Маленький Андрэ был унесен полусонным. Он грезил во сне и, не просыпаясь, несколько раз потихоньку звал мать. Эти возгласы прерывались продолжительными вздохами. Он решительно не сознавал, что его утащили с постели среди ночи.
      Однако покачивание кареты заставило мальчика открыть глаза. Он посмотрел на двоих мужчин с незнакомыми лицами, склонившихся над ним, слегка вскрикнул, но потом, как в прерванном кошмаре, снова закрыл глаза и заснул опять.
      Он окончательно проснулся только светлым утром на большом постоялом дворе, с ужасом взглянул на те же два мужских лица, которые смутно мелькнули перед ним впросонках, сделал движение, точно стараясь освободиться от одеял, в которые был закутан, и крикнул:
      – Мама! Мама!
      Один из его суровых спутников сказал:
      – Сиди смирно! Мы везем тебя к твоей матери, которая доверила тебя нам. Если ты будешь умницей, тебе дадут пирожное!
      Окончательно очнувшийся ребенок задрожал, инстинктивно чувствуя опасность, которой подвергался, затем поспешил забиться в угол кареты и просто спросил:
      – Где мама? Скоро ли я увижу ее?
      – Да, да! Только молчи! – ответил ему незнакомый голос.
      Конюхи, почтальон сновали вокруг кареты, занятые запряжкой свежих лошадей, и Мобрейль, сопровождаемый своим слугой и доверенным лицом Этьеном, снова подал маленькому Андрэ знак молчать, боясь, что его расспросы, а, может быть, и крики привлекут непрошеное внимание посторонних.
      Наконец экипаж снова тронулся в путь. День был пасмурный и унылый. Ребенок не спал: он смотрел й слушал. Все его маленькое существо как будто сосредоточилось в глубоком внимании. Мальчик старался запомнить каждую подробность этого странного путешествия, которое заставили его совершить. Андрэ думал про себя, что если мамы не окажется в том месте, куда его везут, то он сумеет убежать и найти дорогу домой.
      Его спутники, господин и слуга, спали, прислонившись к подушкам экипажа или притворялись спящими. Андрэ смотрел из окна почтовой кареты на убегавшую дорогу.
      Справа и слева были видны дома с еще запертыми дверями и окнами, потом полуотворенные дворы ферм с бродившими по ним домашними животными, далее встречные тележки, нагруженные сельскими продуктами, а потом угрюмая равнина, вспаханные поля, полосы, засеянные свеклой и сурепкой, обширные пустоши, над которыми ползли низкие, серые облака. Экипаж долгое время двигался среди возделанных полей, затем появился лесок, по опушке которого пролегала дорога, а через некоторое время экипаж снова запрыгал по мостовой почтового тракта и остановился на большом дворе, куда нырнул с разбега.
      Во время остановки мальчик услыхал, что его окликает человек, говоривший с ним раньше.
      – Хочешь есть? – сухо спросил ребенка этот таинственный провожатый. – Тебя сейчас накормят.
      По его знаку другой мужчина молча вышел из кареты и возвратился через несколько минут с кринкой молока, кроме которой у него были в руках хлеб, холодное мясо и бутылка вина.
      Андрэ выпил принесенное молоко. Потом, когда его спутники делили между собой говядину и вино, у дверцы экипажа послышался женский голос:
      – Не подать ли вам корзину с провизией в карету или, может быть, вы намерены отобедать в Амьене?
      – Подайте корзину, – ответил один из путешественников, тогда как другой, казавшийся господином, прибавил:
      – Нам недосуг останавливаться по гостиницам, мы поедим дорогой.
      Когда съестные припасы были принесены, экипаж покатил дальше и весь день и всю следующую ночь продолжалась эта быстрая, однообразная езда, прерывавшаяся только остановками на постоялых дворах для смены лошадей, пока наконец на другое утро путники достигли последней гостиницы, и мужчина, отдававший приказания, сказал ребенку:
      – Мы сейчас выйдем. Смотри, ничего не говори, если тебя станут расспрашивать. Можешь просто ответить, что меня зовут господин Дюбрейль, что я твой родственник и что мы едем вместе к твоим отцу и матери. Понял? Ничего другого!
