Назначив свидание на следующий день, Анрио расстался со своими новыми товарищами и отпустил также ла Виолетта, сказав ему:
      – Итак, решено: до завтра, в пять часов вкабачке «Солдат-Земледелец»!
      Ла Виолетт остался один, с недовольным видом вертя дубинку.
      – Гм! – проворчал он. – Генерал очень спешит! Он, вероятно, торопится к этой даме, которую взяла под свое покровительство герцогиня. Только бы он не рассказал ей о наших планах! Только бы не оправдались подозрения нашей герцогини! Она поручила мне следить за этой Армандиной, но я не особенно гожусь в полицейские агенты. Хоть я и предубежден против этой женщины, все-таки я не могу допустить, чтобы такой храбрый офицер, как генерал Анрио, дал себя одурачить этому хитрому созданию, принадлежащему к нашим врагам, может быть, подкупленному чужой полицией! Все-таки было бы лучше, если бы генерал остался со мной и пошел дать отчет герцогине о нашем свидании с солдатами.
      Ла Виолетт медленными шагами вернулся на Вандомскую площадь и сообщил герцогине о всем происшедшем, умолчав только о поспешности генерала Анрио.
      Старый тамбурмажор был серьезно озабочен отношениями этой так называемой Армандины к генералу Анрио. Среди бывших военных, дипломатов и финансистов, принимаемых этой дамой в своем доме, она слыла под именем баронессы Невиль. Вдова штаб-офицера, она жила на пенсию, получаемую из военного министерства, но, несмотря на скромные средства, находила возможность делать приемы и после них удерживала у себя то генерала вроде Анрио, то крупного дипломата, то кого-нибудь из видных банкиров.
      Баронессе Невиль было лет тридцать; она была красива и грациозна, имела множество поклонников и, как говорили, не пренебрегала ни одним из них. Она постоянно приобретала новые знакомства и своими стараниями привлечь видных чиновников, недовольных военных и предполагаемых или известных сторонников реставрации Бонапарта успела вызвать основательные подозрения.
      Генерал Анрио, казалось, был сильно увлечен ею. Горе, причиненное ему изменой жены Алисы, понемногу улеглось, рана зажила и супруги виделись лишь изредка. Алиса жила одна очень уединенно и сильно постарела. Супруги разошлись совершенно. Анрио был однажды представлен баронессе Армандине Невиль и, скоро увлекшись ею, сделался, как говорили, ее возлюбленным.
      Покинув ла Виолетта, он отправился к ней, в се маленький дом на улице д'Антен. Баронесса была одна и приняла его с обычной любезностью. Она прекрасно умела очаровывать и направила сегодня все это умение на генерала Анрио, а он легко поддался всей прелести этого соблазнительного свидания наедине. Пожаловавшись, что не видела его целых два дня, баронесса спросила, чем он так озабочен. Анрио возражал, но она настаивала, что у него есть какая-то забота, какое-то дело, которое занимает его и которое она хотела знать непременно. Говоря далее, она спросила, разве он не любит ее, что скрывает от нее что-то? Ведь у нее нет от него секретов, зачем же они есть у него? Уж не разлюбил ли он ее? Нет? Тогда он должен открыть ей свою душу, она хочет знать его тревоги, его печали. Конечно, они могут быть тайной для света, но не для нее, отказавшейся ради него от стольких блестящих предложений, от стольких старинных друзей, отдалившихся от нее из-за того, что в ее доме властелином стал он, Анрио.
      – Я хочу знать, почему сейчас видны эти гадкие морщины и тревога на вашем лице, – кокетливо сказала баронесса, – а если бы будете продолжать скрывать от меня их причину, то я перестану любить вас, совсем перестану.
      Анрио уверял ее, что у него нет никакого повода быть печальным, что, напротив, сегодняшний день был для него очень удачным, и мало-помалу с беззаботностью честного человека рассказал ей свой план проникнуть в темницу маршала Нея и избавить его от готовящейся тому участи.
      – Только-то? – смеясь, сказала баронесса. – Дело идет только о политике, а вы скрываете это от меня? Это дурно с вашей стороны, друг мой!
      – Нет, меня несколько беспокоит только ответственность, лежащая на мне. Ведь, желая спасти от мести Бурбонов «храбрейшего из храбрых», нашего славного маршала Нея, я придумал очень смелый план, и мне нужны друзья или верные сообщники, чтобы привести его в исполнение. А это очень важно!
