Маленький порт Пиццо построен на выдающейся части мыса; город весь расположен на горе. Там виднелись маленькая церковь, казарма, ряд разбросанных рыбачьих избушек. Надо всеми этими жалкими строениями горделиво высился грандиозный замок с четырьмя бастионами, служившими во время испанского владычества цитаделью и одновременно с тем тюрьмой. Вот и весь Пиццо, если не считать площади, с которой открывался дивный вид на все окрестности.
      Сойдя на землю, Мюрат, обнажил саблю и крикнул: «Вперед, друзья! Вперед!» – но, сообразив, что этот воинственный вид не подходит к образу мирного монарха, возвращающегося после короткого отсутствия в среду своих верноподданных, поспешил вложить саблю в ножны и предложил всем присутствующим немедленно же последовать его примеру.
      Маленький отряд последовал за королем. Все стали взбираться по крутой тропинке, ведшей к площади. Несколько рыбаков, занятых починкой снастей и старых баркасов, смотрели с любопытством на эту группу высадившихся людей. Их лица не выражали ни преданности, ни ненависти; на них отчетливо читались лишь любопытство и полнейшее безразличие. Точно так же они не выражали намерения ни присоединиться к шествию, ни препятствовать ему.
      Франческетти решил подать сигнал восторженным возгласом, чтобы известить жителей о прибытии короля. Поэтому он почтительно обнажил голову и, махая шляпой, крикнул: «Да здравствует король Иоахим! Да здравствует наш король!». Весь маленький отряд поддержал этот возглас, продолжая восхождение. Но рыбаки остались по-прежнему безучастны. Они невозмутимо продолжали свои занятия, не выказывая ни малейшего интереса к личности прибывшего и словно не понимая даже, в чью собственно честь раздаются эти приветствия.
      Наконец Мюрат вместе со своими двадцатью шестью приверженцами достиг площади. Было десять часов утра. День был праздничный, базарный, и потому вся площадь была густо усеяна народом. Несомненно, все собравшиеся видели с площади прибытке королевской фелюги и высадку короля, однако же, ничто не выдавало ни интереса, ни волнения толпы. Правда, не замечалось и ненависти – одно удивление читалось на лицах окружающих. Все сторонились и освобождали проход, но на несколько вопросов, заданных Франческетти, никто и словом не отозвался.
      Однако Мюрат не падал духом; он продолжал потрясать шляпой, раскланиваться и восклицать:
      – Я ваш король! Или вы не узнаете меня? Полноте, дети, следуйте за мной! Ведь я Мюрат!
      Кортеж продолжал шествие по площади, направляясь к зданию морских казарм. Там был выстроен взвод солдат; пятнадцать человек канониров, береговых стражников составляли караул; они еще носили форму мюратистов.
      – О, здесь я нахожусь среди друзей! – радостно произнес Мюрат. – Ведь это мои солдаты!
      Он направился к ним с простертыми руками. Он оставался верен себе, его не покинули в эту решительную минуту ни его оптимизм, ни экзальтированность натуры, ни презрение к опасности, ни свойственная ему уверенность в достижении самого невозможного, так как до сих пор все ему было возможно и достижимо. Хотя встреча на площади была далеко не из ободряющих, но Мюрат тем не менее, увидев своих бывших солдат, снова воспрял духом.
      Солдаты были выстроены, чтобы идти в церковь. Мюрат подошел к ним и, откидывая плащ, как это делал Наполеон, произнес:
      – Узнаете ли вы своего короля? Воины Мюрата, решитесь ли вы стрелять в своего монарха?
      Солдаты вовсе и не собирались стрелять. Они просто взялись по обыкновению за ружья, готовясь двинуться в путь и, перейдя площадь, идти в церковь.
      Удивленный сержант подошел к Мюрату и почтительно промолвил:
      – Так это вы король Мюрат? Вы меня произвели некогда в капитаны, а теперь я снова низведен в сержанты. Но я не забыл того, что вы сделали для меня, и готов повиноваться вам, если вы действительно превратились снова в короля!
