плечу.
      – А теперь ты стал моим начальником! – весело ответил Лефевр.
      – О, ты еще догонишь и даже, быть может, перегонишь меня. Ведь война – это лотерея, в которой любому может выпасть билет с выигрышем… при условии остаться в живых. Но позволь мне докончить представление. Мамаша, вот Екатерина, жена товарища Лефевра, – продолжал Гош, указывая на бывшую прачку с улицы Рояль-Сен-Рок.
      Екатерина поспешно сделала два шага вперед и без церемоний подставила обе щеки зеленщице, которая и расцеловала их.
      – А теперь, – сказал Гош, – когда все знакомы, мы покинем тебя на минутку, мамаша!
      – Как, вы уже уходите? – недовольно сказала зеленщица. – Так не стоило и приходить в таком случае!
      – Успокойтесь, мы только зайдем здесь поблизости с Лефевром. Тут есть кое-кто… гм… офицеры, которые нас ждут, – прибавил Гош, подмигивая одним глазом товарищу, словно предупреждая его не выдавать секрета. – О, мы придем, мы не долго задержимся, я думаю. А тем временем ты состряпай-ка нам свое великолепное рагу, секрет которого известен тебе одной.
      – Из гусиных потрохов с брюквой, не правда ли, постреленок?
      – О, это очаровательно – рагу из потрохов! Кроме того, Катрин нужно поговорить с тобой относительно вот этого карапуза, который, присев на корточки, смотрит на нас такими удивленными глазами.
      – Относительно маленького Анрио? – удивленно спросила зеленщица.
      – Да, – ответила Екатерина, – речь идет о маленьком Анрио, гражданка, из-за него я и явилась к вам, без этого я оставила бы Лефевра одного с капитаном Гош. Им вовсе не нужна я для того, что они собираются делать в лесу Сатори. Мне нужно поговорить с вами относительно этого крошки.
      – Ладно, поговорим о карапузике, а тем временем вы мне поможете чистить брюкву, – предложила зеленщица. – Потом мы свернем шею курочке. С яичницей на шпике это будет вкусно. Что вы скажете, ребята?
      – Дивная вещь – эта яичница на шпике! – сказал Гош Лефевру. – Мамаша делает ее замечательно вкусно. Ну пойдем, их надо оставить наедине, чтобы они могли на досуге и поболтать, и постряпать. До скорого свидания! Нас ждут!
      Друзья отправились на таинственное свидание, тайна которого, казалось, была известна Екатерине.
      Оставшись наедине, обе женщины занялись приготовлениями к ожидаемому пиршеству. Очищая зелень и помогая щипать кур, Екатерина рассказала зеленщице, что она явилась за ребенком, чтобы отвезти его к матери, как последняя того пожелала. Добрая зеленщица совершенно разволновалась. Она очень привязалась к Анрио, так как он напоминал ей Лазаря, когда тот еще совсем маленьким играл у ее дверей. Одновременно с этим Екатерина рассказала ей, что ее муж уезжает и потому-то и приходится так торопиться с сыном Бланш де Лавелин.
      – А куда вы отправляетесь? – осведомилась бабушка Гош.
      – Черт возьми! На границу, где идет сражение. Лефевр будет скоро произведен в капитаны.
      – Как Лазарь?
      – Да… в тринадцатом легкопехотном полку. Он получил приказ направиться в Верден.
      – Ну так как же это? Ваш муж отправляется в действующую армию, так почему же маленькому Анрио не остаться пока здесь? Вы можете видеть его настолько часто, насколько захотите, а в последний момент, когда настанет время везти его к матери, вы возьмете его.
      – В этом есть маленькое затруднение, – улыбаясь, ответила Екатерина. – Дело в том, что я отправляюсь вместе с Лефевром.
      – В полк? Вы, моя красавица?