      – Что тут важного? А впрочем, конечно, – мило улыбнулась баронесса, обнимая Анрио, – если бы вы попались, вам пришлось бы отвечать перед судом за ваше дерзкое предприятие. Но надеюсь, что вы останетесь в стороне и никто не будет знать, что вы тут замешаны. Подумайте: заговор для спасения осужденного на смерть! Пусть действуют ваши товарищи, сообщники, а вы лично не принимайте никакого участия: никто не заподозрит тогда вас.
      – Вот это-то и беспокоит меня, дорогая Армандина. Возможно, что освобождение маршала Нея пе удастся, да и в случае успеха все равно бедняги, помогавшие делу, простые сержанты, конечно, будут арестованы, преданы военному суду и, вероятно, расстреляны. Вот что мучает меня даже тут, около вас!
      – Эти люди знают, на что идут; но вы-то, друг мой, приняли ли вы все предосторожности, чтобы ничто не выдало вас?
      Анрио успокоил ее. Он взял на себя только руководство делом, герцогиня Лефевр просила его не рисковать, поберечь себя для другого предприятия – освобождения пленника с острова Святой Елены. Он виделся только с тремя людьми, даже не участвующими в заговоре, простыми посредниками между маршалом и солдатами, так что никакое подозрение не могло коснуться его.
      Баронесса успокоилась, развеселилась и перевела разговор на светские анекдоты и сплетни, видимо, не придавая никакого значения сведениям о заговоре. Между прочим она рассказала сенсационную новость дня: о будущей женитьбе сына герцога Данцигского на маркизе Люперкати, о которой говорил уже весь Париж.
      – Прелестная женщина эта маркиза и моя хорошая приятельница. Ведь тут целый роман! Шарль Лефевр влюбился в свою невесту не зная, кто она такая, вернее – не зная, что ухаживает за своей будущей женой.
      – Может быть, если бы он знал это, он и не влюбился бы в нее, – смеясь, сказал Анрио.
      Оба продолжали весело болтать о разных пустяках, забыв и думать о готовившемся бегстве маршала Нея. Уходя от баронессы, Анрио едва вспомнил о том, что разболтал ей.
      «Не беда, – легкомысленно подумал он, – баронесса не болтлива, к тому же она любит меня. Она почти не обратила внимания на все, что я рассказал ей; она интересовалась во всем этом деле только мной одним».
      Как только он ушел, баронесса поторопилась к письменному столу, где быстро набросала следующую записку.
      «Господину префекту полиции. Предупреждаю Вас о существовании военного заговора с целью освободить маршала Нея и устроить его побег из Люксембургской тюрьмы. Стража не надежна. Остерегайтесь. Надеюсь, что, имея верные сведения, как всегда, Вы оцените мои старания сообщать Вам все, что касается спокойствия государства и Вашего учреждения в особенности. Примите уверения и прочее. № 126».
      Запечатав письмо, баронесса позвала горничную и приказала немедленно отнести его по адресу, написанному на конверте: «Господину Мартен, рантье. Набережная Люнетт, 8». Это были имя и адрес специального агента, который так принимал частным образом конфиденциальные сообщения префекту полиции от тайных агентов.
      Исполнив свою обязанность, баронесса Невиль занялась туалетом, сказав горничной:
      – Поеду поздравить маркизу Люперкати с ее свадьбой. Она, должно быть, очень рада: покойный муж не оставил ей средств, чтобы долго носить траур. Маркиз Люперкати был разорен и к тому же скомпрометировал себя с Мюратом. Теперь милая Лидия устроится! Майорат в два миллиона! Вот бы мне что-нибудь в этом роде! Но такие находки попадаются не часто, – закончила она с завистливым вздохом.
      Кончая одеваться, прекрасная баронесса думала про себя: «Ну, может быть, королевское правительство, которому я оказала сейчас важнейшую услугу, окажется на этот раз более щедрым, чем обычно».

      21 ноября 1815 года должен был начаться в Люксембургском дворце большой политический процесс: палата пэров должна была судить маршала Нея. Были приняты большие предосторожности для безопасности высокою собрания, вся полиция была на ногах. Везде были расставлены патрули, все кафе и кабачки были под надзором, а Люксембургский сад закрыт.
