Герцог Рейхштадтский был удивлен и обеспокоен, не найдя Лизбет в обычный час в комнате, где в течение некоторого времени они обычно встречались. Эта комната находилась в непосредственной близости от дворца Шенбрунн, в гостинице «Роза», куда по тайному соглашению с одним из «женихов» дочери хозяина, студентом Фридрихом, герцог проникал инкогнито.
      Молодой богослов, узнав герцога, снабдил его ключом, при помощи которого тот мог проникать в дом, не будучи никем замечен. Он рассчитывал, что благодаря этой услуге ему можно будет навсегда захлопнуть теперь богословские сочинения и Библию и сменить сутану на лосиные рейтузы и нож егеря. Благодаря своему таинственному покровителю он мог получить место, о котором мечтал честолюбивый хозяин гостиницы «Роза».
      Герцог ждал долго, но напрасно. Лизбет не приходила. Тогда герцог стал беспокоиться. Может быть, она захворала? Может быть, какое-нибудь распоряжение из дворца заставило ее находиться безотлучно при своей госпоже или она просто-напросто рассердилась, капризничает?
      Герцог возвратился сильно не в духе во дворец и довольно сухо ответил Фридриху на его просьбу о месте привратника, что теперь не время заниматься такими пустяками. Бедный Фридрих в смущении вернулся обратно и еще больше огорчился, когда увидел, что столяр, склонившись к Эльзе, ощипывавшей какую-то птицу, что-то тихо шептал ей на ухо. Молодая девушка, не прерывая своего дела, по-видимому, оказывала очень лестное внимание молодому столяру.
      Весь вечер герцог, характер которого всегда сильно менялся от внешних причин, казался сильно раздраженным. Слуги были очень удивлены этой переменой; один из них довел об этом до сведения врача, и последний как бы невзначай навестил герцога, чтобы справиться о его здоровье.
      – Но у меня ничего не болит, доктор! – ответил Наполеон-Франц.
      – Однако же у вас лихорадочное состояние, – возразил доктор, щупая пульс на руке у герцога. – Вам следует лечь в постель и принять успокоительное, которое я сейчас пропишу вас. Вы, вероятно, схватили простуду, прогуливаясь по сырой траве сегодня вечером. Придется полечить вас, ваше высочество! Вам известно, что на меня возложена забота о вашем здоровье. Но нужно признаться, что вы самый капризный больной из всех, которых только мне приходилось лечить.
      – Но я же не болен и не хочу быть больным! – ответил принц. – Однако чтобы сделать вам удовольствие, я останусь в комнате и приму прописанное вами лекарство.
      На другой день герцог, проснувшись, опять начал доискиваться причины, почему Лизбет не пришла на свидание. Очевидно, с ней что-то произошло, но что именно? Ему хотелось во что бы то ни стало узнать причину.
      К несчастью, в его положении, находясь постоянно под надзором, он не мог отлучиться без того, чтобы не вызвать подозрений, а между тем ему хотелось непременно дать знать Лизбет, что он ожидал ее. Поэтому он должен был смириться и ждать вечера.
      Как только последний наступил, принц сейчас же после обеда взял книгу и, одетый по своему обыкновению в костюм студента, быстро зашагал по аллеям Шенбрунна.
      Обыкновенно, дойдя до площадки парка, он поворачивал обратно и, пройдя вдоль стены, подходил к калитке, ключ от которой у него был всегда с собой, открывал ее и выходил в поле. Там он опять шел вдоль стены до аллеи, выходившей во двор гостиницы, и, если случайно кто-нибудь замечал его, он дружески кланялся, давая понять, что направляется к Фридриху, которого выдавал за своего товарища.
      На этот раз, дойдя до аллеи, ведущей к гостинице, принц не пошел обычным путем, а повернул направо и по извилистой дорожке дошел до реки, где немедленно почувствовал себя счастливым, что может идти среди незнакомых ему людей. Он оглядывался по сторонам, рассматривая венских жителей, которые, окончив работу, направлялись в многочисленные портерные и кафе, чтобы выпить стакан пива или чашку кофе со сбитыми сливками – любимый вечерний напиток венцев. Мимоходом принц бросал взор в рестораны, где для развлечения посетителей гремела музыка.
