Эта сфера находится в ведении воли человека, с которой непосредственно связаны эмоциональные проявления, ибо волевые реакции развиваются из чувств и выливаются снова в чувства. На этом основании я и говорю о сфере чувств и воли. В этой сфере чувства носят несколько иной характер, чем в сфере интересов и склонностей. Здесь отсутствует органичность чувств, они гораздо теснее связаны с интеллектом.
      К явлениям сферы чувств и воли принадлежит и способность человека перерабатывать те внутренние процессы, которые не нашли своего завершения, т. е. в состоянии ли человек быстро «освободиться» от той эмоционально-волевой проблемы, которая требует решения, или он долго еще будет на ней сосредоточен, будет заниматься рефлексией и самоанализом. Людей, постоянно возвращающихся к своей страсти, можно считать людьми, обладающими эмотивным интеллектом.
      В «Избирательном сродстве» Гете один из персонажей, Эдуард, своим поведением постоянно препятствует приемлемому для всех участников решению конфликта. Он принадлежит к людям, которые мало взвешивают свои поступки, они дают увлечь себя страстному чувству. В отличие от волевого мышления, которое ориентируется на объективную ситуацию, у них преобладает «мышление раскованное», в котором все определяется эмоциональными порывами. Если Эдуард счастлив в данный момент, он совершенно не думает о том, что положение вскоре может измениться. Если же он несчастен, то не ищет разумного выхода: он предается надеждам, легко переходящим в уверенность счастливого исхода. Подобные эмоциональные реакции больше свойственны ребенку, чем взрослому, поэтому, вероятно, Гете пишет об Эдуарде: «Годы шли, но Эдуард сохранял во всем своем облике нечто детское, что особенно импонировало юной Оттилии».
      После того как Оттилия впервые позволила Эдуарду прикоснуться к себе, он думает только о своем счастье; будущее, которое представляется сложным и во многом сомнительным, не существует для него (с. 219):
 
       Луна поднимается над лесом. Теплая ночь влечет Эдуарда на лоно природы; у него потребность побродить, он сейчас самый взволнованный и счастливый среди смертных. Он ходит по парку, но ему в нем слишком тесно, спешит в поле – оно оказывается чересчур просторным. Его тянет обратно в замок, и вот уже он под окном Оттилии, опускается на каменные ступеньки террасы. «Нас разделяют каменные стены и железные засовы» говорит он сам с собой, «но наши сердца вместе». Если бы она стояла сейчас предо мной, мы упали бы друг другу в объятия, а что еще нам нужно?
 
      Счастье переполняет Эдуарда, он решает сделать возлюбленной сюрприз ко дню рождения, устроив грандиозный фейерверк. Друзья уговаривают его оставить эту идею, так как подготовка фейерверка небезопасна, но Эдуард остается глухим к предостережениям. Между тем опасения оправдались; несколько человек во время приготовлений упали в воду, один мальчик чуть не погиб (с. 230):
 
       Шарлотта решила немедля оказать помощь потерпевшим и кивнула Оттилии, которая присоединилась к ней. Но Эдуард, крепко сжав ее руку, воскликнул: «Неужели мы закончим этот день в лазарете! Право, ты слишком хороша для роли сестры милосердия! Эти мнимо умершие очнутся и без нашей помощи, а живые постараются обсохнуть».
 
      Когда позднее Эдуард узнает из разговора с Шарлоттой, что Оттилия не может стать его женой, он немедленно отправляется добровольцем на войну. Сначала он жаждет одного – смерти. Но вот снова просыпаются надежды и вера в то, что ему все же еще удастся завоевать Оттилию. Он описывает свое состояние капитану (с. 346):
 
       – Оттилия, вот кто должен бы стать мне наградой за борьбу; ее я старался завоевать в каждом вражеском построении, в каждой траншее, в каждой осажденной крепости. Я жаждал творить чудеса, подталкиваемый одним лишь желанием: остаться в живых, чтобы соединиться с Оттилией. Эти чувства завладели мной целиком, они охраняли меня от опасности. Теперь же я чувствую себя человеком, достигшим цели, преодолевшим все преграды; дорога к счастью открыта. Оттилия моя: ничто не может помешать осуществлению моей мечты.
 
