Ремесло

ДЕНЬГИ

Вопрос о том, можно ли в журналистике заработать, насмешит, пожалуй, любого работающего журналиста. Даже если у ремесленника сложилась вертикальная карьера и он, скажем, главред большого СМИ, он не так уж редко общается с людьми, у которых в разы, а то и на порядки больше денег – всякими там капитанами индустрии, коррупционерами, поп-звездами, спортсменами. Главред вроде как тоже важная фигура и опинионмейкер. Но он в большинстве случаев просто человек на зарплате, достаточной для комфортной, но без особого роскошества жизни. Те, с кем он регулярно видится по работе, – люди со своими самолетами и яхтами, дворцами и футбольными клубами.

Эта напасть преследует журналиста – особенно делового или глянцевого – на всем протяжении его карьеры. Люди, которым он задает вопросы, значительно богаче его. Наше ремесло – не для завистливых; репортер, испытывающий классовую ненависть к источникам, производит неприятные тексты. Неприятные для всех независтливых людей, я имею в виду.

Небогатый человек с большими связями – а именно таков хороший журналист – постоянно подвергается соблазнам. Ему не только норовят предложить деньги, чтобы он что-нибудь написал или, наоборот, придержал (такие ситуации – предмет для отдельного обсуждения); он постоянно оказывается «в нужное время в нужном месте», одним из первых узнает о новых бизнес-идеях и возможностях, знает, у кого (хотя бы теоретически) можно раздобыть денег.

Иногда его зовут в бизнес, о котором он пишет – и не пиарщиком, а кем-то полезным.

Однажды и я не устоял против такого соблазна. Когда я работал главным редактором журнала SmartMoney, мне вдруг позвонил Александр Винокуров, гендиректор банка «КИТ Финанс», тогда только что ворвавшегося в первую тридцатку в России, и предложил зайти к нему поговорить о работе. Моя первая реакция была – на ловца и зверь бежит: я сказал, что работа у меня есть и предложил взять у Винокурова интервью. КИТ был интересной для финансового журналиста конторой: в его совете директоров были и питерские метростроевцы, и какой-то загадочный дагестанец-аспирант – никаких олигархов; между тем банк быстро рос, только что продал европейской группе Fortis крупную долю в своей управляющей компании и неожиданно для всех ринулся в ипотечное кредитование, обгоняя в этом деле гораздо более крупных игроков. Да и сам Винокуров, кандидат в список Forbes, был нетипичным персонажем: этакая поп-звезда с белозубой улыбкой и по-студенчески простыми манерами.

На интервью Винокуров согласился. Я приехал в только что обжитый московский офис банка на Знаменке, прямо напротив Кремля, расспросил его и ушел. Винокуров заикнулся о цели своего звонка, но я остановил его: предстояло еще писать текст, и я боялся, что если он предложит что-то соблазнительное, статья выйдет необъективной.

На самом деле мое решение все-таки писать текст было этически сомнительным. Конечно же, я хотел услышать предложение Винокурова; могло ли это заставить меня писать о нем мягче, чем нужно? Да, и я видел в этой ситуации конфликт интересов. Оттого с удвоенной силой старался написать беспристрастно. Некоторые из читателей потом упрекали меня, что текст вышел комплиментарным. Сам я так не считаю: в нем было прямо сказано, что банк сильно рискует, финансируя выдачу ипотеки «короткими» деньгами. В общем, за этот текст мне не стыдно – хотя не знаю, стал ли бы его писать я нынешний. Чем старше становишься, тем больше сомневаешься в способности контролировать себя по гамбургскому счету.

Так или иначе, я сдал статью коллеге Александру Малютину: в SmartMoney мы, редакторы, правили друг друга.

Прочитав текст в журнале, Винокуров сказал мне, что есть у банка риск и побольше. Уточнять не стал, – а я теперь понимаю, что надо было расспросить поподробнее. Но в тот момент было не до того: Винокуров не отказался от идеи звать меня на работу – придумывать новую концепцию для розницы КИТа. Оказалось, что он прочитал мою колонку – довольно наивный, как я теперь понимаю, текст про финансовый супермаркет будущего, в котором банковские, страховые и инвестиционные продукты будут продаваться, как еда в магазине. И хотел, чтобы я помог ему построить что-то подобное.

Мне было не просто лестно – меня брали на «слабо». Когда прозвучала должность – управляющий директор – и Винокуров упомянул о компенсационном пакете, я окончательно поплыл. Таких денег журналистикой было не заработать.