      Мюрат склонил голову. Этот ответ и условность предложения услуг как нельзя более наглядно показали ему все безрассудство его предприятия.
      Площадь опустела. Горожане спрятались по домам, а приезжие крестьяне и торговцы спешно убирали и увязывали свои товары. Все спешили скрыться, предчувствуя возможность смуты и кровопролития.
      Мюрат остановился среди опустевшей площади и жестом, полным глубокой тоски, провел рукой по лбу, покрытому каплями пота. Этот неустрашимый человек впервые почувствовал приступ ужаса и отчаяния. Он понял в это мгновение, что погиб, что его партия проиграна, но вместе с тем понял и то, что он слишком далеко зашел, чтобы отступать.
      – Вперед, друзья, вперед! – промолвил он и, обернувшись к встретившимся канонирам, скомандовал им следовать за собой.
      Но никто не двинулся.
      В это мгновение к нему подошли двое молодых людей из города Монтелеоне, расположенного выше Пиццо, и один из них сказал:
      – Государь, оставьте Пиццо! Вы окружены врагами. Не откладывайте, не теряйте ни минуты, потому что вас предали! Вблизи находится город Молтелеоне, укройтесь в нем; мы проводим вас до него и поможем скрыться; верьте, что, выйдя отсюда, вы спасетесь, если же вы остановитесь здесь, то тем самым погубите себя!
      Мюрат начал догадываться о возможности предательства и измены, хотя был и далек от мысли о западне, устроенной ему советниками Фердинанда IV, заверившими его в расположении к нему населения Пиццо и готовности встретить его с распростертыми объятиями. Не подозревал он и об измене Барбары; он все еще был уверен в том, что Барбара сказал ему правду и что Люперкати работал на его пользу и прилагал все старания, чтобы расположить к нему народ.
      Однако здравый смысл подсказывал Мюрату, что нужно послушаться доброго совета и, пока не поздно, укрыться в Монтелеоне, а уже оттуда постараться пробраться в Неаполь. Поэтому он дал знак идти на Монтелеоне.
      Все двинулись в путь, но горная тропинка была очень крута, Мюрат вскоре устал и запыхался, и ему потребовался отдых. Тщетно уговаривали его друзья не задерживаться и продолжать путь; Мюрат желая выгадать еще несколько мгновений отдыха, предложил дождаться приближения небольшой группы людей, показавшихся на другом склоне холма.
      – Подождемте, друзья мои! – сказал он. – Вот идут к нам мои храбрые канониры; еще несколько мгновений – и они будут здесь. – Франческетти навел подзорную трубу и увидел, что хотя канониры и были в этой группе, но большую ее часть составляли рыбаки и крестьяне, вооруженные косами, вилами и ружьями. Кроме того, чувствовалось, что эта возбужденная разношерстная толпа настроена крайне неприязненно. Чувствуя недоброе, но не желая пугать короля, Франческетти стал умолять его идти, говоря, что канониры успеют присоединиться к его отряду в Монтелеоне.
      Но на короля словно нашло затмение: он упрямо твердил, что не тронется с места до прибытия канониров, и на мольбы Франческетти отказаться от этой мысли жестко заявил, что требует от своих подданных послушания и повиновения, а не советов. Офицеры были в отчаянии; Франческетти молча смирился с монаршей волей. Один из офицеров сказал, обращаясь к Мюрату:
      – Ваша воля будет исполнена, государь, но, вероятно, вам скоро придется убедиться в том, что мы умеем не только повиноваться, но и умирать за своего короля.
      Однако Мюрат остался глух и продолжал поджидать в лице канониров… своих палачей.
      В то самое время, когда король со своим отрядом стал подниматься по холму, из одного из домов в нижней части города вышел сильно вооруженный человек крайне отталкивающей внешности и стал собирать вокруг себя толпу рыбаков, торговцев и матросов, зовя их за собой. Это был Трентакапилли, тот самый, что поклялся убить Мюрата, если только последний попытается ступить на землю Пиццо.