      – Да, – ответил испуганный мальчик.
      Он мысленно допытывался, почему здесь нет его матери и куда заехала она так далеко. Он доискивался причины этого внезапного, неожиданного отъезда, не смел расспрашивать, но с беспокойством всматривался в Дюбрейля, который назвал себя его родственником, и в другого мужчину, совсем не добродушного вида; при этом мальчик ломал голову над вопросом, с какой стати мать передала его, сонного, этим незнакомым людям. К счастью, по беспечности детства, мальчик не испытывал особенного страха. Он был только смущен и встревожен этим торопливым путешествием.
      Так как они, по-видимому, достигли конца своего пути, то Дюбрейль поднялся с ребенком в одну из комнат гостиницы. Он велел умыть его, переодеть, а потом, распорядившись, чтобы ему принесли поесть, оставил Андрэ одного и запер его на ключ, предварительно строго запретив мальчику звать к себе кого-нибудь.
      Андрэ сначала сидел неподвижно, не смел дотронуться до поданных ему кушаний, а затем принялся плакать, остерегаясь, однако, рыдать слишком громко. Но его слезы мало-помалу иссякли, и Андрэ решил утолить голод. Подкрепившись, он приблизился далее к окну, влез на табурет и выглянул на улицу.
      Комната выходила во двор, откуда доносились лошадиное ржание и топот, так часто отдававшиеся в ушах похищенного ребенка с его отъезда из Пасси. За двором простиралась масса черепичных кровель с торчащими трубами и зеленью деревьев; за ними высилась колокольня наподобие мачты, немного дальше – другая; наконец еще дальше, на сером горизонте, перед глазами Андрэ возникли как будто еще другие колокольни, которые были очень тонки и сближены между собой; они стремились к небу и походили на настоящие корабельные мачты, виденные мальчиком на картинках.
      Это зрелище рассеяло его грусть, сменившуюся внимательным любопытством. Значит, там стоят корабли? Он увидит реку, большую реку, пожалуй, море, которое было ему знакомо лишь по книгам, сказкам и рассказам о кораблекрушениях. Андрэ почувствовал непреодолимое желание распахнуть окно, чтобы видеть хорошенько и приблизиться глазами к морскому ландшафту, который он угадывал вдали, за черепичными кровлями и колокольнями. Он не смел сделать это. Воспоминание о наставлениях и угрозах Дюбрейля не покидало его, и он терпеливо и, правда, не без любопытства дожидался своего освобождения, думая о том, что, может быть, его поведут гулять в гавань, расположенную совсем близко, и он увидит корабли, матросов, паруса.
      Наконец явился Дюбрейль и сказал мальчику, что они сейчас уезжают.
      – А мы скоро увидим маму? – спросил Андрэ.
      – Да, скоро! Следуй за мной и не говори ничего!
      Час спустя Дюбрейль и Андрэ были на борту английского корабля, совершавшего рейсы между Калэ и Дувром Второй спутник, Этьен, исчез.
      Мальчик с Дюбрейлем остались теперь вдвоем на пути в Англию, где бедного Андрэ ожидало благополучие или несчастье, смотря по тому, сложатся ли обстоятельства, согласно планам Мобрейля, или же комбинация, задуманная им с сестрой, маркизой Люперкати, относительно ее брака с Шарлем Лефевром и усыновления ребенка, потерпит неудачу.
      Высадившись на берег, Андрэ и Мобрейль сели в дилижанс и опять долго ехали среди лугов, полей и деревень из красного кирпича, пока наконец достигли Лондона со стороны Соусуорка.