      Однако объективно препятствия никоим образом не быль устранены. Когда Оттилия, став старше, а может быть и вследствие перенесенных печальных переживаний, обретает более зрелый взгляд на вещи и хотя бы внешне старается владеть собой, Эдуард полон любовных ожиданий, он не изменился ни в чем (с. 352):
 
       Ибо Эдуард, жаждавший быть только с нею, был убежден, что его желание полностью ею разделяется, а поэтому он ожидал от нее скорейшего согласия, потому что других желаний не было у него самого.
 
      Так Эдуард на протяжении всего романа живет одним лишь своим чувством. Порой он, в силу сложившихся обстоятельств, понимает безнадежность своего положения, но лишь на короткое время, затем он снова охвачен необоснованными мечтаниями, которые его внутренний взор видит уже осуществленными. Люди с подобным эмотивным мышлением опрометчивы в своих решениях. Поскольку критерием их поступков является чувство, то решения нередко ведут к гибельным последствиям. Такая опрометчивость, необдуманность постоянно чувствуется в действиях Эдуарда.
      Эмотивным мышлением обладает и другой герой Гете – Эгмонт. Вначале может показаться, что он акцентуированная личность, отличающаяся экстравертированностью. Но в дальнейшем убеждаемся, что это не так: дело в том, что Эгмонт вполне способен самостоятельно мыслить. Во время долгих бесед с Альбой он обнаруживает и мужество, и разумные идеи, а в ряде случаев может оценить будущее не хуже своего противника. Не поддается он и различным влияниям со стороны, что столь характерно в случаях экстравертированности. Его друг Вильгельм Оранский настойчиво отговаривает его принять приглашение Альбы, которое может повлечь за собой его гибель, но Эгмонт все же не отказывается от своего решения.
      Однако многое роднит Эгмонта с Эдуардом. Как и Эдуард, он отказывается от неприятных, тяжелых мыслей: Эдуард не желает верить в то, что ему никогда не завоевать Оттилию, Эгмонт не верит, что его счастливой свободной жизни что-то угрожает. И обоих эта позиция приводит к опрометчивым поступкам: у Эгмонта это бросается в глаза еще больше, чем у Эдуарда, который все же испытывает на себе влияние и умницы-жены, и деловитого друга. У Эгмонта же на протяжении всей драмы наблюдаются реакции короткого замыкания. Поскольку опасность, угрожающая ему со стороны Альбы, ни в чем конкретно не проявляется, он предается своим чувствам и, несмотря на предостережение Вильгельма, попадает в ловушку. Уже в присутствии Альбы он еще раз поступает опрометчиво. В то время как ворота за ним закрылись и путь назад уже был отрезан, он ведет крайне неосторожный разговор со своим врагом, в результате которого у Альбы в руках оказываются как бы четко сформулированные им самим пункты обвинения против него же. Альба прямо заявляет ему, что он слишком неосторожно раскрывает свое сердце, что он сам обвиняет себя еще более жестоко, чем это сделал бы злобный и коварный противник.
      Его почтенный друг Олива, которого он называет «стариком», – человек серьезный и вдумчивый. Эгмонт спрашивает его, всегда ли он так взвешивал свои поступки? Неужели он, Олива, никогда не совершал рискованного восхождения на вершину? Неужели ни в одной битве он не терял рассудочности? Разве он не знает, что тот, кто постоянно опасается за свою жизнь, уже мертвец.
      Своими словами Эгмонт противопоставляет порывистость, эмотивность как основную черту своей натуры трезвому взвешиванию, размышлениям. Этим резко подчеркивается антагонистичность обеих черт. Когда сын Альбы вручает Эгмонту смертный приговор, он принимает его без протеста: «К чему раздумывать тем, кто действовать не может?» Между тем раздумья и анализ в положении Эгмонта были бы естественны: может ли человек не размышлять о том, как он по своей неосторожности попался на удочку смертельному врагу?
      Опрометчивость Эгмонта характеризует особый индивидуальный склад героя, но не дает оснований отнести его к акцентуированным личностям. Что выделяет его на фоне прочих людей? Прежде всего трагическая судьба. Не занимай он столь высокого положения, он никому не бросался бы в глаза и, возможно, благополучно и счастливо прожил бы жизнь. Однажды он спрашивает Оливу, для чего человеку жить? Оливе чуждо наслаждение мгновением, но ради чего тогда жить? Ради уверенности в следующем мгновении? Ведь следующее мгновение снова будет заполнено опасениями, анализом, мрачными мыслями!
      В качестве контраста с Эгмонтом Гете выводит Вильгельма Оранского как осторожного, вдумчивого аналитика, всегда взвешивающего в мыслях будущее. В драме содержится несколько замечаний по поводу натуры Вильгельма, друга Эгмонта, который так на него непохож. Вот, например, слова о нем Маргариты Пармской, правительницы Нидерландов (с. 230):
 
       – Сказать откровенно, я боюсь принца Оранского и мне страшно за Эгмонта. Не о хороших делах думает принц Оранский, замыслы его вдаль простираются; он скрытен; как будто все принимает; никогда не возражает; и с глубочайшим почтением, с великой осторожностью делает, что ему угодно.
 