      – Да, в тринадцатый, бабушка Гош. У меня в кармане патент на звание маркитантки. – Екатерина улыбнулась ребенку, который не спускал с нее взгляда, а затем вытащила из-за корсажа большую бумагу делового формата, испещренную подписями, припечатанную печатью военного министра, и с торжеством протянула эту бумагу зеленщице: – Вот видите, назначение в порядке, и я должна явиться в полк через неделю, это последний срок… Приходится очищать Верден от роялистов, которые вступили там в заговор с принцем Брауншвейгским. Ну да мы их выбьем из их гнездышек! – весело прибавила новоиспеченная маркитантка.
      Бабушка Гош с удивлением смотрела на нее.
      – Как? Вот вы и маркитантка? – сказала она, покачивая головой, а затем, бросив на мадам Сан-Жень взгляд, полный зависти, продолжала: – Ах, это славная служба… Как я любила ее в молодости! Идешь под треск барабана, видишь незнакомые страны. Целый день тебя окружает одна сплошная радость. Солдату так хорошо в палатке маркитантки! Он забывает там все свои невзгоды и мечтает о том, как станет генералом… или капралом! А потом вдруг разражается сражение. И вот тогда на тебя уже не смотрят как на бабу, способную только хныкать и визжать от грохота пушек; тут ты составляешь часть армии и за два су наливаешь вместе с маленьким стаканчиком геройство и храбрость. Ведь водка, которой торгует маркитантка, – это тоже порох, и ее пары уже не раз обеспечивали победу… Я восхищаюсь вами и охотно желала бы быть на вашем месте, гражданка! Право же, если бы я была моложе, то я тоже попросилась бы в полк, чтобы сопровождать моего Лазаря, как вы сопровождаете Лефевра… Но ребенок? Что вы будете делать с ребенком посреди сражений, на переходах, в грохоте снарядов?
      – Как маркитантка я имею право на экипаж и лошадь. Мы уже купили все это на наши сбережения, – с гордостью сказала Екатерина. – Я продала свою прачечную, да и Лефевр получил к свадьбе небольшую сумму денег: досталось наследство от отца, мельника в Руффахе, это в наших краях, в Эльзасе. О, у нас нет недостатка ни в чем! И крошке будет удобнее в нашей тележке, чем сыну главнокомандующего. Ведь не правда ли, тебе будет удобно, и ты не пожалеешь, что отправился с нами? – сказала она, взяв карапуза и поднимая его кверху, чтобы расцеловать.
      В этот момент раздался шум шагов, и ребенок, испуганный этим, повернул голову, прячась за плечо Екатерины, и заплакал.
      Вошел Гош, опираясь на плечо Лефевра. Половину его лица закрывала повязка из носового платка, насквозь промокшего от крови.
      – Не бойся, мамаша! – крикнул он с порога. – Это пустяки, простая царапина, которая не помешает мне сесть за стол! – весело прибавил он.
      – Ах, Боже мой, он ранен! Что же случилось? – завопила бабушка Гош. – Вы повели его туда, где убивают, лейтенант Лефевр?
      Гош стал смеяться и сказал:
      – Не обвиняйте Лефевра, мама! Он был просто моим свидетелем в одном, в достаточной мере глупом, деле! У меня состоялась дуэль с одним из сотоварищей. Повторяю, ничего особенного не произошло.
      – О, я была уверена, что с вами не случится ничего серьезного, – сказала Екатерина, – но он?
      Гош ничего не ответил. Он стал успокаивать свою приемную мать и, попросив воды, промыл глубокий порез, проходивший вдоль всего лба и оканчивавшийся у переносицы.