      Маршал Удино, преданный Бурбонам, забывший все милости, которыми осыпал его Наполеон и завидовавший маршалу Нею, взялся за исполнение приговора над своим сотоварищем по оружию, знаменитым маршалом Франции, носившим звание «храбрейший из храбрых».
      Заседание суда началось в десять часов утра. Публика была допущена лишь по строго контролируемым билетам. В первом ряду зрителей можно было видеть принца Вюртембергского, графа Гольтца, Меттерниха и многих английских генералов в полной форме. Все эти чужестранцы, после падения Наполеона высоко поднявшие головы, истинные властители Франции, у которых Бурбоны были только слугами, явились насладиться агонией своей жертвы, полюбоваться чудовищным зрелищем: герой, причинивший им столько зла, оказался преданным в руки палачей французским собранием, и пэры Франции мстили ему теперь за Англию, Россию, Австрию и Пруссию, за все зло, причиненное им Мишелем Неем. Это было мщение за Аустерлиц, Иену, Фридланд и Москву!
      Был прочитан обвинительный акт, протест адвокатов против незаконной поспешности обвинения был оставлен без внимания, и начались продолжительные прения о поведении маршала Нея, обещавшего Бурбонам привезти Наполеона в железной клетке. Потом, овладев им, он перешел на сторону императора и вместе с ним двинулся на Париж.
      Ней сказал в свою защиту, что решился присоединиться к Наполеону после заявления Бурмона, что если после возвращения императора король будет вынужден снова покинуть Францию, то он призовет па помощь иностранные войска. Бурмон прибавил, что не следует колебаться между изгнанием и обращением к иноземцам. Как бы велико ни было это зло, оно все же было в глазах роялистов предпочтительнее власти Бонапарта. Поэтому, присоединившись к победоносному орлу императора, он, Ней, не совершил никакой низости; он поднял шпагу не против короля, хотя и покинутого своим народом, а только против иноземцев.
      Главный прокурор и президент употребляли все усилия, чтобы спутать защиту и лишить слова ее адвокатов. Защитник Беррье сказал судьям, что Ней думал избавить Францию от гражданской войны, присоединившись к Наполеону, что его побуждением было отнюдь не честолюбие, а единственно любовь к родине. Увы! Его речь была резко и грубо прервана. Второй адвокат, Дюпен, нашел несколько странный аргумент в пользу защиты: по договору с союзниками 20 ноября 1815 года Сарлуи – родина маршала Нея не была частью Франции и таким образом Ней, не принадлежа более к французам, не подлежал суду палаты пэров.
      Однако при этих словах маршал Ней встал с места и, прервав речь адвоката, воскликнул:
      – Я француз и умру французом!
      После этого он вынул из кармана записную книжку, где записывал свои заметки, и прочел громким голосом:
      «– До сих пор защита была свободна, теперь ее стали затруднять. Я благодарю своих защитников за все, что они сделали и хотели сделать, но теперь я прошу их прекратить такую неполную защиту. Пусть меня лучше вовсе не защищают, чем иметь только пародию на защиту. Меня обвиняют против законов и не позволяют мне объясниться. Я обращаюсь к Европе и к потомству…»
      Президент прервал его, обратившись к защитнику:
      – Продолжайте защиту, касаясь только фактов.
      Тогда маршал, обратившись к Беррье и Дюпену, повторил:
      – Я запрещаю вам говорить, если не будет разрешено говорить свободно!
      – Так как маршал желает закончить прения, – сказал главный прокурор, – то мы со своей стороны не сделаем больше никаких замечаний. Итак, я прошу палату применить статьи закона уложения о наказаниях и параграфы закона второго брюмера V-гo года относительно лиц, уличенных в государственной измене и покушении на спокойствие государства.
      Настало глубокое молчание.
      – Подсудимый, – спросил председатель суда, – не желаете ли вы что-нибудь заметить насчет применения наказания?
      – Ровно ничего! – ответил Ней.
      – Удалите подсудимого, свидетелей и присутствующих, – распорядился председатель.
      Маршал, адвокаты и свидетели покинули зал; трибуны были очищены от публики, и палата пэров приступила к голосованию. Совещание продолжалось долго. Единственный пэр Франции, герцог Виктор де Брольи, ответил «нет» на третий вопрос: «Совершил ли маршал покушение на безопасность государства?» Поименное голосование относительно применения наказания дало следующие результаты: 142 голоса за смертную казнь по военным уставам, то есть за расстрел, 1 голос за смертную казнь по общим уголовным законам, то есть за гильотинирование, 43 голоса за пожизненное изгнание. Пять пэров воздержались от подачи голоса.