      Вильгельм Оранский сам так высказывается о себе (с. 251):
 
       – Эгмонт, уже много лет мне гнетет сердце создавшееся вокруг нас положение вещей. Я стою все время как бы над шахматной доской и ни одного хода противника не считаю маловажным. И как досужие люди с величайшей осторожностью доискиваются тайн природы, так я считаю первой заботой, обязанностью каждого князя – проникнуть в воззрения и намерения всех партий.
 
      Особенно ярко это сказывается в диалоге, содержащем настойчивое предостережение Эгмонту: мы видим, как тщательно все обдумано принцем. Эгмонт же ставит Вильгельму в вину его чрезмерную склонность к глубокому анализу, ненужное копание в идеях. И все же жизнь показывает, что Эгмонт был неправ, так как опасения Вильгельма Оранского сбылись. Принц не мизантроп, он просто разумно осторожен.
      Позднее, когда мы будем рассматривать два характернейших образа Сервантеса, Дон Кихота и Санчо Пансу, первого – с его интровертированностью, второго – как типичную экстравертированную личность, мы убедимся, что ни Эгмонт, ни Вильгельм Оранский нисколько не похожи на них.
      Названные индивидуальные качества, опрометчивость и осторожность, находятся в тесной связи с опосредованными чувствами. Эти чувства также участвуют в формировании личности.
      Особо следует упомянуть о чувствительных, или впечатлительных, личностях. Такой личностью является юный Ганно из романа «Будденброки» Томаса Манна. Еще будучи маленьким ребенком, он видел страшные сны, от которых просыпался весь в холодном поту. Он сочиняет мелодии, сидя за роялем, и это доставляет ему куда больше радости, чем игры на площадке со сверстниками. В школе ему неприятно все бездуховное, в спорте Ганно видит грубое начало. Своих физически сильных соучеников, всегда готовых вступить в драку, Ганно систематически избегает. Отец пытается – не совсем удачно – приучить сына к столкновениям с суровыми сторонами жизни. Однажды он поручает Ганно прочитать на семейном празднике стихи, но не успел мальчик произнести при гостях заглавие, как отец резко перебивает (с. 363):
 
       – Э-э, друг мой! Это ни на что не похоже! Руки ты зачем-то сложил на животе, навалился на рояль. Прежде всего – стой свободно! Говори свободно! Поди-ка встань там, между портьерами! Голову выше! Опусти руки!
      Далее отец вновь неоднократно перебивает его своими замечаниями и поучениями: ведь юноша должен стать твердым, настоящим мужчиной. Ганно же под конец весь охвачен страхом, и уже не в состоянии произнести ни слова.
      Чистую радость он способен испытывать только во время каникул, на берегу моря. Здесь он забывает о жестокостях жизни и может полностью отдаться общению с природой (с. 472):
 
       Но всегда умнее вернуться к морю, сесть на конце мола, лицом к открытому горизонту, махать платком большим судам, скользящим мимо, и слушать, как маленькие волны лепечут что-то, плескаясь о подножье мола, и вся необъятная даль полнятся этим величавым и ласковым шумом, кротко нашептывая что-то маленькому Иоганну и заставляя его блаженно жмуриться.
 