      Мимо него проезжали кареты, в которых сидели элегантные парочки, направляясь в театры. Герцог свободно дышал среди этой веселой и беспечной толпы, которая, отложив дневные заботы, думала только о развлечениях.
      Так он дошел до квартала Асперн, где жила мать Лизбет. От нее он рассчитывал получить сведения о девушке и в случае нужды рассчитывал послать ее во дворец навести справки.
      Не без волнения поднялся принц по лестнице дома, где впервые произошла его встреча с Лизбет. Он вспоминал, как завязалась их дружба, вспомнил свое смущение, когда впервые очутился в присутствии Лизбет и ее матери. Он нежно перебирал в уме все эти воспоминания об обстоятельствах, столь близких и в то же время столь далеких, и с горестью должен был признаться самому себе, что его положение и его великое имя не позволяли ему вкусить тихое счастье, которое он отведал, но которое не могло продолжаться дольше. Он чувствовал, что это счастье будет непременно когда-нибудь разом нарушено.
      «Останусь ли я всегда свободным? Позволят ли события продолжать мне любить тайным образом девушку, общественное положение которой сильно отличается от моего? Наверное, – думал он, – полиция проследит и узнает о моей связи! Но, может быть, среди моих тюремщиков найдутся люди, которые поймут, что эта связь не заключает в себе ничего дурного и никакой беды для государства от этого не будет? И тогда, может быть, меня оставят в покое. Сколько времени продолжится такое положение? Не пробил ли уже час нашей разлуки?»
      Отсутствие Лизбет, которая до сих пор никогда не пропускала часа свидания, сильно беспокоило принца. Ведь они были окружены врагами и за нею, вероятно, следили так же, как и за ним.
      «До сих пор канцлер закрывал глаза, позволяя мне любить девушку. Неужели он решил нарушить наше счастье, которое никому никакого вреда причинить не могло и которое не нарушало его политики? Какое преступление совершаем мы, любя друг друга? Чьи честолюбивые замыслы нарушает наше счастье? Ведь я держусь в стороне от всех политических интриг. Придворные страсти не проникают в мои апартаменты, которые напоминают позолоченную клетку. Мне ничего не сообщают, и я только случайно узнал вчера о том, какие важные события происходят теперь во Франции. Минувшая революция достигла моих ушей только как отдаленное громыхание грома. Я ничего не хочу, как только жить вдали от всех бурь. Я молод и все-таки уже утомлен. Почему мне не позволят жить, как я хочу, – скромно и уединенно, не вспоминая о том, что я сын Наполеона? Все еще боятся моего отца, хотя он лежит уже в могиле. Быть может, боятся также и меня, хотя я только тень своего отца! Неужели ради этого накажут девушку, единственное преступление которой состоит в том, что она предана мне? Значит, хотят, чтобы я был совершенно одиноким на земном шаре? Постарались убрать от меня все, что могло так или иначе быть приятно мне, что могло вдохнуть в меня бодрость духа, зажечь снова мое сердце, которое стало холодно ко всему, за исключением одной Лизбет».
      И с судорожно сжатыми руками молодой человек в отчаянии прошептал:
      – Боже, как я несчастлив! Каким бременем является для меня имя, которое я ношу! Зачем Небо не дало мне возможности родиться простым смертным? Зачем я в действительности не тот, за кого принимает меня Лизбет, студент Франц, состоящий на службе в канцелярии эрцгерцога? Но все равно! Теперь мне нужно узнать истину! Если какое-нибудь несчастье угрожает Лизбет, я сумею показать себя, я сумею действовать и хоть частица силы моего отца, вероятно, проявится тогда у меня! Я докажу, что я все-таки сын Наполеона… А, проклятие канцлеру и тем придворным, которые окружают его и в которых я чувствую своих врагов, если они посмели насильно разлучить меня с Лизбет! Они способны на все, эти друзья Меттерниха, придворные лакеи, состоящие на службе у англичан и палачей моего отца. О, они жизнью ответят мне за Лизбет, и ничто не удержит меня от мщения!