      В половине двенадцатого ночи в отсутствии подсудимого был вынесен приговор. Он был изложен в следующей форме:
      «Во внимание к тому, что предварительным следствием и прениями на суде доказана виновость Мишеля Нея в том, что в ночь с 13-го на 14-е марта 1815 г. он принимал у себя разведчиков узурпатора; что он прочел на площади Лон-ле-Сонье, в департаменте Юра, во главе своей армии, прокламацию, направленную к подстрекательству, к мятежу и к переходу на сторону неприятеля; что он дал немедленно приказ своим войскам присоединиться к узурпатору и произвел это присоединение сам во главе их; что он совершил этим государственную измену и посягательство на безопасность государства, целью каковых было уничтожить или сменить правительство и порядок престолонаследия, – палата, после совещания, объявляет его виновным в преступлениях, предусмотренных статьями 77-й и следующими свода законов и статьями 1-й и 5-й закона 21-го брюмера V-ro года; вследствие того, применяя упомянутые статьи, палата приговаривает Мишеля Нея, маршала Франции, герцога Эльхингенского, принца Московского, бывшего пэра Франции, к смертной казни и к уплате судебных издержек; палата приказывает, чтобы казнь была совершена в порядке, предписанном декретом 12-го мая 1793 г.».
      По требованию генерального прокурора председатель суда прочел дополнительное заявление, гласившее, что «Мишель Ней, кавалер большого креста Почетного легиона, как нарушитель правил чести, исключается из списков ордена».
      Пэры Франции один за другим подписали приговор.
      Во время этой довольно продолжительной процедуры судьи Мишеля Нея в буфете, устроенном возле зала заседаний, пили шампанское, поздравляя себя с тем, что они еще раз спасли трон и алтарь.
      Пока пэры Франции совершали это преступление и беззаконие, – потому что Парижской конвенцией 3 июля 1815 года была объявлена полная амнистия, а трактатом 20 ноября 1815 года было установлено, что ни одно лицо не будет потревожено и не пострадает за свое поведение или за свои политичеекге убеждения во время Ста дней, – ла Виолетт, сговорившийся с солдатами, которые должны были бы нести караул, когда маршала водворили бы в камеру, делал последние приготовления к побегу. Было условлено, что если маршалу вынесут смертный приговор, то его супруга, которой будет разрешено прийти к нему и остаться с ним наедине в его предсмертные минуты, поменяется с ним одеждой. Закутанный в длинную шаль, с опущенной вуалью осужденный мог пройти неузнанным мимо внешней стражи. Трудность была в том, как переодеться вблизи караульных и обмануть бдительность часовых. Однако ла Виолетт взялся устранить эту опасность. Часовые решили содействовать ему, согласившись рискнуть головой, чтобы спасти маршала Франции. В кабачке «Солдат-Земледелец» были сделаны последние распоряжения, и побег Мишеля Нея казался обеспеченным. Между двенадцатью ветеранами, назначенными в караул, не могло найтись предателя.
      К несчастью, как мы видели, полиция была предупреждена. Нескромность Анрио, его доверие к баронессе Невиль погубили великолепный план.
      Между прочим, было условлено, что ла Виолетт проберется к караульным и как только переодетый маршал пройдет мимо них, то в коридоре, ведущем к выходу, будет заперта дверь, соединяющая его с дворцом. Таким образом беглец успеет выиграть нужное время на тот случай, если бы была поднята тревога. Он вскочит в карету, которая будет ждать его у ворот Люксембургского дворца, и найдет там приготовленную военную форму, что даст ему возможность беспрепятственно покинуть Париж и достичь границы, если только при известии о его побеге не произойдет военное восстание, которое освобожденный маршал тотчас возглавит.
      В тот момент, когда ла Виолетт, снова надевший свой адъютантский мундир, собирался подойти к дружественным часовым и проникнуть в караульню, чтобы подождать там маршала при выходе его с заседания, он словно получил внезапный и жестокий удар в спину, не видя на часах у дверей и в караульне ни одного из солдат, которых рассчитывал здесь встретить. Ему показалось, что он бредит, и он остановился против часового, напрасно стараясь его узнать. Действительно, наряд стражи был заменен. Вместо старых воинов, преданных императору и готовых на все, чтобы спасти маршала Нея, вместо тех, кто получил наставление в кабачке «Солдат-Земледелец», ла Виолетт увидал гвардейцев, демонстрировавших своими кокардами, своей осанкой и довольством на лице усердие роялистов и зоркую бдительность, с какой они собирались стеречь арестанта.