      Наряду с впечатлительностью Ганно, видимо, свойственна также интровертированность. Позднее мы подробнее опишем эту комбинацию компонентов личности, анализируя психологию героини романа Мопассана «Наше сердце» в ее эротическом развитии.
      Когда чувства не только быстро воспламеняются, но дают и глубокие реакции, то возникает эмотивность. Это качество в чистом виде встречается у акцентуированных личностей, поэтому детально о нем говорится ниже. Мы не имеем оснований констатировать у Ганно акцентуированную эмотивность. Если чувствительность и накладывает на его личность известный характерный отпечаток, то это говорит не столько об акцентуированности, сколько о патологии, связанной с физической слабостью и болезненностью Ганно.
      Замедленность эмоциональных реакций при нормальной глубине чувств свидетельствует не о тупости эмоций, а скорее о их грубоватости.
      В произведениях Лопе де Вега, Мольера и других писателей того же времени важную роль в развитии сюжета часто играют слуги. В отличие от своих хозяев они сплошь и рядом отличаются грубостью реакций, выдающей, как правило, их «низкое» происхождение. Хотя слуга часто и искренен в своих чувствах, но сами чувства его обладают той упрощенностью, о которой только что говорилось. В качестве примера можно привести Эрнандо из пьесы «Умная влюбленная» Лопе де Вега.
      В то время как хозяин Эрнандо молодой Люциндо весь охвачен пылкой любовью, причем любовь эта постоянно подогревается ревностью, сам Эрнандо смотрит на вещи весьма трезво. Его грубоватые реплики показывают, что он никак не одобряет избытка чувств своего господина. В самом начале комедии куртизанка Жерарда покидает Люциндо. Терзаемый ревностью, он охвачен «адским пламенем». По поводу этого состояния хозяина слуга отпускает замечание: «Что ж, значит надо раздобыть побольше воды...» Далее он философствует: «Неужели так уж некого и полюбить, кроме как шлюх?»
      Вскоре после этого следует взволнованный монолог Люциндо (с. 18):
 
       У ревности свои заботы,
       Попал я в топкое болото,
       И зря лишь буду силы тратить,
       Коль засосет, так нет возврата.
 
       Любить развратницу – беда:
       Чуть ей твои немилы ласки,
       Она любому строит глазки,
       Ей нужно вызвать ревность, да!
 
       Пусть чувство – волей подавлю;
       Но ей со мной разрыва мало!
       Вчера лишь мне клялась «люблю»,
       А нынче пляшет с кем попало.
 
       Ее бесстыдство – вот что бесит,
       Поэтому я так невесел...
 
      Этот поток эмоций прерывает реплика Эрнандо (с. 19):
 
       Жерарда – хитрая лиса, —
       Ей в вас ревнивца зреть – потеха,
       А вы – влюбленный простачок,
       И вам, конечно, не до смеха.
 
       Но поживите вы с мое,
       И плюнете на все бабье.
 
      Люциндо продолжает сетовать, а Эрнандо – вставлять свои «репризы», вроде «До чего все это глупо!», «Мне бы ваши заботы...» и т. п. По отношению к возлюбленной Люциндо Зрнандо полон скепсиса, пренебрежительно называет ее «ведьмой» в с удовольствием описывает вымышленную сцену ее похорон, «со звоном колоколов, погребальной пеленой и факелами».
      На этот раз уже Люциндо прерывает своего слугу полными экспрессии вставками: «О, Жерарда, любовь моя!», или «Взгляни, как страстно жду тебя я!», или «О, сжалься, чудо красоты!..»
      В дальнейшем грубость Эрнандо все возрастает. Так, на возглас Люциндо «Никто не знает, как страдаю я!» следует спокойный ответ: «Что, уже начались потуги?» Любовную сцену, где Люциндо целует и обнимает любимую, он прерывает словами: «Не пора ли прекратить скучные излияния?» Любопытна сцена, в которой Эрнандо, по требованию своего хозяина разыгрывая влюбленного в некую особу, вдруг просит закусить (с. 117):
 
      Ну, хватит, голод страшный вдруг
      Желудок мой нещадно гложет:
      Коль пылко я в любви клянусь, —
      Он пополненья тотчас просит!
 
      Красотка, окажи мне честь,
      Дай хоть чего-нибудь поесть...
 
      Очень часто действующие лица художественных произведений, обладающие упрощенными чувствами, всячески стремятся способствовать добру, чем подтверждается, что они отнюдь не лишены глубины эмоций. Горничная Дорина в «Тартюфе» Мольера служит тому превосходным примером. Грубыми, но меткими замечаниями ей удается вмешаться в ход событий. Великолепна сцена, в которой Дорина решила примирить поссорившихся Мариану и Валера (с. 608–609):
 
       Дорина
 
       (оставляя Мариану и догоняя Валера)
 
      Опять? О, боже мой! Да бросьте, господа!
      Прошу обоих вас пожаловать сюда.
 