Этому эпизоду я обязан следующим пассажем в «Википедии»: «В 2007 году по приглашению предпринимателя Александра Винокурова ушёл в бизнес – был управляющим директором близкого к министру финансов Алексею Кудрину банка „КИТ Финанс“, позднее генеральным директором инвестиционно-банковского холдинга „КИТ Финанс“. В 2008 году вместе с Винокуровым покинул свой пост – холдинг находился накануне банкротства, которое удалось предотвратить благодаря государственной поддержке в размере $4,4 млрд».

На мой взгляд, в этом абзаце много неправды: проработав два года в КИТе, я не обнаружил никаких признаков его близости к Кудрину и точно знаю, что, когда после банкротства Lehman Brothers дела у банка стали совсем плохи, Кудрин не горел желанием его спасать. Да и «господдерджка», пришедшая в КИТ в основном через РЖД, была далеко не безвозмездной: банк потом расплачивался по кредитам, как и, например, какой-нибудь Goldman Sachs, которому чуть позже предоставило помощь американское правительство. В любом случае, нас, акционеров КИТа (на момент кризиса я владел уже маленьким пакетом его акций), не пощадили: приватизация прибылей и национализация убытков – это совсем не про нас.

В банке все складывалось неплохо, и я был, по любым меркам, очень обеспеченным человеком. Но я не жалею о странном скачке из журналистики в банкинг совсем по другой причине: когда у нас с Винокуровым отобрали акции КИТа, мы затеяли проект Slon.ru. Кто сильнее – слон или кит? Для меня ответ на этот вопрос однозначный: конечно, слон! В Slon.ru я научился множеству вещей, о которых еще пойдет речь в этой книжке. Два года в роли банковского менеджера были, как вспоминается теперь, на редкость некомфортными. Человек, по-настоящему приверженный нашему ремеслу, вне его чувствует себя не в своей тарелке. Но такое продолжение того стоило.

И все же я считаю, что правильный журналист должен уметь сопротивляться соблазнам вроде того, которому не смог противостоять я. В большинстве случаев причудливую траекторию типа «КИТ – Slon» повторить не удастся. Деньги-то, допустим, заработаются, и даже большие. Но исчезнет то, благодаря чему они пришли: возможность постоянно общаться с разными страстными, необычными, выбивающимися из общего ряда людьми.

То, что журналист может конвертировать в деньги, – позиция камня в бурном потоке, который несет мимо и крупицы золота, и коряги, и барахтающихся зверушек – одна из главных ценностей нашего ремесла. Она, как и почти все в жизни, подлежит обмену на универсальный эквивалент. Но для того, кто оказался в ремесле не случайно, она дороже денег. Сколько стоит возможность дотянуться практически до кого угодно и задать свои вопросы? Или, например, высказать свое мнение так, чтобы о нем узнали десятки тысяч людей? Мой ответ: точно больше тех денег, которые я зарабатывал в КИТе.

Надо сказать, что большинство журналистов упускает проносящиеся мимо них в потоке возможности. Кто сознательно, кто по несклонности заниматься бизнесом. Много ли можно вспомнить примеров успешного бизнеса, сделанного в России журналистами? Моих знакомых, у которых что-то получилось хотя бы в небольшом масштабе, можно пересчитать на пальцах двух рук. В нашем ремесле человек ищет денег разве что на свои довольно скромные нужды: мало кто хочет разбогатеть, а тем более деятельно к этому стремится.

В апреле 2013 года американская компания CareerCast опубликовала списки лучших и худших профессий. Лучшие – те, в которых ниже уровень стресса, но при этом выше компенсация и больше возможностей найти работу. Худшие – наоборот.

Список худших возглавила профессия газетного репортера: на сжимающемся рынке печатных СМИ они мало кому нужны, зарабатывают в среднем жалкие по американским меркам $36 000 в год, а стресса хоть отбавляй. Чтобы было понятно, насколько плохи дела, – на втором месте в этом списке лесорубы. С такой же примерно зарплатой.

Почему люди тем не менее занимаются журналистикой? Главную причину можно найти на первой строчке списка лучших профессий.

Актуарий.

Почти за $88 000 в год этот человек занимается расчетом вероятности, что клиент страховой компании завтра умрет, разобьет машину или окажется жуликом.