      – Гош был храбр как всегда, – сказал Лефевр. – Когда-то в гвардии, а впоследствии в ополчении, служил поручик Сэрр, самый неуживчивый человек, какого только можно представить себе как товарища. Он обозлился на Гоша из-за буйства, происходившего в кабачке, когда Лазарь вступился за своих старых сотоварищей, простых гвардейских солдат. Этот негодяй донес на него. Гоша наказали трехмесячным тюремным заключением, так как он отказался назвать своих сотоварищей, которых разыскивали. После освобождения из тюрьмы Сэрр и Лазарь встретились друг с другом. Надо вам сказать, что Сэрр слыл за хорошего бойца, он был грозой всего квартала и уже нескольких человек убил или ранил на дуэли.
      – Опасно было идти драться с этим бретером, – заметила старушка Гош, взволнованная той опасностью, которой подверг себя ее дорогой Лазарь.
      – Но дуэль не могла состояться тогда же, – сказал Лефевр, – так как Лазарь был только лейтенантом, а Сэрр был уже капитаном.
      – Однако ж они подрались?
      – Да, лишь только Лазарь сравнялся в чине со своим противником.
      – Но ведь мой Лазарь такой храбрый, ловкий! Как мог он получить этот ужасный удар?
      – Очень просто, мама, – улыбаясь ответил Гош, – хотя я и небольшой охотник до таких схваток, но в данном случае мне невозможно было оставить безнаказанными угрозы и оскорбления этого негодяя. Он приводил в трепет новичков, он оскорбил жену отсутствующего друга.
      Лефевр со слезами на глазах схватил руку Гоша и крепко пожал ее, после чего, обернувшись к жене, сказал:
      – Это он дрался за меня, за нас!
      – Да ведь Сэрр говорил, что десятого августа у тебя в комнате был спрятан любовник!
      – О, чудовище! – воскликнула рассерженная Екатерина. – Где он? Теперь он будет иметь дело со мной. Скажите, пожалуйста, где этот негодяй?
      – В госпитале, с раной в животе, которая вряд ли заживет раньше чем через полгода, – ответил Лефевр. – Если он поправится, я с ним постараюсь повидаться, чтобы свести одновременно счеты за себя и за Гоша.
      – У нас есть теперь более важные обязанности, наше оружие может пригодиться для более высоких целей, друг Лефевр, – энергично возразил Гош. – Отечество в опасности! Родина призывает нас. Забудем же личные счеты! Мой противник оклеветал и оскорбил меня; сверх того он утверждал, что я просил о переводе в северную армию, чтобы скрыться от него. Он заставил меня против желания обнажить саблю и доказать ему, забияке, что смелого солдата запугать нельзя. Зато он и получил хороший урок, который надолго будет памятен ему. Ну, а теперь поговорим о чем-нибудь другом и, если рагу готово, окажем ему честь.
      – А твоя рана? – сказала все еще испуганная зеленщица, ставя на стол миску, распространявшую вкусный запах.
      – Ну, – весело сказал Гош, усаживаясь и развертывая свою салфетку, – австрийцы и пруссаки, наверно, нанесут мне не одну рану… одним рубцом больше или меньше – ведь это не так важно. При всем том кровь уже остановилась. Смотрите!
      Он беззаботно снял повязку и открыл шрам, по которому позже всегда можно было узнать воинственное лицо будущего знаменитого генерала.

      Когда обед кончился, старуха Гош и Екатерина стали снаряжать маленького Анрио в дорогу и для этого уложили его скромные пожитки в чемодан, куда добрая зеленщица прибавила несколько баночек варенья, пирожков и сластей.
      Ребенок безучастно относился к этим сборам. Ведь дети любят перемены! Восхищенный золотым темляком на сабле Гоша, с которой он все время играл, Анрио даже был рад предстоящему отъезду. Он предвкушал радости путешествия да, кроме того, воображал, что там, куда его перевезут, он увидит много солдат, выполняющих военные упражнения, и что ему, без сомнения, позволят играть со всеми темляками военных, среди которых он будет жить.
      Анрио забыл всю любовь, все заботы бабушки Гош. Мысль о том, что он уедет далеко, очень далеко, занимала его фантазию, не давая места печальным размышлениям.