      Трентакапилли собрал вокруг себя завзятых бездельников, сорвиголов и бывших бандитов, которым было море по колено. Он уверял их, что они получат крупные награды, если им удастся изловить низвергнутого и приговоренного к смерти Иоахима Мюрата, голова которого была оценена на вес золота. Этого заявления было достаточно для того, чтобы воодушевить все эту алчную, беспринципную толпу. Трентакапилли встал во главе своей шайки, и они кинулись вслед за беглецами по дороге в Монтелеоне и вскоре достигли того места, где король отдыхал. Трентакапилли был одет в жандармскую форму, которая сильно походила на полковничью форму пехоты Мюрата.
      Увидев его, король радостно встал и пошел навстречу, думая иметь дело с одним из своих партизан. Тщетно друзья короля пытались остановить его; Мюрат ничего не хотел слушать и обратился к толпе, вооруженной вилами и палками, с такими словами:
      – Друзья мои, я ваш король Иоахим! Ведь вы узнаете меня, не правда ли? Вы все слышали обо мне. Ведь не поднимете же вы оружия против своего монарха? Я высадился в Калабрии не для того, чтобы причинить вам зло. Я иду в Монтелеоне.
      Но толпа упорно и зловеще молчала, и так как, судя по ее настроению, трудно было дождаться радостных возгласов: «Да здравствует король Иоахим!» – то несчастный, внезапно прозревший венценосец добавил: – Не бойтесь меня, я иду в Монтелеоне просить содействия местных властей в моем дальнейшем путешествии в Триест… там меня ожидает семья. Я не успел объяснить все это в Пиццо. У меня есть охранная грамота короля Фердинанда… она требует уважения к себе. Проводите же меня в Монтелеоне… или если сочтете это более подходящим, то вернитесь к себе. Ваш король Иоахим вернулся к вам как друг, он имеет право на ваше уважение и гостеприимство…
      Но тут речь короля была прервана глухим ропотом толпы, и руки, вооруженные косами и вилами, угрожающе потянулись к нему. Франческетти подошел к Трентакапилли и спросил его, кто он такой.
      – Я капитан жандармского корпуса, – ответил спрошенный, – и мне поручено арестовать и вас, и вашего короля, и всех ваших друзей и всех вас препроводить обратно в Пиццо. Следуйте за мною!
      – Мы и в Пиццо не пойдем, и за вами не последуем, – ответил Франческетти, – если же вы не повернете сейчас же обратно, то я вас застрелю! – И с этими словами Франческетти навел на бандита дуло пистолета.
      Друзья Мюрата тоже поспешно схватились за оружие, и посыпались советы:
      – Государь, прикажите дать залп! Мы быстро осадим и рассеем всю эту толпу каналий! Государь, прикажите только – и мы с оружием в руках проложим вам путь до самого Монтелеоне!
      – Это было бы гибелью, достойной короля, – задумчиво прошептал Мюрат. – Но раз я пришел для мирного завоевания своего государства, то имею ли я право проливать кровь своих подданных?
      Увы, так изменяются под давлением обстоятельств самые мужественные характеры и слабеют самые закаленные, испытанные натуры.
      Весьма вероятно, что, послушайся Мюрат благоразумного совета своих друзей, он был бы спасен; все они были безгранично преданы ему и защищали бы его жизнь до последней капли крови. Но неустрашимый, прославленный воин упорно остался при своем великодушном решении не проливать кровь своих подданных.
      Это было как нельзя больше на руку Трентакапилли, который устроил засаду и открыл огонь, лишь только король со своим маленьким отрядом двинулся в дальнейший путь. Пользуясь минутным замешательством врага, Трентакапилли скомандовал окружить маленький отряд. Но Франческетти удалось увести короля; они побежали по крутому обрыву к морю, теряя по пути одежду и оружие, а за ними, словно стая гончих, с криком и гамом неслась шайка Трентакапилли.
      Это были ужасные минуты, полные невыразимого трагизма. Франческетти, не теряя присутствия духа, бежал с королем к тому выступу мыса, где по уговору должен был поджидать их на всякий случай Барбара с королевской фелюгой. Там они были бы спасены, так как фелюга имела несколько орудий, способных быстро рассеять всю эту толпу. Наконец, они могли бы тотчас же сняться с якоря и уйти от преследований.