      Поселившись в Лондоне в маленьком домике, половину которого он нанял, Мобрейль ожидал известий от сестры. Он поспешил написать ей сразу по приезде в Калэ и в этом своем письме давал наставления маркизе, советовал ей в особенности наблюдать за тем, чтобы до Шарля Лефевра не доходили ниоткуда письма. Было очень важно как можно дольше, пожалуй, навсегда или хотя бы до свадьбы, оставить его в полном неведении о странном способе, каким была удалена Люси, и о похищении ребенка. Мобрейль между прочим уведомлял сестру, что отправил назад Этьена, которого надо пристроить в домик в Пасси, чтобы иметь возможность удалить всякого подозрительного человека, который пришел бы осведомляться о Шарле, Люси и ребенке, а также для того, чтобы перехватывать письма, которые Люси непременно станет писать туда, полагая, что Шарль вернется на старое пепелище. Мобрейль написал, что в пути все обошлось благополучно, в Англии же маленький Андрэ, состоящий под надзором и защищенный от нескромного любопытства, не мог ни указать никому, откуда он, ни сообщить имя, способное навести на след. Таким образом все устраивалось к лучшему, и маркизе Люперкати оставалось лишь ускорить осуществление плана, то есть свой брак с Шарлем Лефевром и усыновление ребенка, наследника императорского пожалования.

      Прошло около недели после прибытия Мобрейля с ребенком в Лондон, и вдруг случилось событие, расстроившее планы брата маркизы.
      Граф любил прогуливаться по Лондону, стараясь использовать свою поездку в интересах тайной полиции Бурбонов, так как надеялся снова попасть в милость, заставить забыть свою опалу и осуждение, которые он навлек на себя кражей императорских бриллиантов. Для этого ему нужно было бы сообщить управлению главной полиции какие-нибудь ценные указания, какие-нибудь сведения о заговорах бонапартистов, затеваемых в Лондоне, преимущественно с целью побега Наполеона или экспедиции для захвата острова Святой Елены.
      Поэтому, оставляя Андрэ на попечении домовой хозяйки, миссис Мэри Бедфорд, граф чаще всего посещал рестораны, где собирались французские эмигранты. Он старался завязать с ними знакомство, чтобы получить какое-нибудь указание, которое могло бы навести его на след заговора, а в случае отсутствия такового предполагал даже придумать несуществующий заговор, добровольно взяв на жалованье подставных заговорщиков.
      В таверне «Лебедь» он познакомился с бывшим шуаном, выдававшим себя за политического эмигранта. На самом же деле этот обломок шуанства по имени Роберт Ле Камю ускользнул просто от ареста за выпуск и сбыт фальшивых ассигнаций. То был весьма умный человек, и Мобрейль рассчитывал найти в нем полезного и преданного помощника, а потому расспросил его о заговорах, которые затевались в Лондоне с целью освобождения Бонапарта. Вникнув в проекты графа, Камю уверил его, что с небольшими деньгами, предложив солидное угощенье двоим или троим бывшим солдатам империи, скомпрометированным в вспышках военного мятежа в Гренобле, Безансоне, Сомюре, нетрудно составить ядро людей энергичных, предприимчивых, отважных, которые живо предоставят все элементы хорошего и интересного заговора. Но вместе с тем Камю заметил своему новому другу, что опрометчиво сговариваться о подобных планах в публичном месте и что им надо повидаться у него на квартире.
      Мобрейль после некоторого колебания согласился на это и повел Камю к себе, и вот тут, несмотря на то, что Мобрейль поднялся в квартиру раньше гостя и велел миссис Мэри Бедфорд увести в свою комнату ребенка, Камю успел увидать маленького Андрэ.
      – Кто этот мальчик? – спросил он. – Ваш сын?
      С замешательством, не ускользнувшим от проницательною молодца, граф ответил:
      – Это родственник, которого мне поручили привезти сюда, к его родителям… французам, поселившимся в Лондоне. На днях я должен отправиться к ним.
      С этими словами он увел Камю к себе в комнату. По его требованию туда подали приготовленный на виски грог, возбуждающая теплота которого должна была благоприятствовать развитию дутого заговора, который, будучи раскрыт тотчас после своего возникновения, ускорил бы маркизу д'Орво возврат благосклонности Людовика XVIII.