      – Тысяча патронов! – глухо проворчал тамбурмажор. – Нас предали. О, гром небесный! Если бы мне узнать негодяя… или негодяйку, выдавшую нас!
      Он машинально повертел рукой, точно в ней была его трость и он собирался осыпать градом ударов изменника, которого проклинал в душе. Однако он сдержался. Ему пришло голову, что малейшее неосторожное движение может погубить его. Полиция, очевидно, напала на след заговора. Но так как он только что виделся с Анрио, то был уверен, что имена заговорщиков остались неизвестными; ведь в противном случае генерал был бы арестован. Вместе с тем он подумал, что если бы сам он попался, то полиция весьма легко добралась бы до маршала Лефевра, у которого он был доверенным лицом, преданным слугой. Поэтому ла Виолетт сделал усилие и, преодолев тревогу, спросил часового, как будто он нечаянно ошибся дорогой:
      – Можно пройти отсюда в зал заседания?
      – Ну нет! Ведь вы видите, что вход вон там, о улицы, где толпится в ожидании столько народа.
      – Заметив эти двери, я подумал, что вы пропустите товарища.
      – Невозможно! Здесь поведут обвиняемого.
      – Ну, тогда извините.
      Тамбурмажор выбрался на улицу и затерялся в толпе, стоявшей напротив Люксембургского дворца в ожидании приговора. Он потерял всякую надежду, но не уходил, будучи встревожен, расстроен, отчаявшись и напрасно ломая голову над вопросом, каким путем могли обнаружиться связи заговорщиков с людьми, которые были назначены в полицейский караул сегодня ночью и в экзекуционный взвод. Он не мог оторвать взгляд, отвлечь мысли от этой комнаты второго этажа, где находился маршал и откуда ему предстояло выйти только на казнь.
      Размышляя о трагическом конце, ожидавшем доблестного солдата, ла Виолетт чувствовал, как у него сжимается сердце, а на глаза набегают слезы.
      Пока толпа ожидала постановления палаты пэров, маршала отвели обратно в его камеру, так как приговор надлежало вынести в его отсутствии, и в силу особых распоряжений не спускали с него глаз. За его малейшими движениями следило четверо гвардейцев, тщательно подобранных, переодетых жандармами и заменивших солдат, на которых рассчитывал ла Виолетт.
      Маршал сел за стол и ужинал спокойно, с аппетитом, когда дверь камеры отворилась, чтобы пропустить двоих мужчин в черном. То были оба защитника Нея, Беррье и Дюпен, пришедшие проститься с ним. Они нисколько не обманывали себя относительно ожидаемого приговора, находились в большом волнении и пришли, чтобы ободрить осужденного. Однако маршал сам добродушно заметил:
      – Вы видите, господа, я подкрепляюсь! Поверьте, что господин Беллар обедает с меньшим аппетитом, чем я.
      После этого Ней поблагодарил и обнял своих защитников, так как и сам не сомневался в роковом исходе процесса.
      Адвокаты сообщили подзащитному о распространившейся молве, будто его друзья, сторонники императорского режима, подготовили заговор с целью освободить его, что министр Де Каз казался сильно встревоженным, и потому было объявлено, что в случае, если подсудимому вынесут смертный приговор, он будет немедленно приведен в исполнение. Однако Англес, префект полиции, утверждал, что он держится настороже и не допустит никакой попытки к побегу и освобождению арестанта. Маршал Удино прибавил, что на основании сведений, доставленных ему префектом, он сменил взвод, назначенный для охраны осужденного в его последнюю ночь и для совершения казни.
      При этом рассказе маршал печально улыбнулся.
      – Только бы эта великодушная попытка не стоила жизни никому из храбрецов, вздумавших спасти старого товарища по оружию! – сказал он и прибавил, провожая до дверей камеры Дюпена и Беррье: – Прощайте, господа, прощайте, мои милые защитники, мы встретимся на небесах!