      Но фелюги на условленном месте не оказалось. Верный своему коварному замыслу, Барбара уже давно ушел, отняв у короля и его друзей последнюю надежду на спасение и предоставив его на растерзание озлобленной шайке, мчавшейся по их пятам с грозным ревом: «Смерть Мюрату!» – повторяемым на все лады. Толпа преследователей увеличилась присоединившимися рыбаками и крестьянами, а площадь вся была усеяна народом, с кровожадным нетерпением и любопытством следившим за исходом этой дикой травли.
      На берегу был врезавшийся в землю баркас. Мюрат с друзьями кинулся к нему. Но, к несчастью, баркас очень глубоко врезался в песок, вытащить его было крайне трудно. Они напрягали все силы, но он туго поддавался. Они тем не менее не теряли надежды и, подбодряя друг друга, делали нечеловеческие усилия, подхлестываемые зловещим ревом бегущей толпы.
      Еще несколько мгновений – и они были бы спасены! Но судьба была против: толпа скатилась на них с горы, словно поток бушующей лавы, окружила их в одно мгновение ока, смяла. Сопротивляться было немыслимо. Они были побеждены. Понимая всю безвыходность своего положения, они предложили сдать свое оружие, но разъяренная толпа, среди которой находилось много женщин, не желала помиловать их.
      Франческетти, капитан Лафрани, Бьанки, лейтенант Паскалини, сержанты Франчески и Джорани, а также первый слуга короля Арман, все эти преданные люди, защищавшие короля до последней возможности, были убиты, избиты, искалечены или схвачены преследователями. Капитан Перписс, подставивший грудь под отчаянный удар, предназначенный королю, замертво пал к ногам последнего. Одна из озверевших женщин, за неимением оружия, сняла с ноги башмак и, перегнувшись через труп Перписса, ожесточенно колотила им по лицу короля. Остальные тоже наносили удары и доканчивали раненых. Двадцать рук ухватились за короля, сорвали и изодрали одежду, рвали волосы; женщины озлобленно плевали ему в лицо и старались выдрать усы.
      Мать известного казненного бандита особенно злобно измывалась и глумилась над несчастным королем, коля его ножом и крича при этом:
      – Ты убил моих троих сыновей!
      Мюрат был преисполнен достоинства и величия в эту ужасные минуты. Он твердым голосом повторил своим палачам:
      – Я ваш король и ваш пленник! Вы не имеете права убивать меня. Кроме того, вы гораздо больше выиграете, выдав меня живым, нежели мертвым.
      Но страх ужасной смерти и малодушие стали мало-помалу одолевать даже и этого закаленного, неустрашимого человека и побудили его быстрым, инстинктивным движением предложить выкуп в виде кошелька с золотом мельнику, собиравшемуся раскроить ему череп топором.
      Мюрат был уже на волосок от смерти, когда вмешался великодушный испанец, дон Франческо Алькала, администратор королевских поместий, окружающих Пиццо. Он пользовался в стране большим почетом и влиянием. Поэтому когда он обратился к толпе, уговаривая не убивать Мюрата, а предоставить на суд Фердинанда живым, когда он заявил, что прибегнувшие к самосуду будут жестоко наказаны верховной властью, а за предоставление пленника живым получат, наоборот, крупные награды, толпа несколько утихла и смирилась. Алькала воспользовался этим мгновением, чтобы окружить короля и его уцелевших друзей верными людьми и повести их впереди Трентакапилли, который из-за своей тучности не мог поспеть за толпой и лишь теперь, запыхавшись, появился у подножия холма, тщательно обыскал короля и его друзей, освободил их от всего, имевшего мало-мальскую ценность, и препроводил их в крепостные казематы.
      Камера, предоставленная Мюрату, была не что иное, как свиной хлев со следами и запахом этих животных. Пол был покрыт густым слоем навозного перегноя, в котором так же, как и на липких стенах, копошились черви, а свет проходил сквозь маленькое слуховое оконце под крышей.