      Гость казался рассеянным во время беседы, а затем, дав слово явиться на другой день со списком нескольких надежных лиц, на которых, по его мнению, можно было рассчитывать, ушел от графа.
      Очутившись на улице, Камю сделал вид, будто удаляется быстрыми шагами, а на самом деле остановился за углом и осторожно, крадучись, вернулся к дому и тщательно запомнил его расположение, после чего ушел, на этот раз совсем.
      Он поспешил вернуться к себе, в убогий квартал Сохо и здесь, едва успев запереть за собой дверь и зажечь свечу, набросился на три-четыре измятых газеты, валявшиеся на столе, и стал жадно отыскивать что-то в объявлениях, прочитанных им раньше.
      С некоторого времени старый шуан, у которого кончились все средства, перехватывал по нескольку шиллингов у собутыльников в таверне или просто у знакомых, чтобы помещать в газетах объявления, в которых предлагал услуги как преподаватель французского языка.
      Камю тщательно просмотрел многочисленные предложения, которыми пестрели газетные столбцы, а затем вдруг вскрикнул от радости и, водя пальцем по строчкам найденного им отрывка, забормотал:
      – Ну, а что если это тот самый ребенок? Тысяча фунтов стерлингов! Какова пожива!
      Затем он снова схватил газету, придвинул к себе свечу и чуть не по складам, смакуя каждое слово, прочел:
      «Тысяча фунтов стерлингов тому, кто может доставить по прилагаемому адресу ребенка от девяти до десяти лет по имени Андрэ, француза, белокурого, с белым цветом лица, голубыми глазами, ростом 1 метр 25 сантиметров, одетого в короткие брюки и темно-синюю куртку. Половина вознаграждения тому, кто может навести на след ребенка или верно указать, в какой город Англии он отвезен. Сообщения адресовать письменно на имя Джона ван Гольборна, гостиница „Король Георг“.
      Камю схватился за голову и промолвил:
      – Этот француз Дюбрейль смахивает на злодея. Он предлагает мне состряпать заговор, политическую авантюру. Но, может быть, он явился сюда совсем по другому делу. Во Франции, очевидно, живет семья, разыскивающая пропавшего ребенка. А не того ли, который сегодня случайно попался мне на глаза? Вот что необходимо выяснить. Ба, завтра я займусь этой историей.
      И, задув свечку, Камю заснул мирным сном. Ему приснилось, что он получил тысячу фунтов стерлингов и значительно улучшил состояние как своего костюма, так и желудка, голодавшего столько недель, столько месяцев, можно сказать, столько лет!
      Рано утром шуан поднялся и отправился в квартал, куда его привел накануне Мобрейль. Он без труда нашел дом и расположился поблизости в надежде увидать старуху, которой Мобрейль при его появлении велел увести к себе в комнату мальчика, очевидно, чтобы скрыть его от гостя и уклониться от расспросов.
      Ожидание было очень долгим, однако все же дверь приоткрылась и оттуда выглянула старуха с половой щеткой в руках, Камю подошел к ней и спросил:
      – Не вы ли мать того мальчика, который подружился с моим сынком, маленьким Чарли?
      – Нет, – ответила старуха, – я вдовею уже более двадцати лет, а мой сын умер давным-давно. Он работал в ланкаширских рудниках и был страшный пьяница, как и его покойный батюшка! Но маленький мальчик, про которого вы говорите, должно быть, сынишка соседки, миссис Джексон. Через два дома дальше!
      – Благодарю вас, – ответил шуан, – я вижу, что ошибся. Между тем мне сказали, что у вас есть юноша, скорее мальчик лет двенадцати.
      Старуха подозрительно посмотрела на говорившего и, вслушавшись в его акцент, спросила:
      – А вы француз? Вероятно, вы говорите о маленьком французе?
      Глаза шуана загорелись надеждой и радостью.
      – Да, да, – торопливо ответил он. – Вы угадали, я француз и разыскиваю родственника по имени Андрэ; он должен быть здесь с моим кузеном, высоким, хорошо одетым господином. Где мой Андрэ? Я хочу поцеловать его!