      После ухода защитников Ней сел к столу, составил последние распоряжения и потом бросился совершенно одетый на постель, где и заснул.
      В три часа утра отворилась дверь и с обычным церемониалом вошел для прочтения приговора Кошн, секретарь палаты пэров.
      Маршал крепко спал. Один из стражей тронул его за плечо, Ней приподнялся, сел на койке, а затем, увидав Коши, спросил:
      – В чем дело?
      – В весьма тяжелой обязанности! – ответил тот и приступил дрожащим голосом к чтению приговора.
      Маршал перебил его:
      – К делу! Пропустите все формулы, тем более, что текст, который вы мне читаете и который карает лиц, стремящихся прервать порядок престолонасления, был вдобавок составлен для фамилии Бонапарта, – с иронией заметил он.
      Секретарь продолжал чтение, произнося нараспев числа, статьи закона.
      – Да перейдите же к заключению! – воскликнул Ней, а когда законник произносил торжественные слова: «смертная казнь», он снова прервал его, сказав: – Было бы лучше написать «убийство». Это вышло бы куда больше по-военному!
      Секретарь дочитал последние слова приговора: «Казнь последует сегодня же утром, в девять часов».
      – Хорошо, – холодно заметил Ней. – Когда угодно, я готов.
      Тогда недалекий секретарь в неуместном усердии предложил маршалу свои услуги относительно духовного напутствия, сказав:
      – Я могу пригласить священника из церкви Святого Сюльпиция.
      Ней сделал жест удивления и досады и воскликнул:
      – Не докучайте мне со своими попами! Я предстану перед Богом, как представал перед людьми… Я ничего не страшусь!
      Когда чиновник удалился, маршалу пришлось принять графа де Рошшуара, коменданта города Парижа, который сообщил, что ему разрешено повидаться с женой, детьми и духовником.
      – Сначала я желаю переговорить с моим нотариусом, – просто ответил маршал, – потом я приму жену и детей. Что же касается духовника, то, пожалуйста, увольте!
      Повидавшись с нотариусом, Анри Батарди, и составив духовное завещание, в котором были изложены его предсмертные распоряжения, осужденный принял пришедших к нему жену, четверых сыновей и сестру. То была потрясающая сцена. С громким плачем супруга маршала обняла мужа и упала без чувств к его ногам. Ней поднял жену, поцеловал сыновей и сказал им: «Любите и почитайте свою мать!» Потом он попросил, чтобы его оставили одного, чувствуя потребность в отдыхе, так как ему было нужно напрячь все свои силы для момента казни.
      Принцесса Московская в сопровождении своих детей, из которых старшему было двенадцать лет, а самому младшему всего три года, вышла из камеры неверными шагами, вся в слезах. Она через силу добралась до экипажа, а так как кучер ожидал приказания, несчастная женщина пробормотала, снова близкая к обмороку:
      – В Тюильри! К королю!
      У нее все еще теплилась надежда на королевскую милость.
      Дожидаться приема пришлось очень долго. Дежурные объяснили просительнице, что король не принимает никого в такие ранние часы. И супруга маршала ждала терпеливо, на коленях и не переставая молиться, среди караульных гвардейцев и дежурных придворных в этой тихой прихожей. Она все еще молилась о спасении осужденного, тогда как ей следовало уже читать заупокойные молитвы по нем. Устремив тревожный взгляд на дверь королевского кабинета в надежде увидеть выходящего дежурного камергера с вестью, что король готов наконец принять ее, она считала минуты, вынося пытку мучительного ожидания.
      Часы пробили половину десятого. Дверь, так долго остававшаяся запертой, наконец отворилась. Принцесса Московская прервала молитвы и выпрямилась, дрожа, томимая тоской, стараясь собраться с силами, подыскивая слова, чтобы умолять Людовика XVIII и вырвать у него слово помилования, когда она падет к его ногам.
      Вышел камергер, герцог Дюрас, и приблизился к принцессе торжественной походкой, с печальным видом. Он почтительно поклонился и сказал серьезным тоном:
      – Аудиенция, которой вы требуете, была бы теперь бесцельной.
      У супруги маршала вырвался глухой вопль. Она хотела заговорить, но силы покинули ее, и она упала на пол. По приказанию герцога Дюраса принцессу вынесли вон и отправили домой в глубоком обмороке.