      Таков был предпоследний приют самого блестящего воина, какого только видела Европа в эти героические времена, воина, славные подвиги и баснословное удальство которого объясняют его громкую и рыцарскую известность.
      Плен был тяжел для Мюрата и его товарищей, потому что этих несчастных покрывали многочисленные раны; жажда и лихорадка присоединились к ужасам тюрьмы и к горечи поражения. Скорчившись на навозе и нечистотах, они хранили мертвое молчание, тогда как за тюремными стенами раздавались крики ярости. Целую ночь брань, проклятия и угрозы беспрерывно доносились до заключенных. Трентакапилли, сидя в таверне внизу эспланады, пил вино со своими разбойниками и обещал им двойную награду, если удастся покончить с Мюратом в его заточении. Этот негодяй не хотел уступать никому постыдное преимущество избавить Фердинанда от грозного короля Иоахима.

      Несколько дней спустя собралась чрезвычайная судебная комиссия. Генерал Нунцианти в качестве губернатора Пиццо был командирован для надзора за царственным пленником; ему же было поручено распорядиться казнью, если комиссия, созданная для суда над Мюратом, вынесет подсудимому смертный приговор, как это и можно было предвидеть.
      С командировкой этого генерала тянули несколько дней. Неаполитанский двор как будто надеялся, что народный бунт избавит короля Фердинанда IV от его соперника.
      Тюрьма в Пиццо была плохо защищена; это было простое место заключения, где никогда не скапливалось много преступников и куда попадали провинившиеся рыбаки или пойманные контрабандисты. Достаточно было натиска возбужденной толпы, чтобы взломать ее ворота. Оттягивая командировку генерала и заседания судебной комиссии, которой предстояло судить Мюрата, может быть, рассчитывали, что жалкая темница, недостаточно охраняемая военной силой, не устоит против нападения шайки злодеев, разгоряченной подстрекательствами и посулами Трентакапилли, причем король падет под ударами разъяренной черни!
      Однако люди, устроившие отвратительную западню, куда попал Мюрат, ошиблись в расчетах. Боязнь ли суровой кары за разбой и самосуд, смутное ли уважение к бывшему королю, низвергнутому с престола и попавшему в плен, образумили население Пиццо, только местное простонародье осталось глухим к преступным внушениям Трентакапилли, и Мюрат не был потревожен в своем заточении.
      Он отказался предстать перед судебной комиссией. До последней минуты он надеялся, что его только доставят под сильной охраной к австрийской границе и здесь передадут императорским властям в соответствии с формальным пропуском, полученным им для проезда в Триест. Мюрат говорил себе, что в конце концов, так как он не воевал и произвел высадку без пролития крови, королю Фердинанду будет, пожалуй, легко избавить его от всякой военной экзекуции; с другой стороны, он рассчитывал, что если ему не позволят воспользоваться пропуском для проезда в Триест, то разрешат по крайней мере уехать на английском корабле, крейсирующем в этих водах. Стоило ему попасть на борт такого судна, чтобы его жизнь под охраной английского флага не подверглась ни малейшей опасности. Может быть, подобно Наполеону, его отвезли бы пленником на какой-нибудь отдаленный остров, и он заранее мирился даже с этой безотрадной перспективой.
      Мюрат выказывал большую беззаботность и спокойствие духа в те несколько дней, который прошли между его высадкой и заседанием военной комиссии.
      Когда капитан Стратти явился к нему в тюрьму, которая не была уже отвратительной ямой, бывшим стойлом, зловонным и кишащим червями, но одной из комнат замка. Мюрат, судя по торжественному и серьезному виду вошедшего, подумал, что получен приказ о его отправке, который и будет сейчас объявлен. Но капитан с величайшими предосторожностями, почти дрожащий и сконфуженный, сообщил, что пленник предан суду и комиссия ожидает его.
      При всей своей храбрости Мюрат был сильно удивлен, и трепет пробежал у него по телу; он понял, что враги не простили его и что скоро пробьет его последний час.