       (берет Валера и Мариану за руки и приводит их назад)
 
       Валер
 
       (Дорине)
 
      Ты что затеяла?
 
       Мариана
 
       (Дорине)
 
      Какая польза в этом?
 
       Дорина
 
      Хочу вас помирить и вам помочь советом.
 
       (Валеру)
 
      В своем ли вы уме? Вдруг этакий задор!
 
       Валер
 
      Ведь ты же слышала, какой был разговор?
 
       Дорина
 
       (Мариане)
 
      А вы с ума сошли? С чего надули губки?
 
       Мариана
 
      Ведь ты же видела сама его поступки?
 
       Дорина
 
      Все это глупости.
 
       (Валеру)
 
      Она весь пламень свой
      Вам дарит одному, ручаюсь головой.
 
       (Мариане)
 
      Он любит вас одну и никого другого
      Не хочет, кроме вас; я присягнуть готова.
 
       Мариана
 
       (Валеру)
 
      Зачем же мне тогда такой давать совет?
 
       Валер
 
       (Мариане)
 
      Зачем же спрашивать, коли сомнений нет?
 
       Дорина
 
      Вы сумасшедшие. Давайте руки!
 
      Простые натуры охотно вмешиваются и там, где нужно в грубой форме выразить правду. Сильно впечатляет противопоставление ханжи и лицемера Тартюфа грубо откровенной Дорине в следующей сцене (с. 614):
 
       Тартюф
 
       (доставая из кармана платок)
 
      Но только, Бога ради,
      Пожалуйста, сперва возьмите мой платок.
 
       Дорина
 
      Зачем?
 
       Тартюф
 
      Прикройте грудь, чтобы вас слушать мог.
      Нам возмущают дух подобные предметы,
      И мысли пагубным волнением согреты.
 
       Дорина
 
      Ужели вам соблазн так трудно побороть
      И столь чувствительно на вас влияет плоть?
      О вашей пылкости не мне иметь сужденье.
      Но я не так легко впадаю в вожделенье,
      И, даже если б вы разделись догола,
      Всей кожей, что на вас, прельститься б не могла.
 
      Кухарка Мартина в «Ученых женщинах» Мольера – тот же тип, что и Дорина. Несмотря на кулинарные таланты Мартины, хозяйка выгоняет ее из дому, потому что кухарка недостаточно изысканно изъясняется по-французски. Кризаль, хозяин, полностью под башмаком у жены, поэтому он не протестует, хотя в глубине души и не согласен с женой. Позже он все же приглашает Мартину на старое место. В споре хозяина с женой Мартина его теперь поддерживает, пересыпая свою речь юмористическими замечаниями: «Да где это видано, чтобы курица закудахтала раньше, чем петух запоет. .?»; «Мадам, верно, забыла изречение: да убоится жена мужа...»; «Когда супруга щеголяет в брюках, то это означает, что муж у нее шляпа...»; «Простите, но я так понимаю, что первый хозяин в доме – мужчина, т. е. муж...» и т. п.
      Мартина также борется за то, чтобы добро восторжествовало: она хочет оградить дочь хозяев, Генриетту, от брака с человеком, который заинтересован исключительно в ее приданом.
      Впрочем, у людей с упрощенными чувствами манеры часто мало приятны. Примером может служить Долль из драмы Шекспира «Генрих IV». Достаточно послушать, как она умеет ругаться (с. 164):
 
       Долль
 
       Прочь, дрянной карманный воришка! Шелудивый мошенник, прочь! Клянусь этим вином, я всажу нож в твою поганую глотку, если ты посмеешь со мной озорничать. Пошел прочь, ты пивная бутыль! Истасканный фехтовальщик! С каких это пор, сэр, вы набрались подобной прыти? Подумаешь, нацепил себе шнурки на плечи! Эка невидаль!
 
       . . . . . . . . . . . .
 