Кем бы вы предпочли быть, принимая во внимание 2,5-кратную разницу в доходах? Если репортером, продолжайте читать эту книжку.

ОБЩЕСТВЕННОЕ БЛАГО

Хорошо; если не деньги – что еще заставляет нас учиться этому ремеслу?

Многих – сознание его общественной важности.

В 1971 году судья Верховного суда США Хьюго Блэк писал в своем мнении по делу «The New York Times против США»: «В Первой поправке отцы-основатели предоставили свободной прессе защиту, которая нужна ей для выполнения ее важнейшей роли в нашей демократии. Пресса должна была служить управляемым, а не управляющим. Право власти цензурировать прессу было упразднено, чтобы пресса всегда могла свободно осуждать власть. Прессу защитили, чтобы она могла обнажать секреты власти и информировать народ. Только без ограничений свободная пресса может эффективно разоблачать обман со стороны власти».

Решение Верховного суда позволило газетам The New York Times и Washington Post публиковать материалы из подготовленного Пентагоном секретного документа об истории вьетнамской войны. У нас публикаторы таких документов угодили бы за решетку за нарушение закона о гостайне. В Америке в год моего рождения высший суд принял решение в пользу журналистов, разъяснив, что их главная функция – служить интересам «управляемых», то есть не облеченных властью людей, критиковать и разоблачать власть.

Можно сколько угодно говорить об идеализме судьи Блэка, который умер через три месяца после эпохального решения. В конце концов, он был судьей, а не журналистом, и ремесленные «оттенки серого» его не волновали – его дело было защищать фундаментальные принципы.

Но вот именно поэтому я его здесь и цитирую. В чистом виде функция журналистики именно такая, как описал Блэк, – разве что под «властью» можно понимать не только государство, но и корпорации, и всякий истеблишмент – культурный, спортивный и проч. Деловая пресса иной раз защищает «жирных котов» от государства именно как «маленьких людей»: тут вопрос масштаба, а не абсолютного размера. СМИ, которые бросились защищать Михаила Ходорковского, когда он угодил в тюрьму, можно обвинить в непоследовательности, – журналисты не так уж наивны, они хорошо знали, какие грехи водились за нефтяным магнатом, – но не в отклонении от миссии. Свергнутые короли, заключенные экс-олигархи и прочие побежденные, поверженные и отверженные попадают в категорию «маленьких», за чьи интересы пресса стоит по своей глубинной сути. Больше ведь за них не заступается никто.

Неоднозначность миссии – одна из основных тем этой книги. «Функция Блэка» понимается и выполняется в разных подвидах нашего ремесла совершенно по-разному.

«Благотворительная журналистика» колумниста Валерия Панюшкина, все эти душещипательные тексты о больных детях, которым никто не помогает, многим – часто и мне – кажется лицемерной, но она последовательно выполняет базовую функцию ремесла. Выполняют ее и инвективы спортивных журналистов в адрес тренеров и владельцев клубов: это – защита интересов болельщиков от тех, кто продает им наркотик.

А взять, например, папарацци: что же, и они выполняют «функцию Блэка»? А как же: «маленький человек» постоянно ищет защиты от несоразмерности всяческим «звездам», ему нужно знать, что поп-идол «мал как мы, мерзок как мы».

Можно ли найти следы «функции Блэка» в глянцевой журналистике? Это непросто, но попытаюсь. Глянец – это ведь руководство по мимикрии для того же «маленького человека». Самая страшная власть – диктат общепринятого вкуса, хоть в высшем свете, хоть в маленьком городке. И если глянец эту власть не очень-то разоблачает, он хотя бы помогает с ней сосуществовать.

Мой старый знакомый еще по The Philadelphia Inquirer, американский колумнист Стив Лопес, восемь лет назад познакомился с бездомным скрипачом по имени Натаниэль Эйерс. Услышал его игру на площади, почувствовал, что имеет дело с серьезным музыкантом, начал расспрашивать. Потом разыскал в приюте для бездомных. Оказалось, Эйерс учился в консерватории Джульярд, едва ли не самой престижной в Америке, но шизофрения не дала ему закончить образование, погнала по дорогам, привела в Лос-Анжелес, где он играл на двух струнах: две другие лопнули, а денег заменить их у скрипача не было.

Лопес начал писать о нем в The Los Angeles Times. Эйерсу стали присылать инструменты. Скоро у него уже было жилье, и с ним работали психиатры. Стив написал о скрипаче книгу, по которой сняли фильм. Лопеса в нем играл Роберт Дауни-младший.