      Пока она ожидала таким образом понапрасну в королевской прихожей высочайшей милости, в которой было отказано заранее, вставала унылая и пасмурная заря четверга 7 декабря.
      – Какой противный день! – с улыбкой сказал Ней аббату де Сен-Пьеру, сопровождавшему его на казнь, когда они садились в карету, и, видя, что аббат уступает ему дорогу, прибавил: – Пожалуйста, садитесь; сейчас мне предстоит опередить вас!
      Граф де Рошшуар поставил войска, назначенные для охраны места казни, между Обсерваторией и решеткой Люксембургского сада. Сделав эти распоряжения, он явился в Люксембургский дворец и подписал приказ о выпуске осужденного из-под стражи, а потом уже подал сигнал к отъезду. Маршал Ней вышел на крыльцо и твердой походкой направился к поданному экипажу. Священник и двое судей сели с ним в карету, которую тотчас окружили жандармы. Граф де Рошшуар с маркизом де Рошжакленом следовали верхом. Гренадеры и отряд национальной гвардии замыкали кортеж, который направился к решетке Обсерватории. Не доезжая трехсот шагов до садовой решетки, карета остановилась.
      С поднятой головой, с прямым взором маршал вышел из экипажа, который тотчас удалился. Вручив несколько луидоров священнику для раздачи бедным, осужденный направился к экзекуционному взводу, который окружали войска, выстроенные побатальонно в каре, и, обратившись к адъютанту Сен-Биасу, спросил, как ему встать. Тот хотел завязать ему глаза и поставить на колени, но маршал, пожав плечами, возразил:
      – Разве вы не знаете, что военный не боится смерти?
      Граф де Рошшуар верхом на коне наблюдал за порядком и распоряжался казнью.
      Ней, стоя в центре каре лицом к экзекуционному взводу, державшему ружья наизготовку, снял шляпу и сказал:
      – Французы, я протестую против моего осуждения! Моя честь…
      В то момент, когда он произносил эти слова, Биас скомандовал: «Пли!» Грянул залп. Маршал упал ничком, сраженный одиннадцатью пулями из двенадцати.
      Тело оставалось некоторое время распростертым на земле, пока секретарь Коши составлял протокол казни.
      Полицейские приблизились, точно боясь, чтобы не похитили труп, и громко крикнули: «Да здравствует король!» Голоса на площади, куда оттеснили публику, отозвались там и сям. возгласами: «Да здравствует император!» Тогда полиция кинулась к улице Анфер, откуда как будто в основном доносились эти крики, и произвела несколько арестов, после чего оттеснила любопытных.
      Наконец были приняты меры для перевозки тела на кладбище; но полиция, опасаясь скоплений народа и смятения, отложила на два дня погребение, которое состоялось тайком. Расстрелянный Ней все еще внушал страх своим врагам.
      Бурбоны видели победу в этом политическом убийстве. На другой день после казни бумаги повысились в цене на бирже, а герцог Веллингтон, живший в Ели-сейском дворце, задал пышный праздник, присутствовать на котором сочла за честь вся аристократия. В ожидании смерти Наполеона гибель маршала Нея была большой радостью для Англии.

      План похищения маршала не удался; неведомый предатель выдал намерения заговорщиков. Но если заговор не спас жертву несправедливости, то процесс маршала Нея и его казнь по крайней мере доставили случай многим храбрецам, преданным императору, встретиться между собой и сговориться.
      Во время этих переговоров верных сторонников ниспровергнутого властелина пришло два письма, взволновавших ла Виолетта. Первое было от Шарля Лефевра. Он сообщал старику о полученной им ране и просил уведомить о случившемся и успокоить дорогих его сердцу существ, то есть мать и Люси. Второе письмо было прислано Люси из Англии. Она умоляла ла Виолетта приехать к ней в Лондон. Далее молодая женщина писала, что увиделась со своим братом, капитаном Элфинстоном, и что он отправляется в Париж. Капитан хотел повидаться с маршалом Лефевром и его супругой по поводу одного плана, в который он не счел возможным посвятить свою сестру. Люси просила ла Виолетта, чтобы он взял на себя задачу сообщить о предстоящем посещении ее брата, который, выехав из Лондона одновременно с отправкой ее письма, вероятно, должен прибыть в Париж почти тотчас вслед за ним и намерен пуститься в обратный путь немедленно после свидания с маршалом. Люси надеялась, что ла Виолетт согласится сопровождать его.