       Долль
 
       Капитан! Ах ты, окаянный проклятый обманщик, и тебе не стыдно, что тебя величают капитаном? Будь я на месте капитана, я бы тебя отдула за то, что ты берешь на себя чужое звание, не дослужившись до него. Ты-то капитан? Такая-то мразь? Да с какой это стати? За то, что ты рвешь оборки у бедных потаскушек в публичных домах? Это он-то капитан? Повесить его, мерзавца! Он питается прокисшим черносливом да черствыми пирогами. Капитан! Убей меня Бог! Эти негодяи скоро так же испоганят слово «капитан», как испоганили слово «обладать», которое раньше было отменным словечком, а потом стало непристойным. Настоящим капитанам следовало бы положить этому конец.
      Анализируя такое качество, как чувствительность, мы упоминали о возбудимости эмоций. Под возбудимостью эмоций мы понимаем не столько чувства, сколько горячий нрав, т. е. свойство, относящееся к сфере воли. Долль характерен холерический темперамент. 
      Человека с холерическим темпераментом находим также в драме Шекспира «Генрих IV». Это Генри Перси, по прозванию Хотспер. Холерическая натура сказывается у Хотспера как в поединке с врагом, так и в словесном поединке. Когда король требует выдачи пленных, Перси отказывается подчиниться приказу, а под конец восклицает (с. 21):
 
       Хотспер
 
      Когда б, рыча, стал требовать их черт,
      Я не прислал бы их! Пойду к нему и выскажусь.
      Все ж облегчу я сердце,
      Хотя своей рискую головой.
 
      От возбуждения Хотспер вообще не слышит, что ему говорят. Когда друзья хотят сообщить ему важную весть, он не дает произнести им ни слова, так что под конец они заявляют (с. 25):
 
       Вустер
 
      Прощай, племянник, мы поговорим,
      Когда ты будешь расположен слушать.
 
       Нортемберленд
 
      Ты что, осой ужален, сумасброд?
      Потоком слов по-женски разразился,
      Не внемлешь никому, лишь сам себе.
 
      Однако Хотспер, несмотря на предостережения друзей, не в силах сдержаться (с. 25):
 
       Хотспер
 
      Мне кажется, меня бичами хлещут,
      Бьют розгами, иль жжет меня крапива,
      Кусают муравьи, лишь речь зайдет
      О хитреце проклятом Болингброке.
 
      Реакцию, охватившую Хотспера, отнюдь нельзя квалифицировать как чрезмерную эмоциональную взволнованность, перед нами скорее сильнейший волевой протест, полный воинственного напряжения,
      Хотспер безрассудно рвется в бой, в котором его ждет гибель, а когда любимая жена пытается удержать его, он ее грубо отталкивает: в мыслях у него только борьба (с. 39–40):
 
       Хотспер
 
      Прочь, баловница, прочь!
      Любовь? Она сейчас совсем некстати,
      Не до тебя мне, Кет; теперь не время
      Ни играм в куклы, ни турнирам губ.
      Голов пробитых, сломанных носов
      Давай побольше! Вот что любо нам! —
      Скорее мне коня! – Что скажешь, Кет?
      Чего еще ты хочешь от меня?
 
      И Хотспер стремительно мчится в бой, в котором гибнет. 
 
      При анализе образа Хотспера мы должны учесть поэтическое преувеличение. Если его отбросить, то объяснения надо искать в комбинированной структуре личности Хотспера, т. е. в таких особенностях личности, которые повышают возбудимость индивида: таковыми могут быть компоненты застревающей или возбудимой личности. Однако, основываясь на описании Шекспира, мы не находим у Хотспера ни тех, ни других. У него нет ни тяжеловесности, ни беспокойства возбудимых, т. е. эпилептоидных, личностей; ничто в нем не указывает и на подозрительность личностей застревающих. Мы не наблюдаем в его психике и застойных аффектов, связанных с возникновением сверхценных идей. Очевидно, Хотспер обладает типичным холерическим темпераментом, но эта индивидуальность раскрыта Шекспиром не без известного поэтического преувеличения.
      Существуют индивидуальности, которым свойственна возбудимость как таковая – она вызывает мгновенные реакции, приходящие и затухающие с одинаковой быстротой. Такого человека изображает Гольдони в комедии «Вспыльчивый добряк». Характеристика господина Жеронта дана уже в названии комедии: он вспыльчив неимоверно. Стоит малейшему пустяку его задеть, как он вскипает гневом и обрушивается на окружающих с оскорблениями, однако вскоре гнев стихает. Нередко при этом возникают забавные ситуации; жалость к людям, которых Жеронт напугал своей грубостью, вступает в конфликт с его же собственным гневом, между этими двумя аффектами идет жестокий поединок. В припадке гнева Жеронт часто бранит своего слугу Пикара, но одновременно он постоянно заботится о том, чтобы его семья (у Пикара – жена и четверо детей) была хорошо обеспечена. Когда слуга однажды в страхе перед разъяренным хозяином падает на пол, Жеронт дает ему денег на лечение ноги, которое, кстати, вовсе не требуется.
      Итак, у Жеронта доброе сердце, но гораздо ярче в комедии охарактеризована не доброта его, а возбудимость, она и является главным носителем комизма. Например, когда Пикар робко отказывается от денег на лечение ноги, Жеронт снова набрасывается на него, разозленный отказом: да почему это он отказывается? Он, верно, гордец? Может быть, он вообще ненавидит хозяина? Ну, уже не думает же он, что Жеронт подстроил его падение умышленно? «Возьми деньги, друг мой, не надо меня сердить!»
      Чаще всего близкие не могут к нему обратиться ни за советом, ни с просьбой: при первых же словах, которые ему чем-то не по вкусу, он грубо обрывает говорящего, не желая выслушивать его до конца.
      Жеронт задумал выдать замуж шестнадцатилетнюю племянницу за своего 45-летнего друга. Оба они робко пытаются возражать, но Жеронт не дает им сказать ни слова.
 