«Газетная индустрия почти испустила дух, – говорил Стив в интервью журналу Philadelphia в 2008 году. – Но страсть Натаниэля к музыке заново разожгла во мне интерес к тому, чем я зарабатываю на жизнь. Я бы не назвал это искусством, но я люблю это делать. Я бы совсем потерялся без этого».

«Функция Блэка» в чистом виде – защита потерянного человека, провалившегося между пружин мира, – способна не только возрождать интерес к ремеслу: многих она в него и приводит.

Но что если ты функцию выполняешь, а мир тебя игнорирует? Допустим, история Лопеса и Эйерса вполне возможна и у нас: сердобольные люди в России многочисленны. А вот дело, к примеру, «Газета „Ведомости“ против Российской Федерации» с таким исходом, как у аналогичного американского процесса, – это из области фантастики.

В Киеве мне довелось собирать редакцию для сайта Forbes.ua. Молодой парень из Кировограда по имени Саша Акименко сколотил в ней отдел расследований. Ребята, работавшие с Сашей, каждую неделю раскапывали коррупционный скандал, который в какой-нибудь более европейской стране привел бы к отставкам и судебным процессам. Мы выпускали текст, иногда он собирал огромную аудиторию, как, например, расследование Акименко и Севгиль Мусаевой о невесть откуда взявшемся газовом богаче Сергее Курченко. И – ничего не происходило. Никакие головы не катились с плеч, никого даже не увольняли.

– Ну и зачем мы это делаем? – спрашивали меня в тоске расследователи. – Какой смысл?

Я утешал их воспоминаниями конца 80-х – начала 90-х. Когда рушился советский режим, всплыло много ранее написанного. Иной раз даже в стол. Всякий, кто интересуется, как удалось придушить советский коммунизм как минимум на 20 лет, должен раздобыть подшивку журнала «Огонек» под редакцией Виталия Коротича. Или «Московских новостей» Егора Яковлева. Изданный наконец на родине автора «Архипелаг ГУЛАГ» тоже ведь – журналистика: многотомное расследование, которое нельзя было напечатать сериалом ни в какой газете.

Допустим, у нас никто из героев тех важных текстов не понес наказания за давностью лет, – но саму идею советского коммунизма та волна публикаций если не убила, то придушила лет на 20. В нашем деле, особенно когда живешь в стране, где власть и народ связывают слишком тонкие нити, бессмысленно ждать мгновенного эффекта. Хоронить систему – дело долгое и трудное. Гроб, в крышку которого мы забиваем гвозди, – многокилометровая штуковина, и гвоздей нужны тонны. Возможно, закапывать его будут и не при нашей жизни (этого, впрочем, я 26-летнему Акименко старался не говорить).

Ну да, Боб Вудвард и Карл Бернстайн сумели свалить президента Ричарда Никсона серией газетных публикаций об Уотергейтском деле, а у нас, копай – не копай, все Путин да Янукович. И многие «расследования» – это просто эпизоды в борьбе одного щупальца Власти с другим.

Даже когда это не так, зло нередко побеждает. Через полгода после публикации расследования о Курченко он купил УМХ, компанию, издающую украинский Forbes. Понял, что пора заняться своей репутацией – и занялся.

Но это не отменяет «функцию Блэка»: любой ремесленник, в отличие от политика, например, делает не то, что целесообразно или результативно в данный момент, а – что может и должен.

В феврале 2013 года замминистра связи и массовых коммуникаций России Алексей Волин выступал на журфаке МГУ перед аудиторией преподавателей журналистики и заявил им, что «никакой миссии у журналистики нет, журналистика – это бизнес».

«Любой журналист должен четко помнить, что у него нет задачи делать мир лучше, вести человечество правильной дорогой. Это все не бизнес. Задача журналиста – зарабатывать деньги для тех, кто его нанял, а сделать это можно, только став интересным слушателям и читателям. Возникает вопрос: решает ли журналист при этом пропагандистские задачи? Конечно, решает – задачи, которые стоят перед владельцем СМИ», – конкретизировал Волин.

Журналистское сообщество взволновалось. Чиновнику ответил с десяток уважаемых в нашем цехе ремесленников. И действительно, многое в словах Волина нуждается в ответе. Но здесь достаточно одного принципиального возражения. Если бы волинская картина мира была достоверной, в журналистику не было бы никакого смысла идти.