      Таковы были чувства и мысли герцога, когда он входил в квартиру вдовы полковника Лангздорфа.
      Он застал мать Лизбет мирно сидящей за работой. Удивленная появлением молодого человека, она прежде всего задала ему вопрос:
      – Не случилось ли чего-нибудь с Лизбет?
      – Нет, насколько мне известно, – ответил молодой человек. – Я пришел только потому, что давно не получал никаких известий о вашей дочери. Не больна ли она?
      – Нет! Один из соседей, англичанин по имени сэр Уильям Басерт сообщил мне, что заметил ее вчера во дворце во время приема французского посла.
      – А не можете ли вы уведомить ее, что я хотел бы получить известия от нее и сообщить ей, что меня удивляет ее молчание?
      Вдова поколебалась с минуту, потом серьезно проговорила:
      – Я готова исполнить ваше поручение, видя, что вы действительно обеспокоены ее судьбой, хотя, мне кажется, ваши страхи ни на чем не основаны, так как Лизбет могла задержать придворная служба. Но я, право, не знаю, – продолжала она, – каким образом могу я исполнить вашу просьбу, не получив от вас объяснений…
      Герцог молчал, как бы выражая этим признание прав матери.
      – Все время, – опять заговорила вдова, – Лизбет удерживала меня от этого, но теперь, мне кажется, как раз самый подходящий момент…
      – Пожалуйста, продолжайте! – сказал герцог, на которого серьезный тон его собеседницы произвел глубокое впечатление.
      – Когда вы были случайно представлены нам, моя дочь и я были тронуты вашим желанием быть полезным нам и почувствовали к вам живейшую привязанность за все, что вы сделали для нас. Моя дочь обязана вам блестящим местом при дворе, которое приносит ей материальное обеспечение и большую честь. Я, со своей стороны, буду всю жизнь благодарна вам, так как только благодаря вам я получаю теперь пенсию за своего покойного мужа. Напоминая теперь о всех благодеяниях, сделанных вами, я только воздаю вам должное и могу открыто сказать, что, принимая ваше великодушное покровительство, мы с дочерью не имели никакого расчета, никакой задней мысли…
      Герцог молча выразил свое согласие со словами женщины.
      – Обстоятельства так сложились, что моя дочь полюбила вас, – продолжала она. – Я ни в чем не упрекаю вас и не порицаю своей дочери. И, конечно, вам не было никакого дела до того, что происходит в моем сердце. Вы, конечно, не знали, что я страдала за вас и из-за вас. Ведь это так понятно, когда люди всецело захвачены эгоизмом своей страсти. Вы оба пренебрегли моей родительской властью, но я не обвиняю и не жалуюсь. Я знаю, что моя дочь счастлива, а вы. честный и добрый человек. Но я хотела бы задать вам только один вопрос, и мне было бы желательно, чтобы вы ответили на него совершенно откровенно.
      – Пожалуйста, я вас слушаю.
      – Раз вы любите Лизбет, и она любит вас, раз вы намерены продолжать ваше знакомство, то почему же вы не хотите сделать это открыто перед всем миром?
      Госпожа Лангздорф остановилась, как бы ожидая, что молодой человек прервет ее, не даст ей окончить начатую речь, но герцог продолжал неподвижно стоять, устремив в землю взор.
      Вдова стала продолжать, но в ее голосе теперь уже чувствовалось скрытое раздражение.
      – Вы, конечно, поняли меня? Мне неизвестно, сколько вы зарабатываете, но, мне кажется, ваше положение при дворе приблизительно такое же, как и положение моей дочери. Наводя для нас справки, вы узнали, что мы бедны, но имя, которое носит моя дочь, – честное имя, и она вполне может стать супругой скромного труженика, каким вы кажетесь мне. Итак, почему вы не хотите взять мою дочь замуж?
      Герцог, не будучи в состоянии отговориться более или менее неопределенными обещаниями и в то же время не имея сил признаться откровенно, кто он такой, стоял, потупив взор.