       Дорваль
 
      – Позволь мне сказать!
 
       Жеронт
 
       (резко)
 
      – Молчать!
 
       Ангелика
 
      – Дорогой дядюшка!...
 
       Жеронт
 
      – Молчать!
 
       (Меняя тон, спокойно)
 
      Я был у нотариуса и привел в ажур все дела. В моем присутствии он составил соответствующий акт и вскоре явится сюда, – нам останется только поставить свои подписи.
 
       Дорваль
 
      – Но соблаговолите выслушать меня, умоляю.
 
       Жеронт
 
      – Молчать!
 
      Жеронт, безусловно, человек нетерпимый, но агрессивная манера добиваться своего появляется у него только тогда, когда он приходит в состояние возбуждения. В спокойном состоянии дядюшка Жеронт вполне доступен и уговорам, и возражениям. Он, например, спокойно выслушивает советы своей домоправительницы Мартон по поводу его обращения с племянницей: «Это правда, месье, ведь хорошо вас знаю: вы добры, человечны, доброжелательны. Но прошу вас, пощадите это бедное дитя, говорите с ней чуть поприветливее!» И Жеронт даже обещает не быть с племянницей резким.
      Если это ему не совсем удается, то не из опасения, что племянница станет противиться его планам – на это Ангелина неспособна, а потому, что его раздражает ее неуверенность и пугливость.
      Холерику Жеронту Гольдони противопоставляет флегматичного Дорваля, который, впрочем, обрисован весьма схематично. Домоправительница Мартон заявляет, что Дорваль «самый флегматичный человек на свете».
      Для людей холерического темперамента характерно быстрое нарастание волевых проявлений, при флегматическом темпераменте волевые проявления нарастают замедленно.
      Человека флегматического типа описывает Томас Манн в своем романе «Волшебная гора». Ганс Касторп, главное действующее лицо романа, сначала производит впечатление бесхарактерного человека. Еще будучи гимназистом, он не умел заставить себя систематически работать и несмотря на способности остался в одном из классов на второй год. Позже он вспоминает «...то несколько постыдное, но приятное ощущение беспризорности, которое испытал, когда в последней четверти как будто сошел с беговой дорожки и мог надо всем этим смеяться» (т. 3, с. 115).
      Однако развитие действия не дает оснований констатировать у героя отсутствие выдержки, столь характерное для людей слабовольных. Просто активность его чрезвычайно туго приходит в движение (т. 3, с. 144):
 
       Ибо он был терпелив от природы, мог долго оставаться без всяких занятий, любил, как мы уже видели, иметь досуг и желал, чтобы этот досуг не был вспугнут лихорадочной деятельностью, заполнен ею и разрушен.
 
      Его флегматичность хорошо чувствуется в словах, в которых он проводит параллель между собой и своим двоюродным братом (т. 3, с. 248):
 
       Всегда он стремился к тому, чтобы тело у него было крепкое, гораздо больше, чем я, или во всяком случае иначе; я ведь в душе человек сугубо штатский и заботился о том, чтобы потеплее была вода в ванне, да как бы повкуснее поесть и выпить, а он старался быть мужчиной, добивался чисто мужских успехов.
 
      Вскоре в тексте произносится и само слово «флегматичность». Один из больных санатория, итальянец с живым темпераментом, высказывается о Гансе следующим образом (т. 3, с. 274):