Способности, которыми обладает хороший журналист – к коммуникации, анализу, внятному или даже литературно состоятельному изложению мыслей, – можно с не меньшим успехом применить в других сферах деятельности. Например, в продаже военных самолетов, банкинге или сочинении сценариев для телесериалов. Серьезных денег в нашем ремесле нет. Что же остается? Только «функция Блэка». Любая попытка выполнять которую, особенно в странах вроде нашей, – это чистой воды авантюра.

Каждый, кто рискует заняться этим ремеслом, конечно же, авантюрист.

Вот вам маленький тест на тему «Подходит ли мне эта работа?». Согласны ли вы со следующими утверждениями:

1. Я люблю общаться с людьми, даже если они мне не знакомы и враждебно настроены.

2. Мне легко даются языки.

3. Мне нравится копаться в больших массивах информации и выуживать из них факты, которые складываются в логические цепочки.

4. Я не завистлив.

5. Я знаю, сколько мне нужно денег, а больше мне не нужно.

6. Я готов/готова плакать/драться, когда вижу несправедливость.

7. Я всегда болею за проигрывающую команду.

8. Мне нравится помогать незнакомым людям.

9. Я ищу приключений на собственную задницу.

10. Я не умею программировать.

Если вы согласны хотя бы с восемью пунктами из 10, вы – наш пациент.

3. Кодекс самоограничения

В октябре 2012 года киевский журнал «Фокус» вывесил в сети объявление о наборе журналистов. В том числе была в нем такая строчка: «Вы отказались от пресс-тура в Хорватию, потому что не понимаете, какого хрена делать с пресс-службой украинского мобильного оператора на Адриатическом море». Строчка эта вызвала в Фейсбуке многостраничное обсуждение, которое проще всего описать имеющим широкое хождение в соцсетях термином «срач».

«За это публикаций вроде не требовали, никто никого не коррумпировал, – аргументировала журналистка одного делового журнала. – Почему бы не считать это поощрением со стороны редакции? Часто такие поездки так и раздают. Тем более, что зарплаты в отрасли не самые большие, часто ездить за свои деньги мало кто может».

«Ругать журналистов за поездки за рубеж в пресс-туры можно, но если журналист получает достойную белую зарплату и может себе позволить такие поездки за свой счет, – писал другой коллега. – В таком случае поездки за чужой счет – взятка и зло. В ином случае можно спорить, мне кажется. Иногда это единственная возможность сделать текст. Иногда это часть трудового контракта с работодателем: мы тебе мало платим, но зато ты как автожурналист побываешь на всех автосалонах мира».

Третий утверждал, что из пресс-туров привозят ценные для читателей тексты: «Не нужно забывать о читателях. Кто-то в профессиональной деятельности ставит на первое место себя – чувство комфорта за чистоту убеждений. А кто-то – тех, для кого, собственно, и работает. По-моему, читателю все равно, как добыли и подали качественную информацию».

Наконец, выступила и пресс-секретарь сотовой компании, свозившей журналистов в злополучный хорватский пресс-тур – почему-то для знакомства с местной телемедициной: «Это была ни на йоту никакая не развлекательная поездка и никакой не „инструмент лояльности“ или что-то в этом роде, никакой не отпуск на Адриатическом море. Это образовательная поездка. Наша задача – системно способствовать развитию компетенций, понимания телекома со стороны профильных журналистов и СМИ. Мы хотим, чтобы украинские телеком-журналисты имели возможность глубже изучать отрасль, технологии. Тогда они будут лучше понимать проблематику и нас – операторов».

Если вы согласны хоть с чем-то из вышесказанного, у меня есть для вас короткая лекция. Сразу оговорюсь: нижесказанное придумал не я. Эти простые соображения мне вдалбливали в голову мои редакторы и партнеры из американских, британских и германских качественных СМИ.

В этическом кодексе The New York Times – стандартном для качественной прессы – говорится буквально следующее: «Когда мы, журналисты… едем в путешествие, чтобы что-то осветить, наша компания покрывает расходы… Штатные сотрудники не имеют права соглашаться на бесплатные или предоставляемые со скидкой транспортные и гостиничные услуги, кроме как при особых обстоятельствах, которые не оставляют или почти не оставляют иного выбора. К таким обстоятельствам относятся некоторые военные или научные экспедиции, а также другие поездки, для которых альтернативные варианты непрактичны – например, интервью на борту корпоративного самолета, когда поездка не имеет никакой иной цели, кроме интервью. Журналисты должны заранее консультироваться с ответственными менеджерами ньюсрума, когда возникают особые обстоятельства».