      – Отчего же вы не отвечаете мне? – спросила оскорбленная вдова. – Может быть, вы находите мое требование слишком большим? Или в этой связи вы искали только минутного развлечения? Или вы считаете нас недостойными себя? Неужели ваша любовь – простая забава? Значит, моя дочь жестоко ошиблась в вас, принеся вам свою пылкую любовь, которая так захватила ее, что, кроме нее, она ничего не видит и довольна уже тем, если вы говорите ей, что любите ее. Она ничего не требует, ничего не ждет; поверьте, что я говорю не от ее имени. Я действую от своего имени, как мать, и, видя теперь, что мой вопрос далеко не радует вас, я боюсь передать мой разговор с вами Лизбет, чтобы не довести ее до отчаяния. Мне тяжело было бы сказать ей, что вы остались глухи к моим словам. Ваше молчание разрывает мне сердце, и я прошу вас оставить меня наедине с моим горем. Ведь мне приходится отказаться от мысли, что моя дочь в будущем займет прочное и уважаемое место в обществе в качестве вашей законной жены.
      Госпожа Лангздорф поднялась, как бы для того, чтобы показать, что считает их беседу оконченной.
      – Не огорчайтесь так! – проговорил герцог. – Я хорошо понимаю ваш материнский страх, но я и сам занят судьбой Лизбет. Ваше предложение кажется мне совершенно справедливым, но я, к сожалению, не могу дать вам сейчас ответ, который вы ожидаете от меня. Не торопитесь обвинять меня! Не думайте, что я только в силу равнодушия поступаю так. Нет, я люблю вашу дочь, и моей самой дорогой мечтой является желание когда-нибудь назвать перед всеми вашу дочь моей женой. Но у меня есть семья, родственники. Я не могу без них располагать собой. Я связан такими крепкими узами, которые никакая человеческая сила не в состоянии порвать. Не спрашивайте меня, я не могу пока дать вам более подробные сведения о себе! Я не свободен!
      – Великий Боже, так вы женаты?
      – Нет, клянусь вам, но от этого я не более свободен! Дайте срок. Быть может, когда-нибудь вы узнаете истинную причину, почему я теперь отказываюсь дать вам ответ, который вы ждете от меня. Вы поймете. Не огорчайтесь и в особенности не пугайте Лизбет!
      – Я понимаю, какие обязанности налагает сыновняя любовь. О ваших родственниках вы никогда ничего не говорили нам. Я не хочу приставать к вам с ножом к горлу, чтобы вы теперь женились на моей дочери, но требую, чтобы вы сообщили своим родственникам о вашем намерении, на ком вы хотите жениться…
      Герцог одно мгновение колебался, но, мысленно решив, что ему нельзя доводить мать до последней степени отчаяния, сказал:
      – Я обещаю вам сообщить обо всем родителям и сделать все от меня зависящее, чтобы они с распростертыми объятиями приняли Лизбет. Но теперь это никак невозможно. В будущем я, быть может, верну себе свободу, теперь же я прошу вас сообщить Лизбет во дворец, что я жду ее. Если вы разрешаете, то я продолжу нашу беседу с ней и сообщу ей то, о чем говорили мы с вами.
      – Нет, не говорите ничего моей дочери! Я сделала это без ее разрешения и боюсь, что если она узнает, что я говорила с вами о браке, то она подумает, что вы станете меньше любить ее. Я пойду за дочерью во дворец, но говорю вам откровенно, что эта миссия мне очень не по душе. Теперь я соглашаюсь только потому, что вы, по-видимому, очень беспокоитесь, но в следующий раз избавьте меня от этого.
      Госпожа Лангздорф раскланялась с герцогом и отправилась во дворец за дочерью.