      – Он наверху, – ответила миссис Бедфорд, опираясь на свою метлу. – Но у меня формальный приказ никого не допускать к нему.
      – Не допускать меня? Так Андрэ живет в заключении? Или он болен? Однако еще только вчера меня послал сюда один из моих друзей.
      – Да, мой жилец вчера принял одного гостя, но это был первый. Что ж, если вы его родственник, я пойду разбужу его; может быть, он вас и примет. – И старушка медленно стала подниматься по лестнице.
 
      Камю рассуждал. Если Дюбрейль придет, что он скажет ему? Как объяснит свое присутствие и розыски? Очевидно, что ребенок, за которого было обещано двадцать пять тысяч франков награды, здесь, но, конечно, тот, у кого он находится, никому не отдаст его. Значит, придется пустить в дело хитрость. Поэтому Камю догнал миссис Бедфорд на лестнице и сказал ей:
      – Не будите так рано моего родственника, я приду потом. И не говорите ему, что я был; пусть это будет ему сюрпризом. Он будет так доволен, что, конечно, даст вам на чай, да и я прибавлю вам тоже. Итак, ни слова ему! До свиданья!
      Камю исчез, а удивленная старуха пожалела, что рассказала ему о маленьком французе. От жильца она никогда не слыхала ни о каком родственнике. Чувствуя что-то неладное, она решила молчать об этом любопытном незнакомце и закрыть дверь перед его носом, если он придет еще раз. И почему он не захотел назвать себя, как каждый порядочный человек?
      Камю поспешно отправился в один из закоулков Сохо, находившийся поблизости от его квартиры. Там он вошел в комнату, где отдыхали два субъекта, одетые в лохмотья и, как видно, еще не протрезвевшие со вчерашнего дня.
      – Ну, живее! Джек! Филипп! – крикнул Камю, расталкивая их. – Вставать! Лентяи, пьяницы, лежебоки!
      Оба молодца открыли глаза, потянулись, сладко зевнули, и Джек пробормотал сонным голосом:
      – В чем дело? Дайте нам спать!
      – Спать некогда, – крикнул Камю, – когда каждый может заработать по крайней мере по пяти фунтов на брата.
      Пораженные крупной суммой, оба проснулись окончательно:
      – Что надо делать? – спросил Филипп.
      – Вставайте, одевайтесь и будьте готовы следовать за мной.
      – Так по пяти фунтов на каждого? Это верно? – спросил Джек.
      – Да, а может быть, и больше, если я буду доволен.
      В одну минуту оба молодца были готовы.
      Камю спросил:
      – Есть у вас деньги?
      – Если вы подняли нас только за этим, то мы покажем вам хорошую английскую монету, – сказал Джек, вставая в угрожающую позу бокса.
      – Только пока маленький аванс, товарищи! Всего около дюжины шиллингов на несколько часов, чтобы прилично одеться для того дела, которое я предлагаю вам. Нужны шляпы и сюртуки, такие, чтобы вас могли принять за почтенных полицейских агентов, явившихся для ареста.
      Джек и Филипп переглянулись, улыбаясь, и первый воскликнул:
      – Так бы и говорили сразу! Денег у нас нет, потому что вчера мы знатно отпраздновали отбытие на тот свет одного товарища, Джона Партриджа, который так глупо попался, стянув на десять тысяч фунтов бриллиантов.
      – Он зачем-то чересчур сильно помял горло ювелиру, – деловито заметил Филипп, – он был слишком энергичен, бедняжка Джон. Вчера его повесили, вот почему мы теперь на бобах. Впрочем, ведь если нет денег, то есть кредит и добрые знакомые. Не сходить ли нам к Гарри Стону? Как ты полагаешь, Джек?
      – Это закладчик в Гей-Маркете? – спросил Камю.
      – Именно! У него найдутся подходящие костюмы, ол уступит нам их недорого. У меня, кстати, есть часы, они пойдут Гарри Стону вместо залога.