      Гош и Лефевр, предоставив женщинам хлопотать, уселись верхом на стулья и стали разговаривать о разгоревшейся революции и о войне, которая уже началась на всех четырех концах границы. Они вышли из лавки и поставили свои стулья перед дверью зеленной, выходившей на дорогу Монтрей. Жизнерадостные, молодые, с душой, полной надежд и мужества, будущие герои республиканской армии, отдыхая, переваривали превосходный завтрак старушки Гош и весело разговаривали, покуривая, смеясь и разглядывая прохожих.
      Дорога Монтрей, теперь называющаяся аллеей Сен-Клу, в то время была обыкновенной большой дорогой для пешеходов, идущих из Парижа. Из экономии многие из скромных путешественников пользовались перевозом от «Самаритянского колодца» к Новому мосту, а от Северного моста доходили пешком до Версаля.
      На дороге среди пешеходов Лефевр вдруг заметил худощавого молодого человека с длинными волосами, в поношенной артиллерийской форме. Этого путника сопровождала молоденькая девушка в коротком черном шерстяном платье, с небольшой картонкой в руках. Оба задумчиво двигались по пыльной дороге.
      Лефевр, вглядевшись внимательнее, вдруг сказал:
      – Это капитан Бонапарт, если я не ошибаюсь!
      – Кто этот Бонапарт? – спросил Гош.
      – Честный республиканец… превосходный артиллерист и горячий якобинец, вот он кто! – ответил Лефевр. – Он корсиканец, его на родине, кажется, лишили чина за убеждения. Ведь там на острове все аристократы, находящиеся под влиянием священников. Я позову жену, она знает его больше меня.
      Сказав это, Лефевр кликнул Екатерину. Та прибежала удивленная.
      – Что случилось, муженек? – спросила она подбоченясь (привычка, от которой ни один из учителей танцев, с Деспрео во главе, не мог отучить ее даже впоследствии, когда она стала женой маршала и герцогиней).
      – Это не капитан ли Бонапарт идет там по дороге с молоденькой барышней? – спросил Лефевр.
      – Ей-Богу, да, я узнала бы его за десять миль не потому, что он мне должен, но потому, что он мне по душе. Что ему понадобилось в Версале с этой девушкой? А что, Лефевр, если бы его с барышней запросто пригласить зайти освежиться? Такая жара и пыль.
      Лефевр, с одобрения Гоша, побежал, догнал Бонапарта с его спутницей и передал им приглашение.
      В первый момент Бонапарт хотел отказаться. Он совсем не страдал ни от жары, ни от жажды, да притом у него и его спутницы не было времени, так как они хотели попасть на паром, отходивший через час.
      – В пять часов пойдет еще другой паром, – сказал Лефевр. – Я думаю, и барышня не прочь будет немного отдохнуть, – прибавил он, обращаясь к спутнице Бонапарта.
      Молодая девушка сказала, что она была бы не прочь напиться воды. Бонапарт последовал за Лефевром.
      Принесли стол и стулья и поставили их в тени, потом подали стаканы и две бутылки легкого кисленького вина виноградников Марли. Чокнулись за народ, и Бонапарт, развеселившись, представил свою сестру Марию Анну, известную более под именем Элизы, которая впоследствии вышла замуж за Феликса Баччоки и сделалась сначала принцессой Пьомбино Де Лукка, а потом великой герцогиней Тосканской.
      Элизе было тогда шестнадцать лет. Это была высокая девушка, смуглая и худая, с матовым цветом лица, пышными черными волосами, чувственными губами, несколько выдающимся подбородком, великолепным овалом лица и глубоким, умным взглядом. Она гордым и презрительным взором окинула с головы до ног тех людишек, с которыми ее усадили за стол перед фруктовой лавкой.
      Элиза воспитывалась на казенный счет в Сен-Сире, где все воспитание велось по правилам мадам де Ментенон, супруги Людовика XIV, и где воспитанницы воображали себя явившимися, по меньшей мере, с высоты Олимпа.