Мне довелось управлять несколькими редакциями, строго придерживавшимися этих принципов. Когда в 1999 появилась газета «Ведомости», многих пиарщиков не то что удивляли, а пугали наши настойчивые попытки оплатить поездки, которые они предлагали нашим журналистам за счет своих компаний. Нам отказывались выставлять счета, над нами откровенно потешались: тоже мне, принципиальные! Мы, однако, гнули свою линию и никуда не ехали, когда знали, что возможность оплатить поездку существует, но нам в этом отказывают. Возможно, мы упустили несколько неплохих тем, которые могли бы осветить. Но постепенно к нашим правилам привыкли и начали их – и нас – уважать, часто даже не вполне понимая, почему мы так настаиваем на формальном, казалось бы, атрибуте беспристрастности – праве и обязанности редакции платить за своих сотрудников.

А настаивали мы по нескольким простым и прозрачным причинам.

Во-первых, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И пиарщики это прекрасно понимают, когда куда-то везут журналистов, селят их в гостиницу и развлекают за свой счет. Человек так устроен, что если кто-то сделал ему приятное, отплатить ему черной неблагодарностью становится морально труднее. Механизм, который включает в голове журналиста самоцензуру, тонок. Его действие даже не всегда можно описать словами. Но любой самый циничный писака немного подтаивает, когда его везут на условное Адриатическое море – хоть с пляжными, хоть с образовательными целями.

Во-вторых, сама ситуация, в которой журналист признает, что сам он и его редакция слишком бедны, чтобы оплачивать поездки, вредна для репутации журналиста и издания. Даже если зарплата репортера и редакционный бюджет по-настоящему жалки, внешний мир не должен видеть в журналисте полуголодного попрошайку, а в редакции – контору, которая за деньги пойдет на все. Оказаться в положении человека, которого подкармливают из жалости, – значит потерять возможность общаться с источниками на равных, а не с позиции подчиненного или, чего доброго, попрошайки. Если редакция не в состоянии поощрять сотрудников поездками, она не может делать это и за чужой счет, иначе она становится, ничего не поделаешь, должником тех, кто берет на себя ее социальную ответственность. И нет, дармовые поездки, обеды и прочее – не привилегии журналистской профессии. Это одна из ее опасностей: привыкнув к такой подкормке, журналист теряет способность писать по-настоящему эксклюзивные тексты, потому что ест с руки у самых легкодоступных (и потому эксклюзива не поставляющих) источников – пиарщиков.

Отсюда – в-третьих: читатели легко обойдутся без одиннадцатого текста из какого-нибудь пресс-тура, раз уж десять человек не смогли противиться соблазну поехать. Тема, за описание которой раздают бесплатные билеты на самолет, вообще чаще всего не заслуживает освещения. С другой стороны, можно ли сделать качественный материал о телемедицине без поездки в Хорватию за счет сотового оператора? В этом вопросе – а конкретно, в слове «телемедицина» – содержится и ответ. Если можно ставить диагнозы и даже оперировать по сети, то уж собрать об этом материал, пользуясь современными средствами коммуникации, тем более не проблема. Если бы на тексты о телемедицине в момент поездки по какой-то причине существовал гигантский читательский спрос (которого, конечно, не было – новостной повод отсутствовал), журналист, оставшийся дома, мог бы первым выпустить такой текст, оставив «туристов» с носом. И так с любым пресс-туром: каждый опытный редактор знает, что материалы получаются лучше у тех, кого не водят строем.

В-четвертых, пиарщикам вообще нельзя верить. Никогда. Подробнее об этом – в одной из следующих глав, в которой пойдет речь об отношениях с источниками.

К чему я все это рассказываю? Да к тому, что жизнь сознательного ремесленника – это постоянное самоограничение. Денег у журналистов, как мы уже знаем, обычно немного. Я вовсе не предлагаю заменять их гордыней, хотя она, конечно, серьезное подспорье в борьбе с низменными соблазнами. Предлагаю иное: думать о нашем главном богатстве – свободе писать правду о ком и о чем угодно.