      – Поспешите же одеться подходящим образом, – сказал Камю, и все трое направились к старьевщику закладчику Гарри Стону.
      В лавке последнего они нашли запас всевозможного платья. Камю сам выбрал из кучи старья сюртук, мундир егеря и плащ, которые могли сойти за полицейскую форму. Сапоги с отворотами и две шляпы довершили переодевание. Камю разглядел еще две серебряных петлицы с пряжкой и положил их в карман.
      Договорившись со старьевщиком, согласившимся отпустить вещи на день под залог часов, оцененных в полсоверена, Джек и Филипп переоделись в задней комнате лавки. Затем Камю повел их за собой, избегая людных улиц. За несколько шагов от того дома, где должны были находиться Мобрейль и Андрэ, Камю пригласил своих сообщников в узкую, темную таверну, где спросил три стакана виски с горячей водой. Пока готовили питье, Камю велел Джеку и Филиппу надеть на свои шляпы заранее приготовленные галуны – отличительный признак агентов полиции в Сити. Филипп как более представительный был снабжен и пряжкой, означающей высший чин.
      Поглощая виски, Камю, еще дорогой ознакомивший ложных агентов с их ролью, указал им дом, говоря:
      – Вы явитесь от имени короля и принца-регента. Отстранив старуху, которую там увидите, вы подниметесь на первый этаж, где найдете человека и ребенка, о которых я говорил. Ты, Джек, потребуешь документы у француза по имени Дюбрейль и затянешь как можно дольше свой допрос. Тем временем Филипп уведет ребенка в соседнюю комнату под предлогом отдельного допроса. Затем он спустится с ним с лестницы, я буду ждать у дверей, и мы как можно скорее скроемся вместе с ребенком.
      – А что делать мне с этим французом? – спросил Джек.
      – Ты постарайся присоединиться к нам так, чтобы тебя не преследовали и в особенности не догнали.
      – А если малый начнет брыкаться, потребует ребенка, последует за мной?
      – Что ж, товарищ, ты, я думаю, еще не забыл искусство бокса, которое так прекрасно знал, судя по твоему сломанному носу? Дай ему хороший удар в глаз по всем правилам искусства и, не обращая внимания на крики старухи, улепетывай во все лопатки. Вечером встретимся на берегу Темзы, в таверне «Королевская щука».
      – Ладно, – сказал Филипп, – я уже чувствую себя полицейским не хуже самого шерифа. Пойдем, что ли, Джек?
      Оба вышли из таверны, и Камю видел с порога, как они вошли в дом.
      Через четверть часа Камю с угла соседней улицы к своей неописуемой радости увидел Филиппа, тащившего отбивавшегося ребенка. Джек был внутри дома, очевидно, еще занимаясь Дюбрейлем.
      Итак, дело удалось! Тысяча фунтов была в руках, оставалось только явиться по указанному адресу – в гостиницу «Король Георг», чтобы получить от публиковавшего лица обещанную награду.
      Однако Камю затруднялся вести по шумным лондонским улицам, к тому же днем, отбивавшегося ребенка. Это могло показаться подозрительным. Да и разумно ли было явиться в гостиницу, где можно было встретить у лица, поместившего публикацию, офицера полиции, который мог спросить, как и где найден ребенок. Проделка могла открыться, и тогда Джека и Филиппа задержат, во-первых, за присвоение полицейского звания, во-вторых, за похищение ребенка и, наконец, как профессиональных воров, кем они и были в действительности.
      Конечно, Дюбрейль имел свои причины похитить и скрывать ребенка. Может быть, имея мальчика в руках, можно было договориться с ним? Ведь обещанная тысяча по объявлению казалась Камю теперь недостаточной суммой. Почем знать, какие расчеты могли быть связаны с этим ребенком?
      Все это заставляло Камю действовать крайне осторожно. Незачем было спешить идти за наградой в гостиницу «Король Георг». Прежде всего надо было отнести обратно вещи к старьевщику, затем пойти в таверну «Королевская щука» на свидание с Джеком. Тем временем можно будет собрать справки. Не следовало ничего сообщать обоим помощникам; крайняя осторожность была необходима и с ними.