      – Капитан, – сказал сдавленным голосом заключенный, – я пропал! Приказ явиться на суд, принесенный вами, равносилен смертному приговору! – Потом, проведя рукой по лбу, он оправился и прибавил более спокойным тоном: – Капитан, передайте председателю, что я отказываюсь явиться в суд; пусть его состав судит меня заочно! Мне нечего отвечать этим господам. Я вижу в них не судей, а палачей. Идите, исполняйте, что предписывает вам долг, и не откажитесь также передать слова несчастного государя.
      Сильно взволнованный капитан Стратти вернулся на заседание. Комиссия тотчас решила послать обвиняемому защитника по собственному выбору. Эта обязанность была возложена на капитана Староче. Тот, в слезах, предстал перед королем, сообщил, что назначен его защитником, и просил Мюрата дать ему какие-нибудь сведения для защитительной речи, подавая надежду если не на оправдание, то хотя бы на смягчение кары.
      – Приказываю вам, синьор Староче, – возразил король, – не говорить ни слова в мою защиту! Перед палачами не защищаются!
      После адвоката явился допрашивать обвиняемого докладчик комиссии, и когда он приступил к делу по установленному порядку, осведомляясь об имени, возрасте и звании подсудимого, тот резко ответил:
      – Я Иоахим Мюрат, король Обеих Сицилии! Ступайте вон! Запрещаю вам чинить мне допрос.
      После этого Мюрат остался один в тюрьме. От него удалили всех преданных ему людей: Франческетти, Натали и его камердинера Армана. Четверо офицеров стерегли пленника, не спуская с него взора. Пока происходили совещания комиссии, Мюрат разговаривал со своими караульными, вспоминая прошлое, описывая им эпизоды великих битв, в которых он много раз безрассудно рисковал жизнью. Он рассказал без хвастовства, почти добродушно, о некоторых своих подвигах, сделавших из него Ахилла новой «Илиады», которой недоставало своего Гомера.
      Слушая этот биографический рассказ, похожий на героическое завещание, офицеры не могли удержаться от слез. Они пытались подать королю кое-какие советы, кое-какие смутные надежды, но тот, спросив имена лиц, вошедших в состав королевской комиссии, сказал, качая головой:
      – Мне нечего ждать от них пощады, господа; кроме председателя, выбранного, конечно, сознательно из моих заклятых врагов, остальные судьи – сплошь офицеры, осыпанные моими милостями, служившие мне верой и правдой, как они по крайней мере уверяли, пока я был на троне. Раз они согласились меня судить, значит, эти люди решились безграничной угодливостью и безусловной строгостью заслужить прощение себе за былую дружбу, которой я почтил их, и за ту преданность ко мне, которую они всегда изображали. Следовательно, я должен приготовиться к смерти. Благодарю вас, господа, за то, что вы скрасили мои последние минуты. Теперь позвольте мне внимательно выслушать секретаря; кажется, эти шаги в коридоре возвещают о его приходе.
      В самом деле дверь тюрьмы отворилась, и вошел секретарь, сопровождаемый стражей. В руках у него была бумага, и он с легким поклоном приступил к чтению приговора.
      Мюрат, машинально поднявшийся при шуме шагов, снова сел и с гордым, спокойным, презрительным видом, расположившись в кресле, точно он сидел на своем троне в Неаполе, выслушивая адрес какого-нибудь судебного корпуса или принимая депутацию от какого-либо города, выслушал до конца это чтение, причем у него не дрогнул ни один мускул в лице.
      Последние слова приговора отличались ужасным лаконизмом: назначена смертная казнь, исполнение которой должно произойти безотлагательно.
      Пленнику предоставили всего четверть часа, чтобы он приготовился предстать перед Всевышним.
      Согласно закону, секретарь спросил осужденного, не желает ли он сказать что-нибудь относительно применения наказания.
      – Я прошу, чтобы мне дали поговорить несколько минут с моими друзьями Франческетти и Натали, – сказал Мюрат.
      – Это невозможно, – ответил секретарь, – мне дозволено допустить к вам только духовника.
      Пока ходили за священником, Мюрат выразил желание написать жене и твердым почерком начертал следующие строки:
      «Дорогая Каролина!