      Лизбет действительно вскоре пришла, но без матери. Молодой герцог бросился навстречу к ней, но Лизбет отворачивала от него лицо, так как не могла сдержать лившиеся слезы. Она едва осмеливалась глядеть на герцога, не возвращала ему поцелуев, боялась разговаривать с ним. Она не захотела открыть тайну своей матери, когда та пришла за нею во дворец. Она боялась, что та начнет расспрашивать ее, и решила сообщить ей позднее ужасное открытие, что тот, кого она принимала за студента Франца, оказался внуком императора, эрцгерцогом Францем. Она боялась, что мать, узнав о пропасти, которая отделяет ее от возлюбленного, не вынесет удара. Лизбет по различным намекам угадывала, какие надежды питает мать относительно молодого студента. Теперь же, придя домой и увидев там герцога, Лизбет не выдержала и разрыдалась. Она, казалось, не замечала, что он, как всегда, был одет в скромный костюм студента; ей он теперь представлялся во всем блеске парадной формы с крестом на груди. Она все еще любила студента Франца, но чувствовала, что не сможет полюбить герцога, который был так далек от нее!
      Герцог прижимал ее к своей груди, но не мог добиться от нее слов, которые разъяснили бы ему, почему она так огорчена. Молодая девушка продолжала относиться холодно к нему, отвечая только кивком головы или односложными словами.
      Когда герцог в двадцатый раз задал ей вопрос, любит ли она его, Лизбет вместо ответа откинула назад голову и, страстно обняв возлюбленного, крепко прижалась к нему. В эту минуту герцог почувствовал что-то твердое за корсажем у девушки.
      – Что это такое? – с удивлением спросил он. – Какую драгоценность прячешь ты от меня? Или, может быть, там любовное письмо?
      Оскорбленная этим подозрением Лизбет молча расстегнула корсаж и вынула оттуда маленький флакон. Это была та самая бутылочка, которую купил Уильям Басерт в лавочке у Мельхиседека.
      Когда Лизбет на приеме во дворце вдруг лишилась чувств, Уильям Басерт отнес ее в соседнюю комнату и привел в чувство. На другой день и в следующие дни он оказывал Лизбет большое внимание и, добившись ее доверия, предложил ей этот флакон, говоря, что этот эликсир может заставить быть постоянным самого легкомысленного возлюбленного и привезен ему одним знакомым из Аравии.
      Лизбет совершенно машинально взяла флакон, и Басерт сказал ей:
      – Храните это сокровище и испытайте его могущественное действие. Чего вы боитесь? Заставьте того, кто любит вас, выпить содержимое, и вы увидите, что он навсегда станет вашим. Этот любовный эликсир сокращает расстояния и заставляет сердца влюбленных биться в унисон…
      Лизбет спрятала флакон за корсаж, а затем совершенно забыла о нем, когда за нею пришла мать.
      Так как герцог все настойчивее расспрашивал ее о флаконе, она откровенно призналась ему, хотя и не сказала, от кого получила этот эликсир. Молодой человек посмеялся над ее суеверием и, откупорив бутылку, поднес к носу, а затем быстро закинул голову и выпил половину флакона.
      – Немножко горько, – сказал он, улыбаясь, – но зато ты теперь уверена, что я не разлюблю тебя. Однако я не должен любить только один. Здесь еще есть жидкость, и ты должна выпить в свою очередь: иначе что же будет, если я один буду постоянным? – И, продолжая улыбаться, он поднес к губам девушки флакон и заставил проглотить остатки. – Теперь, Лизбет, мы навеки принадлежим друг другу. В наших жилах течет одинаковый огонь!
      Эта маленькая сцена заставила Лизбет забыть о герцоге, она вновь увидела перед собой скромного студента, и так как всякая любовная сцена оканчивается примирением, то они тихо направились в гостиницу «Роза».
      Благодаря предусмотрительности Фридриха дверь не была заперта, и в знакомой им обоим комнате влюбленные забыли – она, что перед нею герцог, а он – свой неприятный разговор с матерью девушки. Они вполне отдались своей страсти, оставляя на завтра все неприятности и заботы.
      Они расстались, решив встретиться в середине недели, так как в ближайшие дни герцог не мог освободиться, поскольку ему необходимо было присутствовать на параде, устраиваемом в честь маршала Мэзона. Прощаясь с Лизбет, он промолвил:
      – Мне кажется, никому из нас не нужен был этот любовный напиток, но все же я благодарен ему, так как он положил конец нашей ссоре!

      Графиня Камерата после неудачной попытки приблизиться ко дворцу и повидать герцога решила идти, что называется, напролом.