      Указом от 16 августа 1792 года институт в Сен-Сире был закрыт как очаг роялизма. Родители вынуждены были взять своих дочерей обратно, и заведение быстро опустело.
      Бонапарт из-за отсутствия денег несколько запоздал взять сестру из упраздненного учреждения. Между тем необходимо было очистить дом к первому сентября. Тогда по совету брата Элиза подала прошение в дворцовое управление Версаля, прося о пособии на возвращение в свою семью. Обрен, начальник управления Версаля, выдал удостоверение в том, что девица Мария Анна Бонапарт, родившаяся 3 января 1777 года, поступила 22 июня 1784 года в число воспитанниц заведения Сен-Луи, находится еще там и просит пособия в 352 ливра для возвращения в город Аяччо, находящийся в 352 лье от Версаля. После удовлетворения этого прошения Бонапарт приехал в Версаль за своей сестрой и повез ее в Париж, а оттуда собирался направиться на Корсику.
      Лефевр и Гош поздравили капитана с успешным окончанием его семейного дела. Бонапарт прибавил, что необходимость сопровождать сестру дала ему возможность одновременно похлопотать с большей энергией и о собственном деле – восстановлении на военной службе.
      – Значит, – спросил Гош, – вы скоро вернетесь в свой полк?
      – Военный министр Серван снова назначил меня в четвертую артиллерийскую бригаду в чине капитана, – ответил Бонапарт, – но сейчас я сопровождаю сестру на Корсику. Там я уполномочен снова принять командование моим батальоном волонтеров.
      – Желаю удачи, товарищ! – сказал Гош. – Может быть, и там придется драться.
      – Скоро будут повсюду драться!
      – Жаль, что нельзя драться сразу в двух местах, – с увлечением сказала Екатерина, которой сильно хотелось вмешаться в разговор.
      – Друзья мои, если обстоятельства будут благоприятствовать мне, – сказал Бонапарт убежденным тоном, – я доставлю вам случай либо погибнуть с честью, либо стяжать славу, чины, титулы, почести, богатство в ореоле победы! Но, простите, нам с сестрой пора, становится поздно, а нам придется добираться пешком до самого Севра.
      – И нам, прежде чем двинуться на освобождение осажденного Вердена, которому угрожают пруссаки, нужно поспешить в Париж, чтобы доставить туда вот этого будущего гусара, – весело сказала Екатерина, указывая на маленького Анрио, совершенно одетого и готового в дорогу.
      Ребенок с нетерпением смотрел на всех этих людей, которые болтали вместо того, чтобы двинуться в путь.
      – Быть может, еще встретимся, капитан Бонапарт, – сказал Гош, пожимая руку своего сотоварища.
      – На пути к славе., – прибавил Лефевр.
      – Чтобы попасть на этот путь, – с улыбкой сказал Бонапарт, – начнем с того, что завладеем перевозом у Севрского моста. Ну пойдем, воспитанница Сен-Луи! – сказал он сестре, показывая рукой вперед.
      По дороге они вступили в разговор.
      – Как тебе понравился этот капитан? – спросил пансионерку Бонапарт.
      – Капитан Лефевр?
      – Нет, не он…,он женат. Его жена – веселая, славная Екатерина. Я спрашиваю про другого. Лазаря Гоша.
      – Он недурен.
      – Хотела бы ты его себе в мужья?
      Будущая великая герцогиня покраснела, сделав отрицательный жест.
      – Он тебе не понравился? – сказал брат, принявший ее движение за отказ. – Жаль, Гош – хороший солдат и малый с будущим.
      – Я не сказала, что Гош не нравится мне, – возразила Элиза, – но я еще слишком молода для того, чтобы думать о замужестве; к тому же я не желала бы быть женой человека, не преданного королю. Я никогда не выйду замуж за республиканца.