      Решив так, Камю направился в лавочку Гарри Стона. Мале-нький Андрэ, запыхавшийся, оглушенный неожиданным вторжением овладевших им людей, твердил по-французски:
      – Я хочу к маме! Вы знаете, где мама? Пустите меня, я не хочу быть у вас, хочу к маме!
      Камю успокоил его, обещав свести к матери и сказав, что если он спокойно пойдет по улице, будет умницей, то сегодня же увидит мать, а без этого его отведут обратно к тому господину, который держал его в комнате. Эта угроза подействовала. Мальчик перестал плакать и послушно последовал за своим спутником по улицам Лондона.
      Придя к старьевщику, Камю попросил его хорошенько присмотреть за ребенком, пока он сходит недалеко по очень важному делу. Филиппа он отправил пока в ближайшую таверну выпить грога, обещая зайти за ним и вместе отправиться потом в харчевню «Королевская щука».
      Устроив все это, Камю поторопился в гостиницу «Король Георг», указанную в объявлении. Однако там его ждал неприятный сюрприз.

      Люси Элфинстон торопливо отправилась в путь, послав последний призыв ла Виолетту, в котором напомнила ему обещание присоединиться к ней в Лондоне, как только будет окончено важное дело, удерживавшее его в Париже.
      В Лондоне, как было установлено, она остановилась в гостинице «Король Георг» и затем поехала к своему брату, капитану Элфинстону. Брат с сестрой не виделись многие годы, и сначала их свидание было холодно и натянуто. Люси едва удалось вызвать улыбку на суровом лице брата, но наконец лед был сломан и она, рыдая, бросилась в его объятия.
      Она описала брату счастливую жизнь с Шарлем, потом своего маленького сына, затем двойную катастрофу, которая постигла ее: арест Шарля и похищение ребенка, с самой низкой целью увезенного одним негодяем в Лондон.
      Капитан был растроган и обещал сестре помочь ей в поисках сына, а узнав имя похитителя, горячо воскликнул:
      – Как? Это негодяй Мобрейль? А, раскается он во всех своих подлостях, если мне удастся поймать его! Это величайший враг императора Наполеона!
      Сестра заметила уважение, прозвучавшее в голосе капитана при имени Наполеона, и продолжала:
      – Я думаю, мой муж – ведь ты знаешь, что перед отъездом отсюда мы были обвенчаны нашим приходским пастором, – был арестован по подозрению в желании снова возвести на трон Наполеона.
      – Это удивляет меня! – сказал капитан. – У меня есть некоторые сведения о твоем муже. Сын славного маршала и глубоко преданной императору женщины, он всегда слишком увлекался светской рассеянной жизнью и, не занимаясь политикой, никогда не был из наших.
      – Как из ваших? – удивленно спросила Люси.
      – Да. Хотя я и англичанин, но осуждаю плен императора и краснею за Англию при мысли о страданиях Наполеона. Я возмущен коварством по отношению к такому человеку, герою, надеявшемуся на гостеприимство Англии. Не скрою от тебя, что в настоящее время я занят со своими друзьями планами освобождения узника острова Святой Елены.
      – Берегись! Если об этом узнают, ты будешь жестоко наказан Что будет со мной? Ведь если я потеряю тебя, то мне не на кого будет надеяться, чтобы найти сына.
      – Успокойся, Люси, я покину Лондон вовремя. Ведь предпринимая кое-что в пользу Наполеона, я плачу только свой долг: я остался раненый, умирающий на поле битвы при Ватерлоо и непременно погиб бы, если бы проезжавший мимо император не приказал взять меня на одну из своих повозок. Он спас мне жизнь, и я готов пожертвовать ею за его свободу. Я, конечно, не стану подвергать тебя опасности в связи с моим отъездом на остров Святой Елены. Займемся же прежде всего тобой и ребенком. Есть ли у тебя хоть какой-нибудь след, чтобы искать его?