Я часто слышал от журналисток, которых призывал платить за себя, оказавшись с источником в ресторане: «Да ты с ума сошел, я ведь девушка, кто мне даст платить! И вообще, ты что думаешь, я продаюсь за чашку кофе?» И приходилось занудно втолковывать: ты в этих ситуациях никакая не девушка, а репортер, и можешь внятно это объяснить человеку, не дающему тебе платить по счету. И нет, я не думаю, что за чашку кофе можно купить статьи или, допустим, секс. Но почему мужчины водят девушек, а источники – журналистов в рестораны? Они надеются вызвать к себе расположение. Умные – не торопятся, не лезут сразу в лифчик и не требуют лизоблюдских текстов. Но хотят они, знает каждая девушка, всегда одного и того же.

Кстати, о сексе. Все в том же кодексе The New York Times говорится: «Романтические отношения с источником создают видимость и, вероятнее всего, реальность пристрастности. Сотрудники, вступающие в близкие отношения с потенциальными фигурантами материалов, которые они пишут или редактируют, должны в частном порядке сообщать об этом ответственному менеджеру ньюсрума. В некоторых случаях потребуется только это. В других сотрудники должны будут взять самоотвод от некоторых тем. Иногда потребуется изменить задание или сферу освещения».

Девятнадцать лет назад мне пришлось посвятить редактора в мои отношения с сотрудницей аппарата Госдумы, – я был тогда парламентским репортером. Это было ужасно неприятно, но полезно. Потому что, конечно, я никогда не написал бы текст, который мог бы навредить моей подружке. Зная это, редактор тактично поручал «скользкие» в этом отношении темы кому-то из коллег. Рассорились мы с девушкой не из-за газетных текстов.

Уже совсем недавно, в качестве колумниста Bloomberg, я получил незадолго до рождества письмо: «Приближаются праздники, и мы хотели бы вам напомнить о строгой политике Bloomberg, которая запрещает принимать подарки, включая оплату счетов в ресторане, билеты, поездки. Наши сотрудники обязаны возвращать любые подарки отправителю невзирая на их стоимость… Нарушение этой политики сделает невозможным продолжение [трудовых] отношений».

Такой подход я считаю излишне строгим. Подарки к праздникам присылают абсолютно все компании, о которых регулярно пишет издание, и уж точно в нормальной редакции никто не фиксирует, кто что-то прислал, а кто нет. Подарки ценой до $50, на мой взгляд, в порядке вещей. В «Ведомостях», например, мы их разрешали. В этом можно усмотреть противоречие с моими возражениями против «чашки кофе», но я его не усматриваю, потому что новогодние подарки – это массовая рассылка, а не личное одолжение.

Что делать, если подарок дороже $50? Например, бутылка отличного коньяка или какой-нибудь полезный гаджет? Без колебаний оправлять обратно. В разных редакциях я делал это много раз. Другой приемлемый, на мой взгляд, вариант практикуется в Киеве, где журналисты выставляют полученные в подарок предметы на аукцион в Фейсбуке, а полученные деньги направляют на благотворительность. Но отправить назад – надежнее и быстрее. Обидятся? Раньше надо было думать. Да и не могут пиарщики обижаться иначе как понарошку: строить отношения с журналистами они обязаны по работе. Ничего, переживут.

Впрочем, подход Bloomberg тоже нельзя не уважать: он совсем упрощает дело. Понятно, что возвращать подарки родственникам никто не заставляет; но уж от источников лучше не принимать вовсе ничего, чтобы не было даже минимальных подозрений в конфликте интересов.

В этических кодексах серьезных СМИ есть еще много всего интересного: и о запрете на спекуляцию ценными бумагами, и о нежелательности владения акциями в секторах, о которых пишешь (и в которых поэтому лучше всего разбираешься), и о том, что нельзя оказывать никакие платные услуги тем, о ком пишешь или можешь написать. Незадолго до выхода «Ведомостей» мне позвонила знакомая из консалтинговой компании McKinsey и попросила помочь отредактировать русский перевод одного доклада. Сроки поджимали, плата – 100 % вперед – была весьма соблазнительной, и я не только взял заказ, но и разделил его с двумя коллегами по будущей редакции. Мы отредактировали текст. Отправив его по электронной почте, я оглянулся на коллег и увидел, как мой зам и старинный товарищ Саша Гордеев качает головой. «Про этот доклад писать надо, – подтвердил он мои опасения. – Давай вернем деньги».