      Во время своих посещений гостиницы «Роза» она, заметив молодого человека, который, по-видимому, ухаживал за хозяйской дочерью и которого звали Альбертом Вейсом, начала расспрашивать его, действительно ли он имеет доступ в Шенбрунн.
      Альберт Вейс отвечал, что он по профессии столяр и ему разрешено в любое время бывать во дворце, так как он занят там некоторыми починками. Но, присовокупил он, эта профессия является для него только временной ступенью, так как он предполагает в скором времени жениться на красавице Эльзе, и тогда в его руки перейдет вся гостиница. К сожалению, отец девушки поставил ему одно условие, не выполнив которого он не может жениться: он должен быть назначен сторожем дворца, а этой должности добиваются также и другие претенденты на руку красавицы Эльзы.
      Графиня обещала ему выхлопотать это место, если он согласится в свою очередь помочь ей. Она попросила его провести ее во дворец, обещая за это не только хорошо наградить его, но и добиться его назначения в сторожа дворца.
      Восхищенный этим обещанием, Вейс немедленно согласился исполнить просьбу графини, тем более что как раз сегодня ему предстояло работать во дворце в одном из его флигелей; он добавил, что оставит калитку в парке открытой и, когда графиня придет, с готовностью укажет ей, куда и как ей надо пройти.
      Графиня поблагодарила столяра и сказала, что непременно придет в условленное место. Вечером она действительно явилась к калитке и, проникнув в парк, вскоре встретила столяра. Вейс сперва очень испугался, так как не узнал графиню, которая явилась закутанной в широкий плащ и с непокрытой головой, причем на ней не было даже парика, а вместо него виднелись коротко остриженные волосы, что придавало мужским чертам графини еще более строгое выражение.
      Дойдя до дверей кабинета герцога Рейхштадтского, графиня остановилась, отпустила столяра и сбросила плащ. Теперь она была в костюме Наполеона I: в зеленом сюртуке, белом жилете и белых чулках, а под мышкой она держала треугольную шляпу. Она тихо постучала в дверь и вошла в комнату, где герцог Рейхштадтский сидел с книгой на коленях. Графиня, войдя, остановилась в обычной позе своего знаменитого дяди, на которого она разительно походила.
      Герцог поднял голову и вскочил на ноги, а затем провел рукой по лбу, думая, что перед ним тень его отца, но наконец опомнился и сказал:
      – Кто вы и кто позволил вам надеть этот костюм?
      С этими словами он направился к шнурку звонка с намерением позвонить слуге.
      – Не звоните, принц! Я ваша кузина, графиня Камерата. Этот костюм, наверное вызывающий в вашей памяти величавые картины вашего детства, я надела с известной целью и сейчас объясню ее вам.
      – Я не понимаю таких шуток, – резко возразил принц, – и если вы не дадите мне сейчас же удовлетворительного объяснения, я заставлю вас жестоко раскаяться в этом маскараде.
      – Только, пожалуйста, принц, не зовите людей, так как в данном случае мое появление – тайна для всех. Я приехала из Венеции, чтобы напомнить вам не только о нашем родстве, но также и о вашем великом происхождении.
      – Я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы мне напоминали, чей я сын. Но оставим это и вернемся к делу!
      – Так слушайте же, принц, мой наряд надет с целью напомнить вам, что тот, кто умер на острове Святой Елены, требует отмщения.
      – Быть может, эти мысли были и у меня самого, но мне кажется, я недостаточно знаком с вами, чтобы брать вас в поверенные. Мне кажется, вы совершенно напрасно нарядились в костюм моего отца, память о котором я, поверьте, всегда храню в сердце.
      – Ваш отец, кузен, – горячо заговорила графиня, – если бы только он мог сам вернуться на землю, сказал бы вам, что вам не следует оставаться в этом дворце, что вас ожидают во Франции, что вас ждут друзья и весь французский народ, готовый следовать куда угодно за сыном Наполеона. Вы имеете обязанности по отношению к Франции, и я говорю вам: идите и царствуйте!
      Принц пожал плечами и сказал:
      – Мне кажется, вы действуете под влиянием какого-то безумного бреда. Но я не хочу слушать вас. Удалитесь!
      – А, вы считаете меня сумасшедшей! И это только потому, что напоминаю вам о вашем постыдном безразличии к судьбам своего народа? Нет, принц, я не сумасшедшая. Я глубоко верю в династию Наполеона, но так как вы стали австрийцем и у вас уже не бьется сердце при упоминании имени Франции – вашей родины, то вы действительно правы, я не должна носить этот костюм, так как я вижу теперь, что великий человек умер без потомства. Прощайте, принц! Для меня вы умерли, меня вы больше не увидите! Прощайте!
      Быстро открыв дверь, графиня вышла из комнаты, и прежде чем принц пришел в себя от удивления, она уже вышла из дворца и в сопровождении столяра прошла в парк.
      Графиня Камерата вернулась в гостиницу «Роза» и в гневе сорвала с себя костюм Наполеона. В ту же минуту кто-то постучал в дверь, и в комнату к ней вошло пять или шесть человек полицейских в сопровождении комиссара.
      – Вы графиня Камерата? – спросил ее комиссар.
      – Да! Что вам от меня угодно?
      – У меня имеется приказ арестовать вас, и потому я прошу вас следовать за нами.

      Для отдания воинских почестей умершему генералу Зигенталю был отряжен почетный караул из всех родов войск. Но вдруг церемония была прервана из-за одного обстоятельства.
      Всем отрядом командовал герцог Рейхштадтский. Вдруг, когда он хотел отдать какое-то приказание, его голос отказался повиноваться, герцог побледнел и упал бы с коня, если бы его не поддержали находившиеся поблизости офицеры.
      Герцога немедленно отвезли во дворец. У него оказался сильнейший озноб. Его врач немедленно распорядился, чтобы больного уложили в постель. По мнению врача, лихорадка была только следствием общего упадка сил.
      Собравшийся консилиум подтвердил мнение придворного врача и рекомендовал герцогу на некоторое время прекратить прогулки, охоту и военные упражнения, которым принц всегда отдавался с большой страстью.
      Никто, в общем, не мог определить причину болезни герцога, но ни один доктор не поручился бы за его жизнь.
      Когда наконец герцог был вне опасности и лихорадка оставила его, врачи предписали ему отказаться от прогулок, особенно по вечерам, а если он все-таки хотел выйти подышать воздухом, то его должен был сопровождать слуга. Это особенно удручало принца, так как совершенно лишало его возможности видеться с Лизбет. В то же время ему никак не удавалось дать ей знать, что он захворал, и он боялся, как бы его возлюбленная не подумала, что он забыл ее. Эта мысль еще более ухудшала его состояние, и он говорил самому себе: «Мне необходимо увидеться с нею и сообщить, почему я в это время не бывал в гостинице».
      В Вене же, по распоряжению правительства, о болезни герцога знали очень немногие. В газетах официально было сообщено, что герцог простудился во время похорон, но что теперь его здоровье улучшилось и он отправился на маневры в Тироль, где горный воздух окончательно восстановит его силы.
      Однажды к вечеру герцог решил все-таки выйти, хотя бы и в сопровождении слуги. Он прямым путем направился в гостиницу «Роза» с намерением повидать там Фридриха, но, к своему огорчению, увидел, что около хозяйской дочки увивается другой молодой человек, а именно Карл Линдер.
      Тем не менее герцог попросил принести ему кресло и сел у дверей. Он сейчас же завел разговор с Карлом Линдером, и тот, освоившись уже с принцем, попросил его походатайствовать перед управляющим дворца о получении места дворцового сторожа.
      Герцог рассмеялся и ответил:
      – Если бы это зависело только от меня, то я охотно исполнил бы твою просьбу, но, во-первых, я уже почти связан обещанием об этом месте, данным мною другому, который тоже добивается руки Эльзы, а, во-вторых, я, когда освободится такое место, прежде всего посоветуюсь с самой невестой. – Принц остановился и поднес руку к груди, затем, повернувшись к своему слуге, сказал: – Подите ко мне в кабинет, там на столе стоит пузырек с лекарством с желтой этикеткой, и принесите его сюда.